Канун нового года. Непривычно тепло, снега нет вовсе, а льет нехороший дождь.
Окраина города. Фасады хрущевок смотрятся декоративно. На их фоне пешеходы напоминают массовку во время киносъемки. Выглядят согласно местности: потеряно, одиноко, ранено. Никто не улыбается. Наверное, потому что все ждали зимы; снежной, веселой, а она почему-то не пришла.
Моя осторожность ничуть не спасает: мы опять попадаем в невидимую яму. Разбитая дорога в ливень – какое это унижение для водителя! Оно выламывает изнутри, казалось бы, надежную перегородку, выпуская энергию волн чрезвычайной ненависти – безадресной и бесполезной. Даже, если водитель толстовец или, как я, Дед Мороз.
Опять она в телефоне. Даже у Снегурочек нет иммунитета против этой болезни. Дочь… Моя радость. Окончательно обессиленная, но все равно совершенная прелесть. А как идет ей этот костюм! Быть ей лучшей, нет, единственно настоящей Снегурочкой на свете, если бы, увы, не телефон.
Я снова угодил в яму. Нет, все-таки трудно быть Дедом Морозом.
– Последний. Эй, дедуля, слышишь? Последний, говорю, – Аня берет подарочный пакет с заднего сиденья. Из пакета достает сложенный вдвое лист бумаги. – Слушай поясниловку из соцзащиты, – она развернула листок и принялась читать:
– Слава Покрасс, семь лет. ДЦП. Колясочник. Не говорит, но умственно полноценен. Проживает с отцом и бабушкой. Вольская, дом три, первый подъезд, четвертый этаж, квартира… Ну что, драйвер. На светофоре направо, давай.
Мы сворачиваем и без труда находим дом с табличкой «улица Вольская, 3».
Глушу мотор. Вытираю бархатистым рукавом мокрое от пота лицо и прошу Аню прочитать письмо. Она вынимает из конверта тетрадный лист, на котором пляшущим почерком было написано:
Здраствуй дед мароз. Вобще то я большой мне семь лет и я уже в тебя ни верю. Я тебя ни буду ждать и елки нет у нас. Бабушка говарит если елки нет дед мароз не придет. Но я знаю тебя не бывает потомушто ты меня не слышал. Я сильно просил тебя в прошлом году хорошие лекарства для мамы и сабачку. Но нет у миня ни мамы ни сабачки А больше мне ничево не надо. Жалко я не магу ходить Ябы нашел работу для детей и смог бы купит бальшую коробку конфет металическую с рисунком жарптицы на крышке. Почему жар птицы я не знаю. мне очень хочится так. эту коробку я бы подарил на новый год своей бабушке. ей никто не дарит подарков. А мне ничего ни надо у меня все есть. Ты пажалуста не обижайсяна меня. Я Слава Покрасс.
Мы выходим из машины и ныряем в подъезд. Полумрак кажется ненастоящим, как и все, что наполовину.
Медленно поднимаемся – Снегурочка, за ней, как и положено Деду Морозу, тащусь я. Между третьим и четвертым этажами запахло мочой. На грязно-зеленой стене кто-то вывел черными чернилами: «Вика – мразь! Ты все равно будешь моей».
Наконец, мы стоим у дверей Славы. Звонок вызвал едва уловимое шуршание: очевидно, кто-то торопился открыть дверь. Мы переглянулись. Дверь приоткрыли. На пороге стояла, не иначе как та самая добрая бабушка, о которой писал Слава. Одной рукой она одергивала поношенный ситцевый халат, другой, – распахнула дверь.
– Славушка, деточка! Посмотри, кто пришел! – заголосила бабушка. – Проходите, проходите. Слава – там.
В комнате было чисто и бедно. На стене в рамке – бросилось в глаза – висела фотография, с которой на нас смотрела молодая, красивая женщина. Она прижимала к щеке красное яблоко, которое выглядывало из-под спадающей пряди густых, вьющихся волос.
Слава сидел в коляске и смотрел на нас недоверчиво. Я начал играть свою привычную дедморозовскую роль, имитируя старческую немощь:
Шли вдвоем довольно долго
Через льды, через снега.
Шли все дни, не зная лени,
Не сбивались мы с пути.
Не успев сказать самого главного: «про счастье, детский смех в кругу друзей и чтоб жилось всем веселей», я неожиданно забыл текст. В этот момент дочь освободилась от первоначальной оторопи и пришла на помощь.
– Дедушка Мороз! А подарок ты принес? Посмотрим, с чем ты к Славе пришел, – просвиристела Аня.
Я запустил руку в мешок, достал металлическую коробку конфет и протянул её изумленному Славе. Он подался вперед в желании схватить ее, но руки слушались плохо. Их ломаные движения походили на дрожание корявых веток в осенний, ветреный день. Я аккуратно вложил коробку в его ладони. Он медленно поднял голову и посмотрел на улыбающуюся бабушку.
Приоткрытый рот и звуки сдавленного дыхания—рыдания, как далекое эхо вопля, влажные, ликующие глаза, гордо закинутая назад голова и даже встопорщенный завиток на макушке, – все вдруг приобрело смысл иной, недетской решимости. Решимости мужской воли. Всё в нем страстно выражало радость исполнения этой воли: «Возьми, это тебе… Тебе, моя добрая бабушка. От меня. С Новым годом!».
Бабушка взяла конфеты, наклонилась к Славе и поцеловала его в щеку.
На мгновение жар-птица на коробке вспыхнула и все залилось светом: старый комод, Слава, ситец бабушкиного халата, костюм моей Снегурочки…
И красивая женщина с яблоком.
Тихая и усталая. Сегодня она выкрашена в голубовато-пепельный. Этот цвет придает ей глубину. Но это только кажется. Я-то знаю: Ласковка – речка мелководная. Не речка, даже. Так, речушка. Когда мне было лет шесть, я так же, как и теперь, смотрел на нее из окна. Смотрел и ждал, когда мимо проплывет большой, белый корабль, как тот, что на фотографии. Хорошо ее помню. На ней – улыбающийся отец с раскинутыми в стороны руками. За его спиной высится теплоход. По трапу поднимаются люди: смешная вереница муравьев, которые карабкаются вверх со своей нехитрой муравьиной поклажей. Из белой трубы змеится черный дым, разводами врезаясь в серое, безразличное небо.
Я глядел на ту фотографию и был в безопасности. Все мои страхи, надуманные и нелепые, но от того не менее пугающие, исчезали до времени. Казалось, пока теплоход вот так стоит, пока он, заполненный до самой трубы пассажирами-муравьями, еще не уплыл в неизвестные страны, мне ничего не угрожает. Тепло летнего дня каким-то образом передавалось мне, бережно согревало, вызывало приятное волнение. Пока фотография была со мной, я был защищен. И я знал это наверняка.
Неотразимый, убедительно красивый, белый теплоход. Или улыбка отца? Даже, наверное, не улыбка, нет. Руки. Да, руки, пародирующие откинутый на плечи ворот полосатой рубашки. Эти руки были красноречивее и важнее любых слов. Их добрая сила могла бы сравниться только с нежностью материнского сердца. Надежнее защиты не бывает.
Смотрел и ждал. Просто еще не умел понять, что никакой корабль никогда не проплывет по моей речке. И отец никогда не вернется. Но у меня была Ласковка и фотография. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать.
С усилием вглядываюсь. Снова и снова, но, как не пытаюсь, не могу ничего опознать. Тусклые подвижные пятна. Еле уловимые, они, то расползаются в стороны, то поспешно собираются в неясные фрагменты тел, лиц, подобие предметов. Потом опять истончаются, блекнут. Стараюсь помочь им, но они сопротивляются или же действительно слишком слабы, чтобы приобрести плотность и четкость осмысленных очертаний. Так хочу удержать их взглядом, но все безуспешно: призраки детства неуловимы.
И только белый теплоход горделиво выплывает из темных глубин памяти. Отчетливо различаю отца, его добродушную улыбку, руки, готовые обнять.
Фотография давно потеряна.
Я смотрю в окно на Ласковку, по которой никогда не проплывет белый теплоход.
Теперь я – безнадежно взрослый – знаю это наверняка.
Живет в Киеве. Писатель, сценарист. Автор романа в повестях «Судьбы». Автор рубрики «Короткий рассказ» в женском журнале «Натали» (Украина).
А завтра Новый год… Стрелки часов встретятся на мгновенье, и мир наполнится чудесами, и в воздухе разольется волшебство. А сегодня еще кутерьма: все спешат, суетятся, подарки выбирают…
Лиза с Андреем спускались по эскалатору торгового центра в отдел новогодних игрушек. Настроения никакого – их ссора, видимо, приведет к разрыву. Ну и пусть! Что она себе другого такого Андрея не найдет? Да запросто! И не важно, что сейчас хочется плакать. Андрей… Вечно молчаливый, нерешительный. Да, вчера не стоило так открыто флиртовать с другими. Но, может, ей хотелось вызвать у Андрея ревность. Может, хотелось хоть раз подвигнуть на поступок – хоть на какой-то… Сегодня, опомнившись, она пытается загладить вчерашнее, но в сладком глинтвейне слишком слышны нотки полыни, и чужой счастливой кутерьмой не прикрыть продырявленный обидами день.
– Пойдем отсюда! – они проталкивались между улыбающимися людьми. «Неужели эта красочная мишура может доставлять такую радость?» – с завистью думала Лиза, отгоняя мысль, что ей впервые в жизни не хочется, чтобы наступал Новый год.
На улице было слякотно и темно – в унисон настроению. Только бы быстрее приехал автобус, чтоб Андрей не вздумал сказать непоправимые слова прямо сейчас. В свете фар, растекающемся по ночной дороге, Лиза вдруг увидела девочку лет пяти. Она стояла поодаль остановки и что-то тихо пела, подняв глаза к небу.
– А ты с кем? – присела возле нее Лиза.
– С бабушкой, – она кивнула на остановку.
– А о чем ты пела? – Лиза продолжала говорить, чтобы не оставаться с Андреем наедине.
– Я звала ангела, – просто ответила девочка.
– Ангела? – удивилась Лиза. – А зачем?
– Ангелы дарят детям подарки. Бабушка говорит, когда идет снег, это ангелы отщипывают кусочки облака. А сейчас снега нет. Ангелы спят… И я пою, чтобы ангел проснулся.
– Вот оно что, – понимающе закивала Лиза. – А что ты хочешь попросить у ангела?
– Шапку с ушками, как у зайчика. Как у Маши в садике. Мне так нравится!
– Будет такой подарок под елочку, да?
– У нас нет елочки, – покачала головой девочка.
Лиза почувствовала, как Андрей тянет ее за сумку. Она распрямилась и обернулась.
– Я знаю эту девчонку, – тихо проговорил Андрей. – Ее Настей, кажется, зовут. У нее нет родителей. Вернее, есть, но их лишили родительских прав.
– Откуда ты знаешь?
– Она живет в нашем подъезде. Ее взяла к себе бабушка. Вчера слышал, как она жаловалась моей бабуле, что малая елку просит, а игрушки сейчас дорогие, ей на пенсию не потянуть. Так что, не обнадеживай…
Лиза глянула в теплую голубизну искренности, обрамленную пушистыми ресницами.
– Тебя Настенькой зовут? Знаешь, ангел обязательно услышит твою песенку…
Провожая девочку взглядом, Лиза молчала.
– Лиза, я хочу сказать тебе…
Она заставила себя повернуться к Андрею.
– Лиза… Давай подарим этой девочке чудо. Давай купим ей елку, огоньки, игрушки, дождик…
– А под елку подарок, о котором она мечтает… Андрей, какой же ты молодец! Идем!
И вот, будто предновогоднее время сделало волшебный виток, и Лиза с Андреем снова в отделе елочных игрушек. Но как же теперь поет ее душа, каким блеском горят глаза! Какой-то час назад она не замечала этой красоты… Переливающиеся золотые рыбки и чудесные птички, смешные мышки и забавные зайчики, искрящиеся снежинки, заснеженные домики. А шарики! С камушками и бусинками, с невесомым пухом и прозрачными кружевами. Струящийся золотом дождик, яркие бусы и красочные ленты. Как же, как же, как же обрадуется Настя!
И вот уже украшенная елочка стоит напротив кровати, где спит девочка. А Лиза и Андрей, словно тени из счастливого детского сна, бесшумно заканчивают последние приготовления.
Бросив взгляд на детскую кроватку, Лиза невольно залюбовалась спящим ребенком: льняные кудряшки разметались по подушке, яркие губы слегка приоткрыты, пухлая ручка под щекой.
– Я даже не думал, что ты такая, – прошептал Андрей, касаясь губами ее волос.
– Я тоже не знала, что ты… такой… Настоящий.
Бабушка зашла в комнату, подсвеченную переливами огоньков на гирлянде, всплеснула руками и в восхищении приложила их к губам. Под елкой лежали конфеты и пушистая шапка с ушками.
– Может, разбудим? – спросила она.
– Нет-нет, – замотал головой Андрей. – Пусть думает, что это ангелы. И пусть верит в чудо.
– А вы и есть ангелы, – прошептала бабушка. – Кто же еще способен на такие чудеса?
– Это Настенька ангел. Для нас она тоже сделала чудо.
Они тихонько сидели в комнате, любуясь мигающей елочкой, слушая мерное тиканье часов на стене и спокойное детское дыхание.
А за окном шел снег – воздушный и невесомый. Наверное, это ангелы проснулись и принялись отщипывать кусочки облаков. Они набросят пушистое снежное рукоделие на город и споют тихую колыбельную песню – последнюю в этом году. Завтрашняя ночь будет яркой, шумной, веселой, с хлопушками и фейерверками. А сегодня еще можно расслышать нежную мелодию о том, что у ангелов на земле нет иных рук для добра, кроме людских. И нет других глаз, чтоб рассмотреть красоту. И нет другого голоса, чтобы сказать о любви…
Сан Саныч медленно брел по дорожкам осеннего парка. На фоне буро-коричневой листвы его сгорбленную фигуру, в длинном пальто и неизменной фуражке, будто прорисовывала невидимая рука художника, делая отрывистые, неровные мазки. Он не замечал, что низкое небо, словно все из перьев, не видел слез уходящей осени, дрожащих на паутинке не доплетенного ею рукоделия, натянутого между веточками куста. Он ничего не видел и не замечал, потому что был уже старым и немощным, и именно сегодня осознавал это особенно остро. Одинокий, никому не нужный старик, он по нескольку дней не выходил из дому. И только в выходные брал подмышку старую шахматную доску и потихоньку направлялся в парк.
Потому что там его ждал старый закадычный друг и неизменный партнер по шахматам – Ник Соломонович. Он всегда быстро семенил по тропинке, приглаживая редкие клочки волос и поправляя очки, а чуть завидев друга, радушно разбрасывал руки для искреннего объятия. Они пожимали друг другу руки, расставляли фигуры на доске, и начиналась игра – длиною в целую жизнь.
А раньше лето шалило буйством цветов и оттенков. И жена Ника Соломоновича – красавица Розочка, в ярком цветастом платье и с застывшим поцелуем на губах, вела за ручку пухлого Левушку и шутливо грозила шахматистам хорошеньким пальчиком. А дома Ник Соломонович объяснял ей, что ведь шахматная партия, она схожа с жизненной. Те же фигуры, которые ходят в установленном порядке: разменная пешка, которую не жаль, но и она может поставить мат. Король – фигура очень важная, но, в принципе, бестолковая. Королева – единственная фигура, которая ходит как угодно – ну все, как в жизни. И за шахматной доской обсуждаются мировые гроссмейстеры, олимпийские победы и удачные партии чемпионов.
А потом ранняя осень брызгала золотым крапом на голубую с зеленым акварель, подмешивала пурпур и бронзу в чистые краски на палитре. И Розочка уже звалась Розой Марковной, сменив цветастые платья на однотонное пальто и шифоновую косынку. Она угощала Сан Саныча сладкими пирогами и неизменно показывала на красный корпус университета, рассказывая, какие успехи делает Лев, их сын-студент. А за шахматным столом друзья обсуждали, что фигуры на доске совсем поменялись, и сама доска распалась на отдельные клетки, и в чью пользу будет следующая партия – неизвестно.
В серое межсезонье навсегда ушла в райские сады Роза Марковна, прихватив с собой всю любовь из их, с Ником Соломоновичем, жизни. Лев женился и выехал с женой в Израиль, и только и осталось одинокому старику, что шахматные партии с закадычным и таким же одиноким Сан Санычем. Что ж, жизнь, как шахматная доска: бывают белые клетки, бывают черные, и пройти их нужно непременно, пока хочешь оставаться в игре. Разговоры за шахматным столом теперь о ревматизме и сахаре в крови, о ценах на молоко, да о том, что Лев практически не звонит. Но Ник Соломонович не унывает – печет пирожки с курицей и рисом (не такие, конечно, как Розочка пекла, но есть можно). И каждый раз потихоньку засовывает пакет с пирожками в потрепанный портфель рассеянного Сан Саныча.
А зима уже готовит снежные кисти, чтобы выкрасить все вокруг в однообразный белый цвет. И, видно, шахматная партия подходит к концу. Лев приехал к отцу для серьезного разговора, и, наверное, придется принять его предложение – ехать доживать свой век на чужбину. Но Ник Соломонович опытный игрок и понимает, что положение на доске безнадежное, а это значит, что пора чем-то жертвовать и соглашаться на компромиссы…
Храня в памяти последнюю, «мировую» партию с другом, в воскресенье Сан Саныч не смог усидеть дома. Ведь привычку всей жизни пальцем не вытрешь. Он неспешно оделся, взял под мышку старенькую доску, вышел из дома и, покачиваясь, поплелся в парк. Дойдя до их, с Ником Соломоновичем, столика, он присел на свое место один. Пожилые игроки вокруг притихли, наблюдая за самым старым игроком, сидящим в одиночестве перед нераскрытой доской. Никто не решался присесть на опустевшее место. И вдруг… на туманной тропинке парка показалась фигура Ника Соломоновича. Завидев старого друга, он привычно раскинул руки для объятия, сжимая в пальцах газетный сверток, чтобы свежие пирожки не растеряли тепло.
– Как же так?!! – искренне обнимая родного друга, сетовал Сан Саныч. – Почему ты не поехал?
– А, кому я там нужен, в свои сто без малого? – шутил Ник Соломонович, протирая отчего-то запотевшие очки. – Чужой хлеб не в сладость – нам ли этого не знать, старина. Да и ты без меня пропадешь. Тебе-то я точно нужен. А это очень важное знание – знать, что ты кому-то нужен… И молодежь я еще не всему научил, – Ник Соломонович обвел взглядом улыбчивые морщинистые лица, а потом показал на доску: – Ну, чего сидишь? Расставляй шахматы, покуда снег не пошел. И запомни, пока есть силы переставлять фигуры на доске, наша с тобой партия еще не доиграна…
Наталья ДеСави
Наталья Гусарова, автор рассказов и книг для детей.
Общество дедов Морозов
В блокадном Ленинграде было не до праздников. Разрывались снаряды, люди умирали от холода и голода. Когда наступила блокадная зима, ленинградские дети уже не ждали новогодних подарков. Все понимали, что чуда не будет. Да и не хотел никто ничего. Хотелось только, чтобы было тепло и не голодно.
Иван Никифорович, начальник бригады тракторного завода, давно не верил в Деда Мороза. Лет в пять он подглядел как мать выкладывала под елку завернутые в бумагу подарки. С тех пор и не верил.
Со временем Иван Никифорович редко вспоминал о сути этого праздника. Семьи у него не было, баловать было некого. Особенно сейчас, когда вместо тракторов на заводе делали танки, а количество работников сокращалось каждый месяц.
Одним холодным декабрьским вечером, возвращаясь с завода, он думал о том, как успеть выпустить в срок танк, когда трое мальчишек из его бригады ушли добровольцами.
Поэтому, столкнувшись с соседским мальчишкой, Иван Никифорович не сразу и понял, о чем тот спрашивает.
– Дядя Ваня, а Дед Мороз тоже на войну ушел? – Спросил мальчик, подняв на него свои голубые, казавшиеся огромными на изможденном лице, грустные глаза
– Наверное. Сейчас все на войну уходят. – Печально ответил Иван Никифорович, пытаясь обойти малыша.
– А как вы думаете, если я загадаю желание, Дед Мороз его исполнит?
– Исполнит, Сергунь, наверное, пройти только дай.
Но тот вцепился исхудавшей ручонкой в куртку Ивана Никофоровича и, посмотрев ему прямо в глаза, сказал:
– Тогда я загадаю кусок сахара. Воот такой. – Мальчонка поднял руку и сжал пальцы в маленькое колечко.
В ту ночь Иван Никифорович спал плохо. Всю ночь снился ему грустный соседский мальчишка и «воот такой» кусок сахара.
Рано утром не выспавшийся и хмурый, пришел он на завод и собрал в каптерку всю свою бригаду.
– Ребята, после смены задержаться надо. – Такое дело, – Смущаясь начал Иван Никифорович. – Совсем скоро Новый год. А у города не будет праздника. Нужно ленинградским детям чудо сделать. Знаю, что сил нет, устали все… Сдюжим?
– Это как же ты чудо собираешься делать? – Спросил самый молодой из бригады, Ярослав.
– Есть у меня мыслишка… Я предлагаю игрушек ребятам смастерить.
– А ничего идея, толковая. Это мы могем… Что ж у нас общество Дедов Морозов получается? – Старик Михалыч дунул в ус.
Весь месяц третья бригада работала сверхурочно. Взрослые мужчины собирались после работы и из лома металлов чеканили оленей, лошадок, собачек, паровозики и машинки.
По заводу начались одобрительные перетолки, слухи множились, и общество Дедов Морозов через несколько дней заметно выросло. Многие рабочие приходили и помогали делать игрушки. Идеей загорелись и жены танкостроителей, поэтому среди игрушек появились и тряпичные куклы, и цветастые заколки, сделанные из проволоки и тканевых лоскутков.
Новогодний сюрприз ждал и самих рабочих. Утром 30 декабря в цех вбежал парнишка Ярослав, размахивая талонами.
– Сахар! Сахар привезли!
Рабочие отключили станки и вереницей потянулись к администрации. Иван Никифорович, утирая с лица пот, подходил к окошку выдачи. Многие уже отоварились и стояли, прижимая к себе драгоценные мешочки.
– Слышь, Никифорыч, мы вот тут что подумали, – Подошел первым старик Михалыч. – Мы, как общество этих… Морозов… хотим детишкам, это… леденцы тоже…
И больше не говоря ни слова, сунул мешок в руки Ивану Никифоровичу. За ним потянулись другие рабочие, протягивая свои мешочки.
Почти всю ночь общество Дедов Морозов не спало. На буржуйке топили сахар, вливали в ложки янтарную сладость и остужали в холодной воде. К утру на столе лежало несколько сотен самодельных леденцов.
31 января на заводе был выходной, поэтому рабочие и их жены собрались на квартире у Ивана Никифоровича. Оказывается, женщины не теряли времени даром и весь месяц искали наряды Деда Мороза занимая и переспрашивая у знакомых разные шубы, пальто, подшивая и украшая их как могли. Слава об обществе Дедов Морозов разлетелась по всему городу, поэтому и шубы, и шапки, и вата для бород нашлись в нужном количестве. Уставшие голодные жители города не отказывали в просьбах, пытаясь помочь в создании праздника.
В двенадцать часов пятнадцать Дедов Морозов вышли из квартиры бригадира и широким шагом двинулись к центральной площади. Прохожие оборачивались, а из окон выглядывали любопытные, чтобы посмотреть на невиданное зрелище.
Моментально вокруг Дедов Морозов собралось множество ребятишек. Они подходили медленно, будто боясь, что это им показалось. Взрослые перестали верить в чудо, но в глазах детей все еще горел огонек надежды. Удивленный, недоверчивый, но желающий верить в чудо. Но ребята помладше не боялись, показывали пальцем, дергали Дедов Морозов за шубы, расспрашивали о подарках.
Вечером, когда мешки Дедов Морозов опустели, а дети разошлись по домам, уставший, но счастливый Иван Никифорович возвращался домой. На ступеньках дома он увидел все того же соседского мальчишку.
– Дядя Ваня, дядя Ваня! Вы видели сегодня Дедов Морозов? Сразу столько много! – И он широко-широко развел руки. – Они подарки дарили! И знаете, что?
– Что? – Иван Никифорович остановился и присел на ступеньку рядом с мальчишкой.
– Они мне леденец подарили! Воот такой. – Сергуня развел ладошки широко в стороны.
– Прямо воот такой? – усмехнулся бывший Дед Мороз.
– А еще знаете, что? Я тут подумал… – С важным видом продолжил мальчишка. – Если они смогли к нам пройти, значит и наши пройдут!
– Обязательно пройдут. – Никифорович потрепал мальчишку по вихрастой голове. – Это как с верой в Деда Мороза. Ты верил – и он пришел. Будешь верить в наших солдат – и они тоже смогут прорваться.
Этой ночью Иван Никифорович спал спокойно. Не разрывались снаряды, не падали бомбы. В стане врага тоже праздновали Новый год.
Наталья Гусарова, автор рассказов и книг для детей.
В блокадном Ленинграде было не до праздников. Разрывались снаряды, люди умирали от холода и голода. Когда наступила блокадная зима, ленинградские дети уже не ждали новогодних подарков. Все понимали, что чуда не будет. Да и не хотел никто ничего. Хотелось только, чтобы было тепло и не голодно.