Глава 3. Инструментарий для работы с кровью
Перочинный ножичек в руках искусного хирурга далеко лучше иного преострого ланцета.
Голова – эквивалент всего животного, задние ноги хищника усиливают его связь с хтоническим миром.
«…Кованный из чёрной бронзы браслет, по дуге – три клыкастые твари, и одна из них – волк, вторая – барс, а третья – тварь, невиданная в тамошних краях, обликом напоминающая гиену. И тот из людей, кто им завладеет, получит силу от бога лесного и звериного, обличьем волосатого, коего обитатели здешние смертно боятся и Хозяином почитают. И ежели кто тем браслетом завладеет, сможет принимать облик любой из трёх тварей и сможет по желанию обратить в волка любого встречного и затем повелевать им, как последним рабом, до смерти. А убить оборотней простым оружием никак нельзя, и даже добрый дамасский булат не берет их, в чем мы, пишущие эти строки, убедились доподлинно сами…»
Свет настольной лампы резал глаза, Магистр отогнул занавеску и долго смотрел в темноту. Дотошный автор описал артефакт достаточно точно. Нет сомнения, что и все прочие его сведения достойны доверия. Какое счастье, что этому сумасшедшему арабу удалось благополучно унести ноги и вернуться домой. Иначе драгоценные сведения так и затерялись бы в глубине веков, оставив только след в тёмных преданиях неграмотных потомков детей Велеса. Но теперь… теперь ясно, что надо делать. Правда, полной инструкции араб не оставил, ограничился глухими намёками, но это не преграда. Подробные описания древних ритуалов имеются в других, параллельных источниках, все они Магистру давно и хорошо известны. Абд Фарадж добавил последний факт, но зато самый решающий.
Из подворотни вывернула машина, свет фар раздробился на тысячи струящихся осколков – оказывается, на улице давно сыпался дождь. Наверное, также блестит в лунном свете дамасский булат. Интересно, как умудрился купец выкрутиться из ситуации? Впрочем, это были личные проблемы Абд Фараджа, не стоит зря ломать голову. И без того есть над чем подумать. Во–первых, добыть сам артефакт. Если догадка верна, то его местоположение известно. Браслет сильно повреждён, но при утроении ритуала должен сработать. И второе… для ритуала нужна ещё одна вещь. До выезда в поле осталось полмесяца, время поджимает, а жулик–антиквар тянет время. Или просто хочет выманить у покупателя побольше денег?
Он их получит. Сначала – деньги. Потом, позднее, – все остальное. Магистр жёстко усмехнулся во тьму и вдруг так резко подался вперёд, что чуть не высадил лбом стекло. Внизу, в тени невидимых деревьев, перемещались две огненно–красные точки. Руки мгновенно стали липкими от пота, Магистр рванул на себя створку, позабыв выдернуть шпингалет, стекла жалобно задребезжали. В следующий миг до слуха долетел слабый звук двигателя отъезжавшей машины, красный отблеск мигнул и пропал. Подфарники! Ну конечно, а что это ещё может быть – в современном городе, в начале XXI века?
Сьва выгребла со стрежня, долблёнка сразу пошла ловчее, без натуги. Глянуть, разве, последний разок – где там гость? Над уже далёким островным берегом сиял Звёздный Воз. По тёмному склону опрометью, спотыкаясь, но ходко, бежала–карабкалась малая фигурка. Вот и ладно. Бежать может – значит, не вовсе плох, отойдёт… Больше не оборачиваясь, она частыми гребками погнала лодку. С ходу проскользнула неприметной для чужого глаза щелью в сплошной стене камышей, заполонивших берега заводи. На чёрной воде спали большущие снежно–белые лилии. Слабо журчала в тишине вливавшаяся в Мать–реку малая речушка. Убежище надёжное, даже самые сильные охотники стараются обходить это дурное место сторонкой. Всякое старухи рассказывали, а Сьве что? Было бы где долблёнку схоронить, а случись лихо какое – на то оберег есть. Укрыв лодку в заросшей пещерке, спрятавшейся локтях в ста от устья речушки–детки, она, хватаясь за прибрежный тальник, вернулась к заводи. Отряхнула нацеплявшийся на понёву травяной сор, выпрямилась и застыла как вкопанная.
В двух саженях перед ней ровный песок кончался и вверх вздымался глинистый обрывчик. Над его краем, перечёркнутый стрелами бурьяна, всходил рыжий щит луны, большой, как у пешего ратника… а между луной и берегом стоял ОН. Шести локтей в холке, весь узловатый. Помстилось, будто закрыл собой половину лунного щита… Чудище задрало морду, и длинный вой, от которого вмиг словно замёрзло все вокруг, насквозь пробил ночное небо. Будь на месте Сьвы Купава или Бусина – они бы пали и померли от боязни на месте. Но Сьва знала, и отец и старуха Костромонь сказывали, что было такое в старину – встречали люди оборотней, слуг Хозяина лесов, и живыми оставались. Только не бояться! Подземные боги – они слабее Велеса, им нипочём с Велесом не сладить. Лишь бы вступился Велес–то…
Зверина умолкла и бесшумнее шерстяного клубка покатилась вниз, к ней. Девушка выхватила поясной нож, дважды плюнула, полоснула по руке… Дымящимся кровью лезвием в два мига очертила запретный круг. Сунься–ка!
Зверь остановился перед наговорной чертой, скрипнул песок под когтями. Красные уголья глаз вспыхнули такой злобой, что волна жара в грудь ударила. Тупая морда улыбнулась до жути по–человечьи, и гадина спокойно шагнула в круг.
Сьва не успела и вскрикнуть – ОН прыгнул. Смрадная туша весом в бычью смяла девушку, получеловечьи–полумедвежьи лапы рванули рубаху от горла, на две стороны. Задохшаяся под такой тяготой, она не могла… Не могла бы, если б не была охотницей. Не успела вскрикнуть. Не могла шевельнуться. А нож всадила, как и сама не поняла, точно в срединную ямку, под основу шерстистого горла. В утробе твари тяжко чавкнуло, нож выпал, кровь густо хлынула в лицо Сьве. И страшная, разверстая дыра от клинка, каким медведя бьют, сомкнула края и исчезла. Когти чиркнули по голой шее Сьвы, предкам знать почему не распоров напополам. Лопнул шнурок с оберегом, нечисть зарычала, словно камни посыпались, победно вскинулась. Извернувшись, Сьва ухватила болтающийся на когтях оберег, сверкнула медью Берегиня–рожаница. Сжала в кулаке до хруста, ведь помирать сейчас, как в дорогу к предкам – да без оберега? И наугад ткнула кулаком вперёд.
Она пятилась к воде. Зверь, только что катавшийся по песку и ревевший на всю округу, умолк и шёл на неё. Левый глаз пылает, как горн в отцовской кузнице, правый – заплыл, будто стёрли его. Пасть ощерена, синие губы вытянуты в нитку, клыки – куда там вепрю. Волкодлак прыгнул, и Сьва кувыркнулась назад через голову, нырнула рыбкой–карасём вдоль воды. Зверюга сгоряча кинулась следом, влетела передними лапами в приплеснувшую тихую волну. Речка вскипела, от сивой шерсти повалил дым, и оборотень с воем вылетел на берег. Сьва не смотрела, что он там, ей казалось: взгляни ещё раз – и душа замрёт насовсем. Она плыла, плыла, хлебая воду, до ломоты в руках и ногах, лишь бы скорей, лишь бы подальше от бережка. Речные Берегини, оборонившие в страшный миг, и здесь не оставили: мягкие водяные руки подхватили снизу, вытолкнули на быстрину, на серебряной струе вынесли в Мать–реку.
Сьва опомнилась, когда вокруг заходили–закачались крутобокие волны. Они лоснились тусклым ножевым блеском, и Сьва поняла, почему взвыл волкодлак. Смертные у Матери–реки объятия, не подпустит она нечисть… Завертела головой, но правый берег, где осталась тварь, потонул в ночи, и не слышалось оттуда ни звука. Под руку ткнулась плывущая по течению коряга, Сьва ухватилась, перевела дух. Чего ж ей теперь делать? На берег выходить боязно, а ну как волкодлак стережёт, а и тут болтаться негоже. До утра, глядишь, унесёт ещё к самому морю Хазарскому. Звёздный свет сыпался с неба, ночь ещё только–только поворачивалась к рассвету.
Сьва отпихнула корягу и начала выгребать встречь течению, стараясь не терять черневшего берега, не то утащит на самую быстрину. Она гребла изо всех сил, вскидываясь на волнах, раздвигала ставшую неподатливой воду. От бесконечного колыхания у неё скоро зарябило в глазах, плечи отяжелели. Уже не всякий раз Сьва успевала взлетать на гребни, с головой срывалась в ямы между ними, горстями отплёвывая холодную воду. Ей казалось, что она плывёт бесконечно долго, но приметный мысок над овражком, за которым рукой подать до родного селища, все не показывался.
Тугие подводные струи тянули назад, словно арканом, стоило на мгновенье перестать грести, её сносило на несколько саженей. Пробудившийся перед рассветом с полуденной стороны ветер не мог помочь Сьве, только будоражил гладкие бока волн серебряной рябью.
Из последних сил она повернула к берегу, плыть сделалось сразу легче, видно, заветный мысок уже близко и прикрывает от течения. Вывернувший невесть откуда вал ударил в лицо, и Сьва закашлялась, забилась, как рыба в верше. Отплевавшись, смахнула воду с ресниц и краем глаза поймала, углядела, как метнулась в тёмном кустарнике на берегу алая точка. Метнулась и пропала, спряталась. Но Сьва знала, что ей не померещилось. Все тело нестерпимо болело, руки и ноги не слушались, когда она, стиснув зубы, поплыла опять вдоль берега.
Наверное, надо было сразу плыть до той стороны, Сьве не раз доводилось одолевать вплавь Мать–реку, и на сей раз бы справилась. Но что зря жалеть, теперь–то ей точно не доплыть. Сьве захотелось закрыть глаза, перестать бороться, и пускай упокоят её ласковые Берегини. Совсем уж было собралась, когда ноги зацепили вдруг вязкое дно.
Коса! Нет, не выдали её речные Берегини, оборонили до конца. Эту подводную отмель, вытянувшуюся подле приметного мыска саженях в сорока от берега, Сьва знала прекрасно.
Она с трудом сделала несколько шагов и остановилась: в зарослях на мысу кто–то был. Разглядеть наверняка Сьва не могла, но это и не требовалось. В предутреннем воздухе стоял густой запах колдовской свирепой злобы, и ошибиться было невозможно. Оставалось только ждать, ждать светлой зари, прогоняющей лесную нечисть.
Голова кружилась, девушке казалось, что в движущемся мире она одна остаётся на месте, а заветный мыс, за которым прячется родное селение, уплывает вдаль вместе с рекой. Холодные струи сделались совсем ледяными и давили на грудь, как невольничьи путы. Сознание временами пропадало, в короткий миг прояснения она увидела, что ночной мрак посерел и над поверхностью реки ползут, завиваясь, плети тумана. Радость захлестнула и тут же погасла. Нет, нельзя ещё выходить на берег. Хороший охотник умеет выждать, когда его добыча потеряет осторожность. Ночная тварь была хорошим охотником.
Сьва тоже ждала, ждала целую вечность, обратив лицо к востоку, беззвучно шевеля посиневшими губами: «О, трижды светлое, приди!» Все вокруг замерло и ждало вместе с ней: Матерь–река, мокрые от росы травы, кусты ивняка, тысячи мелких лесных жизней. И лишь когда над белой волной тумана сверкнул и медленно поднялся огненный щит солнца, мир вздохнул одной грудью и ожил.
Переступая онемевшими ногами, Сьва побрела к берегу. В одном месте дно вдруг ушло из–под ног, и девушка чуть не захлебнулась, собственное тело стало тяжёлым, как ключ тянуло на дно. Сьва едва выползла на сухой песок, и её согнул пополам приступ свирепого кашля. Она схватилась руками за грудь, упала на колени. «Значит, все было зря, от злой лихоманки не убежишь, – подумалось равнодушно. – Отца только жалко… Ладно, лишь бы Линёк обратно в силу вошёл. Проживут как–нибудь вдвоём…»
Кашель унялся, стало можно дышать. Сьва вытерла рот и неверными шагами направилась к мысу. Она шла, и мир вокруг неё мерно кружился, покачивался, она ничего не видела и, когда вдруг упёрлась лбом в преграду, не сразу поняла, что случилось. Сьва медленно подняла глаза, взгляд скользнул по рубахе из волчьей шкуры, по широкой серебряной гривне, на которую падала густая, как ночной туман, борода. Позвид? Что жрецу Велеса нужно от Сьвы? Неужто волхв каким–то дивом прознал, что она посмела обратиться к Хозяину лесов сама, не спросясь его дозволения? Но предки всегда говорили с богами напрямую, отец рассказывал!
Сьва отважно взглянула Позвиду прямо в лицо и словно провалилась в чёрную яму. На месте правого глаза волхва взбух, налился кровавой синевой здоровенный желвак. Волхв медленно обнажил в усмешке частые волчьи зубы и неуловимо быстрым движением схватил Сьву за шнурок оберега. Блеснули четырехвершковые когти, не успевшие сделаться человечьими ногтями… Клочья шерсти, густо покрывающей кожу, распадались и таяли на глазах Сьвы, она увидела, как сверкнуло в лучах рассвета обручье чёрной бронзы на могучем запястье. Тогда к ней внезапно вернулся голос, она закричала, и звонкий мальчишеский голос отозвался сразу, словно эхом:
– Сьва, Сьва, сестрёнка! Я здесь!
Позвид рванул, шнурок лопнул, и волхв, повернувшись, исчез в зарослях за секунду до того, как на тропинку выскочил, припадая на больную ногу, встрёпанный Линёк.
Ранним воскресным утром город всегда кажется пустой квартирой, жильцы которой спешно укатили на дачу. За тёмными окнами офисов не теплится жизнь, на крыльце университета не гомонят студенты, редкие троллейбусы проползают по улицам спокойно и неторопливо. Водители не требуют от пассажиров сердитыми голосами «освободить двери», потому что и пассажиров–то никаких нет, кроме одного–двух чудаков, и кондукторша благодушествует, досматривая утренний сон прямо на рабочем месте. Хорошо ехать в таком троллейбусе утром, хорошо потом сойти в самом центре старого города и окунуться в тень липового сквера, прошитую косыми лучами ещё не горячего солнца.
Сразу за сквером торчит довольно массивное здание тридцатых годов прошлого века, того архитектурного стиля, который прозвали «сталинским ампиром». Прежде здесь помещался дом политического просвещения, в громадном зале на первом этаже собирались многолюдные собрания, гремели речи, в которых, очень может быть, намертво клеймились враги народа… Все в прошлом. Ампирный дом заснул и тихо ветшает уже второй десяток лет без капремонта. Оживает он только воскресным утром, ровно в восемь. Здесь собираются коллекционеры.
Магистр подождал в сквере под липами, пока толпа у входа не загустела окончательно, и смешался с ней. Поток коллекционеров внёс его в узкие двери (как и положено, из четырёх створок две были наглухо заперты) в зал, перегороженный сдвинутыми рядами столов. На столах было навалено все, что только когда–нибудь и где–нибудь копило человечество: марки сериями и россыпью, марки в кляссерах и кляссеры без марок, значки и старые открытки, ордена и иконы, спичечные коробки, старые чугунные утюги и изразцы XVIII века с надписями. Отдельным рядом расположились нумизматы, высыпав перед собой на столешницы горки мелких монет, в основном советских копеек разных периодов и американских центов.
Тут было на что посмотреть свежему человеку, было возле чего разинуть рот. Но Магистр, рассеянно скользя взглядом по столам, медленно двигался вместе с потоком идущих, не делая попыток притормозить и словно бы вовсе ничем не интересуясь. В конце зала людской поток запинался и тормозил, вынужденный обтекать нелепую квадратную колонну метров двух в сечении. Пользуясь этим, Магистр сделал шаг в сторону и остановился у бокового стола, уставленного всякой рухлядью. Здесь были пара скособоченных, как от хорошего удара, керосиновых ламп, несколько потемневших от времени серебряных ложек, пустой оклад от иконы и десяток железяк загадочного назначения. Хозяин, человек лет тридцати пяти, в джинсовой безрукавке со множеством карманов поверх клетчатой рубашки, сосредоточенно протирал бархоткой нечто, напоминающее овальный жетон калифорнийского полицейского, и даже не взглянул на покупателя.
Магистр извлёк из кармана серебряный николаевский рубль и нетерпеливо постучал ребром монеты о стол. Хозяин поднял глаза и, кажется, ничуть не удивился.
– А, это вы?
– Как видите. Или вы рассчитывали, что меня сегодня не будет? Вы потребовали у меня двухнедельный срок и обещали, что заказ будет выполнен. Сегодня закончится третья неделя. Предоплата внесена, и я хочу получить… вещь. Или вы не смогли достать, а зря кормили меня обещаниями? – в голосе Магистра змеёй проскользнула угроза. Николаевский рубль равномерно постукивал по столешнице.
– Прекратите стучать, это меня нервирует! – возмутился антиквар, бросая жетон и начиная тереть бархоткой переносицу.
– И все–таки? – Магистр поднял керосиновую лампу и начал с преувеличенным вниманием её разглядывать.
На лице антиквара одновременно выразились жадность и сомнение, но тут Магистр отвёл глаза от лампы и быстро взглянул из–под тёмных ресниц. Антиквар как–то пригнулся, вытянул из–под стола длинный ящичек, напоминающий пенал, и пробормотал:
– Здесь ваш заказ. Давайте деньги.
Магистр мягко отвёл ладонь продавца:
– Сперва покажите.
– Ладно. Но имейте в виду, вещь–то ценная, не стоило бы её тут. Впрочем, как знаете. Вот, не хотите ли инструментики глянуть?
Антиквар поставил на стол второй ящичек и сдвинул крышку. Внутри обнаружились чёрные круглые клещи устрашающего вида и нечто вроде скальпеля с круглым лезвием.
– Акушерские щипцы и ланцет, XVIII век, – бодро сообщил антиквар, одновременно сдвигая крышку первого ящичка.
Ноздри Магистра затрепетали. На куске выцветшей холстины лежал изъеденный временем нож длиной в полторы ладони, с круглым желобком посредине лезвия. Антиквар ловко захлопнул крышку.
– Я беру эти инструменты. – Магистр положил в ладонь антиквара заранее свёрнутые купюры. Свёрточек был тяжёл не по размерам, и недаром: внутри банкнот прятались четыре полновесных золотых соверена времён колониального владычества Великобритании.
Магистр не спеша обогнул колонну вместе с потоком народа, но на улицу не вышел. Вместо этого он свернул по коридору вбок и нырнул в дверь с обшарпанным клеймом WC. Но ни «М», ни тем более «Ж» за дверью не обнаружилось. Магистр увидел полутёмный коридорчик, заставленный швабрами и вёдрами, ничуть не удивился и прошёл в конец, где виднелась ещё одна дверца. Открыл её и вышел на улицу.