Около полудня ненадолго показалось солнце. Уже которую неделю не было такого чуда – с самого начала октября погода стояла пасмурная и дождливая. Теперь наконец солнце выглянуло из-за туч, увы, всего минут на десять, поднялся ветер, узенький просвет заволокло, и солнце исчезло. Повалил мокрый снег.
В избе Карела Собачника прямо на полу лежал молодой мужик и, корчась от жуткой боли, стонал в голос. Вокруг суетились бабы с окрестных хуторов, голубили страдальца, старались унять дрожь в его сведённых болью членах. Сам Карел Собачник, уставясь на своего батрака, озабоченно попыхивал трубкой. Это именно его батрак Ян ужом извивался на полу.
– Сгубили! Единственного батрака моего на мызе сгубили! – в сердцах сказал он.
– Ты что, на спине лежать совсем не можешь? – спросила одна баба страдальца.
– Не могу! – процедил сквозь зубы Ян и заскулил от боли. – Ужас до чего плохо... Будто кто на части рвёт... Неужто смертный час настал? Ой-ой-ой, я же совсем молодой ещё!
– Не бойся, не помрёшь! – успокоил его Карел. – Уже послали за гуменщиком, вот-вот будет!
– Ай-ай-ай! – вопил батрак и колотил кулаками об пол. – Чёртова мыза! Чёрт бы ее побрал! Чума на всех на них, свиней эдаких!
Бабы отводили взгляд: глаза б не видели, как созданный по образу и подобию Божию человек такие муки терпит. Даже пёс и тот почесался и вышел во двор, под дождь. Правда, какое ему дело до бедного страдальца, тварь неразумная живёт своей жизнью.
– Опять мызе жертва понадобилась, – пробормотала в углу хромая соседская бабуля, которая тоже приковыляла на место. Несмотря на утешения хозяина, безносая, казалось, уже совсем близко, небось, уже рассупонивается в сенях.
– Ну, где же болящий? – раздался в дверях чей-то голос. Однако это была не безносая, а долгожданный гуменщик – мужик сильно в годах, но ещё бодрый, с посохом в руке. Он вошёл в избу и при виде батрака покачал головой.
– И где же это его... – спросил он.
– На мызе, где ж ещё! – отвечал Карел Собачник. – На мызе! Чтоб ей пусто было! Будь она проклята!
– Зачем обжираться так... – отозвался гуменщик. – Меру надо знать, а не лопать от пуза. Видал я, что вы в барской кладовой вытворяете. Набрасываетесь на еду, словно век во рту маковой росинки не бывало! Ну, чего ты, дурья башка, там нажрался?
– Господи, господи Боже мой! – стонал на полу батрак. – Кто его знает, как эти барские кушанья называются. Ну, колбасы поел, ветчины и ещё какого-то восточного лакомства, розами пахнет. Я такого прежде и не пробовал – белое, как сало, и мягкое! Этого я больше всего съел.
– Розами пахнет? – переспросил гуменщик. – Ну что же ты его сразу лопать-то принялся! Разве ты летом цветами питаешься? Ты же не корова!
– Ох, оно такое... – застонал батрак и обеими руками обхватил вздувшийся живот.
– Вот теперь поделом бы тебе на тот свет отправиться с этим лакомством! – сказал гуменщик. – Мыло это твое восточное лакомство. Господа им моются, оно в пищу не годится! Одна отрава! А ты, небось, и дерьмо готов сожрать, лишь бы на даровщинку!
– Чего ж они его в кладовке держат, раз оно несъедобное? – заохал батрак.
– Они своё добро могут держать, где им заблагорассудится, это их мыза, их кладовая, а ты что ни попадя трескать горазд! Ну и дурак! Поделом бы безносая тебя сей же час прибрала. Избавились бы от отребья.
– Не говори так! – одёрнул его Карел Собачник. – Где мне на зиму глядя нового батрака взять, если этот ноги протянет. Ты ведь знаешь, сам я еле живой, лихоманка одолевает, иной день и с постели не встать, только и думаешь, как бы укутаться потеплее. Кто в моём хозяйстве работы справит, если Ян под Рождество окочурится? Будь человеком, Сандер, скажи, что с батраком делать? Может, кровь ему пустить?
– Ничего ему пускать не надо, у него теперь вместо крови мыльный раствор, на всю избу пена будет, – отвечал гуменщик. – Не беспокойся, не помрёт он. Дайте ему чего-нибудь рвотного и слабительного, чтоб его прочистило хорошенько, и гони на работу. Нечего ему здесь валяться. Дурная голова безделью не оправдание. Пусть пропотеет как следует, чтоб всё мыло вышло, несколько суббот может в баню не ходить! Сэкономишь на пару.
И бросив на страдальца ещё один презрительный взгляд, гуменщик направил свои стопы домой. На дворе было сыро и мерзко. Ветер швырял в лицо какую-то мокрядь. Однако гуменщику такая погода не в новинку, он только поморщился и продолжил путь. Какая-то нечисть перебежала ему дорогу, спряталась за деревом и, выпучив глаза, уставилась на гуменщика. Тот перекрестил её и пробормотал привычно:
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа!
Нечисть зашипела и исчезла, оставив после себя зловоние.
* * *
Когда гуменщик воротился домой, старый домовик Ёзеп предложил ему горячей похлебки и поинтересовался:
– Ну что там с батраком стряслось? Небось, кошмары замучили?
– Да какие кошмары у такой твари! – махнул рукой гуменщик. – Старая история – наведался в барскую кладовую полакомиться и навернул чего не следует. Этот болван мыла нажрался!
–Э-хе-хе! – беззубо осклабился старый домовик. – Совсем люди сдурели! Видал я, что они, случается, вытворяют! Я тут недавно отправился в поместье за пшеничной мукой для тебя, а там семейство из соседней деревни. Отец, мать и шестеро ребят. Так они свечи ели. Отец сидит на бочке с ножом в руке и режет восковые свечи, словно хлеб, – по очереди каждому изрядный кусок. Думал сказать им: люди добрые, кто же это свечами закусывает! Бросьте, кишки забьются. Да разве кто домовика послушает? Забрал я свою муку и был таков. А потом слух прошёл, что все они померли через эти свечи. Неплохо безносая поживилась! Нет у людей ума! Я всегда говорю: не лезь, коли дела не знаешь! Смастери себе домовика, и пусть он тебе подсобляет. Домовик дрянь в дом не притащит! Да только люди не верят, думают, мало ли какое добро домовик не догадается прихватить, сами отправляются за добычей. Дурость это!
– Ну отчего же, можно и самому! – отозвался гуменщик. – Меру только надо знать. Я и сам бывало... скорее из интересу, но я беру немножко молочка, малость каши, горстку муки пшеничной... Изредка щепоть доброго барского табаку. А иные так прямо с большим корытом отправляются! Давно ли то было, когда Имби с Эрни разворотили стену своей избы – возвращались с целым корытом добра. Потом через эту дыру их и дождём заливало, и снегом заметало, оба так занедужили, что хоть плачь. Старые люди, и куда им столько всего?
– Да что про них говорить, эти и хвою из муравейника готовы утащить! – махнул рукой домовик Ёзеп. – Они ведь только и делают, что по чужим амбарам шастают. Вот и к тебе на днях наведывались.
– Вот как! Но у меня же и взять нечего!
– То-то и оно. По всем углам шуровали, в конце концов принялись дверь с петель срывать. Тут уж я выскочил да надавал им затрещин. Вмиг скрылись.
Гуменщик рассмеялся и вышел на крыльцо покурить трубку. Кто-то с мешком в руках шел мимо гумна, поздоровался с Сандером. Гуменщик узнал Ханса – кубьяса, молодого худосочного мужика, доброго своего приятеля. Ханс подошёл, протянул руку.
– Куда это ты? – спросил гуменщик для начала разговора. – В такую собачью погоду?
– На мызу. Дело там у меня.
– Ого! И что же это за дело?
– Э-хе-хе, – рассмеялся Ханс. – Долгая история. Удачный денёк у меня нынче выдался. Ну, слушай! Утром вызывает барон к себе меня да амбарщика и спрашивает, почему, мол, в амбаре зерна так мало. Зерна там, ясное дело, всего ничего, я и сам видал, как там, бывало, по десять домовиков орудуют, удивительно, что ещё всё подчистую не разворовали. Ну, Оскар барону объясняет, мол, это мыши, особенные такие здоровенные мыши, эстонской породы, этой осенью расплодилось их незнамо сколько, и очень они прожорливые. Пробираются с поля в амбары и жрут всё подряд. Барон рассердился и спрашивает, неужели нет никакого средства от мышей. Вот тут-то меня и осенило, говорю: как так нет – пусть барин даст мне деньжат, и я куплю ему кота! Оскар-амбарщик аж побледнел – до того ему обидно стало, что не ему такая мысль в голову пришла, он ведь у нас первый жулик и обманщик. А барон обрадовался, дал мне серебряных монет и велел сегодня же вечером доставить в амбар кота. Теперь вот и несу его. То-то барин обрадуется!
– Где ж ты кота раздобыл? – спросил гуменщик.
– У Эллы-знахарки отловил! Их там тьма, – объяснил Ханс. – Нынче и впрямь славный денёк – ни за что ни про что полная горсть серебра! Оскар-амбарщик с досады прямиком в корчму направился. А у тебя что новенького?
Гуменщик рассказал про батрака Яна и про то, как тот объелся мыла. Ханс презрительно поморщился.
– Это наша, эстонцев, беда, что дурачья много. Такие только весь народ позорят, – сказал он. – Дурная голова – это последнее дело. Воруй себе на здоровье, да знай меру. Я вот смотрю на этого Оскара-амбарщика – просто диву даюсь его жадности.
Они распрощались, и кубьяс направился в поместье, держа в руках мешок с мяукающим котом.
Недолгий день был уже на исходе, сумерки не заставили себя ждать и окутали всё вокруг. Ни звёзд, ни даже луны видно не было, только редкие огнехвостые домовики проносились по небосводу с торбами наворованного добра. Порой кто-то взвизгивал и гас – это означало, что хозяин застал вора и трижды ударил левой пяткой о землю, от чего домовик хлопнулся наземь.
Всегда надо быть начеку, иначе растащат всё твое добро, только обитатели белеющего в стороне поместья настолько глупы, что не умеют оберегаться от домовиков да несытей, вот их и грабят нещадно. Однако они закупают в Германии новое добро, так что источник этот не иссякает, как никогда не обмелеет Чудское озеро, сколько ни черпай из него воды – хоть ковшом, хоть ведром.
Гуменщик погасил трубку и вернулся в избу. Тёмный ноябрьский вечер незаметно перетёк в ночь.