Десять лет назад
Предупреждение. В этой главе присутствуют недетализированные сцены жестокости (убийство и признаки насилия). Автор выступает против насилия, однако эта сцена является важной частью истории, так как повлияла на становление характера и жизнь главной героини, и вычеркнуть ее из книги невозможно.
Рада услышала жуткий крик, и с того момента пошел обратный отсчет ее жизни.
В тот вечер она с коромыслом на плечах возвращалась домой. Матушка послала Радиславу за водой, и девочка, переводя сбившееся дыхание, поднималась в горку на отшибе, где стояла их изба. Едва ли кто-то, кроме нее, услышал крик. А если соседи и услышали, то не поспешили бы на помощь. В Сосенках, их деревне, поговаривали, что матушка Рады связалась с темными силами, хотя на деле она всего-то сдружилась с лесной отшельницей, которую считали колдуньей.
Крик повторился. Он смешался с воем ветра, и Рада застыла на месте. Коромысло больше не ощущалось тяжким грузом, усталость исчезла, но кокон страха обернул девочку, не позволяя ей двигаться. Ужас ледяной водой окатил тело. Рада отмерла, лишь когда он опустился до самых пят и ушел в землю. Тогда она вновь шумно задышала, скинула ведра и, подобрав подол сарафана, побежала домой.
Сердце отбивало оглушающие удары, как гром в грозу.
– Матушка! – закричала Рада, толкая дверь избы.
Девочка едва не споткнулась на непривычно грязном пороге. Чьи-то большие сапоги оставили лужи и темные следы на полу.
– Рада, беги! – услышала девочка, не успев поднять взгляда.
Снова ступор. Радислава сжала пальцы на ручке двери, вцепившись в нее, как в оружие, и не смогла сделать и шагу назад. Пахло кровью и застарелым потом. В доме были чужаки. Один из них дал матушке пощечину и швырнул ее на пол. Она упала ничком и застонала. Другие мужчины держали сестер. Их, двух девушек на выданье, склонили над столом и заломили руки за спину. Рада не сразу поняла, почему у них задраны сарафаны, почему сестры морщатся и стонут сквозь всхлипы. Потом догадалась: точно так же дворовый кобель стоял над сукой, а после у них появились щенки.
И снова ледяной страх превратил тело в обездвиженную статую.
Порыв ветра ударил Раду в спину, напоминая, что выход рядом. Один из мужчин, высокий и толстобрюхий, поднял девочку над полом за шиворот рубахи и осмотрел ее.
– Жаль, мелкая какая. Дочка твоя? – хмыкнул он.
Другой потянул матушку за волосы, заставляя посмотреть на девочку. Мать постаралась закрыть лицо руками, чтобы не пугать Раду, но та увидела и разбитые губы, и кровь из носа. Матушка дрожала. Пыталась, наверно, храбриться, да только лиходеи быстро выбивали из нее смелость. Мама молчала. Она, быть может, и ответила бы, но в дальнем углу избы в люльке заплакал младенец. Мужчина откинул Раду в сторону, как котенка, и она сжалась возле ножки стола. Рука старшей сестры безвольно свесилась рядом. Лиходей уверенно направился к люльке.
– Стой! – закричала матушка.
Она попыталась подняться, но чужаки задержали ее: схватили за плечи, и мать, еще стоя на коленях, упала вперед на пол. Рада не знала, что злодеи сделают с младенцем, и защитить его не могла.
– Феденька! – всхлипнула девочка и обхватила колени руками. Сильнее прижалась к столу, ощущая, как угол впивается в спину.
– А, Федор Федорович Белолебедь? – улыбнулся мужчина. – Племянник мой?
Непривычная, слишком сложная и мелодичная для деревни фамилия резанула слух девочки. Простой люд не носил фамилий, а у Федотки не было даже отчества, и младенец стал для соседей еще одной причиной избегать семью Рады. «С колдуньей водится! Да, видать, ребенка от лешего нагуляла! Тьфу, сила нечистая!» – не раз девочка слышала подобные слова то от бабки с ближайшего двора, то от деревенского старосты. Грязные слухи о матушке, словно сор, сыпались отовсюду. Правды Рада не знала. Не хотела знать и сейчас – только не от этого лиходея, что проник в дом, истязал матушку и сестер.
– Хороший вырос бы, – все с той же улыбкой продолжал мужчина, невзирая на плач младенца. Он поправил одеяло в люльке, плач стал тише, и Рада поняла – душегуб накрыл брата с головой. – Да не в той семье родился. Не вырастет.
– Не трогай! Пусти! Все отдам! – закричала матушка. Слезы уже не текли, высохли, а губы побелели.
Мужчина прижал одеяло рукой. Плач стал еще тише.
– Отдам, забери все! – почти визжа, молила матушка. – Забери!
– Конечно, отдашь. – Душегуб был спокоен. – Все заберу, что мое по праву.
Под женские крики он дождался, пока младенец затихнет. Рада тоже затихла. Голова кружилась, хотелось замертво упасть, а проснувшись осознать, что все – лишь жуткий сон. Девочка услышала шаги. Грязные сапоги направлялись к ней, и Рада сильнее обхватила себя руками, пытаясь спрятаться. Она завизжала, почувствовав резкую боль: мужчина поднял ее за волосы.
– Забери грамоту, Белолебедь, – прошептала матушка. – В подполе. И уходи. Наследство твое будет.
Лиходей опустил девочку на пол, на сей раз медленно и осторожно, чтобы она не ударилась. Погладил по волосам. Это движение лишь сильнее напугало Раду – так мужчина будто бы удерживал ее при себе. Хотелось отбросить его руку и поправить волосы, но она лишь покорно стояла на месте, с брезгливостью перенося прикосновения. От того, кого мать назвала Белолебедем, приторно разило потом и цветами, запахом которых любили брызгаться богачи и приближенные князя.
– Где подпол? – спросил мужчина.
Матушка указала, и он сделал знак одному из своих помощников, чтоб спустился и нашел грамоту. Когда тот поднялся обратно, в руках у него был свернутый пергамент. Такие вещицы Рада видела лишь в граде и едва догадывалась об их предназначении. А уж как грамота попала к матушке и что за ценность имела для лиходея – даже предположить не могла.
Мужчина развернул документ. Кивая, пробежался по нему взглядом. Матушка тем временем с тревогой смотрела на дочерей: на Раду, которая пыталась незаметно убрать голову из-под руки лиходея, и на сестер, что неподвижно лежали на столе и иногда всхлипывали. Они молчали. Казалось бы, все кончено, и злодей получил, что хотел. Но, видно, бумага в его руках – не все, за чем он пришел. Именно это Рада прочитала во взгляде матушки.
Мужчина свернул грамоту и обратился к сообщникам:
– Заканчиваем.
Те направились к сестрам. А главарь – к матушке. Он занес ногу и грязным сапогом толкнул ее в грудь, прямо в открытый подпол. Рада услышала глухой стук и первым делом подумала, что едва ли отстирает матушкин сарафан. Дрожь, охватившая тело, вернула девочку к ясному сознанию, и она поняла, что надо бежать. Мужчины отвлеклись, и Рада рванула к двери. Слетела с крыльца, пересекла двор, затоптав цветы на поляне. До соседских домов рукой подать, всего-то надо спуститься с холма. Под вечер улица опустела, и никто из деревенских не видел девочку. Кричать не получалось – горло сдавило, дыхание остановилось, как под одеялом в люльке. Рада слышала шум погони, но старалась о нем не думать. Еще немного, и она добежит. Она юркая, успеет.
Маленькая девочка двигалась ловко, но все же не столь быстро, как взрослый мужчина. Рада оступилась и повалилась на землю. Сарафан мигом впитал вечернюю росу. Не успела девочка встать, как лиходей нагнал ее. За плечо развернул к себе. Лезвие в его руках отразило темнеющее небо и вошло в грудь Рады. Мужчина выдернул нож и отпустил девочку.
Несколько мгновений она, корчась от боли, смотрела, как он удалялся, а потом закрыла глаза.
Когда Рада очнулась, мужчина уже исчез. Небеса стали темными, как черничное варенье, но закат почему-то не ушел. Желто-оранжевые всполохи пересекали черную гладь, и девочка не сразу поняла, что видит огонь. Горел ее дом. Горело и нутро Рады. Хотелось выть от боли, но наружу просачивался лишь кашель. Отхарканная кровь текла по подбородку и шее. Не было травы вокруг, не было деревьев и соседских домов, – окружающий мир покрывался смолью. В ушах звенело. Заметили ли уже соседи пожар, спешат ли на помощь? И осталось ли, кому помогать?
Мокошь отрезала нить.
На той минуте жизнь Рады оборвалась.