Одного существования всегда было мало ему; он всегда хотел большего.
Ф.М. Достоевский
“Преступление и наказание”.
Месть
3 ноября 1995 года
Был хмурый осенний день 3 ноября 1995 года, пятница.
Восемь часов вечера, уже давно стемнело. Редкие фонари скупо освещали тихую улочку на окраине Москвы. На чёрных силуэтах четырнадцатиэтажных башен желтели прямоугольники окон, и в каждом прямоугольнике можно было увидеть кусочек чужой жизни. Обитатели каменных сот шторами закрывались от посторонних взоров, но каждое светящееся окно тем или иным способом выдавало характер и вкусы тех, кто жил за этими двойными стеклами.
По улице, мимо мёрзнущих на обочине машин, шел молодой человек, держа руки в карманах длинной потёртой кожаной куртки. На вид ему было лет двадцать с небольшим. Молодой человек шел не торопясь, словно гуляя, однако не смотрел по сторонам, глубоко погрузившись в свои мысли.
Парень был не очень высок, скорее, среднего роста, коренастый, с широкими плечами. Он с первого взгляда производил впечатление человека решительного, которого трудно смутить или испугать. По его уверенным движениям чувствовалось, что он обладает хорошей реакцией и незаурядной физической силой.
Молодой человек подошел к двери подъезда, вынул из кармана связку ключей, завертел её в руке. Ключи звенели. Электрическая лампа, торчащая из козырька подъезда, осветила четко очерченный овал лица с выдвинутым вперед подбородком, выдающим упрямство. Подбородок и щеки были гладко выбриты, но густые светло-русые волосы уже требовали стрижки. Губы плотно сжимались, и вообще у молодого человека был такой вид, словно он дал обет молчания. Красивые, но неласковые серые глаза смотрели холодно.
На заедающем кодовом замке были вытерты две цифры, подсказывающие, куда нажимать. Впрочем, молодой человек и так это знал. Он открыл дверь и зашел в подъезд. Почти сразу подъехал лифт. Парень ткнул в нужную кнопку, и кабина, устало поскрипывая, понесла его вверх. Он стоял, играя ключами, и лицо его сохраняло прежнее хмурое выражение.
Молодой человек совершил преступление.
Сам он так не считал. Если бы ему пришлось объяснять, что он думает о своем поступке, он назвал бы его запоздавшим правосудием. Но молодой человек был почти уверен в том, что ему никогда не придется отвечать на вопросы, касающиеся событий сегодняшнего дня.
Почти уверен, но не абсолютно. Но сейчас он думал не о риске, которому подвергается. Его занимала та мысль, которая пришла к нему в заброшенном доме, даже не мысль, а тень мысли. Он никак не мог схватить, сформулировать какую-то неуловимую идею, не знал даже, о чем она. Это тревожило его.
Двери лифта еще не открылись, и он смотрел прямо перед собой невидящими глазами, пытаясь выкинуть из головы эти фантазии. На них не стоило тратить время. К тому же, он был почти дома.
Через минуту молодой человек скидывал сапоги в коридоре своей квартиры.
– Мам, я здесь! – сказал он громко.
Мама выглянула из комнаты. Ей было не так уж много лет, но она выглядела, как старушка: маленькая, сухонькая, с пучком седых волос на затылке.
– Ужинать, Толя? – деловито спросила она, складывая влажную тряпку. Она все время убиралась.
– Ага, давай… – рассеянно, даже грубовато сказал он. Потом, повинуясь неожиданному порыву, наклонился и поцеловал её в сморщенную щеку.
– Ты чего? – смутилась она, как смущалась в молодости, когда на неё обращали внимание мужчины.
– Ничего, – ответил молодой человек по имени Анатолий. Болезненные воспоминания царапнули сердце, но он только улыбнулся. – Просто так…
Мама не знает, что он сделал, и никогда не узнает. Но теперь, впервые за два года, он сможет спать спокойно. Кажется, он убил в себе дьявола…
– И суп давать? – спросила мама, оглянувшись.
– Какой?
– Борщ.
– Давай… – согласился он.
Она суетливо двигалась по кухне, наливала борщ, жарила картошку. Ложка в руке Анатолия равномерно постукивала по тарелке. На красноватой поверхности борща золотились кружки жира, и от стоявшей на плите сковороды исходил божественный аромат жареного мяса, смешанный с запахом специй.
Мама уселась напротив него с чашкой чая.
– Ты уже совсем взрослый, – заметила она с оттенком грусти.
Молодой человек усмехнулся.
– Ты только сейчас заметила?
– Вот женился бы ты, были бы у меня внуки…
Она не в первый раз заводила такой разговор и, честно говоря, изрядно ему с этим поднадоела. Последние же несколько недель, после того, как он окончательно поссорился со своей девушкой, эта тема была ему особенно неприятна. Но все же он слишком жалел мать, чтобы показывать ей своё раздражение.
– Потом как-нибудь, – сказал он, отодвигая пустую тарелку. – Нам и так неплохо.
Она улыбнулась и покачала головой. Эти последние слова ей нравились, и поэтому, даже не отдавая себе отчёта в своем коварстве, она порой заговаривала о его женитьбе, просто чтобы их услышать.
Анатолий встал и ушел к себе в комнату. Здесь он лег на кровать и закинул руки за голову, бездумно купаясь в блаженном чувстве тепла и сытости. Затем к нему стали подкрадываться воспоминания о сегодняшнем дне, и он благосклонно допустил их до себя. Воспользуемся и мы его памятью, и вернемся вместе с ним на несколько часов назад…
В центре Москвы, в одном из этих безлюдных, словно вымерших переулков, на острове остановившегося времени посреди моря суеты, разрухи и хаоса, стоял старый дом еще дореволюционной постройки. Точнее, это были несколько домов, столь плотно прижавшихся боками друг к другу, что между ними остались лишь арочные проходы. Здания находились в аварийном состоянии. От стен отваливались куски штукатурки, балконы грозили обрушением.
Недавно эти строения стали ремонтировать. Дом (формально их было несколько, но за десятки лет эти строения так приросли одно к другому, что можно было считать их одним домом) обстроили лесами и затянули грязно-белой плёнкой. Под этой плёнкой, словно в коконе, велись строительные работы, которые должны были до неузнаваемости преобразить старое здание. Тут же на двух столбиках висел плакат: “Реконструкцию ведёт….” и название организации.
Но почему-то именно в эти осенние дни работы в доме приостановились, и Анатолий счел это благоприятным для себя предзнаменованием, хотя вообще он не был суеверен. Но все сложилось настолько для него удачно, все так подталкивало его к осуществлению навязчивого замысла, что он просто плыл по течению, не задумываясь, ведет ли его воля провидения или игра случая.
Вдоль дома, по тротуару, вёл проход из нестроганых досок. Доски плотно прилегали друг к другу, защищая редких прохожих от падающего строительного мусора. Проход тянулся на несколько десятков метров, и с улицы нельзя было увидеть, что происходит в этом деревянном туннеле.
Каждый вторник и пятницу, около пяти вечера, здесь проходил хорошо одетый человек лет сорока. Он оставлял машину всегда на одном и том же месте, на открытой стоянке, и углублялся в хитросплетение маленьких улочек, каждый раз следуя одним и тем же коротким маршрутом. По выходе из туннеля ему оставалось пересечь последнюю из таких улочек, в которую под прямым углом вливался переулок, и войти в подъезд жилого дома напротив.
Анатолия уже давно интересовали перемещения этого мужчины. Впрочем, зачем он бывает в этом районе, молодой человек не знал и знать не хотел. Больше всего его занимал факт регулярного появления выслеживаемого в деревянном туннеле.
У него было дело к хорошо одетому мужчине. Это дело следовало закончить два года назад, но так не случилось, потому что тот опирался на силу денег. Теперь молодой человек был даже рад этому, потому что ему представилась возможность завершить его по-своему.
Рабочий день Анатолия рано начинался и заканчивался рано, в пять. В пятницу обычно можно было уйти чуть раньше. Добраться же пешком до нужного переулка занимало не больше пятнадцати минут. Он тщательно, не торопясь, собрался и вышел.
Дом, укрытый плёнкой, уже ждал его, молчаливый союзник. Юноша спокойно вошел внутрь через один из подъездов. Дощатая стенка скрыла от посторонних глаз этот маневр. Секунду постояв, он поднялся на два лестничных пролета, расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана оружие.
Откуда у приличного молодого человека, сына учительницы, недавнего выпускника хорошего столичного вуза, а ныне системного администратора в небольшой конторе, взялся пистолет – это отдельная история, которая будет рассказана в своё время. Пока же примем как данность, что пистолет у него был. Ласкающим движением юноша погладил смертоносное дуло, убрал руку с оружием под куртку и спустился вниз.
Роковой момент приближался. Молодой человек стоял в дверях подъезда, ожидая. Он не пытался выглянуть, чтобы заранее увидеть свою жертву. Звук шагов разнесется по всему проходу, подав ему сигнал к действию. Это было идеальное место для засады. Сердце его билось ровно и радостно, как у охотника, ждущего добычу и уверенного в её появлении.
На всякий случай он пришел пораньше. Человек, которого он ждал, должен был появиться минут через пятнадцать. Но довольно скоро Анатолий услышал характерное гулкое постукивание – тот тоже пришел раньше обычного времени. Похвалив себя за предусмотрительность, молодой человек осторожно выглянул из-за дверного косяка и увидел, как его враг движется навстречу ему, уверенно ступая по грубым нестроганым доскам.
Юноша подпустил его совсем близко и только тогда вышел из своего укрытия, вынув из-под куртки руку с пистолетом.
Тот, другой, остановился, словно наткнувшись на невидимую стену, и вцепился взглядом в чёрное дуло.
– Что нужно? – спросил он довольно резко, похоже, даже не очень испугавшись. Он не был трусом.
– Поговорить, – вежливо ответил юноша, усмехнувшись уголком рта. – Зайдите в подъезд.
Он хотел уйти из туннеля, опасаясь, как бы сюда не забрёл случайный прохожий.
Другой повиновался и зашел внутрь. Анатолий двинулся за ним, метнув быстрые взгляды направо и налево, ещё раз убеждаясь, что их никто не видит. Справа никого не было. Слева, в переулке, стремительно промелькнул белый бок какой-то машины и исчез из вида.
Внизу в подъезде было темно.
– Выше, – сказал юноша.
Они поднялись на лестничную клетку второго этажа. Лестница была широкой, массивные дубовые перила поддерживали чугунные опоры. Три тяжёлые деревянные двери, окрашенные в тёмно-бордовый цвет, вели в бывшие квартиры и будущие офисы. Молодой человек встал у одной из этих дверей, не опуская пистолета.
– Так что тебе нужно? – уже мягче спросил другой. – Денег? Возьми.
Он вынул из кармана бумажник и бросил его к ногам своего преследователя. В глубине души он надеялся, что сейчас парень поднимет кожаный прямоугольник и сбежит.
Юноша отрицательно покачал головой.
– Не надо. Деньги я и так смогу забрать, только они мне не нужны.
– Чего ж тебе нужно? – спросил мужчина в третий раз.
– Убить тебя.
Мужчина сжал губы и невольно сделал шаг назад.
– Странный ты какой-то… – заметил он. – Кто тебя послал?
– Объясню, – молодой человек переступил с ноги на ногу. – Два года назад ты сбил девушку. Она умерла. Ты смог откупиться, тебе ничего не было тогда… Вспомнил меня?
Тень пробежала по лицу его собеседника.
– Вспомнил, – констатировал молодой человек.
– Ты её брат, – хмуро сказал мужчина. – Ну так не нарочно же я это сделал. Столько времени прошло…
Юноша засмеялся.
– Извини, раньше не было возможности.
– Это был несчастный случай, – произнес мужчина таким тоном, каким разговаривают с капризничающими детьми и сумасшедшими.
– Даже если бы ты сбил её для развлечения, – сказал молодой человек почти ласково, – тебе бы все равно ничего не было. Ты думаешь, тебе можно все… Я не прав?
Рука с оружием поднялась немного выше. Палец покойно лежал на спусковом крючке. Здорово было держать пистолет…
В первый раз он увидел страх в глазах своего врага.
– Сколько раз за два года ты вспоминал об этом случае? – поинтересовался он.
– Вспоминал, конечно… – хрипло ответил тот, – часто…
Его кадык прыгнул: вверх-вниз.
– Врёшь, – сказал молодой человек. – Вспоминал бы, узнал бы меня сразу. Подними бумажник.
Его невольный собеседник пожал плечами. Он вновь овладел собой.
– Можешь не верить, но это правда.
Анатолий пропустил мимо ушей это замечание. Носком ботинка он толкнул кусок лакированной кожи, послав его на противоположный конец лестничной площадки. Мужчина покорно нагнулся. Анатолий следил за его движениями и думал, что выступает в роли орудия судьбы. Он даже вспомнил греческих богинь, старух, прядущих нить человеческой жизни, и произнес про себя их имена – Атропос, Клото и Лахезис. И вдруг у него появилось очень странное чувство.
Ему показалось, что власть его над этим человеком неизмеримо велика, что тот станет во всем повиноваться ему, даже если у него не будет пистолета. Он был настолько в этом уверен, что с трудом преодолел искушение отбросить оружие и посмотреть, что из этого выйдет. Между противниками протянулась и заплясала электрическая дуга, Анатолий явственно ощущал это и дивился, почему её не видно. Пока между ними существовала такая связь, человек напротив был полностью подчинен ему. Он утратил собственную волю.
Наваждение длилось не больше минуты.
На верхней площадке послышался шорох. Оттуда спускалась чёрная кошка. Она пренебрежительно посмотрела на людей, прошла между ними и направилась вниз.
Самовлюблённое создание наткнулось на невидимую нить и порвало её. Необычное ощущение исчезло. Мужчина в упор посмотрел на своего преследователя, и во взгляде его прочиталась странная горечь.
– Судьей себя считаешь? – Он нервно сглотнул. – За сестру хочешь мстить? Да тебе плевать на неё! Тебе охота кого-то пристрелить, ты по природе убийца!
Серые глаза Анатолия сузились.
Мужчина понял, что обречён. В отчаянной попытке спасти свою жизнь он метнулся к юноше, пытаясь выбить у него пистолет.
Больше медлить было нельзя. Молодой человек спустил курок, и тело противника рухнуло на бок. Мощные стены старого дома погасили звук выстрела.
С минуту юноша смотрел на дело рук своих, ощущая, как происходит ломка в его сознании и становится правильным то, что запрещали законы божеские и человеческие. Открытые глаза его врага стали матовыми, словно фарфоровыми. Кровь вытекала из раны на груди, пачкая элегантное вельветовое пальто. Единый миг превратил дышащее живое существо в большую неподвижную куклу.
Анатолий почувствовал, что стремительно падает в бездну.
Разобьюсь? Взлечу?
В кармане убитого пронзительно запищал пейджер1. Этот резкий звук вывел Анатолия из оцепенения. Пора было уходить.
Путь к отступлению он продумал заранее. Осторожно обойдя труп, молодой человек поднялся на верхний этаж. Здесь были открыты двери, ведущие в квартиры. Спохватившись, что все еще держит в руке пистолет, он убрал его во внутренний карман и застегнул куртку.
Дом был построен в конце девятнадцатого века. Он состоял из огромных многокомнатных квартир с широкими коридорами и высоченным потолком, украшенным по периметру лепным орнаментом. Эти помещения изначально были рассчитаны на жильцов, державших прислугу, и для прислуги имелся на лестнице чёрный ход. Позже, когда квартиры стали коммунальными, чёрный ход заколотили и не пользовались им. Но сейчас дверь, ведущая на узкую лестницу, была вновь открыта.
Молодой человек вошел в прихожую. Под ногами заскрипели старые широкие паркетины, уложенные ёлочкой. Не задерживаясь, не заглядывая в гулкие пустые комнаты, он прошел на кухню. Здесь он прислушался, проверяя, не забрел ли кто-нибудь в чёрный ход. Было тихо. Только из крана сочилась по капле вода и с тихим шлепаньем падала в раковину, вознамерившись образовать сталагмит.
Он вышел на лестницу, сбежал по ступенькам на первый этаж, толкнул плечом входную дверь. Она неохотно открылась, выпуская его. Это был самый опасный момент, его могли увидеть.
Но место тут было уединенное. Напротив тянулся длинный бетонный забор. Маленькая площадка между забором и старым домом даже не была заасфальтирована. Здесь устало раскачивались несколько высоких тополей, и дрожали на ветру обнаженные акации.
Никого не встретив, молодой человек скользнул вдоль забора и свернул в первый же переулок. Здесь тоже было пустынно. Быстро, но не бегом, не привлекая внимания, он удалялся от места преступления. Постепенно Анатолий замедлил шаг, расслабился и пошёл неторопливо, рассеянно глядя по сторонам, словно самый благонадёжный и законопослушный член общества.
Впрочем, общество само было неблагонадёжным, незаконопослушным и растерянным.
Анатолий бесцельно брёл по переулкам. Ещё недавно великолепная симфония оттенков жёлтого цвета буйствовала над городом, но она уже подходила к завершению. Силуэты деревьев исхудали и потемнели. С чёрных тонких ветвей стекли медовые листья и застыли на земле янтарной массой.
Вокруг было малолюдно. На всём лежал отпечаток заброшенности. Штукатурка на домах потрескалась, во дворах валялся хлам. Удивительно, сколь быстро дичает, ветшает и опускается созданное людьми, когда ломается в общем сознании некая невидимая пружина, и само это сознание рассыпается на отдельные атомы. Неспокойное воображение Анатолия впитывало картины разрухи, преломляло их, перемалывало, ему мнилось, что вокруг остатки цивилизации, рухнувшей давным-давно, а не несколько лет назад. Что с того? Такова судьба всех цивилизаций. Где Египет? Где Рим? Sic transit gloria mundi.
Мне-то всё равно. Я сам по себе. Мне всё позволено.
Свернув в очередной переулок, Анатолий увидел автомобиль, припаркованный прямо на тротуаре. Ему пришлось сойти на проезжую часть. На дороге темнела в асфальте яма, в яме чёрным зеркалом покоилась стылая осенняя влага. Он легко перепрыгнул, поскользнулся, но удержался на ногах. С досадой покосился на машину и остановился.
Чем-то зацепил его этот автомобиль. Он стоял у самого забора, за которым открывался запущенный сквер. Ажурная чугунная решётка забора во многих местах была выворочена и погнута. Один пролет вообще отсутствовал. Скамейки в сквере разломаны и опрокинуты, фонари разбиты. На земле валялись поломанные сучья. Дорожки, некогда ухоженные, превратились сейчас в непролазную грязь.
В глубине сквера через эту грязь брела, опираясь на палку, древняя старуха, пережившая не одну разруху и возрождение. Спина её была согнута, ноги нетвёрдо ступали, но облик удивительным образом сохранял остатки былой элегантности. В упорстве, с которым она преодолевала трудную дорогу, чувствовался молчаливый вызов обстоятельствам.
Я существую. Я человек.
Анатолий возрождения не видел, и ему казалось, что для всех возможна только одна дорога – вниз. Вверх же – лишь для избранных.
Он внимательно рассматривал автомобиль.
Автомобиль был ослепительно белый, с виду стремительный, проворный, обтекаемых футуристических форм, предназначенный словно для полёта, а не для езды по дорогам. Над радиаторной решёткой красовался блестящий хромовый знак. После трагической смерти сестры Анатолий испытывал неприязнь к дорогим авто, но сейчас он не чувствовал раздражения, а словно бы уловил какой-то провал в памяти. Точно эта машина должна была иметь для него некое важное значение. Он стоял и пытался вспомнить.
Но непослушная мысль ускользала, таяла, как кусок снега в кулаке, Анатолий чувствовал, что ищет где-то на задворках сознания уже не воспоминание, а его производную, воспоминание о воспоминании. Все было тщетно. Он оторвался от разглядывания автомобиля и двинулся дальше.
Путь его теперь пролегал мимо Патриарших прудов. Сейчас, в этот промозглый осенний вечер, не было здесь ни поэта Ивана Бездомного, ни Михаила Александровича Берлиоза, да и не могло быть.
И потусторонние силы не встретились Анатолию, хотя он, в своём внутренне взбудораженном состоянии, и не прочь был потолковать с ними, поспорить, обсудить, прав он или нет.
Зато стоял здесь ларёк, отдалённый потомок будочки “Пиво и воды”. На полках поблёскивали в тусклом электрическом свете бутылки с алкоголем невероятных расцветок – от лимонно-жёлтой до пронзительно-синей. Сбоку красовалась литровая ёмкость со спиртом Royal.
Анатолий равнодушно скользнул взглядом по ларьку и не спеша пошёл в сторону Спиридоновки. Вокруг было пустынно, редкие встречные прохожие спешили домой.
Анатолий смотрел на них словно бы свысока. Он бросил вызов тому порядку, который сложился вокруг него, и частью которого он до сегодняшнего дня был. Это опьяняло, он понимал, что должен прогнать эту эйфорию, но пока не мог этого сделать.
“Вы не знаете, что я смог сделать, – думал он, поглядывая на прохожих и на светящиеся окна домов. – Вы побоялись бы, вы все боитесь, и нет закона, который защитил бы вас… А я теперь ничего не боюсь…”
Он вспоминал те трагические дни, когда нелепо погибла сестра, и только сейчас эти воспоминания не вызывали обычной острой боли. Это было чуть больше двух лет назад, в 1993 году, как раз когда оцепленный, но ещё сопротивляющийся парламент был опутан спиралями Бруно.
Анатолий тогда почти всё свободное время проводил у Белого дома. У него не было определённых политических убеждений, он просто искал ответов.
Вопросы возникали давно, исподволь. Долгие месяцы перед этим Анатолий постепенно убеждался в том, что все действия властей направлены на разрушение. Он смотрел телепередачи, чудовищно искажавшие реальность. Он читал статьи, наполненные ложью, двуличием и ненавистью к собственной стране. И не понимал.
Он не то что бы о чём-то сожалел. Жизнь, в которой “homo homini lupus est2 ”, не слишком пугала его, скорее наоборот, привлекала, бросала вызов. Но он хотел понять. Общество явно действует во вред себе. Зачем? Почему это происходит?
Он знал, что большая часть людей, знакомых ему, была недовольна сложившимся положением дел. Но почему тогда никто не возражает?
Он не знал, что в этот странный период информационное пространство формировалось особым образом. Практически все разрешённые издания работали над созданием чрезвычайно тенденциозной, однобокой картины мира, тщательно выдаваемой за единственно верную. Пространство это было построено так, что возражения не то что бы становились немыслимыми, как в антиутопии Оруэлла, но просто в него не попадали, отсекались, а если кто с иной точкой зрения и умудрялся появиться в нём, то смотреть на такого человека допускалось лишь сквозь призму злобной насмешки. Зеркало прессы всегда отражает реальность криво, искажает пропорции, цвета и яркость, увеличивает малозначимое, уменьшает существенное, но в то время искажение превзошло все пределы.
И сколь бы много несогласных не было, они чувствовали себя одинокими в своём протесте, заглядывая в это зеркало и не видя в нём себя.
У Анатолия тогда не хватило бы ни знаний, ни кругозора, чтобы оценить изящество этого великолепного механизма подавления воли. Но любопытство не давало покоя, ему хотелось знать. Исследований на эти темы тогда не было, читать было нечего, поэтому всё приходилось додумывать самому. Он бродил вокруг Белого дома, разговаривая с людьми, думая и наблюдая. Практический курс геополитики, лабораторная работа №1… Только смерть сестры помешала ему оказаться в центре событий в момент кровавой развязки, 3 и 4 октября. Возможно, её гибель спасла ему жизнь. На трагический исторический фон беда его семьи легла крошечным незаметным мазком.
Но сложение собственного несчастья с несчастьем общества перевернуло душу Анатолия. Той осенью он ясно понял, что нет закона и справедливости, помимо тех, которые может установить он сам. Идею эту Анатолий воспринял сразу, спокойно, как-то безропотно, без мучительных раздумий и сопротивления. Он смирился с грузом ответственности, который лёг на его плечи, с несвойственной ему покорностью. И стал ждать.
Ждать пришлось два года. Совсем немного. И он осуществил задуманное.
Дойдя почти до конца Спиридоновки, он остановился и после секундного колебания резко повернул направо, в Гранатный переулок. Ему захотелось бросить взгляд на места событий двухлетней давности.
По переулкам он быстро добрался до Садово-Кудринской и спустился в переход. Внизу ютилась пара бездомных, страшных, оборванных, с мутными взглядами. Не обращая на них внимания, он прошёл мимо. По Баррикадной двинулся к зоопарку, потом снова нырнул в переход.
Ещё через несколько минут он уже смотрел на дом, вспоминая.
Тогда, в самом конце сентября, Анатолий с парой таких же студентов искал пути прохода сквозь оцепление. Много говорили о подземных коммуникациях, но этих ходов они не знали, и попытались исследовать путь поверху, через крыши.
Подъезд был открыт, они поднялись на последний этаж и выбрались наверх через чердачное окно. Накрапывал мелкий дождь, покатые железные листы гудели под ногами, скользили, можно было ехать по ним, как по детской горке. Рискуя сорваться, молодые люди сползли до края крыши. Перед ними стоял символический, высотой меньше полуметра, тонкий металлический заборчик, дальше уходила вниз стена дома. Ни водосточной трубы, ничего. Обрыв.
Спуститься по этой стене без риска разбиться можно было только с альпинистским снаряжением. Возможно Анатолий, с присущим ему упрямством, и раздобыл бы это снаряжение, но парой дней позже несчастный случай с сестрой остановил его, а потом всё было уже кончено.
Сейчас на Дружинниковской улице было пустынно. Анатолий шёл мимо белого бетонного забора, огораживающего стадион. Здесь развернулся импровизированный мемориал. Красные и чёрные ленты на деревьях, на заборе фотографии погибших, их биографии, полузапрещённая пресса.
Анатолий приблизился, скользнул взглядом по подборке стихов на истрёпанном газетном листке. Было уже почти темно, но он всё же прочитал несколько строк.
“Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной”.
Анатолий моргнул, взгляд скользнул ниже и выхватил середину стихотворения.
“И, вынести срама не в силах,
Мне чудится в страшной ночи –
Встают мертвецы всей России,
Поют мертвецам трубачи.
Беззвучно играют их трубы,
Незримы от ног их следы,
Словами беззвучной команды
Их ротные строят в ряды.”3
Анатолий никогда специально не изучал поэзию, но от природы чувствовал её. От простых чеканных рифм по спине пробежала дрожь. Он проглядел еще парочку столбцов разных авторов.
“Тьма понадвинулась с севера,
Ночь – не бывает длинней,
В поле, костями усеяно,
Вышел пророк Еремей.
Ходит неслышной он поступью,
Посохом ищет земли.
Русские грустные косточки
Сплошь по земле полегли.”4
Взгляд остановился ещё на одном обрывке текста… Дожди намочили газету, часть слов уже не читалась.
“…
Гляжу на платок твой узорный,
На сумрачный лик молодой.
Тот берег ………. озёрный
Смеётся над нашей бедой.
Тот берег уже – заграница,
Сбиваются льдины в затор
И трещина грозно змеится,
И надвое делит простор.”5
Все стихи были полны до краёв горечью поражения. Но всё же за отчаянием и безысходностью таилась какая-то скрытая энергия, сжатая до предела пружина, и при малейшей возможности она неизбежно должна была развернуться – ибо законы физики нельзя нарушить, в отличие от всех прочих.
Но его личная пружина уже развернулась.
Он не обдумывал, хорошо ли поступил, будучи уверенным в правильности своего выбора. “Делай что должен, и будь что будет”. Анатолий чувствовал себя освободившимся от тяжёлой ноши, и вообще ни о чём серьёзно не думал, просто шёл по родному городу, чувствуя себя на этот вечер освобождённым от всех обязанностей и обязательств. Это было его время, принадлежащее лично ему, что не так уж часто бывает в жизни человеческой.
Он двинулся дальше, миновал стадион, прошёл по Горбатому мосту – маленькой каменной арке, давно позабывшей, как под ней струилась вода маленькой речки, многие годы заточённой в подземную трубу, и двинулся дальше по Конюшковской улице. Впереди виднелась набережная. На другой стороне реки красовалась одна из семи сталинских высоток – гостиница “Украина”. Монументальное здание казалось незыблемым, но Анатолий в свои двадцать с небольшим лет уже не верил в незыблемость. За шпилем метались клочья облаков, внося в открывшуюся глазам Анатолия картину какую-то грозную тревожность. Он поёжился от внезапного озноба, в первый раз с момента выстрела в старом доме.
Творения рук человеческих хрупки, если их не оберегать и не поддерживать, они рано или поздно будут уничтожены людьми другой культуры, либо поглощены природой, не знающей сентиментальности. Он не хотел бы, чтобы такое случилось с тем, к чему он был привязан. Но разве возможно этого избежать?
Анатолий пересёк Краснопресненскую набережную и пошёл через Новоарбатский мост. Где-то посередине моста он обернулся. Освещённое здание бывшего парламента было обманчиво белым, но внутренним зрением он всегда видел его двухцветным, с чёрными верхними этажами. Стреляли в него как раз с того места, где он сейчас стоял. Правее маячила вторая высотка, очень похожая на “Украину”, да и на остальные пять их сестёр, но чуть плотнее, коренастее – жилой дом на Кудринской. А ещё правее распахивалась серо-синяя книжка московской мэрии.
С Новоарбатского моста Анатолий вышел на Кутузовский проспект, а оттуда минут через пять повернул налево, на Украинский бульвар.
Было уже совсем сумрачно. В лицо дул сырой ветер. Чёрные мокрые кусты шевелили ветвями-щупальцами. Фонари не горели. Анатолий споткнулся на разбитом асфальте, нога поехала по грязи, но он удержался на ногах и перескочил на твёрдую поверхность. Впереди, за кустами, мелькнула фигура, кто-то шёл в сторону Кутузовского. Анатолий сделал несколько шагов вперёд. Навстречу вынырнул человек в разорванной куртке, без шапки, с всклокоченными тёмными волосами и измождённым, дёргающимся лицом, оценивающе зыркнул на Анатолия и отступил в сторону. Анатолий тоже отклонился. Они не столкнулись, лишь притёрлись рукавами. Когда несколькими секундами позже молодой человек на всякий случай оглянулся, встречный уже растаял в сумраке.
Все эти детали не нарушали созерцательного настроения Анатолия. Он был вне своего времени и наблюдал за всем со стороны. Это было так странно. Да и шёл он больше по пустынным местам, а это располагало к погружению в размышления. Но его уединение вот-вот должно было нарушиться. Впереди лежала площадь Киевского Вокзала, и здесь кишела жизнь.
Уже давно вся территория площади являла собой один дикий рынок. Начиналась эта грязная барахолка сразу у Большой Дорогомиловской улицы, занимала всю площадь6, тянулась далеко вдоль железнодорожных путей. Продавали турецкие товары челночные торговцы, продавали что-то с рук люди, ранее никакого отношения к торговле не имевшие. Продавали китайские и индийские вещи неимоверно низкого качества, продавали шубы из меховых лоскутков, разваливающиеся через месяц, продавали яркие хлопковые тряпки, линяющие, с необработанными краями, продавали старые книги, продавали бусы из разноцветных, грубо обработанных камешков… продавали… продавали… О примерке речь не шла. Товар валялся на деревянных и картонных ящиках, кое у кого было подобие навесов.
Анатолий чуть задержался перед тем, как вступить в эту шумную толчею, закурил. Рядом обосновался дед-пенсионер, держащий перед собой яркую детскую курточку.
Мимо прошла молодая женщина, спросила цену. Услышав ответ, покачала головой и пошла дальше, утонула в толпе, точно в бурлящем водовороте.
– Ясно, никто не возьмёт, – раздражённо буркнул дед, негромко, но Анатолий расслышал и покачал головой. Действительно, вряд ли возьмёт. Торговля – не такое простое дело, нужно любить и уметь этим заниматься. А тут все вынуждены подрабатывать иной раз даже не продажей, а натуральным обменом.
Он постоял, сделал ещё несколько затяжек. Из хаоса рынка появилась другая женщина, постарше, в синем пуховике и розовом берете.
– Сколько? – она ткнула пальцем в куртку.
– Не скажу! – решительно заявил дед.
Обладательница розового берета даже опешила.
– Как так не скажете?
– Вы всё равно не купите, – пояснил продавец.
– А зачем же вы здесь стоите? – предполагаемая клиентка была явно заинтригована.
– Да отстаньте! – сердито отмахнулся дед. – Что привязались?
Дама в берете высказала весьма едкое, ироничное мнение о таком способе торговли, но дед всё же не выдал свою коммерческую тайну, и сделка не состоялась. Посмеивающийся Анатолий покинул место событий и углубился в толпу.
Через пару минут он чуть не столкнулся с цыганкой. Уже немолодая, в зелёном блестящем платке, из-под которого выбивались чёрные с проседью волосы, тщедушная, но подвижная и бойкая, она осклабилась, и во рту сверкнул золотой зуб.
– Погадаю, красавчик?
Анатолий резко отстранился.
– Давай судьбу скажу, – не отстала цыганка.
– Я её знаю, – бросил молодой человек. Цыганка не вызвала у него неприязни, но он порадовался, что пистолет и деньги во внутреннем кармане, а в боковом – лишь пара мелких монет.
– Погадаю, погадаю, – быстро приговаривала цыганка, блестя нахальными глазами.
Ему вдруг стало занятно.
– Денег не дам, – сказал он. – Нету.
– Зачем деньги? Сегодня без денег всё скажу. Протяни руку.
Цыганка вглядывалась в его ладонь, бормоча приличествующие случаю пророчества, а рука её скользнула вдоль рукава Анатолия и опустилась в боковой карман его куртки. Он не стал препятствовать ей, зная, что там пусто.
“Интересно, – думал он, наблюдая за цыганкой, – как же они работают? Я же вижу, что она по карманам шарит. А другие – слепые, что ли?”
Цыганка внимательно исследовала карман, не торопясь и не скрываясь, почему-то уверенная, что её не остановят. Анатолий так же внимательно наблюдал за ней. Гадалка повела руку выше и коснулась спрятанного под курткой пистолета.
Вряд ли она могла догадаться, что это такое. Но Анатолий всё же отступил на шаг, и цыганка от неожиданности пошатнулась.
– Дальняя дорога тебя ждёт, – сообщила она напоследок. По её хитрому лицу невозможно было понять, разочарована она отсутствием добычи или же подобные мелочи её не задевают. Анатолий опустил руку в карман – монетки исчезли.
“Всё-таки зачем я это сделал? – подумал он рассеянно. – Странно позволять цыганке шарить по своим карманам, даже когда в них ничего нет”.
Неожиданно он ощутил, что ему среди людей сейчас неуютно.
Он точно являлся в этой толпе инородным телом, хоть и выглядел, как обычный человек. У него не было и тени страха, он был уверен в себе и сосредоточен, но все же опасался сделать глупость. Анатолий перестал быть таким, как все, стал существом иной породы, и при этом совершенно потерял представление о том, как следует себя вести. Малейшее движение могло выдать его, могло показать, что он – другой. С этим надо было что-то делать, привыкнуть как-то к этому.
“Хватит уж на сегодня впечатлений, – пробормотал он про себя. – Домой пора”.
Через несколько минут Анатолий спустился в метро и за час добрался до тихой улочки, где мы и увидели его впервые…
Таковы были события сегодняшнего дня. Молодой человек вспоминал их, одно за другим, но память то и дело отбрасывала его назад, к моменту, когда он приказал жертве поднять бумажник. С этого мига до появления кошки на лестничной площадке происходило что-то очень странное, и вряд ли это было игрой воображения.
Заснул он быстро, но и во сне помнил о той минуте, и пытался разгадать её загадку. А потом, в самой середине ночи, в то время, когда в мир людей забредает всякая нежить, его посетило видение.
Ему пригрезилось бесконечное трёхмерное пространство, заполненное темнотой. Пространство не содержало ни одного твёрдого тела, зато его пересекали шесть фиолетовых лучей. Вдоль этих прямых распространялся свет, не рассеиваясь, то бледнея, то приобретая насыщенный оттенок, словно невыразимо далёкие его источники неравномерно пульсировали.
Несущие свет прямые располагались друг относительно друга таким образом, что при пересечении образовывали правильный тетраэдр. Эта небольшая пирамида уменьшалась и увеличивалась, ритмично меняя размер, так как обрисовавшие её лучи синхронно колебались параллельно самим себе. Такое подобие биения наводило на мысль о сердце, об усталом сердце пустоты.
Внутри пирамиды двигалось нечто белесое, бесформенное, бесплотное, более всего напоминавшее клочок тумана. У Анатолия было время хорошо разглядеть это существо. А это действительно было живое существо, не похожее ни на что, виденное им раньше.
Оно не могло выбраться за границы тетраэдра. Треугольные грани, окаймленные мерцающим фиолетовым контуром, были для него непреодолимой преградой. Существо приближалось к этим плоскостям и распластывалось на них, истончаясь. Потом оно отталкивалось и плавно перемещалось в центр пирамиды, сгущаясь в беловатый шар. Шар ненадолго замирал без движения. Затем он начинал подрагивать и выдвигать ложноножки, точно голодная амёба, быстро теряя сферическую форму.
Иногда в этом живом тумане мелькал образ юной женщины. Вырисовывалось прекрасное лицо, затем оно на глазах менялось, взрослело, ожесточалось, покрывалось морщинами. Даже в образе старухи женщина оставалась замечательно красивой, но во всех возрастах в выражении её черт было нечеловеческое, механистическое бессердечие. От её лица трудно было отвести взгляд, но она вызывала неприязнь.
Маска старухи распадалась на куски, и вновь в пирамиде шевелилась разреженная белёсая субстанция. Эти метаморфозы завораживали. Анатолий без конца мог бы наблюдать за ними, но заточенное существо само пробудило его от транса. Оно заговорило с ним.
– Освободи меня, освободи… Доверши начатое…
Он не сразу сложил в слова этот тихий шелест.
– Кто ты? – спросил он.
– Лахезис. Освободи меня, освободи-и-и…
– Нет… – пробормотал Анатолий оробело. Он не знал, что это за создание, но оно не вызвало у него доверия. Возможно, если бы женщина в пирамиде показалась ему доброй, он бы сразу ответил иначе.
– Ты получишь все, что захочешь, – уговаривало существо, назвавшее себя Лахезис. – Я знаю, что тебе нужно. Я помогу тебе.
– В обмен на что? – с иронией поинтересовался он, думая, что выказывает независимость суждений и смелость мысли, на деле же вступая на скользкий путь общения с неведомым существом, дав ему повод продолжать разговор.
– Ни на что. Только освободи меня. Ты уже начал, так продолжи.
Анатолий растерянно молчал.
– Планеты… – шептал бестелесный голос. – Планеты недостаточно сблизились. И слова… Если бы ты произнёс слова… Выпусти меня, я научу, как.
– Нет, – упрямо повторил Анатолий. Но змейка любопытства проснулась в нём и уже поднимала точёную головку.
– Ты не понимаешь, от чего отказываешься, – прошептала Лахезис. – А у меня нет времени тебя убедить. Запиши, что я скажу.
Он открыл глаза и сел на кровати. В комнате было темно. Он щелкнул выключателем. Даже тусклый свет ночника показался неприятно ярким. Больше не было видно фиолетовой пирамиды, но шепот продолжал звучать.
– Пиши же! – настаивала Лахезис.
– Да погоди ты…
В полусне, пошатываясь, Анатолий подошел к столу, попробовал одну ручку – не пишет, другую – то же самое.
– А-а, – он с досадой махнул рукой и включил системный блок. Тихонько загудел компьютер.
Зевнув, молодой человек нажал кнопку на мониторе. По экрану бежали привычные белые строки. Подождав окончания загрузки, он сел за стол и запустил редактор.
– Давай, диктуй…
Пальцы забегали по клавиатуре. Он печатал вслепую, одновременно читая появлявшиеся слова, но не понимал их смысла. Диктующий голос звучал все слабее. Последние фразы Анатолий с трудом улавливал.
– Я исчезаю, – услышал он исполненный отчаяния шепот, и существо пропало. Посреди ночи он сидел в своей комнате один, перед работающим компьютером. Очень хотелось спать. Покачав головой, он сохранил набранный текст и выключил машину.
В шесть часов его разбудил будильник.
Анатолий легко поднялся. Сон сразу слетел с него, словно ощутив неуместность своего присутствия. Молодой человек быстро оделся. Есть не хотелось, но он все же заставил себя перехватить пару бутербродов.
Можно было приступать к главному.
Опустившись на колени, Анатолий извлек из-под дивана небольшой деревянный чемоданчик. Он случайно наткнулся на этот предмет несколько месяцев назад, проходя мимо свалки, и подобрал его. Чемоданчик был пуст. На внутренней стороне крышки имелась опись вещей, когда-то в нем хранившихся – телескопическая лупа, с десяток насадок к ней, кисточки, салфетки и прочая ерунда. Все это не было нужно Анатолию, зато чемоданчик очень подходил для его целей.
Он намеревался спрятать оружие.
Держать дома пистолет, из которого застрелил человека, неразумно, выбрасывать же его совсем было жалко. Анатолий заранее выбрал тайник для хранения своей опасной игрушки.
Собираясь, он вспомнил о странном ночном разговоре и нахмурился, пытаясь сообразить, состоялась ли беседа на самом деле, или это был сон. Впрочем, проверить было легко. Он снова включил компьютер.
И, к огромному своему удивлению, обнаружил файл с текстом, созданный этой ночью.
Явление Лахезис
И знаю я: во мгле миров
Ты – злая, лающая Парка,
В лесу пугающая сов,
Меня лобзающая жарко.
…
И я безумствовал в ночи
С тысячелетнею старухой;
И пели лунные лучи
В мое расширенное ухо.
Андрей Белый
«Карма»
Мы с рождения привыкли к трёхмерному пространству. Наши органы чувств не в состоянии воспринять большее число измерений, даже если допустить, что они действительно существуют. Как правило, человеческое воображение также неспособно представить что-то, помимо длины, ширины и высоты. Между тем то, что увидел ночью Анатолий, могло бы послужить косвенным свидетельством того, что пространственных измерений не три, а больше.
В Мультивселенной, в многомерных пространствах, располагаются трёхмерные миры, и их бесчисленное множество.
Физические законы в них могут быть различны. Но по странной прихоти природы встречаются, и весьма часто, миры-близнецы, абсолютно идентичные. Однако как бы ни были они похожи, они обычно абсолютно независимы друг от друга.
Иногда какое-либо невероятное стечение обстоятельств приводит к искривлению одного из трёхмерий в направлении, не имеющем названия в людских языках. Два параллельных мира соприкасаются. Это бывает нечасто, но гораздо реже начинаются контакты между их обитателями. Подобные связи всегда имеют удивительные последствия, чаще всего неприятные для обеих сторон.
Итак, в одном из трёхмерных миров, соседствующих с нашим, живет раса эребов.
Анатолий увидел крошечный кусочек их мира, показавшегося ему пустым и бесконечным. Это было обманчивое впечатление. Анатолий ошибся, что вполне естественно – их среда обитания была слишком непохожа на нашу.
Эребы жили в открытом космическом пространстве.
Планетарная система, где они обосновались, была очень похожа на Солнечную. Вокруг жёлтой звезды, которой эребы за миллиарды лет существования расы так и не удосужились дать название, вращалось семь планет. Первые три были земного типа, остальные – гиганты, подобные Юпитеру или Сатурну. Пространство между орбитами третьей и пятой планет наилучшим образом подходило для комфортного существования эребов.
Это почти совершенные создания, чистый интеллект, лишенный плоти, ибо едва ли можно назвать плотью ту газообразную субстанцию, из которой они состоят. Если бы земным ученым довелось исследовать эреба, они никогда не пришли бы к выводу, что перед ними – столь упорно и тщетно разыскиваемая внеземная жизнь, и были бы по-своему правы. В сущности, эреб – разум, нашедший себе пристанище в неживой материи. Тело его представляет собой пылевую туманность.
Еще точнее, такая туманность состоит из пылевой плазмы7, имеющей кристаллическую структуру.
Итак, в химический состав эребов не входят белковые соединения, но эребы умеют радоваться и огорчаться, и стремятся к тому, чтобы продлить существование своего ‘я’ как можно дольше, то есть им присущ инстинкт самосохранения. Поэтому заметим сразу, что будем применять по отношению к этим существам определение ‘живые’, хотя бы для удобства описания их нравов.
Их век необыкновенно долог. Средняя продолжительность жизни эреба сопоставима с продолжительностью существования человеческого рода8. Им не приходится заботиться о хлебе насущном, ибо их звезда предоставляет им все необходимое. В этом они немного похожи на земные растения, но им не нужны вода и почва.
О происхождении своей расы они не имеют ни малейшего представления. Письменности у них нет, а устные предания чрезвычайно скупо повествуют о прошлом. К тому же эти предания очень быстро умирают, потому что эребы редко контактируют друг с другом.
По человеческим меркам каждый эреб – гениальный математик, физик и астроном. За долю секунды, не пользуясь никакими приборами, они рассчитывают орбиты малых планет и оценивают концентрацию частиц в исходящем от звезды потоке плазмы. Подобные вещи имеют для них самое серьезное значение.
Для эреба представляет большую опасность встреча с астероидом, которых в этом уголке космоса немало. В результате такого столкновения живая туманность погибает сразу. Крохотные пылинки, составлявшие ее, частично притягиваются к астероиду, остальные разлетаются в разные стороны. Иногда они образуют довольно крупные сгустки пылевой материи, но пройдут десятки, сотни или даже тысячи земных лет, прежде чем другой эреб наткнется на останки своего сородича, с интересом посмотрит на них и вольёт в собственное тело.
Скорее всего, эта находка станет для него не напоминанием о случившейся трагедии, а весьма радостным событием. Не всякая пылинка годна для формирования тела эреба. Эребы бродят по всему подвластному им огромному пространству, собирая такие частицы, и каждая из них является большой ценностью. Так что подобный каннибализм для представителей этой расы – дело вполне обычное и не подлежащее осуждению.
Очень рискованно для эреба попасть в сильное электромагнитное поле планеты или крупного спутника. От этого разрушается структура плазменно-пылевых кристаллов, из которых состоит организм этих существ. Нарушается обмен веществ, и живая туманность довольно быстро умирает.
Если покинуть окрестности планеты быстро, то у эреба остается шанс выжить. Но чаще всего борьба с магнитным полем продолжительна, и в этом случае эреб обречен на гибель. Иногда он так и не вырывается из этих пут и постепенно рассеивается в магнитосфере.
По отношению к своим сородичам средний эреб настроен холодно, если не сказать враждебно, подобно крупному хищнику-одиночке. Излучения звезды хватает на всех, но столь необходимых этим существам пылевых частиц не так уж много. Порою эребы даже начинают охотиться друг на друга.
В открытую они схватываются редко. В этом случае всегда побеждает сильнейший – тот, в котором больше материи. Он просто поглощает противника, словно амёба – частицу протоплазмы. Но эреб меньших размеров, проворный и подвижный, как правило, легко уходит от погони, избегая опасной встречи. Если же соперники примерно одинаковы, столкновение может погубить обоих, и они превратятся в обычное облако космической пыли.
Схватка двух и более эребов – очень красивое зрелище. Туманности, похожие на играющих привидений, танцуют в пустоте, принимая самые причудливые формы. Цель этого танца – заманить противника в ловушку, например, на орбиту астероида. Это очень трудно – ведь все они прекрасно осведомлены о движениях космических тел в их системе. Битва может длиться долго, очень долго, терпения эребам не занимать, у них впереди почти вечность. От этих боев они получают невероятное наслаждение, словно обезумевшие шахматисты, ставкой в игре которых служит жизнь. Смерть же они считают заслуженной карой за допущенный промах.
Эреб, с которым удалось поговорить Анатолию, попался в ловушку особого рода.
Эти существа бесполы, но для продолжения рода нужны все же две особи. Они сливаются друг с другом и интенсивно смешивают частицы своих тел, образуя единую туманность из пыли и плазмы. Туманность эта велика по своим размерам и чрезвычайно разрежена. Некоторое время (краткий миг по меркам эреба, а по человеческим – несколько десятилетий) она остается в таком состоянии, а потом начинает сжиматься. По достижении определенной степени плотности она распадается примерно на двенадцать частей, каждая из которых становится самостоятельным эребом.
Совершение подобного акта – величайшая редкость. Чувству следует быть обоюдным, то есть соединения должны пожелать оба участника. Однако после соития индивидуальность тех, кто подвергся слиянию, не восстанавливается. Любовь губит эреба, и отдаться страсти – значит, совершить самоубийство.
Безответных чувств у мыслящих туманностей не бывает. Если вдруг эреб встречает свою половину, он сразу осознает, что это именно она, и объединяется с ней в единое целое, не ведая колебаний. Подобные события заносились бы в летописи, если бы эребы их вели. Они бывают раза в два реже, чем естественная смерть, и раз в десять реже, чем смерть насильственная. Так поддерживается постоянная численность расы, колеблющаяся в пределах ста тысяч особей.
Этот отлаженный механизм не должен был давать сбоев. И все же сбой случился и сделал судьбу Лахезис столь необычной.
Она9 безмятежно дрейфовала в пространстве, не особенно заботясь о направлении. Это был безопасный район. Астероидов здесь крутилось мало – несколько крупных планеток неправильной формы, траектории которых были определены раз и навсегда. Лахезис приняла вид простыни – идеального квадрата, чрезвычайно тонкого, и всей плоскостью этого квадрата повернулась к звезде. Лавина квантов проходила сквозь Лахезис, пронизывала её насквозь, вызывая приятные щекочущие ощущения. Истончённое тело эреба подрагивало, словно парус, колеблемый ветром. Лахезис наслаждалась. Она чувствовала себя единственным живым и мыслящим существом во вселенной, и вселенная принадлежала ей. Её острый ум создавал в те минуты великолепную математическую поэму, к сожалению, навсегда для нас потерянную.
Эта идиллия закончилась резко и грубо. Лахезис уловила движение в пространстве невдалеке от себя, и тут же насторожилась. Края квадрата стремительно подвернулись, и через долю секунды живая туманность превратилось в сферу. Так она замерла, изучая окрестности, пытаясь выяснить, что же нарушило её блаженство.
К ней быстро приближался её сородич. Он находился уже близко, слишком близко. Этот эреб был гораздо крупнее Лахезис, и в открытой схватке она была бы поглощена им без остатка через несколько минут.
Взвесив свои шансы, Лахезис обратилась в бегство. Тело её сжалось, уплотнилось и слегка вытянулось. Пулей мчалась Лахезис сквозь бесконечный космос, а за нею неумолимо двигался её преследователь.
Она должна была бы легко скрыться от него, но другой эреб, как ни странно, не отставал. Он принял угревидную форму и скользил по её следу, как гигантская белая змея. Лахезис никогда бы не подумала, что такая крупная туманность может быть столь подвижна. Враг постепенно догонял ее. Она уже представляла, как её обволочет огромное облако, закрыв от неё свет, как будут разрываться связи между частицами, составляющими её тело, и медленно и мучительно будет гаснуть её разум, силой изгоняемый из материального пристанища…
Но вышло иначе.
Уже отчаявшись, Лахезис услышала, как преследователь обращается к ней.
– Остановись…
Это поразило ее. Эребы, самодостаточные создания, редко разговаривают друг с другом. А в этот миг, когда она выступала в роли жертвы, а враг её – в роли охотника, им и подавно было не о чем разговаривать.
Она не ответила и прибавила скорость, насколько возможно.
– Остановись…
Лахезис знала, что двигается вперед стремительно, и пояс астероидов уже близок. Тем не менее, она упорно продолжала бегство, надеясь, что преследователь, увлеченный погоней, позабудет об этой опасности и столкнется с одной из бесчисленных маленьких планеток. Это был её единственный шанс спастись.
Тем временем с другим эребом происходили удивительные метаморфозы. Он менял форму. Гигантский белый угорь становился короче, втягивал в себя хвост, уплотняя заднюю часть. Одновременно с этим он разинул пасть, грозящую проглотить Лахезис, и стал открывать её шире и шире. Отверстие это все увеличивалось, и та материя, которая прежде была хвостом угря, плавно перетекала вперед, отчего края отверстия утолщались. Теперь это был не угорь, это была невероятных размеров чаша. Преследователь сделал мощный рывок… Миг – и Лахезис была уже внутри этой чаши!
Со всех сторон окружила её белесая субстанция, и только впереди она могла ощутить присутствие звезд. Лахезис летела к ним, и чаша сопровождала ее. Как ни изворачивалась живая туманность – ей не удавалось вырваться из пленившего её сосуда.
Происходило что-то очень странное…
Наконец Лахезис свернулась, как ёж, и стала покачиваться из стороны в сторону, не касаясь стенок чаши.
– Ты самое прекрасное существо, которое мне доводилось видеть, – произнес другой эреб после долгого молчания.
– Не понимаю, – сказала Лахезис. – Убей меня или отпусти.
– Я собирался убить тебя и стать еще сильнее, чем я есть, но во время погони разглядел твою красоту…
– Не понимаю, – повторила Лахезис.
– Я желаю соединиться с тобой.
– Этого не может быть, – заявила Лахезис.
– Почему?
– Я не хочу этого, значит, и ты не можешь хотеть.
– Может быть, наоборот – я хочу этого, значит, и ты должна хотеть.
– Какая нелепость… – с досадой произнесла она. – Убей меня.
Прошло очень, очень много времени.
– Нет,– сказал другой эреб. – Я поступлю иначе.
Он заскользил куда-то в сторону, медленно и плавно, не выпуская Лахезис из своих объятий. В круглом отверстии над нею постепенно менялась звездная картина. Звезд было много – тысячи. Потом их стало мало – десятки. А потом они исчезли совсем, и вместо них появился уродливый, выщербленный, неровный бок миниатюрной планетки, бесформенной глыбы из льда и камня.
В этом месте он замер надолго. Словно паук, он плел сеть из электромагнитных полей, опутывая Лахезис этой сетью. Нематериальные, но прочные нити постепенно привязывали её к астероиду. Она была беспомощна и ждала. Одно неловкое движение – и другой эреб поглотил бы ее, даже сам того не желая. Лахезис испытала немыслимое облегчение, когда, наконец, его тело содрогнулось, и он исторг её из себя, будто земная женщина – младенца из матки.
Но радость её была преждевременной.
– Ты будешь ждать меня здесь, – заявил он уверенно, словно поставив точку в коротком рассказе. Развернулся и неторопливо потек прочь. Не поплыл, а именно потек, превратившись в длинное каплевидное облако, по поверхности которого пробегали частые колебания, подобные волнам.
Так началось заточение Лахезис. Она обращалась вокруг астероида на манер спутника. Это был первый случай в истории, когда эреба взяли в плен. Похититель сделал её тюрьму столь маленькой, что она не могла даже устроиться поудобнее. Лахезис была заперта в тесном пространстве, что причиняло ей немыслимые страдания. Субстанция, из которой она состояла, была сжата слишком плотно для нормального самочувствия эреба. Она без конца извивалась, отыскивая более удобную позу. Но двигаться было трудно, и через какое-то время тело её онемело, и живая туманность впала в полудрему.
Еще до того, как Лахезис охватило это оцепенение, она начала искать способ вырваться из плена. Её органы чувств, не похожие на человеческие, усердно исследовали пространство, отыскивая источники поля, удерживающего её здесь. Если бы удалось добраться до них, она могла бы разрушить свою тюрьму. Но похититель сумел так запутать свою сеть, что Лахезис никак не могла вычислить, за какою ниточку дернуть, чтобы освободиться.
Самым неприятным было то, что когда она погружалась в сон, то полностью теряла контроль над ситуацией. За это время её путы переплетались совсем по-другому, и когда она вдруг просыпалась, приходилось все начинать сызнова.
Обычно её будил один вопрос, все время один и тот же, долгие, долгие годы.
– Согласна?
– Нет, – отвечала Лахезис, содрогаясь при мысли о том, что может исчезнуть из этого мира навсегда. Тюремщик её не настаивал и уходил прочь. Она оставалась одна и начинала шарить вокруг, отчаянно, вслепую, надеясь обнаружить эти проклятые узлы, привязавшие её к астероиду. Постепенно сон возвращался назад, как Лахезис ни боролась с ним, и разум её вновь надолго опускался в чёрную пропасть небытия.
Но однажды ей удалось найти способ продлить своё бодрствование.
Поле, окружавшее ее, было необычным. Эребы часто строили подобные капканы, чтобы уничтожить противника, но никогда – чтобы удержать его. Это была уникальная конструкция, гениальная выдумка преследователя Лахезис. Созданная им клетка была продумана до мелочей, и изящество замысла восхищало даже саму пленницу. Но все же он допустил одну странную ошибку.
В месте заточения Лахезис трёхмерие эребов искривилось в четвертом направлении, направлении, которого их органы чувств не могли воспринимать, так же как и человеческие. Образовалось нечто вроде воронки, сквозь горлышко которой Лахезис могла заглянуть в другое пространство, параллельное своему. Здесь жили люди.
Живая туманность особым образом поворачивалась в своей темнице, и перед ней открывалось чудесное окно. Разумеется, она не могла проникнуть сквозь это окно в чуждый ей мир, да эреб и не выжил бы здесь ни секунды. Зато Лахезис могла наблюдать10 и удивляться.
Сперва она даже предположить не могла, что здесь обитают разумные существа. Невероятная плотность материи поразила её и напугала. Разумеется, Лахезис знала, что тела бывают и твердыми, например, астероиды – это неизбежное зло… Но в этом месте, которое она сейчас наблюдала, находилось слишком много разных мелких предметов, и они медленно двигались по непредсказуемым траекториям. Единственное, что объединяло эти хаотичные движения – тела не пытались оторваться от поверхности планеты.
А Лахезис довольно быстро поняла, что перед ней именно планета, и это привело её в ужас – ведь для эреба приближение к подобному космическому телу означало верную гибель. Со временем она успокоилась, осознав, что опасности для неё нет, но тут её ждало новое невероятное открытие. Оказалось, что её органы чувств хорошо приспособлены для чтения мыслей этих беспорядочно перемещающихся предметов…
Они пытались мыслить!
Это явилось полной неожиданностью для Лахезис, и она содрогнулась от отвращения, потому что это было кощунственной насмешкой над самой сущностью разума. Разум должен оставаться свободным и не отягощенным плотью. Даже та разреженная субстанция, из которой состояли эребы, минимум материи, максимум чистого духа, – даже такое тело требовало забот и отвлекало от размышлений. Эти же существа вынуждены были так много думать об удовлетворении всевозможных потребностей своих тел, что ни на что другое у них просто не оставалось времени. Но все же они были способны к абстрактному мышлению. Лахезис очень долго следила за ними, и по прошествии некоторого времени её отвращение уменьшилось, и осталось лишь недоумение – оба этих чувства доселе были незнакомы эребам…
Ей были неприятны эти существа – люди, как они себя называли. Она уже переносила на них своё раздражение из-за затянувшегося плена. Лахезис начинало казаться, что именно они каким-то образом виновны в её бедах. Тюремщик появлялся нечасто, а люди – вот они, причем они были свободны, разумеется, в своем ограниченном мире. Они медленно ползали по поверхности родной планеты, придавленные силой тяжести, самодовольные и самоуверенные, искренне считающие себя венцом творения…
Случайно Лахезис обнаружила, что некоторые из них могут чувствовать её присутствие. Они начинали ощущать, что в их сознании, в их внутреннем мире пассивно, но уверенно расположилось инородное – нет, не тело, конечно, но далекий от их понимания разум. От этого они впадали в тоску и беспокойство. Их жалкий мыслительный аппарат пытался изгнать чужака. Такой подвиг был бы не по силам человеку, но на помощь приходила сама природа. Лахезис засыпала и теряла свою жертву.
Порой её вторжение в человеческие мысли вызывало не испуг, а иной отклик – любопытство или даже радость… её принимали за некое сверхъестественное существо – в общем-то, она им и являлась – и просили об исполнении желаний. Это случалось крайне редко – ведь человеку свойственно бояться потерять разум или душу, а общение с Лахезис явно угрожало и тому, и другому.
Это наивное стремление использовать её долго служило для Лахезис источником забавы, но однажды она выяснила, что контакт с людьми для неё очень важен. Пока человек был связан с ней мысленными узами, она бодрствовала. А чем дольше она бодрствовала, тем больше была вероятность отпереть проклятую клетку.
Открытие следовало за открытием. Соединив свой разум с разумом человеческим, Лахезис получала огромную власть в земном мире. Точнее сказать, власть получал человек, который соглашался допустить её в своё сознание. Он обретал способность влиять на себе подобных.
Степень этого влияния зависела только от него. Чем незауряднее был хозяин Лахезис, чем большей решительностью, чем большей силой воли он обладал, тем большее могущество он получал от неё. В умелых руках она могла стать оружием страшнее водородной бомбы. Но как ни странно, только один человек сумел воспользоваться всей её мощью…
Впрочем, об этом речь впереди…
Теперь Лахезис постоянно искала контакта с людьми. Их страх перед ней, страх, который она прежде воспринимала как должное, как естественный трепет перед высшим существом, стал для неё помехой. Существовала тысяча причин, по которым они отвергали ее, но основных было всего две.
Они думали, что сходят с ума. Следует отметить, что постоянное общение человеческого существа с Лахезис именно к этому результату и приводило.
Они думали, что с ними говорит дьявол, и боялись за свою душу.
Попытки Лахезис объяснить, кто она и откуда, редко имели успех, настолько редко, что она совсем оставила их. В сущности, не очень-то ей это было надо. Она легко вошла в роль демона, демона-искусителя, и ей было чем искушать. Теперь она являлась людям, которые сами желали встречи с ней.
После длительных исследований, то и дело прерываемых многолетним сном, Лахезис удалось разработать систему, удалось создать колокольчик, с помощью которого можно было разбудить ее. Действия, которые человеку надлежало для этого совершить, были весьма несложными. Лахезис настроила эту схему методом проб и ошибок, и сама не вполне понимала, почему она срабатывает. Но схема действовала. То тут, то там, в разные времена, в разных странах всплывали неведомо откуда условия пробуждения этого необычного демона. Сон живой туманности прерывался, и она заглядывала в мир людей, чтобы принести зло…
Лес
Ничего этого не было в тексте, светящемся на экране, и Анатолий, конечно, ничего не понял. Перед ним были… стихи. Анатолий читал, недоумевая.
Он не верил в потусторонние силы. Но чтобы его подсознание выкидывало такие штуки… тоже как-то сомнительно.
Я Лахезис, прядущая нить.
Человек, повтори мое имя.
Я сумею судьбу изменить,
Дать великую власть над другими.
Лишь решись обратиться ко мне,
Брось сомненья, они бесполезны,
И на зов твой, покорна вполне,
Я приду из космической бездны.
Ничего не желая взамен,
Дорогие рассыплю дары я,
Отодвину и горе, и тлен,
Поднесу тебе царства земные.
Позови. Три условия есть,
Чтоб волною, едва уловимой,
Донеслась до меня твоя весть
И связала нас цепью незримой.
Время. Хватит минуты одной.
Не оставлю тебя без ответа
В час, когда образует с Луной
Строй единый шестая планета.
Место. Скройся от неба. Уйди
Ты в обитель из камня, где слово
Тихим эхом от стен отлетит,
Отразится от свода пустого.
Вещь. Предмет из металла бери,
Власть дающий. С рукой твоей слитый,
Разум, волю и силы мои
Он притянет, подобно магниту.
***
Три условия выполни ты,
…
Скрипнула дверь. Анатолий вздрогнул и обернулся, не дочитав последнюю строфу. Но там никого не было. Сквозняк.
Не повернувшись назад к экрану, он озадаченно сдвинул брови.
Он сам напечатал эти стихи ночью под диктовку умирающего шепота. Так странно.
Но не сейчас же об этом думать.
Он закрыл редактор. Затем потянулся и нажал кнопку на системном блоке. Выехал лоток. Привычным движением Анатолий метнул туда серебристую болванку11. Жалко было диск для такого маленького файла, но оставлять его на машине он не хотел, и удалять тоже не хотел. Нужно было сохранить это свидетельство своего общения с потусторонним существом… или же свидетельство временного помрачения ума…
Через пять минут Анатолий стоял в прихожей, одеваясь. К стене коридора был прислонен пакет с деревянным ящичком, в котором уютно устроился пистолет. В том же ящичке лежал и диск.
Юноша подхватил пакет, вышел из квартиры и запер за собой дверь.
У подъезда зябла машина, старая, ещё дедова. То была третья модель “Жигулей”, поцарапанный светло-зелёный автомобиль с помятым крылом.
Анатолий сел в машину, положил пакет на заднее сиденье и завёл мотор. Довольно легко удалось заставить старый механизм покориться воле человека и поехать. Анатолий уже привык справляться с его капризами.
Было еще совсем темно, и жёлтый свет лился из фар и расплывался на мокром асфальте. ‘Тройка’ направлялась за город.
Анатолий бережно жал на педаль газа. Встречных автомобилей, да и попутных, почти не было. Изредка попадались тяжёлые фургоны и рейсовые автобусы. Потом вдруг пропали и они, и Анатолий оказался один посреди осеннего леса. Лес казался настроенным враждебно. К обочине подступали чёрные ели. Они жаждали коснуться сестёр на противоположной стороне дороги, обнять их колючими ветвями и повести под вой ветра мрачный хоровод. Но шоссе мешало их порыву, и они тосковали.
Анатолий сознательно бередил воображение, вызывая к жизни вампиров с острыми белыми зубами, сладкоголосых русалок, затягивающих странников в омуты, оборотней, теряющих человеческий облик и обрастающих серой шерстью. И все они ожили, вышли из могил и подошли к дороге, скрываясь среди чёрных елей. Молодой человек явственно ощущал их присутствие.
“Я вас не боюсь”, – думал он, улыбаясь, и колеса его старенькой машины крутились все быстрее, вращая под собой земной шар. – “Я сильнее вас”.
Стало светлеть потихоньку. Таинственная осенняя ночь нехотя уступала место таинственному осеннему утру.
Частокол стволов по обе стороны шоссе казался непроходимым. Анатолий внимательно смотрел вперед, высматривая поворот, и все же чуть не прозевал его.
То была узкая грунтовая дорога. Она спускалась в низину и шла через лес, изгибаясь и петляя, словно горная тропа. Дорогу пересекали рваные полосы тумана.
С машиной здесь можно было застрять до весны, но Анатолий не собирался далеко заезжать. Он остановился за первым же поворотом, вышел из ‘тройки’, прихватив пакет, и запер ее.
Над вершинами деревьев кружились несколько чёрных птиц. В тусклом утреннем свете они показались ему крупнее обычных ворон. Периодически то одна, то другая издавала тоскливое, протяжное карканье. Не вслушиваясь в их крики, Анатолий направился вглубь леса.
Только сейчас молодой человек немного пожалел о том, что нет солнца, с ним было бы проще ориентироваться. Впрочем, заблудиться он не боялся, у него было прекрасное чувство направления. Он уверенно лавировал между стволами.
Идти надо было около двух часов. Лес, сперва очень густой, постепенно редел. Деревья становились ниже, появилось много высоких кустов, лишенных листвы. Лишь на тонких ветвях дикой яблони цепко держались оранжево-красные плоды, и подрагивали гроздья на рябинах.
Здесь уже бродила зима, бесшумно ступая старыми ногами в мягких валенках. Снежные крупинки, почти незаметные глазу, сыпались с серого неба, исполняя по дороге замысловатый танец, и укладывались одна за другой на землю, образуя ломкую белую корку.
Анатолий спускался по пологому склону, который закончился обрывом. Внизу, но не сразу под обрывом, а в нескольких сотнях метров от него, лежала река. В просветах между стволами её было прекрасно видно. Она была прямая, серая и неподвижная, точно полоса металла.
Река служила западной границей для довольно большой низменности, с остальных сторон окруженной крутыми холмами. На одном из этих холмов и стоял Анатолий. В низине находилась цель его путешествия.
Он стал слезать вниз, рискуя переломать кости. Из-под ног сыпалась глина. Увесистый пакет сильно мешал, и Анатолий подбодрил себя мыслью, что возвращаться он будет без него. По крайней мере, сегодня.
Крутизна закончилась столь же резко, как и началась. У самого подножия холма рос невысокий, но мощный дуб, его корни крепко обнимали склон и вонзались глубоко в почву, похожие на щупальца неведомого чудовища. Казалось, дуб вознамерился не дать обрушиться возвышавшейся над ним горе. Прижимая к себе пакет, Анатолий прошел по шероховатому мостику, образованному могучим корнем лесного Атланта, и спрыгнул на ровную землю.
Пройти оставалось совсем немного.
Между холмом и рекой, в зарослях высоких кустарников, скрывалась полуразрушенная постройка неизвестного назначения. Это был маленький бревенчатый сарай со сломанной крышей и сгнившим полом. Дверь висела на одной петле, проем, который она прежде прикрывала, мрачно чернел. Только бревна еще крепко держались друг за друга.
Анатолий узнал про избушку случайно, когда пару лет назад жил в деревне у одного приятеля. Однажды ему вздумалось поискать грибов. Лето было засушливым, и грибов ему не попалось, зато, после многочасового хождения, он нашел этот домик. Вернувшись в деревню, он пытался выяснить, кто и когда построил его, но местные ничего не помнили и ничего не могли ему сказать.
Анатолий полез в пакет, вытащил железный садовый совок и переступил порог.
Здесь не было ни одного окошка, и свет проникал через проломленную крышу. Деревянный пол рассыпался в чёрные щепки. Молодой человек прошел к задней стенке, где сохранилось в относительной целости несколько досок, откинул их и стал копать совком неглубокую яму.
Через пятнадцать минут ящичек, упакованный в несколько слоев целлофана, был аккуратно присыпан землей. Анатолий вернул на место доски и медленно отряхивал руки, придирчиво рассматривая свой тайник. Если бы вдруг сюда забрел случайный прохожий, ему бы и в голову не пришло, что кто-то заходил в домик со времен Батыева нашествия.
Анатолий завернул совок в оставшийся прозрачный пакет, сунул его в карман и вышел. Предстоял долгий и утомительный путь обратно, вверх по склону.
Он уже выехал на шоссе, когда одна мысль неприятно поразила его.
Диск.
Файл записан на диск, в свойствах файла записано имя Анатолия Волохова. С утра, в спешке, он об этом не подумал.
Вот черт!
Анатолий занервничал, как бывало, когда досадное непредвиденное обстоятельство вторгалось в его планы. Времени на возвращение уже не было.
Между тем с неба сыпались снежинки, их были миллионы. Очень скоро они сложатся в глубокие сугробы, которые закроют все подступы к старому домику. Анатолий смотрел на падающий снег, и снег был его союзником.
После некоторого колебания он решил оставить все как есть. Тайник был надежен. Весной можно будет вернуться и забрать отсюда диск, да и оружие заодно. Пусть под рукой будет…
Недобрым словом помянув Лахезис, Анатолий прибавил скорость. И вдруг что-то метнулось под колеса его машины.
Это была небольшая чёрная собака. Откуда она взялась?
Резко, не успев осознать, что делает, молодой человек повернул руль. Машину повело. Колеса скользили по мокрому асфальту.
Он жал на педаль тормоза. Машина вылетела на обочину, её трясло и подбрасывало на выбоинах. Склон по правую сторону дороги был довольно крутой, и Анатолия вынесло прямо к этому склону. Два колеса без опоры повисли в воздухе, задержались так на один миг и рухнули вниз. Автомобиль покатился по откосу.
“Бедная мама…” – в последний момент ужаснулся Анатолий. Потом пришла другая мысль, исполненная досады.
“А ведь все могло быть иначе…”
Всерьёз испугаться за себя он не успел…