Подслеповато щурились дворцы
На блеск прожекторов,
Тащили бабы, будто под уздцы,
Двух пьяных мужиков,
Ноктюрн ночной выглядывали
Звезды четко,
И спрятавшийся в гроте фельдмаршал
Очистил свой мундир щетинной щеткой,
Отгородившись за решеткой от лихих зевак.
Фонарь звенел жестяный – бряк, да бряк,
Чернеющее небо пробивал
Звезд одиноких свет,
Казалось, что пустынней места нет.
Какая жалость,
Заброшен мир в историю столетий,
И гнал впотьмах усталый хладный ветер
Пакеты, с урн сметая,
Без ума гуляла неуемная страна.
И прятались стыдливо кавалеры,
Боясь за дам вступиться тех веков,
Когда и кринолины и вольеры
Входили в лексикон без дураков.
А время гулко цокало кукушкой,
И утро после сна садилось мушкой
На чуть увядший подрумянец щек.
И раздавалась песня вдоль полян
С рассветом поднимавшихся селян.
Вы помните, скажите, было ль это?
Вставал фельдмаршал, весел, вечно пьян,
С похмелья требовал он закусить,
Но не котлетой, от десюдепорта грушей –
Невкусен был фарфор, как ты его не кушай.
Какой простор, величье, снова словом
Хочу в стихах восславить сень Кускова.
Но поздно. Ночь музеев замирает,
Зевают львы, отчаянно зевают,
А может и по холоду ночи.
Прикрыли очи, им не до забав,
От суеты скукожились, устав
От праздной публики. Ну, что это за праздник?
И треплет ветер, сущий безобразник,
Остатки кукурузных кочанов вдоль пруда.
Трепещется запруда.
И все-таки, когда нырнула в ночь
Луна, купая молодое тело,
Затихла суета. А мне давно хотелось
Открыть запоры, руку протянуть фельдмаршалу,
И, может быть, шепнуть
Стихов своих приветственное слово:
«Виват, фельдмаршал, и виват, Кусково».