На фотографии была женщина. Но какая!.. Она сидела на диване, покрытом пушистым клетчатым пледом. Над диваном висели бра в виде колокольчика и глиняная тарелка с женской фигурой, стилизованной до нелепости. Нечеловеческая анатомия позволяла фигуре сидеть одновременно спиной и бюстом к публике.
Женщина пыталась, насколько могла, скопировать эту позу. И природная гибкость позволила ей максимально приблизиться к замыслу спятившего керамиста.
Одежды на женщине было – шляпа и браслет. Причем широкополая шляпа была надета так, что полностью скрывала лицо, а браслет – на щиколотку.
Было в этой стройной и привлекательной фигурке еще кое-что необычное – то, что всячески подчеркивалось и позой, и искусным освещением. Девица в шляпе так хитро расположилась на диване, что зрительское внимание оттягивала на себя большая круглая родинка пониже спины.
Снимок был достаточно художественным. Авторство сомнений не вызывало – Костяй давно баловался такими штучками. И в то же время понять, кто там, под шляпой, не было ни малейшей возможности.
– Это у него дома, – сказала Меншикова. – Гля, тарелка! Помните, мы ему эту мерзость в прошлом году на день рождения подарили? Эротика на грани фола!
– Тарелка – это да, – согласился Зуев, – но кто бы это мог быть?..
– Не мог, а могла! – хихикнула Игрушка. – Да кто угодно! Коллекция у него богатая.
– По-моему, это Светка, – заметила Меншикова, – точно, Светка. У нее угловатые плечи.
– А по-моему, Корытникова, – задумчиво и без энтузиазма произнес Игрушка. – Светка задастая, а тут… м-м-м…
– С Корытниковой у него ничего не было, – уверенно отпарировала Меншикова, – а Светка за него замуж собиралась!
– Замуж за него собиралась Клавка Голубева, – хмуро поправил Зуев. – Это было еще до вас. Вся редакция галдела.
– Да ну тебя! – вдруг возопил Игрушка. – Какая, к черту, Голубева? Тарелка, братцы! Тарелке-то меньше года! Наташка, мы ее когда ему дарили? В ноябре?
– Ну?..
– А в редакцию мы с тобой пришли три года назад и уже ничего не слышали про Костяя и Голубеву! Не проходит!
– Верно, – согласилась Наташа. – Снимку меньше года. Это еще может быть Кошелева. Или Шварц.
– Да, Кошелева здорово длинноногая… – мечтательно вздохнул Игрушка, предпочитавший высоких женщин.
– Значит, и Кошелева тоже… – загадочно сказала Наташа.
Зуев крутил носом и дулся.
Будучи подчиненным, он не встревал в обсуждение личной жизни начальства, но не одобрял ее с отчаянием обреченного. Да и было что не одобрять! Похождения Костяя давно стали редакционной притчей во языцех. А женить его можно было, вероятно, лишь постановлением Верховного Совета, и то со скандалом.
– А в этом что-то есть, – заметил Игрушка, тыча пальцем в браслет.
– Да, я тоже так баловалась когда-то, – безмятежно сообщила Меншикова.
Зуев остолбенел.
Он, конечно же, знал, что под всеми блузочками и юбочками у Наташи имеются и грудь, и талия, и все прочее. Но мысль о том, что она позволяла кому-то любоваться собой, раздражала чрезвычайно.
– Так??? – без голоса прошептал он, не смея прикоснуться устремленным перстом к обнаженному телу на фотографии.
– Не-е, браслет на ногу надевала. У меня такой есть. На резиночках. Это плавленый янтарь. Их двадцать лет назад активно носили.
– Браслет на резиночках? – заинтересовался Игрушка.
– Ага, иначе бы она его на ногу не натянула. Знаешь, это все-таки не Кошелева. У Кошелевой лыжи тридцать девятого размера и щиколотка, как у гренадера. Она же чуть не до июня сапоги носит и в сентябре опять в сапоги влезает, чтоб поменьше позориться. А тут, видишь, подчеркивается – ишь, какая у меня ножка маленькая и щиколотка тонкая!
Они опять склонились над фотографией – щека к щеке, причем рука Игрушки ненавязчиво легла на бедро Меншиковой.
Это очень не понравилось Зуеву. Он выпучил глаза в поисках чего-нибудь этакого, способного отвлечь Игрушку от Наташиного бедра.
– Чушь какая-то, а действует! – говорил между тем Игрушка. – Браслет на ноге – это ж надо, а смотришь – и того, на душе приятно…
– Потому что игра, – объяснила Наташа. – Мы к сексу как относимся? С нечеловеческой серьезностью. На чем и горим. А туг – игра, легкость, улыбка, кокетство… Да что я тебе объясняю! Сам не дурак.
Тут Зуев увидел нечто, действительно его ошарашившее.
Это была картонная папка на его собственном столе.
Папка принадлежала Костяю, и как она попала на стол к Зуеву – было совершенно непонятно. Видно, тем же путем, что в свое время Наташина расческа – в ящик Игрушкиного стола, бутыль с клеем – в Наташину сумочку, а сигареты Игрушки – в задний карман штанов некурящего Костяя.
– Чтоб ты сдох! – поняв, в чем дело, накинулся Игрушка на Зуева. – Теперь Соломина придется искать! Все перевернули, а про эту папку забыли!
– Чем вопить, ты бы сбегал, догнал его, – посоветовала Меншикова. – Далеко он уйти не мог.
Если в голове у Игрушки возникал позыв к немедленному действию, то Игрушка срывался с места и исчезал со сверхзвуковой скоростью. Куда-то нестись, сметая на лету прохожих, прыгать в движущийся транспорт и выпрыгивать из него, налетать на мирных граждан с требованием молниеносной деятельности – все это было блаженством для Игрушки, блаженством, недоступным прочим смертным. Поэтому он схватил папку и смылся, оставив за собой след в виде полосы разреженного воздуха, как от пушечного ядра.
Судьба в тот день побаловала Игрушку. Он издали увидел, как Соломин стоит на остановке и как подходит трамвай. Соломин сел в первый вагон. Игрушка в отчаянном рывке настиг второй. На остановке он перескочил в первый, но толпа не дала ему пробиться к Соломину. Когда же на второй остановке Соломин вышел, та же толпа задержала Игрушку и он поехал дальше. Пулей вылетев уже на третьей остановке, он понесся назад и увидел» как Соломин входит в здание УВД. Пришлось и Игрушке последовать туда же.
Они встретились у дверей кабинета.
Объясняя, что произошло, и размахивая папкой, Игрушка вошел вслед за Соломиным в кабинет, дошел до стола и замолчал.
Перед ним поверх разложенных бумаг лежал янтарный браслет на резиночках.