Вадим стоял перед носовой стойкой шасси и о чем-то недовольно спорил с техником. Спор был из неразрешимых, и в конце концов капитан махнул рукой. Уже издалека было видно, что форма на капитане отглажена до той неписаной грани, которая превращает мужчину в фактор женских соблазнов. Смотря на него, Евгений невольно ощутил укол. Форма и на нем сидела как влитая, строго по размеру, но времени на педантичное разглаживание белоснежной рубашки у него не было. Его подняли в три ночи во Владивостоке, усадили в самолет, и теперь он находился в Новосибирске. И все бегом, все по авралу – типичная жизнь запасного пилота в компании, где самолетов не так уж и много.
– Привет, Жень. Прости, что прогнали тебя через три часовых пояса. – Вадим, главный пилот, пожал протянутую ему руку, оглядывая небольшой тревожный чемоданчик второго пилота. – Меня самого выдернули, не дав даже положенных отсыпных.
– Вадим Павлович, а что случилось? – Женя посмотрел на самолет, облепленный спешащей закончить свою работу наземной командой. – Я же запасной летчик, что с основным? Гришей вроде?
– Мутная там история, не спрашивай, – делано небрежно отмахнулся Вадим, хотя движение это было скорей нервным. – Думай лучше о том, что у тебя есть шанс показать себя.
Капитан без надобности поправил фуражку и улыбнулся неискренней улыбкой человека, которому за эту улыбку доплачивают.
– Кого везем? – деловито осведомился Женя.
– О-о-о… – Вадим вновь сверкнул белоснежной улыбкой. – Бизнесменшу нашу. Сам все увидишь!
– Что, прямо та самая? – прищурился Евгений.
– Ага. – Вадим приблизился и прошептал в ухо, разделяя на слоги: – Василиса Владимировна. Так что поаккуратней, пассажир из требовательных.
– А на вид симпатичная. Хотя я только на фотографиях ее и видел. – Женя постарался улыбнуться, настроение у него, и без того не слишком хорошее, стало еще хуже.
«Phenom 300» – их крылатая машина еще год назад казалась Жене чем-то невозможно далеким. И кто знает, куда бы повела жизнь бывшего пилота специального санитарно-транспортного самолета Евгения Фролова, если бы не эта компания со странной репутацией, суровым отбором и уж очень дорогостоящими пассажирами.
Возле трапа их встретил стюард. Женя поздоровался с ним и, поднявшись в салон, прошел в кабину пилотов. Почему-то вспомнился его «Ил-76» с грузом, цинично именуемым трехсотым, подбитым в Таджикистане. И как он тянул этот непокоряющийся транспортник на одном двигателе к аэродрому. А потом была болезненная посадка на поле подсолнечника, огонь и страх.
– М-да уж, у чартеров есть свои преимущества, – сболтнул он вслух, но тут же осекшись – черный ящик наверняка уже писал параметры, а значит, и его фразу тоже.
В обычной авиации подобные реплики вполне допустимы. Но когда ты возишь высоких гостей – мало ли к чему может прицепиться служба безопасности. Чтобы отвлечься от неловкости, второй пилот принялся изучать полетный лист. Данные уже были вбиты в бортовой компьютер. Чартер Новосибирск – Хельсинки. Он провел пальцем по петле, остановившись на пятне с отметкой «Бесполетная зона». Над Московской зоной отчуждения еще ни разу не падал ни один гражданский или научный самолет. А вот вертолеты гибли там часто.
– Борт семнадцать сорок один предполетный контроль выполнил. Ожидаем посадки пассажиров, – четко отрапортовал Женя.
– Борт семнадцать сорок один, это диспетчер. Вам тридцатиминутная готовность, – бездушно ответил женский голос.
– Принял вас, вышка.
Закончив с первейшими процедурами, Евгений поспешно покинул кабину, дабы встретить по традиции пассажира. Очень вовремя – к самолету размашистым шагом уже шли двое. Она и ее охранник или водитель. Если уж симпатичная секретарша у босса всегда любовница, то интересно, как тут у них с водителем? Подумав это, Женя улыбнулся, но тут же получил тычок локтем под ребро от находившегося рядом Вадима.
– Смирно. Лишнего не болтай! – буркнул Вадим и вытянулся по струнке.
Как только Василиса оказалась в нескольких шагах от пилотов и бортпроводника, эмоции на ее лице резко сменились. Минуту назад сосредоточенный взгляд вдруг сделался недоуменным.
– Добрый день, Василиса Владимировна. Я, как всегда, ваш бортпроводник, – радушно представился стюард.
– Здравствуйте, – она прочитала имя, которое вечно забывала, на бейдже, – Андрей. Очень приятно знать, что хоть где-то в этой жизни есть стабильность. – После чего, кивнув молодому человеку, перевела свой взор на пилотов. – Но, смотрю, она не везде.
– Да, – согласился Андрей. – Сегодня у нас небольшие изменения. Ваш рейс стал неожиданностью для всех, Григорий находится в другом рейсе. Знакомьтесь, капитан самолета Макаров Вадим Павлович. Второй пилот Фролов Евгений. – Отчества Андрей не знал. – Не стоит огорчаться, это очень опытные пилоты.
Было видно, что озвученные стюардом пертурбации в экипаже на мгновение заняли ее мысли.
Что бы ни случилось, летать из точки А в точку Б мы умеем! – демонстрировали на своих лицах оба пилота.
– Очень приятно, Вадим Павлович. Евгений… – Девушка сделала паузу, давая возможность представиться второму пилоту.
– Александрович, – представился Женя и мельком осмотрел свою пассажирку, встретившись ненадолго с ней взглядом.
Вопреки напряженности Вадима Женя к Василисе Владимировне не испытывал какой-то излишней осторожности и страха. Может, потому, что военная авиация, полная боли и страданий раненых, научила его относиться к любому пассажиру как к очень ценному грузу. А может, и потому, что от пассажирки он ждал чего-то совсем другого. Поведения капризной малолетки, или облика светской дамы, круглый год ходившей исключительно в мехах и имеющей украшения на баснословную сумму, или манеры надменной стервы? Да нет. Просто чего-то другого. А тут милая девушка, не имеющая ничего общего со стереотипами о стервозных и сухих бизнесвумен. Поставь такую на каблучки, да не в сером аэропорту сибирского города, вне среды бизнес-зануд… Вот только взгляд у нее был какой-то с надломом, что ли. Необычный.
Бабушка, царство ей небесное, говорила, что глаза такие бывают у людей с очень сильным ангелом-хранителем. Ну что ж, посмотрим. Если увидимся еще после этого вылета. Ведь Женя знал, что параллельные прямые никогда не пересекаются.
С Вадимом они договорились просто – на капитане взлет и посадка, а на Жене коррекция курса полета. Можно, конечно, было просить и большего, ведь стаж и количество полетов позволяли, но участь второго пилота исключала качание прав в кабине. Однако семь часов полета стоят того, чтобы держать язык за зубами. Тем более ты и так нужен лишь для взаимодействия с бортовым компьютером да в случае экстренной ситуации. Но такой не будет. Как говорят пилоты – дважды не падать. Раз Фролов уже несся на объятом пламенем транспортнике к земле. Второго такого раза случиться не должно, а то будет многовато для одной пилотской доли. Тем более сейчас он работает в гражданской авиации, а это уже совсем другое.
Взлет прошел ровно, и, как только самолет набрал свои десять тысяч метров, пассажирка отстегнула ремни безопасности, сняла обувь и с ногами забралась в кожаное кресло. Спать в самолете неудобно, но жизнь научила засыпать Василису в любом месте, в любое время и в любом положении. Макс, ведущий программист корпорации и по совместительству близкий друг Василисы, шутил, что ему для этого навыка потребовалось три месяца службы в армии.
Титова провалилась в дремоту быстро, но оттуда ее вырвал мягкий, даже несколько застенчивый голос бортпроводника:
– Зона турбулентности, пристегнитесь, пожалуйста. – Андрей, склонившись над девушкой, оказался так близко, что ей пришлось вжаться в сиденье.
Глупо кивнув, Василиса опустила ноги на пол, с третьего раза попала в обувь и пристегнулась. Однако трясло их недолго.
За стеклом иллюминатора было одно сплошное сине-голубое полотно, единообразное и бесконечное.
Впервые в пассажирском кресле самолета Титова оказалось только в двадцать лет. Тогда уже взрослую и жившую самостоятельной жизнью девушку все это поразило и одновременно восхитило. Несколько часов юная Василиса смотрела в иллюминатор, ни капли не устав от однообразной черноты. Ей тогда не повезло и лететь пришлось ночью. Восемь лет назад Василиса завидовала людям, у которых есть возможность часто перемещаться на самолете. Поводом для зависти служила даже не сама возможность путешествовать, которой тогда не было у Титовой, а факт, что кому-то, но не ей, повезет пережить взлет, полет, посадку. Новый город, новый аэропорт, другие люди, совсем другая жизнь, а порой даже чувство, что не жизнь другая, а планета иная. Чужой язык, другая культура, иные обычаи, непохожие люди. Томительное ожидание рейса и даже его задержка на несколько часов были счастьем. Отвратительная и слишком холодная либо слишком горячая еда в экономклассе, крошечные пластиковые стаканы для напитков, из которых невозможно утолить жажду, порой неприятные соседи и неудобные места рядом с туалетом в хвосте. Всему этому Титова была несказанно рада.
В то время у нее были только огромный багаж знаний с почти нулевым опытом, заработная плата системного администратора и невероятное желание создать что-то свое.
Спустя восемь лет Василиса получила все, о чем мечтала. Только многое оказалось не таким уж заветным и нужным, как казалось когда-то раньше. Ценности менялись с каждым годом, и только одно осталось неизменным – любовь к тому, что делаешь, и вера в свое детище. Любовь к самолетам пропала, теперь каждый перелет был утомительным, паутины ночных городов с высоты десять тысяч метров не вдохновляющими, а минимальная задержка раздражающей. Не было времени изучать аэропорт чужого города, они все одинаковые, особенно если ты проходишь в нем постоянно через коридор для важных персон. Уже давно из жизни Василисы ушли общие очереди, таможенный контроль, скучающие и тревожные лица пассажиров, заплаканные глаза провожающих и ожидание встречающих. Компания Титовой обзавелась собственным самолетом бизнес-класса, и даже экипаж, как правило, был неизменным.
– Управление справа, – Вадим передал бразды правления самолетом. Они уже входили в воздушное пространство над Московской зоной отчуждения, которая для гражданской авиации считалась бесполетной.
Над Московской зоной не потерпел крушения ни один самолет: ни гражданский, ни военный, ни научный. В отличие от гибнущих там регулярно военных вертолетов. Это касалось и зоны Питерской.
По всем правилам самолеты гражданской авиации должны делать дугу, не залетая на территорию Москвы и Санкт-Петербурга. Но всегда существует ряд исключений. За определенную сумму бразильский самолет может быть отмечен как борт, имеющий разрешение для полета. Это экономило время.
– Управление принял. – Женя удобней перехватил штурвал самолета, в который раз вспоминая, что инженерное творчество бразильцев никогда не ложится нормально в руки с первого раза.
– Ты смотри, – Вадим ткнул пальцем в горизонт, где ровной границей лежали облака, – над Нижним Новгородом небо чистое, а тут, сколько лет летаю, – всегда тучи висят.
– Это же над бесполетной зоной кажись? – Фролов переключил радиостанцию на эфир. – Борт семнадцать сорок один, запрашиваю сводку погоды по курсу следования. Наблюдаю облачность в районе бесполетной зоны.
– Да ладно тебе! – улыбнулся Вадим, сжав пальцы и поерзав в кресле. – Я ж говорю тебе, это Зона. Там всегда так. Или почти всегда. Аномалии, понимаешь?
– Доверяй, но проверяй, – неуверенно качнул головой Евгений.
– Борт семнадцать сорок один, – начал рапорт диспетчер. – Ветер северо-восточный, два метра в секунду, видимость…
– Осадки? – перебил Фролов и сам себя за это выругал.
– Нет осадков, борт семнадцать сорок один, – ответил женский голос. – Аномальная облачность в бесполетной зоне не имеет движения относительно горизонта. Вы обходите облачность в десяти километрах к северу. Причин для беспокойств нет.
Женя недоуменно посмотрел на довольно улыбающегося и даже несколько раз хихикнувшего Вадима. Он уже потирал руки, предвкушая возможность лишний раз показать свой опыт, больший всего на четыре полета.
– Ничего, я в первый раз тоже перестраховывался, – резюмировал он. – Это…
Вадим не договорил. Он даже закрыть рот не успел.
Кабину тряхнуло. Самолет ударила невиданная сила – удар был слева. Казалось, судно схватила чья-то рука, вмиг забрав у него скорость, целеустремленность и безмятежность ровного полета. Удар на доли секунды успел опередить писк датчика сближения. И тут же сразу за ним в кабину ударил тугой поток воздуха, хлестко врезав Жене по лицу и приведя его в чувство после секундного забытья.
Кабину, такую знакомую и уютную, уже было не узнать: все панели взбунтовались красными аварийными сигналами, обзорное стекло слева большей частью отсутствовало, а его остатки покрывал узор из множества красочных трещин. Поток морозного ветра, врывающийся в кабину, немилосердно забивал дыхание, пытался вжать Фролова в правый подлокотник и свернуть его непокорную шею. Визжали сирены, беспощадно перекрикиваемые воем двигателя – злым и могущественным. Так ржет конь, почувствовав садистский интерес к переламыванию черепа своего неудачного наездника.
И лишь в левом кресле умирающего самолета безмятежно, без малейшей капли крови, насмехаясь над смертью, сидел Вадим, прошитый от уха до уха острым куском обшивки кабины.
Он уже не увидит страх в глазах Фролова, пытающегося посадить умирающую птицу, и не узнает, каким богам молятся богатые пассажиры в падающем самолете.
Потянувшаяся к бутылке с водой Василиса взять ее в руки не успела. Андрея, мгновение назад стоявшего напротив, отбросило в другой конец салона, а саму Василису выбросило в проход. Она ударилась головой о сиденье, и тут же, не дав возможности сориентироваться, последовал второй удар, от которого у нее заискрилось перед глазами и больно клацнули зубы. Под аккомпанемент визга и сирены Титова, хватаясь за края сидений, доползла до Андрея.
Пролетев по салону спиной вперед, бортпроводник свернул себе шею. По неестественному положению головы было очевидно – это был последний полет Андрея.
Какое-то время, подсчитать которое Титова даже не пыталась, она глупо смотрела на Андрея, потеряв всякую способность мыслить последовательно. Сначала Василиса подумала, что от страха у нее перехватило дыхание, и только потом поняла, что воздуха ей не хватает из-за разгерметизации салона.
Больше сотни перелетов за последние годы, больше сотни раз она слышала стандартную инструкцию перед взлетом от бортпроводников. Но ни разу, даже в свой первый полет, она не верила в возможность крушения. Да даже если оно и случится, она была уверена, что никакие инструкции тут не помогут. После авиакатастроф не выживают.
Зацепившись за сиденье, Титова сделала единственное, что могла: дрожащими и онемевшими руками она пристегнулась. Перед лицом уже болталась кислородная маска; приложив ее, Василиса сделала вдох, но кислород был с привкусом дыма и обжигающим горло. Взвыв, девушка сложилась пополам и закрыла голову руками. Но сил хватило всего лишь на несколько секунд. После этого Титова выпрямилась. И тогда даже показалось, что все нормализовалось, но самолет снова тряхнуло и ее вжало в сиденье.
В смерть не верилось. Молодость вообще в смерть не верит.
Слабо отдавая отчет своим действиям, не замечая силы, вжимающей ее в кресло и не позволяющей нормально дышать, Титова приняла решение – во что бы то ни стало связаться с пилотом.
Для этого она отстегнула ремень и встала. Но спустя пару шагов рука, которой она держалась за спинку кресла, соскользнула и Титова вновь рухнула, отлетев в начало салона. Что-то очень острое и тонкое рассекло бровь, и теплая кровь, смешиваясь со слезами, застлала глаза. Размазав все это по лицу, Василиса, подогнув ноги, забилась в проход, обняла себя за плечи и вся сжалась, ожидая сильного удара.
Беспорядочным потоком неслись в голове мысли, но ни за одну из них она так и не смогла зацепиться. Не было ни обещанного света в конце тоннеля, ни всей жизни перед глазами, ни желания попрощаться с близкими. В свет в конце тоннеля верилось с трудом, нечему там светиться, вся ее жизнь – это работа и попытка прыгнуть выше своей головы, а единственного близкого человека она не видела больше трех лет. Но даже не имея ничего, кроме работы, умирать было страшно.
Сделав глубокий вдох, Василиса почувствовала, что дышать стало легче, самолет в это время снизился до трех километров, Титова зажмурилась, и единственное, что встало перед ее глазами, был образ второго пилота. Он ей запомнился намного больше, чем капитан. В нем чувствовалась жизнь, было во Фролове что-то бесконечно сильное, чему хотелось поддаться и поверить. Может, это был его взгляд, в котором читалось гораздо больше, чем самому Жене хотелось бы. Титовой раньше не доводилось встречать таких людей, которые, смотря на нее, видят в ней в первую очередь простого человека, а не ведутся на авторитет и возможности.
И в этот момент, когда в мыслях все еще стоял образ второго пилота, последовал новый удар. Сильный и последний.
Время.
Оно не верит ни в мучения, ни в страх, ни в агонию, ему вообще плевать на твои чувства. Наверное, потому пилот проводит в кабинете тренажера больше времени, чем в кабине своего самолета. Больше, чем рядом с любимым человеком, больше, чем на земле. Его учили дробить каждую секунду на миллисекунды, успевать тушить пожар в кабине, останавливать и снова запускать выгорающие двигатели, бороться с заклинившей механизацией крыла, если борткомпьютер превращается из верного друга во врага, с которым нельзя просто так проститься и остаться в живых.
Когда самолет гибнет – отращивай крылья!
И дай им силы отвести многотонную машину еще на сотню метров дальше густого леса, мирно спящего села, кутящего в ночном угаре города. Спасай пассажиров, и, может быть, если Судьба будет благосклонна, спасешься сам. Но никогда не думай об этом. Борись с механизацией, туши пожар, планируй так, будто современные самолеты действительно это умеют при свихнувшихся системах управления.
И Женя боролся. Как никогда в жизни.
Самолет бросило вверх, задрало нос, и он ошалело выключил оба горящих двигателя. Зашипел пирофаг – нет, он не слышал, но знал, что должен шипеть.
Боже, что сейчас творится в салоне?
– Семнадцать сорок один! Падаю! Пожар в обоих двигателях! Разгерметизация! – орал Фролов, еще не поняв, не имея времени понять, что микрофон от его наушников срезало осколком при первом ударе.
Евгений с трудом опустил нос непокорного самолета, навалившись на штурвал так, что заскрипели зубы, а ногти соскребли краску с пластика.
Подбирать правильные слова, утешать и успокаивать панику в салоне – дело второго пилота, но не в тот момент, когда он становится единственным. Разбитые искрящиеся приборы смотрели на него черными глазницами, а некоторые открытыми ртами шептали «Конец! Конец!». Кислородная маска, обязанная помочь пережить перепады давления, болталась перед глазами. Лишь когда Женя на миг смог выровнять самолет, то увидел под ним какие-то окруженные облаками огни. Город? Село?
У Фролова проходил шок, уступая место рационализму и спокойствию. В такие минуты уже не страшно умереть – тобой правят злость и азарт.
– Мы падаем! – заорал он во всю глотку, надеясь, что в салоне его кто-то услышит. – Пристегнитесь! Сгруппируйтесь!
От облаков не отвернуть – штурвал заклинило. Двигатели – левый еще горел, а правый только что потух – были выключены, не давая никаких шансов свернуть с невидимых рельсов траектории падения. Оставалось только крыло, дающее крохи жизненной силы, которую кто-то умудрился назвать «подъемной». Да, самолет падал, падал не туда, куда нужно и можно. Но Женя еще мог в необходимый момент задержать его падение на секунды.
Они врезались в облака и тут же пробили их покров. На остатках стекла появились капельки влаги, ворвавшиеся в кабину водяной пылью.
Бесполетная зона – пусть. «Феном» уже не летит. А падать даже тут никто не осмелится запретить. Откуда-то справа, разрывая вечернее небо, по ним ударила короткая очередь трассирующими пулями.
«Неужели нам мало досталось?!» – Пилот еще раз, собрав все силы, поднял нос самолета, занимая у смерти еще пару секунд полета. Зенитчик-военный, похоже, понял, что самолет вторгся в Зону не по своей воле – выстрелов больше не было.
Какая-то стена, редкий лес и неизвестно кем подсвеченная опора электропередачи пронеслись под обугленным брюхом самолета. Еще чуть-чуть! Женя успел ударить по панели, сбросив остатки топлива на этот лес и тут же заметил впереди поле, местами поросшее невысокими кустами. Да, было темно, Фролов не мог его увидеть. Но сейчас каждая клеточка тела хотела жить, напрягая органы чувств до нечеловеческого предела.
«Феном» задрал нос, гася все остатки скорости, а потом робко, будто кошка, трогающая холодную воду, коснулся земли хвостом. Недовольно подпрыгнул на несколько метров, унося за собой комья земли и части вырванного с корнями кустарника, быстро оседая на брюхо. Чудовищная инерция протащила его по торфянику еще добрую сотню метров. Затем эта же инерция, словно решив, что картина еще не полностью завершена, развернула острый хищный фюзеляж самолета влево, оторвав горящее крыло.
И небо над Зоной вновь стало тихим. Оно видело все, и еще несколькими смертями небо не удивить.