С самого начала стало ясно, почему мистер Себастьян Мейлер заломил такую баснословную цену за свои экспедиции.
В три тридцать пополудни две роскошных «ланчии» подъехали к месту встречи у церкви Святой Троицы, а значит, в непосредственной близости от отеля, где проживали трое из клиентов мистера Мейлера.
Отсюда семеро гостей увидели перед собой апрельские азалии, ярко полыхавшие на Испанской лестнице, и Рим, внезапно открывшийся перед ними неоглядной панорамой.
Аллейн пришел раньше назначенного времени и видел, как подъехали автомобили. На лобовом стекле у них были маленькие таблички: «Чичероне». Из одного автомобиля вышел темноволосый импозантный мужчина, в котором Аллейн сразу же узнал Барнаби Гранта, а из другого появился человек, ради которого он и пришел: Себастьян Мейлер. Со времени своей последней встречи с Барнаби Грантом он приоделся и щеголял в костюме, возможно, из шерсти альпака. В сочетании с неуклюжими черными туфлями он придавал ему какой-то сомнительно-клерикальный вид, и Аллейну пришел на ум Корво[16], и подумалось, не окажется ли этот человек еще одним таким деятелем. Белая шелковая рубашка была чистой, а черный галстук-бабочка выглядел новым. В этот раз Мейлер прикрыл свою стриженую голову черным беретом и больше не походил на англичанина.
Аллейн держался в стороне, среди туристов, которые толклись вокруг и фотографировались. Он обратил внимание, что Себастьян Мейлер говорил оживленно, с полуулыбкой, а Грант отвечал скупо или вообще отмалчивался. Он стоял к Аллейну спиной, и его затылок, казалось, источал негодование. «Похож, – подумал Аллейн, – на затылок человека, который обучается вождению. Скованного, сердитого и полного страха».
К автомобилям подошла молодая женщина, заметила Мейлера и направилась к нему. От девушки исходило какое-то сияние. Мисс Софи Джейсон, отметил про себя Аллейн. Он видел, как она быстро глянула на Барнаби Гранта. Мейлер слегка потянул себя за берет, чуть поклонился и представил ее. Держалась девушка застенчиво, но отнюдь не неловко: на самом деле, с большим обаянием. Тем не менее она сказала Гранту что-то смутившее его. Он недовольно взглянул на девушку, очень коротко ответил и отвернулся. Девушка мучительно покраснела.
Эта краткая и выразительная сцена была прервана прибытием двух, можно сказать, великанов, обвешанных холщовыми сумками и дорогими камерами, – мужчины и женщины. Ван дер Вегели, заключил Аллейн и, как и Барнаби Грант прежде, поразился их схожести друг с другом и странно архаичным лицам. Они были одеты хорошо, но немодно: лен, громадные туфли на толстой каучуковой подошве и холщовые пиджаки. На головах – благоразумно широкополые шляпы, на глазах – одинаковые солнцезащитные очки в розовой оправе. Пара горячо поздоровалась, и видно было, что они встречались с Грантом раньше. «Почему у вас такие большие руки и ноги, барон и баронесса?» – подумал Аллейн.
Леди Брейсли и ее племенник все еще не появились. Без сомнения, как раз в их духе заставлять ждать всю группу. Аллейн решил, что настало время ему появиться, и так и поступил, держа в руке билет.
Голос у Мейлера оказался как раз таким, как и предполагал Аллейн: довольно певучий, как флейта, и не очень низкий. Неважный цвет лица, легкая дрожь в руках. Но играл он свою роль с большим мастерством: нужная степень учтивости и уверенности в себе, дающая основание предполагать, что все пройдет на высочайшем уровне.
– Как я рад, что вы присоединились к нам, мистер Аллейн, – приветствовал Себастьян Мейлер. – Прошу познакомиться с остальными. Могу я представить…
Барон и баронесса поздоровались сердечно. Грант посмотрел на него пристально, кивнул, похоже, с неловким сочетанием неохоты и хороших манер и спросил, хорошо ли он знает Рим.
– В сущности, совсем не знаю, – ответил Аллейн. – Я приезжал всегда на три-четыре дня и заядлым туристом не являюсь.
– Нет?
– Нет. Я хочу, чтобы все происходило само собой, и, боюсь, в ожидании этого просиживаю слишком много времени за столиком в кафе, и ничего, разумеется, не происходит. Но кто знает? В ближайшие дни небеса могут разверзнуться, и на меня обрушится большая драма.
Позднее Аллейн считал эту фразу самой удачной за всю свою карьеру. Но в тот момент он был просто поражен странной реакцией на нее Барнаби Гранта. Писатель переменился в лице, бросил на Аллейна полный тревоги взгляд, открыл рот, закрыл его и наконец, абсолютно безо всякого выражения, произнес: «О».
– Но сегодня, – продолжал Аллейн, – я надеюсь улучшить свое состояние. Мы, случайно, не посетим какое-нибудь из мест, связанных с вашим Саймоном? Это было бы очень славно.
Снова Грант как будто хотел заговорить и снова заколебался. После явно неловкой паузы он сказал:
– На этот счет есть кое-какие мысли. Мейлер объяснит. Прошу меня извинить.
Он отвернулся. «Ладно, – подумал Аллейн. – Но если тебе так все это ненавистно, какого черта ты в этом участвуешь?»
Он перешел к Софи Джейсон, стоявшей в сторонке и, похоже, обрадовавшейся его компании. Мы все слишком стары для нее, подумал Аллейн. Возможно, нужным требованиям удовлетворит племянник леди Брейсли, но сомнительно. Он вовлек Софи в разговор и отметил, что это милая, умная девушка, щедро наделенная обаянием. Она отлично смотрелась на фоне азалий, Рима и великолепного неба.
Очень скоро Софи уже рассказывала Аллейну о своей подруге, внезапно потерявшей отца, о том, что она впервые в Риме, о счастливой случайности с освободившимся местом и, наконец, о своей работе. Просто поразительно, вдруг подумала Софи, как много она поверяет этому спокойному и внимательному незнакомцу. И почувствовала, что краснеет.
– Не представляю, почему я все вам выкладываю! – воскликнула она.
– Это вы делаете мне одолжение, беседуя со мной, – успокоил ее Аллейн. – Только что меня не сказать чтобы оттолкнул, но слегка отодвинул почетный гость.
– Не сравнить с тем, как он меня отшил! – одними губами проговорила Софи. – Мне до сих пор не по себе.
– Но… разве он не один из авторов вашего издателя?
– Он наша большая двустволка. Глупо было напоминать ему, что мой начальник нас знакомил. Можно подумать, я ему яду предложила.
– Как это странно с его стороны.
– Очень похоже на пощечину. Раньше он казался таким мягким и приветливым, и в нашей конторе его считают милым человеком. А мы не запаздываем с началом? Мистер Мейлер поглядывает на часы.
– Майор Свит опаздывает на двадцать минут, и леди Брейсли, и достопочтенный Кеннет Дорн тоже. Они живут в… – Он замолчал. – А вот, по-моему, и они.
И действительно, они подошли, и мистер Мейлер, сняв берет, с торжественным видом шагнул им навстречу.
Аллейну стало интересно первое впечатление о них Софи Джейсон. Несмотря на всю ее манеру держаться и очевидный ум, он сомневался, что она когда-либо встречалась с людьми, подобными Соне Брейсли. О Соне Брейсли Аллейн знал очень многое. Свою жизнь она начала как достопочтенная Соня Дорн и была дочерью пивного магната, дети которого в общем и целом закончили катастрофически. Много лет назад Аллейну довелось встретиться с ней, когда он навещал своего старшего брата Джорджа, посла, в одной из его служебных резиденций. Уже тогда эта женщина обладала, по выражению брата Аллейна, которого тот снисходительно считал тем еще ослом, «определенной репутацией». С течением времени репутация эта упрочилась.
– Она испытала все, – важно съязвил сэр Джордж, – кроме нужды.
При взгляде на нее теперь в это легко было поверить. Ее выдают ноги, подумал Аллейн. Больше, чем ненадежная маска лица, или дряблые подмышки, или предательская шея. Все дело в ногах. Хотя чулки обтягивали их плотно, как кожа, казалось, что они сейчас обвиснут на этих хрупких, длинных и тощих ногах, а уж как неуверенно держала она равновесие, вышагивая в золотистых сандалиях из лайки. Все дело в ногах.
Но и лицо не слишком радовало. Даже если отвлечься от кругов под глазами и самих глаз, оставался ужасно вялый рот. Накрашенный модной бледной помадой, он с таким же успехом мог быть алым: рот престарелой менады[17].
Племянник обладал отдаленным сходством с ней. Аллейн вспомнил, что его отец, второй лорд Дорн, быстро развелся с двумя первыми женами и что третью – мать Кеннета, – как выразился Джордж, «изолировали». Не очень-то веселое начало, с сочувствием подумал Аллейн и прикинул: могло бы хоть сколько-то помочь Кеннету Дорну старое средство – «живи на фунт в день и заработай его»?
Пока они приближались, Аллейн заметил, что молодой человек смотрел на Мейлера со смесью, кажется, тревоги, хитрости и, возможно, подобострастия. Он был беспокойным, изжелта-бледным, лоб покрыт испариной. Когда Мейлер представил Дорна и тот протянул, здороваясь, руку, ладонь оказалась холодной, влажной и дрожащей. На плече у него, довольно неожиданно, висела фотокамера.
Его тетка тоже пожала Аллейну руку. Ее обтянутые замшевыми перчатками пальцы сжались, мгновение оставались в этом положении и медленно разомкнулись. Леди Брейсли пристально посмотрела Аллейну в глаза. Значит, она по-прежнему, ужаснулся он, пытается соблазнять мужчин.
– Как весело, не правда ли? – произнесла она. Голос у нее был красивый.
Рядом с ней возник Мейлер, ведущий за собой Гранта.
– Леди Брейсли, могу я вам представить? Наш почетный гость – мистер Барнаби Грант.
Она улыбнулась:
– Вам известно, что вы – единственная причина, по которой я попала в эту компанию? Даже с помощью табуна диких лошадей Кеннет не затащил бы меня осматривать достопримечательности в такой отвратительный час. Вы моя «достопримечательность».
– Не знаю, что на это и ответить, – быстро произнес Грант. – Разве что, я уверен, церковь Сан-Томмазо в Палларии вознаградит вас гораздо больше.
– Мы туда едем? На руины? – осведомилась она, широко распахнув глаза и растягивая слова. – Не могу выразить, как я ненавижу ру-и-ны.
Последовала, возможно, секундная пауза, а затем Грант пояснил:
– Это не совсем руины. Это… что ж, вы увидите, когда мы туда доберемся.
– Они фигурируют в вашей книге? Я прочла вашу книгу – ту, про Саймона, – а это большой комплимент, если бы вы только знали, потому что вы пишете книги совсем не в моем вкусе. Не обижайтесь. Эта мне очень понравилась, хотя я так и не поняла, о чем она. Вы мне объясните. Кеннет пытался, правда, дорогой, но у него получилось еще более запутанно, чем в книге. Мистер Аллейн, идите сюда и скажите мне… вы читали последнюю вещь Барнаби Гранта, и если читали, поняли, о чем она?
От необходимости ответить Аллейна спасло вмешательство Себастьяна Мейлера, который с лихорадочным возбуждением попытался пошутить, но его стараний не оценили. Когда он игриво проговорил: «Леди Брейсли, как это нехорошо с вашей стороны. Я совершенно уверен, что от вас не ускользнула последняя деликатная подробность “Саймона в Лации”», она лишь откликнулась: «Что?» – и отошла, прежде чем Мейлер успел ответить ей.
К знакомству с бароном и баронессой леди Брейсли отнеслась рассеянно.
– Разве не пора ехать? – обратилась она к Аллейну и Гранту. – Вам что, нравится здесь торчать? Какая скука, вы не находите? Кого нет?
В ответ на этот холодно заданный вопрос Себастьян Мейлер объяснил, что майор Свит присоединится к ним в базилике, и далее изложил программу на вечер. Они объедут вокруг Колизея и Форума, а затем посетят базилику Сан-Томмазо в Палларии, где, как все они знают, разворачивается действие главной сцены чрезвычайно успешного романа мистера Барнаби Гранта «Саймон в Лации». Он уговорил знаменитого писателя сказать несколько слов о базилике в связи с его книгой, на создание которой эта церковь во многом его вдохновила.
Во время этой речи Барнаби Грант, как заметил Аллейн, испытывал самую мучительную неловкость. Он уставился в землю, ссутулился, порывался уйти, но по ему одному известной причине с самым несчастным видом оставался на месте.
Мистер Мейлер закончил на том, что, поскольку день восхитительно мягкий, завершат они его чайным пикником на Палатинском холме. Затем гостей развезут по гостиницам, чтобы они отдохнули и переоделись к ужину, и заберут в девять часов.
Теперь он распределил гостей по машинам. Он, леди Брейсли, Аллейн и Барнаби Грант поедут в одном автомобиле, Ван дер Вегели, Софи Джейсон и Кеннет Дорн – в другом. Представил водителя второй машины.
– Джованни хорошо говорит по-английски, – сообщил мистер Мейлер, – и знаток истории. По дороге он расскажет вам о достопримечательностях. Итак, дамы и господа, – пригласил мистер Мейлер, – пора в дорогу. Pronto![18]
Четыре арки крыльца церкви Сан-Томмазо в Палларии имеют скромные пропорции, их стройные колонны, украшавшие в античные времена какой-нибудь языческий храм, несут на себе следы времени. Завитки, которыми покрыл их ваятель, во многих местах отвалились, но они настолько нежны и изящны, что кажется, будто камень трепещет. В самом затененном уголке крыльца сидела женщина с лотком открыток: надвинутый на лицо черный головной платок, сама одета в черное хлопчатобумажное платье. Она что-то выкрикнула – очень резко, кажется, мистеру Мейлеру. Хотя ее слова походили на брань, Мейлер не обратил на нее никакого внимания.
Он собрал свою группу вокруг себя и взглянул на часы.
– Майор Свит опаздывает, – сказал он. – Не станем его ждать, но, прежде чем мы войдем внутрь, мне бы хотелось дать вам короткое представление об этом необыкновенном памятнике. В четвертом веке до Рождества Христова…
Из темного внутреннего пространства выскочил разъяренный господин.
– Самый натуральный, гнусный обман! – кричал он. – Какого черта… – Он резко остановился, увидев группу, и прищурил метавшие молнии глаза, разглядывая собравшихся.
У него были жесткие седые усы, и он походил на невероятным образом ожившего воина эдвардианской эпохи[19].
– Вы Мейлер? – гаркнул он. – Свит, – добавил господин в качестве объяснения.
– Майор Свит, позвольте мне…
– Вы опоздали на сорок три минуты. На сорок три минуты!
– К сожалению…
– Избавьте меня, – взмолился майор Свит, – от лицемерных оправданий. Непунктуальность ничем не оправдать.
– Это целиком моя вина, майор, – вступила в разговор леди Брейсли. – Я заставила всех ждать, и оправданий у меня нет: у меня никогда их нет, и я всегда так поступаю. Осмелюсь сказать, вы назвали бы это «дамской привилегией», не так ли? Или нет?
На две или три секунды майор Свит задержал гневный взгляд своих голубых глаз на леди Брейсли. Затем рявкнул: «Как поживаете?» – и, похоже, стал ждать развития событий.
Проявляя идеальную учтивость, мистер Мейлер представил собравшихся майору Свиту. Тот слегка поклонился дамам и что-то буркнул мужчинам.
– Итак, – сказал мистер Мейлер, – вернемся к нашей теме. Когда мы войдем в базилику, я передам вас нашему выдающемуся почетному гостю. Но прежде, возможно, вам не помешает краткая историческая справка.
Софи нехотя признала, что он лаконичен и компетентен. Базилика Сан-Томмазо, рассказывал Мейлер, принадлежит к группе памятников Рима, в которых посетители могут спуститься вниз сквозь века в эпоху митраистского культа. Здесь, на верхнем уровне, где они сейчас стояли, находилась базилика двенадцатого века, построенная на месте раскопанной церкви третьего века.
– А под ней – только представьте, – сказал мистер Мейлер, – лежит, спящий более восемнадцати столетий дом эпохи Флавиев[20] – классическая «резиденция джентльмена» с собственным храмом, посвященным богу Митре.
Он помолчал, и Софи, хотя она смотрела на него с глубочайшей неприязнью, подумала: «Ему интересно то, о чем он говорит. Он знает свое дело. Он получает от этого удовольствие».
Мистер Мейлер продолжал, коротко описав грандиозную работу археологов девятнадцатого века, которые раскопали первую, более раннюю базилику, а затем, глубоко под ней, – языческое домовладение.
– С тех времен Рим поднялся примерно на шестьдесят футов, – закончил он. – Вас это не поражает? Меня поражает всякий раз, когда я об этом подумаю.
– А меня – нет, – объявил майор Свит. – Меня ничто не поражает. Кроме человеческого легковерия, – мрачно добавил он. – Однако!
Мистер Мейлер с беспокойством глянул на него. Софи подавила смешок и поймала взгляд Барнаби Гранта, в котором светилось что-то вроде признательности. Леди Брейсли, не обращая внимания на сказанное, переводила опустошенный взгляд с одного мужского лица на другое. Стоявшие бок о бок Ван дер Вегели внимательно слушали. Кеннет Дорн, заметила Софи, не находил себе места и казался озабоченным. Он переминался с ноги на ногу и вытирал лицо носовым платком. А высокий мужчина, как же его зовут – Аллейн? – с вежливым вниманием слушал, стоя немного в стороне, и, подумалось Софи, ничего не упускал.
– Итак, – объявил мистер Мейлер, – начнем наше путешествие в прошлое!
Женщина с открытками незаметно встала между группой и входом. Лица, затененного черным платком, она не поднимала. И почти неслышно бормотала: «Cartoline? Открытка для почта?», продвигаясь к Себастьяну Мейлеру.
– Внутри есть получше, – громко объявил он группе. – Не обращайте внимания. – И шагнул вперед, минуя женщину.
С необыкновенной быстротой она сдвинула платок на затылок и прошептала в самое лицо Мейлеру: «Brutto! Farabutto! Traditore!»[21] – и добавила, кажется, поток ругательств. Глаза ее горели. Губы растянулись в улыбке, а затем сжались. Сейчас она плюнет ему в лицо, в тревоге подумала Софи, и женщина так и сделала, но мистера Мейлера не так-то просто было застать врасплох. Он увернулся, и она плюнула ему вслед и осталась стоять на своем месте с видом мегеры из большой оперы. Она даже издала хриплый жуткий смешок. Мистер Мейлер вошел в базилику. Его смущенное стадо разделилось, обходя продавщицу открыток, и проскользнуло вслед за ним.
– Кеннет, дорогой, – пробормотала леди Брейсли. – В самом деле! Это не назовешь веселым маленьким путешествием!
Софи оказалась между Барнаби Грантом и Аллейном.
– Эту особу привлекли, – поинтересовался Аллейн у Гранта, – для дополнительного колорита? Она постоянно так делает или это эффектная случайность?
– Я ничего о ней не знаю, – сказал Грант. – Ненормальная, наверное. Противная старая ведьма, правда?
И Софи подумала: «Да, но на вопрос он не ответил».
Она обратилась к Аллейну:
– Вы полагаете, что весь этот переполох, в переводе на англосаксонский темперамент, означает не больше прохладного взгляда и вздоха сквозь зубы?
Грант посмотрел на нее из-за Аллейна и с некоторым пылом произнес:
– Пожалуй! Нужно делать скидку на их склонность к драме.
– Довольно-таки чрезмерную в данном случае, – холодно отозвалась Софи, мысленно платя резким замечанием за ту отповедь при встрече у Испанской лестницы.
Грант передвинулся к ней и поспешно сказал:
– Я теперь знаю, кто вы. Только сейчас вспомнил. Мы встречались в «Костер-пресс», не так ли?
«Костер-пресс» было названием его лондонского издательства.
– Всего на минуту, – ответила Софи и тут же воскликнула: – О, как же здесь красиво!
Они стояли в базилике.
Ее интерьер ослепительно сиял, словно сам излучал свет. Базилика сверкала красками: «средиземноморский» красный, чистый розовый, голубой и зеленый; мрамор цвета слоновой кости и пунцовый: мерцающая золотая мозаика. И господствующий в этом состязании цветов великолепный ярко-алый – живой фон римских и помпейских фресок.
Отделившись от группы, Софи с удовольствием любовалась этим очарованием. Оставленный с Аллейном Грант вдруг подошел к ней.
– Мне нужно об этом поговорить, – пробормотал он. – Видит бог, как мне этого не хочется.
Софи коротко глянула на него.
– Тогда зачем это делать? – поинтересовалась она.
– Вам кажется, что я играю. Простите.
– На самом деле, какая разница, о чем я думаю.
– Вам совсем не обязательно быть такой резкой.
Они в изумлении уставились друг на друга.
– Я ничего не понимаю, – неожиданно произнес Грант. – Я вас не знаю.
И Софи в панике отозвалась, запинаясь:
– Ничего страшного. Это меня не касается. Мне жаль, что я резко вам ответила.
– Ну что вы.
– А теперь, – пропел Себастьян Мейлер, – я передаю слово моему прославленному коллеге – мистеру Гранту.
Грант с чрезвычайно сердитым видом слегка поклонился Софи и встал лицом к своей аудитории.
Начав рассказ, он тоже выполнял свои обязанности хорошо и с большим обаянием, какого был лишен мистер Мейлер. Во всяком случае, признала Софи, Грант намного приятнее. Его угловатое лицо было по-настоящему красиво вылеплено и обладало поистине средневековой чеканностью, которая прекрасно вписывалась в окружающую обстановку. Грант провел их в глубь сияющей церкви. Там находились еще две-три группы туристов, но по сравнению с потоком в самых знаменитых местах здесь посетителей было мало.
Грант объяснил, что даже на этом, самом последнем из трех уровней церкви Сан-Томмазо последовательность времен представлена очень богато. Когда в двенадцатом веке старинную церковь внизу засыпали, ее сокровища, включая предметы из языческого домовладения под нею, перенесли в эту новую базилику, поэтому теперь античные, средневековые и ренессансные работы смешались.
– Они давно уже дружат, – сказал Грант, – и сблизились в процессе. Вы можете видеть, как хорошо они друг с другом сочетаются.
– Это случается и на домашнем уровне, – заметил Аллейн, – вам не кажется? В домах, которые в течение многих поколений принадлежат одной семье? Своего рода созвучие различий.
– Совершенно верно, – согласился Грант, быстро глянув на Аллейна. – Пройдемте дальше.
Волна аромата возвестила о появлении рядом с Аллейном леди Брейсли.
– Как великолепно вы это выразили, – пробормотала она. – Как вы умны.
Ее худая ладонь в лайковой перчатке коснулась его руки. Склонив голову, леди Брейсли смотрела на Аллейна. Наблюдавшей за ними Софи показалось, что на его лицо будто упал занавес, и действительно, на Аллейна накатила волна отвращения, жалости и ощущение безысходности. «Будь я проклят, – подумал он, – если стану добычей этой дамы».
С другой стороны к леди Брейсли подошел Себастьян Мейлер, что-то пробормотав. Снова говорил Грант. Ладонь покинула руку Аллейна, и парочка, развернувшись, скрылась из поля зрения за стыком двух пилястров. Интересно, пришел ли Мейлер ему на выручку, размышлял Аллейн, или ему просто нужно сообщить леди Брейсли нечто конфиденциальное?
Грант провел свою группу в центр нефа мимо отгороженной schola cantorum[22], рассказывая, думала Софи, не слишком много и не слишком мало, но все – хорошо. Сама она в изумлении взирала на золотую мозаику, покрывавшую вогнутую внутреннюю поверхность апсиды. Акант и лоза нежно переплетались, включая маленькие группки простых людей, занимавшихся своими средневековыми делами. Крест, каким бы господствующим он ни был, вырастал, казалось, из какого-то дохристианского древа.
– Об апсиде я ничего не скажу, – заметил Грант. – Она говорит сама за себя.
Снова появились Мейлер и леди Брейсли. Она села на скамью на клиросе, и то ли из-за случайного освещения, то ли из-за одолевшего ее изнеможения, которое неожиданно наваливается на старых людей, выглядела так, будто еще больше усохла за своим ненадежным фасадом. Но только всего на мгновение. Она выпрямила спину и поманила племянника, который беспокойно топтался с краю группы, проявляя и внимание, и нетерпение. Он подошел к тетке, и они пошептались, он – зевая и ерзая, она – с явным возбуждением.
Компания стала обходить базилику. Ван дер Вегели фотографировали и задавали массу вопросов. О римских древностях они знали очень много. Теперь барон с лукавым видом начал расспрашивать о конкретных подробностях, весьма живо отображенных в романе Гранта. Не стоят ли они в эту самую минуту на том месте, где собрались персонажи? Нельзя ли в точности пройти по пути, которым они следовали во время той чудесной кульминационной сцены?
– О-о-о-ах! – восторженно вскричала баронесса. – Это будет так захватывающе! Да?
Грант отреагировал на ее мольбу так же, как и на предыдущие разговоры: со сдерживаемым отвращением. Резко глянул по очереди на Софи и Аллейна, метнул на Себастьяна Мейлера взгляд, полный, пожалуй, неподдельной ненависти, и смущенно заметил, что автор редко в точных деталях воспроизводит действительную мизансцену, не больше чем использует подлинный человеческий материал.
– Я не хочу сказать, что не отталкивался от Сан-Томмазо, – обратился он к Софи. – Разумеется, отталкивался. Но я дал церкви другое название и изменил ее в соответствии со своим замыслом.
– Поскольку вы имели полное право так поступить, – дерзко вставила Софи, и Аллейн подумал, что на мгновение эту пару объединила общая сфера деятельности.
– Да, но все же покажите нам, – попросила леди Брейсли. – Не будьте гадким. Покажите нам. Вы обещали. Вы же знаете, что обещали.
– Разве мы не для этого пришли? – поддержал ее Кеннет Дорн. – Или нет? Я думал, что вы и есть главная достопримечательность.
Он приблизился к Гранту и встал, приняв элегантную позу – левую руку вытянул вдоль перегородки певческой школы, а правой – подбоченился. Поза была не вульгарной, но все равно откровенной, и по крайней мере с одной стороны Кеннет теперь раскрылся. Он посмотрел на Гранта, чуть расширив глаза.
– Разве это не распродажа? – спросил он. – Или я что-то напутал? Или я просто дерзко себя веду?
У майора Свита вырвалось, мгновенно подавленное, яростное ругательство.
– Прошу прощения! – выкрикнул он и со злостью уставился на фреску с изображением неразумных дев[23].
– О боже, – проговорил Кеннет, по-прежнему обращаясь к Гранту. – Теперь рассердился майор. Что я такого сказал?
Он снова зевнул и промокнул лицо носовым платком. Грант окинул его понимающим взглядом.
– Ничего особенного, – коротко ответил он и отошел в сторону.
В образовавшуюся брешь устремился мистер Мейлер.
– Вот озорник! – бросил он Кеннету, а затем, оправдывая Гранта в глазах своих обескураженных клиентов, сказал, что тот невероятно скромен.
Леди Брейсли, как и Ван дер Вегели, горячо поддержала это мнение. Оборвав их громкие восторги, Грант с огромным усилием, как показалось Аллейну, принял живой и деловитый тон и возобновил свое выступление.
– Разумеется, – сказал он, – если вы действительно хотите увидеть места, которые соотносятся с книгой, я с удовольствием их вам укажу. Хотя, думаю, если вы ее читали, то они сами со всей очевидностью заявляют о себе. Например, в боковом нефе справа находится картина, которой так восхищался Саймон, да и, позволю добавить, я сам. «Сомнение святого Фомы» кисти Мазолино да Паникале. Посмотрите на этот розовый цвет и «помпейский» красный.
– Классно! – нервно бросил Кеннет. – Чистая психоделика, а?
Грант проигнорировал его слова.
– Он так сомневается, – обратился он к Софи, – вы видите? Голова склонена набок, губы поджаты, а эти напряженные пальцы! Как хорошо, что та громадная больница в Лондоне названа его именем – он до мозга костей ученый, как вам кажется?
Себастьян Мейлер пронзительно хихикнул с одобрением, возможно, от удивления.
– Пока мы находимся в этом приделе базилики, – продолжил Грант, проведя группу немного вперед, – вам, возможно, захочется увидеть то, что, боюсь, я целиком вставил в свою книгу.
Он показал им огороженное перилами место размером примерно шесть футов на три. Тут же послышались возгласы узнавания.
Внутри ограды находилось открытое прямоугольное отверстие, похожее на колодец. К перилам была прикреплена табличка, на пяти языках гласившая, что взбираться на них строго запрещено.
– Прислушайтесь, – призвал Грант. – Слышите?
Они замерли. В тишину вплетались отдельные голоса других туристов, ходивших по базилике, голос гида в атриуме, шаги по мрамору и отдаленный гул римских улиц.
– Прислушайтесь, – повторил Грант, и некоторое время спустя снизу, из-под их ног, поднялся едва слышный поначалу, но вскоре заявивший о себе звук текущей воды, ровный, бормочущий голос, сложный и непрерывный.
– Большая клоака? – требовательно осведомился майор.
– Текущий в нее чистый поток, – ответил Грант. – На глубине более шестидесяти футов под нами. Если вы перегнетесь через перила, то сможете увидеть, что непосредственно под этим отверстием есть такое же другой, в полу более ранней церкви. А еще на тридцать футов глубже, неразличимое для нас, если только не посветить фонариком, находится третье отверстие, а уж еще дальше под ним, если опустить фонарик, можно увидеть поток, который мы слышим. Возможно, вы помните, что именно отсюда Саймон бросил вниз камешек и тот сквозь века упал в скрытые воды.
Ван дер Вегели разразились возбужденными комментариями.
Грант, с теплотой сообщили они ему, вывел в своей книге целый комплекс образов, основываясь на этом волнующем феномене.
– По мере все более глубокого проникновения в суть личности Саймона… – все не унимались они, разъясняя произведение его автору.
Аллейн, который романом восхищался, подумал, что они, вероятно, правы, но чересчур настойчиво вторгаются, по существу, в деликатный мыслительный процесс.
Грант весьма успешно скрывал какое бы то ни было смущение. Внезапно барон и баронесса одновременно рассмеялись и стали громко извиняться. Какая нелепость! Какая дерзость! Что это, в самом деле, на них нашло!
На протяжении всего этого инцидента майор Свит разглядывал Ван дер Вегелей, подняв брови и слегка ворча. Софи, подавляя нестерпимое желание захихикать, обнаружила, что за ней наблюдают Аллейн и Грант, а леди Брейсли переводила безжизненный взгляд своих огромных глаз с одного мужчины на другого, готовая поддержать любое настроение, какое сможет уловить.
Очень сильно перегнувшийся через перила Кеннет вглядывался в глубину.
– Я смотрю вниз сквозь века, – заявил он. Его голос искажался, будто при разговоре в громадный мегафон. – Бум! Бум! – крикнул он, и далеко внизу отозвалось эхо. – Там внизу призрак, клянусь, – грянул Кеннет, а потом: – О боже! – Он выпрямился, и все увидели, что он болезненно побледнел. – Я забыл, у меня аллергия на высоту. Какое отвратительное место!
– Пойдем дальше? – спросил Грант.
Себастьян Мейлер повел их в притвор храма, где находился обычный магазин, торговавший открытками, безделушками и цветными слайдами. Здесь он предъявил входные билеты для посещения нижних отделов церкви Сан-Томмазо.
Первый спуск представлял собой два пролета каменных ступеней с площадкой между ними. Воздух был свежий, сухой и пахнул только камнем. На площадке висела карта подземных помещений, и Мейлер указал на нее:
– Еще одна есть внизу. Попозже кто-нибудь из вас захочет там побродить. Заблудиться вы никак не сможете, а если вам все же покажется, что вы заблудились, поднимайтесь вверх по любой лестнице, которая вам попадется, и рано или поздно вы окажетесь здесь. Очень красивые, правда?
Он привлек их внимание к двум очаровательным колоннам, покрытым, словно кружевом, резными побегами вьюнка.
– Языческие, – проворковал мистер Мейлер, – восхитительно языческие. Извлеченные оттуда, где так гармонично смотрелись – из дома эпохи Флавиев внизу, старательными служителями Ватикана. На присвоение церковью разного имущества можно посмотреть со многих и разных точек зрения, не так ли?
Майор Свит изумил своих спутников согласным и одобрительным фырканьем.
Мистер Мейлер улыбнулся и продолжил:
– Прежде чем мы спустимся… оглянитесь, дамы и господа, назад.
Они обернулись. В двух нишах в стене позади них стояли терракотовые статуи: одна изображала мужчину, курчавого и улыбающегося, другая – высокую женщину с поврежденным ребенком на руках. Они были великолепно подсвечены снизу и, казалось, внезапно ожили в этот момент.
– Считается, что это Аполлон, – сказал мистер Мейлер, – и, предположительно, Афина. Разумеется, этрусские. Но эти архаичные улыбки – греческие. Греки, знаете ли, презирали этрусков за их жестокость в сражениях, и кое-кто усматривает жестокость в этих перенесенных на этрусские рты улыбках. – Он повернулся к Гранту: – Вы, мне кажется… – начал он и умолк. Грант пристально смотрел на Ван дер Вегелей с напряжением, которое передалось остальным.
Супруги стояли бок о бок, любуясь статуями. Уже подмеченная Грантом схожесть этой пары с этрусской терракотовой скульптурой с Виллы Джулия потрясающим образом проявилась здесь. Их лица казались зеркалами, в которых Аполлон и Афина улыбались своему отражению. Острые уголки улыбающихся губ, выпуклые глаза и та почти сверхъестественная живость – все вместе, подумал Аллейн.
Очевидно было, что вся компания поражена этим сходством, за исключением, возможно, леди Брейсли, которую Ван дер Вегели не интересовали. Но никто не отважился сказать об этом вслух, кроме Себастьяна Мейлера, который со странной ухмылкой пробормотал как бы про себя:
– Очень интересно. Оба.
Ван дер Вегели, возившиеся с камерами, кажется, не услышали его, да и никто из остальных, почти не сомневался Аллейн. Барнаби Грант уже вел их вниз по лестнице в церковь, которая в течение полутора тысяч лет была погребена под землей.
При ее раскопках были сооружены несколько стен, арок и колонн, чтобы поддержать новую базилику над ней. Сейчас древняя церковь, если не считать оригинальной апсиды, представляла собой сочетание низких и узких проходов, густых теней и эха. Всякий раз, когда группа замолкала, явственно слышался шум подземного потока. Через определенные промежутки помещение умело подсвечивалось, так что из темноты выплывали странные лица с большими глазами: стенная роспись сохранилась в течение своего долгого сна благодаря плотно лежавшей земле.
– Воздух повредил им, – проговорил Барнаби Грант. – Они постепенно тускнеют.
– Им нравилось задыхаться, – подал откуда-то сзади голос Себастьян Мейлер и тихонько хихикнул.