Не знаю, как это бывает у других.
В школе нас заставляли читать литературу по программе.
Вместо живой Лолиты приказывали восхищаться чугунноголовой Татьяной.
Книги девятнадцатого века в конце двадцатого казались замшелой ветошью; такими они и были.
Чему может научить современного человека Пушкин со своим «за мной остался мой выстрел» или Лермонтовский фаталист, приставляющий дуло ко лбу ради красоты «поступка»?
Все эти бретеры, не знающие реальных проблем, бесконечно далеки от нас.
Подобные произведения вредны, поскольку сталь жизни подменяют мишурой.
Однако даже в русско-классической чепухе встречались дельные мысли.
В частности, запомнился тезис Льва Толстого – уже не помню из какого романа: за восемнадцать лет после школы я все забыл.
Он утверждал, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а все несчастливые – разные.
Со вторым спорить невозможно; семейное несчастье может базироваться на тысяче разных причин.
В одних пьет муж, в других курит жена, в третьих первая половина любит футбол, а вторая – турецкие сериалы…
Список можно продолжать; каждый поживший может добавить свое.
А по первому я не согласен.
Счастье тоже у всех разное, поскольку компоненты семейных отношений неравновесны.
Бывает так, что одна положительная перевешивает и пьянство мужа и курение жены, а в квартире имеются два телевизора.
Во всяком случае, я вижу это по семьям друзей, сослуживцев и просто знакомых.
Но заговорил я о столь высоких материях не из абстрактных побуждений.
Я хочу поведать свою историю, поскольку она может быть кому-то интересной.
Сказанное стоит считать преамбулой, содержательное идет дальше.
Итак, рисую свою семью: неповторимую и – надеюсь – единственную на всю жизнь
Не сомневаюсь, что кому-то рассказанное покажется выдуманным и нереальным.
Один мой приятель – взрослый образованный человек – всерьез считает, что в порнографии не занимаются сексом, а лишь имитируют и контакт и результаты.
Убеждать его в том, что надо посмотреть хорошее видео, где даже женщины испытывают оргазм, который невозможно сымитировать, бесполезно.
Россия – страна ханжей, воспитанная церковниками и политиками, которые требуют рождаемость, но не позволяют издавать порножурналы.
Наши люди живут по принципу «если я этого не знаю, значит, этого не существует».
Убогих стоит пожалеть и махнуть на них рукой.
Я, кажется, отвлекся.
Это произошло неслучайно: сущностью, подтолкнувшей к написанию, является секс.
Мне тридцать пять лет, моей жене – тридцать.
Ее зовут Надеждой, мы восемь лет живем в законном браке.
У меня высшее техническое образование, я работаю заместителем директора по коммерческим вопросам в фирме, занимающейся поставками слаботочного и телекоммуникационного оборудования.
Жена – начальник фармотдела на индийском аптечном складе.
Мы оба довольны нынешним статусом.
Из приведенных данных легко подсчитать, что мы поженились, когда мне было двадцать семь лет, а Наде – двадцать два.
Женятся тоже все по-разному.
Некоторых сводят умные родители, заботящиеся о будущем детей.
Другими движет расчет: возможность одному супругу жить на шее другого, или уйти от родителей-братьев-сестер, или еще нечто рациональное.
Существует также понятие «брак по залету».
Выражение мне не нравится: от него несет быдлом из Нижегородки и грязной майкой при камуфляжных штанах. Но оно выражает суть.
Бывают и другие, более частные причины.
Брак по любви я не рассматриваю.
Я не верю в любовь, щедро описанную тем же Пушкиным.
Сам я помутнений рассудка никогда не испытывал; я спокойный, стабильный человек без эмоциональных отклонений.
В год бракосочетания я уже работал – в московской, где не имелось перспектив, но существовала возможность набраться опыта, чтобы перескочить куда-то дальше. Это я и сделал, добравшись до нынешней должности.
Жена еще училась на фармфакультете медицинского университета.
Если учесть, что девственности я лишился в старших классах школы, напрашивается вывод о моей весьма насыщенной жизни.
Так оно и есть.
За тринадцать лет, отделивших вхождение в статус мужчины от женитьбы, я сполна насытил тело.
С Надей мы встретились случайно – познакомились на дне рождения моего друга, куда она пришла как подруга его жены.
Мы взаимно понравились, что не было странным.
Меня звали не каким-нибудь Егором или Аркадием; я носил «царское» имя Михаил.
При росте сто восемьдесят сантиметров я оставался поджарым, как волк – так как почти всегда был голоден – имел хорошо подвешенный язык и умел обращаться с женщинами.
Будущая жена не отличалась ни ростом, ни сложением, но обладала изяществом, не объяснимым простыми словами.
Мы обменялись контактами, через несколько дней встретились.
Двадцать первый век сам по себе исключал Тютчевские вздохи. К тому же Надя была хоть и не врачом, но медиком.
А для любого причастного к медицинскому миру человеческое тело не представляется сосудом высокой поэзии.
Уже на первом свидании мы занялись сексом.
Один мой друг – не тот, у которого познакомились, а другой – снабдил меня на тот вечер ключами от бабкиной квартиры, пустовавшей по причине госпитализации владелицы.
Ключи я попросил заранее, словно предвидел, что они пригодятся.
Пройдя через постель, мы понравились друг другу еще больше.
Старая калоша выписалась из стационара слишком быстро; ключей я больше не получал.
В контексте истории нет смысла перечислять все ухищрения, к которым мы прибегали, чтобы находить места для встреч.
Читающие по-русски, как правило, живут в России и знают, что наша родина – страна не для людей.
Это проявляется во всем; даже кофе сюда экспортируют в заплесневелом виде.
Об условиях для свободного секса не стоит говорить.
Ситуация усугублялась тем, что мы оба жили с родителями.
Поиск временных лакун, в которые мы могли встретиться без риска, высасывал силы, но приносил мало результатов.
Квартиры на час имелись и даже еще не были, оснащены камерами, отправляющие запись на порносайт.
Но при наших сексуальных аппетитах у меня не хватало денег на съем.
Приходилось удовлетворяться чем попало: от укромных перелесков – благо дело было летом – до лифтовых башен.
Я уже сказал, что до знакомства с Надей нагулялся, как сто котов, для которых на двенадцать месяцев застопорился сплошной март.
Чем я понравился ей – трудно было сказать.
Мои мужские достоинства превосходили средний уровень, о чем приходилось неоднократно слышать. Но считать их причиной мне кажется самонадеянным.
Так или иначе, еще не наступила осень, когда мы решили пожениться.
Инициатива исходила от меня.
Видимо, я внутренне повзрослел; к грядущему тридцатилетию мне захотелось подойти приличным, семейным человеком.
Нельзя сказать, что Надины родители пришли в восторг от нашего решения.
Мои испытали радость. Они были неглупыми людьми и понимали, что я вот-вот перейду предел и навсегда застопорюсь в холостом состоянии.
Все сошлось и мы поженились.
Об этом ни один из нас не пожалел ни разу.
Детей у нас с Надей нет.
Так сложилась жизнь.
В период, когда у большинства молодых пар дети появляются сами собой – как мыши «самозарождающиеся» по мнению средневековых алхимиков – мы держали процесс под контролем.
Изначально нас сдерживали жилищные условия.
Со своими родителями жена находится в перманентном конфликте.
У меня теща с тестем тоже не вызывают симпатий.
Надя – типичная горожанка; на деревенской я бы не женился даже в наркотическом угаре.
Родители ее тоже городские, но имеют менталитет сельских дикарей: всю жизнь тянутся на грядки, к кучам навоза и туалету без гигиенического душа.
После свадьбы они пытались привлечь нас обоих на копку картошки. Поползновения я пресек, отношения с старшими второй половины не поддерживаю.
Обе стороны были одинаково нищими, жилья на свадьбу не подарили.
По комплексу причин мы поселились у меня.
Бесконфликтная со всеми, кроме отца и матери, Надя легко уживалась со свекрами.
Но квартира была двухкомнатной, не отличалась площадью. Заводить ребенка в многолюдной тесноте не хотелось.
С потомством мы решили обождать.
Года через полтора я перешел в нынешнюю фирму.
Должность коммерческого директора мне предложили позже. Но благодаря рекомендациям от московской конторы взяли сразу начальником отдела продаж.
Моя зарплата существенно перевалила среднюю, возраст и статус «молодой семьи» давали привилегии.
Мы взяли ипотеку и отделились.
Квартиру, правда, я смог выторговать лишь однокомнатную, но хорошую – большую «студию» на пятнадцатом этаже в новом микрорайоне.
Однако и тут мы не поспешили заводить ребенка.
Едва вырвавшись из условий, где нельзя пройти в туалет голышом, ни один из нас не хотел взваливать следующее бремя, выгораживать угол для детской кроватки и опять оглядываться.
Взвесив все «про» и «контра», мы решили отложить размножение до очередного улучшения условий.
Ведь имелась теоретическая возможность напрячься и перебраться в двухкомнатную квартиру.
Можно было уговорить чьих-нибудь родителей переехать сюда, совершив родственный обмен.
Но все осталось именно в теории.
Время шло, а мы ничего не предпринимали.
Нам понравилось жить без дополнительных проблем.
Мы пристрастились к вкусной еде, носим одежду не с рынка, каждый год отдыхаем за границей, недавно купили дорогую машину – двухлитровый серебристый «Форд Фокус».
И чем дольше продолжается такая жизнь, тем сильнее я понимаю, что ребенка у нас – по обоюдному, хоть и не выраженному согласию – не будет никогда.
Нам хорошо вдвоем и не нужны перемены.
Я не люблю детей, никаких: маленьких за то, что они плачут и мерзко вопят, больших – за дикарскую музыку, которую они гоняют круглые сутки.
Должно быть, я не люблю людей в целом.
Меня напрягают соседи по дому, раздражают покупатели в супермаркете, утомляют слишком назойливые сослуживцы.
По большому счету, мне следовало жить в замке – с немой прислугой и дворецким, который не пускал бы никого без моего разрешения.
Еще лучше было оказаться в Англии, где граждане – если они не какие-нибудь грязные индусы – проявляют уважение к личному пространству.
Впрочем, индус индусу рознь.
Надя рассказывала, что когда хмурым, тоскливым зимним днем в офис приезжает кто-то из индийских начальников, всем кажется, будто в темное помещение внезапно вплыло солнце.
Разговоры о том где и как хотелось бы жить беспредметны. В тридцать пять лет будущее определено и вряд ли подлежит кардинальным переменам.
Но я-таки создал себе маленький замок – свою семью, где живу так, как хочу.
И, возвращаясь к теме, скажу еще несколько слов по вопросу наличия или отсутствия детей.
В определенный момент я пришел к двум глобальным выводам – вернее, даже к трем.
Вероятно, они не являются очередным открытием Америки, но я их все-таки изложу.
Первый и главный заключается в том, что девяносто процентов детей появляются на свет благодаря глупости родителей.
В ранней молодости, в горячке брака легко решиться на зачатие новой жизни. С возрастом тяга к дополнительным проблемам угасает, а забота о пресловутом стакане воды в старости преследует далеко не всех.
Вторым я вижу то, что благополучные семейные пары подбираются по сходному отношению к продолжению рода.
Ни я, ни Надя не считаем детей жизненной необходимостью. Поэтому мы живем адекватно.
На отдыхе мы готовы переплатить, лишь бы попасть в отель, куда не пускают с детьми.
Будь один из нас упертым чадолюбцем – и наш брак распался бы максимум через три года, как это случается с другими.
А третий принцип говорит, что ребенок часто расценивается как средство цементирования брака, который начинает давать трещины.
Этот тезис является полной ерундой; дети ничего не укрепляют, лишь разрушают имевшееся.
Что касается нас с женой, то наш брак основан на взаимной привязанности, которая крепче всего прочего.
За восемь лет между нами не угасло влечение.
Вопреки всеобщему мнению, наш секс с годами становится все лучше: привыкание друг к другу не портит, а наполняет новыми нюансами.
Отдыхая в цивилизованных странах, мы ничего не скрываем.
Надя купается и сидит под зонтиком топлесс, привлекает внимание мужской половины пляжа и вызывает ненависть женской. А я испытываю гордость, ощущая и те и другие взгляды.
Такое состояние было и остается прекрасным.
Вообще мы живем не так, как большинство.
Мой женатый приятель любит повторять, что в одном году семейной жизни – четыреста дней скандала.
Согласно такой статистике, у нас с Надей количество пережитых скандалов должно перевалить через три тысячи.
Однако у нас не было ни одного серьезного.
Но после семи с лишним лет безоблачного брака я почувствовал, что жена мне изменяет.
Поняв это, я не испытал ни ярости, ни злости, ни ревности.
Сделав подобное заявление, я опять отвлекаюсь на общности.
Я родился философом; лишь потребность зарабатывать на жизнь сделала из меня технаря-программиста.
Меня интересовала человеческая мысль, но я не желал быть Диогеном в бочке; я хотел пить «Камю» и ездить не на «Ладе», потому избрал иной путь.
Однако философические размышления преследуют меня до сих пор.
И потому я не могу их не изложить.
Тем более, они идут в тему повествования.
Отношение к сексуальной компоненте брака есть показатель свободы общества.
Мы живем в огромной, бестолковой стране.
Формообразующим здесь является этнос, выросший из крестьян.
Славяне сами по себе есть никчемный народ, вбирающий все худшее от сопредельных наций.
Домостроевские отношения в русской семье подпитаны мусульманским шариатом, согласно которому у женщины нет души.
Взгляд на природу вещей сформирован искусством – столь же далеким от реальной жизни, как Луна от Земли.
Чего стоит один лишь, упомянутый в третий раз, Пушкин со своей «верностью навек».
С рассматриваемой точки зрения этот поэт – картежник и раб своего пениса – вреднейший из всех, поскольку представляет вершину русского ханжества.
Он хватался за пистолет при любом взгляде на свою жену, хотя сам не пропускал ни одной чужой.
Бесконечно декларируя любовь к фарфоровой кукле Гончаровой, он спал с ее сестрой – причем в той же квартире.
Российские супруги буквально помешаны на химере верности – точнее, на ее видимости.
Мужья и жены шпионят друг за другом, подслушивают разговоры, роются в телефонах, проверяют содержимое сумочек и карманов, анализируют запахи.
Мой взгляд диаметрален общепринятому.
Мне чужда психология собственника.
Женщина – такой же человек, как и мужчина.
И если ей чего-то недостает в «законном», она имеет право на получение незаконного.
Для меня физическая верность в супружестве не стоит ровным счетом ничего.
Всю жизнь я отличаюсь от общепринятых норм.
Я равнодушен к спорту, не смотрю телевизор.
Но с детства я много читал и сложил свое мнение обо всем сущем.
Читаю до сих пор.
В отрицании общепринятых норм я противен русской классике; мне близки герои Эггена Тургрима.
Жить в свободе гораздо проще, нежели в перманентной слежке.
Не тратя эмоциональных сил на взаимные разборки, мы с женой счастливы имеющимся.
Правда, этот вопрос я с Надей никогда не обсуждал.
Но подспудно я чувствую, что ее мнение сходно: она никогда не задает мне ненужных вопросов.
На самом деле после свадьбы я ни разу не изменял жене.
Причиной служат не высокоморальные принципы: я уже сказал, что презрел навязанную нравственность.
Просто я, вдоволь нагулявшись, в браке утратил пыл.
Приключения на стороне требуют многих затрат: и денежных и эмоциональных.
А я удовлетворен телом законной супруги и не хочу искать иных.
Надя столь же вольна в проявлениях, как и я.
За нее я никогда ничего не решал и не решаю.
Я создал ей все условия для свободной жизни.
При своей должности я часто езжу в командировки.
Я знаю, что большинство женщин предпочитает интимные встречи на своей территории – в своей постели, при наличии под рукой нужных косметических средств и возможности принять душ в привычной ванной.
Поэтому я всегда обозначаю сроки своего отсутствия, чтобы при желании жена могла расслабиться.
Пользовалась ли она предложенными возможностями? изменяла ли мне?
Я не задавался вопросом.
По возвращении я никогда не обнюхиваю углы, не осматриваю постель, не выясняю, что за белье бултыхается в стиральной машине.
Вопросы пришли недавно.
Началось все с того, что в один прекрасный январский вечер Надя вернулась с работы незнакомо подавленная, с виноватым блеском глаз.
Я не стал ничего уточнять, зная, что женское здоровье подвержено как циклическим, так и спорадическим переменам, сопровождающимся резким падением настроения.
Возможными были и производственные неприятности, которые тоже сыпались, как из рога изобилия.
Надя ничего не пояснила – приняла душ, как всегда, потом мы поужинали и отправились спать.
Я был усталым, мы не занимались сексом.
Событие не оставило следа.
Однако через несколько дней повторилась та же ситуация, потом – еще и еще.
Потом я отметил кое-что конкретное.
Хороший водитель, тронувшись со светофора, чувствует перемену в своем автомобиле. А приехав в сервис, узнает, что нестабильно работает лямбда-зонд.
Точно так же, за много лет растворившись в жене, я чувствовал малейшие нюансы ее тела.
Я всегда знал, хочет Надя секса, или не хочет, предугадывал наступление ее месячных, улавливал желания и спешил удовлетворить.
А теперь я стал констатировать изменения.
Мы занимались сексом, как обычно.
Но я чувствовал, что жена время от времени становится другой, нежели всегда.
Я ощущал натужную реакцию на контакт – не из-за нежелания, а из-за физического состояния: натруженности от недавнего интенсивного секса.
И грудь ее, ощутимая, но небольшая, иногда бывала незнакомо набухшей.
Повторю еще раз: собственническая ревность мне столь же чужда, как выбор между MBR и GPT для папуасов, сидящих меж разъеденных сифилисом голов острова Пасхи.
Но меня гнал интерес.
Я не мог понять, чего не хватает жене.
Со мной она всегда испытывает оргазм – глубокий до полуобморока, возвращается в явь счастливой.
Я вообще не отказываю Наде ни в чем.
Например, уже года два я пытаюсь купить еще одну машину, чтобы из индусской «Ипки» она возвращалась домой не на автобусе среди пенсионеров. Жена отнекивается: говорит, что водить не сможет и вполне довольна нынешним состоянием дел.
Но все-таки она начала с кем-то встречаться.
Интерес гнал все дальше.
Я не шпионил – я пытался сделать окончательные выводы.
Однажды, когда жена вернулась в полувиноватом состоянии, приняла душ и пошла сушить волосы, я скользнул в ванную, открыл корзину для белья.
Поверх тряпья, определенного на воскресную стирку, лежали трусики.
Они были влажными, но пахли только самой Надей.
Я ничего не понимал.
Дальше было больше.
Среди нашего арсенала обычен оральный секс.
Некоторыми вечерами я отмечал, что Надина промежность распухла, а нежные губки натерты до красноты.
Испытав в ранней молодости все, что можно, я знал аромат женщины, в которой кто-то недавно побывал
Однако из жены никогда не пахло мужчиной.
Это выходило за пределы понимания.
Время шло, шло и шло, ясность не приходила.
Я витал в лихорадочном неведении.
Однажды, проснувшись раньше Нади, я выскользнул на кухню, беззвучно заварил кофе и встал у окна с дымящейся чашкой.
Снаружи валил снег: неспешный и незлой – новогодний, несмотря на конец января.
Стоял полный штиль.
Подчиняясь закону всемирного тяготения, белые кристаллы льда падали вертикально.
Наш дом – длинный и высокий – был подобен горному хребту, разделяющему климатические зоны.
Около стены всегда шел восходящий поток.
И сейчас ближайшие снежинки летели не вниз, а вверх.
Самые крупные беззвучно стучались в стекло.
Они пытались сказать нечто, решающее проблемы.
Но я не понимал.