Порядок – это суррогат, насаждаемый властью. Природа всегда стремится к хаосу. Кому стоит доверять?
Человек тяготеет одновременно к созиданию и разрушению. Дождись, когда враги натворят бед, и приди им на выручку: их обвинят, а ты останешься в выигрыше. Зачем тратить лишние силы?
Мы в ловушке. Тонкая загородка из стекла и металла – вот все, что отделяет нас от ненависти и лютой злобы. Страх скручивает внутренности, сбивает дыхание.
Папа отрывисто велит водителю увозить нас, но бесполезно – машина окружена.
Лица искажены гневом, рты кривятся, они выкрикивают проклятия. Кто-то бросает кирпич в мое окно, и я невольно вскрикиваю, но стекло выдерживает – оно пуленепробиваемое, так просто его не разбить. Но что, если пытаться снова и снова?
Машина начинает раскачиваться. Люди наваливаются со всех сторон, и нас шатает.
Вой сирен приближается, и толпа вокруг отступает и разбегается. Появляются специальные отряды полиции для противодействия уличным беспорядкам, скрытые стенами щитов и вооруженные дубинками, которые тут же пускают в ход. Повсюду люди и кровь.
Какая-то девушка падает возле нашей машины, но никому до нее нет дела – ее же затопчут и раздавят! Я привстаю, но ничего не вижу.
– Саманта, пригнись! – велит папа.
Шины скрипят. Каким-то чудом водитель, разворачивает машину, слегка заехав на тротуар, и проталкивается сквозь вопящую толпу.
На дороге мы ускоряемся, насколько это вообще возможно на запруженных лондонских улицах – не мы одни едем в эту сторону, все бегут от происходящего.
Папа сердито выговаривает в трубку за то, что охрана пропустила засаду. Закончив, он обращается ко мне:
– Саманта, мне срочно нужно на работу. Придется тебе поехать со мной.
Мы ни разу не попадаем на «красный», как будто светофоры специально переключают для нас. Вестминстер обнесен высоким забором, но когда подъезжает наша машина, открываются ворота, и нас впускают во двор. В кольце охраны (кажется, это обычное дело при повышенном уровне опасности) мы торопливо выбираемся из салона и взлетаем по ступеням.
Папа спешно уходит, и я остаюсь в одиночестве. Просто стою и моргаю. В голове пусто, а из всех чувств осталось лишь странное ощущение, словно время изменило свое русло и потекло в обход меня, оставив меня в стороне от происходящего. Мне казалось, что я до сих пор сижу в машине, осажденной бушующей толпой.
Плеча касается холодная рука. Это Астрид Коннор, член парламента от оппозиции и «теневой» министр чего-то там. Мы с ее дочерью ходим в одну школу.
– Саманта, дорогая, ты в порядке? Должно быть, ужасно испугалась. – Она растягивает губы в подобие ободряющей улыбки, но выходит неважно.
Я сглатываю. Не знаю, что ответить, и наконец выдавливаю:
– Можно мне домой? – звучит до отвращения тоненько и жалобно.
– Нужно выяснить. Для начала проверим кордон и найдем, кто сможет отвезти. – Она оглядывается и знаком подзывает одну из секретарш, девушка с готовностью подбегает. – Выпей пока чаю, а я постараюсь тебе помочь.
Меня отвели в кафе и усадили за стол. Принесли чай, и, чтобы не расплескать его, я крепко обхватываю чашку ладонями – руки тряслись.
На стене висит телевизор. По новостям крутят сюжет с места сегодняшних событий, которые называют «происшествием». На Би-би-си вообще любят это слово. Когда я вижу на экране все случившееся: напирающую толпу, машину, тонущую в людском море, – я будто переживаю утро заново. Странное чувство – наблюдать за всем со стороны.
Далее сообщается, что протестующие напали на машину заместителя премьер-министра Грегори, с которым в это время находилась его дочь. На экране появилась наша фотография. Старый снимок с прошлогодних выборов – мне четырнадцать, и я в дурацком платье. Оно голубое, под цвет глаз, как сказала мама, но в таком наряде, да еще когда льняные волосы завиты в кудряшки, выгляжу я куда младше. У папы серьезное лицо – политическая маска. Раньше казалось, что это выражение легко снимается, теперь же оно как будто приросло – так привыкаешь к посеребренным вискам, хотя от каждого «происшествия» седины прибавляется.
Как только нас упомянули, я принялась медленно считать про себя. Один… два… три… четыре… и тут началось. Телефон завибрировал – полился поток сообщений.
Сэм, ты как?
Нормально.
Что случилось?
Все, что в новостях! Только громче.
Ты где?
Скучаю в ВМ и пью чай.
Видео есть?
Вообще-то не до того было.
Ты как, подруга? Сегодня уроки отменили, хоть бы и завтра не было.
Да. Да!!!
Что ты видела? Испугалась?
Я задумалась. Мы как раз ехали, чтобы подбросить меня в школу, как вдруг… да уж… Развернулся настоящий ад. Сознание заполнила мешанина образов: гневные лица, крики, брошенный в окно кирпич, а потом – полиция и кровь. Ужас в глазах девушки, которая исчезла под ногами толпы у нашей машины.
И я соврала:
Ничего не видела.
А сообщения все шли: школьные друзья, учитель искусства, родственники, даже Сэнди, маленькая дочь лидера оппозиции, – только ленивый не написал. В основном по-разному задавали один и тот же вопрос: «Ты как? В порядке?» И я отвечала: «Да», и, кажется, так оно и было. По крайней мере, я… не пострадала – стекло ведь не разбилось. А если бы разбилось? Но этого не случилось. И все-таки в порядке я не была.
На сообщения я отвечала выборочно и в переписку вступала редко, но ждала при этом только одного звонка, единственного сообщения. И напрасно. Наконец я не выдержала и написала сама: «Привет, мам. Все хорошо. Рада, что тебе не интересно».
Никакого ответа.
Я с облегчением плюхаюсь на скамейку в своем излюбленном местечке – Кенсингтонских садах. Новая ограда вокруг дворца портит вид парка, но отсюда ее незаметно, и к тому же здесь не растут осенние увядающие цветы и не проходят центральные дорожки, а значит, и людей не встретишь.
Солнце в конце сентября ласковое, зеленеет трава на лужайках – по их цвету ясно, сколько труда в это вложено. Дует мягкий ветерок, в отдалении воют сирены. Я притворяюсь, что их вовсе нет, но ведь только благодаря им я не торчу сейчас в школе.
В Лондоне всегда есть место прекрасному. Сначала оно полупрозрачно, но постепенно обретает цвет. Меня не раз поражало это, но теперь я стыдливо отмахиваюсь от таких мыслей. Прощай, мир, здравствуйте, книги. Время утонуть в словах – книги еще одно излюбленное место уединения для меня.
Не вышло – буквы пляшут перед глазами, но отвлекает меня вовсе не боль, новая или застарелая, а нечто совершенно иное. В конце концов я сдаюсь и закрываю книгу. Ложусь на скамейку, согнув ноги в коленях, и наслаждаюсь ощущением теплого дерева на руках и спине сквозь тонкую ткань платья. Я зажмуриваюсь на солнце, но все же дрожу.
Почему именно она?
Я не могу отказаться. Даже повышенной стипендии не хватает на все школьные траты. Папа и так работает в несколько смен. Значит, мне придется учить эту девочку, иного выхода нет.
Но почему именно она?
Спустя три чашки вестминстерского чаю, два шоколадных батончика и бесконечное количество новостных сводок пришла та же секретарша и сказал, что скоро меня отвезут домой. Все это время я рисовала одолженной ручкой на салфетке (все мои вещи остались в машине) – переносила на нее события сегодняшнего утра. Но им не хватало четкости, правдивости. Чудовищное, бессердечное и жестокое происшествие и все же настоящее. Обнаженное и без прикрас.
Секретарша заглядывает мне через плечо.
– Ого, – восхищается она. – Здорово рисуешь.
Пришел водитель, чтобы забрать меня домой, и я скомкала салфетки и бросила через комнату в корзину – попала с первой попытки.
Поздним вечером я сидела в кровати с карандашом и бумагой для эскизов и пыталась изобразить увиденное – из памяти, а не из телевизора. Наблюдались некоторые расхождения, будто в отличие от меня репортер смотрел на все через специальный фильтр, какими в новостях обычно «замыливают» картинку, когда хотят скрыть лица. И вот тут я пожалела, что все-таки не сделала хотя бы пару фотографий.
Если еще раз окажусь в гуще протестов, постараюсь об этом вспомнить.
В дверь постучали.
– Да?
Заглянул папа.
– Увидел под дверью свет. Уже поздно, Саманта. Мне кажется, пора ложиться.
Я пожала плечами. Папа вошел и тут же увидел разложенные на покрывале рисунки. Он подтащил к кровати стул от письменного стола, устроился на нем и взял меня за руку. Давно он не заглядывал в мою комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, а ведь никогда не забывал ДО выборов и, уж конечно, теперь не случайно увидел под дверью свет. В таком огромном доме пройти мимо моей двери можно только специально.
– Прости, что бросил тебя утром, – извинился папа. – Как ты себя чувствуешь?
И впервые я честно ответила:
– Не очень хорошо.
– Я тоже. Но никому не рассказывай.
– Одно дело видеть такое по телику, и совсем другое – участвовать… – голос дрогнул.
– Знаю. Не сравнишь.
– Что произошло? Я, конечно, слышала, что говорят в новостях: протесты вызваны безработицей и проблемами с жильем, но разве это вызовет такую злобу?
– Как я понимаю, все задумывалось мирно, но определенные группировки намеренно меняют ход таких протестов в своих целях.
– Кто на этот раз?
– Ведется…
– Расследование. Слышала в новостях. А я хочу знать правду.
– Я не в праве обсуждать…
– Это не интервью, и я должна знать. Целью были мы? – вот и задан наконец пугающий вопрос.
– Не думаю, – смягчился папа. – Скорее всего, их просто заинтересовала правительственная машина. Мы оказались не в то время не в том месте. А теперь ложись спать, я еще поработаю.
– Тебе тоже не мешает немного поспать.
Папа улыбается.
– Скоро лягу. Сначала нужно решить пару скучных вопросов. И не волнуйся – наблюдение за дорогами усилено, так что подобное не повторится.
Стоит чему-то случиться или почти случиться, как принимаются меры – одно усиливают, другое предотвращают. А если должно случиться нечто невообразимое, с чем не сталкивались?
Прежде, когда папа говорил «не волнуйся», я быстро успокаивалась. Я верила, что ему все подвластно, и теперь странно осознавать, что это не так, и не просто осознавать, а знать это наверняка. Мир вокруг переворачивается и меняется, и нет больше ни полной безопасности, ни безусловной уверенности. Лондон превратился в зыбучие пески.
– Где мама?
– Осталась у сестры. И правильно – сегодня не стоит разъезжать по городу. Итак. Что ты сделаешь, когда я закрою дверь?
– Лягу спать.
– Умница. – Папа собрал рисунки, сложил их на столе и прошел к двери. – Что-то еще хотел… – Он рассеянно посмотрел на меня, но тут же кивнул. – Ах да. Собирался сказать утром в машине, но со всеми этими событиями… Меня беспокоит твоя успеваемость в школе – слишком много уроков ты пропускаешь.
Я возвела глаза к потолку. Да неужели? Столько всего происходит, а мы говорим о школе.
– Не закатывай глаза, ты отлично знаешь, как важен аттестат. Я посоветовался с твоим классным руководителем через своих помощников. Одна шестиклассница дает частные уроки. Встретишься с ней сегодня после занятий… вернее, уже завтра.
– Что? Завтра? Но у меня другие планы. Кто это?
Папа пожал плечами. Если и знал имя, то уже забыл. Он включил ночник, выключил верхний свет и наконец закрыл дверь.
По крайней мере, это поможет мне отвлечься. Не могу поверить, что он решил все, даже не спросив меня.
Интересно, кто это все-таки?
Она ласково поет.
Sov, du lilla videung,
än så är det vinter…[1]
Льется знакомая и нежная мелодия, в объятиях рук и покрывала тепло. Я уютно устраиваюсь в шерстяном коконе и вдыхаю запах мамы – смесь цветочного аромата и специй. Ее длинные волосы мягко щекочут щеку.
…sov, du lilla vide,
än så är det vinter…
Слова мне почти не знакомы, их запрещено учить, и все же я понимаю, о чем поется в плакучей песне. Папе наверняка не понравится – если бы слышал, велел бы замолчать. И она уступит: не стоит знать чужой язык, когда запрещают все неанглийское; но только папа отлучится, как шведский обязательно пробивает себе дорогу.
…Solskensöga ser dig,
solskensfamn dig vaggar.[2]
И вдруг песня обрывается, звучит другая.
В голове мечутся отрывистые ноты. А в душу прокрадываются страх и печаль. Слова знакомы, но я не желаю их слышать и крепко зажимаю уши ладонями.
Но все равно слышу.
Она ушла, и я кричу, чтобы вернуть ее.
Я резко просыпаюсь. Сердце тяжело бьется о ребра, и я тянусь в темноте, чтобы включить светильник у кровати, но вспоминаю: лампочка перегорела, а есть покупки и поважнее. Вой сирен нарастает. Должно быть, во сне я услышала этот звук, поэтому видение сменилось кошмаром. А мне хотелось вернуться к началу, к маминым объятиям.
Я разозлилась на себя.
Она ушла. Сколько?.. Шесть лет назад?
Забудь уже.
И тут к вою сирен примешался другой звук – звонок будильника. Пора собираться в школу.
На выходе я задержалась у шахматной доски. Ход сделан, и мне придется поломать голову над ответом – только так я и поняла, что этой ночью, пока я недолго спала, папа все-таки приходил домой.
Решение оказалось очевидным: передвинуть слона на две клетки, чтобы вывести из-под удара и нанести собственный. Видимо, папа устал. Я переместила фигуру и переставила флажок – теперь ясно, что ход сделан.
Телефон завибрировал – сообщение от папы.
Ты уже вышла?
Я улыбнулась, перешагнула через порог и, удерживая книги одной рукой, заперла дверь. Только после этого ответила:
Конечно.
Будь осторожна. Не сокращай дорогу.
Я сунула телефон в карман. Притворюсь, что не видела или увидела слишком поздно, на полпути. Телефон снова пиликнул, и, не удержавшись, я бросила взгляд на экран.
Я знаю, что сообщение ты получила. Не забывай: у твоего папы суперспособности.
Я вздохнула.
Помню! Ладно, не буду.
Но вскоре я пожалела, что не пошла короткой дорогой. Приходится шагать быстрее, чтобы не опоздать и поскорее миновать творящееся вокруг. Бездомные теперь обосновались и на этой улице, и не просто один-два человека, сбившихся с пути, а целые семьи. Папа бы сказал: притворись, что не видишь, и не смотри в глаза – это опасно; но как можно не замечать детей, которые жмутся друг к другу в картонных коробках?
Сегодня холодно и сыро, и ничего не напоминает о вчерашнем солнечном дне. Совсем скоро зима запустит в город ледяные пальцы, и пешеходы побегут быстрее, пряча взгляды, как, по мнению папы, и мне следует поступать.
Но теперь все иначе. Вовсе не чувство вины (мне повезло больше, но я не помогаю другим) вынуждает тех, кто спешит в школу или на работу, отворачиваться. А страх. Возможно, я – следующий. И даже вероятно.
Если не считать бездомных людьми, то и собственный страх не нужно признавать.
На следующий день уроки не отменили, а жаль – повод хороший.
По дороге я нервничаю и никак не могу успокоиться. Наверное, с папой было бы лучше, но он уехал рано, и я добираюсь одна. Он сказал, что целью нападения были не мы, но почему же машина едет другим путем? Жаль, его нет и не у кого спросить.
Но ничего не случилось, и, когда школьные ворота открылись, я почувствовала облегчение. Мы въехали внутрь и проехали еще одни ворота.
Открывая пассажирскую дверь, водитель приподнимает шляпу. Вчера был он же, вез нас сквозь толпу людей, пожалуй, слишком быстро – не все успели убраться из-под колес. В душе меня передергивает, но внешне я остаюсь невозмутима. В утренних новостях сообщалось, что пострадало двое полицейских, но ни слова о протестующих, а ведь ясно, что не всем удалось выйти сухими из воды.
Время до звонка я обычно коротаю в художественном корпусе. Мимо проходит группка шестиклассниц – им разрешается не носить форму, зато все остальные обязаны ходить в уродливых темных пиджаках и юбках. Интересно, есть ли среди них мой репетитор? А ведь можно просто благополучно выкинуть дополнительные занятия из головы.
– Эй, Сэм! – Это Энджи. Поравнявшись, она берет меня за руку. – Ты как?
– Ничего. Но не прочь еще денек отдохнуть.
Энджи сочувственно морщится.
– Ты наверняка могла остаться дома сегодня, раз такое случилось.
– Не выйдет. Правда. – Я закатила глаза.
У батареи отопления нас ждали Рут и Шарлиз. В этих старых зданиях всегда холодно: даже когда снаружи светит солнце, стены не пропускают его тепло.
– В следующий раз, если попадешь в переделку, всеми силами обостряй ситуацию, – советует Шарлиз. – Отдохнем от школы подольше, – и подмигивает.
В ее словах нет злого умысла, но я еще не отошла от поездки. Да и спала сегодня беспокойно.
– То есть мало того, что нашу машину раскачивали и закидывали камнями? Лучше, чтобы побили все стекла?
В ответ – неловкое изумление. Жалею ли я о словах? Не то чтобы. Я жалею вообще о случившемся. О том, что такое произошло.
Молчание нарушает Рут.
– Зачем это кому-то нужно? – недоумевает она.
Вот тот самый вопрос, который не давал мне уснуть: и правда, зачем?
– Папа говорит, это дело рук евров, – замечает Шарлиз. – Надо было всех их гнать, пока границы не закрылись. И сейчас не поздно, только у правительства духу не хватит поступить правильно. – Она взглянула на меня, явно ожидая, что я соглашусь – можно подумать, я в этом как-то замешана.
Но придумать ответ я не успела – подошли остальные девочки из нашей компании. Меня быстро осмотрели, нашли, что руки и ноги на месте, и переключились на более важные темы: например, вечеринку в честь дня рождения Шарлиз. Ей исполняется шестнадцать, и обсуждение угощений, наряда именинницы и гостей, а еще парней, приглашенных из разных школ, растягивается до звонка.
Первый урок – английский. Обычно у меня нет сложностей с этим предметом, но сегодня я не могу сосредоточиться – ну честно, Ромео и Джульетта никак не связаны с тем, что творится сейчас в моей жизни, а в это время приходится торчать в школе для девочек. К тому же они вели себя по-дурацки. Умирать ради парня, которого едва знаешь, – верх глупости.
Учительница заметила, что я таращусь в окно, но замечания не сделала. Кажется, мне решили сегодня делать поблажки.
Прозвенел звонок. Но меня попросили задержаться. Похоже, я все-таки ошиблась.
– Да, мисс?
Учительница дождалась, когда класс опустеет и дверь закроется.
– Как ты себя чувствуешь, Саманта?
Ей и правда интересно или это обычный учительский способ подвести к другой теме?
– Неплохо, – уклончиво ответила я.
– Хочешь о чем-нибудь поговорить? – Я покачала головой. – Лучший способ пережить волнение – выговориться. Тебе следует сосредоточиться на учебе. Особенно в этом году. Бла-бла-бла экзамены бла-бла-бла…
Я кивала и делала вид, что мне очень интересно слушать про экзамены, иначе бы до пенсии отсюда не ушла.
Следующим шел урок искусства. Я нашла свою работу с прошлой недели и установила ее на мольберте. Мы пишем натюрморты. Даже миска фруктов увлекла меня настолько, что на прошлой неделе я с головой погрузилась в светотень и перспективу – пыталась все передать верно.
– Миссис Дженсон, – подает голос Шарлиз.
– Да? – обреченно отозвалась учительница.
– Когда мы начнем рисовать что-нибудь интересное?
– И что же, например?
– Людей.
– Ясно.
– В смысле натурщиков. Мужчин, – раздались смешки, девочки заухмылялись.
Миссис Дженсон сделала вид, что ненадолго задумалась, затем взяла из запасов персик, не попавший в натюрморт, и сказала:
– А на что тебе воображение, Шарлиз?
– Миссис Дженсон! – притворно ужаснулась Шарлиз под нервные смешки соседок.
– Не спеши, Шарлиз. Вот освоите светотень, перспективу и цвет, тогда и поговорим про рисунок с натуры.
– Можно считать, что согласилась, – заметила Шарлиз, обернувшись к нам с Рут.
– Мечтай, – фыркнула Рут.
Под конец урока миссис Дженсон, как обычно, прошла по рядам и задержалась у моей работы.
– Молодец, Сэм, – похвалила она.
Я смотрю на свою работу и понимаю, что правда неплохо передала композицию на столе. Но я лишь скопировала увиденное, а не оживила его. Яблоко не хочется укусить.
Или бросить в кого-то.
Ни еда, ни оружие – так зачем же оно?
Я уже думала, что она не появится, и собралась уходить – поторопилась, конечно, но я вроде как нервничала, а я этого терпеть не могу.
Но тут увидела ее сквозь стеклянные двери. В сопровождении замдиректора – хочет убедиться, что она не сбежит? Дверь открылась, и ее втолкнули в комнату.
– Доброе утро, Ава. Вы знакомы?
Саманта качает головой, но я-то ее знаю. Кто же не знает?
– Саманта, это Ава Николлс. Одна из лучших учениц среди шестых классов.
В голосе – нескрываемое изумление. Не хватает добавить: поразительное достижение для стипендиата, особенно из такой семьи. Мне как-то уже довелось от нее услышать подобное – на вводном занятии для новеньких, она сказала, не смущаясь моего присутствия: если уж она такого добилась, представь, на что способна ты. Но сегодня она смолчала.
– А это Саманта Грегори, – будто бесценное произведение искусства представляет.
– Лучше просто Сэм, – замечает Саманта Грегори, переминаясь на месте.
Я киваю и коротко улыбаюсь.
– Привет, Сэм.
– Что ж, я вас оставляю. Используй это время с умом, Саманта, – велит замдиректора и уходит, а Сэм закатывает ей вслед глаза.
Как только дверь закрывается, Сэм обходит комнату для дополнительных занятий. Она разглядывает книги на полках, письменные принадлежности на столе, все щупает и напрочь меня не замечает. Двигается она как кошка – маленькая, но удивительно гибкая и точная в движениях.
– Может, присядешь и начнем?
Она вздыхает, садится напротив и, уперев локти в стол, складывает подбородок на ладони.
– Чего ты ждешь от этих уроков? – поинтересовалась я.
– Побыстрее уйти.
Я вскидываю бровь, и она смущается. Распрямляет плечи и складывает на груди руки.
– Прости, ты тут ни при чем. Просто идея не моя, и у меня были планы. Уверена, ты тоже с радостью занялась бы чем-нибудь другим.
– Наверное, но мне нужны деньги.
Она явно заинтересовалась, будто не понимала, как можно нуждаться в деньгах.
– Сколько тебе платят?
– Минимальная стандартная оплата для семнадцатилетних – двадцать фунтов в час.
– Давай так: я плачу тебе двадцать пять фунтов в час, а ты притворяешься, что учишь меня, и отчитываешься, как блестяще проходят наши занятия. Видишь выгоду? Итого сорок пять фунтов в час без лишних усилий, а у меня появится свободное время.
Я делаю вид, что раздумываю над предложением, но на самом деле пытаюсь скрыть изумление. Сколько же у нее денег, что она может вот так запросто их раздавать? Крошечная часть меня готова была соблазниться таким предложением – скорее, чтобы просто отделаться, чем заработать денег, хоть они и пришлись бы весьма кстати.
Я покачала головой.
– Ты предлагаешь лгать. Я не согласна. Не могу пойти на такое. К тому же меня наверняка исключат, если поймают.
– Проклятье. Так и знала, что откажешься.
– Слушай, они просто хотят подтянуть тебя к экзаменам. Неужели тебя это не волнует?
Сэм пожала плечами. Склонила голову, и волосы закрыли лицо. Разве по-настоящему бывает такой оттенок? Вряд ли, но отросших корней не видно. Она откинула волосы назад и взглянула на меня.
– Не то чтобы совсем не заботит. Просто кажется не особо важным.
– А что же важно? – мне и правда стало любопытно, что интересно такому человеку.
Она смотрела на меня и, очевидно, сомневалась, отвечать или нет. Наконец она отвела взгляд и покачала головой.
– Если не получается отвертеться, лучше побыстрее отделаться. Приступим?
– Конечно. – Я открыла записи, которые дали учителя. – У меня задания по всем предметам. Кроме рисования.
– А я-то надеялась, что мы будем писать натюрморт.
– Тут я тебе не помощник. Можешь выбрать, с чего начать. Хочешь?
Она пролистала записи и выбрала самое короткое задание.
– Математика.
И вскоре становится очевидно, что особой сложности предмет для нее не представляет – было бы стремление. Отличницей ей вряд ли стать, но учиться может и получше.
Вот только стремления нет. И без того у нее все есть. Ей не грозит остаться без работы и ночевать в картонной коробке.
Только я вошла в комнату, раздался тихий стук. Дверь открылась – мама. Выглядит она… невероятно: голубое шелковое платье, светлые, почти как у меня, волосы забраны наверх, красивый макияж – «смоки-айз» смотрятся удивительно хорошо.
– Милая. – Она раскрывает объятия и притягивает меня к себе. – Осторожно, макияж! – просит она. Воздушный поцелуй.
– Привет, мам. Ты хорошо вчера добралась домой?
– Разумеется. Ужасное происшествие! С тобой все в порядке?
– Да, – лучше поздно, чем никогда, наверное. – Было…
– Где ты была? Я звонила.
– Э… в школе? Ну знаешь, такое место, куда ходят, пока не стукнет восемнадцать. Чтобы учиться всякому.
– Не паясничай. Почему именно сегодня ты опаздываешь? Неужели забыла, что мы идем на благотворительный ужин в Тейт.
– Ходила на дополнительные занятия – папина идея. Забыла снять телефон с беззвучного режима, прости.
Она раздраженно качает головой.
– И о чем он только думал? Теперь придется поторопиться. Я попросила Пенни подготовить тебе одежду и пригласила Франческо, чтобы сделать укладку и макияж, и он уже сетует, что времени в обрез. Машину подадут через пару минут.
– Я вчера плохо спала и правда очень устала. Извинись за меня.
– Нет, Саманта. Дорогая, не стоит забывать, как нам повезло – и очень важно поддержать этот благотворительный ужин. И я особенно настаиваю на твоем присутствии, поскольку папа на встрече. Одевайся, живо. А затем поспеши в мою гардеробную к Франческо.
Она выплыла из комнаты, и я привалилась к двери. На кровати и правда лежало платье. Бледно-голубое, почти точь-в-точь как мамино, но короче и более закрытое. Кажется, прежде я его не видела.
Я надела платье, скорее даже втиснулась в него – шили его у маминого любимого портного по имеющимся меркам. На заметку: снять мерки заново.
Терпеть не могу чулки. На секунду я задумалась, простят ли мне голые ноги, но нет – платье слишком короткое. Теперь туфли в тон – боже, ну и каблук, дюйма четыре. Еще одна ночь на шпильках.
Раздался стук. На этот раз заглянула Пенни. Пришла меня поторопить.
– Чудесно выглядишь! – восхитилась она.
В дверях я задержалась и коротко глянула на свое отражение в зеркале. Милое платье, но есть в нем нельзя, как и бегать в таких туфлях. Франческо просто уложит волосы и сделает незаметный макияж, и наверняка получится даже красиво, но все же неестественно. Как улыбка, которую я надену на этот вечер.
Сегодня охрану усилили – впереди и сзади нас сопровождают машины. Задние не похожи на обычные правительственные автомобили. Неужели они правда думают, что достаточно снять узнаваемый номер? Три блестящие новенькие машины с тонированными задними стеклами едут в ряд – надо же, какое совпадение.
Я волнуюсь, когда мы выезжаем за ворота, но сегодня дороги свободны, и мы мчимся без происшествий. Наверняка даже приедем «вовремя»: то есть опоздаем на двадцать минут, что отвечает всем приличиям в мамином представлении.
Мы проезжаем через большую рамку металлоискателя и выбираемся из машины, над головами тут же раскрываются зонты, поскольку накрапывает дождь. В глаза без остановки бьют вспышки – вокруг толпа журналистов. Понятно, для чего мама заставила меня прийти.
Внутри – обычная очередь важных рук, которые нужно пожать, одни лица хорошо знакомы, другие вижу впервые. Сегодняшний благотворительный ужин – это новая задумка галереи Тейт, направленная на поддержку одаренных художников. Их немного среди приглашенных, но они по-хорошему выделяются необычными прическами и нарядами и явно восхищают дам и кружат головы девушкам – нет отбоя от желающих поболтать с ними. Я возвела глаза к потолку. Наверное, мама заметила, потому что тут же ткнула пальцем под ребра. Должно быть, не нашлось ни одной женщины-художника или же членов благотворительного комитета, маминых подруг, между прочим, больше интересует другое.
Шарлиз пришла с родителями. Она утащила нам по бокалу шампанского и увлекла меня на балкон. Пару глотков, и пузырьки ударили в голову, зато улыбаться стало проще.
– Ты видела, как вырядилась Стелла? – фыркнула Шарлиз. – Господи! А этот Лукас, как его там? Он пришел с одним из художников. Просто милашка!
– Что ж, спасибо, – произнес голос позади. Похоже, это и есть Лукас. И ему весело.
Я покачала головой.
– Ты нарушила первое правило сплетницы, Шарлиз: прежде чем обсуждать кого-то, оглядись.
Лукас ухмыляется. И правда милашка, понятно, почему Шарлиз так решила: высокий, с длинными волнистыми волосами и теплыми карими глазами.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Сэм. А ты, должно быть, Лукас-как-его-там.
– Единственный и неповторимый. Мой дядя Гил – художник, а я его тут сопровождаю.
– Сэм тоже художница, – вставляет Шарлиз, быстро же она оправилась.
Я качаю головой.
– Вовсе нет. Просто иногда рисую.
– И пишет красками.
– Не хотите еще шампанского? – спрашивает Лукас.
Я вновь качаю головой.
– Пожалуй, – соглашается Шарлиз, и Лукас исчез в дверях. – Да он же с тобой флиртует! – зашипела подруга. – Забирай, уступаю по дружбе.
Не успела я и рта раскрыть, как вернулся Лукас с двумя полными бокалами.
– Прости. – говорит Шарлиз. – Только что вспомнила, что обещала… э… кое-что сделать.
И сбежала.
Я спрятала лицо в ладонях и покачала головой.
– Это не я придумала. Она.
– Проклятье, – Лукас снова ухмыляется и протягивает бокал. – Не пропадать же добру.
И я невольно беру бокал и отпиваю – всего глоточек, обещаю себе.
– Итак, почему ты сегодня пришел с дядей?
– Я немного рисую, так что он пригласил меня в качестве сопровождающего.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать. Ты всегда такая любопытная?
– Вообще-то, нет. Это все пузырьки виноваты. – Я хмуро заглянула в бокал и сделала еще глоток, чтобы проверить.
– А тебе?
– Что?
– Сколько тебе?
– Почти шестнадцать.
– И часто ты бываешь на таких вечерах?
– Ну и кто теперь любопытный? Только по принуждению мамы.
Лукас вдруг искренне рассмеялся.
– Что?
– Хоть меня и пригласил дядя, но заставила пойти мама. Выпьем за то, чтобы пережить этот вечер. – Он поднял бокал, мы чокнулись, и мне пришлось делать еще глоток. Это ведь тост. Воспитанные люди не отказываются, правда?
Я вновь нахмурилась.
– И когда бокал успел опустеть?
– Еще?
– НЕТ! Ни за что!
Краем глаза я заметила сквозь стеклянные двери, что в зале засуетились.
– Ой. Кажется, все уже рассаживаются.
– Мы можем сесть рядом?
Я покачала головой.
– Все места заранее расписаны. Я буду сидеть за самым скучным в мире столом.
– Рад знакомству, Сэм, – сказал Лукас, и я молча улыбнулась в ответ.
Я прошла в зал и села рядом с мамой за скучным столом важнейших людей. Лукас расположился в центре зала и теперь смотрел в другую сторону, а рядом с ним… о, понятно. Он оказался за одним столом с Шарлиз, и, глядя на этих двоих, я вдруг, по непонятной причине, почувствовала себя неуютно.
Или она теперь решит, что он свободен, и в очередной раз «по уши втрескается», или же вспомнит, что мы лучшие подруги, и выльет на него поток бестактных подробностей обо мне.
К счастью, первое более вероятно. С ним весело поболтать после шампанского, но вряд ли это зайдет дальше.
На случай, если у Шарлиз внезапно проснется совесть, я набрала ей сообщение под столом: «Он весь твой, подруга».
Обед выглядит аппетитно, пусть и с претензией на высокое искусство, хотя, может, я просто так голодна, что готова есть все подряд, только вот в этом платье даже дышать сидя тяжело. Я хихикнула про себя – представила фотографии, если швы и правда разойдутся. Но, попробовав первое блюдо, почувствовала тошноту, и принялась гонять остатки по тарелке.
Наконец обед кончился. Всю дорогу от дверей до машины приходится раздавать воздушные поцелуи и поцелуи в щеку. Лукас стоял в стороне и, увидев меня, с улыбкой кивнул.
И снова вспышки. Машина дожидается с открытыми дверями, и, скользнув в салон, я тут же сбрасываю туфли, заматываюсь в покрывало и расстегиваю пару пуговиц на спине. Мама заметила и покачала головой.
Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. В голове пульсирует (многовато шампанского и маловато еды), и я принимаюсь воображать, чем разживусь, когда доберусь до кухни дома – до смерти хочется есть.
Я уже задремала, когда щелкнул микрофон водителя.
– Впереди авария, поедем в объезд. Путь проверили – безопасно, но… колоритно.
– Только этого не хватало, – вздохнула мама.
Сон как рукой сняло. Колоритно? Что это значит? В любом случае хочу посмотреть.
Сначала мы едем самым обычными улицами, но постепенно они все сужаются, а магазинчики сжимаются – где-то не хватает стекол, в других окна заколочены досками. Здания подпирают кучи мусора. На стенах то и дело попадаются надписи – кажется, «А2», хоть и читается с трудом. Повсюду слоганы, но на такой скорости их не разобрать. На углу пара человек пьет что-то, завернутое в пакет. Они смотрят на нашу машину с любопытством и презрением.
Еще поворот. У дверей домов тесно жмутся друг к другу люди. Они что, спят прямо на улице? От изумления у меня глаза на лоб полезли.
Мы остановились на «красный».
К машине подошла женщина и постучала в стекло. Оно тонированное: я вижу, а меня – нет. На руках женщина держит ребенка, другой, постарше, цепляется за ногу.
– Прошу, мне нечем кормить детей, – говорит она. – Умоляю!
Младенец, кожа да кости, таращится, полуприкрыв глаза, да и сама женщина и другой ребенок выглядят не лучше. Ужас охватывает меня, подступает тошнота, я не верю собственным глазами.
– Мам?
Нет ответа.
– Мам! – Я обернулась. Лицо пустое, глаза смотрят прямо. – Ты что, не видишь? Нужно помочь!
Но тут загорелся «зеленый», и мы уехали.
Сэм уже ждала в комнате дополнительных занятий. Почти легла на стол, положив голову на руки. Глаза закрыты.
Я громко хлопнула дверью.
Она подскочила и выпрямилась. Зевнула. Бледная, под глазами залегли тени.
– Все в порядке? – спрашиваю я.
– А? Да. Просто устала, голова немного болит. Не выспалась.
– Я видела фотографии в газете. Благотворительный ужин?
– Вроде того.
– Значит, домашние задания ты не сделала?
– Не-а. Но я не виновата – меня заставили идти.
– Не важно, кто виноват, тебе нужно сдать задание по английскому завтра. Давай сначала им и займемся. А потом сделаем курсовую по естествознанию, которую тоже надо сдать завтра.
Сэм застонала.
– Не-е-ет. Слишком много. Одно задание, а потом перерыв.
– Если только короткий.
– Давай так: сначала делаем что-нибудь скучное, потом рисуем друг друга.
Я удивилась, но и раньше слышала, что она хорошо рисует. Хотя могли просто преувеличить – ведь это Сэм.
– Я не умею рисовать, – призналась я, но все же интересно увидеть ее работу.
– Просто попробуй, а я подскажу. Так и ты чему-то от меня научишься.
Я засомневалась. Не уверена, что правильно тратить часть отведенного времени на что-то, кроме школьных заданий, но вдруг это поможет ей лучше учиться?
– Хорошо, – уступила я. – Но сначала – английский.
Я открыла папку, и Сэм изобразила, будто ее тошнит.
– Серьезно? Написать от лица Джульетты любовный сонет для Ромео? Они же полные психи. Кто в здравом уме умрет ради парня? И вся эта любовь с первого взгляда – дичь полнейшая!
Удивительно слышать такое от Сэм: большинство девочек в школе постоянно волочатся за парнями.
– Ты, наверное, так говоришь, потому что не встретила своего единственного.
– Еще один миф – «единственный». Будто из всех людей в мире тебе подходит только один. Ну и какова вероятность вам встретиться? А вот какова: настолько близка к нулю, что не стоит даже пытаться.
– Необязательно верить, просто вообрази, что ты Джульетта и только что впервые встретила Ромео. Ты веришь в любовь с первого взгляда, и это – она.
– И сочинить сонет.
– Всего четырнадцать строк. Представь, что хочешь нарисовать Ромео, может, так легче будет.
Сэм склонила голову к плечу, раздумывая.
– То есть как будто сонет – это рисунок словами?
– Почему бы и нет?
Она посидела, глядя на пустую страницу тетради, а потом взялась за ручку.
Почти вся моя жизнь – сплошное притворство. Я так хорошо научилась соответствовать чужим ожиданиям, быть кем-то другим, что, кажется, потеряла саму себя.
Я попыталась представить себя на месте Джульетты, понять ее чувства, а затем стала с одной стороны тетради рисовать, а с другой – писать. И неожиданно помогло вот так сплетать рисунок со словами. Ава наблюдала и подкидывала идеи для размышлений, когда мои заканчивались, она напоминала мне о правильной рифме сонета, если я забывала ее соблюдать.
Когда я закончила, она коснулась нарисованного Ромео. Он напоминал Лукаса, но намеренно получился до отвращения идеальным: поймет ли учитель шутку? Поймет ли Ава?
– Это карикатура, – заметила она. Поняла. И я обрадовалась.
– Готово, теперь перерыв, – напомнила я, но свет вдруг погас. Без предупреждения, даже лампочки не мигали – только что комната ярко освещена, а в следующий миг уже погрузилась во мрак. Двери заперты, а окон в крошечной комнатке нет – непроглядная тьма.
Наваливается паника, непрошеная и глупая, желудок сжимается, и я принимаюсь лихорадочно шарить в кармане в поисках телефона. Нахожу и включаю фонарик. Тонкий луч света прорезает темноту, и мне становится легче дышать.
– Что происходит? – спрашивает Ава.
– Наверное, электричество вырубилось.
Я открываю дверь и выглядываю в сумрачный коридор. Пусто. Возвращаюсь в класс, Ава идет в смежную комнату с окном.
– Не только в школе, – замечает она. – Во всей округе.
Я проверяю батарею телефона. Забыла зарядить вчера – осталось одиннадцать процентов. Сколько продержится? В таких старых зданиях мало окон, и мне хочется выйти из тьмы на улицу, поскорее оказаться на воздухе.
– Думаю, это знак, что на сегодня хватит, – говорю я.
– Согласна, – кивает Ава.
Мы собираем вещи и идем по узкому коридору, освещая путь экраном телефона, который едва разгоняет темноту. Мы проходим сквозь двери во внутренний двор. Появляются еще люди: учителя, ученицы, которые задержались в школе по той или иной причине. Все идут к административным корпусам и главному входу, но путь преграждает заместитель директора.
– Пришло распоряжение всем временно оставаться в школе. – Не успевает она договорить, в отдалении раздается вой сирен.
– Что происходит? – опасливо спрашивает одна учительница, и замдиректора бросает на нее недовольный взгляд.
– Уверена, что все в порядке. Полагаю, это просто попытка избежать заторов на дорогах из-за отключения электричества. Мы ожидаем пояснений. А пока можете оставаться во дворе или пойти в библиотеку. В школе уже началась уборка, но всем лучше собраться в одном месте.
Все направились в библиотеку, а я – к скамейке у входа, хотелось остаться на воздухе. Ава замешкалась.
– Ты не обязана оставаться со мной, – говорю я.
Но она села рядом, и, с одной стороны, я обрадовалась компании, а с другой – испытала раздражение.
– Я закончила твое задание по английскому, – говорит Ава. – Сделка есть сделка – будем рисовать друг друга тут? Я посредственный художник, так что не обижайся.
– Не буду.
Я достала карандаш и блокнот для рисунков, которые никогда не вынимала из школьной сумки, оторвала несколько листков и передала Аве. Что угодно, лишь бы не думать о времени. Как скоро окончательно стемнеет? Солнце уже садится.
– Не знаю, с чего начать, – признается Ава.
– Начни с чего-то одного, например, завитка волос. Необязательно сразу рисовать все лицо. Выбери одну деталь – можешь передать ее точно или изменить, как подсказывает тебе художественное видение.
– Не уверена, что у меня оно есть. Но попробую.
Она берет карандаш и внимательно на меня смотрит, затем делает набросок и вновь поднимает взгляд. А я изучаю ее лицо – пропорции. Ее не назовешь красивой, скорее привлекательной. Ава рисует глаз. Высокие скулы – красивые. Глаза расставлены немного широко, длинные ресницы – и без грамма туши. Темные прямые волосы заправлены за левое ухо и свободно струятся по правому плечу. Взгляд сосредоточенный, и не только сейчас – любое занятие поглощает ее без остатка. Вот что нужно перенести на рисунок. Карандаш касается бумаги – я приступаю.
Вчера я соврала. Хоть мы и не общались раньше, но Аву я уже знала и сейчас рисовала не впервые. В школьном море тщательно нарисованных лиц и аккуратно уложенных волос она выделяется. Я ужасно удивилась, увидев ее в классе для дополнительных занятий, куда меня вчера притащила замдиректора, и долго не могла взять себя в руки, прежде чем сесть.
Есть в Аве какая-то особенность, которую до сих пор мне не удавалось передать. Но сейчас, когда она сидит передо мной, я настроена решительно.
Честно говоря, в местное общество она не вписывается, да и близких подруг у нее нет: ни к одной компании она не примкнула, так и держится особняком. Всегда в стороне. Одиноко ли ей? Непохоже. Она вполне… самодостаточна, будто ей нет дела до окружающих, словно их вообще не существует. Странно, но к ней, вопреки обыкновению, даже не цепляются, хотя она учится на стипендию и одевается… ну… скромно. А ведь здесь такого не прощают – у многих учениц вроде Шарлиз или Рут в гардеробных можно разместить целый дом. Если же я рискну одеться, как Ава, меня точно заклюют и обязательно поместят в список «самых безобразно одетых учениц». Мне любопытно и немного грустно. Почему же ее не трогают?
Я замечаю, что она закончила рисовать и теперь ждет меня. Она подается вперед и пытается заглянуть в мою тетрадь, но я отворачиваюсь.
– Еще нельзя.
Ава вновь садится прямо, и я продолжаю рисовать ее глаза, слегка растушевывая линии…
Работа увлекает меня, и я вздрагиваю, когда Ава вдруг прокашливается.
– Разве еще что-то видно? – беспокоится она.
Я и не заметила, как солнце скрылось, и страх тут же затопил сознание. Электричество в школе еще не дали, но в окне библиотеки мерцают огоньки. Наверное, горят свечи.
– Пойдем, – предлагаю я, закрывая тетрадь.
– Можно взглянуть?
Я замешкалась с ответом – хотелось все-таки сначала закончить рисунок, поэтому решила повременить.
– Попозже, хорошо? Здесь слишком темно, а внутри все будут пялиться.
– Ладно. Только сначала позвоню папе.
Ава достает из сумки телефон – вот это древность, и до сих пор работает, что удивительно. Здоровается, говорит, что еще в школе, и объясняет про электричество. Слушает ответ и прощается. Наконец она поворачивается ко мне с полными удивления глазами.
– Папа сказал, что весь этот район перекрыт.
– Он полицейский?
Она с сомнением качает головой.
– Водитель такси, – звучит почти с вызовом, будто в ожидании реакции. Я не знала этого, и в школе наверняка не знали, иначе бы давно поползли слухи – хоть ее и не трогают, но такое точно бы не спустили. Она рассказала то, чем обычно не делится?
– Он всегда в курсе, что и где происходит, – говорит Ава.
Я достаю телефон – он в режиме «беззвучного». Пара пропущенных звонков от папиного секретаря, один от него самого, а следом сообщение: «Ты в школе? Не уходи».
Я перезваниваю.
Свечи озаряют взволнованные лица в библиотеке. Сэм стремится ближе к дрожащему свету, в людской круг. Ее взгляд мечется по сумрачным углам комнаты, будто она боится затаившихся теней.
Мы садимся. Здесь несколько десятков учителей и вполовину меньше учениц. Они рассредоточились по комнате, болтают, читают или, уткнувшись в телефоны, что-то печатают и занимаются своими бесконечными делами, а свет экранов бросает призрачные тени им на лица.
К нам подходит заместитель директора
– Мы ждем разрешения от полиции, чтобы разойтись.
Она ничего не спрашивает у Сэм, но во фразе явно звучит скрытый вопрос. Люди оглядываются, прислушиваются.
Сэм пожимает плечами.
– Я только знаю, что дороги перекрыты.
Она не говорит им того, что сказала мне после разговора с отцом на улице: полиция проверяет район, есть предположения, что на электростанции совершена диверсия.
Вдруг потолочный свет моргнул и зажегся. Послышалось всеобщее ликование.
Позже зазвонил телефон Сэм.
– Да… ага… двадцать минут? Можно завезти Аву домой? Ладно, я сброшу адрес сейчас.
Она повесила трубку.
– Водитель подъезжает.
– Нам еще не велели отпускать людей, – возразила заместитель директора, но тут зазвонил ее телефон – все подтвердилось. Люди стали одеваться, прощаться, рассуждать, что же произошло, почему пришлось так долго ждать. Учителя убедились, что всех учеников заберут.
– Мы отвезем Аву, – сказала Сэм, когда к нам подошли.
Мы тоже одеваемся, потом идем к воротам.
– Где ты живешь? – говорит Сэм.
– Я сама доберусь, все в порядке.
– Не дури. Уже поздно, и неизвестно, что там происходит. Просто скажи адрес, потому что сначала нужно проверить путь или что-то вроде.
– Спасибо, не надо.
Вид у Сэм озабоченный, она оглядывается. Ищет заместителя директора? Я прощаюсь и, не дав ей сказать ни слова или продолжить спор, шустро проскальзываю к черному ходу.
Я ввожу код, чтобы открыть ворота, а затем быстро поднимаюсь по дороге к повороту на автобусную остановку.
На улице пусто, лишь пара прохожих. Пожалуй, безумие отказаться от такого предложения. Что, если автобус не придет или они вовсе не ходят?
Почему я не согласилась? Я вздохнула. Знаю, но не хочу признаваться себе.
Не хочу, чтобы она увидела мой дом. В этом все дело, правда?
А ведь я, кажется, перестала заботиться о том, что обо мне подумают окружающие. И вдруг снова. И даже хуже. Не все окружающие. А именно она.
Мы проезжаем одни за другими двое ворот. Так не получилось бы, наверное, если бы электричество не дали. Мы бы оказались заложниками мер безопасности – ха! Хотя наверняка есть какие-нибудь способы экстренно открыть ворота.
Почему произошла диверсия? Вокруг школы – большие дома, дорогие магазины и рестораны, и всюду защита и охрана: рамки металлоискателей, сигнализация, камеры.
И все электронное, как правило. Кое-где наверняка имеются генераторы, а где их нет, должны быть меры на случай экстренного отключения электричества: зачем нужны ворота, которые замуруют тебя, если энергия отключится? А что, если случится пожар?
Мне не по себе. Вот почему полиция перекрыла дороги и велела всем оставаться на местах, пока район не очистят.
Дороги полупустые, и тугой узел напряжения постепенно ослабевает, чем ближе мы подъезжаем к дому.
Вдруг позади раздаются резкие звуки, будто кашляет неисправный двигатель. Без остановки. Это что, перестрелка?
Я включила связь с кабиной водителя.
– Что происходит?
– Полицейская операция. Нас не коснется.
Я волнуюсь за Аву. Звуки раздаются неподалеку от школы, а я даже не знаю, где Ава живет, куда направляется и как собирается добраться до дома, так что и проверить не могу. Меня мутит от страха за нее. И почему она отказалась ехать?
Первые дополнительные занятия оказались не такими, как я себе представляла. Ава, конечно, заставила меня каким-то чудом работать, но было кое-что и помимо занятий. Например, наши разговоры. А еще я рисовала ее.
Никогда прежде я не была так откровенна, как сегодня с Авой. Почему? Видимо, не выспалась и не следила за языком.
Сказала, что не верю в любовь с первого взгляда. Друзья бы поспорили со мной – они только об этом и трещат. Мы с Шарлиз дружим с пяти лет и раньше делились друг с другом всем. Не считая семьи, она была самым близким для меня человеком. Но все изменилось, когда она открыла для себя мальчиков. Она влюбляется каждую неделю и только об этом теперь и говорит. Неудивительно, что ничем подобным я с ней не делюсь.
А еще я не верю, что где-то есть единственный, предназначенный нам человек. Во всяком случае, мне такой раньше не встречался.
Ава не похожа на моих друзей. Я правда пыталась ее нарисовать настоящей, но не вышло передать глаза. Хорошо бы она вновь мне позировала. Я хочу этого.
«Пожалуйста, пусть все будет хорошо, Ава».
Я едва знаю ее. Если хоть одна девочка в моей школе попадет в беду или поранится, я буду беспокоиться, но не настолько. Не понимаю.
Холодает, и я на ходу сильнее запахиваюсь в пальто.
Дорога, по которой я обычно хожу к остановке, сейчас перекрыта. Я отхожу все дальше, и мне попадается все больше перекрытых дорог – полиция, и вид у нее взволнованный. Кажется, я заблудилась.
Папа бы наверняка выбрал лучший маршрут, таксисты всегда знают такой, а я сомневаюсь и уже подумываю позвонить ему, но тогда он разволнуется, а приехать и забрать меня он не может: все дороги перекрыты. Я дошла до магазина на углу, куда порой захаживаю, чтобы спросить дорогу, но магазин оказался закрыт. А раньше всегда был открыт. Я огляделась, и тут до меня дошло, как безлюдно в районе – и тихо, будто улицы, здания и опустевшие тротуары задержали дыхание. Где все?
Мимо на скорости пронеслись еще полицейские машины, и тишина раскололась: вопли, треск, оглушительный грохот, эхом отдающийся в ушах, а потом крики. Это что, перестрелка?
По крайней мере, путь теперь свободен, пора убраться подальше от всех звуков. Я круто развернулась, едва не срываясь на бег, но удерживая себя: теперь лондонская полиция не любит бегунов. Я шла до тех пор, пока звуки не отдалились и не выдохлась, оказалась далеко от того места, где должна быть, и совершенно заблудилась. По крайней мере, здесь есть люди – хотя меньше, чем ожидаешь увидеть ясным вечером, – но я свободно вздохнула.
Телефон завибрировал. Звонил папа.
– Привет, – ответила я.
– Ты где?
– Не знаю. Я шла на автобус, но пришлось свернуть.
– Я так и подумал, что это случится. Узнай, где ты, а я приеду и заберу тебя.
Следовало отказаться. Мне семнадцать, я далеко от места событий, я смогу найти метро или автобус и добраться домой.
Вместо этого я дошла до угла и стала читать таблички с названиями улиц, чтобы папа мог забрать меня.
Я долго ворочалась, пытаясь уснуть, и наконец сдалась. Папа наверняка сможет узнать, все ли с Авой в порядке. Полиции станет известно, если с ней что-то случилось, и они не откажут папе в просьбе. Он уже давно не работает в Скотленд-Ярде, но прежних связей хватит, чтобы быстро все разузнать. Я прошла к окну, выходящему во двор перед домом, и стала ждать.
Приехал папа только после полуночи. Я ждала его на верхней ступеньке лестницы.
– Привет.
– Сэм? Почему ты не спишь?
– Хотела у тебя кое-что спросить.
Но тут в руке завибрировал телефон. Я взглянула на экран.
«Это Ава. Мне дали твой номер, когда предложили стать репетитором. Не волнуйся, я уже дома. Спокойной ночи».
– В чем дело?
Я покачала головой.
– Беспокоилась за одного человека, но не важно, уже узнала, что все в порядке.
Неужели она столько времени добиралась домой? Или просто только сейчас надумала написать? Да уж.
Отец приобнял меня за плечи.
– Раз уж ты не спишь, можем выпить в честь праздника. Я – виски. А ты – горячий шоколад. Что скажешь?
– Что празднуем?
– Сегодня все прошло очень хорошо. Идем.
Мы прошли на маленькую кухню за его кабинетом. Удивительно, он позвал «праздновать», а не велел «спать», хотя завтра в школу. Может, знает, что занятий не будет?
– Это как-то связано с моей школой или тем, что происходило в округе?
– Да. Авария на электросетях – всего лишь прикрытие. Планировались атаки по всему району, и мы их остановили.
– Возле моей школы? – меня охватил ужас. Я хожу туда с одиннадцати лет. Мне часто бывало скучно и тесно в заточении среди заборов, ворот и охраны, но все же я всегда чувствовала себя там в безопасности.
– Я следил за ситуацией. Все было под контролем, иначе бы я прилетел на вертолете, чтобы тебя забрать. Поверь мне.
Он налил себе виски. Засвистел чайник, и папа налил воду в чашку и размешал растворимый горячий шоколад. Давненько я не приходила сюда за чашкой шоколада. Наверное, уже просрочен.
– Держи, – говорит папа.
– И далеко от школы все случилось?
– Близко.
– И что там планируют завтра?
– Весь район обыскивают и проверяют, завтра школа закрыта.
Я звякнула чашкой о бокал.
– Ура! Точно?
Он кивает.
– Не привыкай.
– Кто за этим стоит? Что они собирались сделать?
– Все равно пресса скоро узнает, так что можно говорить. Но до завтра никому не рассказывай.
– Вообще-то после полуночи я обычно устраиваю пресс-конференцию для журналистов, но сегодня, так и быть, отменю.
– Смотри мне. Слышала о А2? Анархия Для Всех Абсолютна?
– А2? Вчера, проезжая на машине, видела такие надписи, но раньше они мне не попадались.
– Одна из радикальных группировок, которые стремятся к беспорядку и разрушению. Они устроили диверсию на электросетях, чтобы обойти уязвимую систему безопасности и напасть на дома и офисы. Цели выбирались как будто случайно. Но мы узнали об их планах, выследили их и окружили. Оглушительный успех при совместных усилиях полиции и сил правопорядка.
Он звякнул бокалом о мою чашку.
Но меня начинает знобить, и я безуспешно пытаюсь согреться горячим шоколадом. Нападения планировали возле школы?
– Зачем они это делают?
Но едва вопрос прозвучал, я вспомнила мимоходом подслушанные разговоры, полустертые граффити и женщину, которая вымаливала у нас помощь, чтобы накормить ребенка. Анархисты не признают власти, которая не считается с человеческой жизнью. В этом все дело, да? Они хотят разрушить устоявшийся порядок, сломать его.
– Здравомыслящий человек не в силах понять причину таких поступков, – объясняет папа. – Но не волнуйся, мы их остановили. Теперь выявляем остальные связи – больше они не доставят неприятностей.
Он сказал: одна из группировок. Не станет одной, так появятся другие.
– Не делай такое серьезное лицо и отправляйся уже спать. Хоть школа и закрыта, думаю, без дела ты не останешься. Что с репетитором?
– Все хорошо. В смысле она нормальная.
– Попроси ее заглянуть завтра.
Я торопливо, почти бегом поднимаюсь по лестнице, будто пытаюсь сбежать от мыслей. Они во множестве теснятся в голове, но я гоню их прочь. Жаль, что завтра даже отвлечься нечем – занятия отменили. Не хочется проводить весь день в одиночестве, но и привычные занятия не привлекают – если загляну к Шарлиз, придется выслушивать бесконечную болтовню о приготовлениях к празднику или высказывать подробное мнение о всех возможных сочетаниях нарядов с обувью. Она не принимает простого «не нравится», ей обязательно нужно знать точно почему, и хотя такое уже бывало не раз, сейчас мне это кажется не важным.
Папа попросил пригласить Аву, и меня приводит в ужас мысль, что день без школы испортится дополнительными занятиями, но лишь отчасти. У папы и его секретарей наверняка есть номер, чтобы позвонить Аве. Но сейчас у них и без того полно забот. Если не напомнить, он так и забудет об этом.
Я закрываюсь в спальне и достаю из стола незаконченный рисунок – почти готово, но все же чего-то не хватает. Что-то не так.
У меня есть сообщение от Авы. Есть ее номер.
Не слишком ли поздно для ответа? Чтобы не передумать, я набрала: «Здорово, что ты в порядке. Я волновалась! Узнала, что школа завтра закрыта. Придешь ко мне?»
Я не ожидала ответа, все-таки час ночи, но он пришел, когда я чистила зубы.
«С удовольствием».
Я забралась в кровать и укрылась. Ночник горит, но слабый свет едва разгоняет тени – сегодня они подобрались слишком близко. Страх возвращается. Я встаю и зажигаю настольную лампу.
Теснее заворачиваюсь в одеяла. С каждого бока по подушке, чтобы получилось гнездо. Спиной – на плюшевого льва, пусть охраняет.
Но и этого мало. Я отчаянно борюсь со сном. Но стоит закрыть глаза, и свет исчезает.
Темно.
Ничего не видно. Я стараюсь пошире распахнуть глаза, но все равно не могу ничего разглядеть. Вдруг ко мне подкралось какое-нибудь чудовище, а я об этом даже не знаю? Я плачу, мне страшно, такого ужаса я никогда не испытывала.
Никто не приходит.
Я буду вести себя хорошо, обещаю. Отведите меня домой. Пожалуйста.
Глаза напряженно вглядываются в темноту и начинают различать пятна, которые то появляются, то исчезают – и я безуспешно пытаюсь их поймать. Сердце бьется часто и громко.
Я хочу домой…
– Да тут целый Колизей поместится, – замечает папа.
И почти не преувеличивает. Хоть вид и загораживают высокий забор и ворота, все же ясно, что дом большой и просторный – три этажа, а может, и четыре. И обширная прилегающая территория. Весь район прячется за заборами – контроль и порядок. Наверняка здесь есть аварийные генераторы, мгновенный вызов полиции и прочее.
Совсем не такими улицами ехали мы сюда.
Живот скручивает до тошноты. Здесь мне не место. Этого я и ожидала. Зачем же согласилась прийти? Я прекрасно могу учить Сэм в школе, хоть это и тяжело, только не дома, потому что так я чувствую… не знаю… будто контролирую ситуацию. Здесь такого не будет.
Но уже слишком поздно. Папа подъезжает к воротам металлоискателя и нажимает кнопку.
– Да? – механический голос.
– Такси с Авой Николлс.
Недолгое молчание, затем ворота медленно открываются. У маленькой будки караульного помещения стоят два охранника, оба вооружены. Так охраняют все большие дома или только дома политиков?
Нас пропускают к следующим воротам. Охранник стучит в мое окно и требует удостоверение личности. Он изучает документ, оглядывает меня и, наконец, кивает. Затем говорит что-то в микрофон наушников.
Мы ждем, но следующие ворота не открывают. Вместо этого распахивается маленькая дверца рядом с ними, и выходит женщина.
– Кажется, в святая святых мне хода нет, – замечает папа с ноткой раздражения в голосе. – Иди.
Я делаю глубокий вдох, открываю дверь и выбираюсь навстречу женщине.
– Здравствуй. Ава? Меня зовут Пенни. – Она улыбается – Я тебя провожу.
В руках у нее плата за такси, и я вижу, что папа собирается отказаться, но сумма внушительная.
Я возвращаюсь в машину за пальто и книгами и шепчу:
– Может, стоит принять? Другому таксисту ведь тоже заплатили бы.
Деньги папа взял, но с явной неохотой. Такие места и такие моменты, когда становится очевидна наша бедность, ожесточают его, напоминают, чего мы лишились, когда закрыли его кафедру в университете. Классическое образование не оправдывало своей стоимости и оказалось не у дел, а ученая степень папы за ночь стала бесполезна.
– Позвони, как закончишь, – попросил он и помахал с невозмутимым лицом.
Я развернулась и последовала за Пенни сквозь следующие ворота.
Кажется, ее ничем из себя не выведешь – видимо, из тех людей, которые замечают таксистов, лишь когда хотят оспорить выбранный ими маршрут. Мои джинсы и кофту с длинным рукавом она оглядела неодобрительно, очевидно, я тоже пришлась ей не по вкусу. Мы не вошли через главный вход, а прошли по дорожке к черному.
– Секунду, – говорит Пенни и через внутренний телефон сообщает: – Саманта, пришла Ава.
– Проведи ее наверх, пожалуйста, – произносит голос Сэм.
– Сюда, – говорит Пенни.
Мы проходим через дверь, минуем коридор и поднимаемся по лестнице. На верхней площадке я оглядываюсь и вижу изысканную извилистую лестницу, которая, очевидно, ведет к главному входу. Мы поднимаемся по другой лестнице, идем по коридору мимо бесчисленного количества дверей. Внутри дом выглядит даже больше, чем кажется снаружи. Высокие потолки, картины на стенах, явно дорогие и подлинные. Такое чувство, будто я попала в музей. Не очень-то подходит для жизни – нет ощущения, что ты оказался дома.
Мы заворачиваем за угол и видим Сэм, которая идет нам навстречу.
– Привет, – говорит она. – Спасибо, Пенни. Дальше я сама. Можешь послать чай в мою мастерскую?
– Разумеется.
Сэм тоже в джинсах, но хоть они и поношенные, сидят как влитые – обтягивают не слишком плотно и вид имеют явно дизайнерский. Простая красная рубашка сползла с плеча, будто Сэм только что торопливо ее накинула. Немногие шестиклассницы, и я среди них, с сожалением отказались от школьной формы – стипендиатам ее обычно выдают, и это помогает не выделяться. А Сэм? Даже форма сидит на ней с непринужденной легкостью, и это в школе, где большинство для этого прилагает огромные усилия. Сегодня на ней тоже нет ни макияжа, ни украшений. Она не старается выглядеть изумительно, а просто… выглядит, и это еще более неловко.
– Что? – спрашивает она и одергивает рубашку.
Я что, пялюсь?
– Прости. – Я оглядываюсь. – Дом меня немного ошеломил.
– Большой. Но почти необитаемый, – говорит Сэм. – Могу устроить экскурсию, если хочешь.
Ей явно не хочется, поэтому, вопреки любопытству, я качаю головой.
– Покажу тебе свой укромный уголок, – говорит она, и мы идем. Придержав дверь, она замечает мою ношу. – Многовато книг.
– Учителя сказали, что ты отстаешь по многим предметам.
– Весело. – Мы минуем коридор и останавливаемся у другой двери. – Моя комната.
Это оказалась огромная спальня: кровать, письменный стол, книжные полки, шкафы, даже диван. А в конце – еще две двери. Одна, наверное, ведет в ванную. Мы подходим ко второй. Должно быть, за ней и есть мастерская. На двери знак «Не входить» с пугающе правдоподобным черепом.
А дальше – радостный беспорядок. Сквозь окно во всю стену комнату заливает свет даже в такой пасмурный день, как сегодня. Другие стены расписаны сценами, кажется, из «Властелина колец» и «Гарри Поттера», а все остальные поверхности покрыты блокнотными листками. Повсюду столы, заваленные рисовальными принадлежностями, красками и кистями. В центре комнаты стоит почти пустой стол, Сэм сдвигает вещи и разрешает мне разложить учебники.
– Это ты сделала? А стены?
Она переминается с ноги на ногу: неужели смутилась?
– Ага. Было время, когда мне не хватало бумаги и холста. Давно хочу закрасить, но все руки не доходят.
– Но ведь красиво!
Я оставляю книги на столе и брожу от рисунка к рисунку.
В дверь постучали, и Сэм отлучилась. Вернулась она с подносом.
– Сюда никому нельзя. Эта комната не для учебы, здесь хороший свет для рисования. Вот почему ты тут. Твой портрет вчера я так и не закончила, а сделка есть сделка. Не знаю, зачем ты все это притащила. – Она поморщилась, недовольно глянув на учебники, и поставила рядом с ними поднос с чаем.
Она ведь шутит. Правда же? На крючок меня не подцепишь.
– Свой рисунок я закончила и не виновата, что ты такая медлительная.
– Ты его принесла?
– Да. Но не покажу, пока не увижу твой.
– Справедливо. Но его надо закончить. Хочешь чаю?
На подносе лежат печенье, пирожные и булочки.
– Это все нам?
– Повар думает, что мне не мешает поправиться. А мама – что похудеть, но ее сегодня нет. – Она закатила глаза.
– По-моему, все и так хорошо.
Сэм пожала плечами.
– Я ем что хочу, пока они не видят. Поэтому не стесняйся – на кухне умрут от счастья, когда увидят пустой поднос.
Я взяла булочку с кремом и вареньем – вкуснотища.
– Что с тобой было вчера? – спрашивает Сэм, покусывая печенье. – Зря отказалась ехать с нами.
– Наверное, – соглашаюсь я. – Папа тоже не обрадовался. Ничего страшного. Он приехал и забрал меня.
– Мы отъехали, и почти сразу раздались выстрелы. Где-то возле тебя?
– Неподалеку, думаю. Я пошла в другую сторону, так что почти ничего не видела – только как пара полицейских машин пронеслась мимо. Сегодня в новостях лишь об этом и говорят: удалось предотвратить запланированные атаки.
Сэм кивнула.
– Папа рассказал мне вчера. Он вернулся домой радостный, сказал, что скоро всех нарушителей выследят и арестуют. Уже, если верить утренним новостям.
Она произнесла это и потупилась, будто раздумывая над чем-то.
– Если верить новостям? Есть другие сведения?
– Всегда есть. – Она пожала плечами. – Но мне ничего не известно. Папа рассказывает только то, что через пять минут попадет в заголовки. Кстати, о папах. Тебя подвез твой?
Я кивнула.
– Надо было сказать! Я бы его пригласила. Хотя у Пенни глаза бы на лоб полезли, узнай она, что твой отец… – Она оборвала себя и явно смутилась.
– Что? Что мой папа – таксист?
– Извини. Я не хотела.
– Все нормально. Не важно, – ответила я, но соврала. Дело в том, чем он занимается, или в том, что Сэм понимает, как это воспримут люди? Наверное, все сразу. Не знаю даже, что меня больше беспокоит. И я перевожу тему: – Кто такая Пенни?
– Вроде помощницы экономки. Она нормальная, но приставучая.
– Итак, подсчитаем: два охранника у ворот, повар, помощница экономки – значит, есть и сама экономка, – ты, твои родители.
– Ага. А еще команда садовников. Горничные. Водители. И приходящие охранники – количество зависит от того, что происходит. Отсюда почти невозможно выскользнуть незаметно.
– Почти?
Она усмехается, но больше тему не развивает.
– Ты наелась?
Я киваю. Она относит поднос и возвращается.
– Ладно. – Она оглядывается и подтаскивает стул поближе к окну. – Садись.
Я подчиняюсь, и она устанавливает рядом небольшой мольберт.
– Я не против, но только если потом мы сделаем задания, – говорю.
– Конечно. Обязательно. Но после моя очередь выбирать, чем мы займемся.
– Твои родители считают, что платят мне за то, что я тебя учу, а не за то, что отвлекаю.
– Чушь. Маме вообще это не интересно, к тому же она ушла в салон. А папа целый день проведет в Вестминстере. Больше сюда никто не ходит, значит, никто и не узнает. А теперь помолчи.
Она напряженно кривится.
– Чуть поверни голову налево. Нет, слишком далеко.
Я поворачиваюсь вправо, но она качает головой и подходит.
Теплая ладонь легко касается щеки. Она выбирает нужное положение головы и отступает. Невесомо касается подбородка, обращая мое лицо еще больше к свету.
И вновь отклоняется.
– Вот. А теперь постарайся не шевелиться.
Она садится на табурет у мольберта, берет в руки карандаш и внимательно изучает меня, но при этом будто смотрит сквозь. Что видит она в моих чертах: линии, тени – знаки на бумаге?
Я не шевелюсь и даже дышать, кажется, забываю. Голова кружится, и я каменею, будто под воздействием чар. И леденею внутри так, что уже, наверное, не оттаять.
Ава – хорошая модель. Она послушно сидит без движения, обратив лицо к свету под лучшим углом.
И все же я не могу передать глаза так, как хочу. Совсем не могу прочесть их выражение.
Наконец я вздыхаю и открепляю блокнот от мольберта. Раздается шлепок, и Ава вздрагивает, глубоко вдыхает. Разминает плечи и бросает взгляд на часы. Глаза округляются.
– Ты только взгляни на время! Срочно за работу!
Я смотрю ей за спину, где висят настенные часы, и тоже удивляюсь: пролетело два часа. Если погружаюсь в рисунок, перестаю замечать время.
– Прости, что заставила тебя так долго сидеть без движения, – извиняюсь я. – Надо было попросить перерыв.
Она пожимает плечами.
– Я и не заметила. Наверное, уснула с открытыми глазами. Плохо спала вчера.
– И я. Что-нибудь снилось?
– Вчера или сейчас?
– Сейчас.
Беглая улыбка.
– Не помню, – отвечает Ава, но я не верю. – Можно посмотреть?
– Пожалуй. Мне не нравится, как вышло.
Она подходит, смотрит на рисунок и открывает рот от изумления.
– Ничего себе! Да это же я!
Я перевожу взгляд с нарисованной Авы на живую и понимаю ее восторг. Я сохранила точность деталей, но вовсе не такой я хотела ее передать.
– Почему тебе не нравится?
– Сложно объяснить. Похоже на тебя, отражает внешне. Но внутренне не передает.
– Не понимаю. Мне кажется, вышло изумительно. – Она возвращается к книгам, вытаскивает листок бумаги и, помахав им, говорит: – Теперь я покажу тебе, что такое «не получилось».
Я беру рисунок.
Это мои глаза, но изображены по отдельности. Один смотрит направо, а другой, полускрытый ресницами, – вниз. Пропорции и впрямь «гуляют», и, в отличие от моих рисунков, реальность отображена лишь отдаленно, но выглядит интересно.
– Почему именно глаза?
Она пожимает плечами.
– Не знаю. Ты сказала выбрать часть лица, и мне понравились глаза.
– Скорее абстракция, чем рисунок, но если ты этого и добивалась, то неплохо. Если же хочешь получить более реалистичное изображение, думай о нем с точки зрения математики: дели на части. Тебе ведь нравится математика.
– Каким образом?
– На примере моего глаза: в какой части радужки находится зрачок? Нужно изучать детали и соблюдать пропорции.
– Или просто сказать, что это абстракция.
Я смеюсь.
– Именно. Хочешь поменяться?
– Правда? Я могу забрать свой портрет?
– Конечно. Забирай, я нарисую другой.
– Отдам папе. Спасибо.
– Держи. Давай подпишем свои рисунки. По-моему, так делают все художники.
Мы пишем инициалы под своими рисунками.
И она вновь принимается разглядывать свой портрет.
– Ты очень талантливая.
Я пожимаю плечами.
– Просто мне нравится рисовать. Всегда нравилось. Но это всего лишь вымысел. Ничего общего с… – я помолчала, – реальностью. – Я обвожу рукой комнату. – Конечно, все это – намеренная выдумка, но теперь мне хочется рисовать жизнь, только не выходит отображать ее так, как хочется.
– Если тебе скучно на обычных занятиях, почему не пытаешься уделять больше времени рисованию? Ты можешь добиться выдающихся успехов.
Я неуютно обхватила себя руками.
– А что, если я не хочу этого?
– Почему?
– Не все такие целеустремленные, как ты. Почему ты так стараешься в школе?
– Я хочу поступить в хороший университет, получить хорошую работу. Мне ничего не поднесут на блюдечке. – Она прикусила губу. – Прости, я не то имела в виду.
– Все нормально, – говорю я, но это не так: правда больно колет. – Но не все могут жить так увлеченно.
– Но ведь вся эта комната – доказательство твоего таланта. Совершенно ясно, что тебе нравится рисовать. Я видела тебя за работой: ты увлекаешься настолько, что забываешь о времени. Хочешь того или нет, но ты художник. Почему бы не стать великим?
Она говорит, и в глазах ее загорается нечто новое, именно этого не хватало моему рисунку, вот что я отчаянно пыталась ухватить, но, вероятнее всего, как и в прошлый раз, не успею я достать блокнот, оно исчезнет.
Я просто покачала головой.
– Слушай, я не могу связно объяснить, но не представляю для себя никакого «потом». Особенно в последнее время.
– И тебе хватает «сейчас»?
– Иногда, – отвечаю я, но говорю неправду и чувствую раздражение. Из-за нее я думаю о том, что все время пытаюсь гнать прочь.
Но не успела я ничего сказать – у Авы зазвонил телефон. Она достала его, но тут же зазвонил и мой.
– Привет, пап. Что случилось?
– Опять какая-то заварушка. Я собирался приехать и забрать тебя, но многие дороги перекрыты. Не смогу добраться.
– Что происходит? Ты в порядке?
– Что со мной будет? Понятия не имею, что происходит: по дорогам проехать нельзя, отрезаны целые районы, твой тоже.
Я глянула на Сэм. Она уже отключила телефон.
– Подожди, я узнаю, что происходит. Сэм?
– Звонил папин секретарь. Но он не знает, что конкретно произошло. По всему району люди собираются на улицах, мешают движению. Ты не сможешь выбраться – из предосторожности перекрыли многие выезды. Папа говорит, что тебе лучше остаться у нас, пока все не уляжется.
– Ты слышал? – спрашиваю я в трубку.
– Слышал.
– Кажется, я тут надолго.
– Обещай, что не поедешь одна домой. Если соберешься, предупреди меня.
– Обещаю, – говорю я и не собираюсь обманывать: вчерашние события потрясли меня. Не хочу дважды такое пережить.
Мы попрощались, и я взглянула на Сэм, пытаясь осознать: я что, правда тут остаюсь?
– Прости. Кажется, придется ждать, пока дороги откроют. Что происходит, как думаешь?
– Не знаю. Явно не то же, что вчера.
– Это точно твой папа подстроил, чтобы не выпускать репетитора из дома, пока ты не сдашь экзамены.
– Ха! С него станется. Но можешь спросить сама: он обещал приехать к ужину. Мамы не будет.
– Он сможет попасть домой?
– Очевидно, если очень захотеть, доберешься из Вестминстера сюда, но не более того. У него назначена встреча перед ужином, так что придется ехать домой.
– Ох, ладно, – мне стало неуютно. Ужин? В этом доме? С заместителем премьер-министра. И Сэм.
– Посмотрим, что там в новостях, – предлагает Сэм.
Мы возвращаемся в спальню. Сэм берет пульт и щелкает кнопкой – то, что я приняла за платяной шкаф, открывается, и появляется телевизор. Сэм устраивается на краешке кровати и указывает мне на стул.
– Готова? – Не дождавшись ответа, она наводит пульт и включает телевизор. Тут же запускается круглосуточный новостной канал.
– …срочное сообщение. В четыре часа состоится пресс-конференция с мэром Лондона и представителями полиции, с последующей прямой трансляцией обращения премьер-министра с Даунинг-стрит.
Я взглянула на часы на столе: 15:45.
А пока эфир заполняют сюжеты о вчерашних событиях: отключение электричества, ответные действия сил правопорядка. Полицейские рейды по домам в Лондоне, Бирмингеме, Манчестере, Глазго. Моментальные и решительные меры против А2. Но теперь добавились слухи о беспорядках в Лондоне в связи с рейдами, а также повсеместное перекрытие дорог.
Началась пресс-конференция: мэр кратко излагает события, о которых только что говорилось в новостях, особое внимание уделяя Лондону: места проведения рейдов, число арестов. Потом начались вопросы.
– Откуда полиции стало известно о планах А2?
– Мы не вправе разглашать секретные сведения, касающиеся безопасности. Этот успех доказывает, что жители Лондона могут доверять тем, кто их защищает.
– Как вы прокомментируете сообщения о применении полицией силы?
– К сожалению, безопасность города требует жестких мер. Мы не вправе рисковать и упустить террористов.
Но тут мэру что-то шепнули на ухо, и, не успел никто задать других вопросов, пресс-конференцию быстро свернули.
– Что-то они скрывают, – пробормотала Сэм. – Интересно что.
– Политики всегда что-то скрывают, – замечаю я, но тут понимаю, что это и отца ее касается. – Прости, я не…
– Все нормально. Вполне справедливо, – ответила она, но ей стало явно не по себе, как и мне, когда она говорила, что Пенни не одобрит моего отца.
– Иногда лучше скрыть.
– Необязательно.
На экране появляется дом 10 по Даунинг-стрит, и выходит премьер-министр Пауэлл. Она устало улыбается, костюм помят.
– Наш бесстрашный лидер, – произносит Сэм с явным сарказмом. – Хватит с меня. Ты не возражаешь?
Я качаю головой, и телевизор выключается. Премьер-министр исчезает, не сказав ни слова.
– Твой отец не любит Пауэлл? – спросила я. – Ведь он привел ее к власти.
– У меня и свое мнение есть, вообще-то.
– Прости, я не хотела…
– Расслабься. Я знаю. Просто больная тема – на людях приходится действовать единым фронтом. Но я не решаю за отца. Можешь сама спросить его о Пауэлл, если хочешь. Не знаю, хочет ли премьер что-то изменить, в итоге она не меняет ничего, правда? Человек она, может, и не плохой, но правитель – никудышный.
– Выборы в прошлом году кончились… неожиданно, да? Ты следила?
– Пришлось. Все здорово поволновались. Чуть не рехнулись, когда Партия закона и порядка Армстронга обошла остальные, но не получила абсолютного большинства. А потом все и вовсе перевернулось вверх тормашками, когда папина Партия свободы сформировала коалиционное правительство не с партией Армстронга, а с реформаторами.
– Нельзя предвидеть заранее, правда? Ты знала?
– Нет. Но отец кое-что сказал за день до того – ты же никому не расскажешь?
– Ну разумеется, – обещаю я.
– Он спросил: что лучше – сбежать в компании крыс или пойти на дно с кораблем?
– И кто есть кто?
– Не уточнял. Как бы то ни было, решение далось ему с трудом. В стране и без новых выборов хватало беспорядков и проблем, и пришлось решать на благо большинства, а не из собственных интересов.
Я с восторгом смотрю на Сэм, наблюдаю, как эмоции сменяются на ее лице. Я это просто обсуждала не раз, а она этим живет.
– Вы с отцом наверняка близки: твои глаза блестят, когда ты говоришь о нем.
– Правда? – Она смутилась. – Да, пожалуй, мы всегда были близки. Хотя раньше мы виделись чаще.
– Теперь, когда ты увидела, как обстоят дела с правительством, что ты выберешь? Сбежать с крысами или пойти на дно с кораблем?
Сэм усмехнулась.
– Разумеется, сбежать. Кому охота утонуть? Но что, если это просто уловка, крысы бегут с корабля и остаются на корабле, и что ни выберешь, все неверно, – глаза ее темны и не вяжутся с улыбкой. – Хватит политики. – Она тряхнула головой. – Я даже готова сделать домашнее задание.
– Прекрасно. Давай разберемся с естествознанием.
– Только если мы сможем делать то, что я хочу сегодня вечером.
– Что?
– Не скажу.
– Хорошо. Но я наверняка об этом пожалею.
Вещи, которые я одолжила у мамы, преобразили Аву. Она отказывалась их надевать, пришлось показать, что эту одежду приготовили отдать на благотворительность. К тому же мои вещи ей не подойдут, а с мамой они примерно одного роста.
Я выбрала для нее черные брюки – слегка коротковаты, но сидят неплохо – и фиолетовый джемпер, подчеркивающий блеск темных волос.
Ава с неуверенностью разглядывает себя в зеркале.
– Не похожа на себя, – говорит она.
– Добро пожаловать в мою жизнь. Идем. Мамы нет, так что ужин будет на славу.
– Не думаю, что смогу много съесть в этих брюках.
– Кофта прикрывает живот, если нужно, просто расстегни пуговицу. Идем же.
Мы прошли по коридору, спустились по ступеням и вышли к главной лестнице.
– Какие перила! – восхищается Ава, поглаживая резное дерево.
– Хочешь скатиться? – предлагаю я, но тут внизу раздаются голоса. – Давай попозже. – И мы пешком спускаемся к главному входу.
– Привет, пап, – здороваюсь я. Рядом с ним стоит Астрид Коннор – а она что здесь делает? Она же из оппозиции.
– А, Саманта, – отвечает папа. – А это, должно быть, твой репетитор, Ава?
Я киваю, и они жмут руки.
Астрид, на лондонский манер, дважды целует меня, не касаясь щеки, и папа представляет ей Аву. Та с явным облегчением, что не пришлось целоваться, жмет руку. Наконец Астрид прощается.
– С ней ты и встречался? – спрашиваю я, когда за Астрид закрывается дверь.
– Она просто заглянула поболтать по-соседски. Живет неподалеку, – объяснил папа Аве. Это правда, но раньше добрососедские отношения ее не интересовали.
О чем они говорили? Она всегда вызывает во мне неуверенность. Мы со Стеллой, ее дочерью, ходим в одну школу, так что иногда пересекаемся с Астрид, а еще она на днях вызволила меня из Вестминстера, когда все меня бросили. Но зачем же она на самом деле приходила сегодня? Я не могу спросить у папы напрямую в присутствии Авы, да и он все равно не ответит.
Все вместе мы прошли в маленькую столовую. Такую «маленькую», что в ней поместятся десять человек. Нам накрыли за одним концом стола. Папа сел во главе, а мы с Авой – напротив друг друга.
– А вы двое чем занимались? – спрашивает папа.
– Уроки – закончили задание по естествознанию.
– И когда надо было сдать?
Я возвела глаза к потолку. «Надо было»…
– Сегодня, но школа не работает, так что все сдадут позже.
– И это отняло весь день?
– Вообще-то нет, но…
– Еще мы смотрели новости и говорили о прошлогодних выборах, – добавила Ава, и я обрадовалась, что она вмешалась. Не думаю, что папа обрадовался бы, узнай, сколько часов я рисовала. Врать я никогда не умела.
– Чудесно! Политические дебаты. Ты следила за выборами, Ава?
– Конечно. Столько всего было на кону.
– Немногие молодые люди проявляют такой интерес.
Ава прищурилась, выпрямилась и покачала головой.
– Вы ошибаетесь. Мы не голосуем, но вынуждены мириться с итогами.
– Что бы ты хотела изменить?
– Вернуться в Европу. Открыть границы. Вернуть Ирландию. Отменить экономические решения, которые привели к нынешнему положению. Увеличить финансирование на медицину, библиотеки, университеты и социальное обеспечение.
– О, – удивляется папа. – Хочешь добавить: вернуть монархию?
Ава пожимает плечами.
– Это меня не слишком волнует.
– А что до остального… Если следила за выборами, то знаешь, что моя партия придерживается той же позиции.
Я почувствовала себя зрителем теннисного матча – подать, отбить, снова подать.
– Значит, вы тоже миритесь с тем, что хотели бы изменить.
Папа искренне рассмеялся, и я поняла, что он от души наслаждается спором с Авой, и внутри шевельнулось чувство, похожее на зависть: он никогда не спрашивал моего мнения по этим вопросам.
Да и зачем? Я всегда на его стороне.
– Вы бы изменили ситуацию, если бы могли? – спрашивает Ава.
– Возможно. Но приходится разбираться с тем, что есть, а не фантазировать о том, что могло быть. В этом и разница между подростком в шестнадцать…
– Семнадцать.
– Пусть в семнадцать – и человеком, которого положение вынуждает принимать жизненно важные решения, а повлиять на ситуацию, которая привела к необходимости решений, он не может. Приходится пользоваться тем, что имеется.
– Например, формировать коалиционное правительство с реформаторами, несмотря на политические разногласия?
– Точно.
– А что вы думаете о нашем премьер-министре?
– А это я оставлю при себе.
И этим все сказано.
– А вы не думали, как могли бы сложиться события, если бы вы выбрали Партию закона и порядка Армстронга?
Папа удивленно усмехнулся. И до меня вдруг дошло: не затем ли приходила Астрид? Не об этом ли они говорили?
– Для человека свойственно сомневаться в своих решения, – наконец ответил папа. – И прежде всего я не политик, а человек.
Я нечаянно звякнула вилкой о тарелку, и папа обернулся, будто только вспомнил о моем существовании.
– И что же вы двое планируете на сегодня? Уроки?
– Пап! Я уже сделала английский, математику и естествознание на эту неделю. Школа точно завтра закрыта?
– Полагаю, что так.
– Значит, сегодня мы можем отдохнуть, – решила я. Шарлиз звала меня к себе, но я сомневалась. А тут вдруг резко решилась. – Мы идем к Шарлиз.
– Не думаю, что на улице безопасно.
– Это вопрос жизни и смерти!
– Что ж. В таком случае…
– Она живет всего лишь за углом. Мы можем поехать, если хочешь.
– Так будет лучше. Я договорюсь. На восемь?
– Да, хорошо.
Папа Сэм, сославшись на работу, не стал дожидаться пудинга. Глядя, как он идет к дверям, я вдруг подумала, что в личном общении он по-настоящему приятный человек. По телевизору об этом ни за что не догадаешься.
– У тебя классный папа, – замечаю я.
– Случается.
– Кажется, он не возражал, что я задаю так много вопросов – надеюсь, я не перегнула палку, – я внезапно забеспокоилась. – Но когда он заговорил о молодежи, я не смогла удержаться. Это не страшно?
– Поверь, Ава, он любит хороший спор – иначе зачем бы ушел в политику?
В словах угадывается раздражение, и я вдруг понимаю, что Сэм не принимала участия в разговоре. Наверное, почувствовала себя лишней.
– Тебе тоже стоило высказаться. При мне ты не стеснялась, почему сейчас промолчала?
– Он бы это оценил, пожалуй. Все в порядке, Ава. Ему не достался такой умный ребенок, как ты.
– Сэм! Перестань…
Дверь открылась, и я покачала головой, оборвав себя на полуслове. Внесли поднос со сладостями. Огромными кусками шоколадного торта.
– Мой любимый! Спасибо, – поблагодарила Сэм. – Можете отнести папе наверх вместе с чаем? И проверьте, заказал ли он машину для нас на восемь.
– Конечно, мисс.
Дверь закрылась, и Сэм откусила кусочек торта.
– Вкуснятина!
– Мы правда пойдем к Шарлиз?
– Ага.
– В смысле, к Шарлиз Лейтон?
К той самой, которая по популярности уступает разве что Сэм. Но Сэм куда приятнее Шарлиз. Такое слово к той вообще не применимо.
– Именно к ней.
– Слушай, она же твоя подруга, иди без меня. Я прекрасно проведу время за книгой. Необязательно брать меня с собой.
– Нет, обязательно. Я сделала естествознание, а мы договорились, что после я выберу нам занятие.
– Она знает, что я приду?
– Да, я предупредила.
– Она не возражает?
– Конечно же, нет.
– А что там за вопрос жизни и смерти?
– Никогда не угадаешь с Шарлиз. Будет жаловаться или на парней, или на сложности с выбором наряда. Можешь поучаствовать. – Она подмигнула, а я подумала, что она, наверное, не догадывается, как мало меня интересует то и другое.
Нам сообщили, что машина уже ждет.
Мы забрались в салон, проехали одни ворота, затем другие и выехали на дорогу. Водитель скоро повернул налево и миновал пару особняков – получилось не совсем «за углом», учитывая размер домов, но все же минутах в пяти ходьбы.
На въезде – камера. Ворота открываются, за ними – еще одни, и мы въезжаем во двор.
Дом Сэм даже меньше этого. Этот большой и более новый, современный. Водитель помогает нам выбраться.
– Когда возвращаетесь, мисс? – спрашивает он.
– Мы позвоним, – отвечает Сэм.
Главная дверь открывается.
– Сэм! – это Шарлиз, она обнимает Сэм. – А это Ава?
– Да. Привет.
– Входите. – Она буквально подпрыгивает от нетерпения, восторга и еще чего-то. Лицо Сэм принимает озадаченное выражение.
– Так в чем дело? – спрашивает Сэм.
– Ничего такого, правда. Просто хотела убедиться, что ты приедешь.
– Зачем?
– Идем же. – Шарлиз берет Сэм под руку и тянет по длинному коридору к двери. Оттуда доносятся смех и голоса – не мы одни прорвались за оцепление, или же все ее друзья попросту живут рядом.
За дверью оказалась огромная комната. Здесь повсюду были диваны, укромные уголки, столы со стульями, а в дальнем конце за барной стойкой стоял бармен. Собралось много народу, парней и девушек, некоторых я даже видела в школе. Но Сэм сразу выделяет взглядом одного парня: он развалился на диване в компании девочек, которые смотрят на него с жадным вниманием.
– Здесь Лукас? – удивляется она и, взглянув на Шарлиз, качает головой. – Что ты наделала?
Шарлиз смеется.
– В смысле «Ромео»? Просто скажи «спасибо».
– Шарлиз!
Лукас (видимо, это он) поднимается и подходит к нам. Высокий кудрявый парень, и мне кажется, будто я его где-то видела, хотя мы точно не встречались. «Ромео», сказала Шарлиз. Ах да. Вот почему он показался знакомым. Это его Сэм рисовала. Но то была намеренная карикатура, а живой Лукас воплощал почти идеального Ромео. Шарлиз наверняка видела рисунок Сэм и провела параллели.
Лукас улыбается одной Сэм, а она краснеет и стесняется. Он подходит вплотную, и она смотрит ему в глаза.
Ага, понятно. Значит, вот в чем дело.
Они хорошо смотрятся вместе: оба привлекательные, брюнет и блондинка.
Шарлиз берет меня под руку и, сказав, что просто обязана представить всем, уводит прочь, оставляя Лукаса и Сэм наедине.
Я послушно следую за ней, отвечаю, когда ко мне обращаются, стараюсь влиться в общение, но осознаю, что это место и эти люди мне чужие.
Хотя нет, все наоборот, верно? Это я чужая для них. Странная. И теперь, среди толпы, я чувствую себя еще более одинокой.
– Я рад, что ты пришла, – говорит Лукас. – Надеялся вновь увидеться.
Я вижу, как уходят Шарлиз с Авой, и не могу подобрать слов.
– Это и есть твой репетитор? Та девушка, с которой ты пришла.
– Ава? Да, она помогает мне. Я отстаю по всем предметам, кроме рисования. Но Ава – друг, – говорю я и понимаю, что это правда. Не стоило ее заставлять приходить сюда сегодня: ей здесь будет не по душе. Да и мне тоже.
– Шарлиз показала мне твои рисунки. У тебя и правда талант.
Я напрягаю память. О каких рисунках идет речь? И внутри все сжимается. Платья. Она описывала, а я рисовала для портнихи.
Качаю головой.
– Это правда. Тебе не удалось переговорить с моим дядей на благотворительном ужине? Хочешь с ним встретиться? Посмотришь мастерскую, увидишь, что он сейчас вытворяет с краской.
Сначала я прихожу в восторг: «Ого! Попасть в мастерскую настоящего художника!» Но потом тяжело вздыхаю.
– Мне нелегко куда-то выбраться: вся эта суета с охраной и прочим. Ему вряд ли понравится.
– Хочешь выпить?
– Нет, больше никакого шампанского.
Хотя оно могло бы помочь не чувствовать себя социально не приспособленным существом.
Лукас ухмыльнулся.
– Понял. Что-нибудь безалкогольное?
– Давай. Имбирный эль.
Он отходит к бару, а я оглядываюсь в поисках Авы и нахожу ее на диване возле Энджи. Неплохой выбор – Энджи более дружелюбна к чужакам, чем остальные. Я направляюсь к ним.
– Потрясающий, – вздыхает Энджи.
Мне становится неловко.
– Нормальный. Не совсем в моем вкусе, так что можешь забирать, если хочешь.
– Шарлиз оторвет мне голову: ей столько пришлось сделать, чтобы вас свести.
– Кто он? – спрашивает Ава, но ответить я не успеваю – подходит Лукас с бокалом. Но тут же уходит, чтобы принести выпить девочкам.
– Почему Шарлиз пытается меня с кем-то свести? – спрашиваю я у Энджи.
– Она считает, что, как подруга, обязана найти тебе принца и наконец растопить сердце Снежной королевы.
– Ха, – кисло выдавила я и вновь почувствовала себя не в своей тарелке, что бывало всякий раз, когда поднимали такую тему. Мне еще просто не встретился парень, который вызвал бы подобные чувства. Да и вряд ли встретится. Но признаться в этом – все равно что бросить подругам вызов.
Энджи кинула взгляд в сторону двери.
– А вот и Рут, наконец-то, – произнесла она и исчезла, оставив нас с Авой, но сказать я ничего не успела – вернулся Лукас с минеральной водой.
Мы чокнулись с Авой бокалами, и я, обернувшись к Лукасу, сказала:
– Прости, тусовщицы из нас не очень. Поищи компанию поинтереснее.
– Ни за что. – Лукас сел на диван.
– Ава как раз спрашивала, кто ты такой. Я мало что знаю, может, сам расскажешь?
– Кто я? Ох. В отвлеченном или приземленном смысле? Я – Лукас-как-его-там.
Он усмехается.
– Ха!
– Я познакомился с Сэм на благотворительном вечере и напоил ее шампанским.
– Вот почему у тебя тогда болела голова, – догадалась Ава.
– Именно, – киваю я.
– Больше нечего рассказывать, – признается Лукас. – Перешел в шестой класс «Ист Лондон Колледж».
– Далековато отсюда, – заметила Ава. – Ты живешь в том районе?
– Да.
– Как же ты сюда попал? Ведь большинство дорог перекрыто, – удивляюсь я.
– Сначала ехал на автобусе докуда смог, а потом шел пешком.
– Долго же пришлось идти, учитывая, сколько дорог перекрыто.
– Шарлиз сказала, что вопрос жизни и смерти и я обязан прийти. – Лукас ухмыльнулся. – Я знаю, Сэм, что тебе не по душе сводничество. Мне тоже. Давай просто дружить, пусть позлится.
Я с облегчением улыбнулась.
– Думаю, с этим я справлюсь. Скажи, ты ведь был на улице, как там обстановка?
– Моросит. Молодая луна. Недовольство нарастает. Полиция ворвалась не в тот дом: мальчик побежал, и ему выстрелили в спину. Сейчас он в больнице.
– Что? – холодею от ужаса. – Хочешь сказать, они ошиблись? Выбрали не тот дом?
– Именно. Промахнулись на один.
– Но почему тогда этого не показали по новостям? – спрашивает Ава.
– А ты как думаешь? Власти все отрицают – утверждают, что семья, проживающая в этом доме, связана с А2. Чушь собачья.
– Откуда тебе все это известно?
Он вдруг стал страшно серьезным.
– Потому что я знаком с ним. С этим парнем. Мы друзья.
Мы вернулись к Сэм чуть за полночь.
Прошли парадным входом и стали подниматься по лестнице, но тут позади в окнах блеснул свет фар.
Сэм замерла и обернулась.
– Интересно, кто из родителей сегодня допоздна задержался?
Мы спустились в холл как раз вовремя – дверь открылась, и вошла мама Сэм.
Любопытно было увидеть ее вживую. Она часто по той или иной причине мелькает в прессе – прическа, платье, посещение мероприятия, – и вживую она выглядит еще красивее. Даже обворожительно в длинном платье и с гладко зачесанными наверх волосами. На шее, в ушах и волосах поблескивают бриллианты, по всей видимости настоящие. Сэм очень похожа на маму, только пониже ростом. И выглядят они почти ровесницами. Как будто сестры.
– Саманта, дорогая. – Миссис Грегори берет дочь за руки и целует, не касаясь щеки. – Представь мне свою подругу.
– Это Ава. Помнишь, я писала, что она поживет у нас? Она мой репетитор. Ей пришлось остаться, потому что все дороги перекрыты.
– Разумеется. Рада знакомству, Ава, – говорит миссис Грегори с улыбкой. И тоже целует меня, овевая ароматом духов. – Чем вы сегодня занимались, девочки? Почему еще не спите?
– Ждали тебя, разумеется, – отвечает Сэм и напускает на себя шутливо-строгий вид. – Который, по-твоему, час?
Зазвенел смех.
– Нас не выпускали из Альберт-холла. Не разрешали покинуть зал, пока не очистили дороги – какая суета. Ступай в кровать, детка. – Она гладит Сэм по щеке, и на меня наваливается тоска по материнской ласке.
Мы вместе поднимается по лестнице, но на нижней площадке, пожелав спокойной ночи, расходимся с миссис Грегори.
– Пенни сказала, что постелила тебе в гостевой комнате напротив моей, – сказала Сэм. – Там уже есть одежда, полотенца и прочее. Комната с ванной. – Мы прошли по коридору. – Вот, – дверь открылась, и щелкнул выключатель.
Комната не уступает по размерам спальне Сэм, только выглядит не такой обжитой – грандиозные апартаменты, которые скорее напоминают отель и могут, вероятно, вместить всю нашу двухкомнатную квартиру, да еще и место останется.
– Нравится? – спрашивает Сэм.
– Более чем. Спасибо.
Сэм замешкалась в дверях.
– Ты устала?
Я пожимаю плечами.
– Наверное, но не уверена, что сразу усну.
– И я. Давай поговорим?
Она приглашает меня в свою спальню. На столике у дивана ждет поднос с попкорном, чипсами и газировкой. И шоколадным тортом.
– М-м-м, полуночный пир! – радуется Сэм. – Повар наверняка умеет читать мысли.
Она насыпала попкорн в миску и жестом позвала меня сесть рядом.
– Ну и денек.
– Точно.
– Думаешь, Лукас сказал правду про своего друга?
– Не удивлюсь. Ошибки случаются, но такие ошибки… – Я передернула плечами. – Ответственные должны понести справедливое наказание, а не прикрываться ложью. – Я нахмурилась. – Но все же это странно.
– Что?
– Если друг Лукаса в больнице, то что он сам делал на вечеринке?
Сэм задумчиво склонила голову.
– Не знаю, – наконец сказала она. – Он не выглядел расстроенным, хотя, может, просто старается не думать об этом.
– Возможно, – это я способна понять. Самые тяжелые мысли я запираю внутри, не выпускаю. Но если так, зачем вообще об этом упоминать? Странно все это.
Некоторое время мы молча жуем, и, несмотря на темы, которые мы обсуждаем, я чувствую себя уютно и тепло рядом с Сэм в одежде ее мамы.
– У тебя очень красивая мама, – заметила я.
– Ха! Ну еще бы. Хорошо выглядеть – ее работа.
– Сэм!
– Правда. Больше ее ничего не интересует.
– Ты не должна так говорить о своей маме.
– Я ее, в отличие от тебя, хорошо знаю.
– Ты права. Но уверена, что она о тебе заботится. И у тебя хотя бы есть мама.
В резко наступившей тишине медленно оседало осознание сказанного.
– Прости, – пробормотала Сэм. – Я не знала. Что с ней случилось?
– Она ушла. Шесть лет назад, когда границы закрыли. Она из Швеции, решила вернуться назад, а не оказаться здесь взаперти. Решила оставить нас.
– Ужасно. Прости. От нее ничего не слышно с тех пор?
– Ничего. Ни одного электронного письма.
– Ох, Ава, – в глазах Сэм светится сочувствие, она тянется ко мне, и мы сплетаем пальцы.
– Хуже всего неизвестность. Все ли с ней в порядке? Может, что-то случилось и потому она не пишет? Как-то так. – Она пожала плечами. – Иногда я даже желаю, чтобы с ней что-то случилось. По крайней мере, это объясняет ее молчание. Но за такие мысли я себя ненавижу.
– Этот день назвали Днем расставаний: уехать или остаться – решай сейчас. Много людей пострадало.
– Сколько семей вроде моей раскололось. Но ей незачем было уходить. Ее не вынуждало незнание языка – она прекрасно говорила по-английски. Просто решила оставить нас с отцом.
– Какой она была?
– Милой. В голове не укладывается. В моих воспоминаниях живет теплая, удивительная женщина, которая заботится обо мне, поет песни и любит – такой и должна быть мать. И поэтому я не понимаю. И никогда не пойму. – Я склоняю голову к плечу и, глядя на Сэм, признаюсь: – Я редко рассказываю о маме.
И это правда. Почему же открылась Сэм?
Сэм во многом разрушила мои ожидания. Сначала я стеснялась в ее обществе, но потом разглядела за внешностью настоящую Сэм. На самом деле она забавная, талантливая и добрая.
Она выпустила мою руку и потянулась за куском шоколадного торта. Мы отдалились всего лишь на какие-нибудь пару дюймов, но преодолеть это расстояние невозможно.
Остается надеяться, что она не разглядела, как я тянулась к ней и в то же время жаждала оказаться подальше, как хотела ее презирать. Не вышло, и все еще больше запуталось.
Она заговорила о Лукасе и призналась, что рисовала Ромео с него.
– Это твой настоящий Ромео? – Я подтруниваю над ней, но в то же время хочу услышать ответ.
Она качает головой, но я понимаю, что он занимает ее мысли.
Я улыбаюсь. Мне радостно и вместе с тем грустно. Я рада, что она доверяет мне и дружит со мной, – рядом с ней я не чувствую себя одинокой. Но в то же время мне грустно.
На следующий день я смотрю, как исчезает за воротами такси Авы. Полиция уладила ситуацию на дорогах, и она вернулась домой.
Почти всю ночь, много часов подряд, мы проболтали. И с трудом встали к ланчу.
Хоть мы и знакомы недавно, я отчего-то ей доверяю. И я была собой: говорила что думаю, не скрывала чувств и не взвешивала каждое слово. Я ощущала себя освобожденной… если можно так сказать. И я уже ждала новой встречи.
Грустно было узнать о ее маме, поэтому я решила помочь.
Вечером, я постучала к папе в кабинет.
– Входите.
Я приоткрыла дверь и заглянула в комнату.
– Здравствуй, Саманта. – Он сгорбился за столом, хмуро сдвинув брови – явно устал и напряжен. Не лучшее время для просьбы, и я неуверенно отступила.
– Все хорошо, входи, – подбодрил папа. – Мне не помешает перерыв.
– Как скажешь. Хочешь чаю?
– Неплохая мысль.
– Закажем или сделаем?
– Сами справимся. – Он встает, и мы идем в маленькую кухню. Я ставлю чайник.
– Что-то случилось?
– Как обычно. Не волнуйся.
– Ты всегда так говоришь.
– А ты всегда много волнуешься.
– Ха. – Я разлила чай по кружкам и вспомнила, о чем еще хотела спросить. – Это как-то связано со вчерашним визитом Астрид Коннор?
Он помедлил с ответом, помешивая молоко.
– Без комментариев.
Я закатила глаза. Обычно я отступала, но не в этот раз – любопытство победило.
– Не каждый день заместитель премьер-министра встречается с известным представителем оппозиции. Решила на ходу переобуться?
– Без комментариев.
Я внимательно его разглядываю.
– Нет, дело точно не в этом. Хм.
– Будто на «Время вопросов» попал. Дурное влияние Авы? Откуда такой внезапный интерес к политике?
Меня задели такие слова.
– Ничего внезапного – наследственная тяга.
– Не лезь в это, Сэм. Политика – это грязь.
– Значит, ты думаешь, мне это не по зубам?
– Просто пытаюсь тебя защитить. Мне нужно работать. Ты что-то хотела?
– Вообще-то хотела просить об одолжении для Авы.
– Каком?
– Ее мама уехала в Швецию в День расставаний, и с тех пор о ней ничего не слышно.
Папа покачал головой.
– Бедная девочка.
– Ава считает, что в отъезде не было смысла. Будто за этим что-то кроется. И дело тут не в законе против всего неанглийского. Ава говорит, ее мама хорошо владела английским.
– И ты просишь меня узнать что-нибудь?
– Да. Поможешь?
Он поколебался, затем достал телефон из кармана.
– Напомни мне полное имя Авы.
– Ава Николлс. – Папа сделал заметку в блокноте. – Спасибо, пап.
– Ничего не обещаю, может, и выяснять нечего. А теперь иди спать. Завтра в школу.
Я улеглась в кровать и стала таращиться в потолок в ожидании сна. Вчера засиделась допоздна, сегодня проспала полдня – кажется, мои биологические часы сбились.
А еще меня кое-что беспокоило. Почему меня так разозлил разговор об Астрид?
Папа не слушает – вот почему. Не понимает, что я чем-то интересуюсь и имею свое мнение. Вчера за ужином он совсем не так вел себя с Авой. Может быть, это просто дань вежливости и желание заполучить будущего избирателя, но дело вряд ли только в этом. У него сложился идеальный образ дочери, которому я должна соответствовать и от которого не смею отступать – отвратительно. Я никогда не выходила за рамки и делала, что велят. Неужели он уже не примет другую дочь?
Наконец я задремала. В голове мелькали обрывки прошедшего дня – Ава, Лукас, – но тут на столе завибрировал телефон. Кто-то звонит?
Я велела себе не обращать внимания, но, увы, сон уже ускользнул. Придется ответить. Я нашарила телефон, полагая, что звонок уже перешел в голосовую почту, нажала «Ответить» и только после поняла, что номер незнакомый. В полночь?
– Да?
– Сэм? Это Лукас.
– А, привет.
– Шарлиз дала твой номер. Прости, что так поздно.
Голос звучит странно, непривычно… прерывается от волнения.
– Что-то случилось?
– Да. Наверное, не стоило звонить. Не знаю, зачем я это сделал. Ты спрашивала о том, что вчера случилось… и…
– Просто скажи. В чем дело?
– Мой друг, о котором я тебе говорил.
– Которому выстрелили в спину?
– Да. Его зовут… звали… Кензи. Он умер в больнице.
По дороге я вновь читаю сообщение Сэм.
Надо поговорить. В библиотеке, в обед. Ты умеешь хранить секреты?
Когда я пришла, она сидела на стуле и притворялась, что читает. Держа книгу вверх тормашками.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Она утягивает меня в дальний угол библиотеки и проверяет проходы между книжными полками – никого.
– Помнишь друга Лукаса, которого застрелили? Умер вчера.
Я смотрю на нее сперва с изумлением, а потом с подозрением. К чему все это?
– Друзья и семья сегодня собираются устроить протест – скорее даже пикет. Лукас участвует. Просит меня тоже пойти.
– И что ты думаешь?
– Не знаю.
– В чем суть?
– Возьмутся за руки и растянутся на милю в районе Боу, неподалеку от дома Кензи. Участвуют разные группы – они требуют мира, ответов и чтобы пришел конец насилию, – взгляд полон решимости, голос звучит увлеченно, живо, раньше я ее такой не видела.
– Ты хочешь пойти.
– Хочу. Но боюсь. Придется ускользнуть от охраны – это легко сделать в школе. Но папа… – Она качает головой. – Как думаешь, что мне делать?
Я медлю с ответом. Лучше сказать: не ходи, не рискуй. Но ведь не этого она сейчас хочет.
– Хорошенько подумай. Ты недавно говорила, что имеешь право на собственное мнение. Так и есть. Но одно дело говорить и думать, а другое – делать то, что может отразиться на твоем отце.
– В кои-то веки его это не касается. Мне хочется сделать это. Я хочу принять участие в том, что происходит снаружи.
Ей это действительно нужно. Я вижу, но внутри все обрывается: а если с ней что-нибудь случится?
– Я пойду с тобой, не против? – слова вырвались, не успела я их осознать. Дело может принять серьезный оборот: если в школе узнают о моем участии в чем-то недозволенном, то лишат стипендии. Я уже готова отказаться.
– Ты правда мне поможешь?
Глаза Сэм сияют, и сомнения исчезают.
– Конечно, – говорю я.
– Спасибо!
Все проще простого. У всех шестиклассников есть код от черного входа. После уроков мы задержались на дополнительные занятия, но через полчаса уже ускользнули. Я отослала водителя, сказав, что поеду с Шарлиз и останусь у нее после школы. Если ей позвонят с расспросами, она меня прикроет – я сказала, что встречаюсь с Лукасом. И не обманула, но заниматься мы будем вовсе не тем, о чем она думает.
Я знаю, что мой поступок может отразиться на папе, но сегодня я – это я, а не его дочь, поэтому меня не должны узнать. Ава помогла мне замаскироваться: позаимствовала в театральном кружке очки с прозрачными стеклами, спрятала мои волосы под шарф и заставила сменить форму на джинсы и уродливый черный джемпер, забытый кем-то. Он оказался слишком велик и так отличался от привычных вещей, что меня и мама бы не узнала.
Мы идем по улице. Смеркается. Внутри все бурлит. Вот что чувствуешь, когда можешь самостоятельно ходить по улице в любое время. В свете фонарей ветер гоняет по дорогам поздние осенние листья, оранжевые и красные.
– Ты уверена? – спрашивает Ава.
– Да. А ты? Можешь не ходить. Я и одна не пропаду, – вру я, но тут ближайший фонарь мигает и гаснет. Накатывает непрошеный ужас. Я жмусь к Аве и вцепляюсь в ее руку. Другие фонари вверх по улице горят и разгоняют мрак, но, как ни убеждаю себя, не могу избавиться от страха. Я ускоряю шаг и тяну Аву за собой.
– Ты в порядке? – волнуется Ава.
– Нет. В смысле да, просто не люблю темноту, – признаюсь я.
Обычно я такого вслух не говорю. И, когда мы подходим к другому фонарю и дыхание выравнивается, я жалею о сказанном.
– Я заметила.
– Что?
– Что ты боишься темноты. Догадалась по твоему поведению, когда в школе отключили электричество.
Я удивлена. Она заметила? Мне казалось, я хорошо скрываю чувства – больше никто не обратил внимания.
– Да, наверное. Немного. Но это нестрашно. – Мы дошли до поворота оживленной дороги, залитой светом магазинов и ресторанов, и хватка страха ослабла.
– Почему? Есть какая-то причина или просто так?
Я помедлила и ответила коротко:
– В детстве меня надолго заперли в темноте. С тех пор я ее не люблю.
– Заперли? В смысле специально? Надеюсь, не твои родители?
– Ну, конечно же, нет. – Я вижу вопрос в ее взгляде, но не хочу вдаваться в подробности, точно не сейчас. – Слушай, это долгая история, оставим для другого раза, – говорю я и не верю, что другой раз наступит.
– Хорошо. Мы пришли, – сказала Ава.
Мы спускаемся в подземку, оставляем сумки на сканере, а сами проходим через рамочный металлоискатель.
У многих людей проездные, как у Авы, а мне приходится покупать билет. И то и другое нужно прикладывать к считывающему устройству. Вокруг полно людей.
Последний раз я ездила в метро пару лет назад, до выборов. Но и тогда меня сопровождали, и не один друг, как сейчас. Было это до того, как здесь ввели проверки, как в аэропортах.
Я с любопытством разглядываю людей вокруг, но Ава шепчет в самое ухо:
– Не пялься. Людям это не нравится.
Теперь я смотрю на свои туфли, стены и не могу решить, куда деть взгляд.
– Расслабься, – говорит Ава.
Пять станций, затем пересадка на другую линию. Я насчитываю еще шесть станций, потом мы сходим и поднимаемся по лестнице.