Из окон его апартаментов старинного, по американским меркам, поместья, расположенного на Лонг-Айленде, был виден роскошный парк. «Роскошный» – это по здешним представлениям, а на взгляд Леонида – почти искусственный в своей прилизанной красоте. Поместье они с Джиной приобрели год назад – за сумму, о величине которой лучше всего было не думать, особенно сейчас, сегодня… И, в отличие от большинства своих соседей, поселились здесь постоянно.
Сейчас, в этот то ли поздний, то ли ранний час парк был не виден, лишь угадывался в заоконной полутьме. Но даже если бы день был в разгаре, Леонид Славский все равно не увидел бы его, несмотря на то что, стоя у окна своей спальни, производил впечатление человека, напряженно вглядывающегося в даль. На самом деле он был настолько глубоко погружен в свои мысли, что не только ничего не видел, но даже не слышал голоса своего камердинера, с должным почтением докладывающего ему о том, что личный лимузин господина «Слаффски» подан.
И на почтении, и на том, чтобы должности слуг в точности соответствовали староанглийскому «протоколу», настояла Джина, помешанная на Старом Свете: правда, не на современном, а, как подозревал Леонид, приблизительно времен королевы Виктории… Ни к чему этому он так и не сумел привыкнуть, как не привык и к своему американскому имени «Люк», которым его называла жена и близкие знакомые: «Леонид» и даже просто «Леня» для здешнего англоязычного народа являлось словом практически непроизносимым.
В своих личных апартаментах Славский ночевал редко, всякий раз долго и трудно изобретая предлог, под которым оставлял Джину на ночь одну, на ее половине особняка, к чему она относилась, несмотря на десятилетнее супружество, крайне болезненно. Впрочем, и здесь, в собственной спальне, жена его не отпускала из-под своего присмотра: прямо напротив кровати Леонида висел ее портрет, написанный несколько лет назад каким-то поляком с фамилией, которую Леонид так и не запомнил, несмотря на то что Джина уверяла, будто художник – чуть ли не мировая знаменитость и вообще гений. К живописи Славский был глубоко равнодушен, но одна деталь в памяти все же застряла: поляк работал в стиле гиперреализма. И едва глянув на портрет жены, он тогда понял, что ненавидит этот самый гиперреализм всей душой: Джина на полотне была не просто похожа на себя реальную – узкое длинноносое лицо, поджатые и оттого почти невидные губы, густые рыжие волосы до плеч. Художник, выписавший каждую деталь ее лица, каждую едва заметную морщинку и веснушку, ухитрился одновременно создать портрет, казалось, самой натуры Джины, передать каким-то чудом самое ненавистное для Леонида: не только его жену, но и потаенную суть их взаимоотношений…
Они познакомились, если это можно назвать знакомством, в первый же год приезда Славских в Штаты: Джина Кауфман была самой некрасивой и самой богатой студенткой университета, куда оба они поступили одновременно. На том, чтобы Леонид избрал специальность «Экономика и банковское дело», настоял его отец, преподававший на другом факультете. И таким образом, сам того не подозревая, определил дальнейшую судьбу сына.
Спустя полгода весь факультет знал, что Джина, дочь владельца целой сети ювелирных магазинов, опутавшей едва ли не все Штаты, до полного умопомрачения влюблена в «этого русского» и бегает за ним, словно собачка за хозяином. Сам Леонид почти никакого значения чувствам убийственно некрасивой, пусть и богатой, американки не придавал, разве что жалел эту нелепую рыжую девчонку и в редкие свободные часы снисходил до общения с ней. Джина была к тому же исключительно навязчивой особой. А что касается Леонида, то ему и вовсе было тогда не до романов: отчаянно скучавший по Москве, а более всего по оставленным там друзьям, Славский был намерен в первую очередь осуществить их общий проект. Не потому, что их договор оформлен почти документально, а потому, что надеялся таким образом и ребят перетащить сюда, за океан, где Леонида почти с самого начала преследовало чувство какого-то по-особому тоскливого одиночества.
Первое, что он сделал, – разместил на домене университета «Розочку» и… принялся ждать, когда же объявится покупатель на эту несомненно оригинальную, талантливейшую разработку… Увы! День шел за днем, неделя за неделей, а затем и месяц за месяцем, и – ничего не происходило. Совсем ничего! Как же так?… Поделиться своим недоумением Леониду было решительно не с кем: он очень быстро понял, что обзавестись в университете хотя бы каким-то подобием друзей невозможно: улыбчивые и приветливые американцы за своим «Хау-ду-ю-ду?…» прятали какое-то, с его точки зрения, просто нечеловеческое равнодушие к чужим проблемам, горестям, да и радостям тоже. Его попытки сблизиться с парой однокурсников привели к тому, что Леонида просто-напросто начали сторониться. Поведение Славского в глазах этих ребят выглядело, как минимум, странным: делиться с окружающими неприятностями здесь считалось чуть ли не нарушением элементарных приличий. А неприятности не замедлили объявиться.
Вскоре администрация университета попросила Славского закрыть сайт «ROZA», дабы не перегружать сеть. Своих денег, к тому же немалых, чтобы открыть собственный ресурс, у него, разумеется, не было и быть не могло. А отец, даже если бы у него они были, никогда в жизни на это не пошел. Впрочем, и у отца всего, что он зарабатывал, хватало разве что на более-менее достойное содержание семьи. Казалось, ситуация сложилась тупиковая: как выяснилось, не только в России, но и в Америке несомненно талантливая разработка никому не нужна. Так же, как и сам Славский с его проблемой не нужен никому, кроме… Конечно же, кроме Джины, продолжавшей таскаться за ним по пятам.
Поначалу преданный собачий взгляд девчонки его откровенно раздражал: ну что она, эта уродина, в нем такого нашла, чтобы превращать себя, а заодно и Леонида, чуть ли не в посмешище всего факультета?! Потом он как-то притерпелся, привык, а позже, когда затею с «Розочкой» постиг крах, Джина оказалась единственной, кто всерьез не просто сочувствовал Славскому, но и к самой идее программы отнесся всерьез. Он не заметил, как и когда начал делиться со своей рыжей обожательницей и всей этой историей, и собственным одиночеством, подолгу рассказывая Джине о московской жизни, о своих друзьях, по-настоящему талантливых, даже гениальных, о школьных годах – самых лучших в его жизни.
Джина слушала внимательно, заинтересованно, всякий раз удивляя его редкими, зато исключительно существенными вопросами. Спустя еще полгода, когда начался летний семестр – во время предшествовавших ему каникул Леонид с девушкой не виделись, – она буквально с первых минут встречи потрясла Славского своим предложением… Зная Джеремию Кауфмана со всей его прижимистостью, высокомерием и цинизмом как облупленного, Леонид и по сей день не мог понять, каким образом Джине удалось уломать своего отца, нынешнего тестя Славского, на то, что неизбежно должно было выглядеть в его глазах обыкновенной авантюрой.
Почему Джеремия пошел на это? Из любви к единственной дочери? Вряд ли!.. Никакой особой любви к ней со стороны папаши Славский за все прошедшие десять лет так и не приметил. Более того, Кауфман, мечтавший о сыне, наследнике его ювелирной империи, так и не простил ни жене, ни дочери того, что Джина родилась девчонкой, к тому же еще и некрасивой – к слову сказать, точной копией самого Джеремии.
А может быть, он заранее решил, что Славский, который наверняка окажется в итоге в ловушке, это единственная возможность выдать Джину замуж?
Был и еще один вариант: осторожный Кауфман за спинами молодых людей вполне мог обратиться к специалистам и проэкспертировать «ROZA», а мнение экспертов здесь решающее.
Да, Леонид мог тогда отказаться от предложенного Джиной заема в сто тысяч долларов на раскрутку программы, мог! И в то же время – не мог: где-то там, в Москве, свято верили в благословенную Американскую Мечту его друзья, потерю которых он ощущал в первые годы жизни в Штатах столь остро и болезненно. А сто тысяч, почти немыслимая для русского уха сумма, была как раз той, которой затем хватило на то, чтобы открыть собственный ресурс в поисковой системе «Googee», и теперь уже оставалось не только терпеливо ждать, но и проталкивать драгоценную «Розочку», привлекая к программе внимание специалистов всеми доступными способами…
Заем был дан Славскому ровно на два года. Успех пришел через четыре. К тому моменту почти три из них он был женат на Джине: если Джере-мия, ввязываясь в «авантюру», рассчитывал купить мужа для единственной дочери, он не ошибся. Если Джеремия, заручившись мнением экспертов, рассчитывал к тому же выдать Джину замуж выгодно, он тоже не ошибся. Конечно, Кауфман мог обеспечить не только дочь на всю оставшуюся жизнь, но и внуков, и правнуков. И у Джины свои деньги, разумеется, были – огромное состояние, доставшееся от матери, не считая теперь уже почти миллиарда, принесенного им с мужем «Розочкой».
Однако Джеремия, так и не заполучивший вожделенного наследника, желал иметь не просто зятя, а зятя, способного, когда его самого не станет, не просто сохранить, но и приумножить семейный капитал. Впрочем, жить Кауфман собирался еще долго, несмотря на свои семьдесят с хвостиком, и не сомневался в том, что внуков дождется, хотя десять лет брака его дочери ожидаемых результатов пока не дали. В крайнем случае Джина, несмотря на то что была не наследником, а всего лишь наследницей, голову на плечах имела: по прошествии времени ее отец не мог этого не признать. И деньги любила, умела приумножать ничуть не хуже Дже-ремии…
А вот зять его довольно быстро разочаровал: типичный «русский еврей» из тех, которых у них в Штатах справедливо считают «блаженненькими»! Спасибо Господу Богу, что хоть стихов не пишет, как некоторые, вообще литературой не балуется, – увлечение бесполезной словесностью отец Джины глубоко презирал. Впрочем, в бизнесе зять все равно мало что понимал! Хорошо хоть умной головы его дочери хватает и на дела мужа, и на то, чтобы вникать в дела отцовской корпорации! Жаль, что до сих пор она никого не родила, однако доктора уверяют, что с обоими супругами в этом отношении все в порядке, а время впереди еще есть…
– Миста Люк… – Леонид наконец услышал голос слуги и, слегка вздрогнув, отвернулся от окна. Пора было ехать в аэропорт, Ромкин самолет должен прибыть через два с половиной часа.
То, что к ее мужу прибывает в гости один из его легендарных московских друзей, Джина, конечно, знала. Но о том, что прилетит он не просто в гости, они друг с другом не обмолвились ни единым словом. Леонид просто-напросто так и не придумал, каким образом сказать об этом жене, а она… Когда-то, давным-давно, он рассказывал ей об истории программы «ROZA», кажется, и о соглашении между ним и ребятами тоже говорил. Однако, судя по тому, что Джина молчит, она давным-давно об этом успела забыть.
Леонид Ильич Славский глубоко вздохнул, кивнул камердинеру и шагнул вслед за ним к дверям, с горечью подумав о том нелегком разговоре, который предстоит им с Ромкой, возможно, даже сразу после первых объятий. Как-то Роман прореагирует на его предложение?… Все-таки пятнадцать лет прошло, целых пятнадцать лет!
Покидая роскошное поместье, с тем чтобы отправиться в аэропорт, Леонид не подозревал о двух вещах. Во-первых, о том, что его жена в этот момент не только не спала, но вообще не лежала в постели, а, вполне одетая для выхода из дома, задумчиво прогуливалась по своему будуару, ожидая, когда лимузин мужа покинет территорию поместья.
Во-вторых, о том, что об их соглашении, а главное, что основным автором «ROZA» является вовсе не ее супруг, она не забыла… Джина таких вещей не забывала никогда. В отличие от Леонида, никакого уныния она не испытывала, а пребывала в состоянии вполне делового подъема, характерного для миссис Слаффски на старте очередной затеваемой ею операции, связанной с бизнесом. Особенно когда речь шла о приумножении или тем более охране капитала.
Джина подошла к зеркалу, пристально взглянула на свое лицо, к некрасивости которого привыкла и даже успела с ней смириться. Сейчас, однако, упомянутая некрасивость сглаживалась особым, почти кошачьим блеском ее небольших зеленоватых глаз, отчего они казались и больше, и ярче. Улыбнувшись собственному отражению, она развернулась в сторону двери, ведущей из будуара в спальню: как раз вовремя, чтобы обнаружить входившую в нее пожилую негритянку – горничную, преданно служившую своей хозяйке последние восемь лет.
– Мистер Люк уехал, – сухо доложила та, на дух не переносившая Леонида. И слегка улыбнувшись, добавила: – Ваша машина, миссис Слаффс-ки, ждет вас, как и было приказано, со стороны нижней веранды, у эркера…
С точки зрения Виктора Александровича Банникова, его нынешняя секретарша Наталья была лучшей из череды своих предшественниц. Конечно же, он с ней спал, то бишь занимался любовью непосредственно в комнате отдыха, смежной с его кабинетом, а то и вовсе в самом кабинете, на длинном столе для заседаний, примыкавшем к рабочему.
И, вне всяких сомнений, лучшим из комплиментов, которые она слышала от своего шефа, если не считать смачного, почти отеческого поцелуя в финале соития, была двусмысленная фразочка из безграмотной попсовой песнюшки: «У меня мурашки от моей Наташки…» Тем не менее никаких попыток нарушения субординации и «протокола» в промежутках между совместными утехами за ней не числилось. Опять же – в отличие от ее предшественниц.
Тем более поразительным явлением было появление Наташи в его кабинете в самый разгар крайне неприятного делового разговора со вторым заместителем генерального без какого бы то ни было предупреждения. Дверь просто-напросто распахнулась, причем настежь, едва не стукнувшись об «евростену», и девушка возникла на пороге, бледная, с дрожащими губами, готовая разреветься…
– В чем дело?! – рявкнул и без того выведенный из себя Банников. Разговор со вторым замом действительно был пренеприятнейший: основной контракт, на который он возлагал огромные надежды и который должны были вот-вот подписать, явно пролетел, как фанера над Парижем… Гигантскому алюминиевому заводу из Сибири конкуренты предложили куда лучшие условия. Из таких, которые он позволить себе в последний год просто не мог…
– Пр-ростите… – У Наташи на глазах действительно показались слезинки. – Он… Он говорит, если я вас с ним не соединю, он м-меня ув-волит…
Виктор Александрович округлил брови и примерно секунду смотрел на девушку, ничего не понимая, потом нахмурился:
– Кто?
– Бакашин какой-то… Ой, нет, Баканин…
– Ч-черт… Спятил он, что ли?! – Виктор Александрович все еще зло поглядел на Наташу и нехотя буркнул: – Соедини…
Девушка моментально исчезла, на этот раз осторожно и бесшумно прикрыв за собой дверь, и почти сразу телефонный аппарат на столе Банникова ожил.
– У тебя что, пожар?! – Виктор Александрович не счел нужным поздороваться с Алексеем.
– Что-то вроде! – В голосе друга слышалась тревога. – Прости, если не вовремя, но мобильный ты отключил… Словом, Ромка пропал!
– То есть? – На лице Банникова отразилось недоумение. – Как это – пропал?
– Два часа назад звонил Славка из Штатов: Роман в Нью-Йорк не прилетел! Он вообще на этот рейс, как выяснилось, не регистрировался. Это уже я по своей инициативе выяснил!..
– Ты хочешь сказать, что после вчерашнего он просто-напросто проспал? Но я же специально, чтоб не было накладок, такси ему заказал… Слушай, что за черт?!
– Вот и я о том же!
Виктор нахмурился и невидящим взглядом вперился во второго зама.
– Ни хрена он не проспал! Во-первых, я звонил Марте, таксист к ним и правда приходил, только Ромка к тому моменту уже отбыл из дома собственным ходом. Во-вторых, если бы что-то не вышло со временем, он что, не позвонил бы тебе или мне? Вить, мне здорово не по себе…
– Да брось ты… – неуверенно произнес Банников. – Ромка такой амбал, а если учесть Чечню…
– Сам знаешь, и на старуху бывает… Вот черт, ты прям как мой отец, тот то же самое сказал…
– Кстати, о твоем отце: он гость отставной, но все же эмвэдэшник, он что, не может своим позвонить, чтобы… Да нет, не может быть, чтоб с Ромкой…
– Отец уже позвонил, говорит – выясняют, – перебил его Алексей. – Я, собственно говоря, надеялся, вдруг ты что-то знаешь… Выходит, еще меньше моего. Извини, что оторвал от дел!
– Да брось ты… Если что-то прояснится, звони, мобилу я сейчас включу…
Банников положил трубку, продолжая пристально смотреть на своего зама по-прежнему отсутствующим взглядом.
Тот неловко поерзал на своем стуле и наконец нерешительно поинтересовался:
– Виктор Александрович, что-то случилось?…
– А?… – Взгляд его шефа стал более осмысленным, он нахмурился: – Будем надеяться – ничего серьезного… В отличие от того, что произошло у нас! Ты, Валентин Петрович, сдается мне, уже со вторым подряд клиентом не в силах договориться?
Валентин Петрович, и без того бледный в результате предыдущего разговора, позеленел:
– При чем тут я? – В его голосе звучала подлинная обида. – Что я могу сделать, если Колесников (речь шла о финансовом директоре) не в состоянии выбить приличный кредит?… А без кредита мы, сами знаете, как без рук сейчас! За ту цену, которую предложили заводчикам эти суки из «Ин-тера», поставлять ни компы, ни программное обеспечение тем более мы не можем, прямой убыток, – вот же, все документы я подготовил! – Заместитель пододвинул поближе к Банникову раскрытую папку. – Так при чем тут, спрашивается, я?
Шеф молчал, думая о чем-то своем, и, к удивлению Валентина Петровича, явно не о погоревшем контракте. Пауза получилась длинной. Наконец Банников вздохнул, отодвинул от себя документы.
– Ладно, иди, будем думать… Скажешь Колесникову, чтобы зашел ко мне часа в три… Нет, в половине четвертого: есть у меня одна мыслишка насчет кредита… Заводчикам пока не отказывай, пусть думают, что на новые условия мы пойдем. Все, свободен!
Между тем, переговорив с другом, Алексей Сергеевич Баканин, наверное, в третий раз за утро позвонил отцу:
– Ну что?
– Ничего! – Генерал был явно не в духе. – Как тебе известно, скоро только котята родятся! Ребята два часа назад только в Шереметьево выехали… Звонили мне минут пять назад, на регистрации он точно не объявлялся… Девушки там приметливые, по снимку опознали бы тут же. Не скажешь, какого лешего вы это все вообще затеяли?!
По тому, как взорвался Сергей Иосифович, Алексей понял, что в отличие от предыдущего разговора отец успел пересмотреть свое отношение к Ромкиному исчезновению. Просто так человек, да еще такой, как Белецкий, раствориться в воздухе не может, значит…
– Лично я ничего не затевал, – сдавленно произнес Алексей. – Ты мне лучше скажи, что, с твоей точки зрения, могло случиться?
– Что-что… Да что угодно! – Генерал продолжал злиться, и это было плохим, очень плохим признаком. Помолчав, он продолжил: – Пару лет назад, по-моему, в четвертом году, так или почти так, пропал один летчик… Ехал он, правда, из Шереметьева в Москву, а не наоборот, – после рейса…
– Что за летчик?
– Прилетел с посадкой в Средней Азии… В последний раз его видели, когда садился в машину явного «левака»: за рулем баба была, блондинка. Ну и все!
– Что – все?
– А то!.. Труп только через два месяца нашли, когда снег в лесопосадке, которая вдоль трассы идет, стаял: убит был из «макарова» старого образца, ствол там же обнаружили… Позже выяснилось, летчик к наркотрафику отношение имел…
– Пап, – внезапно охрип Алексей, – ты это к чему?
– К тому, – жестко сказал генерал, – что, если Ромку твоего и впрямь того… Скорее всего, обнаружить это удастся не скоро…
Этот день у Алексея Баканина вообще выдался каким-то горько-мутным, дурным. После разговора с отцом работа валилась из рук. О чем говорили на послеобеденном совещании у Генерального, спустя пять минут после того, как освободился, он не смог бы вспомнить и под угрозой смертной казни. Перед глазами у Баканина неотступно маячила Мартуся – ее нежное, испуганное лицо с широко распахнутыми синими глазами, в которых стыли отчаяние и ужас: к ней он, под каким-то предлогом свалив ненадолго из банка, заезжал по просьбе отца за фотографией Ромки… Ну и не стал лгать, признался, для чего понадобился снимок. Во-первых, лгать Баканин вообще не умел. Во-вторых, сделать это под пристальным, почти нереально-проницательным Мартусиным взглядом было просто невозможно.
Теперь Алексей сидел в своем небольшом каби-нетике и мучился угрызениями совести: надо было все-таки солгать, придумать любой предлог… Хотя, с другой стороны, как объяснишь вопрос насчет того, во сколько уехал Роман? А в сочетании с просьбой о фото… Марта никогда не была дурочкой… И до чего же мужественная девочка! Никаких истерик, паники… Только губки свои сжала крепко-накрепко. В отличие от бабульки-соседки, которая тут же заохала-закудахтала, словно курица-наседка.
Ближе к вечеру позвонил Банников, которому Алексей сухо и коротко пересказал историю про летчика, услышанную от отца. Больше сказать было все равно нечего. Но Витька – он и есть Витька: как-то удивительно ловко свел разговор, слегка попереживав вслух, на себя, любимого: кредит ему, видите ли, понадобился!
Баканин, услышав названную другом сумму, объяснил, что кредитов такого масштаба их банк не дает никому. Да, даже по блату. И по дружбе – тоже, тем более что от него, Алексея, раздача пряников вообще не зависит, сколько раз это можно повторять? На том и расстались. И чем ближе к вечеру, тем тяжелее было у него на душе. Звонить Марте он не стал, вместо этого отправился к Белецким сам, дабы лично убедиться, что девочка в порядке, насколько это в сложившихся обстоятельствах возможно. Попробовал позвать с собой Витьку, но у того, как выяснилось, на вечер было заранее назначено решительно неотменимое деловое свидание… Знаем мы эти «деловые свидания»! Небось с какой-нибудь очередной длинноногой фрей, обладательницей огромных и глупых, как у теленка, очей и тонкого нюха на мужские кошельки… Витька неисправим. В свое время первым из друзей сделался «настоящим мужчиной», дай-то бог памяти, лет, наверное, в пятнадцать. Да так и не женился к своим тридцати «с хвостиком», продолжая веселиться с прежним энтузиазмом!
Впрочем, сам Алексей женился недавно: из четверых друзей супругой своевременно обзавелся только Славский в своих Штатах. Как подозревал, основываясь на некоторых сведениях, полученных от Ленькиной кузины Сонечки, Баканин, Ленька женился вроде бы не совсем по любви, а возможно, и совсем не по любви… Впрочем, Сонька всегда была не только шлюхой, но и злопыхательни-цей. И, как убедился Алексей, встретив ее случайно на Тверской с месяц назад, за прошедшие годы ничуть не переменилась.
Визит к Белецким вышел не только грустный, но и неловкий: сказать что-либо утешительное Мартусе и этой их добрейшей старушенции Баканин не мог. Разве что заверить, что ищут Ромку полным ходом. Вот тут он все-таки соврал: какой уж «полный ход», если официальное заявление об исчезновении Романа можно будет подать только через два дня? Просто отцовские коллеги из добрых чувств к генералу послали в аэропорт парочку оперов – вот и весь «полный ход». И, судя по Мартусиному взгляду, она это поняла. Вскоре Алексей, почувствовавший себя совсем паршиво после жалкой попытки взбодрить расстроенных и напуганных женщин, засобирался домой. И, очутившись за рулем своей поношенной «бээмвухи», даже почувствовал некоторое облегчение. Зачем, спрашивается, приперся? Мог бы и звонком обойтись.
Он снова подумал о Витьке, который, в отличие от него, поступил куда разумнее. Потом, уже застряв в поздней пробке, образовавшейся из-за какой-то крупной аварии на шоссе, решил, что по крайней мере пока они с Банниковым должны поддерживать Марту материально: вопрос в том, под каким соусом поднести это ей? Алексей не сомневался, что девочка, обладавшая не только сильным, но и гордым характером, наверняка заартачится. Что же ей, если с Романом действительно случилось страшное, на инвалидную пенсию существовать?…
К своему дому он подрулил уже за полночь. Авария оказалась серьезной, и в пробке он простоял почти сорок минут. И вот абсолютная темнота в подъезде и не работающий соответственно лифт. В их престижном, расположенном почти в центре доме такое в последний раз случалось, вероятно, года три назад. Алексей в досаде сплюнул и обреченно потащился на свой шестой этаж.
Алексей Сергеевич Баканин никогда не был особо сильным физически, никогда не отличался, как тот же Ромка, хорошей реакцией. Поэтому он и не сразу понял, что, собственно, происходит, когда чья-то железная рука пережала ему гортань. Рука возникла из тьмы, откуда-то из-за спины, и Алексей рефлекторно схватился за нее, больше напоминающую толстенную металлическую трубу, обеими руками, пытаясь освободиться от нечеловечески сильной хватки… Но убийца и не собирался его душить.
В следующее мгновение острое лезвие точно и легко вошло сзади под левую лопатку Баканина – адская боль рассеяла тьму подъезда, превратившись в огненную крутящуюся воронку, необратимо потянувшую его в свой полыхающий смертоносный омут. Спустя секунду убийца выпустил из рук обмякшее тело своей жертвы.
Спускаться он не стал, почти спокойным шагом направившись наверх, к двери, ведущей на чердак, а оттуда – на крышу… Пути отхода с места убийства он изучил заранее, а удача, как обычно в таких случаях, сопутствовала ему.
Спустя тридцать минут убийца уже садился в неприметный серый «жигуль», поджидавший его в одном из соседних с элитным домом переулков, предварительно аккуратно протерев смертоносное лезвие и убрав его под сиденье. Элитным дом на деле оказался только по названию – ни охраны в подъезде, ни консьержки. Лишь домофон хорошо знакомой убийце конструкции. Единственная накладка – ждать пришлось дольше, чем он рассчитывал. Но это даже лучше: собачники успели выгулять своих тупых питомцев: ни один из них не тявкнул в сторону чердака, где он прятался в ожидании своей жертвы.