II

Несмотря на всю опасность нашего положения, я невольно любовался великолепным зрелищем этой флотилии быстро приближавшихся лодок. Все воины разукрасились перед битвой: смуглые тела их были разрисованы белыми полосами, чтобы внушить ужас врагам. Головной убор их состоял из разноцветных перьев, торчащих над волосами, которые были туго стянуты и стояли совершенно прямо над головой. Нос каждой лодки подымался фута на три и заканчивался вверху искусно вырезанной фантастической головой. Каждая лодка приводилась в движение 12 гребцами. Когда первая лодка приблизилась к нам на расстояние человеческого голоса, я сделал им знак и закричал, чтобы они не приближались более, если намерения их не мирны. В ответ на это они неистово замахали своими луками.

Стало очевидно, что мы должны сражаться с ними; а они явились в таком громадном количестве, что легко могли бы одолеть нас, если бы только им удалось взобраться на палубу. Наше положение было тем опаснее, что с корабля по всем направлениям спускались в воду канаты, по которым обыкновенно взбирались на него малайцы по возвращении с дневной ловли; мы не имели времени повытаскать их, и, конечно, если бы только врагам удалось подойти достаточно близко к кораблю, они не преминули бы воспользоваться ими, чтобы взобраться на судно. Поэтому необходимо было действовать решительно. Пока мы рассуждали о том, с чего бы лучше начать, из передовой лодки пустили в нас целый град стрел; тогда я, не медля более, выстрелил в воина, стоявшего на носу, и убил его. Пуля прошла сквозь его тело и засела в боковой стенке лодки. Замешательство неприятеля, услышавшего выстрел и увидевшего таинственный для себя результат, невозможно описать; между тем, прежде чем они оправились от изумления, Янсен пустил прямо в середину их флотилии заряд картечью; этим выстрелом он разбил несколько лодок и задержал общее наступление.

Я опять знаком предупредил их не приближаться более, и они, казалось, были в замешательстве. Началось шумное совещание; между тем десять новых лодок обогнули мыс, и их появление придало нападающим очередную порцию мужества. Они снова стали приближаться к кораблю; но наша пушка была уже снова заряжена, и я стоял наготове подле нее. С ревом изрыгнула она вторичный смертоносный град, и враги пришли в полное замешательство. Одна лодка была разбита в куски, а почти все находившиеся в ней люди были серьезно ранены, в других лодках также было много раненых. Тогда туземцами овладела паника, и флот пришел в полное расстройство. Они пустили еще один сильный залп стрел; некоторые из последних достигли корабля и вонзились в паруса: но никто из наших не был ранен. Туземцы были слишком напуганы, чтобы рисковать приблизиться к нам более, а так как в это время поднялся ветер, то мы получили возможность спастись от них бегством. Мы подняли якорь и, направляя корабль в открытое море, быстро проскользнули мимо неприятельского флота, пышно разукрашенные воины которого приветствовали нас новым градом стрел, когда мы проходили мимо них. Через полчаса мы были уже в открытом море и могли снова вздохнуть свободно.

Это приключение вызвало в наших малайцах сильное желание поскорее оставить эти страны. Они не забыли еще случая с осьминогом и теперь поручили своему надсмотрщику просить, от имени всех их, капитана отыскать новые места для ловли. Янсен сначала старался убедить их остаться в этих же широтах – и это не удивительно, принимая во внимание богатую добычу здесь, – но его не хотели слушать, так что он был наконец вынужден направить свой корабль в другие местности. Куда, собственно, повел он корабль, я не могу объяснить; но к концу второй недели мы бросили якорь в местности, еще не исследованной, в смысле богатства жемчугом, и снова принялись за работу. Счастье по-прежнему было с нами, и с каждым днем мы продолжали увеличивать наши и без того уже значительные богатства.

Однажды утром, когда я по обыкновению раскрывал раковины, из одной выпали три великолепные черные жемчужины. Я смотрел на них, сам не знаю почему, как очарованный. Ах! Эти ужасные три черные жемчужины! Лучше бы я никогда не находил их! Когда я показал их капитану, тот пришел в сильное возбуждение и сказал, что так как эти три жемчужины стоят больше, чем все вместе найденные нами прежде, то следует остаться здесь дольше, чтобы найти еще такие же. Таким образом, мы решили остаться в море дольше, чем было в обычае и чем этого требовало благоразумие. Сезон ловли жемчуга подходил уже к концу и следовало ожидать близкой перемены муссона, но капитаном овладела жемчужная горячка, и он решительно отказывался уходить. Он утверждал, что можно найти множество черных жемчужин, – что три зерна, найденные нами, не могут быть единственными образчиками и пр. И наши малайцы должны были работать изо дня в день. Я, конечно, не подозревал, какой страшной опасности мы подвергали себя, оставаясь в этих не известных нам морях в такое время, когда следовало ожидать перемены муссона, и поэтому, сознаюсь, не понимал, почему бы нам не продолжать ловлю.

Как я узнал впоследствии, сезон ловли жемчуга продолжается с ноября до мая. Но май наступил и прошел, а мы все еще продолжали упорно работать, каждый день надеясь обогатиться новым запасом драгоценных черных жемчужин; и хотя каждый день терпели разочарование, капитан все настойчивее добивался цели. Он продолжал выходить на вельботе вместе с малайцами и лично надзирал за их работой. Между тем я начал замечать признаки близкой перемены погоды, а главное, наш анероид делал неприятные скачки. Я старался обратить на это внимание капитана, но тот был слишком поглощен желанием найти черный жемчуг, чтобы слушать меня.

Теперь я перехожу к описанию рокового дня, который на много тяжких лет изгнал меня из цивилизованного мира. В один из июльских дней 1864 года Янсен отправился утром по обыкновению на ловлю со всеми малайцами, оставив меня совершенно одного на корабле. Женщины часто сопровождали мужчин; в этот день они также отправлялись, так как уже освоились с этой работой и видели в ней некоторое развлечение.

Когда я теперь припоминаю обстоятельства этого ужасного дня, то просто поражаюсь, как мог капитан быть настолько безумен, чтобы в это время покинуть корабль. Не более как за час до его отъезда волна прилива ударила о корму и совершенно затопила каюты. Это само по себе служило верным и зловещим признаком близкой непогоды; но бедный Янсен ограничился только тем, что велел выкачать воду помпами, и когда каюты были сравнительно осушены, опять отправился на околдовавшую его так сильно отмель, где он, вероятно, спит и по сей день. Я долго наблюдал маленькие ялики, следовавшие за вельботом капитана; они отошли мили на три от корабля, затем остановились, делая необходимые приготовления к работе. Я не имел ни малейшего предчувствия катастрофы, угрожавшей им и мне.

С утра дул легкий прохладный ветерок; но тут вдруг поднялась страшная буря, и все море покрылось громадными волнами, быстро опрокинувшими почти все маленькие лодочки. К счастью, они не могли утонуть, и я, продолжая свои наблюдения, видел, что выброшенные в море малайцы уцепились за их края и употребляли все свои усилия, чтобы достичь вельбота капитана. Когда все малайцы вскарабкались на вельбот, они предприняли попытку вернуться назад на корабль; но я видел, что они не могли сделать ни шагу против рассвирепевших, бушующих волн. Напротив, я к ужасу своему заметил, что течение уносило их все дальше и дальше от меня в безбрежное открытое море. Увидев это, я почти обезумел; я страшно напрягал свой мозг, чтобы придумать какое-нибудь средство помочь им, но не находил ничего исполнимого. Прежде всего мне пришло в голову поднять якорь и пустить корабль по течению вслед за ними, но я ни в каком случае не мог быть уверен, что он нагонит их. Поэтому решил оставить корабль на прежнем месте, хотя бы на время; тем более что был уверен – капитан, хорошо знакомый с этими местами, наверно, знает какой-нибудь островок, лежащий, поблизости, куда он сможет направить вельбот, и переждет там бурю в безопасности.

Лодки удалялись все дальше и дальше, и часам к девяти я наконец совершенно потерял их из виду. Тогда мне пришло в голову, что надо сделать на корабле необходимые приготовления, чтобы он мог выдержать бурю, которая не только не ослабевала, а, напротив, все более усиливалась. Мне уже не раз раньше приходилось выдерживать бурю на «Вейелланде», и поэтому я хорошо знал, что надо было сделать. Прежде всего я опустил люки и покрыл их брезентами; затем постарался по возможности сильнее укрепить на палубе все подвижное. К счастью, паруса были в то время убраны, так что мне не пришлось возиться с ними. К полудню ветер был так силен, что я буквально не мог держаться стоя и должен был ползать на четвереньках, иначе меня наверняка снесло бы в море. Я обвязал себя длинной веревкой, другой конец которой прикрепил к одной из мачт, так что если бы меня снесло за борт, я мог бы опять взобраться на корабль.

Большую часть дня лил страшный дождь, и волны с такой силой заливали маленький кораблик, точно они желали поглотить его; но он держался великолепно. К двум часам буря достигла высшей силы; в это время прошел ужасный циклон; по-видимому, наступал мой конец. Страшный порыв ветра с дьявольским свистом сорвал паруса; я с содроганием слушал, как свистел и ревел ветер вокруг обнаженных мачт маленького, но крепкого судна, которое то поднималось на целые горы волн, то опускалось в кипящую пучину с такой быстротой, что сердце мое замирало. Потом вдруг ветер сразу стих, – перемена, столь же неожиданная, как и наступившая буря. Небо оставалось по-прежнему темным, зловещим, и море еще несколько бушевало, но дождь и ветер совершенно утихли, и я мог оглядеться вокруг, не чувствуя себя уже обреченным на верную смерть.

Я вскарабкался немного на главную снасть, но увидел только черные, бушующие воды, свистящие, вздымающиеся, подобно горам, свирепствующие и расстилающиеся до бесконечности. Со страшной силой предстал предо мною весь ужас и вся безнадежность моего положения; но я не отчаялся: я надеялся на Бога. Прежде всего я решил поднять якорь и пустить корабль по ветру, все еще надеясь нагнать где-нибудь своих товарищей. Но прежде чем я успел это сделать, ветер неожиданно подул с противоположной стороны, нагнал на палубу целые горы воды, которая снесла почти все подвижное на палубе, кухню, верх капитанской каюты и, что хуже всего, совершенно испортила колесо. Все компасы и карты, хранившиеся в капитанской каюте, погибли. Тут уж я действительно почувствовал, что близок мой конец. К счастью, я сам был в это мгновение в носовой части, иначе меня непременно также снесло бы в эти страшные, черные, бушующие воды. Между прочим, мне спасло жизнь то обстоятельство, что я привязал себя к мачте. Вскоре после этого сильного волнения, которое казалось мне последним усилием страшной бури, ветер повернул обратно и подул с противоположной стороны с еще большей силой, чем прежде. В таком ужасном положении я провел целую ночь, не имея подле себя никого, с кем бы можно было поговорить, кто мог бы помочь мне, и каждую минуту ожидая, что корабль погрузится в это ужасное море. Единственное живое существо на корабле, кроме меня, была собака капитана; по временам я слышал жалобный вой ее в нижней каюте, куда я запер ее, когда первый циклон обрушился на меня.

В числе предметов, снесенных с корабля той страшной волной, которая испортила колесо, был большой бочонок с маслом, сделанным из черепашьего жира, в котором мы всегда держали запас свежего мяса, состоявший большей частью из свинины и птицы. Бочонок заключал в себе около тридцати галлонов, и когда он был опрокинут, то все масло разлилось по палубе и потекло в море. Эффект при этом получился просто волшебный: как только масло полилось в море, страшные волны, подгоняемые бурей, почти в то же мгновение совершенно успокоились вокруг корабля, и это спокойствие продолжалось до тех пор, пока с палубы стекало масло; но как только запас его истощился, волны поднялись с еще большей яростью.

Целую ночь ветер бросал корабль то в ту, то в другую сторону, и только к рассвету буря стала как будто немного стихать, а к шести часам дул только слабый ветерок, и море не грозило уже поглотить меня и мой маленький кораблик. Я мог теперь осмотреться, узнать, какие повреждения были сделаны на корабле, и можете представить себе мое счастье, по поводу того, что корабль еще крепок и непроницаем для воды! Осмотрев корабль, я сейчас же спустился в нижнюю каюту, чтобы освободить собаку, бедного Бруно. Восторг бедного животного не имел границ; он, как безумный, с бешеным лаем бросился на палубу, отыскивая своего хозяина, и был, по-видимому, очень удивлен, не найдя там никого, кроме меня.

Ах, я никогда уже больше не видел ни Петера Янсена, ни сорока малайцев и двух женщин! Еще Янсен мог как-нибудь избежать опасности, быть может, даже он еще жив и теперь и когда-нибудь прочтет эти строки. Но один бог знает, какая участь постигла несчастные лодочки малайцев. Самодовольные и бессердечные люди могут сказать, пожалуй: «воздаяние за жадность», но я отвечу им: «не судите, да не судимы будете!»

Так как утро было замечательно прекрасное, то я решил попытаться поднять сохранившиеся паруса. Я достал из бака все, что мне нужно было, и после долгих усилий натянул-таки грот-мачту и стаксель. Но так как теперь у меня не было ни компаса, ни карт, то я совершенно не знал, где я, и какого направления следует мне держаться, чтобы достичь берега. Я знал, что море в тех широтах усеяно бесчисленным множеством островков и песчаных отмелей, известных только искателям жемчуга, и мне казалось, что куда бы я ни направился, непременно стану где-нибудь на мель или буду выброшен на какой-нибудь коралловый риф.

Не было никакого расчета оставаться мне на прежнем месте; поэтому я укрепил на корме два рулевых весла в 26 футов длиною, которые должны были заменить мне руль. Эта работа заняла у меня дня три; потом, когда все показалось мне в удовлетворительном порядке и корабль был готов к плаванию, я поднял якорь и пустил корабль по направлению к западу, руководясь положением солнца и длиной своей тени утром, в полдень и вечером: я раньше уже научился определять градусы широты по числу дюймов в моей тени. Через несколько дней я изменил принятое сначала направление на юго-западное, надеясь встретить на этом пути один из островов Голландской Индии; но день проходил за днем, а никакой земли не встречалось.

Представьте себе, если можете, мое положение: один-одинехонек на поврежденном корабле, среди безбрежного океана, мучимый страхом и сомнениями относительно участи своих товарищей и полный отчаяния и ужаса за свою собственную несчастную будущность!

Ночью я останавливал корабль и бросал обыкновенно якорь на время сна, а утром на рассвете вставал и, если погода оставалась спокойной, пускался в дальнейший путь. Наконец ожидания мои сбылись: однажды утром, совершенно неожиданно для меня, корабль тяжело ударился о риф. Я торопливо соорудил плот, захватил с собою некоторые необходимые вещи и сошел на скалу. Отлив был очень низкий, и бедный «Вейелланд» стоял совершенно на суше. Но когда вода поднялась, он опять всплыл и я двинулся дальше, научившись уже к этому времени хладнокровно встречать всякие случайности.

Прошло около двух недель после сильной бури, я все продолжал держаться прежнего направления и все время плыл без всяких препятствий или неприятных случайностей, если не считать того важного повреждения, о котором я уже говорил.

На тринадцатый день вечером, как раз перед заходом солнца, я увидел вдали островок и был крайне поражен, заметив дым, подымавшийся вверх клубами, очевидно, от сильного огня, разведенного на берегу. Я понял, что это были какие-нибудь сигналы, и сначала подумал, что приближаюсь к одному из дружественных нам малайских островов. Но более тщательное исследование сигналов убедило меня, что я ошибся. Приблизившись, я увидел несколько совершению нагих дикарей, которые с разъяренным видом бегали по берегу и потрясали своими копьями в моем направлении.

Подобное зрелище вовсе не понравилось мне; но когда я вздумал повернуть нос корабля, чтобы обойти остров, вместо того чтобы направиться прямо к нему, то, к своему горю, увидел, что сильное течение вынуждало меня идти прямо туда, где была, казалось, большая бухта или пролив. Мне не оставалось выбора, я должен был предоставить кораблю плыть по течению и скоро очутился в некоторого рода естественной гавани, в три или четыре мили ширины, со зловещими коралловыми рифами, возвышавшимися над поверхностью воды. Течение увлекало меня все дальше, и через несколько минут корабль попал в опасный водоворот, где успел несколько раз перекрутиться, прежде чем я успел вывести его оттуда. Вслед за тем нас понесло к самым скалам, и я должен был решительно стоять с веслом в руке, чтобы помешать кораблю удариться носом. Это были для меня минуты сильного испытания, и я до нынешнего дня удивляюсь, каким образом «Вейелланд» не разбился и не пошел ко дну, принимая во внимание, во-первых, то, что он уже поврежден, и во-вторых, что на нем не было ни одного живого существа, кроме меня, чтобы управлять им. Хотя бы два-три человека было у меня на подмогу!..

Я начал уже отчаиваться в том, что мне удастся вывести когда-либо корабль оттуда, как вдруг мы очутились в узком проходе, и тут я увидел, что нахожусь в проливе между двумя островами – Мельвилем и Батурета, как я после узнал.

Грозные, воинственные туземцы давно уже остались позади меня, и я никак не думал, чтобы мог встретить здесь какое-нибудь новое враждебное племя; как вдруг, как раз в то время, когда я был в самой узкой части пролива, я с ужасом увидел громадную толпу черных, совершенно нагих людей, – все гигантского роста, появившихся на скале прямо надо мною.

Они были страшно возбуждены и выпустили в меня целую тучу копий. К счастью, еще при встрече с первой толпой грозных дикарей, я устроил себе на палубе убежище из поставленных перпендикулярно люков, так что копья падали вокруг, не задевая меня. Тогда туземцы метнули в корабль множество бумерангов, но также без всякого результата. Некоторые из этих странных орудий задели паруса и бессильно упали на палубу; но остальные возвратились к бросившим их туземцам, стоявшим на скалах на расстоянии 50 ярдов. Я оставил у себя бумеранги, попавшие на корабль; они имели около 24 дюймов длины и по виду очень походили на лезвие серпа; в самой широкой своей части имели от 3 до 4 дюймов ширины. Сделаны они были из очень твердого дерева и, без сомнения, могли нанести большой вред, если бросались с должной ловкостью и умением. Чернокожие подняли на берегу страшный шум и вой; они кричали как безумные, пуская в меня множество зубчатых стрел. Тот факт, что у них были бумеранги, показал мне, что я должен находиться вблизи материка Австралии. Между тем течение воды уносило меня все дальше, и я скоро оставил далеко позади себя туземцев, кричавших как бешеные.

Я увидел наконец опять открытое море и в конце пролива заметил маленький островок, к которому, как мне показалось, можно было рискнуть пристать. Но как только я приблизился к нему, на берегу быстро появилась новая толпа чернокожих; они бросились на свои плоты и стали грести по направлению ко мне. Но я, наученный горьким опытом, счел более благоразумным не подпускать их слишком близко к себе и потому поднял парус и направился в открытое море. На корабле был большой запас ружей и боевых запасов, и мне легко было бы потопить одну или две лодки туземцев и тем охладить их пыл. Но я удержался от этого, рассудив, что все равно ничего этим не выиграю.

В это время я потерял уже всякую надежду увидеться когда-либо со своими друзьями; но, конечно, не отчаивался добраться до земли, хотя совершенно не знал, какого направления следовало мне держаться. Мне казалось, что если я направлюсь прямо на запад, то должен буду встретить Тимор или какой-либо другой остров Голландской Индии, и поэтому следующие три или четыре дня я плыл все в этом направлении без дальнейших приключений.

На четвертый день после встречи с воинственными чернокожими поднялся сильный ветер, и я занялся приведением корабля в такое состояние, чтобы он мог выдержать бурю, которая, как я предвидел, была неизбежна. Я стоял на корме и наблюдал тучи, собиравшиеся темными, серыми массами, как вдруг вода как-то странно поднялась почти у моих ног, и громадная черная рыба, очень похожая на сильно увеличенную морскую свинку, выпрыгнула на воздух подле самой кормы моего маленького корабля. Это было чудовищное, отвратительное на вид создание, величиною приблизительно с маленького кита. Странный способ, которым оно вздумало развлекаться около самого борта, сильно смутил меня, и я был сердечно рад, когда оно вдруг исчезло из вида. Погода между тем становилась все более бурной, и так как день клонился к вечеру, то я употреблял все усилия, чтобы держать нос корабля прямо против ветра; но это было слишком трудное дело. Я совершенно не в состоянии был смотреть зорко вперед, и мне оставалось только надеяться, что Провидение поможет мне выбраться из этой ситуации благополучно.

Все это время я не терпел недостатка в пище. Конечно, я не мог ничего сварить себе, но в моем распоряжении было много заготовленной провизии. Я кормил и Бруно; в эти дни я по целым часам разговаривал с ним, и эти разговоры были для меня большой поддержкой и утешением. Утром на пятнадцатый день я с обычной тщательностью исследовал горизонт, как вдруг, посмотрев вперед, увидел, что море было совершенно бело от пены буруна; я знал уже, что это означало близкое соседство подводного рифа. Я бросился отвести корабль в сторону, но было уже поздно; я не мог оказать ни малейшего влияния на его ход: он упрямо шел вперед к гибели.

Через несколько минут дно его со страшной силой ударилось о коралловый риф, и когда он засел на нем, то задрожал, бедный, с носа до кормы. Толчок был так силен, что я тяжело упал на палубу; Бруно, не будучи в состоянии ничем помочь мне, облегчал себя жалобными вздохами. Пока корабль оставался пригвожденным к скале, я с тоской осматривал местность со снастей; как вдруг совершенно неожиданно громадная волна навалилась на корабль со стороны кормы и наводнила палубу, опрокинув меня и произведя страшный беспорядок. Я со страшной силой был сброшен со снасти на палубу, и когда наконец поднялся, весь окровавленный и покрытый синяками, то первое, что я сознал, это мертвая тишина кругом, которая необычно поразила меня, потому что только несколько минут тому назад раздавался жуткий рев и треск буруна; притом я видел, что буря продолжала еще свирепствовать, но при всем том ни один звук не достигал моего слуха.

Наконец, постепенно, ужасная истина открылась для меня, – я совершенно оглох! Сильный удар волны прямо по голове совершенно лишил меня чувства слуха. До какой степени был я подавлен, когда понял трагичность ситуации, – этого никто не в состоянии себе представить. Но несчастье оказалось слишком преувеличенным; на следующее же утро я почувствовал внезапный треск в левом ухе и немедленно вслед за этим услышал глухой рев буруна, свист ветра и лай моей преданной собаки. Но правое ухо оказалось поврежденным решительно, я и до сих пор совершенно глух на эту сторону. Только мне пришло в голову, что мы минули уже самую страшную опасность, как, к величайшему моему ужасу, вновь раздался жуткий треск, и я догадался, что корабль опять ударился о другой риф. Несколько времени он оставался пригвожденным к месту, но затем волны снова вынесли его на глубину. Теперь безжалостные рифы ясно виднелись со всех сторон, а на некотором расстоянии я мог рассмотреть маленькую песчаную отмель, возвышавшуюся на несколько футов из вод лагуны.

Пока я осматривался кругом, палуба вдруг задрожала, и корабль начал быстро погружаться в воду со стороны кормы. К счастью, впрочем, вода в том месте не была особенно глубока. Когда я увидел, что ничто уже не может спасти корабль, что он весь залит водой, я отвязал кое-что самое необходимое, несколько бочонков, ящиков, сундуков, в надежде, что волны вынесут их на землю и что, быть может, они мне пригодятся впоследствии. Я оставался на корабле, пока только было возможно, стараясь соорудить плот, на котором можно было бы отвезти некоторые вещи на берег, но не имел времени окончить его.

Неумолимая вода поднималась все выше и выше, и наконец я, сделав знак Бруно следовать за мной, бросился в море и поплыл по направлению к песчаной отмели. Все лодки были потеряны еще вместе с малайцами. Море было еще очень бурно, и так как волны шли мне навстречу, то плыть было в высшей степени трудно. Собака, казалось, понимала, как трудно было мне бороться с волнами, потому что все время плыла непосредственно передо мною и постоянно оглядывалась, точно желая убедиться, что я благополучно следую за ней.

С невероятными усилиями я наконец добрался до берега, но взобраться на него и стать на землю оказалось совершенно невозможным. Каждый раз, когда я пытался стать на ноги, сильный отбой отбрасывал меня назад; при моем крайне изнуренном состоянии это приводило меня в совершенное отчаяние. Один раз такая волна отбросила меня опять далеко на глубину, и я, уверен, потонул бы, если бы моя умная собака не явилась мне на помощь, схватив меня за волосы, которые, кстати, были очень длинны, так как я не стриг их с самого детства. Да, умный Бруно тащил меня, тащил, проплыл со мною уже половину дороги сквозь бурун, и, казалось, я не особенно затруднял его собою.

Между тем я успел несколько собраться с силами и тогда, высвободив свои волосы, уцепился зубами за конец хвоста Бруно, предоставляя ему таким способом помочь мне добраться до берега. Это было замечательно сильное и умное животное – австралийский дог, и ему, казалось, очень понравилась возложенная на него задача.

Наконец я почувствовал себя на берегу, хотя был до такой степени измучен и физически, и нравственно, что совершенно не в силах был держаться на ногах.

Загрузка...