Утро было как утро.
Керидвен позавтракала, вышла на крыльцо, поворошила метелки, развешанные с вечера сушиться на ветру (как бы дождь не пошел) – как раз вовремя, чтобы услышать, как на дальнем конце улицы вовсю голосит Брайан:
– Молоко! Молоко!
Точно, встрепенулась Керидвен, пахты надо взять, посмотреть, как на ней пижменная настойка выйдет. Только в инструкции отдельно написать, чтоб никто внутрь ее хлебать не вздумал…
Она вышла за калитку и замахала рукой.
Брайан увидел ее и замахал с козел в ответ. Какой-то незнакомый парень – на вид проходимец проходимцем – сидевший рядом с Брайаном, засвистел в два пальца. Керидвен поморщилась.
Брайан остановился. Вид у него был хитрющий.
– Привет, Керри! А ну танцуй давай!
– А в лоб? – хладнокровно спросила Керидвен.
Проходимец на козлах захохотал. Брайан оттопырил губу и сделал вид, что обиделся.
– Злая ты, О’Флаерти. Чего хотела-то?
– Пахты плесни, – Керидвен показала ему бидон.
Брайан задрал нос:
– Не хочешь танцевать – вот сама себе и наливай, – он ткнул пальцем в сторону фургона, прикрытого брезентом.
Керидвен пожала плечами. И какая муха его укусила?
Она обошла повозку и откинула брезентовый полог.
Человек, дремавший среди бидонов в обнимку с вещевым мешком, вскинул голову и заморгал от яркого света.
– Что, уже приехали?
– Братик, зараза! – завопила Керидвен.
Блейз совершенно не изменился. Разве что чуть раздался в плечах, да рыжая щетинка на лице выглядела странно. В былое время Блейз себе такого не позволял.
Керри стиснула остолопа изо всех сил. Поднять его, правда, как в детстве, уже не вышло. Блейз смутился и принялся отряхивать уроненную в суматохе кепку.
– Привет, Керри!
Как я соскучилась, подумала Керидвен.
– Каким ветром занесло? – вслух сказала она. – Недельку-то хоть погостишь?
Блейз подувял. Моргнул, задрал голову вверх, оглянулся назад, и, наконец, выдавил:
– Керри, я это… насовсем, наверное.
Не задалось, в столицах-то, подумала Керри, а вслух сказала:
– Ну а чего тогда топчешься, как неродной? Проходи давай!
Блейз слабо улыбнулся. Поправил лямку мешка на плече, и принялся вытаскивать из повозки какой-то ящик. Проходимец подхватился с козел и принялся ему помогать.
– А это Джимми, – пропыхтел Блейз, толкая спиной калитку. – Он мой друг.
Проходимец блеснул зубами:
– Здрасте, мэм!
– Мисс, – буркнула Керидвен.
– О’Флаерти! – завопил с козел Брайан, протягивая ей бидон. – Пахту-то не забудь!
Керидвен оглянулась на дом и полезла в карман за мелочью.
– Давай и творога со сметаной, что ли. Кормить их теперь всех.
Хозяйство Блейза состояло из ящика с книжками. Хозяйство Джимми состояло из заплечного мешка и гнусной физиономии. Черт знает что в нем такое было, что сразу хотелось не то в рожу плюнуть, не то хоть обругать от всей души. Втерся, небось в доверие, мрачно думала Керидвен, вытряхивая из шкафа чистое белье. Блейз у нас лопух изрядный. Пусть только попробует тут мне!
– Керри, да ты не напрягайся так, – ласково сказал Блейз, отнимая у нее простыни. – Мы сами разберемся.
– И кровать ему не вздумай свою отдать! – буркнула Керидвен.
– Да он туда по росту не войдет, – безмятежно ответствовал Блейз. – И вообще это ненадолго.
– Да я и в углу на коврике посплю, тоже мне, проблема, первый раз, что ли? – встрял Джимми, и Керидвен немедленно захотелось огреть его чем покрепче. Он ее за кого принимает, черт побери?!
Блейз торопливо сунул Джимми тряпье и поволок Керидвен в сторонку.
– Керри, ты, это… Ты на Джимми не смотри, он стесняется тебя просто…
Керри оглянулась. Джимми, стянув ботинок, с философским видом рассматривал дыру в носке.
– Это называется «стесняется»?!
– Да, – твердо сказал Блейз. – Ты тоже всегда от смущения наглеешь.
Керидвен поперхнулась. Блейз безмятежно улыбнулся, похлопал Джимми по плечу, и они отправились обустраиваться.
Очень быстро стало шумно.
Сначала они начали распаковываться. Потом принялись греть воду, мыться и стираться. Потом принялись кашеварить. И все это, не замолкая ни на минуту.
Джимми трещал, не затыкаясь. Он напевал, насвистывал, притопывал, пристукивал, прищелкивал, тарабанил по столу, отбивал ритм пяткой, стучал себе ногтем по зубам и издавал черт знает еще какие звуки.
При этом он успел отдраить полы, вместе с Блейзом выколотить ковер, перестирать пожитки, наколоть дров, потом уселся на порог сарая, подвернул под себя колено и принялся надраивать песком тазик. Кажется, у него просто не получалось остановиться.
– Он всегда такой? – осторожно спросила Керидвен у Блейза.
– Нет, до отбоя только.
– До отбоя?
– Ага, – Блейз принялся сливать из картошки воду и скрылся в клубах пара. – Да ты не бойся, он по ночам тихий. В основном. И вообще, мы тебе не помешаем!
– Угу, – сказала Керидвен, провожая взглядом веселенькую мокрую гирлянду поперек огорода.
Дырявый носок, на который не хватило прищепки, взмыл вверх, спланировал вниз и плюхнулся в дождевую бочку.
После ужина они ушли к Блейзу (битый час ушел на то, чтобы убрать оттуда всю зелень, что там сушилась), и начали бубнить. «Место надо… ну, сарай какой-нибудь… «Это надо поспрашивать… схожу в церковь завтра…» – «Это без меня…» – «Да я понимаю…» – «Тебе-то там уши не надерут?» – «Не должны…» – «Может, сестричку твою послать?» – «Нет, – быстро сказал Блейз. – Я сам!»
Нет, ну вы подумайте, хмыкнула Керидвен, оттирая тарелки. Сестричку он пошлет. Я ему пошлю!
Она обтерла руки полотенцем и повесила на гвоздь фартук. В гостиной пробили часы.
– Отбой, – внятно сказал Блейз, и стало тихо.
Керидвен затаила дыхание, прислушиваясь – но звуков и правда больше не раздавалось.
В монастыре, что ли, их так вышколили, поразилась Керидвен.
Однако с утра опять стало громко.
– Х-ха!
– Слабо! Слабо!
– Х-ха!
Керидвен вышла на крыльцо и протерла глаза: Блейз и Джимми спозаранку мутузили друг друга посреди улицы. Физиономии у них были предовольные.
Джимми, черный и худой, как щепка, наскакивал; Блейз, маленький и коренастый, отбивался; пыль у них из-под ног стояла коромыслом.
С ума сойти, подумала Керидвен. Блейз? Дерется?
Блейз, будто услыхав, развернулся и замахал ей:
– Ой, Керри! Привет! – и тут же получил в живот от Джимми.
Блейз сложился пополам, Керидвен не выдержала и рванула на помощь – но, выбежав за калитку, обнаружила, что Джимми уже лежит на дороге мордой вниз и молотит кулаком по земле – мол, отпускай, а Блейз, заломив ему локоть, сидит сверху, со все тем же умиротворенным выражением.
– Ничего себе ты наловчился, – только она и выдохнула.
– Это меня Джимми научил, – довольно сообщил Блейз, слезая с приятеля.
Джимми сел, вытянув в пыли длинные ноги и ухмыльнулся во все зубы. Плечи у него лоснились от пота, и по майке растекалось темное пятно. Керидвен моргнула. Вот тигра полосатая!
– Здорово, – наконец, признала она. – Я думала, братик у меня и мухи не обидит.
– Да я и не обижаю, – сообщил Блейз.
Джимми заржал, вскочил, хлопнул Блейза по плечу:
– Да-да, он у нас добренький! – содрал с забора скинутую рубашку и прошествовал во двор. Со стороны умывальника донеслось фырканье.
Керидвен покачала головой и уставилась на Блейза:
– И чем ты там в столицах занимался, братичек?
Блейз снял с забора свою рубашку и принялся ее сворачивать.
– Да… всяким разным… Учился, в основном, я же тебе писал. А боксерский клуб и при университете был, ты не думай…
– Чего не думай? – Керидвен пришлось прикусить губу, чтоб не засмеяться.
Блейз поднял на нее честные глаза:
– Что мне нравится бить людей.
Керидвен поперхнулась. Потом протянула руку и взъерошила ему волосы на макушке:
– Нет, братичек, я так не думаю.
Блейз вздохнул:
– Это как язык. Некоторые просто по-другому не понимают.
– Ага, – радостно объявил Джимми, появляясь из-за забора с сэндвичем в зубах. – Как начнет бубнить – святой такой-то, святой сякой-то, – продолжил он с набитым ртом, – так думаешь все, припадочный. А посмотришь на хук слева – так вроде и ничего, нормальный! – Он дожевал, сбил кепку на затылок и помахал рукой. – Ну, я пошел!
– Как договорились? – спросил Блейз.
– Угу, – они обменялись рукопожатием, и Джимми зашагал прочь по улице.
– И как ты с ним вообще связался? – пробормотала Керидвен.
Блейз замялся.
– Ну… это долгая история. – Он провел рукой по забору и наткнулся на новую кладку – там, где ее правил Ошин. Блейз поднял голову. – Керри, ты… как ты тут вообще?
Керидвен пожала плечом и отвела глаза:
– Да как… вон, огородничаю помаленьку. – В подтверждение слов она принялась общипывать привядшие бутоны с плетей на изгороди. Это было зря – немедленно запахло растертой меж пальцев зеленью и розовыми лепестками, и это вдруг настолько напомнило Каэр-Диен, что накатила тошнота.
Керидвен сжала кулаки в переднике и повернулась к брату:
– Сам-то как?
– Я? – переспросил Блейз. – Да я тоже ничего…
Он повертел в руках сорванный бутон.
– Ты знаешь, я с одним хай-бразильцем познакомился в Камелоте как-то… У них верят, что у человека… или не у каждого человека, у колдуна только, я не очень понял… не одна жизнь, а несколько. Как у кота. Что одна жизнь может закончиться, а он может начать жить другую. – Блейз растерянно поглядел на раздербаненный бутон, сунул ошметки в карман и посмотрел прямо на Керидвен. – Только я думаю, что это неправда. Что жизнь всегда одна. В ней что-то случается, и ты потом живешь с этим всегда. Нельзя взять часть себя и запереть в сундук на замок.
– Ясно, – сказала Керидвен.
Повернулась и ушла в дом, хлопнув дверью, потому что поняла, что еще секунда – и разревется.
В спальне она прислонилась спиной к стенке и закусила губу. Ничего Блейз такого не делал и не говорил, только отчаяние подкатывало изнутри, как тошнота, и хотелось схватить его за шиворот, как крысу, и начать трясти. Как он смеет такое говорить! Как он смеет такое думать, как он смеет такое делать, как он смеет даже начинать о таком вообще!..
Керидвен зажмурилась. Я не могу. Я не могу, не хочу, не буду, я не могу жить с этим всегда. Это нечестно, это неправильно, я так не могу. Не могу, не хочу, не буду. Потому что если обернуться и смотреть назад, если обернуться и смотреть на это всегда – то это значит признать, что все кончено. Все кончено, хотя толком ничего и не было, ты просто живешь и мучаешься, а потом попадаешь в ад.
Похули Бога и умри, сказала жена Иову.
К черту. К черту, к дьяволу, будь оно все проклято! Я так не могу. Не могу, не хочу, не буду.
С другой стороны двери заскреблись.
– Керри? – послышался встревоженный голос Блейза из-за двери.
Керидвен открыла рот и несколько раз вздохнула как можно беззвучней, чтобы голос звучал нормально.
– Чего тебе? – вышло грубее, чем следовало, она откашлялась и крикнула громче. – Сейчас выйду!
Она наскоро плеснула водой в лицо из кувшина, прополоскала рот, сплюнула в таз погромче и высунулась за дверь со стаканом в руке.
– Чего тебе, братик?
Блейз переминался за дверью с ноги на ногу.
– Мне показалось, ты обиделась… Я что-то не то сказал?
Керидвен махнула рукой как можно беззаботнее.
– Да не, так, десну полощу, чтоб зуб не прихватило. Продуло где-то.
– А, – Блейз отвел глаза.
Не поверил, конечно, зараза. Ну да ладно.
– Я в церковь пойду. Ты пойдешь?
– Ой нет, – сказала Керидвен. – Это ты давай без меня, пожалуйста.
– Ладно, – кивнул Блейз. – Хорошо. Ты, это… извини, если что не так.
– Братичек, – честно сказала Керидвен, – в моей жизни до черта всего не так. Но ты тут ни при чем, честное слово!
Блейз посмотрел на нее большими сочувственными глазами:
– Свечку за тебя поставить? – осторожно осведомился он.
Керидвен против воли заржала:
– Главное, чтоб не медицинскую!
Блейз слабо улыбнулся и потопал вниз. Керидвен проводила его взглядом. И как он в Камелоте все эти годы выжил, с таким-то характером? Непонятно.
– Да все нормально!
– Вижу я твое нормально!
– Зато как я его! А, чщщеррт…
Керидвен, чистившая грибы на крыльце, подняла голову. По проселочной дороге ковылял Блейз. На Блейзе висел Джимми. Физиономия у Джимми была расквашена.
Допрыгался, с каким-то внутренним удовлетворением подумала Керидвен. Чего-то такого она и ожидала.
Блейз толкнул калитку, и они ввалились внутрь.
– А, Керри, привет! – пробормотал Блейз.
Керидвен выпрямилась, вытирая руки передником.
– Что стряслось?
– Ничего не стряслось! – оскалился Джимми, и сплюнул красным.
– Я вижу, – скривилась Керидвен. – Корову у кого пытался увести?
Джимми ухмыльнулся:
– Обижаете, мэм. Так мелко не работаем!
Зубы целые, подумала Керидвен.
– Да у нас правда все хорошо, – заоправдывался Блейз. – Не обращай внимания.
– Не обращать внимания?! – взъярилась Керидвен. – Я тебе кто?! – Она уперла руки в бока. – Давай рассказывай, кто вас и за что! Попляшут они у меня!
Джимми захихикал.
– Нет бы спросить, кого это мы. Совсем в нас тут не верят, да, Блейз?
Еще не легче! Керидвен нахмурилась. Блейз вздохнул.
– Мы хотим открыть боксерский клуб, – объяснил он. – Я буду продавать билеты и судить, а Джимми будет приемы показывать. Вот мы сейчас по округе ходим и рассказываем, что будет…
– И показываем! – осклабился Джимми.
Иезуз Мария, ошеломленно подумала Керидвен. Ушла на кухню, достала полотенце, сунула его в дождевую бочку и кинула Джимми:
– Приложи.
Цапнула Блейза за локоть и отвела в сторону.
– Я думала, ты хочешь быть священником.
Блейз отвел глаза.
– Керри, я… Я бы хотел, да, но, наверное, не выйдет.
– У кого не выйдет?! – поразилась Керидвен. – У тебя не выйдет?! Да ты всю жизнь отцу проповеди писал! Ты же всю эту кухню лучше всех знаешь! Наш отец Джозеф тебе в подметки не годится!
Блейз отвел глаза.
– Керри, ты… не все так просто. Какие-то вещи… В общем, от меня хотели слово, что каких-то вещей я проповедовать не буду. А я… ну, в общем, не согласился. Поэтому приход мне не дадут. Ты не думай, меня не отлучили, нет, – торопливо добавил он. – Просто, ну… вот, работу искать надо. Мы решили сделать сельский клуб, – Блейз оживился. – Джимми может бокс вести, а я судить буду, например… и билеты собирать.
– Блейз, – Керидвен не дала себе сбить. – Ты всю жизнь к этому шел. Как, ради чего ты умудрился все профукать? Что такое ты собирался нести с кафедры, что тебя поперли?
– Про всеобщее спасение для всех, включая падших духов, – сказал Блейз.
Керидвен осеклась. Потом не выдержала и стиснула его изо всех сил, прикусывая губу, чтобы не разреветься.
– Братик, ты идиот, – выдавила она, наконец.
Блейз слабо улыбнулся.
– Я знаю.
– А меня? А меня обнять? – Джимми обмотал полотенце вокруг головы и стал похож на хай-бразильского вождя с чайной коробки.
– Тьфу! – Керидвен сплюнула, чтобы не рассмеяться. Долго злиться на этих двух балбесов не получалось. – Идите ужинать.
Утром Керидвен проснулась от того, что Блейз поругался с Джимми.
Точнее, Джимми невнятно орал про «Что, самый умный!..», «Да все я могу!..», а что в ответ бубнил Блейз было не разобрать – Блейз всегда понижал голос в таких случаях.
Керидвен застонала и накрыла голову подушкой. Вопли стали еще невнятнее. Керидвен вздохнула и подумала, что надо встать и навести порядок, но, пока она натянула одежду и спустилась вниз, все уже утряслось и даже завтрак был уже готов. Блейз сунул ей тарелку с картофельной запеканкой, заставил Джимми поклясться, что он не будет встревать ни в какие драки хотя бы день ради восстановления спортивной формы, пожелал ей приятного аппетита и убежал по каким-то делам. Джимми выпросил у нее адрес аптеки и тоже убежал, насвистывая на губе какой-то бодрый марш. Керидвен даже опомниться не успела.
Перекинула косу через плечо, взяла тарелку с внезапно возникшим завтраком и поняла, что улыбается.
После завтрака Керидвен убрала все со стола на кухне и пристроилась поближе к свету рисовать этикетки. Сестре Фионе оказалось некогда, а дело делать было нужно. Керидвен вздохнула и принялась копировать образец.
Первая этикетка вышла ничего так, и Керидвен было воспряла духом. Но на пятой пальцы начали ныть, на шестой она посадила кляксу и пришлось начинать заново, а на девятой случайно своротила чернильницу локтем и залила все уже готовое.
– Бога вашу душу мать! – рявкнула Керидвен.
Пока она ругательски ругала чернила, тушь, этикетки, стол, погоду, природу, свою проклятую удачу, и все на свете – просто потому что надо было проораться – дверь скрипнула. Керидвен развернулась на пятках, набирая в грудь воздуха, чтоб обложить того, кто впирается без приглашения – и обнаружила вернувшегося Джимми.
Джимми сделал большие глаза и быстро-быстро замахал руками, всем собой изображая желание помочь:
– Тихо-тихо-тихо! Что случилось? Жертвы? Разрушения? Труп, который нужно спрятать?
Тьфу!
– Чернила пролила, – буркнула Керидвен.
Джимми вытянул длинную шею, разглядывая этикетки.
– О! – просиял он. – Много надо?
– Ну… штук двадцать хотя бы, – хмуро сказала Керидвен.
Джимми взмахнул руками, как фокусник.
– Тю! Это мы сей секунд! Что ж ты молчала, мы как раз собирались с Блейзом объявления печатать! Противень есть?
– В шкафу, – непонимающе ответила Керидвен.
Джимми просиял. Выгрузил из карманов пару аптечных склянок – Керидвен узнала канавановский почерк – и принялся химичить.
Вскоре Керидвен с удивлением смотрела, как он заливает противень желатином и кладет на него готовую этикетку картинкой вниз. Вид у Джимми был загадочный, как у фокусника.
Вот клоун, подумала Керидвен.
Джимми сделал несколько таинственных пассов и объявил:
– Абра-кадабра!
Керидвен прикусила губу, чтобы не засмеяться.
Джимми аккуратно подцепил бумагу. Керидвен заглянула ему через плечо – на желатине осталась чернильная надпись.
– Тепееерь, дамы и господа, кладем бумагу… – Он приложил сверху чистый листок и принялся осторожно разглаживать его скалкой. – И – вуаля!
На листке оказался отпечаток, такой же, только чуть бледнее.
– Ух ты, – невольно выдохнула Керидвен.
Джимми ухмыльнулся:
– Штук на сто хватит!
– Ого, – уважительно протянула Керидвен. – Много.
Джимми отмахнулся:
– Да это разве много! Вот мы, помнится, к королевскому дню рождения листовки печатали… всю ночь возились! – Он засмеялся. – А Блейз нас на колокольню собора протащил, и мы сверху потом на шествие разбрасывали, вот шуму было-то!
– Листовки? – удивилась Керидвен.
Джимми захихикал:
– «Восемь часов на работу, восемь часов на сон! Всем, по короля – пусть отдохнет и он!» И картинка – король в кроватке. Вот шуму-то было – то ли считать оскорблением величества, то ли не считать.
Керидвен хмыкнула. Вот же проблемы у людей в столицах, оказывается. Джимми посерьезнел.
– А как дошло дело до серьезных стачек – так, конечно, веселье кончилось. – Он почесал в затылке. – Ладно, давай сначала тебе сделаем, а потом я за свое возьмусь, – он ухмыльнулся. – Дамы вперед!
Керидвен хмыкнула – дама из нее – но по существу возразить было нечего.
Какое-то время они работали бок о бок – Джимми «печатал» этикетки, насвистывая под нос какую-то песенку и притопывая носком о пол, а Керидвен раскладывала их на подоконнике, чтобы подсохли и нарезала бумагу.
– А ты ничего, нормальная, – вдруг сказал Джимми. – Блейз мне про тебя все уши прожужжал. Я уж думал, что сестра у него такая же… Феями укушенная.
Керидвен замерла над бумажным листом. Щелк, сказали железные ножницы, щелк. Блик прошел по металлу. Странно, что у Эльфина в доме всегда были хорошие ножницы – и ножи тоже, хотя говорят, что феи не любят холодного железа и серебра.
Она попыталась вспомнить что-нибудь, что Эльфин не любил. Себя, сказал в голове прохладный голос. Себя, в этом-то все и дело.
– Эй, ты что, обиделась? – донесся откуда-то снаружи голос Джимми.
Керидвен встряхнулась.
– Нет, – коротко сказала она.
– Да ты не думай, я не со зла же. Блейз мне вообще как брат… Дались ему только эти феи, – продолжал трещать Джимми. – Ну, даже есть такие. Ну, живут себе. Сами они со своим спасением разберутся, коли нужно, не маленькие. И что там за красота такая, что после нее в монастырь сразу уходить, раз не задалось, тоже я не понимаю. Вот ты мне хоть расскажи, а?
Керидвен отложила ножницы, сложила нарезанные этикетки стопкой, сунула в карман передника и поднялась.
– Некогда мне, – сказала она. – Дела надо делать.
Тем более, что это была совершеннейшая правда.
Блейз, пришедший вечером, нашел ее в сарае, ожесточенно бьющей вальком по простыни.
– Ты, это… Ужинать-то будешь?
– Ешьте без меня, – буркнула Керидвен.
Блейз вместо этого протиснулся внутрь и затворил за собой дверь.
– Керри, ну… извини ты его. Ну, брякнул что-нибудь, не со зла же.
Керидвен выпрямилась и уставилась на Блейза.
– За что извинить?
Блейз вздохнул.
– Я ему про тебя и, ну… – он отвел глаза. – Не рассказывал, в общем.
Керидвен поджала губы.
– И на том спасибо, братичек. – Она перехватила валек покрепче. – Иди тогда, расскажи своему Джимми, с чего ты после Талло в монастырь ушел. Очень твой дружок интересуется.
Блейз вздохнул и пожал плечами.
– Я пытался. Да он и в Бога-то не верит.
Керидвен хмыкнула и принялась выжимать простынь.
– И как вы с ним спелись, ума не приложу.
Блейз подхватил простынь с другого края, помогая ей.
– Не знаю, – сказал он. – Иногда мне кажется, что я ему просто завидую.
– Эй! – раздалось снаружи. – Вы там где? Картошка стынет, между прочим!
Брат с сестрой переглянулись. Керидвен фыркнула.
– А кота ты не пробовал завести? Проще было бы.
– Коты готовить не умеют, – глубокомысленно заметил Блейз.
Это смотря какие, ляпнула было Керидвен, но прикусила язык, и вместо этого крикнула:
– Идем!
Ужин прошел нормально. То есть, Джимми что-то молол с набитым ртом, Блейз время от времени толкал его локтем, но в целом… В целом, было хорошо, и от этого «хорошо» как-то непонятно сжимало сердце. В кои-то веки дом выглядел как нормальный дом, в кои-то веки ужин выглядел как нормальный ужин… и это само по себе царапало. Не к добру.
Потом она осталась мыть посуду, прислушиваясь краем уха к невнятной болтовне за стеной («Давай сейчас!» – «Да может потом…» – «Ну договорились же…» – «А точно?..» – «Да я тебе говорю!»). Вспомнила, как в углу за шкафом сидел Эльфин, и вздохнула.
Джимми, в общем-то, спросил правильно. Что бы ни было раньше, с чего себя хоронить?
Самое обидное, что и феи ничего другого ей не говорили. Да и сам Эльфин…
Сам чертов Эльфин говорил ей тоже самое.
От этой мысли стало еще обидней.
Керидвен прикусила губу и принялась вытирать ложки – так, что ткань заскрипела.
– Кхе-кхе, – сказали за спиной.
Керидвен стиснула зубы и обернулась. Чего им еще надо?!
– Мэм, – Джимми приложил ладонь к груди. Керидвен подняла бровь. – Мисс! – тут же поправился он. – Мы с вашим достойным всяческого уважения братом, как вы уже, наверное, поняли, решили нести свет просвещения в эту местность, которая так давно подобного заслуживает!
Ишь ты, хмыкнула Керидвен.
– Устраивая бои? – сказала она вслух.
– Это только начало! – уверил ее Джимми, и вдруг вытащил из-за спины коробку.
– Это тебе, – сказал Блейз.
– Мне? – удивилась Керидвен. Обтерла руки полотенцем и развернула подарок.
Внутри оказалось платье – красивого зеленого цвета, с короткими рукавами и с широченной юбкой совершенно непристойной длины до середины икры.
– Детское, что ли? – хмыкнула Керидвен.
– В Камелоте сейчас все так ходят, – сказал Блейз.
Платье переливалось и шуршало. Керидвен подавила желание скомкать его и закинуть в угол.
– Молодцы, – сказала она. – А мне-то в таком куда? Огород копать?
– Вот! – Джимми воздел палец. – Разве это не драма, что молодой, прекрасной женщине некуда сходить в красивом?
– Мы хотим танцевальный клуб сделать, – сказал Блейз. – Джимми вон танцы знает.
– Но не одному же мне плясать? – подхватил Джимми.
Да они сговорились, поняла Керидвен.
– Вы сначала решите, чем музыкантам платить будете, умники, – сказала она.
Джимми просиял, будто ждал этого вопроса:
– У нас есть граммофон!
– Что есть?
Вместо ответа он указал на ящик, из которого торчал металлический раструб. Правду сказать, Керидвен его уже видела, но решила, что это для каких-нибудь химических опытов. Джимми с видом фокусника вытащил из бумажного пакета плоский черный блин, Блейз начал крутить ручку у ящика сбоку – и из раструба полилась мелодия.
Керидвен моргнула. Ей казалось, такое только у фей бывает.
– Чудо техники! – гордо объявил Джимми.
– Чудо, – пробормотала Керидвен, стискивая в руках платье. – Пойду примерю, – буркнула она и спаслась бегством в спальню.
В спину ей неслась бравурная музыка.
Керидвен захлопнула дверь, швырнула платье на постель и вцепилась зубами в кулак. Сердце бешено стучало.
Это не как в прошлый раз. Это не как в прошлый раз, это не считается. Это просто Блейз и Джимми. Им просто нужна шумиха для клуба, вот и все. Ничего плохого из этого не выйдет.
Ведь не выйдет? Ведь правда?
Да что со мной, обозлилась Керидвен. Что, черт побери, со мной может случиться? Задницу в новом платье отморожу? Соседки оборжут? Травилась – не боялась, с гарпией воевала – не боялась, Эльфина, чтоб ему икнулось на том свете, на горбу тащила – и то не боялась. А тут поджилки трясутся, как у зайца. Тьфу!
Она прикусила губу и принялась стаскивать платье. Полезла в шкаф за чистой сорочкой – наткнулась глазами на старую муслиновую блузку, ту самую, из-за которой, сбежав из дома, рыдала когда-то в сарае у старухи Элисон.
Страшно, когда слишком хорошо. Потому что потом становится слишком плохо.
Как вышло с Авалоном. Как вышло с Эльфином.
Керидвен закусила губу и со всей силы хлопнула дверцей шкафа. А ну и пусть!
Натянула обновку и полезла в шкаф за шелковыми чулками. Без них такое чудо носить было невозможно.
Расправила юбку и пошла вниз.
Джимми присвистнул.
– Очень красиво, – сказал Блейз.
Керидвен зыркнула на них исподлобья – издеваются или нет?
Джимми немедленно задрал руки:
– Честно-честно!
Зря я на это согласилась, мрачно подумала Керидвен.
– Керри, только ты… это… – неловко промямлил Блейз. – Лицо попроще сделай, а?
– Какое есть, – огрызнулась Керидвен.
Джимми поскреб щеку.
– А что, может, и правда? Может, нам женские бои лучше начать устраивать? – Он мечтательно закатил глаза. – Небось, народ валом повалит…
Керидвен представила себя прыгающей с кулаками вокруг Магды-молочницы, и фыркнула.
Джимми сделал невинные глаза:
– Что, нет? Ну вот, а я уже размечтался!
Керидвен подавила желание отвесить ему подзатыльник, а вслух сказала:
– Чего делать-то надо? Давай показывай.
– Есть, мэм! – Джимми отсалютовал ей двумя пальцами, повернулся к Блейзу, изображавшему зрителей и отвесил в его сторону глубокий поклон. – Почтеннейшая публика, дамы и господа! Наимоднейший, наисовременнейший, привезенный из-за моря, популярнейший в столице хай-бразильский танец шим-шем!
И тут Джимми подпрыгнул на месте, притопнул пятками и завилял бедрами так, что Керидвен аж поперхнулась.
Она обернулась к Блейзу. Блейз по-прежнему сидел с безмятежным видом, сложив руки на коленях.
– В Камелоте, что правда так пляшут?!
– Правда, – подтвердил Блейз. – Это хай-бразильская мода такая.
Керидвен обернулась к Джимми. Джимми скроил честную физиономию. Керидвен глубоко вздохнула.
– Ладно. Зря меня, что ли, папенька, блудницей вавилонскою честил. Надо, что ли, соответствовать.
– Керри, ну не надо так! – запротестовал Блейз. – Ну это правда весело! И вообще, хай-бразильские танцы, которые неприличные, они другие совсем!
Керидвен уперла руки в боки:
– А ты-то, братичек, откуда знаешь?!
Блейз моргнул.
– Я диссертацию писал, по Оригену, а у хай-бразильцев же своя традиция, они и в церковь ходят, но и с духами общаются… некоторые… Я там с одним шаманом познакомился… – Блейз погрустнел.
– Ага, – оживился Джимми. – Я его тоже знаю, он в клубе барабанщиком работал. А то жить на что-то надо, а церковь наша конкурентов не любит, и шаманов как колдунов гоняет. А по мне все одно, надо мне будет зеленых чертей увидеть – так я лучше пойду напьюсь! Хотя идеи у них веселые, – он обернулся к Керидвен. – Вот, например, что шаману нужно одну жену из людей, а другую из духов брать. Мол, чтоб между мирами ходить сподручней было, – Джимми заржал.
– Ах-ха, – пробормотала Керидвен.
Блейз за спиной Джимми сделал умоляющее лицо. «Не слушай его, он идиот», – прочла Керидвен по губам. Вздохнула и разгладила подол.
– Ну что, плясать-то будем? Или мне тут всю ночь торчать, как имениннице?
– Да, – посерьезнел Джимми. – Точно.
Он поставил ее посреди комнаты и сам встал рядом, чуть поодаль.
– Колени присогни, – он показал, как. – Руками машешь, будто пытаешься взлететь. – Керидвен повторила. – А теперь, – Джимми ухмыльнулся, – представь, что все, что ниже пояса, пытается из-под тебя ускакать, а ты пытаешься вернуть это обратно.
Керидвен фыркнула.
– Что ха-ха, – оскорбился Джимми. – Драма всей моей жизни, между прочим! – Он шаркнул ногами вперед-назад. – Ну-ка, повтори!
Блейз включил пластинку, и низкий женский голос запел:
Было мне три годика или где-то столько,
Мама позвала меня, научила толку,
Мама мне сказала – ну-ка, доча, слушай,
Тебя такому в школе не научат.
Это точно, мелькнуло у Керидвен.
Блейз принялся прихлопывать в ладоши, Джимми прищелкивал пальцами, Керидвен быстро приноровилась шаркать подошвой по полу, подпрыгивать и выбивать дробь каблуками.
Не важно, что, а важно как,
Не важно, что, а важно как,
Не важно, что, а важно как,
Как – это не пустяк!
Неведомые хай-бразильцы знали свое дело – встряхивая плечами, стуча ногами, мотая юбкой – шим-шем! – невозможно было кукситься. Невозможно было бояться.
Блеснули белые зубы на темном лице – Джимми вдруг оказался совсем близко, на талию легла горячая ладонь, замелькали вокруг стены и полки, сливаясь в круговерть, как на карусели.
Неважно, что, а важно, с кем —
Шим! Шем!
Вот и нет проблем!
Ухх! – их разнесло в стороны и швырнуло обратно. Х-ха! – Джимми шаркнул по полу, оказываясь на одном колене. Уфф! – Керидвен обнаружила, что стоит, упираясь руками в ноги, как после долгого бега, пытаясь перевести дух. Блейз зааплодировал. Джимми тоже, и Керидвен вспомнила, что вырез у нового платья глубже, чем она привыкла.
Шаль надо будет завести, мимоходом подумала она, выпрямляясь, но, черт подери, ей было приятно.
Невидимая женщина, спрятанная в граммофоне, вывела руладу и засмеялась низким грудным голосом.
– Какой еще «святой Георгий»?! Красил, значит, ты, щели конопатил, значит, я, а называться все будет в честь какого-то хмыря, которого, может, и на свете никогда не было?!
– Как это – не было?!
– Да вот так!
Голоса было слышно издалека. Керидвен хмыкнула и поправила на локте корзинку с обедом.
Прямо скажем, ей просто было интересно, что эти два обормота затеяли – но не тащиться же с пустыми руками!
За поворотом, как раз на том клочке, который Мак-Манусы все не могли отсудить у О’Доннелов, стояла старая конюшня. Пользоваться ей никто не пользовался с тех пор, как стоявшая там лошадь лягнула Старого Мак-Мануса – да так, что он уже не встал. Молодой Мак-Манус, которому в прошлом году исполнилось восемьдесят семь, твердил, что это все из-за Эбигайл, которая его сглазила – все знают, что у всех женщин О’Доннелов черный глаз – и все ради того, чтобы Старый Мак-Манус не смел ездить мимо их поля да похваляться выправкой, которой у О’Доннелов в жизни не было!
О«Доннелы же твердили, что все дело в том, что Старый Мак-Манус построил свою конюшню не там, где надо – все знают, что надо было ставить на два ярда левее, потому что испокон веков межа была именно такая, а что никто этого не помнит, так это потому что Старый Мак-Манус из ума выжил, а соседей, как водится, подкупил, пообещав, что замолвит перед ними слово перед святым Колленом – а какой святой Коллен, когда все знают, что Мак-Манус после смерти пойдет прямиком в ад, как все Мак-Манусы!
В общем, тяжба эта тянулась уже полвека, конюшня простаивала, так что, когда к Мак-Манусам явился Джимми и, всячески расшаркиваясь, стал выпрашивать развалюху («Хотите, мы приглядим, чтоб она точно никому не досталась, кому не надо? Подновим да подлатаем, мы и так хотели сделать, да как же хозяев-то не спросить, как не спросить-то хозяев, а?» – Молодой Мак-Манус погладил седую бороду, крякнул и махнул рукой – пользуйтесь!).
Понятно, что ровно в то же самое время примерно теми же словами Блейз обхаживал О’Доннелов. Пока он рассказывал, насколько нести свет знаний и здоровый образ жизни – богоугодное дело, из кухни выглянула старуха Эбигайл, зыркнула на него одним глазом (второй был утерян лет тридцать назад, когда из печки неудачно вылетела искра – впрочем, кое-кто поговаривал, что не из печки, а прямо из адского котла, да-да!), спросила – «А ты, небось, О’Флаерти-то братом приходишься?» – «Ага», – сказал Блейз. – «Забирай», – каркнула старуха – и вопрос решился.
Керидвен, услышав историю, не удивилась. Пижменная настойка и от ревматизма помогала замечательно, даже и такой старой карге, как Эбигайл О’Доннел, от которой первые лет шестьдесят всякая хвороба убегала в ужасе.
Дорога свернула, и глазам открылась развалюха. Выглядела она, впрочем, вполне достойно – Блейз и Джимми ее подновили, и прямо сейчас Блейз, стоя на стремянке над входом, что-то объяснял, роняя капли краски с кисти и едва балансируя на ступеньке, а Джимми, сбив кепку на затылок, голосил снизу и махал руками как мельница.
– Ты… ты еще скажи, что драконов не бывает!
– А может, и не бывает! Я сам ни одного не видел!
– Да ты просто не знаешь, какой святой Георгий был человек! – продолжал кипятиться Блейз. – Нет, ты послушай!
Ууу, подумала Керидвен, это надолго.
Села на траву и поставила корзинку рядом.
Издали раздалось тарахтение и ругательства – и из-за поворота вывернула щеголеватая компания на самобеглой безлошадной повозке – Финн О’Рурк в очках-консервах, сестра его Ора О’Рурк – как всегда, в мужском платье, и компания прихвостней, все, как один, с оружием на поясе. Керидвен поморщилась. Наследнички.
Клан О’Рурков исстари держал серебряный рудник, и нос задирал по этому поводу нещадно.
Повозка чихнула и остановилась.
– Что, опять заглохло? – вопросила в воздух Ора.
– Не заглохло ничего! – огрызнулся Финн. – Я, может, специально остановился! Посмотреть хочу, что тут за стройка!
Он перепрыгнул через дверку наружу и, изо всех сил делая независимый вид, пошаркал к сараю. Остальные переглянулись и двинулись за ним.
Блейзу с Джимми, правда, было не до этого.
– …И тогда император решил, что святой Георгий мертв! – Продолжал махать руками Блейз. – Но на самом деле нет! На самом деле святой Георгий в это время увидел ангела, и приветствовал его военным салютом! И так все поняли, что он еще жив!
– Да вранье это все! Не может такого быть, чтоб в пыточной живого от мертвого не отличили! – возмущался Джимми.
– Да может, в обморок упал, – встрял кто-то из финновой компании.
– Точно, вот в шахте так запросто можно угореть.
– Чтоб святой и угорел? Да ни в жисть!
– Небось, просто императору наврали, чтоб отстал от человека.
Блейз оглянулся, увидал поддержку и набрал в грудь воздуха побольше.
– А потом император потребовал, чтоб святой Георгий отрекся от Господа! А святой Георгий в ответ потребовал, чтоб его отнесли в храм Аполлона!
– Кого-кого?
– Мужик такой, в веночке, – неохотно пояснил Джимми.
– Из фир болг?
– Ну.
– И святого Георгия туда отнесли! Потому что ему перед этим перебили ноги и сам он дойти не мог! Но в храме он все равно встал перед статуей в полный рост! И каак осенит ее крестным знамением! И все статуи в храме попадали!
– Ого!
– Ничего себе!
– Молодец мужик, – зашумели о’рурковские. Джимми сплюнул.
Блейз торжествующе оглядел своих слушателей.
– Но это не самое главное чудо святого Георгия! Самое главное было, когда он уговорил дракона раскаяться… – Блейз набрал было в грудь воздуха, но продолжить ему не дали.
– Ты ври да не завирайся! – возмутился Финн. – Нет такого слова, чтоб фир болг смирился да исправился! Если б было, наши знали бы уже!
– Сколько лет мы рудники охраняем!
– Их только серебряная пуля и берет! Больше никак!
Блейз выпрямился. Глаза у него загорелись. Ах ты ж етить, подумала Керидвен.
– А я говорю – нет! – провозгласил Блейз. – И для фир болг спасение возможно!
– Врешь! – Финн взвился и залепил Блейзу в глаз.
Точнее, попытался – Блейз на удивленье быстро присел и ткнул Финна кулаком в живот. Финн взвыл. Кто-то из его подручных ринулся вперед и напоролся на Джимми. Закипела драчка.
Керидвен вскочила на ноги, готовая вмешаться – но помощь не требовалась. Девица О’Рурк, опираясь о самоходную повозку, грызла травинку, отвернувшись, и вмешиваться не собиралась. Ну вот и ладно, подумала Керидвен и начала высматривать под ногами подорожник побольше. Против девчонки Блейз, конечно, не полез бы – а мальчики и сами разберутся.
Закончилось все очень быстро. Кто валялся на травке, кто, согнувшись, пытался продышаться. Блейз, целый, но оскорбленный в лучших чувствах, сопел носом, ни на кого не глядя. Джимми, заломав Финна в три погибели, радостно объяснял:
– А вот этот прием называется «нельсон»! А если кому интересно, приходите, мы вас научим!
Он выпустил Финна. Финн закряхтел и с трудом распрямился. Джимми хлопнул его по плечу:
– Парень, все понимаю, мне самому святошеньке хочется врезать каждый раз, как он начинает чушь нести. Но у нас борцовский клуб, а не богословский!
Керидвен принялась раздавать пострадавшим подорожник от синяков и царапин. Джимми все-таки ссадил себе костяшки о чью-то физиономию, и его пришлось перевязывать платком.
Девица О’Рурк отлепилась от своей таратайки и мрачно спросила:
– Ну, а с драконом-то чем закончилось?
Самобеглую повозку удалось завести только с третьего раза, и только после того, как Блейз что-то подкрутил в моторе.
Джимми до самого вечера зудел, что Блейзу нужно меньше читать про великомучеников.
Назавтра история ходила по округе уже в десяти вариантах: О’Рурки побили Блейза, Блейз побил О’Рурков, Джимми Коллинз знает волшебный прием, от которого все сами собой падают на землю, ведьма Керидвен заколдовала машину О’Рурков, и она сломалась, посреди поля явился святой Георгий лично и сразил всех, кто посмел в нем усомниться, и, наконец – что О’Рурки сражались с драконом и победили, потому что это же О’Рурки!
Клуб назвали «Святой Георгий и дракон». «Святой Георгий» – потому что Джимми сказал, что раз слухи уже пошли, ими надо пользоваться. А «дракон» – чтобы Блейзу, радевшему за фир болг, было не так обидно.
На открытие явились, прежде всего, Мак-Манусы с О’Доннелами – конечно, чтоб проверить, как используется сарай, О’Рурки во главе с Финном, и даже Канаван.
Керидвен запаслась свинцовыми примочками и мысленно приготовилась перевязывать ссадины, подвязывать шатающиеся зубы и, с шансами, гипсовать переломы, но оказалось еще веселее – половина явившихся хотели не столько махать кулаками, сколько спорить с Блейзом.
Джимми мгновенно развернулся по ветру и объявил, что кто подерется друг с другом и выиграет, тот сможет добраться до святошеньки – но поставил условием, чтоб или драться, или спорить – только одно зараз.
Блейз вздохнул, но возражать не стал. Керидвен только диву давалась.
После того, как Блейз три раза побил Падди О’Доннела, авторитет его возрос до самого потолка, и ему удалось целых три минуты проповедовать всеобщее спасение, пока Падди не взревел «Как все спасутся? Что, и Мак-Манусы, что ли, тоже?!» – и его пришлось оттаскивать.
Джимми учел произошедшее и завел бочку с водой, чтобы обливать из ведра самых буйных.
«Георгий и дракон» немедленно сделался чрезвычайно популярным местом.
Отец Джозеф воспринял происходящее как личное оскорбление, и принялся читать проповеди об «обители разврата». Джимми пришел в восторг. Блейз возмутился, что их всех не так поняли, и сочинил длинную лекцию о том, что такое разврат на самом деле – с упоминанием Давида, Соломеи, Соломона и разных других древних деятелей. Побить его не побили, но Блейз в таких красках расписал танец семи покрывал, что в следующий раз послушать народу набилось вдвое больше. Джимми почесал в затылке, и решил, что и правда, стоит переходить к танцулькам, и объявил, что в воскресенье будет большой бал. Вход свободный!
Холл к празднику украсили венками и гирляндами – и развалюха засияла, что твой дворец, Керидвен аж сама поразилась.
К вечеру начали собираться гости. Подкатила финнова таратайка и остановилась, выплюнув клуб жирного дыма. Наружу вылез Финн в полосатых брюках. С другой стороны из машины выбралась Ора О’Рурк – в новеньком розовом платье, хоть и по-прежнему с кобурой на поясе. За ними высыпались все остальные. Не начали бы палить, поморщился Джимми. Да ладно, успокоила его Керидвен. Это ж стрелки О’Рурковские, они всегда так. Рудник охраняют против нечисти, и пули у них серебряные. В людей они из своих пушек не стреляют, мол, это оскорбление оружию. Удача отвернется. Ну, будем надеяться, пробормотал Джимми, одновременно расплываясь в улыбке и подавая Оре руку кренделем.
– Финн О’Рурк! – раздался громкий голос. – Как ты можешь?!
Керидвен оглянулась и вздохнула. Отец Джозеф вышагивал по дороге, потрясая в воздухе посохом.
– В то время, когда твои собратья отдали жизнь, охраняя тебя и тебе подобных! Ты, забыв свой долг, не ведешь праведную жизнь, а погрязаешь в разгуле! Позор! Позор своего рода!
Финн втянул голову в плечи и шмыгнул внутрь. Отец Джозеф стукнул палкой по земле и обратил свой взор на Ору.
– А ты, Ора! Что ты делаешь, вместо того, чтобы вести себя пристойно, как положено юной девице?! Тешишь свое тщеславие, наряжаясь в непристойные наряды?! Разве такое тебе пристало?! Перед парнями подолом крутить?!
Обычно острая на язык Ора отчего-то покраснела и закусила губу. Так, подумала Керидвен и шагнула вперед.
– А что это вы, святой отец, из пушки-то по воробьям? – Керидвен подхватила подол – тот самый, у короткого столичного платья. – Что это вы про мое платье ничего не скажете?
Отец Джозеф начал багроветь.
– А я-то старалась, наряжалась! Думаю, а ну, явится отец Джозеф, а ну начнет плясать, как царь Давид перед ковчегом, чтоб мне лицом в грязь-то не ударить!
– Ведьма! Отца в могилу свела, и меня тоже хочешь?!
Керидвен одним шагом подлетела к преподобному и схватила его за воротник.
– А что же вы, смерти боитесь, отец Джозеф? – почти пропела она. – Разве ж вас не должны на небо вживую взять за праведность? Арфу выдать, чтоб с ангелами петь? Хотите, устрою?! Я могу! – Керидвен залилась смехом, и вдруг поняла, что ее оттаскивают.
– Керри, Керри, Керри, – зашептал голос ей на ухо. Она обернулась и увидела очень обеспокоенного Блейза. – Тише, тише, успокойся…
– Ага, давай полегче, – Джимми сунул ей в руки кружку. Керидвен отхлебнула и поморщилась – сидр оказался слишком кислый.
– Да чего я такого сказала-то… – буркнула она.
Блейз вздохнул. Джимми почесал в затылке.
– Пошли, что ли, танцевать? – спросил он.
Керидвен отхлебнула еще сидра и сунула кружку Блейзу.
– Пошли.
Джимми был прав – если обниматься и прыгать под громкую музыку, то убить кого-нибудь хочется гораздо меньше. Потом Блейз перевернул пластинку, невидимый оркестр затянул что-то томное, и появилась возможность отдышаться. Упрыгавшийся Джимми был горячий, как печка. Керидвен потянула его на улицу.
Снаружи было прохладненько. Керидвен утерла пот со лба. Джимми ухмыльнулся и полез в карман за папиросами. Алый огонек высветил усмешку на лице.
– Ну что, легче стало?
– Ага… Черт, ногу стерла. – Керидвен стряхнула туфель и принялась разглядывать пятку. Джимми поддержал ее за локоть. Керидвен оперлась на него, обуваясь. Джимми отвернулся, выдыхая дым в сторону. В темноте блеснули зубы.
– Как умаешься – всегда легче. И убить никого не хочется.
– Это да… – пробормотала Керидвен.
Джимми засмеялся в темноте. Керидвен не столько видела, сколько ощущала его взгляд – тяжелый и теплый, как ватное одеяло.
– А я думал, только Блейз такой… феями укушенный. А ты тоже, оказывается…
– С чего ты взял? – сухо спросила она.
– Да ты не обижайся. Он мне, считай, жизнь спас, когда в тюрьме сидели…
– Что делали?! – поразилась Керидвен.
– Он что, тебе не сказал?.. – удивился Джимми, и вдруг замолчал на полуслове.
Из-за поворота, полыхая фарами в темноте, вывернула самобеглая повозка – и еще одна, и еще…
Машина остановилась у крыльца. Из нее выскочил водитель и распахнул дверцу.
Наружу появился старый О’Рурк.
С другой стороны, хлопнув дверцей, вылез отец Джозеф.
– Керидвен, ступай внутрь, – совсем другим голосом сказал Джимми, заталкивая ее себе за спину, и шагнул вперед, расплываясь в улыбке:
– Добро пожаловать на праздник, господин О’Рурк!
В сарае, и без того переполненном, стало совсем тесно. Одинаковые О’Рурковские молодчики возникли у дверей и у окон. Народ притих. Джимми, нимало не смущаясь, все тем же жизнерадостным голосом принялся объяснять устройство граммофона. О’Рурк, не слушая, шарил по толпе зрачками. Под его взглядом все сникали.
– Ора здесь? – наконец, спросил он тяжелым голосом.
Джимми замер на полуслове. Ора шмыгнула носом, вздернула подбородок и шагнула вперед.
О'Рурк смерил ее с головы до ног тяжелым взглядом.
– Наконец-то в платье, как порядочная, – бухнул он.
В толпе зашептались. Отец Джозеф за спиной О’Рурка опять начал багроветь. Керидвен прикусила губу, чтобы не заржать в голос.
– Чтобы до полуночи дома была, – вынес вердикт О’Рурк. – Финн?
– Й-я… – толпа выдавила Финна навстречу папеньке.
– Проследи.
– Есть, сэр… – выдавил Финн.
О'Рурк-старший переложил сигару из одного угла в другой и направился к выходу. Молодчики потянулись за ним. Джимми скользнул следом, на правах хозяина.
Преподобный Джозеф остался стоять, где стоял, открывая и закрывая рот, как карась, вытащенный из воды.
– Водички, отец Джозеф? – участливо спросила Керидвен.
– Ты?! Да чтоб я из твоих рук что-то взял! Да скорее моя палка зацветет!
Отец Джозеф саданул тростью по глиняному полу. Трость немедленно застряла. Преподобный принялся ее вытаскивать – и отшатнулся.
По трости, разворачиваясь, позли стебли – нежненькие и зелененькие, ползли, оплетали гладкое дерево, разворачивались резными листочками, быстро, как во сне.
Преподобный задохнулся от возмущения.
У Керидвен дернулся глаз.
– Введьма!.. – с трудом выдавил преподобный.
– Вот уж нет… – сквозь зубы процедила Керидвен. Ее тоже начало потряхивать. – Вот уж я тут, честное слово, ни при чем… Знаю я одного такого… с розочками… Задрал уже со своими фокусами! – заорала она в потолок. – Трус проклятый! Или выйди и покажись, как подобает, или катись из моей жизни! Слышишь ты меня, Эльфин чертов Гатта, как там тебя?!
«Это не я».
Керидвен осеклась.
Эльфин стоял совсем рядом; совершенно такой же, как всегда, довольный, разве что не искрящийся, и выражение у него было самое шкодное – то ли пощечину влепить, то ли поцеловать. Ни того, ни другого она сделать не успела – Эльфин скользнул ей за спину, развернул за плечи, легкая холодноватая ладонь легла ей на глаза.
«Смотри!»
Здание расслоилось. Все, что было твердым, устойчивым, солидным распалось на точки и мельтешение – будто ребенок быстро крутит камень на веревке, и он кажется обручем. Все, что можно было потрогать, превратилось в звон и кружение; толпа в холле умножилась многократно – как все входят-то сюда? – все от мала до велика стали прозрачные – множество прозрачных людей, вложенных друг в друга, а среди них сновали другие – похожие на людей, и непохожие, и все это переливалось, звенело, струилось – а посередине зала таращился на свой посох преподобный, застывший, как на переводной картинке, а перед ним стояла высокая, тонкая, невыразимо прекрасная женщина с ясным детским лицом, и к ее вытянутой ладони тянулись вверх от посоха ползучие розы.
«Не все на этом свете крутится вокруг нас, Керри» – она услышала, как Эльфин ухмыльнулся.
От этой улыбки в голосе, от этого «нас», сказанного так легко, у нее защемило внутри. Господи, с кем я связалась. Чего я от него хочу вообще. Ангелы созданы для радости, а не для нашего всего.
Невыразимо прекрасная сияющая женщина подняла голову и посмотрела поверх Керидвен на Эльфина. Эльфин кивнул – Керидвен ощутила движение спиной. Женщина-ангел повернулась к преподобному и посмотрела на него задумчиво. Запах роз стал гуще.
«А почему у преподобного ангел – женщина?»
«Ему так понятней».
Женщина-ангел зашла своему человеку за спину и положила ладонь ему на глаза.
Преподобный закричал.
Ноги у него подломились, он схватился за ворот – в стороны полетели пуговицы.
Женщина-ангел подхватила его, аккуратно, без усилия опустила на землю – и сама грациозным движением опустилась рядом на колени. На лице ее рябило нежное и внимательное выражение. Ангел на мгновение вскинула голову – сверху кружились и падали алые розовые лепестки, растекаясь по земле алыми блестящими разводами. В разводах плясали отблески – от мягко сияющих одежд ангела.
Ангел наклонилась, заботливо улыбнулась и тонкими белыми пальцами впилась в глазницу преподобного. Преподобный дернулся. Ангел вынула глаз, белый и круглый, и с тем же серьезным, внимательным и ласковым выражением принялась полоскать его в алой лужице.
Керидвен передернуло.
«Не смотри. Это их личное».
Эльфин развернул ее за плечи к себе. Керидвен сглотнула. Эльфин погладил ее по голове, пропуская пряди между пальцами. От прикосновения, от нежного, внимательного взгляда мурашки шли по коже. Будто где-то внутри распахивается бездна, будто в нее начинают сыпаться, сыпаться, сыпаться алые лепестки.
Керидвен зажмурилась. Страшно. Боже, зачем так страшно…
«Чужое всегда страшно. Не думай об этом».
Эльфин улыбнулся стеклянной улыбкой. Керидвен моргнула.
«Это и есть твой мир теперь?»
Щека у него была гладкая и теплая, как прежде, и, как прежде, отзывалась на касание – когда Эльфин мотнул головой, легким, чуть кошачьим движением,
«Это не „мой“ мир. У Неотпавших нет своего. Но это неважно, – он накрыл ее ладонь своей и улыбнулся, ласково и серьезно. – я всегда смогу тебе помочь. Я всегда смогу позаботиться о тебе. Это все, что имеет значение».
Керидвен покачала головой.
«Ты так и не понял? Мне никогда не нужна была нянька. Только ты сам».
По безмятежному челу Эльфина прошла тень.
«Зачем ты так говоришь, Керри?»
«Зачем?!»
Эльфин попытался отстраниться. Керидвен вцепилась ему в ворот и тряхнула со всей силы; ей пришлось задрать голову, чтоб заглянуть в лицо.
«Хочешь быть ангелом – пожалуйста! Хочешь быть демоном – на здоровье! Но разуй глаза уже – я у тебя этого не просила!»
У Эльфина рябь прошла по лицу. Он сделал шаг назад – и исчез.
Мир вернулся.
Керидвен провела рукой по лицу. В ушах звенело.
На полу навзничь лежал преподобный Джозеф, и Джимми Коллинз, стоя на коленях, совал ему под голову скомканный пиджак.
Как они везли отца Джозефа в монастырь, Керидвен запомнила смутно. Блейз и Джимми сгрузили пускающего пузыри преподобного на заднее сиденье финновой таратайки; Джимми три раза поклялся Финну что сам проводит Ору домой (кажется, Финн боялся не столько, что с сестрой что-то по дороге случится, сколько папенькиного гнева), и дальше все как-то смазалось. Блейз указывал дорогу в темноте.
Преподобный что-то невнятно бормотал, Керидвен держала его голову у себя на коленях, придерживая, чтоб он не откусил себе язык, когда машину побрасывало на ухабах, и думала о том, что где-то здесь, где-то сейчас, где-то совсем рядом парит, нежно улыбаясь, невыразимо прекрасная женщина-ангел, доведшая преподобного до этого состояния.
Уж теперь-то некому будет громить наш клуб, невпопад подумала Керидвен, и от этой мысли у нее прошел по позвоночнику холодок. Нет, она была только рада, но не такой же ценой!
Но Эльфин сказал, что это дело не в ней. Что это дело отца Джозефа с его ангелом. Эльфин, который улыбнулся и кивнул ангелу, и ангел подошла и вырвала глаза преподобному.
Можно ли ему верить?
Но если не верить ангелу, то кому?
Наконец, вдали показался монастырь, темный на фоне ночного неба. Кое-где светились окна. Финн остановился и начал сигналить. Преподобный застонал. Керидвен перехватила его поудобнее, помогая сесть, и подперла его плечом.
Из ворот высунулся сторож. Блейз принялся объяснять, что произошло. Ворота распахнулись, и таратайка вползла внутрь.
Блейз распахнул дверцу, подпер преподобного с другой стороны, и они поволокли его в монастырский гошпиталь.
Монастырь внутри казался больше, чем снаружи. Намоленное место. Керидвен закусила губу, стараясь удержать лицо – это состояние она уже научилась узнавать. Ох, не развезло бы.
В приемном покое почти никого не было. Горели тусклые лампы, белел ряд пустых коек. Кто-то, отгороженный ширмой, стонал и охал во сне. Блейз и Керидвен сгрузили преподобного на ближайшую койку.
– Что с ним такое? – вопросила сестра Евангелина, поднятая со сна. Чепец и медицинский халат делали ее похожей на большой недовольный сугроб.
Блейз вздохнул, комкая кепку в кулаке.
– Удар… мне кажется… Понимаете, у нас в клубе народ собрался, танцы, все такое, жарко, душно… А отцу Джозефу все это сильно не понравилось, распереживался он… и вот…
Сестра Евангелина нахмурилась и перевела взгляд на отца Джозефа. Потом на Керидвен. Еще сильнее насупилась и скрестила руки на груди.
– А что знахарка скажет?
Ручищи у нее были размером с окорок. Керидвен прикусила губу. Была не была. Керидвен покосилась на Блейза и мотнула головой, отзывая сестру Евангелину в сторону.
Та хмыкнула, но отошла.
– Ну? – прогудела она, как из бочки.
– Отец Джозеф увидел ангела, – неохотно сказала Керидвен.
Сестра Евангелина моргнула. Потом нахмурилась. Потом открыла пасть и затрубила, что рудничный гудок:
– Урсулаааа!
Белая больничная ширма на другом конце комнаты покачнулась, и оттуда засеменила сестра Урсула, ветхая, как камышинка.
– Твой случай, – буркнула сестра Евангелина.
Сестра Урсула склонила голову к плечу и уставилась на Керидвен. Глазки у нее заблестели.
– Нешто ты в монастырь решила податься, деточка? Давно, давно пора!
Керидвен передернуло.
– Да не она! – Сестра Евангелина ткнула пальцем в сторону лежащего на койке отца Джозефа. Отец Джозеф что-то невнятно лепетал и водил руками в воздухе. Блейз придерживал его, чтоб тот не упал.
– А! – сестра Урсула взмахнула ручками, подпорхнула и вдруг сделала «козу» двумя пальцами и принялась щекотать преподобного:
– Идет коза рогатая за малыми ребятами! Уууу, забодаю-забодаю-забодаю!
Преподобный захихикал. Улыбка у него вышла кривая. Сестра Урсула посерьезнела:
– Град Господень в небесах видел? Воот такой! – Она привстала на цыпочки и развела руками в стороны.
Отец Джозеф закивал и тоже попытался развести руками, но стал заваливаться на бок. Керидвен подперла его плечом. Точно удар, мелькнуло у нее. У нее самой в ушах слегка звенело. Голоса отодвинулись – сестра Урсула с отцом Джозефом читали «Pater Noster», выходило на редкость внятно. Значит, оклемается, вяло подумала Керидвен. Следовало бы волноваться, но волнения почему-то не было. Стены госпиталя будто опять раздвигались в соседние измерения. Все хорошо; все было, есть и будет хорошо, все происходящее – только рябь на реке… рябь на Реке…
Все вокруг будто присыпали золотой пыльцой.
Керидвен прислонилась к стенке.
Как было бы хорошо больше никогда не шевелиться…
Страшная вонь резанула по глазам; Керидвен вздрогнула и закашлялась, вытирая слезы. Сестра Урсула с хихиканьем принялась завинчивать пробку на флаконе с нашатырем.
Керидвен подавилась ругательством. Сестра Урсула сунула нашатырь в карман передника и цапнула Керидвен за запястье.
– А ты, милая, ничего рассказать не хочешь?
– Нет, – буркнула Керидвен.
Сестра Урсула резко и неприятно вдруг напомнила ей белую Эйрмид – то ли белым передником, то ли хихиканьем, то ли безумным блеском в глазах. Керидвен выдернула запястье и резко закусила губу.
Каэр-Динен, вот на что был похож приемный покой в монастыре. Те же толстые стены; те же взгляды; то же пространство – внутри больше, чем снаружи – то же неприятное ощущение, будто пол вот-вот разверзнется под ногами.
– Ну, пойдем мы, – пробормотала Керидвен.
– Еще чего, – бухнула сестра Евангелина. – Шляться по ночи. Оставайтесь, вон, пустых коек сколько. Застрянете ночью на своей таратайке – кто будет вас вытаскивать?
– Не застрянем, – горестно сообщил Финн, все это время подпиравший стенку и делавший вид, что его тут нет. – Бензин кончился.
Ночь была отвратительная. Стонал и охал на своей койке преподобный, ворковала над ним сестра Урсула, Керидвен, не раздеваясь, лежала на узкой постели, боясь пошевелиться, то и дело проваливаясь в тяжелое, томительное полузабытье. Койка то и дело начинала раскачиваться, норовя ускользнуть, тогда Керидвен вздрагивала, стискивая тощую подушку, и просыпалась. Хуже всего была невозможность пошевелиться – сознание ворочалось под крышкой черепа, как мышь в горшке. Все остальное тело лежало, как чужое, бесформенной грудой глины, и тошнее всего было тягучее, вязкое, как болотная жижа, чувство беспомощности. Кто я? Что я тут делаю? Зачем?
На соседней койке ровно посапывал Блейз. Керидвен ощутила, как на глазах у нее закипают злые, завистливые слезы. Вот кому всегда все просто! Вот кому всегда все понятно! Везет тебе, братичек!
Изнутри вдруг поднялась волна стылого, ледяного ужаса – а вдруг это навсегда. Вдруг она так и будет теперь лежать, бессильная, беспомощная, безымянная, в пустом покое, всегда, всегда, всегда, и этой стылой волной ее подбросило и подняло. Керидвен села и выругалась сквозь зубы, протирая глаза.
Бросила подушку в изголовье и напоследок ткнула ее кулаком. К черту это все. Изнутри поднялась злая досада – уходить надо было, дошла бы пешком, проветрилась, сейчас дома бы уже была. Нет, послушала черт знает кого!
Керидвен сжала зубы, поднялась, и принялась заправлять койку. Потом повернулась и пошла к сестре Урсуле. Сестра Урсула, мурлыча колыбельную себе под нос и время от времени подаваясь вперед, чтобы поправить на преподобном съезжающее одеяло, щипала корпию. Ветхое полотно расползалось на нити под темными узловатыми пальцами, превращаясь в спутанную бесформенную массу. Керидвен поняла, что ее опять укачивает. Сестра Урсула бросила на Керидвен быстрый взгляд – Керидвен будто ткнули булавкой.
– Что, милая, не спится?
– Заснешь тут у вас, – буркнула Керидвен. – Давай хоть помогу.
Сестра Урсула захихикала и сунула ей тряпку.
– А и помоги, милая, помоги.
Керидвен села рядом, в тусклом круге керосиновой лампы. Ветошь затрещала. Преподобный заворочался. Керидвен стиснула зубы, дергая нитки в разные стороны.
Все там будем. Ох, чтоб мне быстро помереть, дай-то боже.
Преподобный сел и принялся тереть глаза кулаками. Растерянное выражение совершенно не подходило к его бородатому, морщинистому лицу. Сестра Урсула отставила миску с корпией в сторону и опять принялась ворковать:
– Что такое, миленький? Писать хочешь?
Преподобный мотнул головой и вдруг уставился на Керидвен. Глаза у него были блестящие и незамутненные, как у двухнедельного котенка.
– Ты кто? – спросил он высоким голосом.
У Керидвен пересохло во рту.
– Я Керидвен, – сказала она.
Преподобный наморщил лоб. Имя явно ничего ему не говорило. Он зашарил взглядом вокруг. Потом уставился на свою руку и зашевелил губами, пересчитывая пальцы.
Керидвен отвела взгляд. Смотреть на преподобного было мучительно неловко. Козлина он был тот еще, но такого он точно не заслуживал.
Сестра Урсула поправила на преподобном одеяло и опять бросила на Керидвен косой взгляд.
– Не будете как дети – не войдете в Царствие Небесное, – проворковала она.
За стеной, будто подтверждая ее слова, забил утренний колокол.
Керидвен поднялась и одернула подол нарядного платья, так неуместного посреди госпиталя.
– Пойду я. Небось, рассвело уже.
Быстро унести ноги из монастыря, конечно, не получилось. Пока проснулся Блейз да пока растолкали Финна; пока все продрали глаза, да умылись, да поели, потому что попытку отказа от завтрака сестра Евангелина восприняла как личное оскорбление. Да пока поручкались с прибежавшей сестрой Фионой, да пока Блейз помогал приводить в порядок преподобного, который напрудил-таки в штаны, да пока искали у кастелянши бензин для Финновой таратайки, не нашли, но Блейз выпросил на монастырской конюшне коня, чтоб довезти машину до финнова дома, да пока его запрягали – солнце уже укатилось заполдень.
Напоследок, когда они уже выезжали из ворот – точнее, выезжал, Финн, забравшийся с ногами на сиденье и пощелкивающий кнутом, гнедой коняга-ломовоз – и где только монастырь добыл такого красавца? – подергивал ухом, Блейз, закатав рукава, подталкивал машину сзади, а Керидвен, сдерживая зевоту, переминалась с ноги на ногу рядом, проклиная нарядные туфли и стертую на танцах пятку – напоследок из ворот выбежала сестра Урсула и сунула Керидвен корешок на перекрученной красной нитке.
– От суккубов, инкубов, ночных кошмаров, – затараторила сестра Урсула. – На сон крепкий, на глаз меткий, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!
Керидвен открыла было рот, чтобы спросить, что это на нее нашло, но со двора раздался вопль «Урсулаа!» – и монашенка со скоростью, поразительной для ее возраста, упорхнула. Керидвен вздохнула и попробовала корешок на зуб. Это был пион. Керидвен вздохнула и нацепила нитку на шею – карманов в красивом платье не было.
– Ннно! – Финн щелкнул кнутом, таратайка двинулась, Блейз на ходу вскочил в машину и распахнул дверцу, помогая Керидвен забраться внутрь. Керидвен ойкнула, едва-едва удержав равновесие.
У распахнутых ворот, бывший отец Джозеф, счастливый и расхристанный, вовсю махал рукой:
– Пока, коня-ашка-а!
Блейз выпрямился и тоже принялся махать обратно:
– Пока-пока! Всего хорошего!
Керидвен плюхнулась на сиденье и закрыла лицо руками.
Колымага тащилась мимо полей; Керидвен задремала, притулившись на плечо к Блейзу. Сквозь дремоту доносились невнятные голоса – Финн болтал без умолку, Блейз поддакивал, коняга флегматично вышагивал, подергивая точеным ухом. Как выяснилось, его подарил монастырю О’Рурк – за успешное разрешение жены от бремени, седьмой ребенок, не шутка, да и в летах маменька-то уже, а что делать, что делать – сын-то, наследник нужен, сестрицы-то все замуж повыскакивают, кроме Оры, небось, кто такую возьмет, вот мелкому все и отойдет, кому еще… Погоди, вклинился Блейз, а ты-то? А что я-то, буркнул Финн, Этану все должно было отойти, как полагается, да где теперь Этан, а я… Не наследник я. Да и не стрелок даже, – буркнул Финн и накрепко замолчал.
Блейз только вздохнул, и стало тихо.
– Приехали! – громко объявил Финн.
Блейз потряс Керидвен за плечо.
– Керри, приехали!
Керидвен разлепила глаза. Голова была тяжелая, как с похмелья.
Финн загудел клаксоном. Из-за забора появился Джимми, до отвращения бодрый и жизнерадостный.
– Ухх ты, какой конище! Уважаю! Ну что, как там все? Как наш припадочный?
Блейз поморщился.
– Ну, что ты так…
– А что я так? Меньше надо было орать по жаре, целей был бы.
Блейз уставился на Джимми с удивлением.
– То есть, ты не видел?..
– Чего не видел? – не понял Джимми.
Блейз только рукой махнул. Джимми продолжил, похлопывая коня по шее.
– Вы-то уехали, а я потом весь этот улей успокаивал. Ну, народ! То им святой Георгий примерещился, теперь вот ангелы какие-то, демоны, черт знает что… Одна сеструха твоя, Финн, нормальная. Ха-ха, как пальнула в крышу, сразу тихо стало! Никаких, мол, демонов – ну, ей хоть поверили. Слушают вас тут, о’рурковских, не поспоришь… И домой я ее к двенадцати отвел, как обещались, так что ты не дрейфь! И папаше я твоему сказал, что ты священника в госпиталь повез, так что ты не беспокойся, не влетит.
– Спасибо, – пробормотал Финн. Кажется, перспектива общаться с папенькой его все равно не радовала.
День пошел-побежал своим чередом – дел никто не отменял. Мир совершенно не собирался останавливаться из-за того, что какому-то деревенскому священнику разверзлись небеса на голову. Керидвен наскоро переоделась и принялась хлопотать. Но, возвращаясь от Канавана – надо было расфасовать да отнести новую порцию снадобий, да еще забежать за продуктами, да отбиваясь по дороге от расспросов – можно подумать, и так все не знают, что случилось! – и дома не посидеть было в тишине.
Джимми с Блейзом ругались у крыльца над какими-то банками и корзинками.
– Куда ты все это потащил! – шипел Блейз. – Поставь обратно!
– Еще чего! – возмущался Джимми. – Скиснет все по жаре, чего добру зря пропадать!
Керидвен сунула нос в ближайшую склянку – и правда, там был творог.
– Это откуда нам такое привалило?
Блейз издал мученический вздох.
– Это О’Доннелы хотят, чтобы я им ребенка покрестил.
– А ты чего ломаешься? – не поняла Керидвен.
Блейз страдательски сморщился.
– Ну так ведь я… так мне… запретили мне служить, в общем.
Керидвен сплюнула. Все эти церковные сложности казались ей полной дурью.
– Керри, ну… да, отец Джозеф не может, но я-то им ведь тоже не нужен на самом деле… в экстренном порядке кто угодно может ребенка покрестить…
– О! – с набитым ртом обрадовался Джимми. – А давай я схожу? Ты мне на бумажке напиши, чего там сказать-то надо. И людям необидно, и нам польза!
– Да как ты!.. – взвился Блейз. – Это ж от чистого сердца надо!
– А я что, от грязного что ли?.. – оскорбился Джимми. – Мне, может, жалко стало. Сначала напридумывают всякого, а потом убиваются.
Блейз набычился, и Керидвен затаила дыхание – неужто выругается?
Но тут из-за забора раздался крик:
– Отец Блейз! Отец Блейз!
Блейз взмахнул руками:
– Ах, да не называйте вы меня так, бога ради! – и выбежал.
Джимми заржал.
– Вот же люди, а! Вот что надо в голове иметь, чтоб такое придумать, а?
Керидвен только дернула плечом. Временами беспечность Джимми вызывала у нее лютую зависть.
К вечеру все-таки все угомонились. Керидвен закрыла дверь в спальню и плюхнулась на кровать. Голова гудела после долгого дня. Ноги тоже.
Керидвен вздохнула и принялась стаскивать платье через голову. Руку кольнул пионовый корешок на нитке – подарок сестры Урсулы. Керидвен хмыкнула. Инкубы, суккубы… Если бы.
Сейчас, из дома, сестра Урсула не казалась уже такой страшной и всеведущей. Знала бы она… а впрочем, что бы это дало?
Можно было бы поговорить с кем-нибудь.
А толку? Что бы это изменило?
Может, дело вообще не в нас, как сказал Эльфин. Может быть, все это – и их роман, и припадок преподобного – вообще было ради того, чтобы Блейз мог стать священником. Он у нас праведник. О ком мирозданию заботиться еще.
От этой мысли ей вдруг стало чудовищно тоскливо, хоть ложись и помирай. Керидвен сунула корешок под подушку, загасила лампу и натянула на голову тяжелое одеяло. Вот так же и в гробу будешь лежать, мелькнуло у нее. Керидвен зажмурилась.
На глаза опять набежали злые слезы. Было чудовищно обидно. Неужели все зря? Ничего не было, и ничего не будет, и единственный способ быть счастливым на этом свете – это превратиться в слюнявого лучезарного идиота? Только такой овцой ты и нужен… и ангелам… и всем остальным…
Керидвен вцепилась в подушку зубами – так, чтобы не было слышно крика в темноте – и зарыдала, так, как, конечно, нельзя было позволить себе заплакать в госпитале, на виду у всех, о всей своей потерянной жизни, о всем хорошем, что просачивается сквозь пальцы, и что никак нельзя, нельзя, нельзя сохранить.
Да так и заснула.
Ей снилось, что она падает в пустоту. Будто нити, которыми она связана с другими людьми, рвутся с тонким звоном, будто не остается вокруг никого, ничего, кроме огромной, немой пустоты, и она падает вниз, вниз, вниз, скользит, как по склону горы, но это не страшно, потому что на самом деле кроме этой звенящей, кружащейся в самой себе пустоты ничего и не было никогда, как не было Лллангатена, как не было Авалона, как не было женщины по имени Керидвен, жены своего мужа, сестры своего брата, знахарки своего сада, плоти от плоти, крови от крови – никого, никогда, ничего.
Вдруг что-то толкнуло ее под ноги, черное и шершавое. Она поняла, что стоит босиком на камне. Камень был тепловатый, как еще не остывшая печь, и твердый. Тогда она легла, ощущая всей спиной твердую, неровную поверхность. Раскинула руки. Камень никуда не падал. Она поднесла руки к лицу и посмотрела на пальцы.
На безымянном светлела металлическая полоска. Кольцо, вспомнила она. Это что-то значило. Она потерла палец – вдруг вспомнилось быстрое, щекотное прикосновение. Целовать руки, и улыбаться краем рта. Она подняла руку и потрогала губу, примеряя на себя чужое выражение, пытаясь вспомнить. Улыбка была как шкатулка без ключа. Потому что внутри лежит секрет. Потому что его нельзя открывать. Какой секрет? Почему?
У нее не было ответа, только чувство – что вот этот бессмысленный, безымянный секрет – и есть самое важное. Она села, прислушиваясь к этому странному чувству внутри. Керидвен, сказала она. Меня зовут Керидвен. Но безымянное чувство от этого не ушло.
Она поднялась на ноги. Опять посмотрела на себя. Из кончиков пальцев, из запястий, из локтей, изо всех выступающих точек на теле сквозь белую ткань выступали и тянулись, тая в плотном сумраке, тонкие золотистые нити, будто побеги. Она опустила взгляд – из пальцев ног, из ступней тоже выходили нити, как корешки, и уходили внутрь, в темную поверхность камня. Она присела, проводя по нему рукой – сквозь черный песок блеснула искра. Она приложила ладонь к поверхности, и услышала дрожь – будто огромный зверь дышит в темноте.
Тогда она легла и закрыла глаза, чувствуя спиной спину, чувствуя, как обступает вокруг просторная, как океанское течение, тишина. То, что остается, когда вокруг нет никого и ничего. То, что принадлежит только ей.
«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? – спросил вдруг у нее в голове злой и насмешливый голос. – Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?»
Мир вокруг завертелся, быстрее и быстрее, как ярморочная карусель. «Станешь ли забавляться им, как птичкою? Свяжешь ли его для девочек твоих?»
Будто огромная ладонь толкнула ее в спину, и Керидвен села на кровати, в своей спальне, прижимая одеяло к груди, с бьющимся сердцем.
«Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперёд не будешь», – механически договорила она строчку, знакомую с детства, и только тогда поняла, чей это был голос – именно так перед Кругом на Авалоне говорил Безымянный.
Нелепый сон Керидвен не столько напугал, сколько разозлил. Нашел Иова на гноище, тоже мне. На себя бы посмотрел, кур ощипанный! Она с досадой ткнула кулаком в подушку. Из-под подушки выкатился корешок. Керидвен обозлилась еще больше – теперь уже на себя. И сама хороша, дурища, взяла из чужих рук непонятно что – а потом удивляется, что снится всякая дрянь! От дурных снов, как же. Держи карман шире. Знала же, что у сестры Урсулы не все дома – а туда же.
Керидвен вспомнила монастырский госпиталь, и ее передернуло. То-то у Безымянного крышенька потекшая была. Посиди в таком месте тыщу лет, еще и не так двинешься… Ох, не быть ей монашкой, это точно.
Сквозь ставни уже сочилось серое утро. Керидвен вздохнула, и принялась одеваться. Выкинуть злосчастный пионовый корешок у нее все-таки рука не поднялась, она сунула его на полку, неловко задела локтем листки, засунутые сверху – по комнате разлетелись списки травника, которые, повинуясь обещанию, все носила ей потихоньку сестра Фиона. Керидвен со вздохом принялась собирать страницы. «Трава сия принадлежит Сатурну… настой ее очищает кожу, сводит веснушки, пятна, лишаи и морщины…» А, точно, ястребинка, вспомнила Керидвен. Это она откладывала рецепты, которые стоило попробовать, да закрутилась. Керидвен вгляделась в страницу. «Растение для вещих снов – ястребинка с тремя головками. Сорви ее в ночь Мессы Йоуна да положи под голову, когда тебе придет в голову увидеть вещий сон. Но берегись повторять сие часто, ибо это может вызвать головную боль». Керидвен заморгала. Чего-чего? Совершенно было не в духе Калпепера. Ниже почерком сестры Фионы на полях было подписано: «Ошибка переписчика, не бери в голову».
Вот именно! Керидвен сунула листок обратно на полку.
Но всю дорогу, как она бродила вокруг полей с корзинкой и садовыми ножницами, срезая длинные стебли, в голове так и крутилось – а о чем бы она спросила? Чем плохи монотонные занятия – что-нибудь в голову да залезет.
А чем хороши – в горе ли, в радости, а что-то да выйдет. Керидвен вернулась домой с добычей, и это ее даже немного развеселило. Осталось высушить, да настоять, да посмотреть, что выйдет. Главное, внутрь не хлебать, а то выйдет, как с пижмой в прошлый раз. Керидвен невольно хихикнула. Цветочные головки высились золотистой горкой – даже смотреть на них было радостно. Надо будет еще потом варенья из одуванчиков навертеть, вот что, подумала Керидвен. А куда я противень сунула? В сарае, небось, сушится…
Керидвен обтерла руки передником, вышла на крыльцо, толкнула дверь – и застыла, услышав голос.
– Это я ведь Этана убил.
Керидвен замерла на полушаге и мысленно обругала Блейза. Вот нашел где исповедальню устраивать! В собственный сарай не сунешься! По-хорошему, надо было бы развернуться и уйти, но любопытство пересилило. Финн сидел, сгорбившись, на краю бадьи с бельем, в темноте белели модненькие штиблеты, и блестели гвоздики на кобуре у него на боку. Блейз сидел рядом. Никто ее не заметил. Керидвен прижалась к стене и затаила дыхание.
– У нас ведь как… Рудничные работают, а мы их охраняем. Серебро ведь нечисти не по нраву, коснуться его она не может – а вот неприятности чинить – только так. Плавку попортить, искру в глаз отбить… шахту завалить… это они только так. Освящай не освящай, толку… Оттого стрелки и нужны. А стрелком быть того… страшно… и тонут наши часто, поэтому у нас и стрелять учат всех, девчонок даже. А то ведь некому. Самые хорошие стрелки – из мелких, которые вообще еще страха не знают, кому это так, игрушки. Но такое прокатывает раз, два… а подежуришь раз, подежуришь два… и у нечисти лицо начинает появляться. Вот тогда… – голос у Финна упал до шепота, – вот тогда совсем нехорошо. У нас и спрашивать не спрашивают никогда, кого ты видел. Нельзя такое спрашивать. И про других такое лучше не знать совсем. Отец Джозеф все твердил, что надо исповедаться, тогда попустит, а как исповедуешься, когда знаешь, что он все отцу расскажет. У нас и пьют все, как лошади, от полнолуния до полнолуния, потому что вроде как кажется, что все свои. Смеются, шуткуют там… Вроде как не один. Вроде как вместе.
Финн отхлебнул что-то из кружки, которую держал в руке – запахло настойкой – и продолжил.
– В дозоре-то все наоборот. В дозор только поодиночке ходят, и правильно, только так и надо. А то ведь… как эта дрянь из болота полезет, она ведь как дрянь и не выглядит. Всегда как кто-то… – голос у Финна сорвался. Блейз погладил его по плечу. – Всегда как кто-то из людей. Живых, мертвых…
Финн поднял голову:
– Я всегда видел Этана. Всегда. И стрелял. Всегда. Вот и в тот раз… тоже. А потом он домой не пришел. Стали его искать… ну и вот, нашли. Хижину его обнаружили. Этан, он умный был, все над книжками корпел, отец еще радовался, как у него со счетами да со всем ловко выходило. А тут нашли… заклинания какие-то, чертежи… Отец взъярился, отпевать его запретил. Тело хотел в болото бросить, маманя ему в ноги кинулась… ну, похоронили все-таки, но за оградой. Отец Джозеф проповедь сказал про сделки с дьяволом. Отец хотел меня наследником назначить, а я не могу. Я ведь это всегда и видел – как Этан выходит из болота, да давай глумиться. И дежурить со стрелками тоже не могу. Тоже вижу опять, что выходит, дыра во лбу эта, и не глумится уже, а только рот открывает, будто что сказать хочет…
Финн замолчал, стиснув стакан двумя руками. Блейз подался вперед, журча что-то утешительное. Керидвен развернулась и на цыпочках ушла.
Уже разделавшись со всеми делами, устроившись на ночь, убрав волосы под ночной чепец, сунув нагретый кирпич в изножье, Керидвен села. Потянулась к прикроватному столику и взяла с него ястребинку – простой желтый цветок, похожий на одуванчик. Сорняк сорняком, такой в сад занесет – не навыпалываешься. Тоже мне, магия.
Керидвен хмыкнула и сунула цветок под подушку. Закинула руки за голову и уставилась в потолок. Не может такого быть, чтоб такое работало. А было бы здорово, конечно, чтоб раз – и все ответы скопом. И чего бы ты хотела знать, Керри? Оклемается ли преподобный? Зачем жить на свете? Высаживать еще раз рассаду или погодить?
Правду сказать, больше всего ей хотелось взять кого-нибудь за воротник и завопить – какого черта?! Какого черта оно все так устроено?! Но вряд ли на это мог бы ответить и самый волшебный цветок на свете. Даже Иов не докричался, куда уж ей.
Она закрыла глаза и попыталась представить себе тот самый остров из теплого черного камня. Будто она стоит, опираясь босыми ногами на черный камень, будто опускается, чтобы провести ладонью по шершавой поверхности.
Будто от ее прикосновения земля начинает дрожать, камень трескается, осыпается крошевом, и из гранита выступает знакомое лицо, изваянное из камня, и слепые каменные зрачки поворачиваются, и тяжелая, шершавая каменная ладонь поднимается из скалы, и ложится ей на плечо, и каменные губы трескаются в усмешке.
Это сон, спросила Керидвен.
Безымянный засмеялся:
– А ты как думаешь?
– Кому сон, а кому и нет, – сказала Керидвен.
Безымянный засмеялся. Манера была совершенно эльфиновская. Сам он тоже был очень похож на Эльфина – если бы того кто-то не очень аккуратно вылепил его из глины. Или макнул в болото по самую макушку и оставил обсыхать. Беззвучный эльфиновский смех в его исполнении больше походил на уханье. С плеч и груди от этого осыпались глиняные чешуйки, и подсверкивали красным углы рта, как заслонка у печи. А глаз не было – ни обычных, ни летающих вокруг, просто две дыры, как просверленные сверлом. На голема он был похож, вот на кого, мелькнуло у Керидвен.
Безымянный по-обезьяньи уперся ладонями в землю и сдвинул себя в сидячее положение. Камень под ним смялся, как глина, принимая нужную форму. Вот это было жутко – Керидвен вдруг поняла, что Безымянный и скала, на которой она стоит – одно целое. Это сон, напомнила она себе.
Безымянный наклонил голову к плечу, явно наслаждаясь ее испугом.
– Итак, Керидвен-человек, – протянул он. – Чем обязан?
Ниже пояса тела у него не было, только цельный камень. И, кажется, спины тоже – будто скульптор бросил работу на середине. Но даже так он смотрел на нее сверху вниз. Все как в жизни. Керидвен вздернула подбородок.
– Я хочу знать, что это было.
– Ты сказала, что тебе не нужна моя помощь. И вот! – Безымянный раскинул в стороны длинные руки. – Я стал свободен!
Керидвен скрестила руки на груди.
– Непохоже.
Загрохотало, камень под ногами задрожал – Керидвен не сразу поняла, что это он смеется.
Вдруг ее дернуло и стиснуло, прижимая спиной к скале, твердая горячая ладонь уперлась ей в подбородок, задирая голову вверх. Керидвен охнула, втягивая в себя воздух.
Это не было неприятно и не было больно, но теперь она не могла пошевелиться и могла смотреть только вверх – туда, где в неизмеримо далекой дали, в сияющей бездне медленно поворачивалось в самом себе огнекрылое колесо, все больше, и больше дробясь на множество все новых, и новых, и новых деталей, выступая все выпуклей и ярче – лица, глаза, руки, крылья, стремительные, прекрасные, бесполые тела ангелов, складывающиеся в единый узор, в единую музыку движений, которые уходили водоворотом к невыразимо прекрасному, сияющему, смотреть на которое было невыносимо, и не смотреть тоже было невозможно. Это было как глядеть на солнце, только еще хуже.
– Хорошо смотреть? – спросил вкрадчивый голос у нее над самым ухом.
Керидвен только всхлипнула вместо ответа.
– А знаешь, что еще лучше? – спросил тот же голос. – Не смотреть.
Безымянный развернул ее – мелькнула прямо перед глазами раззявленная щель – и оттолкнул от себя. Керидвен осела на землю. Глаза слезились, перед глазами плыли разноцветные пятна. Керидвен заморгала.
Все вокруг после яркого света стало еще тусклее, сумерки загустели, как овсяный кисель. Керидвен перевела взгляд на Безымянного – он стал еще уродливей. Видимо, эта мысль отразилась у Керидвен на лице – Безымянный засмеялся.
– Я бы притворялся ангелом для тебя, дорогая. А для себя – нет.
– Я тебя об этом не просила, в общем-то, – буркнула Керидвен.
Безымянный подался вперед. Голос у него сделался не по-хорошему сладким. Захрустел песок.
– А хотела бы? Разве ты не за этим пришла, Керидвен-человек? Не затем, чтобы пожалеть? Попросить вернуться? Рассказать, что ангелом, светлым ангелом быть гораздо лучше? Не рассказать мне про спасение? Не рассказать, как ты меня любишь? Как меня все любят? Как меня все ждут? – с каждым вопросом голос у него становился все злее, и злее, и злее, скала кренилась все ниже, ниже, и ниже, Керидвен вдруг представила, как он брякается носом вниз и продолжает бубнить – и засмеялась.
Нет, все-таки «ангелический» Эльфин был куда страшнее.
Безымянный осекся.
Керидвен села, прислонившись спиной к скале, одернула юбку и обняла руками колени.
– Мне нравится это место.
Скала под ногами была теплая. Все остальное скрывал туман.
– Я тебя не звал, – пробурчал Безымянный.
Керидвен зевнула.
– Мой сон. Что хочу, то и вижу.
Проснулась она на удивление отдохнувшей. То ли ястребинка подействовала, то ли что, но у Керидвен как камень с души сняли. Хотя с чего бы? Отдыхать надо больше, вот что, думала Керидвен, намывая с утра банки для варенья. Да и вообще, утро вечера мудренее.
– Влюбилась, что ли? – спросил Джимми, проходя мимо. – Ходишь, улыбаешься…
– В кого бы это? – буркнула Керидвен.
Джимми выпятил грудь:
– Да хоть в меня!
– Тьфу на тебя! – Керидвен стегнула его полотенцем. Джимми цапнул с тарелки сливу, заржал и был таков.
Влюбишься тут, как же. Было бы в кого, ворчала Керидвен, вырезая из слив косточки, и замешивая варенье. Нет уж, хватит с меня.
– И нечего на меня так смотреть! – крикнула она деревянному Христу в гостиной, и ухнула в таз в два раза больше корицы, чем нужно.
Во дворе забухали шаги. Керидвен прислушалась. На крыльце переговаривались шепотом.
– Да зря все это…
– Не спросишь – не узнаешь. Ну или давай я спрошу.
– Да ладно, я сама.
Керидвен обтерла руки передником, выглянула и обнаружила Джимми и Ору. Ора, еще мрачнее, чем обычно, зыркнула на Керидвен исподлобья. Джимми ухмыльнулся в тридцать четыре зуба.
– Мы к Блейзу!
Керидвен пожала плечами.
– К Блейзу так к Блейзу. Он за грибами ушел, к вечеру будет.
Ора, услышав повод для отступления, немедленно развернулась на каблуках:
– Ну я пойду тогда.
Джимми поймал ее за локоть:
– Ненене, зачем пойду? Он скоро будет, зуб даю!
Поняяятно, подумала Керидвен. Джимми за спиной Оры сделал страшные глаза.
– Что случилось-то? – сказала Керидвен, стараясь не заржать.
– Посоветоваться нужно, – буркнула Ора.
– Ну, ждите тогда. Чай пить будете?
– Нет, – буркнула Ора.
– Ну, как знаете.
Когда Блейз вернулся, Керидвен сидела на крыльце, отскребала с блюдца пенки от варенья и прислушивалась к шушуканью из гостиной – Джимми вовсю обхаживал наследницу. На звук это очень походило на жужжание шмелей над полем – Джимми что-то ворковал, Ора что-то недовольно буркала, то и дело порываясь убежать. Какое счастье, что это не мои проблемы, подумала Керидвен и облизала ложку. Блейз бухнул ведро с грибами на ступеньку и вытер лоб.
– Привет, братичек. К тебе там гости.
– Да? – удивился Блейз. – Ну ладно.
Ора при виде Блейза, правда, не расслабилась, а только больше напряглась.
– Вы что-то спросить хотели? – подсказал ей Блейз.
Ора оглянулась на Джимми, сглотнула, побледнела еще больше – веснушек на лице выступило вдвое больше – и выпалила:
– Я хочу знать, чем занимался Этан!
Блейз посерьезнел:
– Этан? Ваш брат Этан?
Ваш убитый другим вашим братом при исполнении обязанностей на болотах брат Этан, мысленно добавила Керидвен.
Ора полезла за пазуху и вытащила оттуда толстый желтый конверт.
– Ваш… – она оглянулась на Джимми, – …друг говорит, что вы человек ученый. Может, разберетесь.
В конверте оказалось несколько листков, изрядно обугленных по углам.
– Отец все сжег. Чернокнижие, говорит, – хмуро пояснила Ора. – Это вот все, что осталось.
Блейз разложил листки на столе в гостиной и принялся их перебирать.
– А, это латынь… Только очень плохая… – Брови у него вдруг поползли вверх. – «Круг святого Колумкиля»… «Эту молитву ангел принес под престол святого Петра, когда все там страдали от дизентерии…» Керри! – вдруг позвал он.
– Чего? – крикнула Керидвен с кухни, делая вид, что она совершенно не подслушивала.
– Может, глянешь?
Почерк у Этана был совершенно не читаемый. Местами среди неровных строчек виднелись какие-то символы, больше похожие на каракули.
Керидвен вгляделась:
– А! Это ж из Торстена, от него толку чуть. «Возьми редис, спой над ним „Отче наш“, съешь редис и в этот день злые речи не повредят тебе».
– А вы откуда знаете? – насупилась Ора.
Керидвен начала понемногу раздражаться.
– Да в монастырской библиотеке есть. Не веришь мне – спроси у раймониток.
– В монастырской?.. – слабым голосом переспросила Ора. – То есть, это не колдовство?! Монашки же колдовством не занимаются, да?..
Керидвен замялась. За нравы раймониток в этом смысле она бы не поручилась. За сестру Урсулу так точно.
– Это шарлатанство, – твердым голосом сказал Блейз, усаживая Ору в кресло. – Но вашему брату неоткуда было знать, конечно…
Ора стиснула ладони так, что костяшки побелели.
– То есть… он не занимался черной магией?!
Блейз помедлил.
– Ваш брат был стрелок, верно? Я думаю, что он занимался тем, что искал другой способ вас защитить.
Ора стала еще бледнее:
– То есть, он не пытался заключить договор с фир болг? Не пытался управлять духами?
Блейз попытался взять ее за руку. Ора выдернула ладонь и отодвинулась. Блейз вздохнул.
– То есть, я думаю, что если бы даже он и пытался управлять ими такими методами, то у него ничего бы не вышло.
Ора поджала губы.
– Понятно.
Она встала, сгребла со стола листки и принялась засовывать их в конверт. Руки у нее дрожали. Джимми сунулся было ей помочь, но Ора кинула на него кинжальный взгляд. Сунула конверт за пазуху, и обернулась к Блейзу:
– Спасибо, святой отец.
Коротко, по-мужски поклонилась и вышла. Джимми развел руками, кинул на Блейза виноватый взгляд и кинулся за ней.
Блейз тяжело вздохнул. Керидвен хмыкнула.
– Похоже, легче ей не стало.
Камень был теплый. Туман вокруг был белый. Они возникли сами собой вокруг, стоило только Керидвен лечь и закрыть глаза. Это было очень приятно – как в детстве сбежать ото всех, и лежать на нагретом осколке скалы посреди озера, и знать, что никто, никто тебя тут не достанет, и что ничего, ничего не надо говорить, не надо делать.
Сверху раздался тихий смешок.
– Что, нравится?
Керидвен приоткрыла один глаз. Над ней на пятках сидел Безымянный. От смеха с его лица осыпалась глина. Керидвен смахнула каменную крошку с лица:
– Угу.
Безымянный захохотал, запрокинув лицо вверх – теперь уже в голос, и откинулся назад, подпираясь руками.
– Я обменял Атлантиду на это место. Ооо, золотую Атлантиду, с ее дворцами, с ее храмами, ее садами. Оооо, я сделал бы это снова! – Дыры на месте глаз у него заблестели, нехорошим красным отсветом, как уголь под горшком.
Керидвен села, провела рукой по волосам.
– Я думала, ты отправишься на Авалон.
Безымянный сморщил нос.
– Не видел я этого Авалона, и не хочу. Да и мне там не рады будут, это точно, – он захихикал. Звук был как от губной гармоники. Туман вокруг заколыхался.
– Не видел? – рассеянно переспросила Керидвен, прислушиваясь. Сквозь туманную завесу доносился то ли плеск, то ли какое-то бормотание.
Безымянный дернул ее за руку, разворачивая к себе. Они оказались на ногах, близко-близко. Безымянный впился в нее зрачками-буравчиками.
– Единый сделал из себя человека. Единый сделал ангела из мысли о человеке. Человек сделал Эльфина из своей мысли об ангеле… из своей мысли о боге. Эльфин сделал меня из себя, чтобы это прекратилось. – Он встряхнул Керидвен за плечи. Рот раскрывался и закрывался, как печная заслонка. – И это прекратилось! Я, я сделал это! Атлантиды не стало! – Он провел рукой по лицу. – Стал Авалон. И я сделал Эльфина из себя, чтоб он мог жить на Авалоне. А Эльфин связался с тобой, человек, и Эльфин сделал из себя ангела, чтобы стать только мыслью Единого о человеке. – Лицо его искривилось, по глине пошли трещины. Керидвен сделала шаг назад. – Но я, я не хочу этого! Я есть! Я существую!
От него дохнуло, как из печи – сухим, горячим ветром – и Керидвен поняла, что у нее изнутри в ответ поднимается такое же. Она сделала шаг вперед и притянула лицо к себе, заставляя посмотреть себе в глаза.
– Какого черта ты не сказал мне?!
Глина под руками начала осыпаться. Безымянный несколько раз хлопнул ртом, как печной заслонкой. Земля под ногами начала трескаться. Стопы резануло холодом, Керидвен охнула – из трещин поднималась ледяная вода. Шепот воды – или голосов – стал гуще. Кусок скалы пополз из-под ног прочь, Керидвен взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, Безымянный извернулся, прижимая ее к себе – и вдруг Керидвен увидела, что у него нет затылка и нет спины – такая же грудь, такое же лицо, только теперь уже улыбающееся, и четыре руки – будто две статуи распилили и склеили. Над ней нависла каменная маска – теперь уже совсем слепая и неподвижная, и все эти руки – четыре, или больше??? – перебирали ее волосы, одергивали сорочку, гладили по лицу, дергая светлые, блестящие нити, которые выходили у Керидвен из рук, из локтей, из ладоней, сплетая из них блестящую сетку, за которой терялось мраморное лицо, оставляя только свистящий по сторонам шепот: «Хорошо, хорошо, все будет хорошо, ни о чем не волнуйся, все будет хорошо обязательно…»
Керидвен заорала.
– Эльфин! Прекрати!
Эльфин, больше похожий на краба, на мгновение замер, наклонив голову к плечу. Длинные руки замерли в воздухе, перебирая пальцами.
– Безымянный! – рявкнула Кериден. – Как тебя! Хватит! – Она схватила струны в кулак и рванула вперед, как рыбак сетку.
Струны тренькнули, распрямляясь. Склоненная голова повернулась еще сильнее, и вдруг вся статуя завалилась вбок, переворачиваясь вокруг своей оси. Перед Керидвен опять возник Безымянный. Грудь у него тяжело вздымалась, глиняные кулаки упирались в землю.
Керидвен перевела дух. По крайней мере, с Безымянным можно было разговаривать.
– Какого черта тут происходит?!
Безымянный издал горький смешок и ткнулся лицом себе в колени.
– Смотри сама.
Керидвен осторожно поднялась и заглянула ему за спину. Там, приклеенный к Безымянному спиной, сидел на корточках Эльфин. Он сидел у самой кромки воды, из боков у него уходили длинные, многосуставчатые, изломанные в самых непонятных местах руки, он водил этими паучьими руками по глади воды, будто пытаясь что-то выловить. Керидвен вгляделась, и ахнула, зажимая себе рот рукой – в темной толще виднелись люди, стоящие толпой, с запрокинутыми вверх лицами, мужчины, женщины, дети, тянущие руки – и Эльфин все пытался, пытался зацепить кого-то, и каждый раз, когда костяные эльфиновские ладони сталкивались с теми, подводными, они растекались болотной мутью, Эльфин что-то взбулькивал, и все начиналось снова.
Кажется, он звал их по именам.
Кажется…
Керидвен отступила на шаг назад.
Она это уже видела – на Авалоне, в жутковатом Эльфиновском хранилище, посреди которого стоял расписной гроб с прекрасной кудрявой девушкой, нарисованной на крышке. Внутри были только кости, все, что от нее осталось, и от тебя что-нибудь останется, сказала белая Эйрмид, и засмеялась, но не может же быть… не может же быть так!
– Что… это?.. – с трудом выдавила Керидвен.
Безымянный с трудом повернул голову в ее сторону.
– Это? Память.
Он сидел, скорчившись, обняв колени. В темных трещинах под ним волновалась ледяная вода, то и дело выплескиваясь наверх.
Керидвен выдохнула.
– Значит… они не настоящие?!
Безымянный засмеялся.
– Ты об этом беспокоишься? – он потянулся, распрямляясь, вытягиваясь вверх, как тень от «волшебного фонаря», и за ним, сзади, в темноте, поднялись, вытягиваясь, растопыриваясь в разные стороны несчетные костяные руки, как крылья. Он обвел руками вокруг себя:
– Нет. Здесь никого нет.
Безымянный запрокинул голову вверх. Керидвен невольно повторила его жест. В бесконечном далеке наверху кружилось огненное ангельское колесо. Они стояли на крохотном пятачке посреди темной воды, а вокруг, лепеча тысячей голосов, плескалась темная вода, стеклянисто посверкивая в темноте.
Безымянный тряхнул головой, шагнул к Керидвен и взял ее за подбородок.
– И тебе не следует тут быть.
Да надо же!
Вместо того, чтоб отшатнуться, она приложила ладонь к его щеке. Безымянный замер.
– Это еще почему? – хмуро спросила Керидвен, не давая ему отвернуться.
Щека под рукой дрожала. В руке от этого гудело и отдавалось – как когда случайно ударишься самым локтем.
– Я не могу перестать делать то, ради чего создан. Перестать сохранять. Перестать пытаться сохранить. А тебе это не понравилось, – он опять засмеялся. – Так что не пойти бы тебе домой, Керидвен-человек.
Это выбесило Керидвен еще больше.
– А не перестать бы тебе указывать, что мне делать, мистер Как-там-тебя! – зашипела она.
Под ногами плескалось и гудело. С лица Безымянного осыпалась каменная крошка.
– Даа? – протянул он. – А что стало с «отстань от меня, мне нужна моя собственная жизнь»?
– Это и есть моя жизнь! – взорвалась Керидвен. – Меня задрало врать! Что тебя нет! Что мне плевать!
Глаза защипало от злых слез.
– Какое совпадение, – пробормотал Безымянный.
Руки у него были горячие и шершавые, как раскаленная глина. Керидвен будто прижало к печке.
– Ну что же, Керидвен-человек, – прошептал голос у нее над ухом. – Добро пожаловать в преисподнюю.
– Это преисподняя? Ад?
Они стояли на крохотном пятачке. Вокруг плескалась тёмная вода. Где-то далеко вверху переливалось огненное колесо. Эльфин прижимал её к себе.
Это было… это было не так уж плохо, и, уж во всяком случае, далеко не самое плохое, что с Керидвен случалось в жизни.
– Это изнанка. У всех решений есть оборотная сторона. И вот мы тут. – Эльфин говорил шёпотом, поверх её головы, Керидвен не видела его лица, только ощущала горячее дыхание над собой. – Та, на которой записано все, невидимое снаружи. Исподнее. – В голосе скользнула усмешка и пропала.
Он вдруг отстранился и заглянул ей в лицо.
– Керри, ты… Почему ты здесь? И почему… – голос дрогнул. – Почему ты не боишься?
Керидвен развернулась, оглядываясь. У ног плескалась тёмная вода. Небеса уходили вверх, бесконечно вверх. Эльфин стоял за спиной, вросший в каменное дно, как дерево из красной глины.
– Было бы страшнее, если бы этого ничего не было.
– Тогда, в самом начале… Я позавидовал твоему брату. Позавидовал тому, как ты пошла за ним – без колебаний, без сомнения, – он опять издал горький смешок. – Мне так хотелось быть на его месте. Чтобы ты пришла за мной, чтобы ты принадлежала только мне… И вот ты здесь. А я все равно не могу пошевелиться. Не могу уйти отсюда, потому что это место – и есть я. Ты понимаешь? Понимаешь?!
Мои выборы, моё прошлое – это и есть я. Я выбирал, я делал… Много такого, что ты не должна знать, не должна даже представлять такого, Керри, но это был я. Это были ошибки, но они были мои. Мои! У ангелов нет ничего своего, Керри. А я так не могу. Больше никогда так не смогу.
Я хотел бы так много дать тебе… Но у меня ничего нет.
У Керидвен свело горло.
– Да ладно, – выдавила она. – зато вид отсюда неплохой. Где ещё такое увидишь.
Эльфин засмеялся – впервые без горечи.
– Забегай иногда.
Керидвен кивнула.
У поцелуя был привкус красной глины, и именно с этим чувством она проснулась.
Просыпаться было странно – будто тело, ставшее легким до невесомости, вытолкнуло из воды, как рыбий пузырь. Керидвен открыла глаза и чихнула. За окном жарило вовсю.
Ох ты ж ничего себе я дрыхнуть, пробормотала она. Никогда за ней такое не водилось. Она попыталась сесть и нашарить на полу тапочки. Тело и правда было, как из-под воды – тяжелое, как если долго плавать и выйти потом на берег.
Керидвен порадовалась, что не держит живности. Дойку-кормежку так не пропустишь, передохнут все. А огород за утро не зарастет… Ну, не особо.
Она кое-как привела себя в порядок, натянула халат и пошлепала вниз, на кухню.
– Какого черта ее вообще понесло на эти болота?!
Керидвен вздрогнула.
– Кого – ее?
– Да Ору, кого еще! – Джимми, мрачно отковыривавший скорлупу с яйца, кинул на нее взгляд исподлобья и вернулся к своему занятию. Блейз, чистивший грибы – с утра, что ли, успел набрать? – поднял глаза от мусорного ведра.
– А, Керри, привет! Доброе утро… то есть, добрый день, наверное. Там картофельные лепешки остались, будешь?
– Угу, – Керидвен плеснула себе чаю – ухх, настоялся! – развернула одеяло, под которым пряталась тарелка с лепешками – надо же, еще теплые! – и села рядом с Джимми. – Так что там с Орой? – спросила она с набитым ртом.
Джимми с хлюпаньем отхлебнул из кружки.
– А я знаю? Она не говорит.
Блейз с сомнением поскреб грибную шляпку. Какая-то она попалась червивая.
– Может быть, – осторожно сказал он, – Ора с братом хочет поговорить.
– С Финном?
– С Этаном.
– Он же мертвый! – возмутился Джимми.
Блейз молча поднял на него ясный взгляд.
– И ты туда же?! – Джимми возмутился еще больше. – Тоже веришь, что он в полнолуние вылезает из болота? Серьезно?!
Блейз опустил глаза и принялся рассматривать грибную ножку.
– Нет, – подумав, сообщил он. – Я не могу сказать, что я точно в это верю.
Керидвен вздохнула и полезла в шкаф за сливовым вареньем.
– Может быть, это Этан. Или нечисть какая им прикидывается. Или это Оре что-то мерещится от нервов. – Она плюхнула себе варенья в розетку, облизала ложку и ткнула черенком в сторону Джимми. – Тебе-то что?
Джимми развернулся в ее сторону и смерил ее взглядом с головы до ног.
– Ревнуешь, что ли?
Керидвен брякнула ложку на стол, едва удержавшись, чтобы не заехать ему по лбу.
– Да при чем тут «ревнуешь»?! Она на этих болотах всю жизнь живет, ее так вырастили! Ну явишься ты к ней, скажешь – не ходи, Ора, на болота, нечего! И она такая – а, да, точно, как же я сама не догадалась! Джимми же наш Коллинз будет против!
– А ведь может сработать… – задумчиво проговорил Блейз.
Керидвен поперхнулась. У Джимми вытянулась физиономия.
– Думаешь? – с надеждой спросил он.
– Ну, это Керри у нас никого не слушает, – Блейз вытер ножик и принялся стаскивать фартук. – А ты, Керри, уж извини, пожалуйста, у нас такая одна.
Керидвен брякнула о стол кружкой.
– Да отстаньте вы от девки! Она вас что, просила?!
– Пока нет, – кротко сказал Блейз, вешая фартук на гвоздь в стене.
На дороге за изгородью завопил клаксон.
– А, – пробормотал Блейз. – Вот и они.
За рулем был Финн, рядом с ним, кусая губы, сидела Ора, все такая же мрачная. А на заднем сиденье возвышалась необъятная госпожа О’Рурк. Ветер трепал края черной вуали, в которую она куталась от дорожной пыли.
Финн выскочил и распахнул перед ней дверцу. Госпожа О’Рурк вышла из машины и застыла, как большая грозовая туча, которая думает, начинать ей метать молнии, или погодить.
Блейз подошел к ней и коротко поклонился.
– Вы хотите, чтоб я отслужил отпевание по вашему сыну, не так ли?
Госпожа О’Рурк прижала руку ко рту, содрогнувшись всем своим большим телом. Финн поддержал ее под локоть.
– Вы же можете упокоивать мертвых? – хмуро спросила Ора, глядя в сторону.
Блейз моргнул.
– Я – нет. А Господь может.
Керидвен едва-едва дождалась, пока О’Рурки не отбыли восвояси, и только тогда зажала Блейза в угол и принялась трясти.
– Ты серьезно?!
– Что серьезно?
– Мертвых собрался упокоивать?! Ты что, правда считаешь, что ты им там… по-латыни пропоешь и этого хватит?!
Она, наверное, даже сама не могла сказать, хочет она, чтоб это было правдой – или наоборот.
Блейз опять заморгал.
– Керри, ну… это же не магия. Но они же там сражались… все… за то, что им было важно. Как могли. Разве они не заслужили?..
– Да при чем тут «заслужили»! – Керидвен вцепилась себе в волосы. Руки у нее дрожали. – Никого нельзя спасти против его воли. Ни живых, ни мертвых, – она тряхнула Блейза за воротник. – Ни людей, ни… – у нее перехватило горло. – Ни остальных.
Блейз погрустнел.
– Я знаю. Но О’Рурки же попросили. Хотя бы для них я должен это сделать. Для живых. – Он вздохнул. – А там как пойдет.
Керидвен швыркнула носом и решительно вздернула подбородок.
– Одного я тебя не отпущу.
– Но…
– А вдруг это правда фир болг? Хочешь, чтоб было, как в тот раз?
– А что было в тот раз? – встрял любопытный Джимми. Оказывается, он подслушивал.
Блейз только вздохнул и махнул рукой.
– Да я же рассказывал…
У Джимми загорелись глаза:
– Фею видел? О, тогда я тоже с вами!
Блейз набычился.
– Это не игрушки.
– Разумеется, – Джимми тоже посерьезнел. – Я бы на твоем месте подумал вот о чем – будет ли старому О’Рурку выгодно, если пойдет слух, что пришлый священник упокоивает мертвых, из болот больше никто не вылезает, а, значит, их и охранять так не надо, и стрелки О’Рурковские не так уж и нужны. И не будет ли ему выгодней, если святошеньку черти на болотах скушают. Или он там сам утопнет, от большого энтузиазма.
У Блейза вытянулось лицо.
– Ну, Джимми, зря ты о нем так…
– Зря? – окрысился Джимми. – Мужик сына не пожалел, а тебя, значит, пожалеет?!
Блейз поджал губы и замолчал. Джимми хлопнул его по спине:
– Да не куксись так! Я мешать не буду, просто в сторонке с пушкой постою, на всякий случай. Или что, боишься, раз я в ваши песнопения не верю, не сработает?
Блейз всплеснул руками:
– Джимми, ну, сколько раз объяснять! Это же не магия!
Джимми захохотал.
«Чего хотят мертвые?»
«Того же, что и живые. Только теперь они уже не могут себе об этом лгать».
Эльфин был очень похож на человека, только на человека, наполовину вросшего спиной в камень. Керидвен сидела на земле, упираясь затылком ему в грудь, чувствуя, как ее обнимают каменные руки, горячо и безбольно, ощущая себя мошкой в янтаре.
Ничего нельзя сделать. Значит, ничего не нужно делать. Значит, можно не делать ничего.
Только чувствовать прикосновение, только слышать, как внизу стонет и плещется ледяная вода, как вверху поет огненное колесо, перебирает лепестками, поворачиваясь вокруг оси, исполинская роза, сложенная из ангельских крыльев.
Если это смерть, мелькнуло у Керидвен, то я не хочу ничего, кроме смерти. Никогда не хотела ничего, кроме смерти.
От этой мысли ей стало страшно. Потому что нельзя любить духов больше людей; и нельзя любить смерть больше жизни; и нельзя хотеть оставаться в преисподней, на изнанке, нельзя, нельзя, нельзя – и от каждого «нельзя» внутри разгоралось пламя, все горше и горше, все ярче и ярче, сплавляя ее с этим островом, с этим выбором, с этим сумеречным миром на обратной стороне жизни.
Она прижалась к Эльфину сильнее; каменные руки дрогнули, обнимая ее крепче.
Внизу плеснула вода.
«Кто-нибудь еще приходит сюда? Из твоих… бывших?»
«Они не мои. И они не приходят. Не могут прийти. Это же Аннуин, – он тихо засмеялся. – Здесь можно попасть только туда, где ты действительно хочешь оказаться».
«Я хочу быть здесь. Это значит, что я умерла?»
Она ощутила прикосновение губ к волосам.
«Нет. Совсем нет».
О'Рурковская сторожка на болотах была сложена из камня и больше всего походила на редут – с толстенными стенами и крошечными окошечками-бойницами, из которых, в случае чего, можно было бы отстреливаться. Караулить в ней предполагалось в одиночку – чтоб случайно друг друга не перестрелять, вместо нечисти. Блейз оглядел скудную обстановку – узкий топчан, приколоченный к стене, крохотную пузатую печку, пару ящиков со снедью и огромный металлический шкаф с боеприпасами – горестно покачал головой, распахнул тяжелую дверь и, подхватив единственную табуретку, стал выбираться наружу. Сейчас он пытался соорудить из нее какое-то подобие алтаря. Распятие они взяли из дома, свое собственное. Свечи – толстенную связку – принесла Ора. Скатерку Керидвен захватила с кухни.
Керидвен вздохнула, посмотрела на окрестные кочки, на тускло поблескивавшую между ними зеленую воду, и полезла за иголкой. Священническое облачение они позаимствовали у бывшего отца Джозефа, который был выше Блейза на две головы. Керидвен подрубила вечером подол, конечно, но явно недостаточно. Нехорошо было бы все угваздать.
Джимми немного поглумился – «А что, без балахона-то никак? Боженька не признает?» – но как-то без огонька. И как ты вы так живете, пробормотал он сквозь зубы и отправился натягивать бечевку по окрестным кустам. На бечевке трепыхались жестянки от консервных банок – чтоб было слышно, если кто из людей полезет. Финн взялся расставлять свечи по земле – «чтоб было видно, куда не заходить», пояснил он шепотом. Ора сидела на пороге и мрачно полировала ствол, кусая губы. Керидвен затянула узелок и откусила нитку.
– И что дальше? – спросила она.
Ора бросила на нее хмурый взгляд исподлобья.
– Дальше ждем.
Пасмурное солнце наконец-то закатилось и село. С болота тянуло стылой водой и осокой. Керидвен поплотнее завернулась в шаль. От сидения на холодном камне у нее все затекло. Из-за низкой тучи выкатилась луна – толстая и круглая, блестящая, как крышка от кастрюли.
– Ну что, скоро начинать-то? – вопросил Джимми, кажется, все ногти уже себе сглодавший от нетерпения.
Блейз озабоченно прищурился на луну.
– Да… наверное… – он поддернул длинноватые рукава.
Все встали.
– Из глубины бездны взываю к тебе, Господи… – начал Блейз, сам в белом облачении похожий на привидение.
Где-то позади и слева щелкнул затвор – это Ора взяла пистолет на изготовку. Чавкнула земля – Финн переступил с ноги на ногу. Керидвен ощутила, как у нее кружится голова. Опять начиналось. Керидвен мысленно выругалась и вцепилась себе ногтями в запястье, чтоб ничего не испортить.
Плавный речитатив молитвы, золотистый и металлический, как проволока, завивался бобовым стеблем и расползался от Блейза в разные стороны, растекаясь бледным кругом света. Сумерки разделились, как сыворотка со сметаной – став бледнее и жиже вокруг священника, внутри круга, гуще и темнее за его пределами.
Дохнул болотный ветер; свечи, расставленные кольцом, моргнули и погасли. В темноте захлюпало – Финн потянулся за спичками.
– Да стой ты спокойно! – зашипела на него Керидвен, обернулась и застыла – на границе света и тени стоял незнакомый человек.
Этан, поняла Керидвен.
Этан как Этан, такой же, как все О’Рурки – пониже Финна, повыше Оры, только почему-то в щегольском кашемировом плаще, совсем не подходившем к обстановке. Явно же не в нем он когда-то по болоту шастал?
Никаких следов тины на светлом кашемире не было, хоть он и стоял по колено в болоте. Нарядное какое привидение, подумать только, озадачилась Керидвен.
Полупрозрачный Этан морщил лоб и шевелил губами, пытаясь что-то сказать. Керидвен попыталась прочитать по губам, но лицо рябило и двоилось, как воздух над костром.
Финн выронил спичечный коробок.
– Этан! – выдохнул он. – Этан!
Этан подался вперед. Финн замахал руками:
– Этан! Этан!
Ну, слава тебе господи, подумала Керидвен. Не мне одной мерещится.
– Этан! Этан!
Этан сделал шаг вперед. Финн тоже – и прошел его насквозь, слепо загребая руками болотную воду.
Дух обернулся, пытаясь задержать брата, и рассеялся, как дым над костром от порыва ветра. Керидвен вдруг поняла, что не видит Блейза и не слышит – ни Блейза, ни Оры, ни Джимми, ни звезд и луны в небе наверху. Будто кто-то опрокинул чернильницу.
Воздух тек вокруг, влажный и густой, тянулся прядями, как водоросли, и сквозь него ничего не было слышно – только плеск воды и лепетание Финна.
– Этан… Этан… – бормотал Финн, все глубже и глубже заходя в темную воду. – Я знаю, что так нечестно, Этан… Погоди… Погоди… Я все исправлю, Этан…
– Куда?! – Керидвен рванулась схватить его – и чуть не упала сама. Ладонь прошла насквозь. Керидвен замахала руками, пытаясь восстановить равновесие, и вдруг уткнулась спиной во что-то твердое и горячее.
Эльфин.
Керидвен судорожно вздохнула. Голова кружилась. На мгновение все смешалось перед глазами, будто встряхнули калейдоскоп – Блейз в круге света, подсвеченный изнутри, будто вырезанный из бумаги; тени вокруг него; Джимми и Ора; Этан; Финн; она сама… Эльфин.
Все они были в одном месте, в одном времени, одновременно – но невозможно было удержать во внимании всех разом. Керидвен зажмурилась.
Пришло чувство теплоты и тяжести, рук, замкнутых кольцом.
Это Эльфин возник за ее спиной, прижимая ее к груди.
– Ты пришел? – спросила она отчего-то шепотом.
– Нет, – раздался усмешливый шепот над самым ухом. – Это ты частью себя всегда здесь.
– А… а остальные?..
– Как пойдет, – хихикнул он.
Керидвен подняла глаза и увидела Финна, слепо водившего ладонями по воде, будто пытаясь что-то зачерпнуть.
– Этан… – бормотал Финн. – Это я должен был умереть, Этан… погоди, я все исправлю… погоди…
– Его там нет, – пробормотала Керидвен. – Финн! – заорала она в голос. – Его там нет!
Финн даже не обернулся.
– Он тебя не услышит, – сказал Эльфин. Керидвен ощутила его подбородок у себя на макушке.
– Он же утонет!
– Утопится, ты хочешь сказать. Ага.
Керидвен затошнило.
– Сделай что-нибудь!
Эльфин захихикал.
– Ну, если ты так просишь, дорогая…
Сердце у Керидвен стукнуло – Безымянный! – но, прежде, чем она успела что-то сказать, успела даже подумать, мимо скользнула тень, и длинная, красно-коричневая рука, будто выделенная из глины, толкнула Финна в спину.
Финн рухнул навзничь. Над головой у Керидвен поплыл беззвучный смех – не как звук, как ледяная, тошнотворная дрожь, пробирающая до самого нутра, от которой будто мясо отслаивалось с костей. Безымянный – нагая, бесформенная тень – сидел на кочке и смеялся, топя человека в трясине.
Финн слабо затрепыхался. Изо рта у него вырвался пузырь воздуха. Безымянный ослабил хватку. Финн, мокрый и дрожащий, вынырнул наружу, хватая воздух ртом. Безымянный наклонился к нему, скалясь во все зубы:
– Хочешь справедливости? Хочешь?!
Финн что-то булькнул, Безымянный вцепился ему в волосы и макнул в болото обратно.
Керидвен дернулась, но невидимые руки держали крепко. В тёмной воде, у самой поверхности под ее ногами, Финн трепыхался, как попавшаяся на крючок рыба.
Безымянный выпустил его и захохотал:
– Что, не хочешь? – подцепил Финна за ворот ногтем и без усилия выбросил на берег, как рыбешку. Финн захрипел, пытаясь вдохнуть.
Эльфин потрепал его по щеке:
– Трусишка!
Финн поднатужился и плюнул в Эльфина болотной водой. Плевок упал Финну на грудь и растекся черным. Эльфин перекатился на пятки, запрокинул голову и захохотал во весь голос. Радостно обернулся к Керидвен; в темноте блеснули белые зубы.
– Простой фокус. Всегда работает!
Он легко вскочил на ноги; глиняное лицо оказалось близко-близко.
– Почти всегда. С тобой бы не сработало, моя дорогая. Мы с тобой совсем из другого теста, не так ли? Если уж идти – то идти до самого конца, верно? Казнить себя – так казнить. Разве это не будет честно? Разве это не будет справедливо? – усмешка блеснула в темноте, как нож.
– Тьфу на тебя!
Керидвен отшатнулась, запнулась о что-то в темноте и с размаху плюхнулась на землю.
Все кости заныли от сотрясения, но зато мир встряхнулся и встал на место.
Сверху висела круглая луна, толстая и белая. Сбоку кто-то с присвистом дышал – Керидвен повернула голову и обнаружила валяющегося на земле Финна, мокрого и грязного, но вполне живого.
– Избавь меня от пролитой крови, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду твою, – тем же ровным голосом читал смутно белеющий в темноте Блейз.
– Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою: ибо жертвы Ты не желаешь, – я дал бы ее; ко всесожжению не благоволишь…
– Аминь, – внятно сказал Финн.
– А я так думаю, газ у вас какой-то на этом болоте выделяется, – сказал Джимми. – Типа эфира какого-нибудь. Вот вас и таращит всех, кого куда.
Керидвен хмыкнула. Ора прошипела что-то неразборчивое. Финн, завернутый по самый нос в одеяло, не отреагировал никак.
Блейз, разжигавший огонь в печурке, захлопнул дверцу и поднял глаза на приятеля.
– Ты, значит, ничего не видел?
– А что тут видеть?! – завелся Джимми. – Одна встала и стоит столбом, другой вдруг наземь брякнулся и пытается в луже утопиться… третья в белый свет давай палить как в копеечку, а мне куда, разорваться?!
Губа у него была разбита и все лицо расцарапано. И как его угораздило, подумала Керидвен. Кажется, она что-то пропустила.
– Палить? – рассеянно спросил Блейз.
Джимми упер руки в бока:
– Ты еще скажи, что не слышал ничего?!
– Извините, – хриплым голосом сказала Ора. – Я зашью.
– Ой, – Блейз поднял руку, обнаружил в широком рукаве сквозную дыру от пули и часто-часто заморгал.
Ора покраснела и вжала голову в плечи.
– Да ты не обижайся, она не в тебя, – быстро встрял Джимми. – Случайно вышло.
Блейз повел в его сторону зрачками, присел рядом с Орой на топчан и взял ее за руку. Ора сжалась еще больше.
– Ора, вы… извините… вы в меня стреляли?.. В смысле, в меня как в меня, лично?.. Или вам показался кто-то?
– Показался, – хрипло буркнула Ора.
– А кто?
Ора уставилась на свои ботинки и намертво замолчала. Блейз вздохнул и обвел всех глазами.
– Мне кажется, нам стоит сверить, кто что видел. Так будет легче разобраться. Что было наваждение, что нет.
Ответом ему было гробовое молчание.
Блейз вздохнул, выпрямился и сцепил пальцы на колене.
– Ну, я тогда начну, пожалуй… Я видел Этана. И еще… нескольких, – он наморщил лоб. – Темно было, я не очень разобрал. Такой среднего роста, со шрамом на губе – Рис Конрой, кажется. Женщина в чепце – Шейла О’Коннел, у нее на вороте была кроличья лапка, это я по рассказам вспомнил. И еще Лиам, он все твердил – попомните Лиама, попомните меня!
– Папашин прадед это – буркнул из-под одеяла Финн.
– Странно, – пробормотал Блейз. – Его же вроде бы нормально похоронили? Я сам могилу видел… – он задумался.
– Я тоже Этана видела, – сказала Керидвен.
– И я, – буркнул Финн.
– В плаще таком, модненьком, – Керидвен показала руками.
– Да! – обрадовался Блейз.
– Нет! – возмутился Финн.
Все запереглядывались.
– Во, – торжествующе подвел итог Джимми, – и я говорю – всем свое мерещится!
Он выудил из-за пазухи записную книжицу и карандаш, распахнул дверь от печки, чтоб было поярче, и принялся графить лист.
– Давайте сличать показания, что ли.
Джимми не видел никого.
Риса, Шейлу и Лиама видел только Блейз.
Этана, как оказалось, видели трое – Блейз, Керидвен и Финн. У Блейза Этан был обычный – «человек как человек», одежды Блейз не запомнил – «не до того было». У Керидвен Этан был полупрозрачный и нарядный – угу, он так по праздникам всегда ходил, подтвердила Ора. Да ладно, все ваши так ходят, встрял Джимми.
– Я тоже Этана видел, – буркнул Финн. – И еще там… разное.
Керидвен прикусила губу.
– Разное – это что? – поинтересовался Джимми.
Финн содрал с головы одеяло и принялся его сворачивать.
– Ад видел. Страшно. – Он развернулся к Блейзу. – Вообще не дело, что тут творится. Заканчивать это надо, святой отец.
Блейз вздохнул:
– Легко сказать… – он потер бровь. – Я, конечно, тоже ошибся. Я с «De Profundus» начал, ее всегда за упокой читают, а она же про милосердие… а оказалось, что они все хотят не милосердия, а справедливости… того, что считают справедливостью… и обиделись на меня, кажется… – Блейз просветлел лицом. – Но зато они меня слышат! И даже вроде бы разговаривают! Это уже что-то! – И тут же погрустнел. – Одной службы мало, конечно. Часовню бы тут построить… Ну или даже прямо тут можно, только крест поставить… и освятить нормально…
– Я поговорю с отцом, – решительно сказал Финн.
– Поговоришь?! – Ора вскинулась и зашипела, как кошка. – Не о чем тут разговаривать! Этан вон говорил и договорился! Так ему и надо!
Финн тоже вскочил на ноги:
– Не болтай, о чем не знаешь, дууура!
– А ты, значит, знаешь?! Сопля зеленая! Сдохнуть боишься, вот и все!
– А и боюсь! Я хоть умереть боюсь, а ты жить боишься!
Ора заверещала, подпрыгнула и вцепилась Финну в волосы.
– Ти-ха! – гаркнул Джимми, вклиниваясь между ними и прижимая Ору к стенке.
– Трус сопливый! – не унималась Ора, пытаясь все-таки из-за Джимми лягнуть Финна в колено. – Хочешь, чтобы мы пост бросили, пост бросили, да?! Всегда О’Рурки стояли намертво, а ты все бросить, бросить хочешь?! И ради кого?! Чтоб тебе в аду гореть!
– Дуура! – взревел Финн, и вдруг обмяк и осел на топчан, закрыв лицо руками. Блейз и Керидвен, висевшие у него на локтях, едва успели его подхватить. – А я такое видел, такое… – всхлипнул он. – Никто такого не заслуживает, никто, – выговорил он горестным шепотом. – Пока ты живой, ты еще хоть что-то сделать можешь. А потом… потом все. – Финн замотал головой и поднял измученные глаза на Блейза. – Я, наверное, в ад попаду, святой отец. Я… дьявола видел.
Ну так уж и дьявола, чуть не выпалила Керидвен, но вовремя прикусила язык. Карательно-воспитательные эльфиновские методы, кажется, стремительно давали результаты.
Блейз замахал на Финна руками:
– Даже не думайте такое говорить! Ни про кого нельзя сказать, что он окончательно погиб, ни про кого!
Ора зло блеснула глазами из угла:
– А отец Джозеф другое говорил!
Джимми картинно застонал и ткнулся головой в стену.
– Чокнутые. Вы все тут чокнутые!
– А ты вообще молчи! – огрызнулась Ора. – Ходит тут… думаешь, городской-красивый, я в тебя стрелять не буду?! В Финна стреляла, в Этана стреляла, а в тебя не буду?!
– Э?… – опешил Джимми.
Ора осеклась.
– Любовь зла, – подвела итог Керидвен.
– Да какая любовь! – взорвалась Ора. – Под кустами целоваться – это никакая не любовь! Это вы вон с Финном себе всякую любовь можете позволить! Штаны натянул и дальше побежал, что делал, то и делай! А мне потом куда?! Сиди дома, горшки таскай туда-сюда? Как маменька, десять детей, четыре мертвых?! Чтоб у меня даже имени своего не было, была Ора, а стала миссис какая-то там?! Да я лучше сама на этих болотах сдохну, хоть своей смертью, под своим именем! – она хлопнула дверью и выскочила наружу.
Джимми ошарашенно проводил ее глазами:
– Да мы только всего поцеловались-то пару раз… Да я к ней не подкатывал даже толком, ну!
– Да верю я, – устало сказал Финн. – Это ж совсем глаз надо не иметь, к Оре подкатывать.
– Много ты понимаешь, – внезапно оскорбился Джимми.
Керидвен хмыкнула.
– Зато теперь мы знаем, что из болота действительно лезет нечисть.
– И тащит невинных девиц замуж, – пробормотал Блейз.
Керидвен резко обернулась – но нет, кажется, он ни на что не намекал.
– Пойду я ее поищу, – сказала она. – А вы сидите тут, а то еще что намерещится.
Ору она нашла по всхлипыванию. Луна уже закатилась; у девицы, аллилуйя, хватило ума не ломиться напролом по болоту – так что Ора просто сидела на камне, заливаясь злыми слезами в темноте.
Керидвен подошла и встала рядом. Ора шмыгнула носом и отвернулась.
– Ты правда, что ли, инкуба видела? – хмуро спросила Керидвен.
– Да какой инкуб… – Ора утерлась рукавом. – Все как всегда. Приходит кто-то… кого знаешь. Говорит гадости, так, чтоб достать, – она сплюнула. – Вроде и привычное уже, а тут развезло. Вроде и знаешь все про себя, а все равно каждый раз, как в первый. – Ора вздохнула. – Ну, хоть теперь отлезет от меня. Все на душе спокойней. Не хватало еще чужих в это дело впутывать.
Керидвен села на камень рядом и расправила юбку на коленях.
– Ты-то сама чего хочешь?
Ора вздохнула, выкручивая травинку под ногами.
– Чтоб помирать было не слишком стыдно. Наверное.
– А потом?
– Что «потом»? – опешила Ора.
– Ну, вот ты померла. Никому больше ничего не должна. А дальше что? Аннуин такое место… что захочешь, то и получишь.
– Аннуин? – по голосу было слышно, как Ора нахмурилась. Керидвен мысленно выругалась, но отступать было некуда.
– Мир духов, где до Страшного Суда все. Там только истинные желания работают. Почему и Этан ходит… что-то хотел, да не успел. И фир болг ходят. Знаешь, откуда инкуб берется? Это ангел-хранитель, только падший. Полюбил человека, да не сохранил. Вот с тех пор и ходит, и ищет, а все не то. Так что лучше успевай, пока жива, а то потом хуже будет. – Керидвен поднялась и одернула юбку. – И на холодном не сиди, нутро застудишь.
Серое промозглое утро все встретили с облегчением. Выбраться обратно всем удалось без приключений – разве что Джимми запнулся о развешанные им же самим прошлым вечером жестянки, и долго ругался, на чем свет стоит – кажется, просто, чтоб отвести душу. Ора все так же молчала. Даже Блейз, всю ночь читавший розарий, казался каким-то бледным. Один Финн выглядел целеустремленно. Керидвен задумалась, надолго ли его хватит, провалилась ногой в лужу, и порадовалась, что у нее хватило ума перед всей этой затеей смазать башмаки жиром с сажей. В конце концов, они выбрались на дорогу.
– Ну не, – сказал вдруг Джимми. – Так жить – я б тоже на весь свет обиделся. Неправильная какая-то у вас религия. Вон, у хай-бразильцев, кто в бою погиб, тех сразу в небесные кущи отправляют. С красотками.