Предисловие

Можно сказать, что лирический герой Дмитрия Мурзина искушён жизнью и, в общем, не ждёт от неё ничего хорошего. Он смотрит на неё с чуть заметной и невесёлой усмешкой, он «медитативен», он всё делает «медленно и печально»:

Я говорю столице: «Отпусти».

Вхожу в вагон, в котором места мало,

И лезу с головой под одеяло.

А поезд всё не может отойти

С какого-нибудь третьего пути

Ужасно Ярославского вокзала.

Это очень выигрышная лирическая позиция. Ибо она не только позволяет взглянуть на окружающих пристальным поэтическим взором, но ещё и художественно дистанцироваться от той действительности, которая, как правило, угнетает поэта своим неблагообразием. Или, как принято ныне выражаться, своей безблагодатностью:

Всё изменилось. В смысле – тот же свет,

Но я уже не тот. И ты иная.

Не рай земной, но ощущенье рая.

Музыка сфер, вращение планет.

И шаг назад, но остаётся след,

Ах, если б жить, судьбы не разбирая,

Как будто существует жизнь вторая,

Или как будто даже первой – нет.

Дмитрий Мурзин обладает острым зрением, чутким слухом, тонким памятливым обонянием. Его стихи о детстве («Одесса. Лето 1977») не могут не запомниться точными приметами юга, запахами моря, ощущением «первичности бытия». Но одновременно в эту «внеисторическую» идиллию вторгается позднейшее горькое знание:

…Я бросал в прилив возвращенья медь,

не предчувствуя крах державы.

Такой же плотностью деталей и вообще обилием физической жизни (которая выступает также как ипостась незримых духовных усилий) насыщен цикл «Кузнецкий Алатау». Здесь условный этнографический романтизм окрашен в мужественные «хэмингуэевские» тона.

Мне кажется, что Мурзину угрожает порой некоторая инерция стиля, когда за многочисленными, хотя и точно увиденными деталями пропадает ощущение лирического целого, убывает внутренняя необходимость, исчезает «причина песнопенья». А несомненная удача приходит тогда, когда лаконичная стихотворная форма таит в себе глубокое ментальное содержание:

Носитель языка, чтоб уберечь язык,

Бежит из той страны, язык которой носит.

Настали времена и взяли за кадык,

И вот родная речь молчит, пощады просит.

Молчание всегда срывается на крик,

Изъята буква «ять», де факте и де юре.

И в колченогий стиль, как косточка в язык —

Войдёт порок и бич, бред-аббревиатура.

По планам ГОЭРЛО, ВКП(б), ЧК —

Пойди-ка разбери – что истинно, что ложно.

И, сгорбившись, идёт носитель языка —

И ноша тяжела, и бросить невозможно.

Будем надеяться, что эта ноша окажется Дмитрию Мурзину по плечу.

И. Л. Волгин

Загрузка...