В белой комнате на краю Центрального залива сидят шесть обнаженных подростков. Три девочки, три мальчика. Кожа их черна, желта, коричнева, бела. Они почесываются – непрестанно, сосредоточенно. Давление воздуха падает, и шкура сохнет, зудит.
Комната тесная – бочка, в которой едва ли можно выпрямиться в полный рост. Ребята зажаты на скамьях лицом друг к другу, бедра каждого прижимаются к соседским, колени касаются тех, что с противоположной стороны. Смотреть некуда и не на кого, кроме как друг на друга, но они избегают встречаться взглядами. Слишком близки, слишком беззащитны. Каждый дышит через прозрачную маску. Там, где она неплотно прилегает, раздается шипение кислорода. Под окошком на двери наружного шлюза – манометр. Он показывает пятнадцать килопаскалей. Понадобился час, чтобы так опустить давление.
Но снаружи вакуум.
Лукасинью наклоняется вперед и снова выглядывает в окошко. Люк увидеть легко; путь к нему открытый и прямой. Солнце стоит низко, тени длинные и густые, обращенные в сторону Лукасинью. Они чернее черного реголита и, возможно, таят множество ловушек. «Температура на поверхности – сто двадцать по Цельсию, – предупредил фамильяр. – Это будет прогулка сквозь пламя».
Прогулка сквозь пламя, прогулка сквозь лед.
Семь килопаскалей. Лукасинью кажется, что он раздулся, кожа его туго натянута и нечиста. Когда манометр покажет пять, шлюз откроется. Жаль, что с Лукасинью нет фамильяра. Цзиньцзи мог бы замедлить его колотящееся сердце, успокоить дергающуюся мышцу в правом бедре. Он мельком встречается взглядом с девушкой напротив. Она из Асамоа; рядом с нею сидит старший брат. Ее пальцы вертят амулет адинкра на шее. Фамильяр должен был ее об этом предупредить. Там, снаружи, металл может мгновенно вплавиться в кожу. Возможно, символ «Геньями» останется с ней навсегда в виде шрама. Девушка едва заметно улыбается Лукасинью. Шесть обнаженных, красивых и юных людей прижимаются бедро к бедру, но в камере царит сексуальный вакуум. Все мысли обращены к тому, что поджидает за дверью шлюза. Два Асамоа; девушка из семейства Сунь; девушка из семейства Маккензи; парнишка-Воронцов учащенно дышит от испуга; и Лукасинью Алвес Ман ди Ферро Арена ди Корта. Лукасинью перепихнулся со всеми, кроме девушки-Маккензи. Корта и Маккензи друг с другом не перепихиваются. И кроме Абены Маану Асамоа, потому что ее совершенство отпугивает Лукасинью Корту. А вот ее брат, да – минет он делает лучше всех.
Двадцать метров. Пятнадцать секунд. Цзиньцзи выжег эти цифры в его памяти. Расстояние до второго шлюза. Время, на протяжении которого обнаженный человек может выжить в жестком вакууме. Пятнадцать секунд до потери сознания. Тридцать секунд до необратимых повреждений. Двадцать метров. Десять широких шагов.
Лукасинью улыбается красавице Абене Асамоа. Потом включается красный свет. Шлюз открывается, Лукасинью в тот же миг вскакивает. Вместе с последним воздухом его вышвыривает наружу, в Центральный залив.
Первый шаг. Правая нога касается реголита, и от этого все мысли вылетают прочь из головы. Глаза горят. Легкие полыхают. Его вот-вот разорвет на части.
Второй шаг. Выдохнуть. «Выдыхай. Давление в легких должно равняться нулю», – предупреждал Цзиньцзи. Нет-нет, это неправильно, это смерть. Выдохни, или легкие взорвутся. Его ступня опускается.
Третий шаг. Он выдыхает. Дыхание замерзает на лице. Вода на языке и слезы в уголках глаз кипят.
Четыре. Абена Асамоа вырывается вперед. Ее кожа серая от инея.
Пять. Глаза замерзают. Он не смеет моргнуть. Веки намертво склеятся от мороза. Моргнешь – ослепнешь, ослепнешь – умрешь. Он сосредотачивается на шлюзе, обрамленном синими путеводными огнями. Тощий мальчишка-Воронцов обгоняет. Бежит как безумный.
Шесть. Сердце лихорадочно бьется, пылая. Абена Асамоа кидается в шлюз и, протягивая одну руку к маске, бросает взгляд через плечо. Ее глаза широко распахиваются, она что-то видит позади Лукасинью. Ее рот открывается в беззвучном крике.
Семь. Он оборачивается. Коджо Асамоа упал и катится кувырком. Коджо Асамоа тонет в лунном океане.
Восемь. Лукасинью, готовый броситься к синим огням шлюза, вскидывает руки и прерывает свой безудержный бег.
Девять. Коджо Асамоа пытается подняться на ноги, но он ослеп, пыль примерзла к глазным яблокам. Он размахивает руками, рывком поднимается, валится вперед. Лукасинью хватает его за руку. Вставай. Вставай же!
Десять. Краснота пульсирует в глазах: круг света и сознания, сфокусированного на круге входного шлюза. С каждым всплеском красноты в его распадающемся мозгу круг сужается. «Дыши! – вопят легкие. – Дыши!» Вверх. Вверх. Шлюз полон рук и лиц. Лукасинью швыряет себя в круг тянущихся рук. Кровь его кипит. Газ пузырится в жилах; каждый пузырек – раскаленный добела металлический шарик. Силы покидают Лукасинью. Разум умирает, но он не отпускает руку Коджо. Тянет руку, тянет парня; сам в агонии, горит. Шлюз содрогается, и с воющим звуком в него врываются потоки воздуха.
В оставшемся крошечном поле зрения Лукасинью видит путаницу из конечностей, кожи, задов и животов, с которых капает конденсат и пот. Он слышит, как судорожные вздохи переходят в смех, всхлипы – в безумное хихиканье. Тела сотрясает мелкая дрожь от сумасшедшего смеха. Мы выдержали лунную гонку. Мы победили Госпожу Луну.
Еще одно видение-вспышка: красное пятно на центровой линии наружной двери шлюза, причудливое красное на белом. Лукасинью сосредотачивается на нем как на центре мишени и весь превращается в линию, которая тянется от точки до точки. Пока сознание поглощает тьма, он понимает, что это за пятно. Кровь. Наружная дверь шлюза захлопнулась на большом пальце левой ноги Коджо Асамоа, полностью его расплющив.
Теперь – тьма.
Крылатая женщина взмывает с вершины термического потока. Свет раннего утра обливает ее золотом. Коснувшись самой крыши мира, летунья изгибает спину, прижимает руки к груди, делает резкое движение ногами и ласточкой ныряет вниз. Камнем пролетает сто метров, двести – черная точка, со свистом несущаяся из фальшивой зари мимо фабрик и квартир, окон и балконов, канатных дорог и лифтов, прогулочных дорожек и мостов. В последний момент растопыривает пальцы, расправляет первичные нановолоконные перья и прерывает падение. Устремляется вверх, высоко, крылья вспыхивают на свету, который делается все ярче. Три взмаха – и она уже на расстоянии километра, превратилась в золотую искру на фоне квадры Ориона, напоминающей своим видом грандиозный каньон.
– Сука, – шепчет Марина Кальцаге. Она ненавидит свободу летающей женщины, ее атлетичность, безупречную кожу и подтянутое, как у гимнастки, тело. Но больше всего ненавидит то, что у этой женщины есть дыхание, которое можно тратить на приятное времяпрепровождение, в то время как Марине приходится сражаться за каждый глоток воздуха. Марина убавила дыхательный рефлекс. Чиб на глазном яблоке показывает, что ее кислородная задолженность растет. Каждый глубокий вдох стоит денег. Она превысила кредитный лимит в дыхательном банке. Все еще не может забыть панику, которую испытала, когда в первый раз попыталась сморгнуть чиб с глаза. Он все не исчезал. Она потыкала его пальцем. Тот остался прикрепленным к глазному яблоку.
– Все их носят, – сказал агент по ознакомлению и акклиматизации из КРЛ. – От Джо Лунницы прямиком из циклера до самого Орла.
Пробудились статусные строки ее Четырех Базисов: воды, пространства, данных и воздуха. С того момента они измеряли и оценивали каждый глоток и сон, каждую мысль и вздох.
К моменту, когда Марина добирается до вершины лестницы, голова у нее плывет. Марина прислоняется к низким перилам, чтобы перевести дух. Перед нею ужасная, заполненная людьми пропасть, блистающая тысячами огней. Квадры Меридиана уходят на километр в глубину и подчиняются обратному социальному порядку: богачи живут внизу, бедняки – наверху. Ультрафиолет, космические лучи, заряженные частицы солнечных вспышек бомбардируют обнаженную поверхность Луны. Радиацию охотно поглощают несколько метров лунного реголита, но высокоэнергетичные космические лучи высекают из почвы каскадные фейерверки вторичных частиц, которые могут повредить человеческую ДНК. Поэтому человеческие обиталища уходят в глубину и граждане живут настолько далеко от поверхности, насколько могут себе позволить. Только промышленные уровни находятся выше Марины Кальцаге, и они почти полностью автоматизированы.
У фальшивых небес прыгает вверх-вниз одинокий серебристый детский шарик, угодивший в ловушку.
Марина Кальцаге идет наверх, чтобы продать содержимое своего мочевого пузыря. Скупщик кивком впускает клиентку в будку. Ее моча скудна, охряного цвета и с вкраплениями. Неужели это следы крови? Мужчина анализирует жидкость на минералы и питательные вещества, рассчитывается. Марина переводит средства на свой сетевой счет. Можно убавить дыхание, присвоить чужую воду, выклянчить еду, но пропускную способность подаянием не заработаешь. Из облачка частиц над левым плечом возникает Хетти, фамильяр Марины. Базовая, бесплатная оболочка, но Марина Кальцаге снова в сети.
– В следующий раз, – шепчет она, продолжая подниматься, направляясь к туманной ловушке. – Я достану фарму в следующий раз, Блейк.
Последние ступеньки Марина преодолевает на четвереньках. Пластиковую конструкцию она соорудила из отборного мусора, который удалось захватить и спрятать до того, как утильботы заббалинов смогли бы использовать его для других целей. Принцип работы древний и надежный. Пластиковая сеть подвешена между опорными балками. Теплый влажный воздух поднимается и в прохладе искусственной ночи порождает мимолетные перистые облака. Туман конденсируется на мелкоячеистой сетке и стекает по ее волокнам в накопительный контейнер, собираясь в достаточном объеме для питья. Глоток поменьше для нее, побольше – для Блейка.
Возле ловушки кто-то есть. Высокий, по-лунному худой мужчина пьет из контейнера.
– Отдай!
Мужчина смотрит на нее и допивает последние капли.
– Это не твое!
У Марины еще остались земные мышцы. Пусть в легких нет воздуха, она справится с этим большим, бледным и хрупким луноцветом.
– Убирайся отсюда. Это мое.
– Уже нет. – В его руке нож. Нож ей не одолеть. – Если я тебя здесь снова увижу, если что-то отсюда пропадет, я тебя порежу на куски и продам.
Марина ничего не может сделать. Никакие действия, слова, угрозы или хитроумные идеи ничего не изменят. Этот мужчина с ножом сразил ее наповал. Она может лишь скрыться с глаз долой, униженная. С каждым шагом, с каждой ступенькой позор давит все тяжелей. На маленькой галерее, с которой Марина увидела летающую женщину, она падает на колени и с судорожной яростью блюет. Рвотные спазмы сухие, натужные и непродуктивные. Внутри нее не осталось ни влаги, ни еды.
Такой вот лунный ап-аут[4].
Лукасинью просыпается. Его лицо накрыто прозрачным панцирем, который так близко, что дыхание его туманит. Лукасинью паникует, вскидывает руки, чтобы отбросить штуковину, которая вызывает клаустрофобию. Ощущение тяжести и теплоты распространяется внутри черепа, по задней части головы, вдоль рук, торса. Никакой паники. Спи. Последнее, что он видит, – фигура у изножья кровати. Лукасинью знает: это не призрак, потому что на Луне призраков нет. Ее камни их отвергают, ее радиация и вакуум изгоняют. Призраки – существа хрупкие, сотворенные из дыма, бледных красок и вздохов. Но серая фигура со сложенными руками и впрямь похожа на привидение.
– Мадринья Флавия?
Привидение смотрит на него и улыбается.
Господь не покарает женщину, которая ворует от отчаяния. Марина проходит мимо уличного храма каждый день, возвращаясь от скупщика мочи: вокруг Казанской иконы Божьей Матери светится созвездие пульсирующих биоламп. В каждом из этих пузырьков желе содержится глоток воды. Марина грешит проворно, запихивая их в свой рюкзак. Четыре отдаст Блейку. Его все время мучает жажда.
Прошло всего две недели, но Марине кажется, что она знала Блейка всю жизнь. В нищете время тянется медленно. И нищета – она как лавина. Один маленький промах-камешек вываливается, ударяется о другой, сбивает с места еще несколько, и все скользит, катится прочь. Один отмененный контракт. Однажды из агентства не позвонили. А маленькие цифры на краю ее поля зрения продолжали уменьшаться. Скользили, катились прочь. И вот она начала подниматься по приставным лестницам и каменным ступенькам, все выше по стенам квадры Ориона. Прочь от переплетения мостов и галерей, прочь от широких улиц с апартаментами, по все более крутым ступенькам и лестницам (ибо лифты стоят денег, а на самые высокие уровни и вовсе не ходят), к нависающей громаде штабелей и кубов – Байрру-Алту[5]. Разреженный воздух пах фейерверком: вокруг дикий камень, лишь недавно обработанный строительными ботами, да пористое стекло. Пешеходные дорожки опасно виляли мимо дверей-занавесок в каменных клетушках, озаряемых лишь тем светом, который падал сквозь вход и незастекленные окна. Один ложный шаг означал крик, медленно удаляющийся к неоновым огням проспекта Гагарина.
Байрру-Алту менялся с каждым проходящим месяцем, и Марине пришлось долго брести, прежде чем она разыскала жилище Блейка. «Совместная аренда квартир; суточные расходы суммируются», – гласила реклама в каталогах Меридиана.
– Я здесь не задержусь, – сообщила она, окинув взглядом единственную комнату с двумя матрасами из пены с эффектом памяти, пустые пластиковые бутылки из-под воды, валяющиеся на полу подносы от съестного.
– Никто не задерживается, – сказал Блейк. Потом выкатил глаза и согнулся пополам в приступе сокрушительного, бесплодного кашля, содрогаясь всем хилым телом.
Сухой и отрывистый кашель, тот не дал Марине заснуть; Блейк трижды кашлянул, тихонько и почти раздраженно. Потом еще трижды. И еще трижды. И еще трижды. Из-за кашля она бодрствовала все последующие ночи.
Это песня Байрру-Алту: кашель. Силикоз. Лунная пыль превращает легкие в камень. Вслед за параличом приходит туберкулез. Фаги лечат его без труда. Люди, которые живут в Байрру-Алту, тратят свои деньги на воздух, воду и пространство. Даже дешевые фаги им не по карману.
«Марина». Фамильяр так давно с ней не разговаривал, что она от неожиданности падает с приставной лестницы. «У тебя есть предложение работы». Падать несколько метров; пустяк в этой безумной гравитации. Она все еще летает во сне: превращается в заводную птицу, которая курсирует вокруг модели Солнечной системы. Системы, что вертится посреди каменной клетки.
– Я его приму.
«Это ресторанное обслуживание».
– Я согласна.
Марина готова на все. Просматривает контракт. Она низко оценила свои услуги, но предложение подходит, пусть и с натяжкой. Для нее это воздух-вода-углерод-сеть и чуть-чуть про запас. Есть аванс. Нужна новая униформа из принтера. И надо наведаться в баню. Она чувствует вонь от своих волос. И билет на поезд.
Через час надо быть на Центральном вокзале. Моргнув, Марина подписывает. Контактная линза сканирует рисунок сетчатки и передает в агентство. Фамильяры пожимают друг другу руки, и на счету появляются деньги. От внезапной радости становится больно. Мощь и магия денег не в том, чем они позволяют владеть, а в том, кем они позволяют быть. Деньги – это свобода.
– Увеличивай, – говорит она Хетти. – Восстанови значения по умолчанию.
Напряжение в легких мгновенно отпускает. Выдох прекрасен. Вдох равен экзальтации. Марина наслаждается парфюмом Меридиана: озон и порох с нотами нечистот и плесени. А когда наступает момент, на котором вдох должен закончиться, он продолжается. Марина вдыхает глубоко.
Но время поджимает. Чтобы успеть на поезд, придется воспользоваться лифтом на 83-м западном уровне, однако он в противоположной стороне от квартиры Блейка. Лифт или Блейк? И думать нечего.
Лукасинью снова просыпается. Пытается сесть и от боли падает на кровать. Все ноет так, словно каждую мышцу в теле оторвали от кости или сустава, а на ее место засыпали измельченное стекло. Он лежит на кровати, одетый в герметичный костюм – такой же, какой надел бы для нормальной, безопасной, обычной прогулки по поверхности. Он может двигать руками, кистями. Его пальцы прогуливаются по телу вверх и вниз, проводя критический анализ. Пресс, мышечная броня поперек живота, бедра тугие и четко очерченные. Его зад на ощупь великолепен. Он хотел бы коснуться своей кожи. Ему надо знать, что с кожей все в порядке. Он знаменит благодаря своей коже.
– Я дерьмово себя чувствую. Даже глаза болят. Меня чем-то накачивают?
«Мю-опиоидные кластеры в твоем околоводопроводном сером веществе подвергаются прямой стимуляции, – говорит голос внутри его головы. – Я могу отрегулировать входной сигнал».
– Эй, Цзиньцзи, ты вернулся. – Его фамильяр придирчив, как дворецкий, и эту манеру речи ни с кем не перепутаешь. У фамильяров проблемы с расплывчатыми формулировками. Лукасинью видит чиб в правом нижнем углу поля зрения. Человеку из семьи Корта не нужно обращать внимание на эти цифры, но он рад их видеть. Чиб сообщает, что он жив, в сознании и потребляет. – Где я?
«Ты в медицинском учреждении „Санафил Меридиан“, – говорит Цзиньцзи. – Тебя переместили из гипербарической камеры в компрессионный костюм. Ты перенес серию искусственно вызванных коматозных состояний».
– Как долго? – Лукасинью пытается сесть. Боль продирается вдоль каждой кости и сустава. – Моя вечеринка!
«Ее перенесли. Тебе предстоит еще одна искусственная кома. Отец придет повидаться с тобой».
На стенах разворачиваются белые суставчатые медицинские руки.
– Погоди, постой. Я видел Флавию.
«Да. Она приходила тебя навестить».
– Не говори ему.
Лукасинью так и не понял, отчего отец изгнал мадринью, его суррогатную мать из Боа-Виста утром того дня, когда ему исполнилось пять лет. Но ему известно, что если Лукас Корта узнает о визите мадриньи Флавии, он причинит ей боль с озлобленностью, помноженной на сто.
«Я не скажу», – обещает Цзиньцзи.
Лукасинью просыпается в третий раз. В ногах кровати стоит его отец. Лукас Корта – мужчина невысокий, худощавый; он угрюм и встревожен в той же степени, в какой его брат великодушен и излучает золотое сияние. Держится с достоинством, элегантно, усы и борода словно начертаны карандашными линиями, да и только; совершенен, но постоянно просчитывает, как сохранить это совершенство: его одежда, его волосы, его ногти безукоризненны. Хладнокровный, расчетливый человек. Над его левым плечом завис Токинью. Фамильяр Лукаса Корты выглядит замысловатым переплетением музыкальных нот и сложных аккордов, которые время от времени превращаются в едва слышный шепот гитары, играющей босанова.
Лукас Корта аплодирует. Пять четких хлопков.
– Поздравляю. Теперь ты бегун.
Внутри семьи и за ее пределами известно, что Лукас Корта никогда не принимал участия в лунной гонке. Причина – его секрет: Лукасинью слышал, что людей, которые суют нос в это дело, жестоко наказывают.
– Команда скорой помощи; офтальмики, спецы по пневмотораксу; аренда гипербарической камеры, аренда герметичного костюма, оплата О2… – говорит его отец. Лукасинью спускает ноги с кровати. Медицинские боты сняли с него гермокостюм. Вокруг открываются белые стены; роботические руки выдвигаются, предлагая свеженапечатанную одежду. – Перевод из Меридиана в Жуан-ди-Деус…
– Я в Жуан-ди-Деусе?
– Тебе предстоит вечеринка. Герой возвращается домой. Соберись с силами. И постарайся пять минут ни в кого не засовывать свой член. Прибыли все. Даже Ариэль сумела оторваться от своих дел в Суде Клавия.
Прежде всего самое главное. Металлические лабреты и штанги[6] – сувениры, напоминающие о расставаниях, – проникают в аккуратные отверстия в его теле. Цзиньцзи демонстрирует Лукасинью его самого, чтобы юноша смог начесать кок, придав ему великолепие, какое возможно лишь при малой силе тяжести; грива цвета темной морской волны, блестящая и густая. Убийственные скулы, а об мышцы пресса можно камни разбивать. Он выше отца. Все в третьем поколении выше, чем во втором. Он чертовски хорош собой.
– Жить будет, – говорит Лукас.
– Кто? – Лукасинью, поколебавшись, выбирает рубашку с меланжевым узором в светло-коричневых тонах.
– Коджо Асамоа. У него двадцатипроцентные ожоги второй степени, поврежденные альвеолы, разорванные кровеносные сосуды, мозговые поражения. И минус один большой палец на ноге. С ним все будет в порядке. В Боа-Виста дожидается делегация Асамоа, чтобы поблагодарить тебя.
Возможно, там будет Абена Асамоа. Может, она окажется настолько благодарной, что позволит себя трахнуть. Желтовато-коричневые брюки с двухсантиметровыми подворотами и шестью защипами. Лукасинью застегивает ремень. Носки из паутинного шелка и двухцветные лоферы. Это вечеринка, так что пиджак спортивного типа подойдет. Он выбирает твидовый и, пропуская ткань между пальцами, чувствует покалывание волокон. Это животная штуковина, не напечатанная. Немыслимо дорогая животная штуковина.
– Ты мог погибнуть.
Надевая жакет, Лукасинью замечает булавку на отвороте: «Дона Луна», сигилла лунных бегунов. Святая-покровительница Луны: Владычица жизни и смерти, света и тьмы, одна половина ее лица – черный ангел, другая – голый белый череп. Двуликая госпожа. Царица Луна.
– Что бы тогда делала семья?
Как отец Лукасинью узнал, что он выберет жакет с булавкой? Потом манипуляторы забирают остальную одежду в стены, и лунный бегун успевает заметить, что «Дона Луна» есть на каждом пиджаке.
– На твоем месте я бы его бросил.
– Ты не был на моем месте, – говорит Лукасинью. Цзиньцзи демонстрирует общий результат его выбора. Элегантно, но не напыщенно, небрежно, но стильно и соответствует тренду сезона, то есть европейским 1950-м. Лукасинью Корта обожает одежду и украшения. – Теперь я готов к своей вечеринке.
– Я сражусь с тобой.
Слова Ариэль Корты четко разносятся по всему суду. И зал взрывается. Ответчик вопит: так нельзя. Его адвокат мечет громы и молнии – незаконное использование судебной процедуры! Юридическая команда Ариэль – теперь, когда достигнуто соглашение о судебном поединке, они стали ее секундантами – умоляет, упрашивает, кричит, что это безумие, что защитник Альяума разрежет ее на части. Публика взволнованно гудит на галерее. Судебные журналисты забили всю пропускную полосу, передавая репортажи в прямом эфире.
Рутинное разбирательство об опеке после развода превратилось в драму высшей пробы. Ариэль Корта в Меридиане – и, соответственно, на Луне – ведущий брачный адвокат, она и сводит, и разводит. Ее контракты-никахи затрагивают каждого из Пяти Драконов, величайших лунных семейств. Она устраивает свадьбы, договаривается о прекращении брака, разыскивает лазейки в титаново прочных никахах, торгуется об отступных и добивается сокрушительных алиментов. У суда, галереи для публики, прессы и хроникеров, а также у поклонников судебных разбирательств высочайшие ожидания по поводу процесса Альяум против Филмус.
Ариэль Корта не разочаровывает следящих за процессом. Она снимает перчатки. Стаскивает туфли. Выскальзывает из своего платья от «Диор». Предстает перед Судом Клавия в блестящих и обтягивающих капри и спортивном топике. Хлопает по спине Ишолу, своего защитника. Он – широкоплечий упрямый йоруба, славный малый и жестокий боец. Из Джо Лунников – новых иммигрантов – с их земной мышечной массой получаются лучшие судебные бойцы.
– Я с ним сама разберусь, Ишола.
– Нет, сеньора.
– Он меня и пальцем не тронет.
Ариэль подходит к троим судьям.
– Нет возражений по моему вызову?
Судья Куфуор и Ариэль Корта знакомы давно; они учитель и ученица. В свой первый день в юридической школе она узнала от него, что лунный закон держится на трех опорах. Первая состоит в том, что нет никакого уголовного права, только договорное: предметом сделки может служить что угодно. Вторая – в том, что чем больше законов, тем хуже законность. Третья – в том, что проворный ход, ловкий вираж и рисковый поступок в той же степени действенны, что и веский аргумент или перекрестный допрос.
– Советник Корта, вы знаете не хуже нас, что это Суд Клавия. Все можно подвергнуть испытанию, включая Суд Клавия, – говорит судья Куфуор.
Ариэль сжимает пальцы правой руки и опускает голову пред лицом судей. Поворачивается к яме, где уже стоит защитник ответчика. Он весь из мышц и шрамов, ветеран двух десятков разбирательств, которые закончились поединками, и он уже призывает ее продолжить, спуститься, сойти на судебную арену.
– Так давайте сразимся.
Зал суда ревет в знак одобрения.
– До первой крови, – кричит Эральдо Муньос, адвокат Альяума.
– О нет! – рявкает Ариэль Корта. – Насмерть – или никак.
Ее команда, ее защитник вскакивают на ноги. Судья Нагаи Риеко пытается перекричать взволнованную толпу:
– Советник Корта, я должна вас предупредить…
Среди шума и криков Ариэль Корта держится с достоинством и излучает мощь; она – воплощенное спокойствие в сердце бури из голосов. Адвокаты ответчика совещаются, опустив головы, бросают на нее быстрые взгляды и возвращаются к своему спешному и тихому разговору.
– Прошу внимания суда. – Муньос вскакивает. – Ответчик отзывает свои требования.
В зале номер три все перестают дышать.
– Тогда решение выносится в пользу истца, – говорит судья Чжан. – Расходы возлагаются на ответчика.
В третий раз зал взрывается, и теперь громче всего. Ариэль впитывает обожание до последней капли. Убеждается, что камеры видят ее во всех ракурсах. Достает из сумки длинный и изящный титановый вейпер, раздвигает на всю длину, фиксирует, зажигает и выдыхает тонкую струю белого дыма. Набрасывает жакет на одно плечо, подцепляет туфли пальцем и гордо выходит из зала суда в своей бойцовской одежде. Аплодисменты, лица, роящееся облако фамильяров – она поглощает все. Любой суд – это театр.
Вид наружу стоит дорого; развлечения стоят еще дороже, так что Марина сидит на нижнем ярусе, на месте в центральной части, и корчит рожи мальчишке, который пялится на нее через щель между подголовниками. Из Меридиана в Жуан-ди-Деус поезд идет всего час. Смешить ребенка – достаточное развлечение. Это первый раз, когда Марина выбирается за пределы Меридиана. Она на Луне. Она на поверхности Луны, мчится по магнитным рельсам со скоростью тысяча километров в час и ничего не видит, потому что сидит внутри металлической трубы. Равнины и ободы кратеров, каньоны и крутые откосы. Великие горы и огромные кратеры. Все там, за пределами этого интерьера, теплого, пахнущего жасмином, выкрашенного в пастельные тона и располагающего к болтовне. Все серое и пыльное. Все одинаковое, лишенное великолепия. Она ничего не упускает.
У Хетти полный доступ к сети, так что, когда мальчишке велят не приставать к леди в заднем ряду, Марина занимает себя музыкой и картинками. Ее сестра загрузила новые семейные фотографии. Там есть ее новая племянница и ее старый племянник. Там есть зять Арун. Там есть ее мать – в кресле, с трубками, торчащими из тыльной стороны ладоней. Она улыбается. Марина рада, что не видит безвоздушных гор, суровых пустых морей. По сравнению с пышной листвой, небесами цвета бледно-сизого голубиного оперения, морем столь зеленым и обильным, что кажется, будто его глубину можно ощутить с помощью обоняния, Луна выглядела бы белым черепом. В этом поезде Марина может притвориться, будто она дома, на Земле, и, выйдя наружу, окажется среди деревьев и вулканов Каскадии.
«Мама начинает новый курс во вторник». Кесси бы никогда открыто не попросила денег, но просьба таится внутри. Мамины медицинские счета отправили Марину на Луну. Большой Бум на Луне! И все тянут руки. Все, каждую секунду каждого дня. Марина борется с гневом. Это не по-лунному. Если бы все вели себя в соответствии с чувствами, города бы к ночи превратились в морги.
Поезд, замедляясь, въезжает в Жуан-ди-Деус. Пассажиры собирают вещи. Инструкции Хетти гласят, что надо представиться охране на платформе номер шесть и оттуда частный трамвай отвезет куда надо. Марина ощущает прилив возбуждения; она впервые думает о том, что лежит на другом конце этой частной трамвайной линии: Боа-Виста, легендарный дворец-сад семьи Корта.
Снаружи судебного зала номер три Ариэль Корту обступает свита. Ее постоянно окружают поклонники, прилипалы, потенциальные клиенты, потенциальные ухажеры разнообразной гендерной принадлежности. «Привлекательная» – вот первая вещь, которую люди говорят про Ариэль. Члены семейства Корта никогда не отличались необыкновенной красотой, но бразильцы не бывают уродливыми, и каждый из детей Адрианы не без изящества вынуждает любоваться собой. Привлекательность Ариэль – ее опора; она несет себя с достоинством и уверенностью, с хладнокровной непоколебимостью. Внимание так и течет в ее сторону. Ее коллега Идрис Ирмак проталкивается сквозь поцелуи и поздравления.
– Ты могла там умереть.
Над головой Ариэль роятся камеры размером с насекомых.
– Нет, не могла.
– Он мог выпустить тебе кишки.
– Ты так считаешь?
Руки Ариэль поднимаются и хватают Идриса за предплечье. Она берет в захват его локоть. Если чуть увеличит нажим, сустав выскочит, как крышка от бутылки. Свита ахает. Камеры резко снижаются для лучшего угла съемки. Это сенсационно. Сетевые сплетники будут визжать несколько дней. Ариэль освобождает «пленника». Идрис трясет рукой, которую терзает мучительная боль. Всех детей в семье Корта учат Грейси джиу-джитсу. Адриана Корта убеждена, что каждый ребенок должен быть знатоком какого-нибудь боевого искусства, играть на музыкальном инструменте, говорить на трех языках, читать годовые отчеты и танцевать танго.
– Он бы меня на ленточки порезал. Думаешь, я бы стала рисковать, если бы не знала, что Муньос капитулирует?
Идрис развел руками. Объяснить ему трюк?
– Альяумы были клиентами Маккензи, пока Бетаке Альяум не оскорбил Дункана Маккензи, не женившись на Тэнси Маккензи, – говорит Ариэль. Свита с благоговением ловит каждое слово. – Маккензи отозвали свою помощь. А раз ее нет, то, если бы Альяум меня хоть поцарапал, им пришлось бы столкнуться с вендеттой семьи Корта, не имея за спиной Дома Маккензи. Они не могли пойти на такой риск. Я все это время вела дело к судебному поединку, потому что знала: им придется уступить. – Она останавливается у двери адвокатской комнаты и поворачивается к свите. – А теперь прошу прощения, но у меня впереди лунная вечеринка в честь племянника, и я попросту не могу пойти на нее в таком виде.
В адвокатской комнате Ариэль дожидаются судья Нагаи и бутылка джина с десятью растительными компонентами.
– Если снова провернешь такой фокус в моем суде, я прикажу защитникам тебя зарезать, – говорит судья. Она притулилась на краю умывальника. Адвокатские комнаты маленькие и тесные.
– Но это будет явная халатность в отправлении правосудия, – говорит Ариэль и бросает охапку деловой одежды в депринтер. Загрузочная воронка проглатывает вещи, и ткань превращается в органическое исходное сырье. Бейжафлор, фамильяр Ариэль, уже выбрала для нее праздничный наряд: платье 1958 года от Баленсиаги, на лямках, асимметричного покроя, с черным цветочным узором на темно-сером фоне. – Неужели суд не сумеет защитить сторону договора, чьи интересы были нарушены?
– Ну почему ты не можешь просто заняться добычей гелия, как твои братья?..
– Они такие скучные ребята. – Ариэль целует судью в обе щеки. – У Лукаса отрицательное чувство юмора. – Она изучает джин: подарок клиента. – Печать по заказу. Как мило.
Чуть подталкивает бутылку к судье Нагаи. Та качает головой. Ариэль смешивает себе жгучий сухой мартини.
Риеко касается левым указательным пальцем точки между глаз: общепринятый жест, предлагающий поговорить без фамильяров. Ариэль, моргнув, отключает Бейжафлор – едва заметную колибри, переливчатое облако, постоянно меняющее оттенок, чтобы соответствовать наряду хозяйки. Фамильяр Риеко – чистый лист, постоянно складывающийся в новые фигурки-оригами, – исчезает.
– Я тебя не задержу, – произносит судья Нагаи. – Буду краткой: ты, возможно, не в курсе, что я член Павильона Белого Зайца.
– Как там люди говорят? Любой, кто назовется членом «Белого Зайца»…
– …таковым не является, – заканчивает афоризм судья Нагаи. – Из каждого правила есть исключение.
Ариэль Корта с учтивым видом пьет свой мартини, но все ее чувства бдительно напряжены. Павильон Белого Зайца – собрание консультантов Орла Луны – обитает в пространстве между мифом и реальностью. Он существует, он не может существовать. Он прячется у всех на виду. Его члены подтверждают и отрицают свое членство. Ариэль Корта и без Бейжафлор знает, что ее пульс участился, дыхание ускорилось. Приходится как следует сосредоточиться, чтобы от возбуждения не расплескать мартини.
– Я член Павильона Белого Зайца, – говорит судья Нагаи. – И было им пять лет. Каждый год «Белый Заяц» меняет двух членов по принципу ротации. В этом году пришла моя очередь. Мне бы хотелось номинировать тебя на свое место.
Мышцы живота у Ариэль напрягаются. Ну почему место за круглым столом ей предложили сейчас, когда она стоит тут в нижнем белье?..
– Это честь для меня. Но вынуждена спросить…
– Потому что ты необычайно одаренная молодая женщина. Потому что «Белый Заяц» осведомлен о растущем влиянии на КРЛ кое-кого из Пяти Драконов и желает компенсировать это влияние.
– Маккензи.
Ни одна другая семья не проявляет столь неприкрытых политических амбиций. Эдриан Маккензи, старший сын директора Дункана, – око Джонатона Кайода, Орла Луны, председателя Корпорации по развитию Луны. Роберт Маккензи, патриарх клана, давно проводил кампанию за отмену КРЛ и полную лунную независимость, свободу от отеческого надзора Земли. «Луна принадлежит нам». Ариэль в курсе политических доводов и знает игроков, но всегда оставалась к ним безучастной. Лунное брачное право в большей степени, нежели другие разновидности права, представляет собой хаотическую территорию, на которой властвуют пылкая преданность, шипящее негодование и бесконечные обиды. С политикой КРЛ все это образует гремучую смесь. Но заполучить место за столом Орла… Может, Ариэль и не нюхала лунной пыли, но она Корта, а семейство Корта создано, чтобы властвовать.
– Есть персоны, приближенные к власти, которые считают, что для Корта пришло время отказаться от своей изоляции и принять участие в управлении лунным обществом.
Ариэль оказалась к политике ближе, чем все другие члены семьи. Рафа, бу-хвэджан «Корта Элиу», наделен экономической властью: благодаря «Корта Элиу» по ночам на Земле горит свет; Адриана, основательница и матриарх компании, обладает моральным авторитетом. Но Корта не пользуются всеобщим обожанием среди старых кланов. Они – Пятый Дракон; их считают выскочками, разбогатевшими жуликами, ухмыляющимися убийцами, ковбоями-кариока. Все знают, что Корта всаживают нож с улыбкой. Больше они не будут кариока-ковбоями, гелиевыми отморозками. Это их приглашение в ряды власть имущих. Это признание семейства Корта в качестве благородного дома. Мамайн будет насмехаться – кому нужно одобрение этих дегенератов, этих мягкотелых паразитов? – но порадуется за Ариэль. Та всегда знала, что она не любимый, не золотой ребенок, но если Адриана Корта сурова со своей дочерью, то лишь потому, что ожидает от нее большего, нежели от сыновей.
– Так ты согласна? – спрашивает судья Нагаи. – Мне бы весьма хотелось слезть с этого рукомойника.
– Разумеется, я согласна, – говорит Ариэль. – Разве я могла сказать что-то другое?
– Ты могла бы отнестись к этому осмотрительней, – замечает судья Нагаи.
– Почему? – Глаза Ариэль распахиваются от искреннего изумления. – Надо быть дурой, чтобы не принять такое предложение.
– У твоей семьи может быть другое мнение…
– Мнение моей семьи состоит в том, что я должна вернуться в Жуан-ди-Деус и покрыться пылью и по́том в пов-скафе. Нет. – Она поднимает бокал мартини. – За меня. Ариэль Корта из «Белого Зайца».
Судья Нагаи проводит по лбу правым указательным пальцем. «Можем вернуться к миру, который записывается». Ариэль, моргнув, возвращает Бейжафлор к жизни. Снова появляется Око, фамильяр судьи. Нагаи уходит. Принтер издает мелодичный сигнал. Вечернее платье от Баленсиаги готово. Бейжафлор уже меняет цвет, чтобы соответствовать ему.
Маленькая Луна Корта одета в платье-баллон с рисунком из пионов. Платье белое, с присобранным краем, с дерзким рисунком в виде алых цветов. От Пьера Кардена. Но Луне восемь лет, и элегантная одежда ее утомляет, так что девочка сбрасывает туфельки и мчится босиком сквозь заросли бамбука. Ее фамильяр – тоже Луна, желтовато-зеленая «сатурния луна» с большими синими глазами на крыльях. «„Сатурния луна“ водится в Северной Америке, а не в Южной, – сказала ей бабушка Адриана. – И тебе бы не стоило давать фамильяру собственное имя. Люди могут перепутать, с кем они разговаривают».
Откуда-то вырываются бабочки и кружатся над головой Луны. Синие-синие, точно фальшивое небо, и размером с ее ладонь. Детишки Асамоа принесли подарочную коробку и выпустили их. Луна восторженно хлопает в ладоши. В Боа-Виста ей не удается поглядеть на животных: ее бабушка их до жути боится. Не пускает в свое имение никаких существ с шерстью, чешуйками или крыльями. Луна преследует вереницу бабочек, медленно машущих крыльями, бежит не чтобы поймать, но чтобы сделаться свободной и порхать, как они. Воздух вихрится, в зарослях бамбука рождается шепот, доносятся голоса, звуки музыки и запах еды. Мясо! Луна обхватывает себя руками. Это что-то особенное. Отвлекшись на запах мяса на гриле, она проталкивается через высокие колышущиеся стебли бамбука. Позади нее медленные водопады низвергаются между громадными каменными лицами ориша.
Три с половиной миллиарда лет назад магма вырвалась из живого сердца Луны и затопила бассейн Изобилия, медленно булькая в каньонах, вдоль прирусловых валов и в лавовых трубках. Потом сердце Луны умерло, потоки остыли, и полые лавовые трубки превратились в холодные, темные и тайные окостеневшие артерии. В 2050 году Адриана Корта спустилась сюда на веревке из входного туннеля, который ее селенологи пробурили в Море Изобилия. Ее фонарь высветил скрытый мир; нетронутая лавовая трубка сотню метров в ширину и высоту и два километра длиной. Пустая, нетронутая вселенная, похожая на драгоценную жеоду. «Вот это место, – объявила Адриана Корта. – Вот где я создам династию». За пять лет ее машины облагородили внутреннюю часть, вылепили лица богов умбанда размером с городские кварталы, установили водный цикл и заполнили пространство балконами и апартаментами, павильонами и галереями. Это Боа-Виста, дворец семейства Корта. Даже в такой праздничный день скалы дрожат от вибраций экскаваторов и спекателей, которые трудятся глубоко внутри стен, создавая комнаты и пространства для юной Луны и ее потомков.
Сегодня вечеринка в честь лунной гонки Лукасинью, и Боа-Виста открыл свое зеленое сердце обществу. Луна Корта лавирует среди аморов и мадриний, родственников и слуг, Асамоа и Сунь, Воронцовых и даже Маккензи, а также людей, не принадлежащих ни к одной из великих семей. Высокие представители третьего поколения и низенькие, плотные представители первого. Платья и костюмы, отвороты и нижние юбки, вечерние перчатки и разноцветные туфли. С дюжину цветов кожи и глаз. Богатство и красота. Друзья и враги. Луна Корта рождена для этого: для звука падающей воды и бормотания искусственного ветра в зарослях бамбука и ветвях. Она не знает другого мира. Да к тому же в этот особенный день подают мясо.
Под выступающей нижней губой Ошум установили электробарбекю. Повара насаживают мясо на вертела и крутят их. Жирный дым поднимается к небесной линии, которую сегодня запрограммировали на ясный синий день с кратковременной облачностью. Ясный день, как на Земле. Официанты разносят гостям большие блюда с мясом на шампурах. Луна пробирается между официанткой и своей целью.
– Ух ты, какое милое платье, – говорит официантка на очень плохом португальском. Она низенькая, ненамного выше Луны, и массивная. Слишком много двигается для такой гравитации. Джо Лунница, недавно с циклера. Ее фамильяр – дешевая оболочка из разворачивающихся тетраэдров.
– Спасибо, – говорит Луна, переходя на глобо, упрощенный английский, всеобщий язык. – Так и есть.
Женщина протягивает Луне поднос.
– Курятину или говядину?
Луна берет шампур с жирной, истекающей соком говядиной.
– Осторожнее, не посади пятно на свое красивое платье. – У официантки акцент норте.
– Ни за что на свете, – отвечает Луна с безмерной серьезностью.
Потом она вприпрыжку бежит по каменной тропе вдоль ручья, протекающего через сердце Боа-Виста, белыми зубками отрывая кусочки кровавой говядины. Вот и Лукасинью, одетый для вечеринки, с булавкой «Дона Луна» и коктейлем «Голубая луна»[7] в руке. Его окружают друзья по лунной гонке. Луна узнает девушку из Асамоа и кое-кого из Суней. Суни и Асамоа всегда были частью семьи. Легко узнать странного, бледного мальчишку-Воронцова. Он как вампир, думает Луна. А вон та девчонка, наверное, Маккензи. Вся как будто из золота.
– У тебя красивые веснушки, – объявляет Луна, бесцеремонно врываясь в круг друзей Лукасинью. Она глядит девушке-Маккензи прямо в лицо. Они смеются над ее дерзостью, и девушка-Маккензи – громче всех.
– Луна, – говорит Лукасинью, – иди и ешь эту штуку где-нибудь в другом месте.
Он произносит это шутливым тоном, но Луну не обманешь. Он на нее злится. Она встала между ним и Абеной Асамоа. Наверное, ему нужен секс с Абеной. Он такой потребитель. У его ног строй перевернутых коктейльных бокалов. Потребитель, да еще и пьяница.
– Я просто так сказала. – Корта всегда говорят то, что думают. Луна вытирает рот тыльной стороной ладони. Мясо попробовала, теперь черед музыки – вот она, уже слышна. – У меня тоже веснушки! – Девчонка касается пальцем своих щек, доставшихся от Корта и Асамоа, и бежит дальше. Стрелой проносится по дорожке из камней, пересекающей реку, в поисках источника музыки. С плеском мчится по воде, взметая брызги, которые медленно опускаются. Гости вечеринки охают и вскрикивают, отстраняются от летящей воды, но на их лицах улыбки. Луна знает, что неотразима.
– Тиу Лукас!
Луна подбегает к нему и обнимает за ноги. Конечно, дядя Лукас должен был оказаться рядом с музыкой. Он разговаривает с иммигранткой, которая подала Луне мясо. Теперь у нее в руках поднос с синими коктейлями. Луна помешала дяде. Он лохматит ее темные вьющиеся волосы.
– Луна, беги дальше, корасан. Хорошо? – Он разворачивает ее легким прикосновением к плечу. Удаляясь, девочка слышит, как он говорит официантке: – Моему сыну больше не следует подавать алкоголь. Понятно? Я не допущу, чтобы он напился и повел себя нелепо перед всеми. Сам по себе пусть делает что захочет, но я не позволю ему опозорить семью. Если возле него за весь остаток вечера окажется еще хоть капля, я отправлю вас всех обратно в Байрру-Алту клянчить бывший в употреблении кислород и пить мочу друг друга. Ничего личного. Пожалуйста, донеси это до своего начальства.
Луна любит дядю Лукаса – то, как он разговаривает с нею на ее языке, его маленькие игры, его фокусы и шутки, которые они делят между собой, но бывают моменты, когда он делается высоким и далеким, уходит в другой мир, суровый, холодный и недобрый. Луна видит, как иммигрантка бледнеет от страха, и ей ужасно жаль эту женщину.
Ее хватают чьи-то руки, подымают высоко, подбрасывают в воздух.
– Приветик, анзинью!
И ловят, когда она падает, точно перышко; ее платье с пионами поднимается, закрыв лицо. Рафа. Луна прижимается к отцу.
– Ну-ка, угадай, кто только что прибыл? Тиа Ариэль. Пойдем разыщем ее? – Рафа сжимает руку Луны, и девочка энергично кивает.
Ариэль Корта в своем убийственно шикарном платье из коллекции Баленсиага-1958 переходит со станции в большой сад Боа-Виста. В лунной гравитации слои ткани на юбке кажутся невесомыми, как цветочные лепестки. По толпе гостей проходит шепот. Ариэль Корта! Все уже знают про дело Альяум против Филмус. Луна вприпрыжку подбегает к своей тиа. Ариэль подхватывает племянницу на лету, кружит, и Луна вопит от восторга. Вот прибывает ее мадринья, Моника. Сердечные объятия, поцелуи. Аманда Сунь, жена Лукаса. Лусика Асамоа, мать Луны. Сам Рафа подхватывает сестру и поднимает так, что она умоляет его быть осторожнее с платьем. Его другая око, Рэйчел Маккензи, в Царице Южной с их сыном Робсоном. Она не появляется в Боа-Виста. Ариэль рада, что Рэйчел здесь нет. Между ними идет разбирательство, и Маккензи таят обиды. Следующий – сам юный лунный бегун. Лукасинью неловок, неуклюж со своей тиа, чего никогда не случается, когда он с друзьями. Пальцы Ариэль на мгновение задерживаются на его «Доне Луне», привлекая взгляд Лукасинью к точно такому же значку на корсаже адвокатессы: «Вообрази меня голой, покрытой инеем, бегущей по обнаженной лунной поверхности».
Дальше верные семейные работники: Элен ди Брага, финансовый директор – она постарела с того раза, когда Ариэль Корта в последний раз бывала в Боа-Виста, – и старый честный Эйтур Перейра, глава службы безопасности. Последним появляется Лукас. Тепло целует сестру. Только ее, а не братьев он считает себе ровней. Шепотом просит переговорить наедине. Ариэль рукой в перчатке без усилий вылавливает «Голубую луну» на пронесенном мимо подносе.
– Ну и как Меридиан в этом сезоне? – спрашивает Лукас. – Никак не могу найти время, чтобы выбраться туда.
Ариэль знает: брат считает ее предательницей за то, что она выбрала право, а не «Корта Элиу».
– По всей видимости, я добилась известности. Недолгой.
– Я кое-что слышал об этом. Слухи и сплетни.
– Больше сплетен, чем кислорода, больше слухов, чем воды.
– Я также слышал, что делегация Китайской корпорации энергетических инвестиций прибывает на борт «Святых Петра и Павла». Сплетничают о пятилетней экспортной сделке с «Маккензи Металз».
– Я и сама слышала кое-что похожее.
– Еще говорят, что Орел Луны устраивает для них приветственную пирушку.
– Устраивает. И да, меня пригласили. – Ариэль знает, что информационная сеть ее брата достаточно мощная, чтобы он узнал о ее беседе с судьей Нагаи в комнате для адвокатов.
– Ты всегда хорошо разбиралась в общественной политике. Завидую этому умению.
– Что бы ни было у тебя на уме, Лукас, нет.
Лукас вскидывает руки: mea culpa.
– Я просто повторил несколько сплетен.
Ариэль мелодично смеется, но Лукас упрям, Лукас как сталь, Лукас поймал ее в ловушку. И тут является спаситель в облаке едкой лунной пыли.
Может, еще мяса. Может, выпить сока. Лукас загнал тиа Ариэль в угол. Дядя Лукас скучный, когда в разговоре так сильно приближает свое лицо к другому человеку. А потом Луна широко распахивает глаза, открывает рот и восторженно верещит.
Вдоль лощины широким шагом идет мужчина в пов-скафе. Шлем у него под правой мышкой, в левой руке – ранец с системой жизнеобеспечения. На ногах ботинки, а тугой как вторая кожа пов-скаф выглядит мозаикой логотипов и светоотражающих полосок, навигационных огней и гоночных значков. Его фамильяр проступает пиксель за пикселем, входя в сеть Боа-Виста. С вновь прибывшего сыплется пыль; он оставляет за собой медленно оседающий след серебристой черноты.
– Карлиньос!
Карлиньос Корта видит, как племянница бежит его обнять, и делает шаг назад, но она с шумом врезается в него, хватает за ноги, вздымает огромное облако пыли, которая, точно сажа, покрывает ее красивое платье с пионами.
На два шага отстав от Луны, появляется Рафа. Обменивается с младшим братишкой шутливыми тычками, соприкасается костяшками.
– Прибыл поверху?
Карлиньос в качестве доказательства протягивает свой шлем. В пестром пов-скафе, источающий пряный пороховой запах лунной пыли, он словно пират на коктейльной вечеринке. Он бросает свой ранец, хватает «Голубую луну» и осушает одним глотком.
– Вот что я тебе скажу: после двух часов на байке, когда пьешь собственную мочу…
Рафа качает головой, оценивая такое безрассудство.
– Она тебя убьет, эта тупая езда на байке. Может, не сегодня, может, не завтра, но однажды солнце вспыхнет, а ты окажешься на поверхности, на пыльном байке, в пяти часах езды от чего бы то ни было. И тогда поджарится. Твой. Кариокский. Зад. – Каждую короткую фразу он доводит до сведения тычком в плечо.
– А когда ты в последний раз был на поверхности? – Карлиньос дурашливо пинает брата в живот. – Что это я сейчас почувствовал? Брюшко. Ты потерял форму, ирман. Вспомни, какой подготовки требует поверхность. Ты переборщил с совещаниями. Мы добытчики гелия, а не какие-нибудь бухгалтеры.
Старший и младший мальчики Корта обожают спорт. Страсть Карлиньоса – пылевой байкинг. Он пионер этого экстремального увлечения. Он разработал байки, модифицировал скафы. Он рассекал по всем Дождливым Апеннинам и устроил гонку на выносливость через Море Спокойствия. Спорт Рафы спокойнее и предназначен для более закрытых пространств. Он владеет гандбольной командой из ЛГЛ. Они занимают высокое место в премьер-лиге. Рафа разделяет эту манию с шурином, Джейденом Вэнь Сунем, владельцем «Тигров Сунь». Они состязаются с юмором и свирепостью.
– Побудешь тут после вечеринки? – спрашивает Рафа.
– Я присудил самому себе увольнительную. – Карлиньос провел три месяца в Море Спокойствия, добывая гелий.
– Приходи на игру. Ты должен увидеть, что мы делаем.
– Проигрываете, как люди говорят, – отвечает Карлиньос. – Где же наш лунный бегун? Я слышал про парня Асамоа. Благое дело. Если Лукасинью когда-нибудь захочет поработать снаружи, я найду, куда его пристроить.
– В жизненные планы Лукаса это не входит.
В двух шагах от Карлиньоса – второй молодой человек в пов-скафе, темный в той же степени, в какой Карлиньос светел, с красивыми скулами и узкими глазами охотника.
– Вагнер, ирман, – говорит Рафа. Вторая волна ударов костяшками. Вагнер, самый младший брат, робко улыбается.
Луна липнет к ноге дяди Карлиньоса, вся перемазавшись в лунной пыли.
– Дайте-ка я на вас посмотрю! – объявляет Ариэль, прибывая со своей свитой. – Мои красивые мальчики! – Она изгибается, подставляя щеку для поцелуя, но не прикасается ни к Карлиньосу, ни к Вагнеру. На ее платье – никаких грязных пятен.
Лукас появляется с тактическим опозданием. Приветствует Карлиньоса вежливо, но без особого воодушевления. Поворачивается к Вагнеру.
– Люблю вечеринки. Все эти дальние родственники, с которыми не общаешься…
– Вагнер здесь в качестве моего гостя, – быстро говорит Карлиньос.
– Разумеется, – соглашается Лукас. – Мой дом – твой дом.
Между Вагнером и Лукасом возникает электрическая дуга неприкрытой ненависти, потом Карлиньос берет Вагнера за локоть и увлекает в толпу гостей.
– Луна, ступай-ка вместе с мадриньей Элис, – говорит Рафа.
– Давай хоть немного очистим тебя от грязи, – говорит мадринья Элис. Она паулистана, на голову ниже поколений, рожденных на Луне. Из земных женщин получаются сильные суррогатные матери. Корта никому, кроме бразильянок, не позволяют вынашивать своих детей. Элис берет испачкавшуюся в саже маленькую Луну за руку и уводит от взрослых разговоров поглядеть на музыкантов.
– Лукас, не здесь, – негромко говорит Рафа.
– Он не Корта, – просто заявляет Лукас.
Тыльной стороны ладони Лукаса касается чья-то рука. Рядом с ним Аманда Сунь.
– Даже для тебя это было грубо, – с упреком говорит она. Аманда Сунь из третьего поколения; по-лунному высокая, выше своего мужа. Ее фамильяр – темно-красная «чжень», Змея. Сунь традиционно облачают фамильяров в гексаграммы из «Книги Перемен».
– Почему? Это же правда, – говорит Лукас.
Общество удивилось, когда Аманда Сунь переехала из Дворца Вечного Света в еще не достроенный Боа-Виста. В никахе это не оговаривалось. Брак был в значительной степени династическим. Сдержки, противовесы, оговорки об аннулировании – все на месте. Однако Аманда Сунь явилась в Боа-Виста и прожила там семнадцать лет. Она кажется такой же его частью, как тихие ориша или бегущая вода. Общество – та его часть, которой по-прежнему не все равно, – думает, что Аманда затеяла долгосрочную игру. Суни были среди первых поселенцев; вместе с Маккензи они считают себя старой гвардией, истинной лунной аристократией. Больше полувека они сражались с гегемонией Народной Республики, которая была не прочь использовать Дом Сунь в качестве плацдарма для захвата власти на Луне. Всем известно, что Суни не женятся на ком попало.
Последние пять лет Лукас Корта живет в своей квартире в Жуан-ди-Деусе.
Музыка – мягкий босаджаз – останавливается. Бокалы замирают на пути к губам. Разговоры угасают; слова испаряются; поцелуи прерываются. Все как зачарованные глядят на маленькую женщину, которая появилась из двери между огромными, безмятежными лицами ориша.
Прибыла Адриана Корта.
– Разве тебя не станут искать?
Лукасинью взял Абену Маану Асамоа за руку и повел прочь от оживленных троп, по коридорам, озаренным бликами света из других помещений – строительным ботам требовался свет, – по свежевырубленным залам и комнатам, где еще слышен гул машин-копателей.
– Они будут целую вечность целовать друг другу руки и толкать речи. У нас предостаточно времени. – Лукасинью тянет Абену к себе. Жаркие лампы смягчают постоянный подповерхностный холод в минус двадцать, но воздух достаточно прохладен, чтобы дыхание повисало облачками и Абена дрожала в своем вечернем наряде. У Луны холодное сердце. – Ну так что это за особенная вещь, которую ты хочешь мне дать? – Лукасинью ведет рукой вдоль бока Абены, останавливается на ее бедре. Она со смехом отталкивает его.
– Коджо прав, ты плохой мальчик.
– Плохой – это хорошо. Нет, серьезно. Да ладно тебе, мы же лунные бегуны. – Его другая рука гладит «Госпожу Луну» Абены, движется, точно паук, вверх, к обнаженной части ее груди. – Мы живы. Прямо сейчас мы живее кого бы то ни было на этом куске скалы.
– Лукасинью, нет.
– Я спас твоего брата. Я мог умереть. Я почти умер. Я был в гипербарической камере. Меня ввели в кому. Я вернулся и спас Коджо. Я не был обязан так поступать. Мы все знали, чем рискуем.
– Лукасинью, если будешь так продолжать, все испортишь.
Он поднимает руки: сдаюсь.
– Ну так в чем дело?
Абена раскрывает правую ладонь. Там серебро: мерцающий металлический «зуб». Потом она резко подымает руку к левому уху Лукасинью. Он вскрикивает, прижимает ладонь туда, где неожиданно вспыхнула боль. На пальцах кровь.
– Что ты натворила? Цзиньцзи, что она натворила?
«Мы за пределами зоны покрытия камер Боа-Виста, – говорит Цзиньцзи. – Я не вижу».
– Я дала тебе кое-что, чтобы ты запомнил Коджо. – Может, дело в красном отсвете жарких ламп, но Лукасинью видит в глазах Абены сияние, какого никогда не знал. Он не понимает, кто она такая. – Знаешь, что о тебе говорят? Что ты делаешь новый пирсинг после каждого разрыва отношений. Что ж, со мной все иначе. То, что я воткнула в твое ухо, означает сотворение новых отношений. Это обещание. Когда тебе понадобится помощь Асамоа – на самом деле понадобится, когда не будет другой надежды, когда ты окажешься в одиночестве, обнаженный и беззащитный, как мой брат, пришли мне эту вещь. Я буду помнить.
– Больно! – ноет Лукасинью.
– Значит, ты не забудешь, – говорит Абена.
И медленно, очень изящно слизывает с указательного пальца пятно крови Лукасинью.
Среди своих высоких детей и еще более высоких внуков Адриана Корта хрупка и элегантна, как птица. В лунной гравитации груз возраста легок; кожа у нее ровная и без морщин, тело не выглядит согбенным в семьдесят девять лет. Она держится с достоинством дебютантки. Она по-прежнему глава «Корта Элиу», хотя вот уже много месяцев ее никто не встречал за пределами Боа-Виста. Да и многим обитателям Боа-Виста редко случается ее увидеть. Но она все еще способна устроить шоу для семьи. Адриана приветствует детей. Три поцелуя для Рафаэля и Ариэль. Два для Лукаса и Карлиньоса, один для Вагнера. Луна вырывается из рук мадриньи Элис и бежит к своей вово Адриане. Кто-то ахает – на платье Адрианы от Сил Чапман останутся пятна. Адриана не носит булавку с «Госпожой Луной». За годы разведки и бурения она так наглоталась вакуума, что всем лунным бегунам Боа-Виста вместе взятым и не снилось.
Лукас пристраивается за плечом матери, пока она принимает очередь внуков, мадриний, око и гостей. У нее для каждого найдется словечко. Особое внимание уделяется Аманде Сунь и Лусике Асамоа, кеджи-око Рафы.
– А где же Лукасинью? – говорит Адриана Корта. – Нам нужен наш герой.
Лукас понимает, что его сын отсутствует. Он сдерживает гнев.
– Я его найду, мама. – Токинью пытается вызвать мальчишку, но тот вне сети. Адриана Корта неодобрительно цокает языком. Протокол не будет выполнен как следует, пока она не поздравит того, в чью честь устроена вечеринка. Лукас спускается к группе музыкантов; маленький ансамбль из гитары, пианино, контрабаса, тихих шаркающих барабанов. – Вы знаете «Águas de Março»[8]?
– Конечно. – Это стандарт, это классика.
– Играйте сентиментально. Это любимая вещь моей мамы.
Гитарист и пианистка кивают друг другу, отсчитывают слабую долю. «Мартовские воды»: старая и милая песня, которую Адриана Корта пела своим детям, когда мадриньи приносили их и сажали ей на колени, пела, склоняясь над их кроватками. Это осенняя песня с расплывчатыми образами дождя, веточек и маленьких живых существ, песня о частице вселенной в том, что умещается в ладони, одновременно радостная и пронизанная саудади. Мужской и женский голоса поют, чередуясь; подхватывают песню по сигналу друг друга; живые и игривые. Лукас слушает внимательно, страстно. Дышит неглубоко, напрягшись всем телом. Слезы появляются в складках его век. Музыка всегда оказывала на него мощное влияние, в особенности старая бразильская музыка. Босанова, MBP. Функциональная музыка; обыденность MOR[9]. Мя-а-а-агкий трусливый джаз. У тех, кто такое заявляет, нет ушей; не слушайте. Они не чувствуют саудади, сладкую печаль мимолетности вещей, благодаря которой всякая радость ощущается острее. Они не слышат приглушенное отчаяние, предчувствие того, что за завесой красоты и томления случилось нечто ужасно, ужасно неправильное.
Лукас бросает взгляд на мать. Она кивает в такт колышущемуся ритму, закрыв глаза. Он отвлек ее от блудного Лукасинью. Разберется с ним позже, сам.
На первом плане в песне два голоса, играющие в капоэйру из-за одних и тех же слов, перебивающие друг друга; кувыркающиеся и уклоняющиеся. Гитарист и пианистка очень хороши. Лукас раньше не слышал этих исполнителей, но доволен, что ему довелось их послушать. Песня заканчивается. Лукас сглатывает эмоции. Он аплодирует громко и звонко.
– Браво! – кричит он. Адриана присоединяется; потом Рафа, Ариэль, Карлиньос, Вагнер. По толпе гостей расходятся волны аплодисментов. – Браво!
Снова несут напитки, досадный момент забыт, праздник продолжается. Лукас подходит к гитаристу, чтобы обменяться парой слов.
– Спасибо. Вы знаете толк в босе, сэр. Моей мамайн понравилось. Я бы хотел, чтоб вы пришли и сыграли для меня, в моей собственной квартире в Жуан-ди-Деусе.
– Это для нас честь, мистер Корта.
– Не «вы». Только вы один. Вскоре. Как вас зовут?
– Жоржи. Жоржи Нардис.
Фамильяры обмениваются контактными данными. А потом официантка, норте Джо Лунница с подносом коктейлей, внезапно кидается на Рафу Корту.
Ей нравится грубая текстура струпа на ухе Лукасинью. Она с наслаждением тащит его, открывая затянувшуюся рану так, что выступает немного свежей крови. От этого Абена в своем вечернем платье от Хелены Барбер делается влажной. Теперь, когда они вернулись в сеть Боа-Виста, Цзиньцзи показывает Лукасинью ее подарок – хромированный клык, изгибающийся сквозь верхнюю часть его правого уха. Выглядит хорошо. Выглядит пикантно. Но она не позволяет ему даже обнять себя рукой за талию.
Не успев дойти до окна, оба понимают: что-то пошло не так. Ни музыки, ни болтовни, ни плеска тел в пруду у водопада. Кто-то кричит, кто-то отдает резкие приказы на португальском и глобо. Зрачок каменного глаза Шанго обозревает сады Боа-Виста по всей длине. Лукасинью видит, как эскольты, телохранители семьи Корта, выпроваживают группы гостей. Музыканты и официанты держат руки за головой. Охранные дроны сканируют обработанные строительными машинами стены; их лазеры на миг задерживаются на Лукасинью и Абене.
– Что произошло? – спрашивает Лукасинью. Цзиньцзи отвечает в тот же момент, когда на лице Абены отражается шок:
«Совершено покушение на жизнь Рафаэла Корты».
Лезвие ножа прижато к горлу Марины Кальцаге. Если она шевельнется, если заговорит, если сделает слишком глубокий вдох, оно рассечет ее плоть. В безумной остроте лезвия есть нечто анестетическое: Марина и не почувствует, как оно режет трахею. Но она должна двигаться, она должна говорить, если хочет жить.
Ее пальцы постукивают по ножке перевернутого коктейльного бокала на подносе.
– Муха, – шипит она.
Мухи так себя не ведут. Марина знает мух. Она работала мушиным ловцом. На Луне насекомые – опылители, декоративные бабочки вроде тех, что порхают по Боа-Виста, выпущенные детишками Асамоа, – лицензированы. Мухи, осы, дикие жуки угрожают сложным системам лунных городов и подлежат уничтожению. Марина Кальцаге убила миллион мух и знает, что они не летают так, прямой наводкой к беззащитной мягкой коже в углу челюсти Рафы Корты. Она поймала муху в считаных миллиметрах от цели и прижала пустой бокал для мартини к подносу. Коктейльная тюрьма. И в тот же миг нож, с шуршанием выскользнувший из спрятанного магнитного чехла, оказался у ее горла. На другом конце ножа – эскольта семьи Корта в элегантном костюме с безупречно сложенным квадратиком-платочком в нагрудном кармане. Все равно вылитый головорез. Все равно воплощенная смерть.
Эйтур Перейра чопорно приседает, чтобы изучить существо в бокале. По меркам первого поколения, он большой мужчина, массивного телосложения. Крупный бывший морпех, пялящийся в перевернутый коктейльный бокал, выглядел бы комично, если не принимать во внимание ножи.
– Жучок-убийца, – заключает Эйтур Перейра. – АКА.
В один миг лезвия кольцом окружают Лусику Асамоа. Их острия в миллиметре от ее кожи. Луна вопит и всхлипывает, вцепившись в мать. Рафаэл бросается на охранников. Мужчины в костюмах наваливаются на него, обездвиживают.
– Ради вашей же безопасности, сеньор, – говорит Эйтур Перейра. – Она может прятать боевые биологические средства.
– Это дрон, – шепчет Марина Кальцаге. – Он чипированный.
Эйтур Перейра глядит внимательней. Муха бьется о стенку бокала, но в мгновения неподвижности ясно виден золотой рисунок на крыльях и панцире.
– Отпустите ее. – Адриана Корта говорит тихо, но командный тон вынуждает всех телохранителей, мужчин и женщин, вздрогнуть.
Эйтур Перейра кивает. Ножи прячутся в ножны. Лусика подхватывает на руки воющую Луну.
– И ее, – приказывает Адриана.
Марина судорожно втягивает воздух, когда нож убирают от горла, и понимает, что не дышала с того момента, как охранник схватил ее. Она начинает трястись.
Лукас кричит:
– Лукасинью? Где Лукасинью?
– Заберу-ка я это. – Эйтур Перейра кладет руку поверх бокала. Достает импульсный пистолет из маленькой кобуры. Устройство размером с его большой палец – дурацкое, наивное оружие в такой огромной руке. – Отключите своих фамильяров. – По всему Боа-Виста фамильяры исчезают, моргнув. Марина выключает Хетти. Этот наивный пистолетик обладает достаточной мощностью, чтобы вырубить всю сеть Боа-Виста. Они ничего не видят и не слышат, но маленькая высокотехнологичная муха перестает двигаться и умирает.
Лукас Корта наклоняется ближе к главе службы безопасности и шепчет ему.
– Они пытались убить моего брата. Они пробрались в Боа-Виста, в наш дом, и они пытались убить моего брата.
– Ситуация под контролем, сеньор Корта.
– Ситуация такова, что убийца оказался на расстоянии стенки коктейльного бокала от Рафы. На виду у гостей из всех Пяти Драконов. На виду у нашей матери. Что-то не похоже на «ситуацию под контролем», верно?
– Мы проанализируем оружие. Мы узнаем, кто за ним стоит.
– Ну так вот, этого недостаточно. Новая атака может случиться в любой момент. Я хочу, чтобы здесь обеспечили безопасность. Вечеринка окончена.
– Сеньоры, произошел инцидент в системе защиты, – объявляет Эйтур Перейра. – Мы должны обезопасить Боа-Виста. Вынужден попросить вас уйти. Будьте любезны, отправляйтесь к трамвайной станции. Теперь можете спокойно запустить своих фамильяров.
– Найдите моего сына! – приказывает Лукас Эйтору Перейре. Друзья Лукасинью бестолково суетятся, потерянные и задвинутые на второй план. Их лунная гонка и то, как Лукасинью спас Коджо Асамоа, заслонены произошедшим. Охрана Боа-Виста выпроваживает гостей из садов на станцию. Телохранитель сопровождает главных Корта в глубь их владений. Лукас Корта рассматривает Марину Кальцаге, в его взгляде лед и железо. Она дрожит от потрясения.
– Как твое имя?
– Марина Кальцаге.
– Работаешь на компанию по ресторанному обслуживанию?
– Я берусь за любую работу. Я инженер… я была инженером по системам управления.
– Теперь ты работаешь на «Корта Элиу».
Лукас протягивает руку. Марина ее берет.
– Поговори с моим братом Карлиньосом. Семейство Корта перед тобой в долгу.
И он уходит. Все еще оцепенев от шока, Марина старается разобраться в случившемся. Корта пытаются перерезать ей глотку – и вот она на них работает. Как же… Корта! Блейк, все будет в порядке. Я достану тебе лекарства. Мы навсегда забудем о жажде. Мы сможем дышать спокойно.