В тот понедельник в город пришёл сухой северный ветер, обвивал рекламные щиты, порвал афишу с надписью «Живём честно, всегда вместе!» и затих в просвете между двух старых домов.
В это окно любил смотреть Артём Крайнов – сорок два года, инженер по лифтам, симпатичный, худой и прямой, как натянутая струна.
Стоял он утром, пил кофе из стакана, у которого отломалось ухо, и думал, что чашка – это просто чашка, а жизнь – это, пожалуй, не совсем жизнь, пока ты постоянно сам себе поддакиваешь.
– Ты опять своим взглядом всё испортишь, – сказала из кухни бывшая жена Ада, теперь соседка по стене, потому что разделить квартиру оказалось легче, чем разделить привычки.
– Это просто взгляд. У меня нет других, – ответил Артём. – И, между прочим, твой парень громко храпит.
– Вот именно, – сказала Ада. – Это неприлично сообщать.
Он улыбнулся.
– Неприлично храпеть, а сообщать – это просто звук.
– Ты неисправим.
Артём в ответ пожал плечами, допил своё уже остывшее кофе. Он не кричал, не возмущался, не бил кулаками по столу. Он говорил спокойно, чуть в нос, как человек, который давно понял, что у слов есть вес, и если их бросать, как кирпичи, кому-то обязательно попадёт по ноге.
Двор был вечно серым, как только бывает серым двор, где песочницу подменили парковкой, а деревья растут, несмотря на то, что их никто и никогда не поливал водой.
Подъезд встречал запахом железа и сырых писем, которые давно лежали в полуоткрытых почтовых ящиках на первом этаже, и которые никакой почтальон уже не носил – всё ушло в приложение; только старые объявления «Сдадим уголок совести в аренду» кто-то продолжал клеить.
– Доброе утро, – сказал Артём дворнику. – Вы вчера выкинули два чёрных пакета в общую корзину, хотя там написано «пластик». Сейчас это всё вывезли на полигон, и вы потом дышите этим сами. Ну, чисто логически.
– Доброе, – ответил дворник, не отрываясь от метлы. – Логика – это к начальству.
– Начальство дышит кондиционером, – заметил Артём.
– А ты всё говоришь, – сказал дворник с усталой фамилией на кривом бейджике – Савельев. – Интересно, тебя пока ещё не били?
– Только словами.
В лифте, который он обслуживал, стояла женщина с собачкой. Собачка таращилась как человек, который всё понял и молчит.
– В следующий раз, – сказал Артём, – пожалуйста, надевайте на собачку намордник. Это не про злость, это про закон. И это ладно, но вы курите в подъезде. Тем более – когда едете в лифте.
– Она же маленькая, – сказала женщина, встряхивая пепел с сигареты.
– Да, – кивнул Артём. – Маленькое нарушение – тоже нарушение.
Женщина выдохнула так, будто это она устанавливала лифты по ночам.
– Вам бы молчать, – сказала она. – Был бы у вас карьерный рост.
– Я и так – вверх-вниз, – улыбнулся Артём, смотря на кнопки.
Он навещал шахты как живых родственников: был у каждого лифта характер. Вот этот, например, на третьем любит долгую паузу, словно перед вздохом; тот – прикидывается глухим и часто не слышит нажим. Артём не верил в то, чего не мог потрогать, но разговаривал с механизмами, потому что они отвечали поступками.
В офисе «ГородЛифтСервис» начальник начал сразу после того, как переступил порог.
– Крайнов, – сказал начальник, – у нас жалобы.
– Про собак?
– Про то, что вы говорите людям не те слова.
– Я им говорю слова те, которые соотносятся с фактами, – сказал Артём. – Факты им не нравятся.
– Это не мой вопрос, – сказал начальник. – Мой вопрос – чтобы клиенты были довольны. А вы у них вызываете… скажем так… ощущение невоспитанности.
– Уходить, не сказав «до свидания», – невоспитанность, – ответил Артём. – Сказать, что мусор – это мусор, – не невоспитанность, это просто описание.
– Описание можно подавать мягче, – сказал начальник, примиряюще улыбаясь, словно из кармана у него мог выскочить букет.
– Тогда оно теряет форму, – ответил Артём. – Похоже на кисель.
– Кисель клиентам нравится, – сказал начальник. – И, кстати, вас снова просили на планёрке не касаться темы огнетушителей.
– А они просрочены, – сказал Артём. – Табличка сама говорит, что она просрочена. Зачем мне касаться темы, она сама ко мне липнет.
Начальник вздохнул. У него был талант долголетнего приспособленца: умение бесконечно вздыхать и при этом ни разу не вдохнуть по-настоящему. Такой человек дольше всех живёт в структурированных местах.
– Вот что, – сказал он. – Постарайтесь сегодня вообще лишний раз не разговаривать. Справитесь?
– Я постараюсь, – сказал Артём, – но, честно, сомневаюсь.
– Хотя бы попробуйте.
Постарался. На первый же вызов попал к новому ТЦ – сооружение, похожее на огромную коробку обуви. Он прошёл мимо охраны, показал удостоверение. В холле молодой менеджер улыбался до боли в скулах.
– Мы вас очень ждали, – сказал он. – У нас лифт вечно застревает на «минус один». Вы же понимаете, у нас там склад, это логистика, а логистика – это кровь.
– Кровь – это кровь, – сказал Артём. – Логистика – это поднос для крови. Где застревает точно?
– На «минус один», – повторил менеджер. – Мы сейчас проводим акцию «Подними настроение на лифте». Очень важно, чтобы он ездил.
– Важнее, чтобы он не падал, – сказал Артём.
Менеджер подумал, что шутка, засмеялся, потом понял, что не шутка, и перестал.
В кабине пахло свежим яблоком. На зеркале кто-то фломастером написал «Живи!» и нарисовал стрелочку вверх.
Нажал – лифт пошёл, выровнялся у «минуса», дёрнулся, начал жевать воздух, словно не мог проглотить этаж. Артём остановил, открыл двери, заглянул в шахту. Тросы были натянуты, как нервы.
– У вас здесь кто-то прокладывал кабель подешевле, – сказал он. – Изоляция – как бумага. И реле защиты заменили – непонятно на что. Это не ремонт, это покраска синяка.
– Мы сотрудничали с «ЭкономЛифтом», – осторожно сказал менеджер. – Они дали гарантию.
– Гарантия – это бумага, – сказал Артём. – Физика на бумагу не смотрит.
Менеджер моргнул.
– Вы… вы что предлагаете?
– Выключить до полной замены. Отдать людям деньги за билеты на каток, на кино и так далее. Написать: «Лифт болен». И не вскрывать, пока не выздоровеет.
– Может, «лифт не работает»?
– Пишите, что хотите, но ездить на нём опасно.
– Вы же мастер, почините. Мы вам платим деньги.
– Вы думаете, за деньги можно всё купить.
– Да.
– Вы дурак?
– Вы чего себе позволяете?
– Я вам сказал, что нужно перестать пользоваться лифтом, пока не поменяете всю релейную систему.
– Это невозможно, – сердито сказал менеджер. – У нас от начальства KPI.
– У вашего начальства от физики – гравитация, – сказал Артём. – Убедить её сложнее.
Менеджер собрался, выдохнул в пиджак, поправил взгляд.
– Вы знаете, – сказал он, – мне кажется, вы просто грубый человек.
– Возможно, – сказал Артём. – Но у меня никого не дробило в шахте.
Менеджер хотел ещё что-то сказать, но не сказал. Он тихо ушёл посоветоваться.
Артём постоял в кабине, прислушался к звукам ещё раз.
На улице женщина с плакатом «Пункт проверки деликатности речи» дружелюбно махала прохожим.
Рядом стояла палатка, в ней аппарат с шкалой, похожий на старый тахометр. Надпись гласила: «Измерим громкость смысла. Бесплатно». Двое студентов спорили.
– Деликатность – это уважение, – говорил один.
– Нет, – говорил другой. – Это ровно то количество ваты, которое просят положить в рот окружающие.
Артём остановился, глянул на шкалу. Под стеклом были точки: «Лесть», «Мягкая правдоподобность», «Улыбающийся факт», «Сырой факт», «Травматичная честность», «Социальная смерть». Слева – кнопка «Протестировать».
– Попробуем? – спросила женщина с плакатом, улыбаясь Артёму. Она была из тех, кто слишком долго улыбается, и у неё исчезает мимика.
– Вы измеряете звук или смысл? – спросил Артём.
– Мы измеряем… – женщина задумалась. – Способность человека жить с другими.
– Это не измеряется прибором, – сказал Артём.
– И всё-таки люди приходят.
– Люди приходят ко многим приборам.
Она протянула ему бумажку: «Кодекс мягкой речи: избегайте слов «нет», «враньё», «зачем», говорите «возможно», «интересно», «давайте подумаем».»
– Прекрасный документ, – сказал Артём. – Необязательный, зато успокаивает.
– Вы хотите попробовать? – улыбнулась женщина, но уже с пытливой злостью.
– Нет, спасибо. Вам он больше нужен.
– Вы ведёте себя невоспитанно.
Артём пошёл дальше.
Его наставник когда-то, старый лифтёр Пантелей, любил повторять: «Смотри, Крайнов, жизнь – это как шахта с несколькими остановками: или ты прячешься в среднем, или тебя рано или поздно прищемит». Пантелей умер в шестьдесят – уронил ключ и полез за ним, и больше не вылез.
Тогда Артём решил не прятаться. Это было давно. Но привычки города не менялись.
Вечером Ада его остановила в коридоре, в костюме домашней прогулки, подбоченясь.
– Слушай, – сказала она, – ты, может, не будешь говорить моему сыну, что он обманывает на уроках музыки?
– Он обманывает, – сказал Артём. – И это видно по пальцам. Он не нажимает правильные клавиши. Это плохо.
– Ну и что? Все договариваются.
– Не все. И даже если большинство – не факт, что это правильно.
– Ты же его травмируешь.
– Я ему показываю карту. Куда он пойдёт – решит сам.
– Ты потому и один.
– Я потому один, что люблю тишину.
– Тишину, которую заполняешь своими словами.
Он хотел ответить, но не ответил.
Вышел на лестничную площадку, сел на ступень, послушал, как снизу открывается дверь. Кто-то – с пакетом, пахнущим пиццей. Кто-то матерится, потому что ключ опять не подходит. Этот город всю жизнь спорил с ключами.
В три часа ночи в окнах напротив загорелся белый телевизор. Там кто-то снова говорил про «прозрачное имя будущего» и «коллективную доброту». Артём выключил лампу. В темноте видно больше.
И он, может быть, уже тогда решил уехать. Но думал: «Пока не время».
Пока рано. Ещё рано. Надо попробовать ещё.