Размышления о Татьяне Бабушкиной. Вместо предисловия
О лёгкости невозможного
Мне довелось провести три дня на семинаре Татьяны Викторовны Бабушкиной в Висиме, посёлке Свердловской области.
Хорошо помню: холмы и вода, старообрядческие дома, деревянные, посеревшие, построенные из старой лиственницы, и наша странная компания в большом деревянном доме – то ли школа, то ли лицей. Ночной педсовет в бане (я тогда подумала: «Мама! Куда я попала!») И ещё: самодельный цирк, детдомовские дети, путешествия по местным помойкам в поисках старинных вещей – чего там только не находили! В последний день устроили выставку, и было интереснее, чем в музее.
Тогда, в Висиме, я вдруг оказалась как бы в своём детстве. В той ситуации, среди таких людей, где мне всегда хотелось быть, но почему-то никогда не получалось. Более того, такой образ жизни я давно привыкла считать невозможным, нежизнеспособным и даже, как ни горько, бессмысленным и лишним в этом мире. А тут – возможно! Ты находишься внутри, и тебе вообще непонятно, что тут сложного и что может пойти не так.
И сама ТиВиша – что бы ни делала: кормила ли нас борщом или читала детям сказку на ночь – вызывала присутствие необычайного. Это было «заражение светом». Ты вроде бы этого света и не видишь, только знаешь, что он тебе светит. И вдруг тоже начинаешь светиться, но не отражённым, а своим возникшим светом. Это чудо происходило с каждым.
В то же время я отчётливо понимала, что всё происходившее на семинаре было тщательно продумано, проработано и прожито теми, кто его готовил. И что даже такое тонкое сказочное существование можно сделать вот так, своими руками. Мне это потом очень помогло в работе с учениками.
После Висима всё меня приводило к ней: то случайно прочитанная в книге фраза, то открытка в магазине, так похожая на большие бумажные фонари, которые мы делали в День фонарей…
А моему сыну она написала тогда, что он «юноша, сердце которого растёт тихо, как трава».
Тяжёлые сумки уроков фантазии
…Разбирая черновики будущей книги, я вспоминаю, как в 2003 году осенью бегала к ней после работы с диктофоном и записывала размышления о клубе, как мы медленно гуляли и разговаривали – и записался шум дождя. Не помню почему, но Татьяна Викторовна назвала наши беседы «устной прозой».
В 1997 г. Татьяна Викторовна пришла к нам на курс и сказала: «Я авантюрный педагог. Кому интересно заниматься авантюрной педагогикой?» Были лекции, семинары, а как-то потом она говорит: «Почему вы не спрашиваете меня, где я живу, почему вы не хотите прийти ко мне в гости?» Мы растерялись и говорим: «Да, хотим».
Мы стали приходить к ней в квартиру (вернее, комнату), поднимаясь со двора по железной лестнице на второй этаж старого двухэтажного дома; она читала нам лекции (своим «атмосферным» способом) и в какой-то момент предложила назвать наш клуб. Поскольку мы приходили к ней в маленькую комнату большой толпой, то такое появилось и название: «Школа одной комнаты». Потом клуб менялся, незаметно и постоянно (и по участникам, и по направленности наших дел), и в какой-то момент мы поняли, что он живёт уже в каком-то другом качестве. И тогда появилось очередное его название – «Внимание, черепаха».
ТиВи работала с самыми трудными подростками в школах города, читала им особенные игровые лекции. Потом эти старшие школьники проводили уроки фантазии для первых классов. Они будто ощущали ответственность перед младшими. Менялись, становились серьёзней. А летом проводили лагерь, куда съезжалось немыслимое количество друзей и знакомых, и клубовцы прошлых лет со своими детьми».
В 1998-1999 годах мы с ТиВи проводили цикл занятий в детском доме у малышей шести-семи лет. Это был потрясающий опыт.
Сначала мы не могли разыграть «театр овощей»: овощи не доживали, дети кидались на них и съедали их сырыми. Похоже, эти дети никогда не видели сырых овощей, они жадно ели тыкву, ели картошку…
И тогда мы стали на занятиях сначала просто кормить их овощами и фруктами. А уже потом доставали то, что можно было использовать в «театре овощей».
Я вспомнила, какие тяжёлые сумки мы таскали для «уроков фантазии».
Там были: старинные кувшины, деревянные ложки, необычно изогнутые, сделанные из коряг и потемневшие от времени, шкатулочки и старинные ключницы с большими старыми ключами, вязанные и шитые мешочки, наполненные пуговицами, фасолью, ракушками и камушками, деревянные подносы и тарелки, различные игрушки, самодельные и просто необычные, музыкальные шкатулки, подсвечники. Фонари и колокольчики….
Чем были предметы для Татьяны Викторовны?
Она говорила, что это то, через что ты входишь в жизнь. Что между ребёнком и взрослым обязательно должен быть предмет как «связующее третье».
Язык предметов очень понятен детям. Если на семинаре для взрослых нужно что-то объяснять, пробуждать внимание, вводить в тему, то когда начинались занятия с детьми, Татьяне Викторовне не требовалось никаких предисловий, чтобы дети включались в игру с предметом.
Например, студенты попрятали свечи по всей комнате; она вручает детям корзинки и спрашивает: «Что созревает зимой в лесу?» Все отвечают – грибы. И вдруг выясняется, что это свечи созревают, и их надо собирать.
У себя дома она придвигала к новогодней ёлке стол, и на нём выстраивалось много различных красивых и старинных игрушек (и предметов, и персонажей), а Татьяна Викторовна располагала их словно внутри какого-то события.
Например, все ехали на новогодний бал, а вдалеке были видны огромные гномы, которые тащили ёлку уже для следующего года; там ехала маленькая карета, а в ней лежала горошина. Она говорила: «Видите, это на бал везут горошину, чтобы проверить принцессу».
Там была необыкновенная танцующая пара, пряталась музыкальная шкатулка, в какой-то год состоялся парад снеговиков и много, много всего; нужно было сидеть тихо, и она рассказывала пришедшему в гости ребёнку, что происходит.
И дети начинали включаться в эту непривычную игру внутреннего движения, когда внешне вроде ничего не происходит, а ребёнок играет, в его воображении всё оживает – а трогать ничего и не требовалось.
И они действительно могли ничего не трогать! Ребята постарше водили других ребят и часами смотрели на это. А потом можно было тихо сидеть и смотреть, как она зажигала свечи.
Я сейчас продолжаю заниматься с детьми, страдающими различными психическими заболеваниями. Мне приходится заниматься и с их родителями, потому что иначе ничего не получается. Трудно передать горе этих родителей, описать их состояния. Часто семьи разрушаются, когда ребёнку ставят диагноз, и мама остаётся одна с малышом. А вокруг безразличие чиновников и педагогов, которые не принимают ребёнка в садик. Измеряют его интеллектуальные способности и прочее.
Мне пришлось часами сегодня разговаривать с одной мамой, которая находится на грани. И вдруг очень помогло моё прочтение книги Татьяны Викторовны. Я смогла найти слова, сказать, что это не с ней и не с её ребёнком что-то не так, а с миром, который так небрежно относится к детству и родительству. Я прямо зачитывала ей куски, о неспешности и разности ритмов, о домашнем театре и о человечности…
Я думала, что же самое главное в её педагогике? Вероятно, вот это: «Я ухожу в детство за идеями».
В одном из первых своих выступлений перед нами, ещё студентами, она сказала: «Ребята, вы поймите, для меня проблема детства больше, чем проблема ребёнка».
Она всё время пыталась какими-то способами создавать ситуации, чтобы взрослые вспоминали своё детство, и уже находясь с ребёнком, могли действовать, опираясь на эту живую память.
Она пыталась с педагогами именно это осуществить: через возвращение к себе самому вывести к пониманию сегодняшних детей.
И ещё Татьяна Викторовна всегда говорила о том, что человеку важно знать о тех плодах, которые приносит его труд, ребёнку и человеку важно говорить о том хорошем, что он сделал.
Предметы волшебных событий
Парадокс в том, что ТиВи использовала самые обычные предметы, приёмы или даже что-то вроде методик, которые выглядят очень просто. Но при этом она создавала из них какое-то волшебство, сказку, и всё оживало. Ребёнок приходил, а потом уносил из этого волшебства что-то такое…
Она стремилась сделать занятие действом, подобным театральному. Я видел, как люди иногда пробовали использовать те же самые приёмы как набор техник – и всё выглядело разрозненно, всё распадалось. Получался какой-то психологический тренинг, эффектный для взрослых и пустой для детей.
Эта волшебная событийность возникала не только с детьми, так ТиВи проводила семинары и со взрослыми. Мы приезжаем куда-нибудь в Волгоград, в Петербург, в Таганрог, к нам приходят методисты детских садов – просто послушать любопытного человека. И она первым делом, как и перед детьми, выставляла перед ними стол, на него высыпалось много всяких любимых детьми предметов, игрушек, и начиналась игра с предметом.
На юге она всегда бежала на базар, покупала дыни, ещё что-то вырезала, во что-то вставляла свечи… Солидные, строгие люди заходили в кабинет – я думал: «Ну всё…» И буквально через час с этого семинара для преподавателей выходили те же люди – и видно было, что все они цветут…
Нежность особого напряжения
Татьяна Викторовна не столько создавала, сколько импровизировала и многократно варьировала изменчивые методики из сцепляющихся и разбегающихся приёмов. Всё изобретаемое ею дышало и передавалось из рук в руки (хотя, вроде бы, не должно было поддаваться воспроизведению), её бытовой разговор мог вдруг приобретать черты точной философской речи.
ТиВи никто не решился бы назвать «учёным» – но для крупнейших учёных-исследователей она была важнейшим и равноправным собеседником.
Она могла числиться на какой-нибудь должности вплоть до профессорской в пединституте – но от этого не возникало ощущения закреплённости за ней хоть сколько-нибудь официального статуса. Её пытались считать явлением периферийным, маргинальным – а в это время усилиями ТиВи создавались и удерживались самые узловые, самые важные отношения в педагогическом мире страны.
Точно так же – в какое-то мгновение Татьяна Викторовна могла показаться вам совсем одинокой, а через минуту вокруг неё вдруг начиналось движение сотен людей всех возрастов.
За её внешним «испуганным пиететом» перед «научностью» и «учёными» было очевидно глубокое исследовательское соучастие и в радикальном переосмыслении того, что мы понимаем про мир детства, и в создании совсем новых основ дошкольной и школьной дидактики.
…В жизни Татьяны Викторовны Бабушкиной был период, когда она преподавала на кафедре педагогики в Ростовском пединституте.
Я попал в сентябре на первое в том году занятие на факультете иностранного языка. Ни у кого из пришедших девушек, чьей специальностью через несколько лет станет знание английского, уж точно в мыслях не было иметь что-то общее со школой. Полноценная тоска отражалась в их глазах от чувства теряемого времени на предстоящей «паре» по педагогике.
Девушки, ворча между собой, раскрыли на коленках конспекты и начали готовиться к другим, куда более серьёзным занятиям. Тем временем в аудиторию тихо пробралась Бабушкина, извинилась, представилась, и начала примерно такой монолог.
«Пожалуйста, вы только не отрывайтесь от своих дел. Я же понимаю, насколько вам сейчас тяжело учиться, каким трудным и важным делом вы занимаетесь – я бы с этим никогда не справилась. И я понимаю, что никакая школа вам не нужна, и делать там нечего, и выжить там невозможно.
Но я постараюсь говорить не об этом. Не про школу, а про то, что вдруг может кому-то из вас пригодится – ну, может быть, со своими детьми. Впрочем, не обязательно с детьми; вообще ведь педагогика – это про отношения, знаете? Друг с другом, с молодыми людьми, ну и с детьми тоже иногда. Конечно, это не всем нужно; я буду говорить не очень громко, постараюсь вам не мешать – а если кому-то любопытно, я буду рада, а они могут подсесть поближе».
Через несколько минут все конспекты были заброшены, ещё через несколько началась нескончаемая феерия из разных сценок, комментариев и неожиданностей на ровном месте, потом ТиВи была облеплена преображёнными слушателями – а потом втихомолку довольно потирала руки: «Ну, здесь я двум-трём точно испорчу судьбу».
«Испорчу судьбу» – означало втянуть человека в клубную жизнь, в «педагогические путешествия», в «уроки фантазии», в летние лагеря (они же «художественные дачи») – праздничные для детей и очень тяжёлые при всей праздничности для взрослых, в работу с «черепашатами»… И навсегда оставить мучительно-небезразличными к тому, что происходит вокруг с миром детства.
«Ведь я детей не воспитываю. Я с ними живу», – пыталась объясняться она: «У меня не только родство с детьми, но и родство по детству».
Удивление, радость и нежность наполняли атмосферу общения вокруг ТиВи – но это была та нежность, которая то и дело обжигает.
Ростовский клуб Бабушкиной – клуб почти с сорокалетней биографией, клуб, в каждую эпоху своей жизни объединявший поколения участников от пяти- до пятидесятилетних. Лёгкость дыхания, веселье творческих импровизаций и трагизм мировосприятия здесь постоянно представали как вещи неразрывные.
«…А душа, уж это точно – ежели обожжена –
Справедливей, милосердней и праведней она».
Пронзительность взгляда на мир оттенялась пронзительностью в высвечивании красоты человеческих душ. Постижение драматизма культуры искупалось сумбуром театрализации. Беды мира детей, отчаянность мира подростков, неприкаянность мира молодых притягивались сюда как молнии к громоотводу – но при этом между поколениями участников переливается, охватывает каждого человека вверх и вниз по возрастной шкале искрящаяся радость мировосприятия: то из детства, то из отрочества, то из юности.
О ходе своей клубной жизни участники клуба рассуждали потом примерно так: «Известна метафора: «горизонталь» – организация пространства общения, а «вертикаль» – те ценности, которые по ней передавались. Организаторы клубов обычно сосредотачивали усилия на налаживании горизонтали общения, а клуб Бабушкиной отличался тем, что контакты по горизонтали складывались сами собой, когда головы были «задраны ввысь», на некую почему-то наметившуюся точку «вертикали».
Стержень замысла – и бесконечная вариативность событий. Отсутствие ясного плана – и твёрдая способность довести дело до триумфального финала, создать такое «атмосферное давление», что успех неминуем. Истоком такой самоорганизации «горизонтальных» связей и событий вокруг «вертикальности», видимо, была особая норма всей жизни Татьяны Викторовны: неустанное челночное движение между педагогикой идеальных – нормальных – и экстремальных измерений.
В этом был уникальный знак «педагогики ТиВи», почти не имеющий аналогов в современной России.
Идеальное входило в круг Бабушкиной не специально создаваемой атмосферой идеализированных отношений, не совместными размышлениями о высоких абстракциях – а личными контактами, постоянным подключением к своим делам людей, живущих творчески-напряжённо. Возникали устойчивые содружества «клубных» ребят с глубокими поэтами, с первоклассными художниками андеграунда, с архитекторами, врачами, философами и археологами, с корабелами-путешественниками, с собирателями огромных домашних библиотек. Привычным жанром были вечные бегства в древнегреческий Танаис к его великому хранителю Валерию Чесноку и блуждания-гостевания по Москве или Екатеринбургу. Но речь шла не об «интересных людях» вообще, а исключительно о тех, с кем у ТиВи и её воспитанников возникал взаимный интерес друг к другу.
…Так запускался её нелегальный «летучий педагогический университет» – через контакты взрослеющих ребят из клуба с лучшими педагогами страны.
«Полувзрослые» были опорным слоем клуба ТиВи – его основным «фокусом», «ретранслятором» замыслов между самыми маленькими и самыми умудрёнными. Опыт такого возрастного и культурного посредничества стал одной из ключевых сторон здешнего педагогического образования для «полувоспитателей»-«полувоспитанников».
А другая сторона – опыты стыковки «идеального мира» и ежедневности, неожиданного и самого привычного. Один из «технологичных» вариантов таких стыковок получил имя «уроков фантазии», которые вдруг преображали детей на глазах их собственных учителей и родителей. Демонстрация таких занятий и обсуждение их с воспитательницами и учительницами было основным жанром «легального появления» Бабушкиной в системе образования в последнее десятилетие. «Уроки» эти выглядели вполне осязаемо и технологично – но в них отражались не программа, не методика – а некоторый наивно-человечный и чудотворный, школьно-домашний план учебной жизни, который Татьяна Викторовна полагала необходимым удерживать.
Сказки для подбадривания. Театр одного письма. Подарковая культура. Уроки фантазии. Философия пира. Гостевание. Поляна Смыслов. Бродячая педагогика. Художественная дача. Домашний театр отрока…
В отсвете подобных категорий как-то тихо налаживается организация вроде бы естественного, нормального – а при этом прекрасного и высокого «бытобытия» человеческих отношений.
«Нормальная педагогика» – слова, непривычную важность и торжественность которым в России смог придать Евгений Шулешко, ещё один великий педагогический первооткрыватель и близкий друг ТиВи. Евгений Евгеньевич и Татьяна Викторовна относились друг к другу с особой нежностью и восхищали друг друга как собеседники. Для них обоих фундаментальной была именно эта странная незатейливая мысль – о праве всех детей на нормальное человеческое детство.
Всего лишь?
Но вот какую тональность разговора о «нормальном» и «ненормальном» они удерживали при этом.
При слабости других основ жизни, затянутый исключительно в категории «интеллектуального развития», «освоения социальных стандартов», безличных величин, где нет ничего незаменимого, где всё приводится к общему знаменателю («решебниковому», денежному, тестовому, статусному…) человек неизбежно погружается в безличное и безразличное одиночество, в котором утрачивает себя, становясь счётной единицей статистики, объектом рекламных манипуляций, жертвой социальной и образовательной селекции. Одиночество разрушает возможность быть личностью. Даже все мнения и самомнения такого человека ему не принадлежат, а лишь навеиваются социальной атмосферой и легко управляются извне.
Такое с трудом выносят взрослые, ожесточаясь и разрушаясь. И такое всё чаще предлагается детям как норма их бытия. Перед лицом тотального отчуждения и обезличенности оказываются равны дети-инвалиды, дети нищих и дети миллионеров.
«…Воспитав в себе правила техники поведения, это совершенство Сальери, мы лишаемся моцартовского целостного видения и возможности жить в присутствии Тайны» – эта фраза Татьяны Викторовны может служить введением в современную педагогику младшего возраста. Ощущение живой сложности мира и культуры, пульсация пусть неясных, но личностно-важных знаний, не линейное, а объёмное видение явлений, паритет эмоционального и логического, сохранение таинственной символичности взгляда на мир – таковы координаты, которыми размечена её педагогика.
То, что прежде доставалось детям как естественный фон, обыденная обстановка их жизни, теперь всё чаще начинает требовать специальных усилий ума и души взрослых. От вроде бы внешкольной, крайне настороженной к школе «системы работы» ТиВи пролегли явные «световые мосты» ко всем глубоким опытам переустройства образования.
Искусственное воссоздание естественной среды детства – так можно охарактеризовать центральную тему самых важных педагогических исследований и открытий современности.
Бурная шулешкинская «горизонталь» ровеснических отношений и возрастная «вертикаль» клубов ТиВи оттеняли и дополняли друг друга. «Проработанное», осмысленное ими совместно в понимании детства намечало устойчивую и ясную систему координат всего пространства педагогического участия в развитии человека.
Впрочем, и Шулешко, и Татьяна Викторовна были из тех, чьё дело – не проектирование, а культивирование. Кто убеждён, что жизнь не строится – жизнь вырастает.
Эта вырастающая жизнь – культурна, но именно в том смысле, что подобно культуре пронизывается напряжением между бытом и бытием, между предельно возвышенным и привычно-ежедневным.
…Когда-то клуб ТиВи был, наверное, самым «культуроцентричным» клубом Советского Союза.
В последние же годы Татьяна Викторовна всё чаще высказывалась о культуре чуть ли не с нигилистическими интонациями.
Она заводила разговор о том, что множащиеся нагромождения культуры таят в себе страшную угрозу. Что завалы культурных ценностей, которые растущие поколения не способны осмыслить, принять, «переварить» – это надгробные плиты над будущим. Что чуждая, навязываемая, но отторгаемая культура – огромная сила: давящая, раздражающая, невротизирующая, убивающая в человеке способность к мироустроению – и себя в мире, и мира вокруг себя.
Если в перегруженном культурными знаками пространстве у человека нет средств выстраивать свой «культурный космос» – то его затягивает в подобие безграничной культурной свалки, на которой духовная жизнь сводится к бомжеванию.
Что на фоне такой ситуации именно педагогика становится главной отраслью культуры – без которой ничтожными, малозначительными выглядят все остальные.
Величие Татьяны Бабушкиной – не научное, не писательское, не дидактическое – оно во многом сродни чудаковатому величию Песталоцци (от которого взяла разбег вся мировая педагогика последних двух столетий), весёлому величию Чуковского или Джанни Родари, открывших взрослым конструктивную игровую мудрость детского взгляда на вещи, изящному величию простых и точных решений Марии Монтессори.
И ещё, пожалуй – пронзительному величию людей, подобных Мещерякову, Апраушеву, Леонгард, научившихся возвращать в мир полноценных людей тех, из кого общество привыкло фабриковать изгоев и инвалидов.
Постижению задач и удивительных возможностей воссоздания нормальной – то есть нормально-возвышенной – жизни вокруг детей посвятила свою прекрасную жизнь Татьяна Викторовна Бабушкина. Её сердце было удивительным камертоном размышлений о мире детства и источником усилий в его поддержку. Тонкость и точность её чувств, усилий, замыслов, неприметно формировали духовные и душевные силы множества людей в России.
Пожелаем себе долгого света от её жизни на нашем пути.
Уроки непоучающей педагогики
Мы проводили вместе занятия в детских домах, в поликлиниках, в пединституте. Сначала говорили о проблеме, вовлекали в диалог слушателей, выясняли, как проблему видят они. Я говорила о медицинской стороне, она о педагогической, наполняя весь разговор какими-то примерами (причём вперемешку с жизненными случаями, очень часто цитировала, давала отсылки к поэтам и философам, и у меня было такое ощущение, что она призывала их к свидетельству, будто лично с ними знакома).
А потом она говорила: «Сейчас давайте поиграем…»
ТиВи тщательно готовила и продумывала свои занятия. Но она никогда не шла за своим внутренним распорядком, она всегда шла за детьми, которые были рядом с ней. Не было и чёткой структуры, где расписано, на что и сколько минут отведено. Занятие шло, и если какие-то моменты планировались, но мы видели, что у детей что-то не получается, мы могли гораздо дольше на этом этапе остановиться, зато другого этапа едва коснуться. Или, наоборот, вообще сразу уйти от какой-то задумки, если дети за ней не пошли.
Или ТиВи вдруг видела, что ребёнку в радость прыгать вот с этих поставленных друг на друга столов, и мы стояли и ждали, пока все не напрыгаются, как они того хотели. Уже давно пора перейти бы к другому, но такой восторг у этих прыгающих детей, что нельзя его просто так прервать и остановить (даже если кто-то из наших студентов, участвовавших в празднике, уже «изнемогал»).
Она предлагала детям то одно, то другое, но никогда ничего не навязывала. И всё становилось живым.
Был ещё один критерий наших занятий: пространство на занятии должно было раздвинуться, а время – остановиться. Если возникало такое ощущение, то, значит, получилось.
Помещений для занятий у нас постоянных не было, где мы только не кочевали; в конце концов, получили приют в моей поликлинике (не самом подходящем месте для праздников с уроками фантазии). Но у нас был зал 42 квадратных метра, и помещалось в нем 70–80 человек. Кто сидел, кто стоял, но в итоге у каждого возникало ощущение, что тебе просторно и свободно.
ТиВи могла, например, предложить: «Ребята, закройте глаза, какую комнату вы себе представляете?» «Мне кажется, она такая… А мне кажется, вот такая». Это, конечно, лишь один приём; всё общее действо достигало того, что внутреннее пространство могло раздвинуться так, что каждый чувствовал себя нисколько не стеснённым.
Это же происходило с нами и в летних лагерях. На 2-3 день обычно появляется внутреннее ощущение громаднейшей территории, а всё пространство становится живым и очень родным. Кажется, что всё оно в тебе, а ты растворён в нём. И так на душе легко, спокойно, глубоко. Вот после этого, перемигнувшись с Тивишей, мы уже знали, что лагерь, как живой организм, состоится.
Другие игры были связаны с тем, что время останавливалось, а взрослые уточняли у детей, что же происходит в этот момент остановки времени?
Когда время то ли рождается, то ли останавливается, ты можешь услышать что-то, чего никогда не услышишь в минуты бегущего времени.
Ведь у каждого ребёнка есть внутри своё время. Взрослые же всегда его торопят. А ТиВи говорила: не торопите ребёнка, дайте ему побыть в своём времени, в своём пространстве.
В каждом занятии было какое-то чудо. В коробочку что-нибудь положит, а потом просит тихо-тихо заглянуть и никому не говорить, что вы там видите.
Могла неожиданно появиться капуста с встроенным в неё маленьким зеркальцем. И каждый, заглянув в такую капусту, сразу понимал, откуда вообще берутся дети. Или просто неожиданная возможность посмотреть в окошко непривычным образом. Наблюдать за снегом, за огнём бенгальским, за огнём костра. Она детей учила наблюдать, прислушиваться к своим чувствам, к чувствам людей, стоящих рядом.
Такая «непоучающая педагогика». Не торопить ребёнка, скорей-скорей, а остановить его и дать возможность побыть внимательным с собой и миром…
ТиВи всё время отдавала. Раздаривала всё, что у неё было: предметы, подарки, тепло, идеи свои.
И занятия (со взрослыми, в том числе) начинала всегда с дарений, с подарков, а потом вдруг говорила очень серьёзные вещи о таких значимых для нас ценностях, на которых, по сути, держится наша культура, наше человечество. Об уходе тепла в отношениях родительско-детских, о превращении их в какие-то деловые обязательства. «Ты посмотри мультик, а я пойду, дела сделаю, потом уроки будем учить, потом пойдём с тобой на английский…» И из семьи уходит атмосфера. (Она очень любила это слово – «атмосфера»).
Она говорила, что об этом надо кричать, в колокола бить, что уход душевного тепла, душевных умений, усилий – это трагедия для нашей страны. Оставьте нам только рациональное и пустите в мир, и мир исчезнет, потому что мы сразу друг друга уничтожим…
Я как врач каждый день сталкиваюсь с этой катастрофой. Она выражается, например, в том, какими темпами растёт число детей-аутистов и обычных детей с выраженными приобретёнными аутистическими формами поведения. В колоссальном росте детей с речевыми нарушениями, когда к семи годам у ребёнка не происходит становления внутренней речи, внутреннего диалога. Ушли бабушки, разорвалась связь с поколениями, с прабабушками, с песнями, с колыбельными, с личностно-значимой предметной средой… Катастрофически рано у многих детей теряется любопытство, способность удивляться. Всё это уже очень наглядно, но ещё толком не исследовано.
…Часто лекции ТиВи записывались. Она говорит серьёзные вещи, люди сидят и пишут, я тоже хочу записывать и не могу; она говорит настолько глубоко и красиво, что я увлекаюсь, слушаю, думаю. Записывать было очень сложно. Но наполнялась душа высоким и важным…
Проводя занятие с большой группой людей, она умудрялась наладить очень много личных контактов. Они начинались с каких-то её странных слов: «Мне ваши глаза очень знакомы… Мы раньше с вами не встречались? Я ваш взгляд помню, я его видела во сне».
Потом происходила такая вещь, что люди начинали с ней общаться как бы на другом, интуитивном уровне. Вот тут то и появлялась та загадочная атмосфера любви и тепла. В конце начинаем собирать вещи, а люди всё подходят и подходят: «А можно вам позвонить, можно с вами поговорить?»
Многие спрашивали: «Есть ли у вас методика проведения этого занятия?» Тивиша всегда отвечала, что нет, не знаю, не могу это записать: «Используйте то, что вам запомнилось, что вы услышали, почувствовали».
Она всегда говорила, что ребёнку очень мало просто говорить, объяснять и читать, детям надо давать какие-то вещи на осязание, на обоняние, на возврат тех чувств, которые вымываются цивилизацией.
Возникающий предмет обязательно наделялся смыслом; ТиВи задавала вопросы, дети отвечали, что они в нём видят. Так предмет становился живым; каждый ребёнок ассоциировал его с чем-то, с кем-то. Это становилось не просто яблоком, кистью винограда, а совершенно определённым, связанным с чем-то, что они когда-то пережили.
Помним, как хрустит яблоко, как оно хрустело в детстве, когда было большим и сочным. На таком занятии все могли взять яблоко и вместе хрустнуть. На «раз, два, три» почувствовать удивляющий вкус, «хруст» детства.
ТиВиЖе
В мыслях я постоянно возвращаюсь к нашим диалогам с мамой – «Тивишей». Вспоминаю, как мы придумывали новые занятия, уроки, обсуждали её статьи. И всё это продумывалось так, чтобы было понятно и детям, и взрослым.
Темы многих уроков возникали спонтанно, из жизни. Например, однажды вечером она услышала громкий плач девушки-подростка, переходящий в крик. Казалось, что случилось что-то страшное. Мы даже не успели ничего понять, а Тивиша уже выбежала спасать ребёнка на улицу. Через какое-то время она вернулась с озадаченным лицом. Оказалось, что девушка просто так смеялась в своей компании.
Тогда родилось занятие «Из чего сделаны мальчики, из чего сделаны девочки».
…Как-то ночью Тивиша подслушала, как я пою колыбельную нашей дочке (её внучке). Мне рассказали, что в старину до пяти месяцев младенцу напевали перед сном свои пожелания или перечисляли множество положительных качеств человека и таким образом «закладывали» их в подсознание. А я взяла «за основу» алфавит, и моя песня-колыбельная была приблизительно такой: «Ты моя самая Активная, самая ты Быстрая, самая Весёлая, самая ты Добрая!» И так далее с вариациями. Дочка с удовольствием засыпала уже к середине «алфавита». Мама моментально взяла это на «вооружение» и сделала серию игр, где дети обсуждали, рисовали, дарили черты и качества друг друга через игру.
Когда Женечке (ТиВиЖе – так стали называть Женю ученики Татьяны Викторовны после знакомства) исполнился годик, а Тивиши уже не было, наш папа подарил большие часы, где была фотография ТиВи, держащей Женю на руках. Она показывала, как горит свеча. Теперь и у нас есть свои часы, которые «бьют в дюжину»…
Я благодарна Тивише за то, что она была моей мамой, моим учителем, другом. Надеюсь, что то внутреннее действие, которому меня научила ТиВи, я с честью передам своей дочери и её внучке Женечке, и всё это будет продолжаться вне времени, вне пространства.
Когда происходит что-то важное
Я в гостях у ТиВи. Обхватив двумя руками большую кружку чая с лимоном, корицей и ещё чем-нибудь ароматным, сижу, отогреваюсь от первых наших южных холодов. Уже конец ноября. Темнеет рано, и я невольно поглядываю на часы, не поздно ли? В соседней комнате громкие голоса: Татьяна Ивановна (мама ТиВи) делает распоряжения насчёт завтрашнего дня, Татьяна Викторовна что-то отвечает, этот обрывками долетающий, шумный ритуал отхода мамы ко сну наполняет воздух чем-то очень домашним. ТиВи, которая сама стала бабушкой, бегает из зала на кухню, что-то относит, приносит… Татьяна Ивановна уже несколько лет с трудом перемещается по квартире, но ничуть не унывает. Голос сильный, властный. И открытый приветливый смех. На минутку ТиВи заглядывает ко мне. «Я сейчас маму уложу, и мы обязательно поговорим, мне столько надо тебе рассказать…» «Та-аня! Ну кому я говорю!» – зовут её из соседней комнаты. – «Что ты хочешь, Игорь, она фронт прошла, фронтовой врач», – весело объясняет ТиВи её командные настроения. И уходит ещё на полчаса.
У ТиВи в комнате никогда не было скучно. Оставаясь один на один с её комнатой, как и в этот раз, можно было подолгу рассматривать тысячи деталей, составляющих это волшебное пространство. Волшебное она любит, лелеет его и создаёт.
Было время, когда присутствуя на её занятиях с маленькими детьми, я даже возмущался такому тотальному завоеванию воображения ребёнка. Не допуская иронии, ТиВи приглашала девочку в большую картонную коробку, украшенную лентами и мишурой, как в её новый сказочный дворец или в дилижанс… Вместе с детьми, заливаясь от смеха, выводила к ним в круг самого настоящего «породистого скакуна», составленного из двух юношей под тряпочным балахоном с мотающейся головой счастливой коровы.
Её игра в волшебство была особой игрой. Я ведь и сам это не сразу понял, потому и сердился. Логичности действий, соответствию привычному, всему, что поддерживает формальную сторону наших отношений с окружающим миром, всему этому противопоставляется содержание. Такое, которое выходит за границы привычных форм.
Если любая палка может быть лошадкой, то тем более бенгальские огни становились звездопадом, а сувенирная книжечка-брелок волшебной книгой тайн.
Всеобъемлющее мировосприятие ребёнка всегда было главной заботой Татьяны Викторовны. Не потому, что она не любила или не хотела работать со старшими, напротив. Но из убеждения, что «неправильное детство» становится причиной «неправильной цивилизации», ТиВи шла к самым истокам.
«Я смотрю иногда на улице на эти бритые затылки с ушками, переходящие в спины, – сказала она мне однажды. – И никак не могу поверить, что там когда-то были тонкие мальчишеские шеи. Что с ними произошло, откуда они такие?»
На картинах и фотографиях в её комнате очень много тонких мальчишеских лиц. Даже Лихачёв с обложки «Огонька» смотрит каким-то по-мальчишески растерянным взглядом. Многих я узнаю, о многих наслышан, некоторые мне совсем не знакомы. Фотографии, книги, газетные вырезки и десятки, если не сотни разных предметов. В дальнем окне, заставленном цветочными горшками, безделушками, вазами, практически в забвении стоят два подсвечника – статуэтки в африканском стиле, так, ничего особенного, просто привлекли внимание. «А это… – перехватывает мой взгляд зашедшая в комнату ТиВи, – это мне подарили в какой-то школе. Знаешь, и школа была вся из каких-то таких изогнутых, замученных учителей, просто почерневших от безнадёги. А статуэтки так у меня и живут, я их, видишь, к самому окну поставила», – она извиняется за их импровизированную ссылку, но мы оба понимаем, что не всегда радостно на них смотреть после такой предыстории.
С ТиВи всегда рядом чужая беда. Дети из детских домов. Родители с трудными подростками (подчас сами куда труднее своих отпрысков.) И практически никогда никого из «сытых и чистых». Социально успешные люди не любят выходить за границы формального мира. Больше всего их раздражают такие, как ТиВи. Не будь у неё стольких друзей, такого круга признания, её давно объявляли бы сумасшедшей. ТиВи очень боялась печатного слова. Её мир всегда был воздушен, неуловим, пластичен… а уложенный в предложения и абзацы, он (как опасалась она) потеряет главное – бескрайность. Но писать согласилась. «Надо говорить о Детстве. На всю страну! Хотя бы потому, что стыдно молчать». «Мне кажется, что на меня из прошлого смотрят старики и бабушки, и мои, и даже какие-то незнакомые мне старые люди. Знаешь, с таким вот мудрым взглядом, который был у людей прошлого века. И они ничего не говорят. Но я всё понимаю, и тогда я готова хоть на телевидение идти. Мы что-то теряем, Игорь, понимаешь, безвозвратно… То что они знали, то что они отдавали своим внукам. Эту мудрость безвременья. Сказки… Любви…».
…Уж если у нас получался задушевный разговор, то мы с ТиВишей могли разговаривать долго, иногда за полночь. И всё не могли разойтись… «Подожди, не торопись, должно произойти что-то важное. Не здесь – там». Она заговорщицки посмотрела на меня поверх очков и показала рукой вверх. «Ты знаешь, как я называю это время года? Это Сиреневень! Ты не замечал, что это необычное время? Вот как раз такое», – и мы оба стали смотреть в ночное окно.
С неба срывался редкий снежок, он припорашивал углы домов, волнами пролетал под жёлтым фонарём, освещавшим опустевшую улицу. «Это время, когда один год уже закончился, а другой ещё не начался. И дни такие, как бы сиреневые… В это время надо покупать ёлку и готовить подарки…»
Мы молчим, смотрим в окно, и оба чувствуем, как что-то происходит. «Ну вот, – улыбается ТиВи, – теперь можешь идти. Нет, погоди… Раз уже Сиреневень, вот, возьми это. Это знаешь, какая замечательная свечка! Её мне подарила мама одного потрясающего ребёнка. Она будет очень тепло гореть, вот увидишь. Ну всё… Пока, пока, мне завтра в собес с самого утра, мама какие-то там льготы усмотрела, которые ей положены. Надо идти выяснять».
Мы прощаемся, и я ухожу в Сиреневень…
Человек соединяющий
В гости Татьяна Викторовна приходила с большими сумками, где лежали самые разнообразные предметы: книги, фотографии и подарки, еда для людей, корм для собак, постоянно какой-то реквизит, а то и целые декорации её занятий, как она называла свои семинары и лекции с учителями и родителями. Но «читать» лекции, просто что-то традиционно объяснять, не могла. Её мысли «вытворялись» – наглядно, символично, образно, осязаемо.
Она была по-анархистски свободна, неуправляема и асимметрична во всём: писала вкривь и вкось, а то и по диагонали, предпочитала неровно нарезанную бумагу и – больше давала, меньше обижалась, острее переживала.
Её любимое слово было «потрясающий»…
Татьяна Викторовна всегда ездила поездом, в плацкартном вагоне. И всегда привозила из поездок какие-нибудь истории. Последняя, которую она мне рассказывала, была про солдатика. Парень, совершенно простуженный, ехал под Новый год из части в часть, а на пути следования поезда стоял его родной город. И как же он переживал, что нельзя сообщить об этом маме! Ни телефона, ни денег. Татьяна Викторовна, как только вышла из вагона на своей станции, дала по указанному адресу срочную телеграмму в другой город. И вскоре получила ответ: мать и сын встретились. «Представляете?!» – Она радовалась как ребёнок.
Для неё это было естественно – соединять людей, вообще соединять. При нашей последней встрече она похвасталась так же по-детски непосредственно, что наконец-таки смогла придумать, как объяснить детям пятого класса, что такое совесть. Она соединила две человеческие фигурки из плексигласа – одну мутную, другую прозрачную – через две точки, сердце и живот, резинкой. Это были Человек и его Совесть. И, рассказывая разные истории, она показывала, что бывает, когда человек убегает или расходится со своей совестью, как происходит натяжение пуповины, которой они связаны. Ей-богу, в этот момент мне захотелось оглянуться и посмотреть, а где же моя собственная, в поле ли зрения, не опасное ли возникло натяжение…
Приходя в гости, ТиВиша приносила с собой много всего, но что-то и уносила: красивую коробочку, обёрточную бумагу, ненужную старую безделушку, которую она уже видела важной деталью будущих педагогических спектаклей. И еду – уже для какой-нибудь другой собаки…
Чтобы можно было пережить зиму
В наш последний разговор ТиВиша рассказывала о дарении первого снега, сборе одуванчиков и расспрашивала меня о необычных семейных традициях. Речь зашла о летнем лагере, она попросила: «Привези много широкой бумаги – ватман, обои. Мы будем закатывать варенье!» – «Какое варенье?» – «Ну ты же помнишь, чтобы хорошо пережить зиму, нужно закатать домашнее вкусное варенье. Мы на этих листах нарисуем огромные банки. И все туда нарисуют, напишут то, что с ними хорошего произошло в лагере. Что они увидели, что открыли для себя. И мы это закатаем. И это будет греть всю зиму. И поможет её пережить».