"Знаю теперь о двоих. Объяви же, кто третий, который,
Морем широким объят, но живой, хоть томится в неволе?
Или уж нет и его? Как ни горько, но слушать готов я".
Так у него я спросил, и немедленно он мне ответил:
[555] "То сын Лаэрта царя и правитель скалистой Итаки.
Видел его я, когда он на острове горько лил слёзы:
Нимфа Калипсо его держит в доме своём против воли,
Вот и не может никак в путь пуститься он к дому родному:
Нет у него корабля, нет товарищей с ним, с кем он мог бы
[560] В дальний отправиться путь по хребту широчайшему моря.
И для тебя, Менелай, есть пророчество, Зевса питомец!
В Аргосе ты не умрёшь многоконном, не встретишь там смерти.
Боги тебя отошлют на поля Елисейские, к дальним,
Крайним пределам земли, где живёт Радамант златовласый.
[565] Там протекают легко беспечальные дни человека,
Нет там ни долгих дождей, ни холодной зимы, ни метелей;
Вечно там дует Зефир и людей освежает блаженных,
Он Океаном туда посылается с лёгкой прохладой.
Всё потому, что супруг ты Елене и милый зять Зевсу».
[570] Это сказав, в волны он погрузился шумящего моря.
Я же с друзьями назад поспешил, к кораблям быстролётным.
Сердце волнение скрыть не могло от нахлынувших мыслей.
Лишь к кораблям мы пришли, что у моря, – сготовили ужин,
Пищи вкусили. Потом амброзийная ночь наступила.
[575] Все мы уснули тогда под шипящие песни прибоя.
Рано рождённая, вновь свет зажгла розопёрстая Эос.
Сдвинули с берега мы корабли на священное море;
Снасти внесли, паруса, утвердили и крепкие мачты,
Люди на лавках потом разместились у вёсел широких;
[580] Разом ударили мы море тёмное вёслами, вспенив.
Вновь повернул я суда к берегам и потоку Египта,
Что истекает с небес. Там принёс я богам гекатомбы.
После того уж, как я гнев богов усмирил пышной жертвой,
Холм я могильный возвёл Агамемнону в вечную память.
[585] Выполнив всё, вновь пошли морем мы, и послали нам боги
Ветер попутный, а он нас к отчизне любимой доставил…
Вот что, тебе, Телемах, предложить я хочу: погости здесь,
С нами одиннадцать дней проведи, или даже двенадцать.
После тебя отпущу, дам тебе дорогие подарки:
[590] Трех быстроногих коней подарю с колесницей блестящей,
Чашу искусную дам чу́дной выделки, чтобы бессмертным
Ты возлиянья творил, обо мне вспоминая при этом».
Так Менелаю сказал рассудительный сын Одиссея:
«О, сын Атрея! Прошу, ты меня не задерживай долго!
[595] С радостью я бы, поверь, мог и год провести здесь с тобою,
И не о доме родном, ни о близких не стал бы скучать я,
Так мне рассказы твои интересны и очень приятны.
Только друзья меня ждут с нетерпеньем: в священнейший Пилос
Должен прибыть я скорей. Ты же просишь, чтоб здесь я остался.
[600] Если ты хочешь меня одарить, – небольшой дай подарок.
Взять я в Итаку коней не могу; пусть уж здесь остаются,
И на равнинах твоих пусть красуются. Ты ведь владеешь
Землями тучных равнин, где в обилии огненный кипер,
Лотос, пшеница растут, также белый ячмень здесь повсюду.
[605] Наша Итака дорог и лугов не имеет широких,
Кормит лишь коз, но она мне милей конских пастбищ всех вольных.
В море же все острова для коней легконогих не гожи:
Места им мало, лугов. А Итака – всех меньше в округе».
Так он сказал. Мерелай, храбрый в битвах, ему улыбнулся,
[610] Ласково тронул рукой, и по имени так обратился:
«О, Телемах, милый сын! Речь твоя выдаёт благородство!
Что ж, поменяю дары. Для тебя мне и это не трудно.
Дам я подарок другой. В моём доме не мало сокровищ.
Лучшее я подберу: дар прекрасноискусный, почетный.
[615] Дам я в подарок тебе чашу дивную редкой работы.
Вся она из серебра, а края у неё золотые.
Сделал её бог Гефест. Мне же в дар – дал Федим благородный,
Царь сидонян; я тогда, возвращаясь в отчизну, был гостем
В доме радушном его. А теперь – в дар тебе дам я чашу».
[620] Так дружелюбно они говорили друг с другом о многом.
В доме царя, между тем, собрались все званые гости;
Коз приводили, овец; вин несли, побуждающих смелость;
Хлеба прислали к столу их с красивыми лентами жёны.
Так в царском доме большом всё готовилось к пышному пиру.
[625] А женихи той порой во дворе Одиссеева дома
Вновь забавляли себя в шумных играх: они на площадке
Соревнованье вели по метанию копий и дисков.
Но Антиной в стороне с Евримахом сидел боговидным,
Оба – вожди женихов, так как выше их знатностью рода.
[630] Фрониев сын Ноемон, подошёл к ним, сидевшим поодаль,
И к Антиною вождю он с вопросом таким обратился:
«Знаешь ли ты, Антиной, мне скажи, или, может, не знаешь:
Скоро ль придёт Телемах из песчаного Пилоса в дом свой?
Взял он корабль у меня, а теперь самому мне он нужен,
[635] Чтобы в Элиду отплыть. На широких полях там двенадцать
Бродят моих кобылиц; с ними мулы, что любят работать;
Неукрощённые все. Мне б поймать одного, чтоб объездить».
Так он сказал. И они изумились: прийти не могло им
В ум, что тот в Пилосе был у Нелида. Они полагали,
[640] Что он в полях возле стад, или, может, ушёл к свинопасу.
Строго тогда Антиной, сын Евпейтов, сказал Ноемону:
«Ну-ка, нам правду открой: он уехал когда, и какие
Юноши отбыли с ним? Из Итаки, свободные? Или
Нанял за плату кого? Иль рабов взял? И как всё успел он?
[645] Также скажи нам ещё откровенно, чтоб правду мы знали:
Силой ли взял у тебя он корабль быстроходный, или же
Ты добровольно отдал, лишь тебя попросил он об этом?»
Фрониев сын Ноемон так на это сказал Антиною:
«Сам добровольно я дал. Так и всякий другой поступил бы,
[650] Если б к нему человек с таким тягостным горем на сердце
С просьбой подобной пришёл. Кто бы смог отказать ему в этом?
Те, кто последовал с ним, – это лучшие юноши наши,
Все из знатнейших семей. Предводителем к ним, – видел сам я, –
Ментор пошёл… или кто из богов образ Ментора при́нял,
[655] Так как вчера изумлён я был сильно: божественный Ментор
Утром мне встретился здесь! А ведь сел на корабль он со всеми…»
Так им ответил. Затем поспешил он к отцовскому дому.
Сильно ответом своим он встревожил их храбрые души.
Соревнованье прервав, женихов они быстро собрали.
[660] К ним обратился тогда, весь кипя, Антиной, сын Евпейта.
Гневом пылал он, в груди сердце полнилось чёрною злобой,
Словно свирепый огонь засверкали глаза. Так сказал он:
«Плохи дела! Горе нам! Дело дерзкое сделал, пустившись
Смело в свой путь Телемах! От него мы такого не ждали!
[665] Нас не спросив, он, юнец, самовольно корабль снаряжает,
Лучших берёт из людей и спокойно от нас уплывает!
В будущем беды он нам принесёт. Пусть уж лучше погибнет
Прежде от Зевса, пока не совсем возмужал нам на горе!
Вы же мне быстрый корабль снарядите, гребцов дайте двадцать,
[670] Чтоб на обратном пути, в море он угодил к нам в засаду!
Будем его поджидать между Замом крутым и Итакой.
Поиски эти отца пусть ему принесут лишь погибель!»
Так он сказал. Женихи согласились, одобрив идею.
После уж вместе они все направились в дом Одиссея.
[675] Но Пенелопа о том, что её женихи замышляют
Зло против сына её Телемаха, не знала недолго.
Всё рассказал ей Медонт, славный вестник; он был за оградой,
Рядом, когда женихи совещались, и речи их слышал.
С вестью такой он скорей в дом пошёл, чтоб сказать Пенелопе,
[680] И на пороге её повстречал. Пенелопа спросила:
«Ты ни наказ ли какой женихов благородных несёшь мне?
Может, рабыням царя Одиссея, подобного богу,
Бросить дела повелеть, чтоб обед женихам приготовить?
Лучше б не свататься им! Отступились бы, не приходили!
[685] О, если б этот обед в доме нашем для них был последним!
Часты как ваши пиры! Вы наш дом разорили! Сгубили
Все достояние в нём Телемаха! Неужто ни разу
В детстве не слышали вы от разумных отцов благородных,
Как относился всегда к ним мой муж, Одиссей богоравный?
[690] Не обижал никого никогда он ни словом, ни делом,
В нашем народе; хотя многосильным царям и обычно
Лаской любимцев ласкать, и обиды нести нелюбимцам.
Он же за всю свою жизнь никого не обидел из смертных.
Вы же бесстыдство своё всем являете в ваших поступках!
[695] Нет благодарности в вас за добро и былые заслуги!»
Так ей ответил Медонт, много мыслей разумных имевший:
«О, если б только всё зло заключалось лишь в этом, царица!
Но куда большей бедой женихи нам теперь угрожают,
Худшей гораздо! Не дай им исполнить то дело, Кронион!
[700] Ведь Телемаха убить порешили они острой медью
В день возвращенья его. Он искать об отце своём вести
В Пилос священный отбыл и в божественный град Лакедемон».
Так он сказал. У неё ослабели тут ноги и сердце.
Долго ни слова сказать не могла она: голос цветущий
[705] Вдруг онемел, а глаза переполнились сразу слезами.
С духом собравшись, она, наконец, так ему отвечала:
«Вестник, но что же его побудило отбыть? Для чего же
Вверился он кораблям быстроходным (конями морскими,
Что по великой воде пробегают, зовут их мужчины)?
[710] Хочет ли он, чтоб совсем его имя исчезло в народе?»
Так ей ответил Медонт, много мыслей разумных имевший:
«Мне неизвестно, внушил это бог ли какой ему, или
Сам он то в сердце решил, чтобы в Пилос отплыть, дабы лучше
Всё об отце разузнать: где он, что с ним, вернётся ли, нет ли».
[715] Так он сказал, и затем удалился из царского дома.
Сердцегубящая скорбь охватила царицу; и стало
Невмоготу ей сидеть в мягком кресле; и пусть в доме кресел
Было в достатке других, на порог опустилась царица,
Горько рыдая. Вокруг собрались все рабыни с рыданьем,
[720] Сколько их было всего в царском доме, и юных, и старых.
Сильно скорбя среди них, говорила им так Пенелопа:
«Слушайте, милые! Дал Олимпиец мне столько несчастий,
Сколько не знает никто среди женщин, со мною ровесниц!
Прежде погиб мой супруг, обладавший отвагою львиной,
[725] Множеством доблестных свойств отличавшийся между данайцев.
Полнятся славой его вся Эллада и Аргос просторный!
Нынче ж и милый мой сын… где, не знаю… бесславно умчали
Бури из дома его. И о сборах его я не знала…
Подлые! Ясно, что вы, знали всё! Но никто из вас даже
[730] Не соизволил меня разбудить, – ни одна! – как узнали,
Что он из дома пошёл к быстроходному судну, на пристань!
Если б тогда кто-нибудь мне сказал, что он хочет уехать, –
Он отложил бы отъезд, как ни рвался, со мной бы остался,
Или б оставил меня бездыханную здесь, в отчем доме.
[735] Но позовите ко мне старика Долиона скорее!
Верный слуга, он отцом был мне дан, как сюда меня взяли.
Здесь он за садом моим плодоносным с усердием смотрит.
Пусть он к Лаэрту идёт сей же час, старцу пусть всё расскажет.
И мудрым сердцем своим тот решит, как нам быть. Он, быть может,
[740] С жалобой выйдет в народ, допускающий смерть его внука,
Что Одиссею царю – сын единственный богоподобный».
Няня усердная тут, Евриклея, сказала царице:
«Милая дочь! Повелишь ты казнить меня медью жестокой,
Или помилуешь, но ничего от тебя я не скрою.
[745] Было известно мне всё. По приказу его принесла я
Хлеб на дорогу, вина… Взял с меня он великую клятву:
Не разглашать, пока срок до двенадцати дней не наступит,
Или не спросишь сама, или всё от других не узнаешь.
Свежесть лица твоего, он боялся, от плача поблекнет.
[750] Вот что: омойся теперь, облеки тело чистой одеждой,
В верхний покой свой пойди и молитву с рабынями вместе
Перед Афиною там сотвори, Зевса дочерью мудрой.
Сына тебе сохранить и от смерти спасти она может.
Но не печаль старика, без того уж печального. Верь мне:
[755] Боги ещё не совсем отвернулись от славных потомков
Аркесиада; они обладать ещё будут высоким
Домом царя и его плодоносной землёю обширной».
Так ей сказав, уняла она скорбь её, слёзы сдержала.
После, омывшись водой и облекшись одеждою чистой,
[760] В верхний покой свой пошла Пенелопа с рабынями вместе.
Всыпав в корзинку ячмень, так царица молилась Афине:
«Непобедимая дочь щитодержца Зевеса, внемли мне!
Если когда Одиссей многоумный сжигал пред тобою
Тучные бедра быков и овец в своём доме высоком, –
[765] Вспомни об этом теперь и спаси для меня его сына,
Козни моих женихов злонамеренных нынче ж разрушив!»
Стон испустила в конце. И услышала просьбу богиня.
А женихи той порой в пышном зале тенистом шумели.
Так говорил не один среди них, безрассуднонадменных:
[770] «Верно, желанная всем Пенелопа готовит нам свадьбу,
Даже не мысля о том, что готовим мы смерть её сыну!»
Так говорил не один. Но не знали они, что готовят
Боги им всем. Антиной так сказал женихам, негодуя:
«Эй, безрассудные! Вам я советую речи такие
[775] Попридержать, чтоб из слуг кто-нибудь не донёс, вас услышав!
Лучше мы молча уйдём все отсюда и дело исполним,
То, на которое вы согласились сегодня с охотой».
Так он сказал, а затем двадцать спутников выбрал отважных,
С ними пошёл к кораблю, что стоял на песке возле моря.
[780] С берега сдвинув корабль в волны пенноглубокого моря,
Снасти внесли, паруса, утвердили высокую мачту,
Крепко ремнями из кож привязали к уключинам вёсла,
Должным порядком затем разложили они белый парус;
Вооруженье внесли их отважные мальчики-слуги.
[785] В море на якорь корабль укрепив в глубине, вновь вернулись
На́ берег ужинать все. Так за ужином вечера ждали.
В верхнем покое своём той порой Пенелопа лежала
В сердце с печалью большой; ей ни есть и ни пить не хотелось;
Думала лишь об одном: смерть минует ли славного сына,
[790] Или от рук женихов вероломных он всё же погибнет?
Будто бы лев, что вокруг видит только охотников ловких,
Гибель несущих ему, и, зажатый в тиски, он трепещет, –
Так трепетала она среди мыслей гнетущих. Но вскоре
Сон успокоил её, и гнетущие мысли исчезли.
[795] Тут вдруг идея пришла светлоокой богине Афине.
Призрак она создала, что похож на прекрасную видом
Старца Икария дочь, на сестру Пенелопы Ифтиму;
Муж её – сильный Евмел – правил в Ферах, где жил в славном доме.
Призрак отправила в дом Одиссея богиня Афина,
[800] Чтоб успокоил он скорбь Пенелопы, и лёгкой рукою
Горькие слёзы утёр, и печаль её лаской утешил.
В спальню тот призрак проник, и ремня у задвижки не тронул,
Встал над её головой бестелесный, и так говорил ей:
«Спишь, Пенелопа, сестра? Или сердце терзаешь печалью?
[805] Боги, что вечно живут лёгкой жизнью, тебе запрещают
Плакать и сетовать! Верь, Телемах невредимым вернётся!
Он ведь бессмертных богов никогда и ничем не прогневал».
В сладкой дремоте уже, у ворот в дивный мир сновидений,
Мнимой сестре своей так Пенелопа сквозь дрёму сказала:
[810] «Друг мой, сестра, что тебя привело? Мы не виделись столько!
Ты ведь теперь уж живёшь далеко, к нам давно не бывала…
Но как ты хочешь, чтоб я уняла свою скорбь и печали,
Если жжёт сердце моё, сушит душу великое горе?
Прежде погиб мой супруг, обладавший отвагою львиной,
[815] Множеством доблестных свойств отличавшийся между данайцев.
Полнятся славой его вся Эллада и Аргос просторный!
Нынче ж и милый мой сын… где, не знаю… он в море умчался,
Юный совсем, ни к труду, ни к речам не приученный мудрым.
Больше волнуюсь о нём я теперь, чем о бедном супруге;
[820] Сердцем терзаюсь, боюсь, чтоб беды с ним какой не случилось
В море бескрайнем, или в чуждых странах среди чужеземцев.
Даже и здесь у него есть враги, стерегут его чтобы
Смерти жестокой предать на обратной дороге в отчизну».
Сумрачный призрак в ответ так на это сказал Пенелопе:
[825] «Сердце своё не тревожь понапрасну, сестра, и не бойся!
Спутница есть у него, да такая, которой бы всякий
Смертный желал, чтобы с ним находилась: ведь всё она может, –
Дева Афина сама! И тебе она шлёт состраданье!
Это она послала меня с вестью к тебе, чтоб утешить».
[830] Мнимой сестре своей так Пенелопа на то отвечала:
«Если же ты – божество и пришла ты ко мне от богини,
То, умоляю, открой мне супруга печальную участь!
Жив ли еще Одиссей, ещё видит ли солнца сиянье?
Или его уж нет, и сошёл он в обитель Аида?»
[835] Сумрачный призрак в ответ так на это сказал Пенелопе:
«Нет, я о нём ничего рассказать не могу: жив он, нет ли…
Зря говорить не хочу: пусторечие ветру подобно».
Так сказав, призрак исчез, лишь скользнул у дверного засова
Воздухом лёгким. В тот миг пробудилась от сна Пенелопа,
[840] Старца Икария дочь. Её сердце наполнила радость, –
Так явно призрак предстал ей пророческий ночью глубокой.
На корабле женихи той порой шли дорогою водной,
Смерть Телемаху неся в своих замыслах дерзкожестоких.
Остров утёсистый есть на равнине солёного моря,
[845] Между Итакой лежит он и Замом скалистым. То остров –
А́стерис. Он небольшой. Для судов же – две гавани тихих
Есть там с обеих сторон. Там и встали в засаде ахейцы.
Песнь пятая (Эпсилон).
Освобождение от Калипсо. Путешествие по морю
Эос проснулась едва в ложе рядом со славным Тифоном,
И поднялась, чтобы свет принести и бессмертным и смертным, –
Боги уже на совет все собрались. И главный меж ними –
Зевс, что гремит в вышине и могуществом всех превосходит.
[5] Стала Афина тогда им о множестве бед Одиссея
Напоминать, и о том, что ещё он в неволе у нимфы:
«О, Зевс отец! Также вы, все блаженные вечные боги!
Благим и кротким с людьми, и приветливым, быть уж не должен
Царь скиптроносный теперь! Но, убив в себе правду и совесть,
[10] Пусть притесняет народ каждый царь, беззаконно и смело!..
Раз уж забыть вы смогли Одиссея! Не он ли всегда был
Добрым и честным царём, был народу отцом благодушным?!…
Сильно страдая душой, до сих пор он на острове дальнем;
Нимфа Калипсо его держит в доме своём против воли,
[15] Вот и не может никак в путь пуститься он к дому родному:
Нет у него корабля, нет товарищей с ним, с кем он мог бы
В дальний отправиться путь по хребту широчайшему моря.
Ну а теперь уж убить его милого сына желают
В день возвращенья домой: он искать об отце своём вести
[20] В Пилос священный отбыл и в божественный град Лакедемон».
Зевс ей на это сказал, громовержущий туч собиратель:
«Дочь! Как такие слова за ограду зубов ты пустила?!
Раньше не ты ли сама так в уме своём твёрдо решила,
Что, возвратившись домой, Одиссей отомстит им жестоко?
[25] И Телеемаха сама проводить осторожно сумеешь,
Чтоб невредимым совсем он вернулся в отцовскую землю.
И женихи пусть назад возвратятся, не сделав злодейства».
Так он сказал, и наказ дал он милому сыну Гермесу:
«Сын мой, Гермес, ты всегда был посланником славным! Лети же
[30] К нимфе, что косы свои заплетает изящно, скажи ей:
Срок наступил, чтоб домой Одиссей, стойкий в бедах, вернулся!
В путь пусть один он идёт, – без друзей, без участия свыше, –
Морем, на крепком плоту. Пусть в пути встретит много несчастий.
Пусть в день двадцатый найдёт берег Схерии он плодородной,
[35] Где феакийцы живут, что родные богам. Пусть ему там
Почесть окажут они как бессмертному славному богу,
И на своём корабле его в землю отправят родную,
Меди и золота дав, и одежд драгоценных в подарок, –
Столько всего, сколько он никогда не привёз бы из Трои
[40] С долей добычи своей, если б сразу домой он вернулся…
Так возвратиться ему суждено; видеть вновь своих близких,
Милую землю отцов, царский дом свой высокий, красивый».
Так он сказал. И не стал медлить с вестью той Аргоубийца.
К светлым ногам привязал он свои золотые подошвы
[45] Амброзиальные, те, что носили его словно ветер
И над бескрайней землёй, и над водною гладью широкой.
Взял он волшебный свой жезл, что и бодрого вмиг усыпляет,
Или же наоборот: пробуждает от сна крепко спящих.
С жезлом в руке полетел мощный Аргоубийца с Олимпа;
[50] Возле Пиерии он сразу к понту спустился с эфира.
Быстро помчался потом над волнами он чайкой крылатой,
Жадно хватающей рыб между волн шумнобурного моря,
Смело в солёной воде свои сильные крылья купая.
Чайке подобный, Гермес полетел над пучиной морскою.
[55] Вскоре он остров нашёл, что был скрыт в дальнем море широком;
Тут же на землю вступил, с тёмно-синего моря спустившись.
Берегом дальше пошёл. Так дошёл до просторной пещеры.
Нимфу, что косы свои заплетает изящно, там встретил.
На очаге у неё ярко пламя пылало большое.
[60] Запах повсюду неся благовоний и колкого кедра,
Остров окутывал дым. Нимфа ткань ткала, пела красиво,
Ткацкий станок обходя с челноком золотым и искусным.
Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,
Тополем чёрным, ольхой, кипарисом высоким душистым.
[65] Всюду гнездились в листве длиннокрылые быстрые птицы:
Ястребы, скопы; ворон стаи шумных приморских, крикливых;
На побережье они добывали себе пропитанье.
Также у входа ковром по скале виноград поднимался,
Пышно разросшись; кругом ягод тяжкие гроздья свисали.
[70] Рядом четыре текли светлоструйных источника чистых,
Близко друг к другу; потом разбегались они друг от друга.
Всюду на мягких лужках здесь фиалки цвели с сельдереем.
Если б сюда вдруг попал бог бессмертный, на остров прекрасный,
Был бы он радостно здесь красотой изумлён до восторга.
[75] Так, созерцая, стоял, восхищаясь, бог Аргоубийца.
После того как на всё, восторгаясь, Гермес нагляделся,
Внутрь он пещеры вошёл преогромной. И, гостя увидев,
Нимфа, краса средь богинь, его тут же, взглянув лишь, узнала.
Боги бессмертные быть незнакомы друг другу не могут,
[80] Даже когда делит их друг от друга большое пространство.
Но Одиссея внутри не увидел он, сильного духом.
Тот, как обычно, сидел на утёсе над морем, и плакал.
Там он все дни проводил, горем душу питая и плачем;
Взгляд, помутневший от слёз, не сводил он с пустынного моря.
[85] Нимфа Гермеса на трон усадила, сверкающий ярко.
После спросила его вида дивного нимфа Калипсо:
«Что же тебя привело, о, Гермес златожезленный, в дом мой?
Здесь ты желанен и чтим! Только раньше ко мне не бывал ты.
Что тебе нужно, скажи. Всё исполнить велит моё сердце:
[90] То, что исполнить смогу, то, что в силах сама я исполнить.
Прежде, однако, моё угощенье отведать ты должен».
Это сказав, дивный стол перед гостем воздвигла богиня.
И амброзийный нектар подала ему сладкий пурпурный.
Пищи охотно вкусил благовестник, бог Аргоубийца.
[95] После того, как поел, насладив душу пищей бессмертных,
С речью ответной Гермес обратился к прекрасной богине:
«Бога, богиня, меня о приходе моем вопрошаешь?
Что ж, я тебе расскажу всё, как есть, раз сама ты велишь мне.
Зевсом я послан; не сам произвольно к тебе я явился.
[100] Кто ж добровольно помчит в эту даль бесконечного моря
Горько-солёного, где не увидишь жилищ человека,
Что нас и жертвами чтит, и приносит для нас гекатомбы!
Волю же Зевса никто, щитодержца, нарушить не смеет
Даже и между богов, не исполнить её невозможно.
[105] Ведает он, что здесь скрыт, у тебя, злополучнейший самый
Муж из тех славных мужей, что сражались под Троей Приама
Все девять лет; взяв её на десятый, – отплыли в отчизну.
Но возвращаясь, они разозлись умудрились Афину!
Ветер она послала им, вздымающий страшные волны.
[110] Спутников всех растеряв в бурном море, он сам напоследок,
Бурей подхваченный, здесь был у острова волнами брошен.
Этого мужа тебе надлежит отослать поскорее,
Так как ему не судьба здесь погибнуть, вдали от отчизны.
Но возвратиться ему суждено; видеть вновь своих близких,
[115] Милую землю отцов, царский дом свой высокий, красивый».
Так он сказал. Ужас вдруг охватил тут богиню Калипсо,
Голос возвысив, она шлёт к нему слов крылатые стаи:
«Как вы жестоки порой, как завистливы, вечные боги!
Вас раздражает, когда делит ложе богиня со смертным,
[120] Милым супругом зовёт не бессмертного, – смертного мужа!
Так Орион избран был розопёрстою Эос, богиней.
Гнали за то вы его, легкою жизнью живущие боги,
Гнали до тех пор, пока Артемидою он златотронной
Не был в Ортигии вдруг умерщвлён её тихой стрелою.
[125] Так избран был Ясион заплетённой красиво Деметрой.
Сердцем его возлюбя, ложе с ним разделила богиня
В поле, что трижды уже было вспахано. Скоро узнал то
Зевс, яркой молнией он вмиг он умертвил Ясиона.
Нынче, о, боги, и мне невозможно остаться со смертным!?
[130] В море его я спасла! Был он на перевёрнутом киле
От корабля, а корабль его быстрый разбил как скорлупку
Молнией Зевс пополам посреди винно-тёмного моря.
Спутников всех растеряв в бурном море, он сам напоследок,
Бурей подхваченный, здесь был у острова волнами брошен.
[135] Кров я дала и еду, и любовь ему! Также хотела
Дать и бессмертье, чтоб он жил здесь старости дряхлой не зная.
Волю же Зевса никто, щитодержца, нарушить не смеет,
Даже и между богов, не исполнить её невозможно.
Раз он так хочет, – пусть вновь тот плывёт по неверному морю,
[140] По беспокойной воде. Но помочь в этом я уж в силах:
Нет у меня кораблей, нет людей мореходных, способных
С ним безопасно пройти по хребту многоводного моря.
Дать я могу лишь совет, как ему беспрепятственно можно
И невредимым назад в землю предков своих возвратиться».
[145] Ей отвечая, сказал благовестник, бог Аргоубийца:
«Тотчас его от себя отошли! Бойся Зевсова гнева!
Тяжко придётся тебе, если гнев на себя навлечёшь ты».
Так повелев, улетел прочь могучий бог Аргоубийца.
Светлая нимфа, приняв волю Зевса от вестника, тут же
[150] Лёгкий направила шаг к Одиссею, отважному духом.
Тот над обрывом сидел, на утёсе, над морем, и плакал,
Слёз не жалея. И жизнь, словно слёзы, за каплею капля,
Прочь утекала в тоске по далёкой и милой отчизне.
К нимфе уж он охладел, но неволей делил с нею ложе
[155] В гроте глубоком ночном; без желанья – с желающей страстно.
Днём же опять уходил на утёс к морю, чтобы поплакать.
Там он все дни проводил, горем душу питая и плачем;
Взгляд, помутневший от слёз, не сводил он с пустынного моря.
Близко к нему подойдя, так сказала прекрасная нимфа:
[160] «О, злополучный, утри свои слёзы! И жизнь горьким плачем
Не сокращай! Я тебя отпустить благосклонно готова.
Вот что: в лесу наруби острой медью деревьев для брёвен;
Брёвна сбей в плот; по краям сбей борта попрочней и повыше,
Чтоб безопасно тебя плот нёс в море капризном и зыбком.
[165] Щедро тебе я вина на дорогу пурпурного выдам,
Щедро дам хлеба, воды, чтобы голод и жажду не знал ты.
Дам я одежды тебе и пошлю тебе ветер попутный,
Чтоб поскорей ты достиг своей милой далёкой отчизны…
Если того так хотят беспредельного неба владыки.
[170] С ними ни разумом мне невозможно тягаться, ни властью».
Так говорила. И страх ощутил Одиссей многостойкий.
Голос возвысив, послал он богине крылатое слово:
«В мыслях, богиня, твоих не отъезд мой, а что-то другое.
Как же могу переплыть на плоту я широкую бездну
[175] Бурного моря, когда нелегко и корабль быстроходный
Может его пробежать, даже с ветром попутным от Зевса?
Нет, против воли твоей не вступлю я на плот ненадежный!
Прежде ты дай мне сама, о, богиня, великою клятву,
Что никакого вреда для меня не замыслила нынче».
[180] Так он сказал. И в ответ улыбнулась богиня Калипсо;
Кудри его потрепав, так сказала, назвав его имя:
«Да, ты, и вправду, хитрец! И твой ум осторожен и тонок,
Если ты с речью такой ухитрился ко мне обратиться!
Что же, клянусь я землей плодоносной и небом широким,
[185] Стикса подземной водой! Эта клятва вовек нерушима.
Страшная клятва, её даже боги нарушить боятся.
Ею клянусь, что тебе никакого вреда не замыслю.
Даже напротив, сама о тебе я заботиться буду,
Как о себе, словно я, как и ты, в положенье таком же.
[190] Я справедлива в душе, и достоинства разум мой полон,
Сердце в груди у меня не железное, знает и жалость».
Кончив, поспешно пошла впереди вида дивного нимфа.
Следом пошёл Одиссей за богинею, быстро шагая,
Смертный с бессмертной; они оба вскоре вернулись в пещеру.
[195] В кресло он сел, где Гермес до него отдыхал, бог-посланник.
Нимфа еды и питья перед ним на столе разложила,
Всё предлагала ему, чем питаются смертные люди.
Села напротив сама перед равным богам Одиссеем.
Дали амброзии ей тут рабыни со сладким нектаром.
[200] Жадные руки они к пище сытной скорей потянули.
После того как едой и питьём голод свой утолили,
Нимфа Калипсо, краса средь богинь, Одиссею сказала:
«Зевсом рождённый герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!
В милую землю отцов, в дом родной свой отправиться хочешь
[205] Ты поскорее! Ну, что ж… Пусть настигнет тебя эта радость!
Но, если б чувствовал ты своим сердцем, какие невзгоды
Роком тебе суждено испытать до того, как вернёшься
В дом свой, – остался б тогда здесь, со мной, в безмятежном жилище.
Стал бы бессмертным! Но ты жаждешь встречи с любимой супругой,
[210] Днями тоскуешь о ней, и мечтаешь вернуться в отчизну.
Я красотою лица или стройностью стана нисколько
Не уступлю ей! Скажи, разве может равняться с богиней
Смертная по красоте: с неземной красотою – земная?»
Нимфе Калипсо в ответ так сказал Одиссей многоумный:
[215] «Ты не сердись на меня, о богиня могучая! Сам я
Знаю, что рядом с тобой Пенелопа разумная меркнет:
Перед лица красотой твоего, перед стройностью стана.
Старость и смерть – для неё; ты ж ни той, ни другой не подвластна!
Всё же при том я хочу, – и всечасно мечтаю об этом, –
[220] В дом свой вернуться родной, сладкий день возвращения встретить!
Если ж мой плот разобьёт бог какой в винно-тёмной пучине, –
Выдержу я ту напасть закалённою в бедствиях грудью!
Много уж встретил я бед, и немало трудов перенёс я
В битвах с волной и с врагом. Ну так что же? Пусть будет, что будет!»
[225] Так он сказал. Между тем солнце село, и ночь наступила.
В тёмной пещере они удалились в укромное ложе,
И провели там всю ночь, насладясь обоюдно любовью.
Рано рождённая, вновь свет зажгла розопёрстая Эос.
В лёгкий хитон свой и плащ, рано встав, Одиссей облачился.
[230] Нимфа же, встав, облеклась в серебристое длинное платье,
Тонкой работы, почти невесомое. Поясом дивным
Стан обвила золотым. Кудри скрыла под лёгкой накидкой.
После она начала собирать Одиссея в дорогу.
Выбрала медный топор по руке ему, тот, что побольше,
[235] Острый с обеих сторон, и искусный, насаженный плотно
На топорище своё расписное из твердой оливы.
Острую скобель дала для обтёски. Потом Одиссея
К месту тому отвела, где стояли большие деревья.
Много там ольх, тополей чёрных было да сосен до неба;
[240] Всё сухостой, что давно иссушился, для плаванья легкий.
Место ему указав, где стояли большие деревья,
Снова краса средь богинь возвратилась Калипсо в пещеру.
Стал он деревья рубить. Дело спорилось, быстро свершилось.
Двадцать стволов он свалил и очистил их острою медью,
[245] Выскоблил гладко, затем уровнял по шнуру, обтесал их.
Нимфа Калипсо меж тем и бурав принесла Одиссею.
Бревна он все просверлил и сплотил их, как надо, друг с другом;
Брусьями бревна скрепив, вбил он клинья в пазы, укрепил всё.
Плот он просторным таким себе сделал, каким корабельщик,
[250] Опытный в деле своём, строит трюм у торгового судна,
Что и товар, и купцов носит в море широком надёжно.
Скрепы бортов он возвёл часто, как корабельные рёбра.
Палубу сделал, сплотив крепко длинные гладкие доски.
Мачту поставил, на ней утвердил поперечную рею,
[255] Сделал и руль у кормы, чтобы судно могло развернуться.
Сделал по скрепам бортов загородку из ивовых прутьев,
Чтоб защищала от волн. Взял в запас много брёвен и досок.
Нимфа Калипсо меж тем, свет богинь, принесла парусины,
Чтобы он парус пошил. Парус он изготовил искусно.
[260] Брасы затем привязал он к нему, также фалы и шкоты.
Кончив всё, сдвинул он плот рычагами к священному морю.
Так день четвёртый прошёл, когда он завершил всю работу.
В пятый день в путь собрала Одиссея богиня Калипсо.
В ванне его освежив, облекла благовонной одеждой.
[265] Мех один с тёмным вином положила на плот ему нимфа,
Мех ещё больший – с водой ключевою, а в третьем лежали:
Хлеб, и запасы еды всякой разной в дорогу в достатке.
Кончив, она призвала ему ветер попутный и добрый.
С радостью парус поднял Одиссей боговидный. И ветер
[270] Плод подхватил и понёс. На корме и руля неустанно
Правил могучей рукой Одиссей; сон к нему не спускался.
Глаз не сводил он с Плеяд, с Волопаса, что поздно заходит
В море, и с Арктоса, что Колесницей зовут; этот Арктос
Кружит по небу всегда, вечно смотрит на мощь Ориона,
[275] И лишь один никогда не купается он в Океане.
С ним повелела ему согласовывать нимфа Калипсо
В море ночном верный путь: чтоб всегда находился он слева.
Вот уж семнадцать прошло дней, как вышел он в тёмное море.
На восемнадцатый день показались тенистые горы
[280] Дальней феаков земли, что была уж совсем недалёко.
Чёрным щитом боевым в мглистом море казались те горы.
От эфиопов меж тем возвращался Земли Колебатель.
Издалека он пловца, с гор Солимских заметил уж в море.
И лишь узнал он в пловце Одиссея, – разгневался страшно;
[285] Грозно потряс головой и воскликнул в бушующем гневе:
«О-о-о! Неужели, пока пребывал я в стране эфиопов,
Боги все, мне вопреки, согласились помочь Одиссею?
Чуть не достиг он земли феакийской, где должен избегнуть
Рока несчастий своих, что ему предназначены свыше.
[290] Но ещё досыта я накормить его горем успею!»
Тёмные тучи нагнал он большие; огромным трезубцем
Море вокруг возмутил; шторм поднял, понагнав отовсюду
Грозные ветры. И вмиг тучи тёмные море и землю
Скрыли, кругом обложив. Тьма ночная с небес опустилась.
[295] Вместе тут быстрый Зефир, Эвр и Нот, и Борей, порождённый
Светлым Эфиром, волну за волной высоко поднимали.
В ужас пришёл Одиссей, сердце сжалось, колени ослабли.
Страхом объятый, сказал своему он отважному духу:
«Горе несчастному мне! Что ещё, наконец, со мной будет?!
[300] Ох, я боюсь, что вполне говорила правдиво богиня,
Мне предсказав, что ещё встречу бед я немало на море,
Прежде чем в дом свой вернусь. Вот уж всё исполняется нынче.
Страшными тучами Зевс обложил беспредельное небо,
Море он всё возмутил, шторм поднял, всевозможные ветры
[305] Сшиб здесь все вместе! И вот, мне грозит неизбежна гибель…
Трижды… четырежды те из данайцев счастливей, что в Трое
Гибель сыскали в боях, жизнь отдали в угоду Атридов!
Лучше бы было и мне, встретив учесть лихую, погибнуть
В день тот, когда защищал бездыханное тело Пелида,
[310] И сотни копий в меня медноострых метали троянцы!
С честью б меня погребли, славу я бы обрёл средь ахейцев.
Ну а теперь мне судьба здесь бесславно и жалко погибнуть…»
Так он сказал. В этот миг вдруг волна исполинская сверху
Рухнула с шумом на плот, закрутила его, как скорлупку.
[315] В море упал Одиссей далеко от плота; упустил он
Руль из ослабшей руки. Посредине легко разломилась
Мачта под силой ветров налетевших и спорящих в буре.
В море далеко снесло и разорванный парус, и рею.
Долго его самого глубина поглощала, не мог он
[320] Вынырнуть, преодолев толщу волн, и мешала одежда,
Что на прощанье ему подарила богиня Калипсо.
Вынырнул он, наконец, из пучины, и воду морскую
Горькую он извергал, что с кудрей ему в рот попадала.
В этой ужасной беде не забыл он, однако, про плот свой.
[325] Споря с волнами, за ним он поплыл и, догнав, ухватился,
Взлез, и на палубе сел посредине, спасаясь от смерти.
Плот то туда, то сюда волны грозные в море швыряли.
Словно осенний Борей по широкой равнине гоняет
Стебли иссохшей травы, те, что прочно сцепились друг с другом, –
[330] Так же гоняли и плот в море бурном свирепые ветры.
То вдруг Борею его Нот бросал, то играл им шумящий
Эвр, то его уступал он Зефиру, чтоб гнать его дальше.
Тут увидала его Кадма дочь дивноногая Ино,
Что Левкотея теперь. А была она некогда смертной.
[335] Но, умерев, приняла честь бессмертия в море глубоком.
И пожалела она Одиссея, носимого бурей.
Вот легкокрылым нырком она с волн пенношумных взлетела
И опустилась на плот его крепкий, и так говорила:
«О злополучный! За что Посейдон на тебя так разгневан
[340] В сердце своём, что тебе посылает он столько несчастий?
Знай, он не сможет тебя погубить, как бы в том ни старался.
Ты же не кажешься мне неразумным, так сделай же вот что:
Скинь всю одежду свою, и свой плот предоставь воле бури;
Сам же ты в волны нырни и, руками работая мощно,
[345] Вплавь доберись до земли феакиян; найдёшь там спасенье.
Вот, дам повязку тебе от богов, ею грудь обмотаешь,
И уж тогда не страшись ты погибели в море глубоком.
Но, как едва доплывёшь, и земли лишь коснёшься рукою,
Тут же повязку сними и забрось в винно-тёмное море
[350] Дальше от твёрдой земли, сам немедля уйди, отвернувшись!»
Это сказав, подала головную повязку богиня.
После, вспорхнув вновь нырком быстрокрылым, она улетела
В бурное море, и вмиг скрылась в волнах тяжёлых и тёмных.
Думать тут стал Одиссей боговидный и многострадальный.
[355] Скорбью объятый, сказал своему он отважному сердцу:
«Горе! Быть может, опять мне ловушку какую готовит
Кто из бессмертных, подав мне совет, что б я плот свой оставил?
Нет, не исполню того! Видел я, что далёк ещё берег,
Где, как сказала она, отыщу для себя я спасенье.
[360] Лучше я здесь подожду, на плоту. До тех пор, пока цело
Судно моё, и пока ещё крепко шипы держат брёвна,
Я не оставлю его; здесь мне легче и с бурей сражаться.
Ну а когда разобьют волны грозные плот мой, тогда уж
Брошусь я вплавь: ничего уже лучше тогда не придумать».
[365] Но, пока думал он так, согласуясь с рассудком и сердцем,
Страшную вздыбил волну Посейдон, потрясающий землю,
Гороогромную, и эту тяжесть на плот он обрушил!
Будто бы вихрь налетел на сухую солому, что в куче
Мирно лежала, и всю разметал её в стороны разом,
[370] Так разлетелся и плот. Одиссей за бревно ухватился,
Как за коня, что поймал вольным в поле; верхом взгромоздился.
Снял он одежду с себя, что ему подарила Калипсо,
Быстро затем обмотал грудь волшебной повязкой богини,
Вытянув руки, нырнул и поплыл в бушевавшей пучине
[375] Грозно вздымавшихся волн. Видя это, Земли Колебатель
Вновь покачал головой, и сказал, утолив гнев свой грозный:
«Плавай теперь по волнам в бурном море, с лихвой настрадавшись,
К Зевса питомцам пока, к людям смертным ты вплавь не прибудешь!
Будет с тебя! Уж теперь не останешься мной недоволен».
[380] Так он сказал и, бичом погоняя коней длинногривых,
В Эги вернулся к себе, где дворец имел светлый, высокий.
Добрая мысль тут пришла Зевса дочери, мудрой Афине:
Загородила ветрам бушевавшим дорогу богиня,
И повелела из них трём умолкнуть, и только Борею
[385] Дуть приказала; сама волны перед пловцом укрощала,
Чтобы скорей Одиссей благородный к земле феакиян
Веслолюбивых приплыл, избежав Кер зловредных и смерти.
Так он по бурным волнам в море плавал два дня и две ночи,
И неизбежной не раз ему чёрная гибель казалась.
[390] Вот третий день принесла заплетённокудрявая Эос.
Ветер внезапно утих, и в безветрии море простёрлось
Ровною гладью вокруг. Вверх на гребне волны приподнятый,
Зорко вперёд он взглянул и увидел вдруг близкую землю.
Радостью сильной такой, дети рады бывают спасенью
[395] Жизни отца своего от тяжёлой, смертельной болезни,
Что силы в нём отняла по велению злобного бога,
Но волей добрых богов он, на радость им, всё ж исцелился, –
Столь же был рад Одиссей, когда землю и лес он увидел.
Быстро поплыл, чтоб вступить поскорее на твёрдую землю.
[400] Но, лишь приблизился он так, что можно крик мужа услышать, –
Грохот он вдруг услыхал волн морских о прибрежные скалы.
Волны кипели, шипя, и свирепо на берег высокий
С моря бросались! Облит берег весь был солёною пеной.
Не было гавани там для защиты судов, ни залива.
[405] Скалы виднелись кругом: лишь утёсы торчали да рифы.
В ужас пришёл Одиссей, сердце сжалось, колени ослабли.
Страхом объятый, сказал своему он отважному духу:
«Горе! Зачем же мне Зевс дал увидеть нежданную землю,
И для неё переплыть невредимым морскую пучину?!
[410] Выход не вижу я здесь из солёного моря седого.
Острые скалы кругом; волны бьются о них, расшибаясь;
И всюду гладкой стеной воздвигается берег высокий.
Море у берега так глубоко, что никак невозможно
Дна там ногами достать, чтобы гибели страшной избегнуть.
[415] Если попробую я зацепиться за скалы, то волны
Мощные схватят меня и швырнут со всей силы о камни.
Зря и пытаться. Тогда мне вдоль берега, может, пуститься
Вплавь: может, где и найду гавань тихую, берег отлогий…
Только боюсь, что б опять я не схвачен был бурей внезапной
[420] И, под мой стон и мольбы, унесён на простор многорыбный;
Или какой злобный бог, чтоб не вызвал бы мне на погибель
Страшных чудовищ морских, Амфитритой питаемых в море…
Знаю, как сильно сердит на меня Посейдон земледержец».
Но, той порой, пока он колебался и в думах, и в сердце,
[425] Мощной волной повлечён был он прямо на острые скалы.
Кости бы он поломал, изодрал бы, несчастный, всё тело,
Если б Афина ему в сердце умную мысль не вложила:
Чтобы, достигнув скалы, что есть сил ухватиться за выступ.
Так, ухватившись, он стал ждать со стоном волны отступленья.
[430] Но, отступая, волна с силой сшибла его вдруг с утёса,
И за собою опять утащила в кипящее море.
Если внезапно на дне осьминога из домика вырвать,
К щупальцам крепким его много камешков мелких пристанет, –
Так же и кожа от рук Одиссея, содравшись, пристала
[435] К грубому камню скалы. Сам ушёл с головой он под воду.
Так бы, судьбе вопреки, и погиб Одиссей в бездне моря,
Если бы в душу его не вложила Афина отваги.
Вынырнув вбок из волны, что стремилась опять к острым скалам,
Не приближаясь, поплыл он вдоль берега, тешась надеждой
[440] Где-нибудь гавань или берег тихий отлогий увидеть.
Вот, наконец, он нашёл устье тихой реки светловодной.
И для захода судов и пловцов место было удобным,
Ровным, без острых камней, и была от ветров там защита.
К мощному богу реки Одиссей тут с мольбой обратился:
[445] «Кто бы ты ни был, молю, о могучий владыка, внемли мне!
От Посейдона угроз я спасаюсь из бурного моря.
Вечные боги всегда благосклонно внимают молитвам
Бедного странника, кто б ни был он! Вот, я странником бедным,
Многострадальным, к твоим припадаю коленям, к потоку!
[450] Сжалься, владыка! Пошли мне защиту, чтоб ей я гордился!»
Так он молился. И бог, укротив свой поток, успокоил
Волны, и устье реки сделал гладким, и спас Одиссея.
К берегу лишь подошёл, подкосились, ослабнув, колени,
Руки обвисли: совсем его силы похитило море.
[455] Тело распухло его; изо рта и ноздрей вытекало
Много солёной воды. На мели он упал без сознанья.
Так, бездыханный почти, он безмолвно лежал, обессилев.
Вдруг он очнулся. И вмиг в сердце дух его сильный воспрянул.
Тут же сорвал он с груди головную повязку богини,
[460] В реку забросил её, что впадала в широкое море.
Быстро теченьем она понеслась по волнам. Прямо в руки
Ино её приняла. Он же вышел тогда из потока,
Скрылся в густом тростнике, лёг на землю, припал к ней, целуя.
Сильно волнуясь, сказал своему он отважному сердцу:
[465] «Горе! Что будет со мной? Что ещё мне назначено роком?!
Если я возле реки проведу ночь тревожную эту, –
Утренний иней, туман, от воды исходящий, холодный,
Вовсе погубят меня, я и так сил последних лишился.
Ну а под утро с реки веет воздух холодный, промозглый.
[470] Если ж на холм поднимусь, и под кровом тенистого леса
Лягу я в чаще кустов, – там и холод ночной не достанет,
И отдохну, и меня исцелит крепкий сон миротворный…
Только боюсь, как бы там мне не стать для зверей лёгкой пищей».
Так думал он, и ему показалось последнее лучшим.
[475] К лесу направился он на открытом холме густо росшем
Недалёко от реки. Выбрал куст двух олив, тех, что крепко
Между собою сплелись – благородная с дикой – ветвями.
Через ветвей густоту не могла проникать сырость ветра,
Не пробивало её и лучами палящего солнца,
[480] Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода: так густо
Были они сплетены. Одиссей, разместился под ними.
Мягкое ложе нагрёб он руками из листьев опавших.
Листьев там груда была пребольшая, в которой свободно
Двое и трое мужей разместиться могли бы удобно,
[485] Скрывшись от зимних ветров, как бы сильно они ни шумели.
В радость пришёл Одиссей благородный, увидев ту груду;
Сразу забравшись в неё, он зарылся в опавшие листья.
Так же под чёрной золой головню непогасшую прячет
В поле далёком пастух, где жилищ нету рядом, чтоб семя
[490] Пламени в ней сохранить, и огня не искать в другом месте.
Так, сохраняя тепло, Одиссей под листвою укрылся.
Тут на него навела сон Афина живительный, чтобы
Сил он скорее набрал. И уснул он, смежив сладко веки.
Песнь шестая (Дзета).
Встреча Одиссея с царевной Навсикаей
Так отдыхал Одиссей боговидный в беде многостойкий,
Сном и усталостью он был смирён. В это время Афина
В край фиакийских мужей поспешила, в их город прекрасный.
Жили когда-то они на просторной земле Гиперейской,
[5] В близком соседстве с землёй буйных, диких, надменных циклопов,
Что вечно грабили их, так как были сильны и огромны.
Вождь Навсифой, наконец, боговидный увёл фиакийцев
В Схерии край, далеко от людей, что трудом себя кормят.
Город возвёл там: дома – для людей, для богов – воздвиг храмы;
[10] Город стеною обвёл, и поля поделил всем, как должно.
Только давно уж судьба увела его в царство Аида.
Нынче там царь Алкиной правил мудростью, данной от бога.
В дом к нему сразу вошла светлоокая дева Афина,
Сердцем заботясь: скорей в дом родной возвратить Одиссея.
[15] В дивную спальню она поднялась, где спала сном покойным
Дева, что видом своим, стройным станом – богине подобна.
То Навсикая была, дочь царя Алкиноя, героя.
Там же прислужницы две, что Харитам подобные юным,
Спали с обеих сторон возле запертой двери блестящей.
[20] К ложу царевны тогда лёгким ветром она подлетела,
И над её головой тихо встала богиня Афина,
Дочери образ приняв морехода Диманта, с которой
Сверстницей дева была и которую очень любила.
В виде таком спящей ей так богиня Афина сказала:
[25] «О, Навсикая, видать, родила тебя мать беззаботной!
Ты не печёшься совсем об одеждах нарядных и светлых!
Скоро день свадьбы твоей! Ты должна быть одета нарядно,
Так же и те, кто тебя поведёт к жениху молодому.
Доброе имя себе мы опрятной одеждой заслужим;
[30] Рады и мать, и отец за детей, что прилично одеты.
Ну же, вставай! И с утра на реку все стирать собирайтесь!
Я вместе с вами пойду, помогу, чтоб скорей сделать дело.
В девах недолго уже незамужней тебе оставаться:
Сватают много тебя женихов из родов знаменитых
[35] В крае феаков, где ты и сама из знатнейшего рода.
Встань же с зарёй и проси у отца многославного, чтобы
Мулов с повозкой велел снарядить. И сложи на повозку
Платья нарядные все, пояса, покрывала, повязки…
Да и самой чтоб пешком не идти: то тебе неприлично, –
[40] Путь к водоемам от стен городских утомителен, долог».
Так ей сказав, унеслась светлоокая дева Афина
Вновь на Олимп. Говорят, там дома богов вечны, как боги,
Их не тревожат ветра́, не страшны им холодные ливни,
Или метели зимой белоснежной. Лазурное небо
[45] Вечно безоблачно там, и сиянием вечным блистает.
Там для блаженных богов в наслаждениях дни все проходят.
Вот и Афина туда унеслась, дав совет свой царевне.
Эос тогда поднялась златотронная, и Навсикаю
В дивной сорочке легко пробудила. Та, сну удивляясь,
[50] Быстро пошла, чтоб скорей ей увидеть родителей милых,
И рассказать им свой сон. Мать с отцом она в зале застала.
Перед огнём очага мать сидела, с ней рядом – служанки;
Пряли все, пряжа была цвета «пу́рпур морской». А в дверях же
Встретился ей и отец: на совет он собрался старейшин;
[55] Был он туда приглашён от знатнейших родов феакийских.
Близко к отцу подойдя, Навсикая с улыбкой сказала:
«Милый отец мой, вели дать повозку мне крепкую, чтобы
В ней я всё наше бельё уместила, которое нужно
Выстирать; да и сама на реку я поеду в повозке.
[60] Ведь и тебе надлежит заседать на высоких советах
Наших почетных вельмож только в чистой опрятной одежде.
Также ты пять сыновей воспитал и поднял в своём доме.
Двое женаты уже. Трое ж младших – цветут, созревают,
На хороводы ходить хотят в чистой опрятной одежде.
[65] Так что приходится мне и об этом заботиться тоже».
Так говорила она. О желанной же свадьбе ей было
Стыдно отцу помянуть. Он всё понял и сам, и сказал ей:
«Дочка, ни в мулах тебе и ни в чём нет отказа. Ступай же;
Я прикажу, что б рабы заложили большую повозку
[70] Быстроколёсную; и чтобы кузов в ней был для поклажи».
Так он сказал, и рабам дал приказ, и они исполняли:
Вышли немедля во двор, снарядили повозку под мулов;
Мулов в неё запрягли крепконогих, легко чтоб катили.
Из бельевой нанесла Навсикая нарядной одежды,
[75] В кузов сложила её на шлифованной гладко повозке.
Мать много всякой еды принесла ей в плетёной корзине,
Мех, что из шкуры козы, с благородным вином подала ей,
Сладостей разных дала. И царевна взошла на повозку.
Мать ей дала и сосуд золотой с благовонным елеем,
[80] После купания чтоб натереться и ей, и служанкам.
Вот Навсикая взяла гибкий бич и блестящие вожжи,
Мулов стегнула бичом и, зацокав, они побежали
Рысью проворной, везя и царевну к реке, и одежду.
Вслед за повозкой, спеша, и служанки пошли молодые.
[85] Скоро достигли они устья дивной реки многоводной.
Были устроены там водоемы: вода в них обильно
Светлым потоком текла и нечистое всё отмывала.
При́были к месту когда, распрягли утомившихся мулов,
И отпустили пастись у реки: на зеленых просторах
[90] Сочно-медвяной травой насыщаться. Потом уж с повозки
Сняли они всё бельё, побросали на дно водоёма,
Долго топтали его, соревнуясь в проворстве друг с другом.
Так грязь с белья удалив, его мыли, потом полоскали,
И ряд за рядом затем на камнях на сухих расстилали
[95] Там, где морская волна камни берега вымыла чисто.
Кончив работу, они искупались, натёрлись елеем,
Сели на мягкой траве у реки, веселясь, за обед свой.
Ну а бельё всё сушить предоставили яркому солнцу.
Вот, насладившись едой, со служанками вместе царевна
[100] В мяч захотела играть. Сняли все головные уборы;
И Навсикая пошла впереди белорукая с песней.
Ловлей в горах веселясь, стрелоносная так Артемида
Многовершинный Тайгет и крутой Ериманф обегает,
Радуясь вепрям лесным и пугливым, но быстрым оленям;
[105] Следом и нимфы полей, вечноюные дочери Зевса,
Всюду за нею спешат. Лета с радостью смотрит на это:
Дочь её выше их всех и прекрасней; легко между ними, –
Сколь ни прекрасны и те, – распознать в ней богиню Олимпа.
Так же своей красотой всех подруг затмевала царевна.
[110] Стали они, наконец, собираться домой: сытных мулов
Снова к ярму подвели; всю собрали сухую одежду.
Новая мысль тут пришла светлоокой богине Афине:
Как Одиссея поднять ото сна, чтоб царевну увидел,
И чтобы в город она проводила его, к феакийцам.
[115] Вот мяч упругий в броске послала Навсикая служанке,
Но промахнулась, и мяч улетел прямо в омут глубокий.
Громко все вскрикнули. Тут Одиссей боговидный проснулся.
Быстро поднявшись, он стал размышлять и рассудком, и сердцем:
«Горе! В какую страну, и к какому народу попал я?
[120] К диким, лихим племенам, что надменны и правды не знают?
К богобоязненным ли, что приветливо гостеприимны?
Кажется, девичий мне громкий голос послышался близко.
Нимфы ли это шалят здесь, владелицы гор крутоглавых,
Влажных, душистых лугов и истоков речных потаённых?
[125] Или же я, наконец, человеческий голос услышал?
Впрочем, пойду-ка я сам, посмотрю, и тогда уж узнаю».
Это сказав, из кустов Одиссей несравненный поднялся.
Вот мускулистой рукой наломал он себе свежих веток,
Густо покрытых листвой, и прикрыл части тела срамные.
[130] Вышел он. Так же в горах обитающий лев, гордый силой,
В ветер выходит, и дождь на охоту, сверкая глазами,
И на быков и овец он бросается в поле, или же
Ловит оленей в лесу, или голод его заставляет
Малых ягнят похищать или даже врываться в жилища.
[135] Так Одиссей из кустов вышел голым почти. Принуждён был
В виде таком подойти к девам он, заплетённым красиво.
Был он ужасен: покрыт весь морскою засохшею тиной.
В страхе все бросились прочь, вверх по берегу, спрятаться в скалах.
Но Алкиноева дочь не покинула места: ей в сердце
[140] Смелость Афина влила, уничтожив в нём робость и трепет.
Встала она перед ним. Одиссей же не знал, что приличней:
Пасть и колени обнять юной деве прекрасной с мольбою;
Иль, на почтительном встав расстоянье, молить, чтобы дева,
Сжалясь, одежду дала и сказала, какой рядом город?
[145] Так размышляя, решил, наконец, он, что будет приличней
Ласково, кротко молить, на почтительном встав расстоянье,
Чтоб не обидеть её, вдруг припав к её стройным коленям.
Тут обратился он к ней с мягким, кротким, рассчитанным словом:
«Ноги твои, госпожа, обнимаю, богиня ты, нет ли!
[150] Если же ты из богинь, из владычиц огромного неба,
То с Артемидой тебя, с меткой дочерью Зевса великой
Только и можно сравнить станом стройным и ликом прекрасным…
Если ж из смертных ты жён, чья судьба на земле жить до срока,
То, значит, трижды блажен твой отец, также мать твоя – трижды,
[155] Также – и братья твои! Ведь с каким наслажденьем и счастьем
Видят они каждый день как ты дома цветёшь перед ними,
И восхищённо глядят, как, смеясь, ты идёшь в хороводах.
Будет блаженнее всех тот из смертных, который сумеет
В дом тебя свой привести, превзойдя конкурентов дарами.
[160] Я никогда не встречал никого среди смертных, кто был бы
Столь же прекрасен, как ты. Я смотрю на тебя с изумленьем.
В Делосе только лишь, там, где алтарь Аполлона воздвигнут,
Видел такую же я молодую и стройную пальму.
В храме я случаем был, в окружении спутников верных,
[165] Лишь по пути. Путь же тот мне принёс много бед и лишений.
Долго стоял я тогда, изумляясь, ту пальму увидев,
Так как такой красоты я ещё не встречал у деревьев.
Так изумляюсь тебе! Но, любуясь тобой, не решаюсь
Тронуть колени твои. Несказанной бедой я постигнут.
[170] Только вчера удалось, на двадцатый лишь день, избежать мне
Моря бушующих волн: долго так мною бури играли,
Гнали меня день и ночь от Огигии острова. Здесь же
Брошен я был, наконец, богом к новых несчастьям: не скоро,
Верно, конец им придёт; много мне их назначили боги.
[175] Сжалься, прошу, госпожа! Испытавший немало несчастий,
К первой с молитвой к тебе обращаюсь. Никто не знаком мне
В этом далёком краю, в вашем городе. Ты укажи мне
В город дорогу, и дай мне прикрыть обнаженное тело
Хоть лоскутом ткани той, чем укрыто бельё на повозке.
[180] Пусть тебе боги дадут всё, чего ты сама пожелаешь,
Мужа по сердцу и дом изобильный, в семье мир и счастье!
Нет ничего на земле лучше дома, счастливого в браке,
Где бы и муж, и жена жили только в любви и согласье,
Радость питая друзей, а у недругов зависть питая,
[185] Счастье питая своё, обретая тем славу в народе».
Тут Навсикая ему белорукая так отвечала:
«Странник! Я вижу, что ты и разумен, и родом из знати.
Зевс же по воле своей шлёт с Олимпа нам счастье и горе,
Сколько захочет кому, не смотря на то: знатен ли род наш.
[190] То, что послал он тебе, должен вытерпеть ты со смиреньем.
Если достигнуть ты смог края нашего, хочешь в наш город,