Одной звезды я повторяю имя… - читать онлайн

Над высью пламенной Синая

Любить туман Ее лучей,

Молиться Ей, Ее не зная,

Тем безнадежно горячей,

Но из лазури фимиама,

От лилий праздного венца,

Бежать… презрев гордыню храма

И славословие жреца,

Чтоб в океане мутных далей,

В безумном чаяньи святынь,

Искать следов Ее сандалий

Между заносами пустынь.

Девиз Таинственной похож

На опрокинутое 8:

Она – отраднейшая ложь

Из всех, что мы в сознаньи носим.

В кругу эмалевых минут

Ее свершаются обеты,

А в сумрак звездами блеснут

Иль ветром полночи пропеты.

Но где светил погасших лик

Остановил для нас теченье,

Там Бесконечность – только миг,

Дробимый молнией мученья.

Не я, и не он, и не ты,

И то же, что я, и не то же:

Так были мы где-то похожи,

Что наши смешались черты.

В сомненьи кипит еще спор,

Но, слиты незримой четою,

Одной мы живем и мечтою,

Мечтою разлуки с тех пор.

Горячешный сон волновал

Обманом вторых очертаний,

Но чем я глядел неустанней,

Тем ярче себя ж узнавал.

Лишь полога ночи немой

Порой отразит колыханье

Мое и другое дыханье,

Бой сердца и мой и не мой…

И в мутном круженьи годин

Всё чаще вопрос меня мучит:

Когда наконец нас разлучат,

Каким же я буду один?

Когда на бессонное ложе

Рассыплются бреда цветы,

Какая отвага, о Боже,

Какие победы мечты!..

Откинув докучную маску,

Не чувствуя уз бытия,

В какую волшебную сказку

Вольется свободное я!

Там всё, что на сердце годами

Пугливо таил я от всех,

Рассыплется ярко звездами,

Прорвется, как дерзостный смех…

Там в дымных топазах запястий

Так тихо мне Ночь говорит;

Нездешней мучительной страсти

Огнем она черным горит…

Но я… безучастен пред нею

И нем, и недвижим лежу…

…………………………………….

На сердце ее я, бледнея,

За розовой раной слежу,

За розовой раной тумана,

И пьяный от призраков взор

Читает там дерзость обмана

И сдавшейся мысли позор.

………………………………………..

О царь Недоступного Света,

Отец моего бытия,

Открой же хоть сердцу поэта,

Которое создал ты я.

На белом небе всё тусклей

Златится горняя лампада,

И в доцветании аллей

Дрожат зигзаги листопада.

Кружатся нежные листы

И не хотят коснуться праха…

О, неужели это ты,

Всё то же наше чувство страха?

Иль над обманом бытия

Творца веленье не звучало,

И нет конца и нет начала

Тебе, тоскующее я?

Бывает час в преддверьи сна,

Когда беседа умолкает,

Нас тянет сердца глубина,

А голос собственный пугает,

И в нарастающей тени

Через отвóренные окна,

Как жерла, светятся одни,

Свиваясь, рыжие волокна.

Не Скуки ль там Циклоп залег,

От золотого зноя хмелен,

Что, розовея, уголек

В закрытый глаз его нацелен?

Тупые звуки вспышек газа

Над мертвой яркостью голов,

И скуки черная зараза

От покидаемых столов,

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия.

Так нежно небо зацвело,

А майский день уж тихо тает,

И только тусклое стекло

Пожаром запада блистает.

К нему прильнув из полутьмы,

В минутном млеет позлащеньи

Тот мир, которым были мы…

Иль будем, в вечном превращеньи?

И разлучить не можешь глаз

Ты с пыльно-зыбкой позолотой,

Но в гамму вечера влилась

Она тоскующею нотой

Над миром, что, златим огнем,

Сейчас умрет, не понимая,

Что счастье искрилось не в нем,

А в золотом обмане мая,

Что безвозвратно синева,

Его златившая, поблекла…

Что только зарево едва

Коробит розовые стекла.

Когда весь день свои костры

Июль палит над рожью спелой,

Не свежий лес с своей капеллой,

Нас тешат: демонской игры

За тучей разом потемнелой

Раскатно-гулкие шары;

И то оранжевый, то белый

Лишь миг живущие миры;

И цвета старого червонца

Пары сгоняющее солнце

С небес омыто-голубых.

И для ожившего дыханья

Возможность пить благоуханья

Из чаши ливней золотых.

Палимая огнем недвижного светила,

Проклятый свой урок отлязгала кирьга

И спящих грабаров с землею сколотила,

Как ливень черные, осенние стога.

Каких-то диких сил последнее решенье,

Луча отвесного неслышный людям зов,

И абрис ног худых меж чадного смешенья

Всклокоченных бород и рваных картузов.

Не страшно ль иногда становится на свете?

Не хочется ль бежать, укрыться поскорей?

Подумай: на руках у матерей

Всё это были розовые дети.

Облака плывут так низко,

Но в тумане всё нежней

Пламя пурпурного диска

Без лучей и без теней.

Тихо траурные кони

Подвигают яркий гнет,

Что-то чуткое в короне

То померкнет, то блеснет…

…Это было поздним летом

Меж ракит и на песке,

Перед бледно-желтым цветом

В увядающем венке,

И казалось мне, что нежной

Хризантема головой

Припадает безнадежно

К яркой крышке гробовой…

И что два ее свитые

Лепестка на сходнях дрог —

Это кольца золотые

Ею сброшенных серег.

О, не зови меня, не мучь!

Скользя бесцельно, утомленно,

Зачем у ночи вырвал луч,

Засыпав блеском ветку клена?

Ее пьянит зеленый чад,

И дум ей жаль разоблаченных,

И слезы осени дрожат

В ее листах раззолоченных, —

А свод так сладостно дремуч,

Так миротворно слиты звенья…

И сна, и мрака, и забвенья…

О, не зови меня, не мучь!

Раззолочённые, но чахлые сады

С соблазном пурпура на медленных недугах,

И солнца поздний пыл в его коротких дугах,

Невластный вылиться в душистые плоды.

И желтый шелк ковров, и грубые следы,

И понятая ложь последнего свиданья,

И парков черные, бездонные пруды,

Давно готовые для спелого страданья…

Но сердцу чудится лишь красота утрат,

Лишь упоение в завороженной силе;

И тех, которые уж лотоса вкусили,

Волнует вкрадчивый осенний аромат.

Как тускло пурпурное пламя,

Как мертвы желтые утра!

Как сеть ветвей в оконной раме

Всё та ж сегодня, что вчера…

Одна утеха, что местами

Налет белил и серебра

Мягчит пушистыми чертами

Работу тонкую пера…

В тумане солнце, как в неволе…

Скорей бы сани, сумрак, поле,

Следить круженье облаков, —

Да, упиваясь медным свистом,

В безбрежной зыбкости снегов

Скользить по линиям волнистым…

Люблю его, когда, сердит,

Он поле ржи задернет флёром

Иль нежным лётом бороздит

Волну по розовым озерам;

Когда грозит он кораблю

И паруса свивает в жгутья;

И шум зеленый я люблю,

И облаков люблю лоскутья…

Но мне милей в глуши садов

Тот ветер теплый и игривый,

Что хлещет жгучею крапивой

По шапкам розовым дедов.

Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,

Из жерла черного метала глубина:

Тем до рожденья их отверженным созданьям

Мне одному, увы! известна лишь цена…

Как чахлая листва, пестрима увяданьем

И безнадежностью небес позлащена,

Они полны еще неясным ожиданьем,

Но погребальная свеча уж зажжена.

Без лиц и без речей разыгранная драма:

Огонь под розами мучительно храним,

И светозарный бог из черной ниши храма…

Он улыбается, он руки тянет к ним.

И дети бледные Сомненья и Тревоги

Идут к нему приять пурпуровые тоги.

Перестал холодный дождь,

Сизый пар по небу вьется,

Но на пятна нив и рощ

Точно блеск молочный льется.

В этом чаяньи утраT

И предчувствии мороза

Как у черного костра

Мертвы линии обоза!

Жеребячий дробный бег,

Пробы первых свистов птичьих

И кошмары снов мужичьих

Под рогожами телег.

Тошно сердцу моему

От одних намеков шума:

Всё бы молча в полутьму

Уводила думу дума.

Не сошла и тень с земли,

Уж в дыму овины тонут,

И с бадьями журавли[1],

Выпрямляясь, тихо стонут.

Дед идет с сумой и бос,

Нищета заводит повесть:

О, мучительный вопрос!

Наша совесть… Наша совесть…

Гаснет небо голубое,

На губах застыло слово;

Каждым нервом жду отбоя

Тихой музыки былого.

Но помедли, день, врачуя

Это сердце от разлада!

Всё глазами взять хочу я

Из темнеющего сада…

Щетку желтую газона,

На гряде цветок забытый,

Разоренного балкона

Остов, зеленью увитый.

Топора обиды злые,

Всё, чего уже не стало…

Чтобы сердце, сны былые

Узнавая, трепетало…

Сквозь листву просвет оконный

Синью жгучею залит,

И тихонько ветер сонный

Волоса мне шевелит…

Не доделан новый кокон,

Точно трудные стихи:

Ни дверей, ни даже окон

Нет у пасынка стихий,

Но зато по клетям сруба

В темной зелени садов

Сапожищи жизни грубо

Не оставили следов,

И жилец докучным шумом

Мшистых стен не осквернил:

Хорошо здесь тихим думам

Литься в капельки чернил.

………………………………………

Схоронили пепелище

Лунной ночью в забытье…

Здравствуй, правнуков жилище, —

И мое, и не мое!

Вкруг белеющей Психеи

Те же фикусы торчат,

Те же грустные лакеи,

Тот же гам и тот же чад…

Муть вина, нагие кости,

Пепел стынущих сигар,

На губах – отрава злости,

В сердце – скуки перегар…

Ночь давно снега одела,

Но уйти ты не спешишь;

Как в кошмаре, то и дело:

«Алкоголь или гашиш?»

А в сенях, поди, не жарко:

Там, поднявши воротник,

У плывущего огарка

Счеты сводит гробовщик.

Ровно в полночь гонг унылый

Свел их тени в черной зале,

Где белел Эрот бескрылый

Меж искусственных азалий.

Там, качаяся, лампады

Пламя трепетное лили,

Душным ладаном услады

Там кадили чаши лилий.

Тварь единая живая

Там тянула к брашну жало,

Там отрава огневая

В кубки медные бежала.

На оскала смех застылый

Тени ночи наползали,

Бесконечный и унылый

Длился ужин в черной зале.

Пусть для ваших открытых сердец

До сих пор это – светлая фея

С упоительной лирой Орфея,

Для меня это – старый мудрец.

По лицу его тяжко проходит

Бороздой Вековая Мечта,

И для мира немые уста

Только бледной улыбкой поводит.

Есть книга чудная, где с каждою страницей

Галлюцинации таинственно свиты:

Там полон старый сад луной и небылицей,

Там клен бумажные заворожил листы,

Там в очертаниях тревожной пустоты,

Упившись чарами луны зеленолицей,

Менады белою мятутся вереницей,

И десять реет их по клавишам мечты.

Но, изумрудами запястий залитая,

Меня волнует дев мучительная стая:

Кристально чистые так бешено горды.

И я порвать хочу серебряные звенья…

Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,

И режут сердце мне их узкие следы…

Смычка заслушавшись, тоскливо

Волна горит, а луч померк, —

И в тени душные залива

Вот-вот ворвется фейерверк.

Но в мутном чаяньи испуга,

В истоме прерванного сна,

Не угадать Царице юга

Тот миг шальной, когда она

Развяжет, разоймет, расщиплет

Золотоцветный свой букет

И звезды робкие рассыплет

Огнями дерзкими ракет.

Когда высóко под дугою

Звенело солнце для меня,

Я жил унылою мечтою,

Минуты светлые гоня…

Они пугливо отлетали,

Но вот прибился мой звонок:

И где же вы, златые дали?

В тумане – юг, погас восток…

А там стена, к закату ближе,

Такая страшная на взгляд…

Она всё выше… Мы всё ниже…

«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».

Неустанно ночи длинной

Сказка черная лилась,

И багровый над долиной

Загорелся поздно глаз;

Видит: радуг паутина

Почернела, порвалась,

В малахиты только тина

Пышно так разубралась.

Видит: пар белесоватый

И ползет, и вьется ватой,

Да из черного куста

Там и сям сочатся грозди

И краснеют… точно гвозди

После снятого Христа.

Эта ночь бесконечна была,

Я не смел, я боялся уснуть:

Два мучительно-черных крыла

Тяжело мне ложились на грудь.

На призывы ж тех крыльев в ответ

Трепетал, замирая, птенец,

И не знал я, придет ли рассвет

Или это уж полный конец…

О, смелее… Кошмар позади,

Его страшное царство прошло;

Вещих птиц на груди и в груди

Отшумело до завтра крыло…

Облака еще плачут, гудя,

Но светлеет и нехотя тень,

И банальный, за сетью дождя,

Улыбнуться попробовал День.

Крутясь-мутясь да сбилися

Желты́ пески с волной,

Часочек мы любилися,

Да с мужнею женой.

Ой, цветики садовые,

Да некому полить!

Ой, прянички медовые!

Да с кем же вас делить?

А уж на что уважены:

Проси – не улечу,

У стеночки посажены,

Да не плечо к плечу.

Цепочечку позванивать

Продели у ноги,

Позванивать, подманивать:

«А ну-тка, убеги!»

А мимо птицей мычется

Злодей – моя тоска…

Такая-то добытчица,

Да не найти крюка?!

В темном пламени свечи

Зароившись как живые,

Мигом гибнут огневые

Брызги в трепетной ночи,

Но с мольбою голубые

Долго теплятся лучи

В темном пламени свечи.

Эх, заснуть бы спозаранья,

Да страшат набеги сна,

Как безумного желанья

Тихий берег умиранья

Захлестнувшая волна.

Свечка гаснет. Ночь душна…

Эх, заснуть бы спозаранья…

Это – лунная ночь невозможного сна,

Так уныла, желта и больна

В облаках театральных луна,

Свет полос запыленно-зеленых

На бумажных колеблется кленах.

Это – лунная ночь невозможной мечты…

Но недвижны и странны черты:

– Это маска твоя или ты?

Вот чуть-чуть шевельнулись ресницы…

Дальше… вырваны дальше страницы.

Не мастер Тира иль Багдата,

Лишь девы нежные персты

Сумели вырезать когда-то

Лилеи нежные листы, —

С тех пор в отраве аромата

Живут, таинственно слиты,

Обетованье и утрата

Неразделенной красоты,

Живут любовью без забвенья

Незаполнимые мгновенья…

И если чуткий сон аллей

Встревожит месяц сребролукий,

Всю ночь потом уста лилей

Там дышат ладаном разлуки.

Зимней ночи путь так долог,

Зимней ночью мне не спится:

Из углов и с книжных полок

Сквозь ее тяжелый полог

Сумрак розовый струится.

Серебристые фиалы

Опрокинув в воздух сонный,

Льют лилеи небывалый

Мне напиток благовонный, —

И из кубка их живого

В поэтической оправе

Рад я сладостной отраве

Напряженья мозгового…

В белой чаше тают звенья

Из цепей воспоминанья,

И от яду на мгновенье

Знаньем кажется незнанье.

Уж черной Ночи бледный День

Свой факел отдал, улетая:

Темнеет в небе хлопьев стая,

Но, веселя немую сень,

В камине вьется золотая

Змея, змеей перевитая.

Гляжу в огонь – работать лень:

Пускай по стенам, вырастая,

Дрожа, колеблясь или тая,

За тенью исчезает тень,

А сердцу снится тень иная,

И сердце плачет, вспоминая.

Сейчас последние, светлей

Златисто-розовых углей,

Падут минутные строенья:

С могил далеких и полей

И из серебряных аллей

Услышу мрака дуновенье…

В постель скорее!.. Там теплей,

А ты, волшебница, налей

Мне капель чуткого забвенья,

Чтоб ночью вянущих лилей

Мне ярче слышать со стеблей

Сухой и странный звук паденья.

Уже лазурь златить устала

Цветные вырезки стекла,

Уж буря светлая хорала

Под темным сводом замерла;

Немые тени вереницей

Идут чрез северный портал,

Но ангел Ночи бледнолицый

Еще кафизмы не читал…

В луче прощальном, запыленном

Своим грехом неотмоленным

Томится День пережитой,

Как серафим у Боттичелли,

Рассыпав локон золотой…

На гриф умолкшей виолончели.

Я устал от бессонниц и снов,

На глаза мои пряди нависли:

Я хотел бы отравой стихов

Одурманить несносные мысли.

Я хотел бы распутать узлы…

Неужели там только ошибки?

Поздней осенью мухи так злы,

Их холодные крылья так липки.

Мухи-мысли ползут, как во сне,

Вот бумагу покрыли, чернея…

О, как, мертвые, гадки оне…

Разорви их, сожги их скорее.

Короли, и валеты, и тройки!

Вы так ласково тешите ум:

От уверенно-зыбкой постройки

До тоскливо замедленных дум

Вы так ласково тешите ум,

Короли, и валеты, и тройки!

В вашей смене, дразнящей сердца,

В вашем быстро мелькающем крапе

Счастье дочери, имя отца,

Слово чести, поставленной наT-пе,

В вашем быстро мелькающем крапе,

В вашей смене, дразнящей сердца…

Золотые сулили вы дали

За узором двойных королей,

Когда вами невестам гадали

Там, в глуши, за снегами полей,

За узором двойных королей

Золотые сулили вы дали…

А теперь, из потемок на свет

Безнадежно ложася рядами,

Равнодушное да или нет

Повторять суждено вам годами,

Безнадежно ложася рядами

Из зеленых потемок на свет.

Нет, им не суждены краса и просветленье;

Я повторяю их на память в полусне,

Они – минуты праздного томленья,

Перегоревшие на медленном огне.

Но всё мне дорого – туман их появленья,

Их нарастание в тревожной тишине,

Без плана, вспышками идущее сцепленье:

Мое мучение и мой восторг оне.

Кто знает, сколько раз без этого запоя,

Труда кошмарного над грудою листов,

Я духом пасть, увы! я плакать был готов,

Среди неравного изнемогая боя;

Но я люблю стихи – и чувства нет святей:

Так любит только мать, и лишь больных детей.

Над ризой белою, как уголь волоса,

Рядами стройными невольницы плясали,

Без слов кристальные сливались голоса,

И кастаньетами их пальцы потрясали…

Горели синие над ними небеса,

И осы жадные плясуний донимали,

Но слез не выжали им муки из эмали,

Неопалимою сияла их краса.

На страсти, на призыв, на трепет вдохновенья

Браслетов золотых звучали мерно звенья,

Но, непонятною не трогаясь мольбой,

Своим властителям лишь улыбались девы,

И с пляской чуткою, под чашей голубой,

Их равнодушные сливалися напевы.

Под грозные речи небес

Рыдают косматые волны,

А в чаще, презрения полный,

Хохочет над бурею бес.

Но утро зажжет небеса,

Волна золотится и плещет,

А в чаще холодной роса

Слезою завистливой блещет.

Золотя заката розы,

Клонит солнце лик усталый,

И глядятся туберозы

В позлащенные кристаллы.

Но не надо сердцу алых, —

Сердце просит роз поблеклых,

Гиацинтов небывалых,

Лилий, плачущих на стеклах.

По бледно-розовым овалам,

Туманом утра облиты,

Свились букетом небывалым

Стального коTлера цветы.

И мух кочующих соблазны,

Отраву в глянце затая,

Пестрят, назойливы и праздны,

Нагие грани бытия.

Но, лихорадкою томимый,

Когда неделями лежишь,

В однообразьи их таимый

Поймешь ты сладостный гашиш,

Поймешь, на глянце центифолий

Считая бережно мазки…

И строя ромбы поневоле

Между этапами Тоски.

Когда к ночи усталой рукой

Допашу я свою полосу,

Я хотел бы уйти на покой

В монастырь, но в далеком лесу,

Где бы каждому был я слуга

И творенью господнему друг,

И чтоб сосны шумели вокруг,

А на соснах лежали снега…

А когда надо мной зазвонит

Медный зов в беспросветной ночи,

Уронить на холодный гранит

Талый воск догоревшей свечи.

Нависнет ли пламенный зной,

Иль, пенясь, расходятся волны,

Два паруса лодки одной,

Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила,

Мы свиты безумными снами,

Но молча судьба между нами

Черту навсегда провела.

И в ночи беззвездного юга,

Когда так привольно-темно,

Сгорая, коснуться друг друга,

Одним парусам не дано…

Есть любовь, похожая на дым:

Если тесно ей – она дурманит,

Дай ей волю – и ее не станет…

Быть как дым – но вечно молодым.

Есть любовь, похожая на тень:

Днем у ног лежит – тебе внимает,

Ночью так неслышно обнимает…

Быть как тень, но вместе ночь и день…

Я полюбил безумный твой порыв,

Но быть тобой и мной нельзя же сразу,

И, вещих снов иероглифы раскрыв

Узорную пишу я четко фразу.

Фигурно там отобразился страх,

И как тоска бумагу сердца мяла,

Но по строкам, как призрак на пирах,

Тень движется так деланно и вяло.

Твои мечты – менады по ночам,

И лунный вихрь в сверкании размаха

Им волны кос взметает по плечам.

Мой лучший сон – за тканью Андромаха.

На голове ее эшафодаж,

И тот прикрыт кокетливо платочком.

Зато нигде мой строгий карандаш

Не уступал своих созвучий точкам.

Ты весь – огонь. И за костром ты чист.

Испепелишь, но не оставишь пятен,

И бог ты там, где я лишь моралист,

Ненужный гость, неловок и невнятен.

Пройдут года… Быть может, месяца…

Иль даже дни, и мы сойдем с дороги:

Ты – в лепестках душистого венца,

Я просто так, задвинутый на дроги.

Наперекор завистливой судьбе

И нищете убого-слабодушной,

Ты памятник оставишь по себе,

Незыблемый, хоть сладостно-воздушный…

Моей мечты бесследно минет день…

Как знать? А вдруг, с душой

подвижней моря,

Другой поэт ее полюбит тень

В нетронуто-торжественном уборе…

Полюбит, и узнает, и поймет,

И, увидав, что тень проснулась, дышит, —

Благословит немой ее полет

Среди людей, которые не слышат…

Пусть только бы в круженьи бытия

Не вышло так, что этот дух влюбленный,

Мой брат и маг не оказался я,

В ничтожестве слегка лишь подновленный.

Давно меж листьев налились

Истомой розовой тюльпаны,

Но страстно в сумрачную высь

Уходит рокот фортепьянный.

И мука там иль торжество,

Разоблаченье иль загадка,

Но он – ничей, а вы – его,

И вам сознанье это сладко.

А я лучей иной звезды

Ищу в сомненьи и тревожно,

Я, как настройщик, все лады,

Перебираю осторожно.

Темнеет… Комната пуста

С трудом я вспоминаю что-то,

И безответна, хоть чиста,

За нотой умирает нота.

Есть слова – их дыханье, что цвет,

Так же нежно и бело-тревожно,

Но меж них ни печальнее нет,

Ни нежнее тебя, невозможно.

Не познав, я в тебе уж любил

Эти в бархат ушедшие звуки:

Мне являлись мерцанья могил

И сквозь сумрак белевшие руки.

Но лишь в белом венце хризантем,

Перед первой угрозой забвенья,

Этих вэ, этих зэ, этих эм

Различить я сумел дуновенья.

И, запомнив, невестой в саду,

Как в апреле, тебя разубрали, —

У забитой калитки я жду,

Позвонить к сторожам не пора ли.

Если слово за словом, что цвет,

Упадает, белея тревожно,

Не печальных меж павшими нет,

Но люблю я одно – невозможно.

Меж теней погасли солнца пятна

На песке в загрезившем саду.

Всё в тебе так сладко-непонятно,

Но твое запомнил я: «Приду».

Черный дым, но ты воздушней дыма,

Ты нежней пушинок у листа,

Я не знаю, кем, но ты любима,

Я не знаю, чья ты, но мечта.

За тобой в пустынные покои

Не сойдут алмазные огни,

Для тебя душистые левкои

Здесь ковром раскинулись одни…

Эту ночь я помню в давней грезе,

Но не я томился и желал:

Сквозь фонарь, забытый на березе,

Талый воск и плакал и пылал.

Кто сильнее меня – их и сватай…

Истомились – и всё не слились:

Этот сумрак голубоватый

И белесая высь…

Этот мартовский колющий воздух

С зябкой ночью на талом снегу

В еле тронутых зеленью звездах

Я сливаю и слить не могу…

Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,

Ты, кому остальные ненужны,

Их не твой ли развел и ущерб,

На горелом пятне желтосерп,

Ты, скиталец небес праздносумый,

С иронической думой?..

О капли в ночной тишине,

Дремотного духа трещотка,

Дрожа набухают оне

И падают мерно и четко.

В недвижно-бессонной ночи

Их лязга не ждать не могу я:

Фитиль одинокой свечи

Мигает и пышет, тоскуя.

И мнится, я должен, таясь,

На странном присутствовать браке,

Поняв безнадежную связь

Двух тающих жизней во мраке.

Я хотел бы любить облака

На заре… Но мне горек их дым:

Так неволя тогда мне тяжка,

Так я помню, что был молодым.

Я любить бы их вечер хотел,

Когда, рдея, там гаснут лучи,

Но от жертвы их розовых тел

Только пепел мне снится в ночи.

Я люблю только ночь и цветы

В хрустале, где дробятся огни,

Потому что утехой мечты

В хрустале умирают они…

Потому что – цветы это ты.

Ни белой дерзостью палат на высотах,

С орлами яркими в узорных воротах,

Ни женской прихотью арабских очертаний

Не мог бы сердца я лелеять неустанней.

Но в пятнах розовых по силуэтам скал

Напрасно я души, своей души искал…

Я с нею встретился в картинном запустеньи

Сгоревшего дворца – где нежное цветенье

Бежит по мрамору разбитых ступеней,

Где в полдень старый сад печальней и темней,

А синие лучи струятся невозбранно

По блеклости панно и забытью фонтана.

Я будто чувствовал, что там ее найду,

С косматым лебедем играющей в пруду,

И что поделимся мы ветхою скамьею

Близ корня дерева, что поднялся змеею,

Дорогой на скалу, где грезит крест литой

Над просветленною страданьем красотой.

Еще не царствует река,

Но синий лед она уж топит;

Еще не тают облака,

Но снежный кубок солнцем допит.

Через притворенную дверь

Ты сердце шелестом тревожишь…

Еще не любишь ты, но верь:

Не полюбить уже не можешь…

Гляжу на тебя равнодушно,

А в сердце тоски не уйму…

Сегодня томительно-душно,

Но солнце таится в дыму.

Я знаю, что сон я лелею,

Но верен хоть снам я, – а ты?..

Ненужною жертвой в аллею

Падут, умирая, листы…

Судьба нас сводила слепая:

Бог знает, мы свидимся ль там…

Но знаешь?.. Не смейся, ступая

Весною по мертвым листам!

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

То полудня пламень синий,

То рассвета пламень алый,

Я ль устал от четких линий,

Солнце ль самое устало…

Но чрез полог темнолистый

Я дождусь другого солнца

Цвета мальвы золотистой

Или розы и червонца.

Будет взорам так приятно

Утопать в сетях зеленых,

А потом на темных кленах

Зажигать цветные пятна.

Пусть миражного круженья

Через миг погаснут светы…

Пусть я – радость отраженья,

Но не то ль и вы, поэты?

В тумане волн и брызги серебра,

И стертые эмалевые краски…

Я так люблю осенние утра

За нежную невозвратимость ласки!

И пену я люблю на берегу,

Когда она белеет беспокойно…

Я жадно здесь, покуда небо знойно

Остаток дней туманных берегу.

А где-то там мятутся средь огня

Такие ж я, без счета и названья,

И чье-то молодое за меня

Кончается в тоске существованье…

Вихри мутного ненастья

Тайну белую хранят…

Колокольчики запястья

То умолкнут, то звенят.

Ужас краденого счастья —

Губ холодных мед и яд

Жадно пью я, весь объят

Лихорадкой сладострастья.

Этот сон, седая мгла,

Ты одна создать могла,

Снега скрип, мельканье тени,

На стекле узор курений,

И созвучье из тепла

Губ, и меха, и сиреней.

Скажите, что сталось со мной?

Что сердце так жарко забилось?

Какое безумье волной

Сквозь камень привычки пробилось?

В нем сила иль мука моя,

В волненьи не чувствую сразу:

С мерцающих строк бытия

Ловлю я забытую фразу…

Фонарь свой не водит ли тать

По скопищу литер унылых?

Мне фразы нельзя не читать.

Но к ней я вернуться не в силах…

Не вспыхнуть ей было невмочь,

Но мрак она только тревожит:

Так бабочка газа всю ночь

Дрожит, а сорваться не может…

Этого быть не может,

Это – подлог,

День так тянулся и дожит,

Иль, не дожив, изнемог?..

Этого быть не может…

С самых тех пор

В горле какой-то комок…

Вздор…

Этого быть не может…

Это – подлог…

Ну-с, проводил на поезд,

Вернулся, и solo, да!

Здесь был ее кольчатый пояс,

Брошка лежала – звезда,

Вечно открытая сумочка

Без замка,

И, так бесконечно мягка,

В прошивках красная думочка…

………………………………………………

Зал…

Я нежное что-то сказал

Стали прощаться,

Возле часов у стенки…

Губы не смели разжаться,

Склеены…

Оба мы были рассеянны,

Оба такие холодные,

Мы…

Пальцы ее в черной митенке

Тоже холодные…

«Ну, прощай до зимы,

Только не той, и не другой

И не еще – после другой…

Я ж, дорогой,

Ведь не свободная…»

– «Знаю, что ты – в застенке…»

После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна…

Кончить бы злую игру…

Что ж бы еще?

Губы хотели любить горячо,

А на ветру

Лишь улыбались тоскливо…

Что-то в них было застыло,

Даже мертво…

Господи, я и не знал, до чего

Она некрасива…

Ну, слава Богу, пускают садиться…

Мокрым платком осушая лицо,

Мне отдала она это кольцо…

Слиплись еще раз холодные лица,

Как в забытьи, —

И

Поезд еще стоял —

Я убежал…

Но этого быть не может,

Это – подлог…

День или год, и уж дожит,

Иль, не дожив, изнемог…

Этого быть не может…

Если б вдруг ожила небылица,

На окно я поставлю свечу,

Приходи… Мы не будем делиться,

Всё отдать тебе счастье хочу!

Ты придешь и на голос печали,

Потому что светла и нежна,

Потому что тебя обещали

Мне когда-то сирень и луна.

Но… бывают такие минуты,

Когда страшно и пусто в груди…

Я тяжел – и немой и согнутый…

Я хочу быть один… уходи!

В белом поле был пепельный бал,

Тени были там нежно-желанны,

Упоительный танец сливал,

И клубил, и дымил их воланы.

Чередой, застилая мне даль,

Проносились плясуньи мятежной,

И была вековая печаль

В нежном танце без музыки нежной.

А внизу содроганье и стук

Говорили, что ужас не прожит;

Громыхая цепями, Недуг

Там сковал бы воздушных – не может.

И была ль так постыла им степь,

Или мука капризно-желанна, —

То и дело железную цепь

Задевала оборка волана.

Вы за мною? Я готов.

Нагрешили, так ответим.

Нам – острог, но им – цветов…

Солнца, люди, нашим детям!

В детстве тоньше жизни нить,

Дни короче в эту пору…

Не спешите их бранить,

Но балуйте… без зазору.

Вы несчастны, если вам

Непонятен детский лепет,

Вызвать шепот – это срам,

Горше – в детях вызвать трепет.

Но безвинных детских слез

Не омыть и покаяньем,

Потому что в них Христос,

Весь, со всем своим сияньем.

Ну, а те, кто терпят боль,

У кого как нитки руки…

Люди! Братья! Не за то ль

И покой наш только в муке…

Пусть травы сменятся над капищем волненья,

И восковой в гробу забудется рука,

Мне кажется, меж вас одно недоуменье

Всё будет жить мое, одна моя Тоска…

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,

Ревниво, бережно и страстно был я мил…

О, сила любящих и в муке так спокойна,

У женской нежности завидно много сил.

Да и при чем бы здесь недоуменья были —

Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир…

Моя ж безлюбая – дрожит, как лошадь в мыле!

Ей – пир отравленный, мошеннический пир!

В венке из тронутых, из вянущих азалий

Собралась петь она… Не смолк и первый стих,

Как маленьких детей у ней перевязали,

Сломали руки им и ослепили их.

Она бесполая, у ней для всех улыбки,

Она притворщица, у ней порочный вкус —

Качает целый день она пустые зыбки,

И образок в углу – Сладчайший Иисус…

Я выдумал ее – и всё ж она виденье,

Я не люблю ее – и мне она близка,

Недоумелая, мое недоуменье,

Всегда веселая, она моя Тоска.

Для чего, когда сны изменили,

Так полны обольщений слова?

Для чего на забытой могиле

Зеленей и шумнее трава?

Для чего эти лунные выси,

Если сад мой и темен и нем?..

Завитки ее кос развилися,

Я дыханье их слышу… зачем?

Простимся, море… В путь пора.

И ты не то уж: всё короче

Твои жемчужные утра,

Длинней тоскующие ночи,

Всё дольше тает твой туман,

Где всё белей и выше гребни,

Но далей красочный обман

Не будет, он уж был волшебней.

И тщетно вихри по тебе

Роятся с яростью звериной,

Всё безучастней к их борьбе

Твои тяжелые глубины.

Тоска ли там или любовь,

Но бурям чуждые безмолвны,

И к нам из емких берегов

Уйти твои не властны волны.

Суровым отблеском ножа

Сверкнешь ли, пеной обдавая, —

Нет! Ты не символ мятежа,

Ты – Смерти чаша пировая.

В ароматном краю в этот день голубой

Песня близко: и дразнит, и вьется;

Но о том не спою, чтоT мне шепчет прибой,

ЧтоT вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны – я цветы берегу,

Мотылькам сберегаю их пыль я,

Миг покоя волны на морском берегу

И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней

И люблю я сильнее в разлуке

Полусвет-полутьму наших северных дней,

Недосказанность песни и муки…

Волны тяжки и свинцовы,

Кажет темным белый камень,

И кует земле оковы

Позабытый небом пламень.

Облака повисли с высей,

Помутнелы – ослабелы,

Точно кисти в кипарисе

Над могилой сизо-белы.

Воздух мягкий, но без силы,

Ели, мшистые каменья…

Это – братские могилы,

И полней уж нет забвенья.

Луну сегодня выси

Упрятали в туман…

Поди-ка, подивися,

Как щит ее медян.

И поневоле сердцу

Так жутко моему…

Эх, распахнуть бы дверцу

Да в лунную тюрьму!

К тюрьме той посплывались

Не тучи – острова,

И все оторочались

В златые кружева.

Лишь дымы без отрады

И устали бегут:

Они проезжим рады,

Отсталых стерегут,

Где тени стали ложны

По вымершим лесам…

Была ль то ночь тревожна

Иль я – не знаю сам…

Раздышки всё короче,

Ухабы тяжелы…

А в дыме зимней ночи

Слилися все углы…

По ведьминой рубахе

Тоскливо бродит тень,

И нарастают страхи,

Как тучи в жаркий день.

Кибитка всё кривее…

Что ж это там растет?

«Эй, дядя, поживее!»

– «Да человек идет…

Без шапки, без лаптишек,

Лицо-то в кулачок,

А будто из парнишек…»

– «Что это – дурачок?»

– «Так точно, он – дурашный…

Куда ведь забрался,

Такой у нас бесстрашный

Он, барин, задался.

Здоров ходить. Морозы,

А нипочем ему…»

И стыдно стало грезы

Тут сердцу моему.

Так стыдно стало страху

От скраденной луны,

Что ведьмину рубаху

Убрали с пелены…

Куда ушла усталость,

И робость, и тоска…

Была ли это жалость

К судьбишке дурака, —

Как знать?.. Луна высоко

Взошла – так хороша,

Была не одинока

Теперь моя душа…

Я – слабый сын больного поколенья

И не пойду искать альпийских роз,

Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз

Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле

Алмазные и плачущие горы,

Букеты роз увядших на столе

И пламени вечернего узоры.

Когда же сном объята голова,

Читаю грез я повесть небылую,

Сгоревших книг забытые слова

В туманном сне я трепетно целую.

Не могу понять, не знаю…

Это сон или Верлен?..

Я люблю иль умираю?

Это чары или плен?

Из разбитого фиала

Всюду в мире разлита

Или муTка идеала,

Или муTки красота.

Пусть мечта не угадала,

Та она или не та,

Перед светом идеала,

Пусть мечта не угадала,

Это сон или Верлен?

Это чары или плен?

Но дохнули розы плена

На замолкшие уста,

И под музыку Верлена

Будет петь моя мечта.

Развившись, волос поредел,

Когда я молод был,

За стольких жить мой ум хотел,

Что сам я жить забыл.

Любить хотел я, не любя,

Страдать – но в стороне,

И сжег я, молодость, тебя

В безрадостном огне.

Так что ж под зиму, как листы,

Дрожишь, о сердце, ты…

Гляди, как черная грудá

Под саваном тверда.

А он уж в небе ей готов,

Сквозной и пуховой…

На поле белом меж крестов —

Хоть там найду ли свой?..

В небе ли меркнет звезда,

Пытка ль земная всё длится;

Я не молюсь никогда,

Я не умею молиться.

Время погасит звезду,

Пытку ж и так одолеем…

Если я в церковь иду,

Там становлюсь с фарисеем.

С ним упадаю я нем,

С ним и воспряну, ликуя…

Только во мне-то зачем

Мытарь мятется, тоскуя?..

Явиться ль гостем на пиру,

Иль чтобы ждать, когда умру

С крестом купельным, на спине ли,

И во дворце иль на панели…

Сгорать ли мне в ночи немой,

Свечой послушной и прямой,

Иль спешно, бурно, оплывая…

Или как капля дождевая, —

Но чтоб уйти, как в лоно вод

В тумане камень упадет,

Себе лишь тягостным паденьем

Туда, на дно, к другим каменьям.

Застыла тревожная ртуть,

И ветер ночами несносен…

Но, если ты слышал, забудь

Скрипенье надломанных сосен!

На черное глядя стекло,

Один, за свечою угрюмой,

Не думай о том, что прошло;

Совсем, если можешь, не думай!

Зима ведь не сдастся: тверда!

Смириться бы, что ли… Пора же!

Иль лира часов и тогда

Над нами качалась не та же?..

Я думал, что сердце из камня,

Что пусто оно и мертво:

Пусть в сердце огонь языками

Походит – ему ничего.

И точно: мне было не больно,

А больно, так разве чуть-чуть.

И все-таки лучше довольно,

Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,

Я знал, что пожар я уйму…

Ну вот… и огонь потушили,

А я умираю в дыму.

Покуда душный день томится, догорая,

Не отрывая глаз от розового края…

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:

Я не допил еще тоски твоей до дна…

Мне надо струн твоих: они дрожат печальней

И слаще, чем листы на той березе дальней…

Чего боишься ты? Я призрак, я ничей…

О, не вноси ко мне пылающих свечей…

Я знаю: бабочки дрожащими крылами

Не в силах потушить мучительное пламя,

И знаю, кем огонь тот траурный раздут,

С которого они сожженные падут…

Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,

И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.

Глаза забыли синеву,

Им солнца пыль не золотиста,

Но весь одним я сном живу,

Что между граней аметиста.

Затем, что там пьяней весны

И беспокойней, чем идея,

Огни лиловые должны

Переливаться, холодея.

И сердцу, где лишь стыд да страх,

Нет грезы ласково-обманней,

Чем стать кристаллом при свечах

В лиловом холоде мерцаний.

Если любишь – гори!

Забываешь – забудь!

Заметает снегами мой путь.

Буду день до зари

Меж волнистых полян

От сверканий сегодня я пьян.

Сколько есть их по льдам

Там стеклинок – я дам,

Каждой дам я себя опьянить…

Лишь не смолкла бы медь,

Только ей онеметь,

Только меди нельзя не звонить.

Потому что порыв

Там рождает призыв,

Потому что порыв – это ты…

Потому что один

Этих мертвых долин

Я боюсь белоснежной мечты.

В раздельной четкости лучей

И в чадной слитности видений

Всегда над нами – власть вещей

С ее триадой измерений.

И грани ль ширишь бытия

Иль формы вымыслом ты множишь,

Но в самом Я от глаз Не Я

Ты никуда уйти не можешь.

Та власть маяк, зовет она,

В ней сочетались бог и тленность,

И перед нею так бледна

Вещей в искусстве прикровенность.

Нет, не уйти от власти их

За волшебством воздушных пятен,

Не глубиною манит стих,

Он лишь как ребус непонятен.

Красой открытого лица

Влекла Орфея пиерида.

Ужель достойны вы певца,

Покровы кукольной Изиды?

Люби раздельность и лучи

В рожденном ими аромате.

Ты чаши яркие точи

Для целокупных восприятий.