Так незаметно на долину опустился рассвет, кроткий и нерешительный, как молодой любовник пред умудренной опытом дамой. Каждый раз открывая заплывшие от неправильной циркуляции жидкости глаза, – дело было в неестественной для сна позе – я с секунду приходила в себя, вспоминая, какой сегодня день, где я, и не пора ли мне на работу. Потом реальность наваливалась во всей беспощадной полноте, и пока сон был сильнее, я утухала.
Но с растущей зарей он развеялся, и я стала ворочаться, – озябнув и трясясь, как бывает, когда встаешь непомерно рано, – потирая затекший бок и не чувствуя больной руки-плети, подвязанной шпагатинкой под прямым углом. Хотелось пить, есть, согреться, вытянуть ноги, помыться и вычистить зубы. Но многое из желаемого было неисполнимо.
Перед ночевкой я выпила пару глотков остывшего чая с имбирем – от этой роскоши скоро не останется и следа – и теперь раздумывала, как лучше поступить: допить чай и отправиться к истоку ключа, который неизвестно откуда бьет, скорее всего, прямо из сопки ниже того места, где я сейчас нахожусь, чтобы пополнить запас воды, или для начала взбодрить костер. Я предпочла активную разведку. Тем более оставлять огонь без присмотра посчитала недопустимым: если в лесу начнется пожар, мне уже точно не спастись – от ветра пламя распространяется с такой скоростью, что и не убежишь. Особенно с натертыми ногами и недвижимой рукой.
Идти пришлось с полчаса, пока ручеек не оказался подо мной, но значительно ниже. К нему вел сыпун из окатых камней, а ноги мои, обутые в мучительные кандалы, страдали даже от щадящего передвижения. Пришлось разуться и начать опасный спуск босиком.
Много ли вы видели городских жителей, бегающих на природе подобно индейцам? Я пробовала обходиться на побережье без обуви и ходить так по гальке, но каждый нейрон головного мозга приходил от этого в неистовство. Сейчас же мой выбор обусловила суровая необходимость с наименьшими потерями совершить первую вылазку в огромный дикий мир, куда я по року судьбы была внедрена.
То, что это оказалось плохой идеей, до меня дошло после шагов двадцати, когда, наступив на один камень, я получила им по другой ноге. И это было только начало. Пришлось вернуться, сильно хромая и наблюдая, как на ступне зреет синяк, обуться через силу и продолжить путь. Большие пальцы с отросшими ногтями, которые украшал французский маникюр со стразами, больно упирались в усиленный мыс кроссовок, и я каждую секунду, получая импульс в головной мозг, жалела, что не сходила на педикюр, потому что выпала эта дурацкая неожиданная командировка. Теперь в столь экстремальных условиях их хоть камнем пили, ножнички для кутикулы здесь точно не помогут.
Идти пришлось довольно долго и изнурительно, пока я не услышала едва уловимое журчание. Еще через какое-то время нашла более или менее пригодное для банных процедур местечко: небольшую заводь между камнями и примерно полуметровый водопадик. В заплечный мешок я опустила все самое необходимое и с жадностью приступила к омовению в ледяной воде. Я даже рискнула воспользоваться умывалкой, мочалкой и гелем для душа, но кожа, химию с которой без теплой воды было смыть не так просто, обсохнув на ветерке, стала зудеть, так что мне пришлось трижды перемыться, трясясь от холода: температура воды была никак не выше градусов десяти.
Я сразу вспомнила отключение горячего водоснабжения, которое и проводило меня в эту поездку. Десять-двенадцать дней каждое лето весь Город оставался без возможности нормально мыться и его заполоняли «ароматные» люди с сальными патлами и пятнами на одежде в области подмышек. Конечно, такими были далеко не все. Но почему-то именно эти лезли в редакцию, мучимые какой-то неистовой жаждой деятельности. Поэтому всю радугу человеческого зловонья мы ощущали полнотой легких и остротой нюха. Я улетела в Поселок в воскресенье, в день, когда по идее горячая вода должна была поступить в краны, и так и не успела ею насладиться. В Поселке воды не было целое лето, чем местных жителей было уже давно не удивить. Радовались там отсутствию веерного отключения электроэнергии и тому, что свет теперь был доступен после одиннадцати вечера. А ведь в девяностые на ночь его в Поселке вырубали: жителям даже не приходилось утруждать себя выключением телевизора и освещения.
В последний раз я мыла голову в субботу, сегодня среда. Как только я произвела в уме подсчет, где-то в районе макушки сильно зачесалось. И сколько я так прохожу: немытая, нечесаная, заскорузлая и голодная? Только яркое приветливое солнце не давало вновь, как вчера вечером, погрузиться в беспробудный мрак жалости к себе и безрадостные прогнозы на ближайшее будущее. Я должна все перемочь, как-то выстоять! Это не обсуждается!!!
Я все-таки допила свой чай, прямо здесь, у ключа, вымыла стеклянную колбу, памятуя о том, что с нею нужно обращаться осторожно, и заполнила термос студеной водой, чтобы иметь ее запас до следующего неблизкого путешествия в это ущелье. Сейчас мне следовало принять ряд стратегических решений, которые повлияют на успех всего предприятия по собственному спасению. Я со всей ответственностью, собрав в кулак волю, помноженную на отчаяние и желание жить, знания, опыт, зрительную память и логическое мышление, должна была попытаться определить свое местоположение и степень отдаленности от населенных пунктов, а также спланировать дальнейшие действия, просчитывая все возможные варианты развития событий и длительность пребывания наедине с собой.
Делая каждый последующий шаг по окатышам, которые так и сыпались вниз, сбивая мне дыхание и лишая равновесия, я продумывала, как лучше повести себя дальше с учетом погодных условий, приближающихся первых заморозков, наличия продуктов питания и естественных рисков остаться без огня, воды, если стану двигаться в какую-то сторону, а также возможность наткнуться рано или поздно на животных.
С восхищением не раз я писала в газете о путешественниках, решавшихся на опасные одиночные маршруты по Территории. Но они имели с собой гораздо больше предметов первой необходимости, были морально готовы к лишениям и, как правило, заручались поддержкой сподвижников, а также, что немаловажно, специализированных служб. Они, так или иначе, посредством соцсетей и мессенджеров, выходили на связь и давали о себе знать. Я же потеряла телефон, который здесь наверняка пригоден только для прихлопывания комаров, обо мне не знает прогрессивная общественность и МЧС, и когда приступят к поискам упавшего вертолета, мне также доселе неведомо.
Еще перед вылетом в кораль я просмотрела погоду на ближайшие шесть дней. И там, и в Городе обещали ливни. Таким образом, наше управление МЧС уже заготовило релиз, что поиски в обозначенном квадрате начнутся не раньше, чем установится благоприятная погода, потому что вертолет из Города по-другому просто не вылетит. А начальник службы, подписав это сообщение к опубликованию, уткнется в очередной карандашный набросок, кои он вышлепывает по нескольку штук во время каждого заседания и вообще в любую свободную минуту, из которых, такое уж ощущение, и складывается основная часть его рабочего времени. Если он не рисует, то повышает свой кругозор чтением энциклопедий, а также не гнушается вышивать крестом и гладью. Клянусь, это все правда, я делала с ним блиц-интервью к прошлому двадцать третьему февраля. Еще тогда закралась робонькая мысль, что с такими спасателями не приведи господь оказаться в чрезвычайной ситуации – и на тебе.
Помню, когда мы собрались в довольно сложный поход в ста километрах от Города с заходом в старую северстроевскую штольню, планировали, как того требуют туристические инструкции, оповестить МЧС. «Прикинь, – сказала я предложившей позвонить в службу Алке, – возьмет дежурная трубку и, выслушав наши точные координаты, время начала и предполагаемого завершения маршрута, скажет „Да по*уй“ и даст отбой». После этого каждый раз, когда хотели подчеркнуть равнодушие официальной власти к происходящему, мы иллюстрировали это именно такой фразой из двух слов с одним непечатным.
Это ведь Алка рассказала, как губернатор, решивший для камер связаться с диспетчером из пункта экстренной связи, которые стали устанавливать по трассе как единственный способ обогрева, получения первой помощи и возможности поймать мобильную сеть, наткнулся на абсолютно индифферентный рявк от тетки на другом конце провода.
Как-то замначальника МЧС лично мне комментировал, почему они не среагировали на вызов, который в режиме сигнала СОС послал на проходящее судно обитатель острова близ бухты, у которого скончалась сожительница, и он не знал, что ему делать – просто так ведь не похоронишь, – «Жизни человека ничто не угрожает. Пусть полиция разбирается». Кстати, полицейские добирались туда больше суток, наняв у частника катер, чтобы засвидетельствовать ненасильственную смерть и позволить бедолаге, хранящему труп возлюбленной во льду недалеко от домика, наконец, придать ее земле. Так что на данный момент шансы мои увидеть в небе вертолет с надписью «МЧС России» такие же, как обнаружить под своим навесом Джейсона Стетхема в ковбойской шляпе и со «Смитом и Вессоном» в трусах.
Когда я вернулась к месту ночевки, в моем «домике» кто-то покопался. Я была больше чем уверена, что это евражки – по-научному берингийские суслики, ну, или, может быть, бурундуки – северные белки. Кто бы то ни был, у меня утащили гигиеничку от «Кларанс» из открытого отдела рюкзака: все остальное там было большего размера. Это же вообще охренеть можно: меня обворовывают в богом забытом месте… грызуны. Рядом на камне валялось полным-полно шелухи от прошлогодних шишек, ведь нынешний урожай еще не поспел. Скорее всего, я оказалась на продуктовом складе: вчера сквозь отчаяние и сонливость слышала свист и тоненький крик: так один из этих зверьков трубит об опасности. И происходит это, если неприятель подбирается близко к жилищу или запасам.
Расшурудив обгорелой корягой костровище, которое едва дымилось, но еще было пригодно к разведению огня, я старалась выработать план, как мне действовать в частности и в общем. В частности, как правильно распределить запасы и уберечь вещи от зверей и непогоды. А в общем, что мне делать дальше.
Судя по карте в моей голове, а я питаю некоторую страсть к географии, люблю изучать всякие схемы и воображать, какой здесь можно было бы проложить маршрут, я нахожусь в сотне примерно километров от побережья, если двигаться четко на юг. Но Город-то находится на Юго-Западе. Идти туда километров двести пятьдесят или около трехсот, где-то так. Это если по прямой, а с учетом сложного рельефа, рек и ручьев, вершин…
Лучше б я об этом не думала! Слезы хлынули сплошным потоком, буквально в три ручья. К тому же меня замутило, все внутри скрутило в тугой узел. То, что еще каких-то полчаса назад казалось веселым и необычным приключением, навалилось с новой силой реальности, пришедшей вместе с отчаянием. Может быть, к лучшему, что я не знаю своего точного местоположения, потому что если я дальше, чем думаю, то остается просто лечь и умереть.
Я вновь разложила перед собой еду и крепко задумалась, ощущая изменения в атмосфере по пению птиц и какому-то напряжению, витающему в воздухе. Не зря с утра парит: небо за считанные минуты залило свинцом из облаков. Вот-вот ливанет! Прежде чем подсчитывать запасы, мне срочно нужно набрать сушняка!
Подхватившись, я снова заметалась по своему плато, радуясь, что невдалеке есть дрова, что место достаточно открытое, чтобы просматривать окрестности метров на сто, что есть эти камни, между которыми я, пусть и вынужденно, разбила лагерь, что я не на одной из сопок, куда мы как-то ходили большим составом малознакомых людей, где камни и больше ничего. Там-то я что бы делала? Где выискивать дрова за пять минут до ливня, если на километры вокруг только серо-бурые валуны?
Меня все-таки трудно назвать пессимисткой. Другая бы впала в кому от одной мысли, что нужно не просто жить в лесу, а в прямом смысле выживать без мало-мальски необходимых вещей, а я вот даже иногда смеюсь и позволяю себе всякие успокоительные мысли, что, например, мне хватит пищи, а если нет, я смогу ее как-то, пока не знаю, как именно, раздобыть. Что я смогу выйти к людям. Или что меня спасут еще здесь, по последним следам, что оставил вертолет перед тем, как куда-то деться.
Чем больше я с невероятной болью и ужасом обдумывала возможное, а, вернее, почти стопроцентно вероятное крушение, тем сильнее укреплялась в мысли, что винтокрылая машина и четыре человека на ее борту сейчас покоятся в том самом озере в чаше между сопками, куда впадает мой спасительный ручеек. В противном случае я бы обнаружила хоть какие-то следы, а еще вероятнее, был бы дым или даже огонь, потому что в вертолете находилось топливо и при столкновении с землей оно наверняка бы воспламенилось. Если этого не произошло, значит, он потонул. Или упал настолько далеко, а я ведь сейчас пусть не на самой высокой, но все же вершине, что мне отсюда и не видать. В любом случае, встретить людей, с которыми я вылетала из стойбища, живыми теперь вряд ли удастся. Да и меня, скорее всего, считают погибшей, хоть еще никого и не искали.
Дождь уже ронял на землю свои первые печальные капли – тяжелые и какие-то звонкие. Это подгоняло меня лучше любой палки. Под навесом уже скопилось какое-то количество дров, но мне нужно было еще, потому что затяжной дождь в это время, да еще и с ветром, резко понижает температуру, тем паче в горах. А у меня нет достаточно теплой одежды и высококалорийной еды, кроме банки тушенки, которой надолго не хватит.
Под навес я забиралась, порядком измочившись. Пришлось пожертвовать одним большим пакетом и двумя маленькими, чтобы соорудить нечто вроде занавесок, потому что дождь был косым и лупил не прямо между камнями, но залетало на костровище порядочно. Оставив щель для выхода дыма, я, как смогла, облагородила место своего пребывания: чуть сместила очаг, навалила на это место стланиковых веток, самых тоненьких, потому что только их мне удалось оторвать, постелила жилетку, так как было еще достаточно тепло, к камню прислонила рюкзак и, разложив второй раз уже продукты, принялась их делить, делая в уме некоторые расчеты.
Я несколько раз бывала в походах и понимала, что при самом лучшем раскладе смогу покрывать в день по заданному рельефу километров тридцать. Еще нюанс: поиск ночлега. Это должно быть просматриваемое место на возвышенности, желательно у скалы или крупных камней, чтобы защитить тыл и иметь возможность укрыться от непогоды, там, где есть проточная вода, желательно питьевая. Благо на Территории таких ключиков и ручейков предостаточно – пей почти из любого, избегая крупных рек во время нереста лососей. Можно запастись дровами и оборудовать костровище, чтобы не спровоцировать пожар.
Поэтому берем за ориентир тридцать километров в день по хорошей погоде. Получается порядка десяти дней пути. Десяти!!! Матерь божья! И это при условии, что я смогу перейти реки, которые мне сто процентов попадутся, форсировать пики или найти способ обхода, который может превратиться в огромный крюк, не приблизив меня к цели и на метр. Значит, ориентируемся на две недели.
Да, Аня, рыдать бессмысленно, просто смотри фактам в лицо и принимай действительность, какой бы она ни была. Но почему же так трясутся руки? Как вообще унять эту предательскую дрожь и хоть на какое-то время отогнать мысли о возможной скорой кончине от голода, холода или зубов хищного зверя?
Значит так, надо поделить мои запасы на четырнадцать равных частей. Это получается, что пять пакетиков чая мне придется использовать минимум дважды каждый, банка тушенки не сможет храниться вечно, и я или припасу ее на случай голодного обморока, или съем, чтобы иметь тару для кипячения воды хотя бы для того самого чая, я уж не говорю о мытье. Ладно, этот вопрос я решу чуть позже. Остается три хлебца, десять конфет «Москвичка», упаковка из пяти пластинок сыра и маленькая пачка орешков в шоколаде. Понятно, по конфете в день, когда кончатся, останутся орешки, их где-то штучек десять-двенадцать, а также по четверти хлебца и половине пластинки сыра – это часть суточной дозы.
Еды было настолько мало, что я и сама не верила, что выживу, так питаясь. Конечно, я читала о жителях блокадного Ленинграда, которые спасались только тем, что делили все имеющееся съестное на малюсенькие части и подпитывали угасающий от истощения организм, как свече нужно немного кислорода для слабого горения фитилька. Сейчас пора дикоросов, и я могу есть ягоду, варить в банке грибы. Это не давало умереть зэкам в середине прошлого века, выдержу и я.
Я была настолько одновременно взвинчена и подавлена, что непрерывно думала только еде. Так уже было когда-то в пору тотального контроля потребленных калорий: если лишала себя ужина, весь вечер думала, чем за это побалую себя на утро, и как-то так получалось – не хотела есть. Сэкономлю на продуктах и сейчас, какие проблемы? Пожалуй, единственная – это то, что я сидела с этими мыслями и прожигала время с калориями впустую.
Решение, нужно ли мне идти, еще окончательно не созрело. Меня мучили вполне объяснимые страхи разминуться со спасателями, которые в любом случае станут прочесывать этот район. Сразу, хоть я меньше всего этого хотела, мне вспомнились две громкие спасательные операции на реке Муксунке, которую зажравшиеся столичные туристы любили из-за экстремального сплава и сумасшедшей красоты видов. Так вот, за этот месяц спасателям пришлось эвакуировать оттуда, а это порядка двухсот километров от ближайшего населенного пункта, две группы – одну за другой с разницей в полторы недели, потому что неподготовленные туристы, добравшись к началу сплава, не рассчитывали силы, теряли оборудование и провизию и не находили ничего умнее, чем просто вызвать МЧС, чтобы их вывезли в цивилизацию. Спасатели, в свою очередь в первый и второй разы добирались до «пострадавших» по десять суток и даже больше из-за непогоды и сложностей рельефа. Так это при точном указании координат и облетанности маршрута. А я-то черт знает где.
Сейчас опять-таки непогода и спасательная операция может начаться еще нескоро. А хватит ли у меня продуктов, чтобы прождать здесь неделю и, поняв, что ничего так и не произойдет, найду ли я силы, чтобы все-таки начать путь к спасению? Это какая-то русская рулетка. А я не хочу испытывать судьбу, просто сидя в какой-то долине какого-то озера, ставшего, возможно, могилой для четырех человек, и ждать с моря погоды! Ведь спасение утопающих…
Весь остаток дня, а мне даже некуда было записать число и день недели, чтобы не сбиться со счета, потому что я, журналюга хренова, так привыкла к диктофону, что пренебрегла элементарными канцелярскими принадлежностями – ручкой и карандашом, – я читала, а, вернее, перечитывала «Территорию», уносясь прочь от своей беды в бескрайнюю долину реки Ватап к Чинкову, Баклакову с Гуриным и моей коллеге Сергушовой – идейной советской журналистке, которая точно знает, о чем нужно писать. В какой-то момент я отвлеклась от чтива, потому что неожиданно решила оставлять зарубки маникюрными ножницами на рюкзаке, и без промедления сделав это, снова окунулась в геологию середины двадцатого века – мир суперменов и высоких нравственных идеалов.
Дождь, почти не попадая в мое укрытие, умиротворенно барабанил по кулькам, трещали полешки в костре, подо мной было тепло от перенесенного очага, нагретые в огне камни я подкладывала себе под ноги и поясницу. Я задремывала, роняя книгу, потом снова ее открывала и начинала с прежнего места.
Пока рядом с тобой хоть какое-то чтиво, ты не одинок, а если оно действительно интересное – ты сказочно богат. Я оценила свое сокровище только в этот момент, когда отчаяние подступало к горлу, чтобы задушить – к концу второго дня своего бедствия.