Пролог Угли на сухую траву

Солнце еще только начало взбираться по небосклону, и от Галада и трех его вооруженных спутников протянулись вперед длинные утренние тени. Деревья вокруг стояли густо – дубы и болотные мирты, сосны и сургамы-кислокамедники, и на большинстве виднелась рыжеватая весенняя поросль. Всадники рысью двигались по проходившей прямо через лес дороге, и Галад старался выбросить из головы все ненужное, успокоить разум, но постоянно мешала какая-то мелочь. В царящей под лесным пологом тишине раздавался лишь приглушенный стук копыт. На ветвях не чирикали птицы, не пересвистывались белки. Слишком тихо для этого времени – лес будто бы затаил дыхание и замер. Некогда, задолго до возникновения Амадиции и Тарабона, тут пролегал оживленный торговый тракт, и из-под желтоватой глины, наезженной и утоптанной до твердой корки, кое-где проглядывали остатки древних камней, которыми он был вымощен давным-давно. Вокруг, не считая всадников, не было видно ни единой живой души – только очень далеко впереди одинокую фермерскую телегу медленно тащил куда-то вол. Пути торговых караванов сместились намного севернее, деревни и фермы обезлюдели, а мифические заброшенные копи Айлгара так и оставались позабыты среди горных кряжей, нагромождения которых начинались всего в нескольких милях южнее. В той же стороне небосвода сбивались в кучу, предвещая ненастье, темнеющие облака; если они продолжат свое неспешное наступление по небу, то во второй половине дня прольется дождь. Над кромкой деревьев, вокруг прогалов у лесной опушки, выписывал петли краснокрылый ястреб. Он тоже охотится, как и сам Галад. Но действовать Галаду в своей охоте придется в душе, а не на лесной опушке.

Показалась большая усадьба с домом, которую шончан пожаловали Эамону Валде, и Галад подобрал поводья, жалея, что на голове нет шлема: тогда, чтобы потянуть время, можно было бы поправить ремень под подбородком. Пришлось ограничиться тем, что он расстегнул и передвинул пряжку перевязи с мечом, сделав вид, будто оружие висит не так, как следует. Облачаться в доспехи смысла не имело. Если утро пойдет так, как Галад надеется, то кирасу и кольчугу все равно пришлось бы снимать, а если дела обернутся совсем худо, то доспехи защитят его не лучше, чем белый плащ.

Расположенный в отдалении от столицы дворец в прошлом служил королю Амадиции охотничьим домиком. Большое деревянное здание под синей крышей, с балкончиками, выкрашенными в алый цвет, и деревянными шпилями по углам, покоилось на каменном фундаменте и походило на невысокий холм с крутыми склонами. Надворные постройки, конюшни и амбары, мастерские и маленькие домики для слуг и ремесленников занимали всю просторную поляну вокруг главного здания, но, раскрашенные в синий и красный цвета, почти не уступали ему по внешнему великолепию. Среди построек виднелись фигурки мужчин и женщин – крошечные на таком расстоянии; там же под присмотром старших играли дети. Картина обыденной жизни, в которой не осталось ничего обыденного. Спутники Галада поглядывали на него без всякого выражения, сидя в седлах в начищенных шлемах и кирасах. Нетерпеливо переступали копытами лошади – недолгая поездка от лагеря нисколько не утомила отдохнувших за ночь и поутру полных сил животных.

– Будет вполне понятно, если вы передумаете, Дамодред, – нарушил молчание Тром. – Обвинение суровое, горькое, точно полынь, но…

– Я – не передумаю, – прервал его Галад. В своих намерениях он утвердился еще вчера и отступать не собирался. Но все же был благодарен Трому – он дал Галаду возможность заговорить о том, что волновало юношу. Когда Галад выезжал из лагеря, Тром с двумя спутниками просто появился рядом с ним – не проронив ни слова, они отправились вместе с Галадом. Тогда казалось, что слова не нужны. – А как насчет вас троих? Со мной вы многим рискуете. Незачем вам идти на такой риск. Как бы ни кончился день, вам все это припомнят. Дело касается только меня, и я разрешаю вам отправиться своей дорогой. – Сказано слишком холодно, но сегодня утром Галад был не в состоянии подбирать верные слова или давать волю чувствам.

Коренастый воин покачал головой:

– Закон есть закон. И вдобавок я воспользуюсь преимуществами своего нового звания.

На груди Трома, на левой стороне его белого плаща, ниже эмблемы многолучевого солнца, красовались три золотых узла-банта, по форме похожие на звезды, – капитанский знак различия. В сражении при Джерамеле погибли очень многие, и по меньшей мере три лорд-капитана. Тогда Чада Света сражались против шончан, а не на их стороне.

– Служа Свету, я совершил немало темных дел, – сумрачно произнес Байар. На его костлявом лице сверкали глубоко посаженные глаза – сверкали так, будто оскорбление нанесли ему лично. – Дел чернее глухой безлунной ночи. И наверное, еще совершать придется, но есть настолько черные дела, что с ними невозможно примириться. – У него был такой вид, словно он вот-вот сплюнет от отвращения.

– Верно, – пробормотал юный Борнхальд, проведя рукой в боевой перчатке по губам. Галад всегда видел в нем «юношу», хотя тот был всего несколькими годами моложе его. Глаза Дэйна были налиты кровью – прошлую ночь он опять выпил слишком много бренди. – Если сделал что-то неправильное, даже на службе Свету, значит, чтобы это уравновесить, нужно сделать что-то правильное.

Байар что-то мрачно буркнул. Наверное, он имел в виду совсем не то, о чем сказал Борнхальд.

– Очень хорошо, – сказал Галад, – но если кто-то решит повернуть назад, винить его не в чем. Дело здесь касается лишь меня одного.

Галад ударом каблуков послал гнедого мерина в легкий галоп, и на душе у него потеплело, когда он услышал быстрый стук копыт лошадей своих спутников. Нагнав его, они поехали рядом, и белые плащи вздувались от ветра. Конечно, он должен был отправиться сюда один, однако если рядом будут эти трое, то, возможно, их присутствие не позволит тут же взять его под арест и повесить без лишних церемоний. Нельзя сказать, что Галад вообще рассчитывал остаться в живых. Но если что-то нужно сделать, то это должно быть сделано, и не важно, какой ценой.

Лошадиные копыта громко загремели по выложенному камнем пандусу, который вел к усадьбе, поэтому на появившуюся из леса четверку всадников обратили взоры все, кто находился на просторном центральном дворе. Здесь было полсотни Чад Света в сверкающих кольчужно-пластинчатых доспехах и конических шлемах, большинство из них – верхом. Услужливые конюхи-амадицийцы в темной одежде держали под уздцы лошадей для тех из Детей, кто еще не сидел в седле. Внутренние балконы пустовали, если не считать нескольких слуг – они делали вид, что подметают их, но сами то и дело окидывали двор заинтригованными взглядами. В стороне от прочих стоял Радам Асунава, окруженный, точно телохранителями, шестеркой рослых Вопрошающих; украшавшая их плащи эмблема многолучевого солнца была наложена на багряного цвета значок в виде крючковатого пастырского посоха. Десница Света всегда держалась наособицу от остальных Детей Света, и подобную манеру те считали совершенно правильной. Из всех находившихся во дворе Чад один лишь седовласый Асунава был без доспехов. Лицо главы Вопрошающих выражало такую вселенскую скорбь, что рядом с ним Байар показался бы розовощеким бодрячком, а на его ослепительно-белом плаще красовался только ярко-красный пастырский посох – этим он также отличался от прочих Детей Света. Но Галад лишь скользнул по Вопрошающим взглядом – его внимание во внутреннем дворе приковывал к себе только один-единственный человек. Может, Асунава и сыграл какую-то роль – его причастность оставалась неясной, – однако призвать к ответу верховного инквизитора способен только лорд капитан-командор.

Эамон Валда не мог похвастаться высоким ростом, но со смуглого сурового лица не сходило властное выражение – повиновения от остальных он ожидал как должное. И повиновение – это самое меньшее из должного. Он стоял, широко расставив ноги в сапогах и горделиво вскинув голову, излучая вокруг себя властность и надменность, поверх его раззолоченной полной кирасы лежала бело-золотая накидка лорда капитан-командора – шелковая и расшитая куда богаче, чем любая из тех, что когда-то носил на своих плечах Пейдрон Найол. Шелковым же был и белый плащ Валды, на каждой стороне груди золоченой канителью вышиты эмблемы многолучевого солнца, и шелковой была его шитая золотом белая куртка. Под мышкой Валда держал шлем – вызолоченный и украшенный спереди лучистым солнечным диском, а на его левой руке, поверх кованой стальной перчатки, красовался массивный золотой перстень, на крупном желтом сапфире которого было вырезано многолучевое солнце. Еще один знак благоволения, проявленного со стороны шончан.

Валда чуть нахмурился, когда Галад и его спутники спешились перед ним и отсалютовали, приложив согнутую правую руку к груди. Подбежавшие подобострастные конюхи приняли поводья.

– Тром, почему ты до сих пор не отправился в Насад? – В словах Валды звучало неодобрение. – Остальные лорд-капитаны сейчас уже на полпути туда.

Сам Валда на встречи с шончан всегда прибывал позже всех, вероятно, чтобы тем самым показать, что в Чадах Света сохранилась толика независимости, хотя от прочих высших офицеров он требовал неукоснительной явки в оговоренное время, пусть даже для этого в путь отправляться приходилось до рассвета. Поэтому удивительно было видеть его уже готовым к отъезду, – должно быть, предстоящая встреча была очень важной.

По-видимому, сейчас Валда полагал за лучшее не подвергать испытанию терпение новых господ. Шончан и так не слишком-то скрывали своего недоверчивого отношения к Детям Света.

Тром не выказал ни малейшей неуверенности, чего вряд ли можно было ожидать от человека, носящего свое нынешнее звание от силы месяц.

– Неотложное дело, милорд капитан-командор, – вежливо произнес он, отвешивая точно выверенный поклон – ни на волосок не ниже, но и не выше, чем того требовал этикет. – Один из Чад Света, находящийся под моим командованием, выдвигает против другого Чада обвинение в том, что тот оскорбил его родственницу и жестоко обращался с нею, и заявляет о своем праве на Суд Света. Согласно закону, вы должны удовлетворить его просьбу о поединке или отвергнуть ее.

Прежде чем Валда успел заговорить, раздался голос Асунавы.

– Странная просьба, сын мой, – заметил он, недоуменно склонив голову набок и глядя поверх сложенных домиком рук. Даже голос верховного инквизитора звучал печально, – казалось, неведение Трома доставляет ему настоящую боль. Глаза Асунавы полыхали, точно уголья на раскаленной жаровне. – Обычно сам обвиняемый просил мечом рассудить дело, и, убежден, обычно это случалось тогда, когда он понимал, что весомость и убедительность доказательств определенно свидетельствуют о его виновности. Во всяком случае, к Суду Света не прибегали вот уже почти четыреста лет. Назовите мне имя того, кого обвиняют, и я улажу дело без лишнего шума. – От тона Асунавы повеяло холодом, как из бессолнечной пещеры морозной зимой, но в темных глазах по-прежнему полыхал огонь. – Тут мы среди чужеземцев, и нельзя, чтобы они узнали, будто кто-то из Чад способен совершить столь низкий поступок.

– С просьбой обратились ко мне, Асунава! – резко, будто укусил, произнес Валда.

Его взор чуть ли не обжигал неприкрытой ненавистью. Скорее всего, ему просто пришлось не по вкусу, что в разговор вклинился верховный инквизитор. Отбросив полу плаща за спину, он положил ладонь на длинную рукоять своего меча, дужки эфеса которого оканчивались кольцами, и выпрямился во весь рост. Склонный к картинным позам и жестам, Валда возвысил голос, так что, наверное, даже находившиеся внутри дома его услышали, и заговорил – скорее, принялся произносить речь:

– Думаю, многие из прежних наших обычаев стоит возродить, и упомянутый закон действует по-прежнему. И всегда будет исполняться, как то записано в древности. Свет дарует право на справедливость, потому что сам Свет есть справедливость. Известите своего подчиненного, Тром, что он вправе выдвинуть обвинение и встретиться с тем, кого обвиняет, с мечом в руках. Если же тот вознамерится отказаться от поединка, то я заявляю, что тем самым он признает свою вину и будет по моему приказу повешен на месте, а его имущество и звание, как гласит закон, перейдут обвинителю. Мною сказано все. – При этих словах он метнул еще один злобный взгляд на верховного инквизитора. Наверное, их действительно снедала взаимная ненависть.

Тром вновь отвесил церемонный поклон:

– Милорд капитан-командор, вы уже сами обо всем его известили. Что скажете, Дамодред?

Галад ощутил охвативший его холод. Испытывал он вовсе не страх, а чувство какой-то пустоты. Когда в пьяной болтовне Дэйн обмолвился о дошедших до его ушей неких смутных слухах, а Байар неохотно подтвердил, что это вовсе не слухи, Галада затопила ярость – испепеляющее до глубины души пламя, которое довело его едва ли не до безумия. Ему казалось, что у него вот-вот лопнет голова, если раньше не разорвется сердце. Теперь же он был холоден как лед, не ведая никаких чувств. Галад тоже поклонился, не менее церемонно, чем Тром. Многое, что нужно сказать, определяет закон, однако остальные слова он подбирал очень тщательно, стараясь как мог, чтобы тень позора не коснулась столь дорогой для него памяти.

– Эамон Валда, Чадо Света, я призываю тебя на Суд Света за недопустимое оскорбление особы Моргейз Траканд, королевы Андора, и за ее убийство.

Смерть женщины, к которой Галад относился как к матери, подтвердить не мог никто, но Галад был убежден, что она мертва. Добрый десяток очевидцев с уверенностью утверждал, что из Цитадели Света она исчезла до того, как крепость пала перед шончанской армией, и не меньше людей свидетельствовало о том, что сама Моргейз не могла ее покинуть, ведь она находилась там не по своей воле, а как пленница.

Валда ничем не выдал, что потрясен или удивлен выдвинутыми против него обвинениями. Судя по появившейся на лице капитан-командора улыбке, Галад дорого поплатится за свои безрассудные слова, однако легкий изгиб губ говорил также и о презрении, какое он испытывал к своему обвинителю. Но не успел Валда раскрыть рот, как вновь вмешался Асунава.

– Что за глупости! – произнес он тоном скорее печальным, чем сердитым. – Уведите дурака, и мы выясним, какое отношение он имеет к заговору, каковой злоумышляют приспешники Темного, дабы опорочить Детей Света.

Повинуясь его жесту, двое Вопрошающих шагнули к Галаду: один – с не сулящей ничего доброго злой ухмылкой, лицо второго не выражало ничего – точь-в-точь ремесленник за обыденной работой.

Но сделали они лишь один шаг. По всему двору раздавались тихие звуки – с таким скрипом и шорохом мечи выходят из ножен. Хотя большинство Чад Света только ослабили клинки в ножнах, не меньше десятка из них обнажили оружие полностью – и теперь держали мечи в опущенных руках, острием вниз. Конюхи-амадицийцы сгорбились, съежились, испуганно сбившись в кучки и изо всех сил стараясь, чтобы их было не видно и не слышно. Нет сомнений, они бросились бы врассыпную, достань у них смелости. Густые брови Асунавы поползли на лоб, он, явно не веря своим глазам, обводил всех ошеломленным взглядом. Узловатые пальцы сжались в кулаки, впившись в ткань белого плаща. Как ни странно, казалось, на миг даже Валда изумился. Вряд ли он мог ожидать, что после произнесенной им во всеуслышание речи Чада позволят арестовать обвинителя. Но так или иначе, от потрясения Валда оправился быстро.

– Вот видишь, Асунава, – произнес он чуть ли не обрадованно, – Дети Света подчиняются моим приказам и закону, а не прихотям Вопрошающих. – Руку со шлемом он протянул вбок и назад, чтобы кто-то забрал его. – Я отвергаю твои абсурдные обвинения, юный Галад, и твою мерзкую ложь вобью тебе в глотку. Ибо это – грязная ложь или в лучшем случае слова, вызванные помутнением разума. Ибо только безумец может поверить в злобные слухи, распущенные приспешниками Темного или кем-то еще, кто желает дурного Чадам Света. В любом случае ты оклеветал меня самым низким и подлым образом, поэтому я принимаю твой вызов на Суд Света. В поединке я и убью тебя.

Последнее едва ли соответствовало ритуалу, но Валда отверг обвинение и принял вызов – этого совершенно достаточно.

Сообразив, что так и стоит со шлемом в вытянутой руке, Валда вперил хмурый взгляд искоса на одного из спешившихся Чад, тощего салдэйца по имени Кашгар, пока тот не сделал шаг вперед и не забрал у командира шлем. Кашгар был всего-навсего подлейтенантом и походил на мальчишку, несмотря на крупный крючковатый нос и густые, похожие на перевернутые рога усы, однако в движениях его ясно читалось нежелание, и голос Валды стал куда зловещей и язвительней, когда, расстегнув перевязь с мечом и протянув ее вслед шлему, капитан-командор произнес:

– Поосторожней с этим, Кашгар. Это клинок, отмеченный клеймом цапли. – Расстегнув фибулу, он уронил свой шелковый плащ на мощеный камень, туда же последовала накидка-табар. Руки Валды двинулись к застежкам доспехов. По-видимому, ему не хотелось проверять, вдруг у кого-то еще нет желания помочь ему. Лицо Валды оставалось спокойным, разве что горевший яростью взгляд обещал покарать не одного лишь Галада. – Как я понимаю, Дамодред, твоей сестре захотелось стать Айз Седай. Пожалуй, мне совершенно ясно, с чего все началось. Было время, когда я с сожалением отнесся бы к твоей гибели, но не сегодня. Наверное, стоит отослать твою голову в Белую Башню, чтобы ведьмы полюбовались на плоды своих козней.

Дэйн, чье обеспокоенное лицо прорезали морщины, взял у Галада плащ и перевязь с мечом и стоял, переминаясь с ноги на ногу, как будто не был уверен, что поступает правильно. Что ж, у него был шанс отказаться, а теперь уже поздно менять решение. Байар положил ладонь в боевой перчатке на плечо Галаду и наклонился к юноше.

– Он любит наносить удары по рукам и ногам, – произнес он негромко, искоса поглядывая на Валду. Судя по его взору, между Валдой и им явно пробежала черная кошка. Разумеется, сейчас выражение лица Байара немного отличалось от обычного. – Ему нравится, когда противник истекает кровью, пока не обессилеет настолько, что не сможет ни сделать шаг, ни поднять меч. Вот тогда сам он и нанесет последний удар. Вдобавок он быстрее гадюки, но куда чаще станет разить тебя слева, и того же он ждет от тебя.

Галад кивнул. Многие правши сочтут для себя такой способ ведения боя более простым, но эта манера – странная слабость для мастера клинка. Гарет Брин и Генри Хаслин во время тренировок учили Галада вести бой по-разному, в зависимости от того, какая рука лежит на эфесе меча впереди, так что на эту уловку он не попадется. Необычно к тому же, что Валда стремится затягивать бой. Самого Галада наставляли, что схватку следует завершать как можно быстрее и без ненужных выкрутасов.

– Благодарю, – сказал он, и на лице с запавшими щеками появилась мрачная гримаса.

При всем желании Байара нельзя было назвать приятным человеком, да и сам он как будто не питал никаких теплых чувств ни к кому, за единственным исключением: он выказывал расположение одному лишь юному Борнхальду. Из троих, кто отправился с Галадом, присутствие Байара оказалось самым большим сюрпризом, но он был тут, и это говорило в его пользу.

Валда, который в расшитой золотом белой куртке стоял, подбоченившись, в центре двора, повернулся на месте, окинув собравшихся вокруг людей суровым взглядом.

– Всем отойти к стенам! – громко скомандовал он. Чада Света и конюхи исполнили приказание, и лошадиные подковы звонко процокали по мощеным камням. Асунава и его Вопрошающие подобрали поводья своих лошадей, причем лицо верховного инквизитора пылало холодной яростью. – Держитесь подальше от середины. Мы с юным Дамодредом сразимся тут…

– Простите, милорд капитан-командор, – с легким поклоном промолвил Тром, – но поскольку вы участник судебного поединка, то не можете быть арбитром. Не считая верховного инквизитора, который по закону не может принимать участия в Суде, после вас наивысший ранг здесь имею я. Так что, думаю, вы не станете возражать?..

Валда метнул на Трома злобный взгляд, потом отошел к Кашгару и встал рядом, скрестив руки на груди. С нарочитым раздражением он принялся притопывать ногой в нетерпеливом ожидании начала Суда.

Галад вздохнул. Если схватка обернется против него, что, кажется, случится почти наверняка, у его друга появится враг – самый могущественный человек среди Чад Света. По-видимому, у Трома он появился бы в любом случае, но теперь почти наверняка.

– Приглядывай за ними, – сказал Галад Борнхальду, кивком указывая на верховых Вопрошающих, сбившихся в кучку у ворот.

Асунавские подручники по-прежнему окружали его кольцом, будто телохранители, причем у всех ладони как бы невзначай опустились на рукояти мечей.

– Зачем? Даже Асунава теперь не сможет вмешаться. Это было бы против закона.

Галад едва сдержал новый вздох. Юный Дэйн пробыл в рядах Детей Света намного дольше его, а его отец служил ордену всю жизнь, но, кажется, молодой человек знает о Чадах Света куда меньше, чем узнал о них сам Галад. Для Вопрошающих законом будет то, что они назовут законом.

– Просто не спускай с них глаз, – сказал Галад.

Тром встал в центре двора и поднял над головой обнаженный меч, держа клинок параллельно земле. В отличие от Валды он произнес слова, какие и было предписано:

– Мы собрались здесь под Светом, дабы стать свидетелями Суда Света, право на который священно для каждого Чада Света. Свет осияет истину, и здесь Свет озарит справедливость. Пусть говорит только тот, у кого есть на то законное право, и пусть всякий, кто вздумает вмешаться, будет сражен без промедления. Здесь обретет под Светом правосудие тот, кто жизнью поклялся служить Свету, силой оружия и волей Света. Поединщики должны встретиться без оружия там, где я стою, – продолжал Тром, опустив руку с мечом, – и переговорить друг с другом с глазу на глаз. Да поможет им Свет найти верные слова, чтобы не довести дела до кровопролития, в ином же случае в этот день суждено умереть одному из Детей Света, его имя будет вычеркнуто из всех наших списков, а память о нем будет предана проклятию. И во имя Света, да будет так!

Тром отошел в сторону, и Валда двинулся на середину двора – он ступал так, словно двигался в боевой связке под названием «Кот пересекает двор замка», – очень вызывающая походка. Он знал, что не существует слов, способных остановить кровопролитие. Для него бой уже начался. Галад же просто зашагал навстречу своему противнику. Он был почти на голову выше Валды, но тот держался так, словно превосходил юношу во всем, даже в росте, и просто-таки излучал уверенность в своей победе.

На этот раз улыбка Валды была презрительной.

– Нечего сказать, мальчишка? Чему удивляться – ведь через минуту мастер клинка снесет тебе голову. Впрочем, перед тем, как убить тебя, хотелось бы мне вбить в нее одну вещь. Девка была жива и здорова, когда я ее видел в последний раз, а если теперь она мертва, то мне жаль. – Ухмылка его стала шире, пренебрежительная и насмешливая. – Эта лошадка была лучшей из всех, кого мне доводилось оседлывать, и надеюсь, что когда-нибудь опять на ней поезжу.

В душе Галада багровой волной вскипела слепящая, опаляющая ярость, но усилием воли он заставил себя повернуться к Валде спиной и отойти прочь, отправляя свой гнев в воображаемые язычки пламени, – как этому его научили два его наставника. Тот, кто сражается в гневе, в гневе же и погибает. Когда Галад подошел к Борнхальду, он уже достиг того состояния сознания, которое Гарет и Генри называли «единением». Паря в пустоте, Галад сомкнул пальцы на рукояти меча, который протянул ему Дэйн, и вытащил из ножен чуть искривленный клинок, тотчас же ставший частью его самого.

– Что он сказал? – спросил Дэйн. – У тебя на миг стало такое лицо, что мне почудилось, ты его прямо там убьешь.

Байар схватил Дэйна за руку.

– Не отвлекай его, – проворчал он.

Галада ничто не могло отвлечь. Его слух отчетливо и ясно различал все звуки: поскрипывание кожаных седел, звон подковы, стук копыт о каменные плиты. Он даже слышал жужжание мух в десяти шагах от себя, как будто они вились возле его головы. Ему даже показалось, что он уловил движение их крылышек. Он был един с мухами, с двором, с двумя мужчинами. Они были частью его, и его ничто и никто не могло отвлечь.

Стоявший на другой стороне двора Валда дождался, пока Галад повернется, и только потом обнажил меч – одним молниеносным движением. Клинок в его левой руке очертил в воздухе размытый серебристый круг, а затем, перескочив в правую руку, еще один и потом замер недвижно, острием вверх. Держа меч двумя руками перед собой, Валда двинулся вперед, и вновь – «Кот пересекает двор замка».

Подняв свой клинок, Галад шагнул ему навстречу, даже не задумываясь о том, как двигается, какую стойку принимает, – позиции и шаг определяло состояние, в котором пребывало его сознание. Его называли пустотой, и только наметанный глаз сумел бы определить, что Галад не просто идет. Только опытный глаз уловил бы, что каждое мгновение он сохраняет идеальное равновесие. Свой отмеченный эмблемой цапли клинок Валда получил отнюдь не благодаря фаворитизму. Его умение владеть оружием оценивали пять мастеров клинка и единогласно пожаловали ему это звание. Голосование всегда должно было быть единогласным. Существовал и другой способ получить подобный клинок – нужно убить его обладателя в честном поединке, один на один. Когда Валда удостоился меча с цаплей, ему было меньше лет, чем Галаду теперь. Да это и не важно. Он не должен сосредоточивать свои мысли на смерти Валды. Пустота, ничто – вот на чем он должен сосредоточиться. Но Галад желал Валде смерти, даже если придется прибегнуть к приему «Вложить меч в ножны»: чтобы Валда умер, он с готовностью примет в свое тело этот отмеченный знаком цапли клинок. Если дойдет до этого, то Галад согласен на такой исход.

Валда не стал тратить времени на маневры. Едва Галад оказался в пределах досягаемости, как ему на шею с быстротой молнии обрушился удар под названием «Срывание низко висящего яблока», как будто противник и в самом деле намеревался в первую же минуту схватки отрубить ему голову. Было несколько возможных ответов, все вбиты упорными тренировками, но в каких-то удаленных уголках сознания Галада смутно всплыли предостережения Байара, а еще тот факт, что Валда сам предупреждал его о том же самом. Предупреждал даже дважды. Не осознавая, что делает, Галад выбрал иной вариант действий и шагнул в сторону и вперед в то самое мгновение, когда «Срывание низко висящего яблока» превратилось в «Поглаживание леопарда». Глаза Валды расширились от удивления, когда его клинок прошел в считаных дюймах от левого бедра Галада, и округлились еще больше, когда «Рассечение шелка» оставило ему порез на правом предплечье, но он тотчас же отправил «Голубя в полет», причем столь стремительно, что Галаду пришлось отскочить назад, прежде чем его клинок успел глубоко ужалить, и юноша едва успел парировать атаку «Зимородком, кружащим над прудом».

Они сходились, расходились, вытанцовывая формы, плавно скользя по каменным плитам. «Ящерица в боярышнике» встречалась с «Трехзубцовой молнией». «Листу на ветерке» противостоял «Угорь среди листов кувшинки», а «Два скачущих зайца» сталкивались с «Колибри, целующей медвяную розу». Они сходились, расходились, двигаясь словно в каком-то танце, в фигурах которого опытный глаз различал стойки, атаки и их парирование. Галад раз за разом нападал, но Валда был стремителен, как гадюка. «Танцующий тетерев-глухарь» стоил Галаду неглубокого пореза на левом плече, а «Красный сокол, хватающий голубя» – еще одного на левой руке, но чуть побольше. «Река Света» могла бы унести отсеченную руку, если бы ему не удалось в последний момент отразить в отчаянной попытке смертоносный удар при помощи «Дождя на крепком ветру». Бойцы сходились, расходились – безостановочно мелькали клинки, взблескивая и звеня сталью о сталь.

Галад не знал, сколько времени они уже ведут схватку. Времени не существовало, было только настоящее. Казалось, они с Валдой сражаются как будто на дне моря, каждое движение было замедленным, словно бы отягощенное бременем водной толщи. На лице Валды проступил пот, но он самоуверенно улыбался, по-видимому ничуть не встревоженный порезом на предплечье – до сих пор единственной у него раной. Галад чувствовал, как и у него самого пот градом катится по лицу, щиплет глаза. И по руке струилась кровь. Рано или поздно, но полученные им раны замедлят движения, возможно, они уже сказываются на его реакции, но Галад получил еще две – в левое бедро, и эти-то раны были куда более серьезны. Кровь пропитала штаны и затекла в сапог, а Галад не мог скрыть легкой хромоты, которая со временем только станет сильнее. Если Валда должен умереть, то кончать с ним нужно поскорей.

Напоказ Галад сделал глубокий вдох, потом второй, втягивая воздух ртом, затем – еще один. Пусть Валда думает, будто противнику нужно перевести дыхание. Он сделал выпад клинком в «Продевании нитки», метя Валде в левое плечо, причем не с той быстротой, с какой следовало бы. Тот без труда отразил меч Галада «Взлетающей ласточкой», немедленно перешедшей в «Прыжок льва». Этот маневр стоил Галаду третьей раны в бедро – он пошел на риск выказать в обороне не бо`льшую быстроту, чем в атаке.

Вновь он предпринял «Продевание нитки», целясь Валде в плечо, и еще раз, и еще, все время хватая воздух ртом. Лишь по чистой случайности при обмене ударами ему повезло не получить новых ранений. Или же Свет и в самом деле осиял этот поединок.

Улыбка Валды стала шире; он поверил, что противник вот-вот обессилеет, вымотавшись и продолжая тупо атаковать одним и тем же способом. Когда Галад начал «Продевать нитку» в пятый раз, причем уже совсем медленно, меч Валды начал описывать «Голубя в полете» почти небрежным движением. Постаравшись вложить в удар всю быстроту, на какую был сейчас способен, Галад изменил направление удара, и «Срезание ячменного снопа» рассекло Валду почти под самой грудной клеткой.

На какое-то мгновение показалось, что тот даже не заметил полученного удара. Валда сделал шаг, начал то, что могло бы стать «Падающими с утеса камнями». Потом глаза его расширились, он покачнулся и рухнул на колени. Меч выпал из разжавшихся пальцев, и сталь зазвенела на каменных плитах. Он прижал было руки к огромной ране поперек тела, словно бы пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, рот его открылся, а взгляд стекленеющих глаз впился в лицо Галаду. Если Валда и хотел что-то сказать, то не смог произнести ни единого слова: изо рта у него хлынула кровь, потекла по подбородку. Он упал ничком и замер неподвижно.

Машинально Галад сделал быстрый проворот мечом, стряхивая кровь, обагрившую дюйм клинка у острия, потом медленно наклонился и отер оставшиеся темно-красные капли о белый плащ Валды. Боль, которую он прежде отказывался чувствовать, теперь впилась в него с удвоенной яростью. Левое плечо и предплечье как будто сунули в раскаленные уголья; бедро горело словно в огне. С большим трудом Галад все же сумел выпрямиться. Видимо, он почти что вымотался и затратил куда больше физических сил, чем сам думал. Сколько же времени продлилась схватка? Вообще-то, он должен испытывать удовлетворение оттого, что отомстил за мать, но чувствовал Галад одну лишь опустошенность. Смерти одного Валды недостаточно. Этого слишком мало. Всего будет мало, кроме одного: чтобы Моргейз Траканд снова была жива.

Вдруг до сознания Галада дошло, что вокруг раздается какой-то ритмичный звук. Он поднял голову и увидел, как каждый из Чад Света в знак одобрения хлопает ладонью по своему закованному в доспех плечу. Все как один. Кроме Асунавы и Вопрошающих. Этих нигде не было видно.

К Галаду торопливо подошел Байар с маленьким кожаным мешочком в руке. Осторожно раздвинув края разреза на рукаве Галада, он осмотрел рану.

– Тут надо будет зашить, – пробормотал Байар, – но с этим можно и обождать. – Опустившись на колени рядом с юношей, он вытащил из мешочка скатанные бинты и принялся обматывать тонкой тканью бедро поверх ран. – Здесь тоже надо будет швы наложить, но так ты, по крайней мере, от потери крови не умрешь.

К ним стали подходить другие Чада, поздравляя Галада, сначала пешие, а следом за ними и верховые. На тело Валды никто и не взглянул, за исключением Кашгара, который вытер меч Валды о его уже испачканный кровью плащ, а потом вложил оружие в ножны.

– Куда делся Асунава? – спросил Галад.

– Он уехал сразу, как ты нанес Валде последний удар, – с неловким видом отозвался Дэйн. – Отправился в лагерь Вопрошающих, чтобы вернуться с подкреплением.

– Он ускакал в другую сторону. К границе, – вмешался кто-то еще.

Насад лежал сразу же по ту сторону границы.

– К лорд-капитанам, – произнес Галад, и Тром кивнул:

– Никто из Детей не позволит Вопрошающим арестовать тебя за то, что здесь произошло, Дамодред. Если только ему не прикажет отойти в сторону его капитан. И сдается мне, кое-кто из них отдаст такой приказ.

Раздались сердитые приглушенные голоса тех, кто не хотел мириться с подобным поворотом событий, но Тром каким-то образом утихомирил всех. Вскинув руки, он громко сказал:

– Вы знаете, что это правда. Что-либо другое расценивается как мятеж. – После таких слов воцарилась мертвая тишина. Среди Детей Света мятежей не бывало никогда. Возможно, никогда ранее не происходило и ничего похожего на то, что случилось с ними сейчас. – Галад, я напишу бумагу, официально освобождающую тебя от обязательств перед Детьми Света. Кто-то все же может отдать распоряжение о твоем аресте, но тебя тогда придется поискать, а у тебя будет заметная фора. Асунаве понадобится по меньшей мере полдня, чтобы нагнать других лорд-капитанов, и тот, кто поддержит его, вернется не раньше ночи.

Галад сердито покачал головой. Тром прав, но все неправильно. Слишком многое – неправильно.

– А другие? Для них ты тоже составишь такой документ? Асунава же отыщет способ обвинить и их тоже. А как быть с теми Чадами Света, кто не желает помогать шончан? Которые захватывают наши страны именем человека, мертвого вот уже тысячу лет? – (Несколько тарабонцев переглянулись и кивнули, и еще несколько, и не все из них были из Амадиции.) – А те, кто защищал Цитадель Света? Какая бумага снимет с них цепи? Заставит шончан не гонять их на работы, будто тягловый скот?

Новые горящие гневом взгляды – для всех Чад Света эти пленники были больной темой.

Скрестив руки на груди, Тром взирал на Галада так, будто увидел его в первый раз:

– Что же ты тогда намерен делать?

– Надо, чтобы Чада нашли кого-то – хоть кого-то! – кто сражается с шончан. Нужно вступить с ними в союз. Убедиться, что Дети Света поскачут на Последнюю битву, а не будут помогать шончан охотиться на Айил и захватывать наши страны.

– Хоть кого-то? – тонким высоким голосом спросил кайриэнец по имени Дойреллин. Над его голосом никому и в голову не приходило шутить. Хоть и низкорослый, Дойреллин отличался мощным телосложением и широкими плечами; в теле у него не было ни унции жира; он мог колоть орехи, вложив их между пальцами и просто сжав кулак. – То есть Айз Седай.

– Если ты хочешь сразиться в Тармон Гай’дон, тогда тебе придется сражаться рядом с Айз Седай, – тихо произнес Галад.

Юный Борнхальд скривился от крайнего отвращения, да и не он один. Байар было выпрямился, но потом вновь склонился над бинтами. Дойреллин медленно кивнул, словно бы раньше никогда не задумывался над таким вариантом действий.

– Мне ведьмы нравятся не больше, чем любому мужчине, – наконец сказал Байар, так и не подняв головы и продолжая возиться с ранами Галада. Он накладывал бинт слой за слоем, но кровь по-прежнему проступала на ткани. – Но Заповеди гласят: чтобы бороться с вороном, можно вступить в союз со змеем, пока не окончится битва.

По собравшимся Чадам пробежала волна, они согласно закивали. Ворон означал Тень, но все знали, что он также – эмблема Шончанской империи.

– Я готов биться вместе с ведьмами, – заявил долговязый тарабонец, – или даже с теми Аша’манами, о которых мы слышали, лишь бы они сражались с шончан. Или в Последней битве. И я готов сразиться с любым, кто скажет, что я не прав. – Он бросал вокруг взоры, исполненные такого огня, будто собирался вступить в бой здесь и сейчас.

– Похоже, дела пойдут так, как будет угодно вам, милорд капитан-командор, – сказал Тром, отвешивая Галаду поклон, причем заметно ниже, чем Валде. – По крайней мере, до какой-то степени. Кто возьмется сказать, что произойдет через час, не говоря уже о завтрашнем дне.

Галад от удивления даже рассмеялся. Со вчерашнего дня он думал, что способность смеяться потерял навсегда.

– Что за глупая шутка, Тром!

– Таков писаный закон. И Валда сам об этом заявил. Кроме того, у тебя достало смелости сказать вслух то, о чем многие думали, прикусив язык, и я в том числе. Твой план для Чад Света – лучший, чем все, о которых я слышал после гибели Пейдрона Найола.

– Но умней от этого шутка не стала.

Что бы там ни гласил закон, на этот параграф не обращали внимания с окончания Столетней войны.

– Посмотрим, что об этом скажут Чада, – ответил Галаду Тром, широко ухмыляясь, – когда ты попросишь их последовать за нами на Тармон Гай’дон, чтобы биться вместе с ведьмами.

Воины вновь принялись похлопывать себя по плечам, громче и сильнее, чем после победы Галада в схватке с Валдой. Поначалу таких было всего несколько, затем к ним присоединились другие, и вот уже все, включая и Трома, выражали свое одобрение словам Галада. Все – кроме одного Кашгара. Отвесив глубокий поклон, салдэйец обеими руками протянул Галаду вложенный в ножны меч. Меч со знаком цапли.

– Отныне он ваш, милорд капитан-командор.

Галад вздохнул. Он надеялся, что это охватившее всех безумие развеется раньше, чем они доберутся до бивака. И без того глупо возвращаться, а уж верх глупости – увенчать вдобавок всю эту историю еще и подобным притязанием. Вероятней всего, их стащат с лошадей и закуют в цепи, если сразу не забьют насмерть, не утруждая себя возней с оковами. Но он должен идти дальше. Он знал – это правильное решение.


Свет дня только-только начал разгораться этим весенним утром, хотя солнце пока не показалось даже над горизонтом, и Родел Итуралде, поднеся к глазу зрительную трубу с золоченым ободком, принялся внимательно рассматривать деревню у подножия холма, на котором стоял его чалый мерин. Сам же холм находился в центральной части Тарабона. Итуралде было совершенно не по нутру дожидаться, пока рассветет достаточно, чтобы что-то разглядеть. Стараясь не выдать себя отблеском линз, он держал длинную трубу так, что ее дальний конец лежал на большом пальце, а остальные пальцы, сложенные козырьком, накрывали ее сверху. В такой час бдительность дозорных притуплена, часовые обычно испытывают облегчение оттого, что мрак, под чьим покровом может вплотную подобраться враг, мало-помалу отступает. Однако, когда отряд пересек равнину Алмот, до Итуралде доходили слухи о набегах Айил в центральных областях Тарабона. Будь он часовым, который знает, что вокруг рыщут айильцы, то с готовностью обзавелся бы глазами на затылке. Очень странно, что из-за этих Айил страна не превратилась в разворошенный муравейник. Очень странно – и, пожалуй, не предвещает ничего хорошего. Несмотря на то что страну наводнили вооруженные люди – шончанские солдаты, присягнувшие Шончанской империи тарабонцы, толпы шончан, занятых строительством ферм и даже деревень, забраться так далеко оказалось едва ли не проще пареной репы. Что ж, сегодня легкой и простой прогулке придет конец.

Позади Итуралде, среди деревьев, нетерпеливо переступали копытами лошади. Сопровождавшая командира сотня доманийцев хранила безмолвие, разве что изредка под кем-то тихо поскрипывало седло, но Итуралде едва ли не осязаемо ощущал охватившее их напряжение. Он пожалел, что с ним всего одна сотня всадников, а не раза в два больше. И не в пять. Поначалу то, что он сам отправился с отрядом, состоящим в большинстве своем из тарабонцев, представлялось хорошей идеей, этаким знаком доверия, но теперь Итуралде уже не был уверен, что принял правильное решение. Во всяком случае, винить кого-то поздно.

Деревня Серана занимала ровную травянистую долину меж лесистых холмов, на полпути между Элморой и амадицийской границей. Холм, выбранный для наблюдения Итуралде, от деревни отделяли небольшое озерцо, поросшее по берегам камышом, и два впадавших туда широких ручья; с других сторон деревья отстояли от домов по меньшей мере на милю. Днем к такому месту незаметно не подобраться. До появления шончан Серана считалась немаленьким поселением – здесь останавливались направлявшиеся на восток купеческие караваны, и в деревне насчитывалось с дюжину гостиниц и столько же улиц. Селяне уже занялись повседневными делами, одни женщины шагали по улицам, с привычной ловкостью неся на голове корзины, другие, на задних дворах, разжигали огонь под котлами с грязной одеждой и бельем, а направлявшиеся спозаранок на работу мужчины иногда останавливались перекинуться словами друг с другом. Обычное, ничем не примечательное утро: бегают и играют дети, гоняют обручи и кидают погремушки с сухими бобами. Из кузницы, приглушенный расстоянием, послышался звон наковальни. Дымки над трубами становились жиже – время завтрака миновало.

Насколько Итуралде мог видеть, никто в Серане дважды и не взглянул на три пары часовых в кирасах с намалеванными на них яркими полосами – солдаты разъезжали туда-сюда, пустив лошадей шагом, где-то в четверти мили от окраины деревни. С четвертой стороны ее с успехом защищало озеро, в поперечнике заметно превосходившее саму деревню. Казалось, что часовые давно превратились в привычную деталь обыденного пейзажа, как и лагерь шончан, целиком поглотивший Серану и ставший раза в два больше ее.

Итуралде слегка покачал головой. Он бы не стал разбивать бивак таким образом – бок о бок с деревней. Все крыши Сераны были выложены черепицей, красной, зеленой или синей, а сами дома были деревянными; пожар в деревне с легкостью перекинется на лагерь, где парусиновых шатров, отведенных под склады всевозможных припасов и размерами не уступавших большому дому, было намного больше, чем куда меньших по величине палаток, предназначенных для ночлега людей, и где громадные штабеля корзин и ящиков и ряды бочек и бочонков занимали раза в два больше места, чем палатки и шатры, вместе взятые. Никакой реальной возможности отвадить нечистых на руку селян. В каждом городке отыщется несколько охочих до чужого добра обывателей, готовых стащить все, что подвернется под руку и что удастся унести, и даже кое-кто из людей почестнее может не устоять перед столь доступными соблазнами и поддаться искушениям. Благодаря такому расположению воду из озера таскать ближе и свободным от караула и служебных дел солдатам будет не так далеко до эля и вина, но это значит, что в отряде у командира заметно хромает дисциплина.

Какой бы слабой ни была дисциплина, но в лагере тоже царило оживление. Хоть у фермера работы по горло, но по сравнению с солдатом он, считай, отдыхает. Люди у длинных коновязей осматривали лошадей, знаменщики проверяли выстроенных рядами солдат, сотни работников загружали или разгружали фургоны, конюхи запрягали лошадей в упряжки. Караваны фургонов, с востока и с запада, каждый день приезжали по дороге в этот лагерь, а другие караваны – отбывали. Итуралде не мог не восхититься умением шончан обеспечить своих солдат всем необходимым там и тогда, когда и где это потребуется. Здесь, в Тарабоне, присягнувшие Дракону – у большинства из них были угрюмые и мрачные лица – пребывали в убеждении, что шончан растоптали их мечты, и готовы были если не отправиться вместе с Итуралде, то рассказать обо всем, что им известно. В этом лагере хранилось все, от сапог до мечей, от стрел до подков и фляжек, и в количестве достаточном, чтобы с ног до головы снарядить тысячи людей. Потеря для шончан будет весьма ощутима.

Итуралде опустил зрительную трубу, отмахнулся от надоедливо жужжащей у лица зеленой мухи. Ей на смену тотчас явились две другие. В Тарабоне полным-полно мух. Они всегда появляются тут так рано? У него на родине мухи только начнут вылетать в ту пору года, когда он вновь вернется в Арад Доман. Если вернется. Нет – прочь дурные мысли. Когда он вернется. А в ином случае Тамсин рассердится, но ведь вызывать ее недовольство себе дороже, а уж сердить – совсем неразумно.

Большинство людей внизу были не солдатами, а наемными работниками, и из них лишь с сотню были теми самыми шончан. Тем не менее вчера в полдень прискакал отряд в три сотни тарабонцев в раскрашенных полосами доспехах, что потребовало от Итуралде изменить свои планы, – численность противника увеличилась более чем вдвое. На закате в лагерь въехал еще один отряд тарабонцев, столь же многочисленный, – они только успели поужинать и сразу легли спать, отыскав местечко, чтобы расстелить свои одеяла. Свечи и ламповое масло – для солдата роскошь. И еще – в лагере находилась одна из тех женщин, которых шончан держат на привязи, дамани. Как Итуралде хотелось бы иметь возможность дождаться, пока та не отбудет из лагеря: должны же ее куда-то отвезти, а иначе какой прок держать дамани вместе с припасами? Но сегодня – условленный день, и он не вправе давать тарабонцам повод утверждать, будто он их сдерживал. Кое-кто готов ухватиться за любую причину, чтобы действовать по собственному усмотрению. Он понимал, что долго они за ним идти не будут, но нужно еще на несколько дней удержать при себе как можно больше людей.

Переместив взор на запад, Итуралде и не подумал воспользоваться зрительной трубой.

– Пора, – прошептал он, и, словно бы по его команде, две сотни всадников с кольчужными вуалями на лице галопом выскочили из-за деревьев.

И тотчас же остановились, выделывая курбеты и маневрируя на месте, сверкая сталью копейных наконечников, в то время как их командир носился перед отрядом взад-вперед и бешено жестикулировал в явной попытке придать отряду некое подобие порядка.

С такого расстояния Итуралде не сумел бы различить лиц даже в зрительную трубу, но вполне мог представить искаженные яростью черты лица Торнея Ланасьета, стремящегося доиграть фарс до конца. Коренастый преданный Дракону просто-таки сгорал от желания ввязаться в схватку с шончан. С кем угодно из шончан. Трудно было уговорить его не бросаться в битву с заокеанскими захватчиками в тот же день, когда они пересекли границу. Вчера, с видимой радостью и облегчением, он наконец-то соскреб со своего стального нагрудника ненавистные полосы, свидетельствующие о его верности шончан. Не важно – до сих пор он выполнял приказы Итуралде неукоснительно.

Когда ближайшие к Ланасьету дозорные поворотили своих лошадей и погнали их к поселку и шончанскому лагерю, Итуралде вновь поднял к глазу зрительную трубу, переключив свое внимание на противника. Часовые обнаружат, что их предостережение излишне. Суета замерла. Кое-кто указывал на всадников на другой стороне деревни, а иные просто взирали на них в остолбенении – и солдаты, и работники. Меньше всего они ожидали вражеского налета. Сколько бы ни ходило слухов о набегах айильцев, шончан считали Тарабон своим, причем надежно защищенным. Быстрый взгляд на деревню – селяне стоят на улицах, глядя на необычных налетчиков. Они атаки тоже никак не ожидали. Итуралде подумал, что шончан правы, но своим мнением он в обозримом будущем ни с кем из тарабонцев делиться не собирался.

Тем не менее потрясение продлилось недолго. Хорошо вымуштрованные солдаты знали, что надо делать: они побежали к своим лошадям, по большей части – еще неоседланным, хотя конюхи уже торопливо принялись за дело. Восемьдесят с лишком шончанских пехотинцев-лучников выстроились в колонну и бегом устремились через Серану. При столь наглядном подтверждении явной угрозы селяне похватали малышей на руки, окриками и тычками загоняя детишек постарше в чаемую безопасность домов. Казалось, прошли какие-то мгновения, и улицы опустели, только между домами быстро двигались лучники в своих сверкающих лаком доспехах и причудливых шлемах.

Итуралде повернул зрительную трубу в сторону Ланасьета и обнаружил, что тот галопом гонит свой конный строй вперед.

– Потише! – прорычал он. – Не спеши.

Вновь ему почудилось, будто тарабонец услышал его команду, – тот наконец-то вскинул руку, останавливая своих людей. По крайней мере они по-прежнему находились где-то в полумиле от деревни. Согласно плану Ланасьет, этот горячий болван, должен был сейчас находиться в миле от поселения, на опушке. Враги же должны посчитать, что легко отбросят его отряд, пребывающий все в том же видимом беспорядке, но и полумили вполне достаточно. Итуралде подавил подсознательное желание потеребить рубиновую серьгу в левом ухе. Сражение началось, и теперь нужно заставить тех, кто следует за тобой в битву, поверить, что ты полностью уверен в себе и совершенно спокоен. А вовсе не жаждешь врезать от души в лоб предполагаемому союзнику. Чувства, по-видимому, имеют особенность каким-то образом передаваться от командира подчиненным, а рассерженные люди ведут себя глупо, дают себя убить и проигрывают битвы.

Коснувшись мушки в виде полумесяца на щеке – в такой день, как сегодня, мужчина должен предстать в лучшем виде, – Итуралде сделал несколько неспешных, сдержанных вдохов, пока не убедился, что внутренне столь же спокоен, каким выглядит со стороны, потом вновь обратил свое внимание на бивак. Теперь большинство находившихся там тарабонцев были уже в седлах, но они дождались, пока в деревню не прискакали галопом десятка два шончан во главе с рослым малым, – макушку его чудного шлема украшал единственный тонкий белый султан. Затем они пристроились позади шончан, причем те, кто приехал в лагерь вчера на закате дня, замыкали отряд.

Итуралде внимательно разглядывал фигуру во главе колонны, высматривая ее между домами. Единственное перо плюмажа означает, видимо, ранг лейтенанта или подлейтенанта. Что могло означать либо безбородого юнца, который едва начал командовать солдатами и для которого этот пост – первый в жизни, либо седоусого закаленного ветерана, который, если ошибешься, не упустит случая отрубить тебе голову. Как ни странно, дамани, легко опознаваемая по сверкающей серебристой привязи, тянувшейся к другой всаднице, тоже гнала свою лошадь во весь опор, нисколько не отставая от прочих. По всем слухам, доходившим до Итуралде, эти женщины были пленницами, однако первая, дамани, вела себя столь же решительно, что и та, вторая женщина, сул’дам. Возможно…

Вдруг у него перехватило горло, и из головы разом вылетели все мысли о дамани. На улице все еще оставались люди – шедшая перед несущейся колонной группа из семи или восьми мужчин и женщин, казалось, даже не слышала раздающийся позади грохот копыт. Даже если бы шончан и захотели остановиться, они не успевали этого сделать, да к чему пытаться? Хорошее оправдание – нападение врага. Но Итуралде показалось, что руки высокого командира, державшие поводья, даже не дрогнули, когда он, а следом и весь отряд, буквально затоптал несчастных. Значит, не мальчишка, а ветеран. Бормоча молитву за души погибших, Итуралде опустил зрительную трубу. На то, что произойдет дальше, лучше смотреть без нее.

Оказавшись шагах в двухстах от деревни, офицер принялся выстраивать свой отряд – там, где уже остановились лучники и где они ждали, наложив стрелы на тетиву. Взмахами руки указав конным тарабонцам позади себя направления перестроения, он повернулся, устремив на Ланасьета взор через зрительную трубу. Солнечные лучи блеснули на металлических накладках трубы. Значит, солнце уже встает. Тарабонцы начали плавно разъезжаться по флангам, посверкивающие острия пик сохраняли тот же наклон, что и прежде. Вымуштрованные солдаты занимали места в строю на флангах, оставляя лучников в центре.

Офицер склонился к сул’дам, о чем-то с ней заговорил. Если он прямо сейчас спустит ее и дамани с поводка, все дело может обернуться катастрофой. Разумеется, все может кончиться бедой, даже если он и не поступит так. Последние из тарабонцев, те, что приехали позже, стали выстраивать свои ряды шагах в пятидесяти позади остальных, втыкая пики остриями в землю и доставая из притороченных позади седел чехлов короткие кавалерийские луки. Ланасьет, будь он проклят, бросил своих людей на врага. Всадники галопом понеслись в атаку.

На миг повернув голову, Итуралде – достаточно громко, чтобы его услышали воины позади, – произнес:

– Будьте готовы. – Заскрипела кожа седел – всадники подбирали поводья. Потом он коротко еще помолился за мертвых и прошептал: – Сейчас.

Все, как один, триста тарабонцев в длинной шеренге – тарабонцев! – подняли луки и выпустили стрелы. Итуралде не понадобилась зрительная труба, чтобы увидеть, как сул’дам, дамани и офицер вдруг разом ощетинились стрелами. Всех троих едва ли не вынесло с седел – в каждого одновременно вонзилось не меньше десятка стрел. Отдавать подобный приказ Итуралде было больно, но на этом поле боя женщины представляли наибольшую опасность. Другие стрелы из залпа выбили бóльшую часть лучников и оставили без седоков немало лошадей, и не успели еще убитые упасть на землю, как второй залп поразил уцелевших лучников и очистил еще больше седел.

Застигнутые врасплох, шончан и верные им тарабонцы тем не менее решили сразиться с врагом. Некоторые из тех, кто еще оставался в седлах, развернули коней и, опустив пики, устремились в атаку. Другие, по-видимому охваченные безрассудным порывом, что случается в сражении с людьми, отбросили пики и попытались достать свои кавалерийские луки. Но по ним хлестнул третий залп – на такой дистанции клиновидные наконечники стрел пробивали кирасы и нагрудники, и вдруг оставшиеся в живых как будто сообразили, что в живых остались лишь они. Их товарищи лежали неподвижно на земле или же пытались подняться, несмотря на вонзившиеся в тело две-три стрелы.

Уцелевших конников противник теперь превосходил числом. Несколько человек развернули лошадей, и спустя считаные мгновения большинство из уцелевших бежали на юг, а вслед им ударил последний ливень стрел, еще больше проредивший ряды.

– Хватит, – пробормотал Итуралде. – Стоять, и ни с места.

Кое-кто из конных лучников все же выпустил еще по одной стреле, но остальные благоразумно сдержали свой порыв. Пока вражеские солдаты в пределах досягаемости, можно убить еще нескольких, но этот отряд разгромлен, а стрелы вскоре у самих наверняка пойдут наперечет. Но что лучше всего – никому не взбрело в голову броситься в погоню.

Чего нельзя сказать о Ланасьете. Он со своими двумя сотнями погнался за убегавшими – только плащи развевались на ветру. Итуралде почудилось, будто он слышит, как они улюлюкают и вопят, точь-в-точь охотники, преследующие загнанного зверя.

– Думаю, милорд, мы в последний раз видели Ланасьета, – промолвил Джаалам, осаживая своего серого подле Итуралде.

Тот едва пожал плечами:

– Пожалуй, мой юный друг. Может, он еще придет в себя. В любом случае у меня и в мыслях никогда не было, что тарабонцы намерены вернуться с нами в Арад Доман. А у тебя?

– Нет, милорд, – отозвался тот, – но я думал, что его честь выдержит испытание в первом бою.

Итуралде поднял зрительную трубу, высматривая Ланасьета, по-прежнему несущегося галопом. Что ж, он ускакал в неизвестность, и в высшей степени маловероятно, что к этому сумасшедшему вернется разум. Итуралде лишился трети отряда – с тем же успехом их могла убить дамани. Он же рассчитывал, что у него есть еще несколько дней. Значит, необходимо снова пересмотреть планы, возможно, выбрать другую цель.

Выбросив мысли о Ланасьете из головы, Итуралде направил зрительную трубу туда, где лошади затоптали людей, и удивленно крякнул. Он не увидел там избитых копытами тел. Должно быть, выбежавшие друзья и соседи унесли их прочь, хотя в преддверии неминуемого сражения на околице деревни это казалось столь же вероятным, как если бы пострадавшие сами встали и ушли восвояси после того, как по ним проскакали лошади.

– Пора сжечь все эти замечательные шончанские склады, – сказал Итуралде. Засунув подзорную трубу в пристегнутый к седлу кожаный футляр, он надел шлем и послал Верного вниз по склону холма. Следом за ним, колонной по два, ехали Джаалам и остальные. Колеи от фургонных колес и разбитые берега указывали на брод через восточный ручей. – И, Джаалам, скажи нескольким людям, чтобы предупредили селян: пусть забирают, что им дорого, и уходят. Начиная с тех домов, что ближе всего к лагерю.

Там, где огонь идет в одну сторону, он может пойти и в другую, а скорей всего, так и будет.

По правде говоря, он уже запалил нешуточный пожар. По крайней мере, раздул первые уголья. Если будет милостив к нему Свет, если никого не обуяло излишнее рвение и никто не поддался отчаянию при виде того, как шончан крепко держат в своих лапах Тарабон, если никого не постигнет несчастный случай, способный разрушить самый лучший и тщательно выстроенный план, тогда все отряды в Тарабоне, а это около двадцати тысяч человек, до исхода сегодняшнего дня нанесут удары навроде этого. И завтра они нападут снова. Теперь Итуралде остается лишь совершить через Тарабон рейд более чем в четыре сотни миль, избавляясь понемногу от принявших Дракона тарабонцев и собирая своих людей, а затем нужно вновь пересечь равнину Алмот. Если осияет его Свет, то разожженный им пожар хорошенько подпалит шончанскую шкуру, достаточно, чтобы, рассвирепев, они в ярости кинулись за ним в погоню. И, как надеялся Итуралде, разозлятся шончан не на шутку. Тогда они очертя голову бросятся за ним и угодят прямиком в расставленную им ловушку, даже не заметив ее. Если шончан не станут его преследовать, тогда он хотя бы очистит свою родную страну от тарабонцев и добьется от принявших Дракона доманийцев, чтобы они, вместо того чтобы сражаться против него, сражались за короля. А если же шончан заметят ловушку…

Скача вниз по холму, Итуралде улыбался. Если шончан заметят ловушку, то у него уже есть наготове другой план, а если понадобится, то найдется еще один. Он всегда отличался предусмотрительностью и всегда составлял планы с учетом всех случайностей и обстоятельств, какие только мог себе представить, за исключением того, что Дракон Возрожденный самолично возникнет вдруг перед ним. Итуралде решил, что тех планов, что он уже разработал, на данный момент вполне хватает.


Верховная леди Сюрот Сабелле Мелдарат лежала без сна в своей постели, уставившись в потолок. Луна зашла, и трехарочные окна, смотревшие в дворцовый сад, были темны, но ее глаза привыкли к сумраку, и она различала по крайней мере очертания орнамента, которым была расписана многокрасочная штукатурка. До рассвета оставалось не больше часа-двух, однако ей не спалось. После исчезновения Туон большую часть ночей Сюрот проводила без сна, лежа всего лишь под тонкой шелковой простыней и засыпая лишь тогда, когда от усталости закрывались веки, как она ни старалась удержать глаза открытыми. Сон рождал кошмары, которые ей хотелось забыть. В Эбу Дар никогда не бывало по-настоящему холодно, но по ночам сохранялось немного прохлады, и этой малости хватало, чтобы не дать ей уснуть. Вопрос, который заражал страхом ее сны, был прост и жесток. Жива Туон или нет?

Побег дамани из Ата’ан Миэйр и убийство королевы Тайлин заставляли склоняться к версии о смерти Туон. Три события огромной важности, случайно произошедшие в одну ночь, – слишком тревожное совпадение, и первые два ужасали и сами по себе, указывая на то, что с Туон случилось самое худшее. Кто-то пытается сеять страх среди Райагел, «Тех, кто возвращается домой», вероятно, для того, чтобы сорвать Возвращение. Что же лучше послужит этой цели, как не убийство Туон? Что хуже, тут может быть замешан кто-то из своих. Поскольку Туон сошла на берег под вуалью, никто из местных не мог знать, кто она такая. Тайлин, вне всяких сомнений, убита посредством Единой Силы, наверняка это сул’дам и ее дамани. Сюрот ухватилась за мысль, что во всем виноваты Айз Седай, но рано или поздно кто-то, от кого не отмахнешься, задастся вопросом: как одна из этих женщин, пресловутых Айз Седай, смогла проникнуть во дворец, полный дамани, да еще в городе, полном дамани, и притом остаться необнаруженной? А чтобы снять ошейник с дамани из Морского народа, нужна хотя бы одна сул’дам. И одновременно со всеми этими событиями невесть куда пропали две сул’дам, которые принадлежали самой Сюрот.

В любом случае пропавшими их стали числить два дня спустя, и их не видел никто с той ночи, как исчезла Туон. Сюрот не верила, что те причастны к исчезновению Туон, хотя тогда они должны были находиться в отведенных дамани каморках. Прежде всего, она не могла представить, чтобы Ринна или Сита сняла ошейник с дамани. Наверняка у них нашлись веские причины, побудившие их тайком улизнуть и пытать счастья где-то подальше отсюда, у кого-то, кому неведом их мерзкий секрет, у кого-то наподобие этой Эгинин Тамарат, которая похитила парочку дамани. Очень странно – ведь совсем недавно ее возвысили до Высокородной. Странно, но это и не важно: все равно Сюрот не понимала, каким образом Эгинин можно связать со всем прочим. Вероятно, женщина сочла, что тяготы и сложности службы тех, кто возведен в ряды знати, чересчур обременительны для простого моряка. Что ж, рано или поздно ее отыщут и арестуют.

Важный факт, таящий для Сюрот смертельную опасность, – это исчезновение Ринны и Ситы, и никто не в состоянии сказать, когда они пропали. Если кто-то заметит, что их бегство по времени очень близко к критическому моменту, и сделает из этого неверное заключение… И если этот «кто-то» не испытывает к Сюрот добрых чувств… Верховная леди закрыла глаза ладонями и медленно выдохнула, и выдох едва не превратился в стон.

Даже если в случае гибели Туон удастся уберечься от подозрений в ее убийстве, то тогда от Сюрот потребуют лично принести извинения императрице, да живет она вечно. За гибель официальной наследницы Хрустального трона ее извинения затянутся надолго и будут столь же болезненными, как и унизительными; завершиться все может казнью, а то еще случится худшее – ее отправят на торги и выставят на продажу как собственность. Вряд ли, конечно, дело обернется так, но в кошмарах подобный поворот событий Сюрот снился часто. Рука ее скользнула под подушки, коснулась спрятанного там обнаженного кинжала. В длину клинок чуть превосходил ее ладонь, но остро отточенное лезвие способно запросто вскрыть вены, желательно в теплой ванне. Если для Сюрот придет время извиняться, то до Шондара она не доживет. Возможно, бесчестье, павшее на ее имя, окажется немного меньше, если достаточно людей сочтут, что сам этот поступок является извинением. Она оставит письмо, где все и объяснит таким образом. Должно сработать.

Тем не менее остается шанс, что Туон до сих пор жива, и Сюрот цеплялась за эту мысль. Убить Туон и скрытно вынести тело – это тайный заговор, нити которого ведут в Шончан, к какой-то из уцелевших сестер, жаждущих трона, однако Туон не раз и не два устраивала собственное исчезновение. И в подтверждение этого соображения такой факт – девять дней назад дер’сул’дам Туон вывезла всех принадлежавших девушке сул’дам и дамани за пределы города, якобы для тренировок, и с тех пор никто из них обратно так и не возвратился. Вряд ли на занятия с дамани требуется девять дней. И только сегодня – хотя нет, уже вчера, ведь минуло добрых несколько часов, – Сюрот прознала, что капитан телохранителей Туон тоже покинул город девять дней назад и взял с собой внушительный отряд своих воинов. Он тоже еще не вернулся. Слишком много для случайных совпадений, практически неопровержимое доказательство. По крайней мере, этого почти достаточно для надежды.

Однако каждое из исчезновений Туон в прошлом было частью борьбы Туон за то, чтобы добиться одобрения императрицы, да живет она вечно, и стать назначенной наследницей. Всякий раз кто-то из числа сестер-соперниц Туон совершал – вынужденно или набравшись смелости – поступки, которые после возвращения Туон выставляли их в дурном свете и служили ее возвышению. Какая же теперь необходимость у Туон в подобных стратагемах, да еще здесь? Как Сюрот ни ломала голову, ни напрягала извилины, за пределами Шончан она не могла отыскать достойной цели. Она даже рассмотрела возможность, что сама является мишенью затеянной интриги, но размышляла над этим недолго и лишь потому, что никто другой не приходил на ум. Туон могла бы лишить Сюрот положения в Возвращении всего тремя словами. Ей достаточно было лишь снять вуаль – здесь, во главе Возвращения, Дочь Девяти Лун говорила бы устами самой императрицы. Даже тени подозрения, что Сюрот – Ата’ан Шадар, кого по эту сторону океана Арит зовут приспешниками Темного, хватило бы, чтобы Туон передала ее Взыскующим для допроса. Нет, у Туон должна быть какая-то иная цель, кто-то другой или что-то другое. Если девушка до сих пор жива. Но она должна быть жива! Умирать Сюрот ой как не хотелось. Она потрогала пальцем клинок.

Кто или что у Туон на уме, не имеет значения, за исключением того, что это – ниточка к ее нынешнему возможному местопребыванию, но только это и было крайне важным. Безмерно важным. Несмотря на сделанное объявление о предпринятой Туон длительной инспекционной поездке, среди Высокородных уже поползли шепотки, будто она мертва. Чем дольше Туон остается пропавшей, тем большую силу наберут эти слухи, а с ними сильнее станет давление на Сюрот, чтобы она отправилась обратно в Шондар, дабы принести свои извинения. Сопротивляться нажиму можно лишь до тех пор, пока Сюрот не признают сей’мосив, причем настолько низким будет падение, что повиноваться ей станут лишь ее собственные слуги и принадлежащая ей собственность. Взор ее не будет отрываться от земли. Высокородные низших рангов, не говоря уже о высших, а то и простолюдины откажутся разговаривать с нею. А потом, каковы бы ни были собственные желания Сюрот, она неминуемо и очень скоро обнаружит себя на корабле, плывущем в Шондар.

Не приходится сомневаться, Туон вряд ли понравится, если ее отыщут, однако, по-видимому, маловероятно, что ее неудовольствие зайдет так далеко, чтобы Сюрот подвергли бесчестью и вынудили взрезать запястья; следовательно, Туон необходимо разыскать. Каждый Взыскующий в Алтаре занимался ее поисками – по крайней мере, те, о которых Сюрот известно. Взыскующие, которые подчинялись Туон, не входили в число известных Сюрот, однако они должны были вести розыски с удвоенным рвением. Если только они не посвящены в ее тайну. Но за семнадцать дней удалось вызнать лишь нелепую историю, будто Туон вымогала украшения у ювелиров, и эта байка известна каждому простому солдату. Может быть…

Дверь под аркой, ведущая в переднюю, начала медленно приоткрываться, и Сюрот зажмурила правый глаз, чтобы сберечь ночное зрение от света, хлынувшего в расширяющуюся щель. Когда дверь отворилась достаточно, чтобы пропустить человека, через порог в спальню скользнула светловолосая женщина в просвечивающем платье да’ковале и тихо прикрыла за собой створку. Комната вновь погрузилась в непроглядную темень. До тех пор, пока Сюрот снова не открыла глаз и не различила медленно двигавшуюся к ее кровати смутную фигуру. И еще одна тень, громадная, вдруг выросла в углу комнаты – это бесшумно поднялся на ноги Алмандарагал. В одно мгновение лопар мог пересечь комнату и схватить глупую женщину за шею, но Сюрот все равно стиснула рукоять кинжала. Всегда мудро иметь вторую линию обороны, даже когда первая кажется неуязвимой. Не дойдя шага до кровати, да’ковале остановилась. Ее взволнованное дыхание громко слышалось в тишине.

– Смелости набираешься, Лиандрин? – резким тоном спросила Сюрот. Ей не составило труда узнать вошедшую по медового цвета волосам, заплетенным в тонкие косички.

Сдавленно пискнув, да’ковале рухнула на колени и склонилась ниц, уткнувшись лицом в ковер. Ладно хоть столько сумела усвоить.

– Я не хотела ничего плохого, верховная леди, – солгала она. – Вы же знаете, что нет. – Голос у нее был напряженный, хриплый от замешательства и страха. Судя по всему, научить ее тому, когда нужно говорить, а когда нет, ничуть не легче, чем обучить разговаривать с должным почтением. – Мы обе обязаны служить Великому повелителю, верховная леди. Разве я не доказала, что могу быть полезной? Ведь я избавила вас от Алвин, разве не так? Вы сказали, верховная леди, что желаете ее смерти, и я устранила ее.

Сюрот поморщилась во мраке и села, простыня соскользнула на колени. Так легко забыть о присутствии рядом да’ковале, даже этой да’ковале, и с языка слетают слова, которые не стоит произносить вслух. Алвин не представляла опасности, просто была досадной помехой, неудобной на своем месте глашатая Сюрот. Алвин достигла всего, чего когда-либо только желала, и вероятность того, что она рискнет потерять все, чего добилась, была столь же крохотна, как и возможность малейшего предательства с ее стороны. Да, верно, Сюрот испытала бы небольшое облегчение, узнав, что причина ее раздражения упала с лестницы и свернула себе шею, но отравить Алвин – отчего у той глаза вылезли из орбит и посинело лицо – это совсем другое дело. Такое происшествие при дворе Сюрот не могло пройти мимо внимания Взыскующих, пусть даже и занятых поисками Туон. Сюрот была вынуждена настоять на расследовании, ведь жертвой убийства стала ее глашатай. Среди челяди наверняка есть Слухачи, и Сюрот мирилась с этой неизбежностью; при дворе каждой видной знатной особы найдутся Внимающие императрицы. Но Взыскующие не просто и не только слушают, они способны обнаружить то, что должно оставаться сокрытым.

Чтобы замаскировать свой гнев, Сюрот потребовалось приложить на удивление немалые усилия, и тон ее оказался куда холоднее, чем она хотела:

– Надеюсь, Лиандрин, ты разбудила меня вовсе не для того, чтобы вновь умолять.

– Нет, верховная леди, нет! – Дуреха подняла голову и в самом деле посмела поднять на Сюрот свой взгляд. – От генерала Галгана прибыл офицер. Он ждет, чтобы сопроводить вас к генералу.

В висках у разъяренной Сюрот застучала кровь. Эта женщина посмела промешкать и не сразу передать послание от Галгана, да еще и смотрела ей в глаза? Пусть она подняла на нее взор в темноте, однако верховную леди обуяло нестерпимое желание придушить Лиандрин голыми руками. Еще одна смерть, случившаяся почти сразу же после убийства Алвин, только обострит интерес Взыскующих к происходящему при дворе Сюрот, если они об этом пронюхают, но Эльбар без труда сумеет избавиться от тела – он мастер на такие штуки.

Впрочем, есть одно «но» – Сюрот испытывала огромное наслаждение при мысли, что у нее в собственности находится бывшая Айз Седай, которая когда-то столь надменно вздумала вести себя с ней. Превратить ее в идеальную да’ковале, совершенную во всех отношениях, будет громадным удовольствием. Однако пора надеть на женщину ошейник. Уже поползли досадные, пусть и смутные слухи, будто среди слуг Сюрот есть марат’дамани без ошейника. Удивления хватило на двенадцать дней, когда сул’дам обнаружила, что ее каким-то образом оградили щитом и что она не способна направлять Силу, однако как тогда отвечать на вопрос о том, почему необузданную не посадили на привязь раньше? Пожалуй, Эльбару стоит отыскать среди сул’дам пару-тройку Ата’ан Шадар. Простой задачей это никогда не было – как ни странно, сравнительно немногие сул’дам становились на сторону Великого повелителя, – а отныне Сюрот не могла полагаться ни на одну сул’дам, но, вероятно, Ата’ан Шадар доверять можно больше, чем остальным.

– Засвети две лампы, затем принеси мне халат и комнатные туфли, – сказала Сюрот, перекидывая ноги через край кровати.

Лиандрин поползла к столику, где на позолоченном треножнике стояла песочница с крышкой, и зашипела сквозь зубы, больно ударившись об него рукой, но она споро выхватила щипцами горячий уголек, раздула его и зажгла две посеребренные лампы, подправив фитили так, чтобы пламя горело ровно и не дымило. По разговору можно было бы предположить, что она считает себя ровней Сюрот, а не ее собственностью, однако ремень научил ее подчиняться приказам не мешкая и в точности.

Взяв одну лампу и повернувшись, Лиандрин вздрогнула и сдавленно вскрикнула, увидев в углу неясную фигуру Алмандарагала; его темные глаза, окруженные складками морщин, в упор смотрели на женщину. Можно подумать, она его раньше никогда не видела! Однако вид Алмандарагала внушал страх: он был десяти футов ростом и почти две тысячи фунтов весом, лишенная шерсти шкура напоминала красновато-коричневую кожу, лопар сгибал и разгибал свои шестипалые передние лапы, выпуская и вновь пряча когти, выпуская и пряча.

– Спокойно, – подала Сюрот лопару знакомую команду.

Но тот сначала широко оскалил пасть, показав острые зубы, и только потом улегся обратно на пол, опустив, точно собака, свою громадную голову на передние лапы. Однако вновь глаза закрывать не стал. Лопары – животные умные, и Алмандарагал доверял Лиандрин не больше, чем ей доверяла Сюрот.

Несмотря на испуганные взоры, бросаемые на Алмандарагала, да’ковале быстро принесла из высокого резного шкафа синие бархатные туфли и белый шелковый халат, причудливо расшитый зелеными, синими и красными нитями. Она держала халат на вытянутых руках, чтобы Сюрот просунула руки в рукава, но той пришлось самой завязать длинный пояс и вытянуть ногу – лишь тогда нерадивая вспомнила, что необходимо опуститься на колени и обуть госпожу. Мало того что эта женщина смеет смотреть прямо в глаза, так она совершенно ничего не умеет и не знает!

В слабом свете Сюрот осмотрела свое отражение в высоком золоченом зеркале у стены. Запавшие глаза обведены темными кругами от усталости, хвост прически-гребня свисает на спину, свободно заплетенный на ночь в косичку, а выбритой голове, несомненно, не помешала бы бритва. Очень хорошо. Посланец Галгана решит, что она убита горем из-за исчезновения Туон, и это будет вполне правдоподобно.

Впрочем, прежде, чем выслушать гонца от генерала, Сюрот необходимо уладить одно дельце.

– Лиандрин, бегом отправляйся к Росале. Попроси ее как следует тебя отстегать.

Тонкогубая да’ковале, оторопев, раскрыла маленький ротик, глаза от потрясения округлились.

– Но почему? – заскулила она. – Я… я же ничего не сделала!

Руки Сюрот были заняты – она покрепче затягивала узел на поясе, а иначе не удержалась бы и ударила бы нерадивицу. Сюрот пришлось бы с месяц ходить, потупив глаза, если бы стало известно, что верховная леди самолично ударила да’ковале. Определенно, она не обязана давать никаких объяснений собственности, однако, как только обучение Лиандрин будет совершенно закончено, у Сюрот больше не будет таких возможностей, чтобы запечатлеть у этой женщины на лице, сколь глубоко она пала.

– Потому что ты задержалась с сообщением о посланце генерала. Потому что ты по-прежнему смеешь называть себя «я», а не «Лиандрин». Потому что посмела посмотреть мне в глаза. – Сюрот не сдержалась, и эти слова просто-таки прошипела. Лиандрин с каждым словом съеживалась все больше и теперь уткнулась взглядом в пол, словно бы это могло уменьшить ее проступок. – Потому что ты обсуждаешь мои приказы, вместо того чтобы им повиноваться. И последнее – последнее, но наиболее важное для тебя, – потому что я желаю, чтобы тебе задали взбучку. А теперь беги и перечисли Росале все эти причины, чтобы она хорошенько тебя отстегала.

– Лиандрин слушает и повинуется, верховная леди, – прохныкала да’ковале, наконец-то хоть что-то уяснив верно, а потом метнулась к дверям так стремительно, что на бегу потеряла белую туфлю.

Слишком перепуганная, чтобы возвращаться за потерей, или даже не заметив ее, – и коли так, то это очень хорошо для нее, – Лиандрин судорожным рывком открыла дверь и вылетела прочь.

Отправив собственность для наказания, Сюрот не должна была испытывать чувства удовлетворения, но никуда не денешься – так оно и было. О да, она испытывала огромное удовлетворение.

Сюрот помедлила несколько мгновений, восстанавливая контроль над дыханием. Появиться со скорбным видом – одно, выйти же взволнованной – совсем другое. Ее вывела из себя Лиандрин, мешали сосредоточиться крайне неприятные воспоминания о ночных кошмарах, страхи о судьбе Туон и еще бо`льшие – о собственной участи, но сразу же, как лицо в зеркале обрело выражение ничем не поколебленного спокойствия, Сюрот вышла из комнаты вслед за да’ковале.

Переступив порог своей спальни, она оказалась в передней, декорированной в кричаще-безвкусной манере Эбу Дар: голубой потолок с нарисованными облаками, желтые стены и выложенный желтыми и зелеными плитками пол. Сюрот распорядилась убрать прежнюю мебель, но излишнюю броскость декора не сумели приглушить даже ее собственные высокие ширмы с изображениями цветов и птиц, расписанные, за исключением двух, лучшими художниками. Заметив, что наружная дверь оставлена открытой – скорей всего, убежавшей Лиандрин, – Сюрот тихонько зарычала сквозь зубы, но сразу же выбросила мысли о да’ковале из головы и все свое внимание обратила на мужчину, стоявшего в передней и рассматривавшего ширму с изображением корри – громадной пятнистой кошки из Сен Т’джоре. Долговязый, с легкой сединой, в доспехе с сине-желтыми полосами, он плавно повернулся, заслышав тихие шаги верховной леди, и опустился на одно колено, хотя и был простолюдином. На шлеме, что он держал под мышкой, красовалось три тонких синих пера. Значит, послание должно быть важным. Разумеется, оно должно быть важным, коли Сюрот побеспокоили в такой час. Для такого случая она разрешит ему поступиться правилами. На сей раз.

– Верховная леди, я – знаменный генерал Микхел Наджира. Примите приветствия от капитан-генерала Галгана. Он получил сообщения из Тарабона.

Несмотря на все самообладание Сюрот, брови ее поползли вверх. Тарабон? В Тарабоне же безопасно, как в самом Шондаре. Машинально она изогнула пальцы, но сообразила, что еще не подыскала замену Алвин. С гонцом ей придется разговаривать самой.

Испытываемое раздражение прорвалось суровостью в голосе Сюрот, и она и не подумала смягчить тон. Склониться на колено – вместо того, чтобы простереться ниц!

– Какие сообщения? Если меня разбудили из-за известий об Айил, знаменный генерал, то я буду недовольна.

Ее тон ничуть не напугал посланца. Он даже приподнял взгляд, едва ли не встретившись с ней глазами.

– Не об Айил, верховная леди, – спокойно промолвил он. – Капитан-генерал Галган желает сам вам все рассказать, так что вы услышите обо всем точно и в подробностях.

На миг у Сюрот перехватило дыхание. Или же Наджира просто не хочет излагать ей содержание тех сообщений, или же ему приказали так поступить, в любом случае его слова не предвещали ничего хорошего.

– Проводите, – приказала она, потом величаво покинула комнату, не дожидаясь офицера и изо всех сил стараясь не замечать пару Стражей Последнего часа, статуями замерших в коридоре по обе стороны двери.

От «чести», что ее охраняют эти воины в красно-зеленых доспехах, у Сюрот по спине мурашки побежали. После исчезновения Туон она старалась вообще на них не смотреть.

Вдоль коридора тянулись ряды золоченых высоких светильников, пламя которых дрожало в заблудившихся сквозняках. Огненным язычкам вторили качающиеся в слабых воздушных токах гобелены с изображениями кораблей и морских волн. В коридоре никого не было, не считая несколько дворцовых ливрейных слуг, торопящихся в столь ранний час по каким-то неотложным делам. И почему-то они сочли, что ее достаточно приветствовать низкими поклонами и реверансами. И всегда они смотрели прямо на нее! Наверное, стоит переговорить с Бесланом? Но нет – новый король Алтары теперь был ровней Сюрот, во всяком случае по закону; впрочем, она сомневалась, что он заставит своих слуг вести себя надлежащим образом. Сюрот шла и смотрела прямо перед собой – таким образом ей не придется замечать, как ее оскорбляют слуги.

Наджира, быстро нагнав ее, зашагал рядом, его сапоги звучно стучали по чересчур ярким синим плитам пола. По правде говоря, провожатый ей был ни к чему. Она знала, где нужно искать Галгана.

Некогда комната была танцевальным залом – квадратное помещение тридцать на тридцать шагов, где пол выложен зелеными плитками, а на расписном потолке среди облаков и волн самым прихотливым образом резвились причудливые рыбы и птицы. И теперь о первоначальном предназначении комнаты напоминал только потолок. Вдоль бледно-красных стен стояли светильники с отражающими свет пламени экранами, висели полки, заставленные переплетенными в кожаные обложки сообщениями и докладами. Писцы в коричневых одеждах сновали по проходам между длинными, заваленными картами столами. Юная девушка в офицерском звании подлейтенанта, на чьем красно-желтом шлеме не было ни одного пера, пробежала мимо Сюрот, ни единым движением не продемонстрировав намерения пасть перед нею ниц. Писцы же попросту пятились прочь, уступая дорогу верховной леди. Слишком много воли дал Галган своим подчиненным. Генерал утверждал, будто излишние церемонии «в неподходящее время» – так он об этом отзывался – не идут на пользу делу и плохо сказываются на эффективности; сама же Сюрот называла подобное наглостью.

Лунал Галган – высокий мужчина в красном халате, богато расшитом птицами с яркими перьями, его снежно-белые волосы, выстриженные гребнем, на затылке были заплетены в тугую, но неаккуратную косичку, свисавшую чуть ниже плеч, – стоял у стола почти в центре комнаты. Его окружала группа других офицеров высокого ранга, некоторые из них были в кирасах, другие – в халатах и выглядели почти столь же растрепанными, что и Сюрот. Похоже, не к ней первой Галган отправил посыльного. Сюрот не без труда сумела сдержаться, не позволив гневу отразиться на лице. Галган приплыл вместе с Туон и Возвращением, и, таким образом, Сюрот мало знала о нем, не считая того, что его предки были в числе первых, кто выступил в поддержку Лютейра Пейндрага, и что Галган заслужил репутацию умелого солдата и хорошего полководца. Что ж, репутация иногда вполне соответствовала действительности. Ей же он не нравился исключительно сам по себе.

При приближении верховной леди Галган повернулся и церемонно возложил ладони ей на плечи, поцеловал в обе щеки, так что она была вынуждена ответить ему на приветствие, в то же время стараясь не кривить нос от сильного мускусного аромата, которому тот отдавал предпочтение. Лицо Галгана оставалось спокойным, хотя точно судить не позволяли морщины, но Сюрот показалось, что она уловила тень тревоги в его голубых глазах. Многие стоявшие позади него мужчины и женщины, принадлежавшие главным образом к низшим благородным и простолюдинам, не скрывали хмурой озабоченности.

Большая карта Тарабона, разложенная на столе перед Сюрот и придавленная по углам четырьмя лампами, давала существенный повод для беспокойства. Карту испещряли значки и отметки: красные клинья шончанских войск на марше и красные звезды войск, стоящих гарнизонами, каждый знак сопровождался маленьким бумажным флажком, на котором чернилами была выписана численность и состав отрядов. Разбросанные по карте – по всей карте! – черные диски обозначали боевые столкновения. Еще больше на карте лежало белых дисков, которые отмечали положение вражеских сил, причем многие из них не имели флажков. Откуда в Тарабоне вообще появились враги? Там же безопасно, как…

– Что случилось? – требовательным тоном спросила Сюрот.

– Около трех часов назад от лейтенант-генерала Турана стали прибывать ракены с докладами, – начал неофициальным тоном Галган. Всем видом и тоном он подчеркивал, что сам делится важными известиями. Многозначительный факт. Генерал продолжал говорить, глядя на карту и даже взгляда не бросив в сторону Сюрот. – Сообщения не полны – каждое новое добавляет к предыдущим, – но общую картину я понимаю так. Начиная со вчерашнего рассвета семь главных лагерей снабжения подверглись нападению и сожжены наряду с двумя дюжинами подобных лагерей поменьше. Атаковано двадцать караванов с припасами и снаряжением, фургоны со всем содержимым преданы огню. Семнадцать сторожевых застав уничтожено, от одиннадцати дозоров нет докладов, и еще вдобавок сообщено о пятнадцати стычках. Также произошло несколько нападений на наших переселенцев. Людских потерь очень мало, главным образом погибли те, кто пытался защитить свою собственность, но сожжено значительное число фургонов и много запасов, а также некоторые частично построенные дома. И повсюду нападавшие оставляют одно и то же сообщение: покиньте Тарабон. Все это осуществляли отряды численностью примерно от двух до пяти сотен человек. Итого, оценивая по минимуму, – десять тысяч, а вероятнее, вдвое больше, почти все – тарабонцы. Ах да, – небрежно закончил он, – у большинства были доспехи с нарисованными полосами.

Сюрот испытывала огромное желание заскрежетать зубами. Галган командовал войсками Возвращения, однако она стояла во главе Предвестников и в таком качестве обладала более высоким рангом, несмотря на его гребень волос и покрытые красным лаком ногти. Она подозревала, что, едва сойдя на берег, он не заявил о том, что Предвестники должны быть влиты в Возвращение, по одной-единственной причине: заняв ее место, Галган вынужден был бы принять на себя ответственность за безопасность Туон. А заодно и обязанность принести извинения, если с ней что случится. Слово «неприязнь» для характеристики чувств Сюрот к Галгану было слишком мягким. Она Галгана ненавидела.

– Бунт? – сказала Сюрот, гордая спокойной холодностью своего голоса. Внутри же ее просто-таки жгло от ярости.

Белая косичка Галгана медленно качнулась из стороны в сторону, когда он помотал головой.

– Нет. Во всех докладах говорится, что наши тарабонцы сражались очень хорошо, и у нас были отдельные успехи, захвачены пленные. Никого из них не найдешь в списках лояльных тарабонцев. Нескольких опознали как преданных Дракону, которые будто бы действуют в Арад Домане. И много раз упоминалось имя человека, кто возглавляет все это и чей ум за всем этим стоит, – Родел Итуралде. Доманиец. Считается одним из лучших военачальников по эту сторону океана, и если он спланировал и осуществил все это, – Галган провел рукой над картой, – тогда, я считаю, он вполне достоин своей репутации. – (Этот дурак как будто бы восхищается!) – Нет, это не бунт. Широкомасштабный рейд. Но обратно он уйдет с меньшим числом людей, чем привел с собой сюда.

Преданные Дракону. Эти слова словно бы кулак вбили в глотку Сюрот.

– Там есть Аша’маны?

– Те парни, что способны направлять Силу? – Галган поморщился и сделал рукой охранительный знак ото зла, по-видимому сам того не заметив. – О них упоминаний нет, – отметил он сухо, – и я все же склонен думать, что они там были.

Вскипевшая ярость должна была вулканом извергнуться на Галгана, но кричать на кого-то из Высокородных высшего ранга значило бы потерять лицо. И, что ничем не лучше, не дало бы ничего. Тем не менее гнев требовалось на что-то излить, куда-то направить. Ему надо дать выход. Сюрот гордилась тем, что сделала в Тарабоне, а теперь страну словно бы отбросили обратно к тому хаосу, в каком она нашла ее, впервые высадившись здесь с корабля. И винить за это нужно одного человека.

– Этот Итуралде… – Голос верховной леди был ледяным. – Мне нужна его голова!

– Не беспокойтесь, – пробормотал Галган, складывая руки за спиной и склоняясь над картой, внимательно вглядываясь в значки на бумажных флажках. – Ждать придется недолго, и скоро Туран прогонит его, заставив поджать хвост между ног, обратно в Арад Доман. А при удаче он окажется в каком-то из тех отрядов, что мы сумеем настичь.

– При удаче? – резко переспросила Сюрот. – Я не стану полагаться на удачу! – Теперь она открыто разгневалась, причем и не думала вновь загонять свой гнев вглубь. Взгляд Сюрот рыскал по карте, словно бы она могла увидеть там Итуралде. – Если Туран выслеживает сотню отрядов, как вы полагаете, ему, чтобы их настичь, понадобится больше разведчиков, а я хочу, чтобы их нашли и настигли. Всех до единого. В особенности Итуралде. Генерал Йулан, я хочу, чтобы четыре из каждых пяти… нет, девять из каждых десяти ракенов в Алтаре и Амадиции были переброшены в Тарабон. Если, получив их, Туран не сумеет отыскать всех нападавших, тогда он может проверить, удовлетворюсь ли я его собственной головой.

Йулан, темнокожий низенький мужчина, в голубом халате, расшитом черногребенными орлами, должно быть, одевался в большой спешке и поэтому не успел воспользоваться клеем, которым обычно закреплял на голове парик, потому что постоянно проверял, правильно ли тот лежит. У Предвестников Йулан был капитаном воздуха, но капитаном воздуха Возвращения был едва ли не престарелый генерал знамени, но старик умер во время плавания. С ним у Йулана проблем бы не было.

– Разумный шаг, верховная леди, – сказал он, хмуро глядя на карту, – но осмелюсь предложить оставить ракенов в Амадиции, как и тех, что переданы в распоряжение знаменному генералу Хирган. Для поисков Айил нам проще и лучше использовать ракенов, но прошло два дня, а мы до сих пор не сумели обнаружить тех белоплащников. Все же генералу Турану будут переданы…

– Найти Айил – задача не столь важная, – твердо заявила ему Сюрот, – а горстка дезертиров никакого значения не имеет.

В знак согласия Йулан склонил голову, рукой придерживая парик на месте. В конце концов, он был всего лишь одним из низших Высокородных.

– Я бы не назвал семь тысяч человек горсткой дезертиров, – негромким тоном сухо промолвил Галган.

– Будет так, как я приказала! – отрезала она. Будь прокляты эти так называемые Чада Света! Она по-прежнему не решила, как поступить с Асунавой и теми несколькими тысячами, которые оставались да’ковале. Они остались, однако давно ли они тоже были готовы на предательство? И подумать только, Асунава, судя по всему, ненавидит дамани. Он абсолютно неуравновешен!

Галган, совершенно невозмутимый, пожал плечами. Выкрашенный красным лаком ноготь чертил линии на карте, словно бы генерал планировал передвижения воинских частей.

– До тех пор, пока вам не понадобятся еще и я возражать не стану. Будем следовать этому плану. Алтара попала нам в руки почти без борьбы, я пока еще не готов наступать на Иллиан, и нам необходимо не мешкая вновь восстановить порядок в Тарабоне. Если мы не обеспечим людям безопасность, они обратятся против нас.

Сюрот уже начала жалеть, что позволила себе выказать гнев. Значит, он возражать не станет? Он еще не готов к наступлению на Иллиан? Да он практически заявляет, что не обязан следовать ее приказам, пусть и не в открытую, а так, чтобы, отнимая у Сюрот ее власть и ее полномочия, не принимать на себя ее ответственность.

– Генерал Галган, я надеюсь, что это послание будет отослано Турану. – Голос Сюрот был ровен, сдерживаемый одной лишь волей. – Он должен прислать мне голову Родела Итуралде, даже если ему придется гнать того через весь Арад Доман и в само Запустение. И если он не сумеет прислать мне эту голову, я получу его голову.

Галган на краткий миг поджал губы и опустил обеспокоенный взор на карту.

– Турану иногда требуется, чтобы под ним развели огонь, – пробормотал он, – и Арад Доман для него всегда стоял на очереди следующим. Очень хорошо. Ваше послание, Сюрот, будет отправлено.

Больше ей незачем оставаться в этой комнате вместе с ним. Не сказав ни слова, Сюрот ушла. Заговори она, наверняка сорвалась бы на крик. Верховная леди шагала обратно в свои апартаменты, даже не стараясь замаскировать кипящую в душе ярость. Разумеется, Стражи Последнего часа ничем не показали, что заметили гнев верховной леди; они были, считай, все равно что из камня высечены. Отчего, войдя в переднюю, она с грохотом захлопнула за собой дверь. Может, хоть это они заметят!

Добредя до своей кровати, Сюрот скинула с ног мягкие туфли, сбросила на пол халат и пояс. Она должна отыскать Туон. Она обязана отыскать ее! Если бы только разгадать, какую цель преследует Туон, обнаружить, где она находится. Если только…

Внезапно стены спальни, потолок, даже пол начали светиться серебристым светом. Казалось, что сами эти поверхности стали светом. Охнув от потрясения, Сюрот медленно повернулась, обводя взглядом окружившую ее коробку из света, и обнаружила перед собой женщину из языков пламени, облаченную в беспорядочно кружащиеся волны огня. Алмандарагал вскочил на ноги; готовый к нападению, он ожидал приказа хозяйки.

– Я – Семираг, – произнесла огненная женщина голосом, напоминающим раскатистый погребальный гонг.

– Алмандарагал, на пузо! – Этой команде Сюрот обучила его, когда была еще ребенком: ее забавляло то, как лопар шлепался на пол, припадая перед нею на брюхо. А потом она с коротким стоном пала ниц, потому что сама подчинилась отданному ею же приказу. Поцеловав красно-зеленый узорчатый ковер, Сюрот промолвила: – Я живу, чтобы служить и повиноваться, Великая госпожа.

У Сюрот ни на миг даже тени сомнения не возникло, что эта женщина именно та, кем себя назвала. Кто бы осмелился так назваться, присвоить такое имя? Или появиться в виде живого пламени?

– Думаю, тебе также понравилось бы править. – Мелодично рокочущий гонг прозвучал чуточку удивленно, но потом стал жестче. – Посмотри на меня! Мне не нравится то, как вы, шончан, избегаете смотреть мне в глаза. Из-за этого я начинаю думать, что вы что-то скрываете. Ты же не пытаешься что-то от меня скрыть, Сюрот?

– Разумеется, нет, Великая госпожа, – отозвалась Сюрот, приподнимаясь на руках и потом садясь на пятки. – Никогда, Великая госпожа. – Она подняла взгляд на уровень губ огненной женщины, но заставить себя взглянуть выше не могла. Наверняка и так будет довольно.

– Уже лучше, – пробормотала Семираг. – Итак. Как бы тебе понравилось править в этих краях? Считаное число смертей – Галгана и еще нескольких других, – и ты смогла бы провозгласить себя императрицей – с моей помощью. Вряд ли это существенно, но обстоятельства предоставляют такую возможность, и определенно, ты куда более сговорчива и послушна, чем нынешняя императрица по сию пору.

В животе Сюрот все скрутило. Она боялась, что ее вот-вот стошнит.

– Великая госпожа, – едва ворочая языком, произнесла она, – в наказание за подобный поступок отправляют к настоящей императрице, да живет она вечно, и целиком снимают кожу с тела, причем со всей аккуратностью, чтобы оставить виновного в живых. А после…

– Изобретательно, хотя и несколько примитивно, – обронила Семираг насмешливо. – Но это не имеет никакого значения. Императрица Радханан мертва. Поразительно, сколько в человеческом теле крови. Достанет, чтобы залить весь Хрустальный трон. Соглашайся с моим предложением, Сюрот. Дважды я предлагать не стану. С какими-то делами ты управишься способом чуть более для тебя удобным, но навряд ли ты станешь сердить меня второй раз подряд.

Сюрот заставила себя вновь вздохнуть:

– Тогда Туон – императрица, да живет она…

Наверняка Туон возьмет другое имя, которое редко станут произносить вне императорской семьи. Императрицу всегда называли императрицей, да живет она вечно. Обхватив себя руками, Сюрот зарыдала, содрогаясь всем телом, будучи не в состоянии прекратить рыдания. Алмандарагал приподнял голову и просительно заскулил, глядя на хозяйку.

Семираг засмеялась – низким звоном зазвенела мелодия гонга.

– Скорбишь по Радханан, Сюрот, или настолько глубоко твое неприятие того, что императрицей станет Туон?

Запинаясь и с трудом справляясь с рыданиями, выдавливая из себя по три-четыре слова, Сюрот стала объяснять. Будучи провозглашена наследницей, Туон стала императрицей с того момента, как умерла ее мать. Кроме того, если ее мать пала от руки убийцы, тогда за убийством императрицы стоит кто-то из сестер Туон, а это означает, что сама Туон непременно мертва. И никакой разницы для Сюрот нет ни в том, ни в другом случае. Формальности необходимо выполнить до конца, как полагается. Сюрот придется отправиться в Шондар и принести извинения за смерть Туон, а теперь и за смерть императрицы той самой женщине, которая организовала их гибель. И которая, разумеется, займет трон не раньше, чем будет объявлено о смерти Туон. Сюрот не в силах была признаться, что она покончила бы с собой, не дожидаясь возвращения в Шондар; о подобном постыдно говорить во всеуслышание. Слова стихли, а Сюрот продолжала реветь и биться в рыданиях. Умирать она не хотела. Ей же обещали, что она будет жить вечно!

На сей раз мелодичный смех Семираг был настолько жесток, что потрясенная Сюрот даже перестала плакать. Запрокинув огненную голову, женщина разразилась неудержимым хохотом, ее веселье раскатилось звонкими перезвонами. Наконец она взяла себя в руки, вытерла выступившие слезинки огненными пальцами.

– Вижу, я выразилась не вполне ясно. Так вот: Радханан мертва, мертвы и ее дочери, и ее сыновья, а заодно и половина императорского двора. За исключением Туон, из императорской семьи никто не уцелел. Нет и самой империи. Шондар в руках мятежников и мародеров, как и с десяток прочих городов. По меньшей мере пятьдесят нобилей сошлись в схватке за трон, выведя войска на поле битвы. От Алдаэльских гор до Салакинга идет война. Именно поэтому тебе совершенно ничего не грозит, если ты избавишься от Туон и провозгласишь себя императрицей. Я даже устроила так, что вскоре прибудет корабль, который принесет известия о разразившихся бедствиях. – Семираг вновь засмеялась, а потом промолвила нечто странное: – Пусть правит властелин хаоса.

Сюрот, невольно раскрыв от изумления рот, воззрилась на огненную женщину. Империя… уничтожена? Семираг убила всю императорскую семью?.. Убийства не были чем-то неведомым среди Высокородных, будь те низшими или занимавшими самое высокое положение среди имперской знати, однако сама мысль о том, чтобы подобным образом войти в императорскую семью, приводила в ужас. Это было непредставимо, просто немыслимо!.. Даже для одной из Избранных. Но – самой стать императрицей, пускай даже и здесь… Ошеломленная, Сюрот чувствовала, что у нее кружится голова; ее обуревало истерическое желание смеяться. Она могла бы замкнуть круг – завоевать эти земли, а потом отправить войска, чтобы по праву потребовать себе Шончан. Собравшись с силами, Сюрот овладела собой:

– Великая госпожа, если Туон в действительности жива, тогда… тогда убить ее будет очень непросто. – Сюрот с большим трудом сумела выдавить из себя подобные слова. Убить императрицу… Даже подумать о таком очень тяжело. Стать императрицей. У нее было такое чувство, будто голова отделилась от плеч и парит сама по себе. – С нею будут ее сул’дам и дамани и еще сколько-то Стражей Последнего часа.

«Очень непросто»? Да при таких обстоятельствах убить Туон вообще невозможно. Если только не удастся склонить Семираг сделать это самой. Шесть дамани и для нее могут представлять немалую опасность. Кроме того, у простолюдинов есть одно присловье: «Могущественные заставляют низших копаться в грязи, а своих рук не марают». Сюрот как-то случайно услышала эту поговорку и наказала неосторожного болтуна, но сказано было верно.

– Подумай, Сюрот! – Гонг звенел сильно, настойчиво, властно. – Капитан Музенге и остальные ушли бы той же ночью, как пропали Туон и ее горничная, будь у них хоть малейшее представление, что у той на уме. Они же ищут ее. Ты должна приложить все усилия, чтобы первой отыскать девчонку, но, если тебе это не удастся, ее Стражи Последнего часа послужат ей защитой куда меньшей, чем кажется. Каждый солдат в твоей армии будет знать, что по крайней мере кто-то из Стражей спутался с самозванкой. По всей видимости, отношение к самозванке и к тем, кто с ней связался, должно быть таким: их всех нужно разорвать в клочья, а останки зарыть где-нибудь в навозной куче. Причем по-тихому. – Огненные губы на недолгий миг скривились в довольной улыбке. – Чтобы избежать позора для империи.

Наверное, это все же возможно. Отряд Стражей Последнего часа обнаружить можно будет без труда. Сюрот нужно выяснить, сколько точно воинов взял с собой Музенге, а потом отправить за ним Эльбара с таким сильным отрядом, чтобы на каждого из Стражей приходилось по пятьдесят ее солдат. Нет, лучше по сотне, принимая во внимание дамани. А затем…

– Великая госпожа, вы же понимаете, что мне не хочется ни о чем заявлять во всеуслышание, пока я не буду уверена, что Туон мертва?

– Конечно, – сказала Семираг. Гонги вновь раскатились веселым звоном. – Но запомни: если Туон сумеет вернуться целой и невредимой, мне до этого будет мало дела, так что не теряй времени попусту.

– Не буду, Великая госпожа. Я хочу стать императрицей, а для этого я должна убить императрицу. – На сей раз произнести эти слова оказалось совсем нетрудно.


По мнению Певары, комнаты Тсутамы Рат отличались даже не экстравагантностью, а выходящей за все рамки вычурностью и претенциозностью, и не играло ровно никакой роли то, что сама Певара была дочерью мясника. Гостиная же буквально вывела ее из себя. На стене, под резным золоченым карнизом, изображающим летящих ласточек, висело два больших шелковых гобелена, на одном пунцовели розы-кровавки, на другом красовался куст калмы, усыпанный алыми цветками в поперечнике больше ее двух сложенных ладоней. Столы и стулья можно назвать изящными, если не обращать внимания на обильную резьбу и позолоту, уместную для какого-нибудь трона. Высокие светильники-торшеры тоже сверкали щедрой позолотой, как и полка над камином, украшенная накладками в виде бегущих лошадей, а камин был выложен из мрамора с красными прожилками. На нескольких столиках стояли четыре вазы и шесть чаш из фарфора Морского народа – из красного, самого редкого: каждая сама по себе – небольшое сокровище, и это не считая немалого числа довольно крупных фигурок из нефрита и драгоценной поделочной кости. Еще одна статуэтка, в виде танцующей женщины, в ладонь высотой, будто бы была вырезана из цельного рубина. Беспричинная демонстрация богатства, и Певара вдобавок точно знала, что, кроме золоченых бочковидных часов на каминной полке, в спальне Тсутамы имеются еще одни часы, а в гардеробной – другие. Трое часов! Это далеко не обыкновенная тяга к роскоши, нечто большее, куда там золоченой обстановке или рубинам!

И тем не менее комната вполне соответствовала женщине, сидевшей напротив Певары и Джавиндры. Тсутама была поразительно красивой женщиной; волосы она убрала под изящную золотую сеточку, горло плотно охватывали крупные огневики, такие же самоцветы качались в ушах. Как всегда, она была одета в темно-красное шелковое платье, выгодно подчеркивающее ее роскошную грудь, шитый золотом узор в виде завитков, украшавший платье сегодня, делал ее наряд еще более впечатляющим. «Броская» – именно таким словом можно было охарактеризовать ее внешность. Не зная Тсутамы, вполне можно было подумать, будто своей одеждой она хочет привлечь к себе мужское внимание. Но чувство отвращения, какое Тсутама испытывала к мужчинам, она сделала всеобщим достоянием задолго до того, как ее отправили в изгнание; она скорее взбесившемуся псу выкажет сострадание, чем какому-либо мужчине.

В недавнем прошлом твердостью характера и непреклонностью Тсутама не уступала кузнечному молоту, однако, когда она вернулась в Башню, многие сочли ее надломленной тростинкой. Но заблуждались они недолго. Потом любой, проведя рядом с нею какое-то время, понимал, что ее бегающие глаза вовсе не признак нервозности. Изгнание и в самом деле изменило Тсутаму, но отнюдь не смягчило ее. Эти глаза принадлежали вышедшей на охоту кошке, высматривающей врагов или добычу. В остальном же выражение лица Тсутамы было даже не серьезным, а скорее застывшим, напоминая маску, по которой нельзя ничего понять. По крайней мере, если не вывести ее из себя настолько, чтобы она в открытую проявила свой гнев. Впрочем, даже и в гневе голос ее останется ровным и холодным, как сосулька. От подобного сочетания волей-неволей начнешь сам нервничать.

– Тем утром до меня дошли тревожные слухи о битве у Колодцев Дюмай, – отрывисто произнесла Тсутама. – И, проклятье, весьма тревожные и кровавые. – Теперь у нее вошло в привычку надолго умолкать, не вести разговора попусту и делать вдруг неожиданные высказывания. Вдобавок после изгнания ее язык стал заметно грубее. Одинокая ферма, куда ее сослали, должно быть, оставила у нее… яркие впечатления. – В том числе и тот, что три из погибших сестер принадлежали к нашей Айя. Что за бред сивой кобылы!

И все высказано тоном спокойнее некуда. Но ее взор, как кинжал, обвиняюще впился в собеседниц.

Певара бестрепетно выдержала этот взгляд. Любой брошенный Тсутамой взгляд будет казаться обвиняющим, и Певара, сколь бы ни была раздражена, очень хорошо знала: нельзя уступать давлению Верховной. Только дай слабину, и та накинется на жертву, точно сокол, стремительно налетевший на добычу. И поэтому сказала в ответ:

– Я не понимаю, почему Кэтрин не подчинилась твоим приказам и не промолчала о том, что знала, а ты не можешь поверить, что Тарна, по всей видимости, поставила под сомнение распоряжения Элайды. – Во всяком случае, не публично. Тарна скрывала свое отношение к Элайде с той же тщательностью, как кошка стережет мышиную норку. – Но сестры получают донесения от своих глаз-и-ушей. Мы не можем сделать так, чтобы они не узнали о случившемся. Я удивлена, что об этом стало известно так поздно.

– Именно так, – добавила Джавиндра, разглаживая юбки. За исключением кольца Великого Змея, никаких драгоценных украшений нескладная женщина не носила, и на ее платье – такого темно-красного цвета, что оно казалось почти черным, – вышивки не было. – Рано или поздно факты выйдут наружу, даже если мы до кровавых мозолей будем работать. – Она так плотно поджала губы, что казалось, будто что-то прикусила, тем не менее слова ее прозвучали едва ли не с удовлетворением. Что странно. При Элайде она-то чуть ли не ее ручной собачкой была.

Взор Тсутамы сосредоточился на Джавиндре, и не прошло и полминуты, как на щеках у той расцвел румянец. Вероятно, чтобы не смотреть в глаза Тсутаме, она отпила большой глоток чая. Из чашки чеканного золота, с изображениями леопардов и оленя, принадлежащей, разумеется, Тсутаме, – та и в посуде оставалась верна себе. Верховная продолжала молча смотреть, но теперь Певара уже не могла сказать, куда – на Джавиндру или сквозь нее.

Когда Кэтрин явилась с известием, что в числе погибших у Колодцев Дюмай была Галина, Тсутама заняла ее место, и ее возвышение было принято едва ли не с всеобщим одобрением. На посту восседающей у нее сложилась очень хорошая репутация в Айя, по крайней мере до того, как она оказалась вовлечена в отвратительные события, которые и привели ее к падению, и многие в Красной Айя считали, что наступившие времена требуют, дабы у руля встала Верховная как можно более решительная и твердая. После гибели Галины у Певары с плеч свалилась громадная тяжесть: подумать только, Верховная – и приспешница Темного! Ужасно, невыносимо! Тем не менее в отношении Тсутамы она не чувствовала уверенности. Что-то в ней было теперь такое… дикое, необузданное. Нечто непредсказуемое. В совершенно здравом ли она рассудке? Но тогда тот же вопрос можно задать и в отношении всей Белой Башни. Сколько сестер ныне сохранили полностью здравый ум?

Словно бы прочитав мысли Певары, Тсутама перевела свой немигающий взгляд на нее. Он не заставил Певару ни вздрогнуть, ни покраснеть, как то происходило со многими, а не с одной Джавиндрой, но она поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы здесь оказалась еще и Духара, просто для того, чтобы Верховная разделила свои пронзительные взгляды между всеми тремя восседающими. Певаре хотелось знать, куда подевалась Духара и почему ее нет в Башне, когда за стенами Тар Валона стоит лагерем армия мятежниц. Насколько было известно Певаре, больше недели назад Духара, никому не сказав ни слова, просто села на корабль, и похоже, никому не ведомо, отправилась она на север или на юг. В эти дни Певара с крайней подозрительностью относилась ко всем и к каждому и почти ко всему происходящему.

– Верховная, ты призвала нас сюда потому, что в том письме было нечто важное? – наконец промолвила Певара. Она с уверенным видом встретила кинжальный взгляд Тсутамы, однако у нее возникло желание тоже сделать глоток из своей чрезмерно разукрашенной чашки, причем лучше бы вместо чая там было вино. Она намеренно поставила чашку на узкий подлокотник кресла. Под взглядом Тсутамы у Певары возникло ощущение, будто у нее по коже ползают пауки.

Спустя несколько долгих мгновений Тсутама опустила взор на сложенное письмо, что лежало у нее на коленях. Только ее пальцы удерживали листок от того, чтобы он не свернулся в маленькую трубочку. Это была самая тонкая бумага, которую использовали при пересылке сообщений голубями, и с обратной стороны листа отчетливо просвечивали убористые чернильные строчки: буквы, как казалось, плотно покрывали весь лист.

– Письмо от Сашалле Андерли, – сказала Тсутама. При этом имени Певара вздрогнула от жалости и услышала какое-то бормотание – явно от Джавиндры. Бедная Сашалле. Впрочем, Тсутама продолжала, внешне ничем не выказывая к той сочувствия: – Проклятая женщина считает, что Галина спаслась, потому что письмо адресовано именно ей. Многое из написанного в сообщении просто подтверждает то, что нам и так известно из других источников, в том числе от Тувин. Но, не называя имен, она, вот проклятие, утверждает, что «руководит большинством сестер, находящихся в городе Кайриэн».

– Как Сашалле может вообще руководить хоть кем-то из сестер? – Джавиндра покачала головой, всем своим видом не веря в подобную возможность. – Она, часом, не сошла с ума?

Певара хранила молчание. Ответ Тсутама даст, когда сама пожелает, и она вообще редко отвечает, когда у нее спрашиваешь. В доставленном ранее письме Тувин, также адресованном Галине, о Сашалле вообще не упоминалось, как и в двух других, но, разумеется, затрагивать все, что связано с Сашалле, для нее, должно быть, крайне неприятно. Даже думать на эту тему все равно что есть гнилые сливы. Большинство строк писем были посвящены тому, чтобы возложить всю вину за прискорбные события всецело на Элайду, пусть о том и говорилось не впрямую, а намеками.

Тсутама мгновенно перевела взор на Джавиндру – точно кинжал воткнула, но продолжила, как будто ее и не перебивали:

– Проклятье, Сашалле подробно описывает, как Тувин побывала в Кайриэне вместе с другими сестрами и растреклятыми Аша’манами, хотя о проклятом связывании узами она явно не знает. Все происходящее она сочла очень странным: сестры держатся с Аша’манами «напряженно, но зачастую по-дружески». Проклятие, кровь и пепел! Так она говорит об этом, чтоб мне сгореть. – Ни тон Тсутамы, каким можно рассуждать о ценах на кружева, ни язык и намека не давали на то, каковы ее истинные мысли о предмете разговора, хотя в глазах и читалось напряжение. – Сашалле пишет, что, убравшись оттуда, они увели с собой треклятых Стражей, принадлежащих сестрам, которые, по ее мнению, находятся при мальчишке, поэтому растреклято ясно, что они его ищут и, по всей вероятности, к настоящему моменту уже должны были отыскать. Почему – она не имеет ни малейшего понятия. Но Сашалле подтверждает то, что Тувин заявила в отношении Логайна. Несомненно, проклятый мужчина более не укрощен.

– Невозможно, – пробормотала Джавиндра в поднесенную ко рту чашку, но очень негромко.

Тсутама не любит, когда ее слова подвергают сомнению. Свое мнение Певара держала при себе и молча прихлебывала чай. Покамест ничего из сказанного в письме не заслуживало обсуждения, за исключением того, что Сашалле может чем-то «руководить», а обдумать требуется куда более важные вопросы, чем судьба Сашалле. Чай явственно отдавал черникой. Откуда Тсутама раздобыла чернику? Ведь весна еще только началась. Наверное, она положила в чай сушеные ягоды.

– Я вам прочту остальное, – сказала Тсутама, разворачивая листок и пробегая глазами его почти до самого низа. Очевидно, в послании Сашалле все расписала очень подробно. Что еще утаила Верховная? Так много подозрительного!

Тсутама начала читать:

Я так долго не отсылала известий, потому что не знала, как рассказать о том, о чем должна сообщить, но теперь понимаю, что единственный способ – просто изложить факты как есть. Вместе со многими другими сестрами – коим я предоставлю самим решать, открыться, как я собираюсь поступить, или нет, – я дала клятву верности Дракону Возрожденному, связавшую меня до тех пор, пока не завершится битва Тармон Гай’дон.

Джавиндра громко ахнула, глаза ее округлились, но Певара лишь прошептала: «Та’верен». Должно быть, так. Для большинства тревожных слухов, приходящих из Кайриэна, у нее всегда было одно объяснение – та’верен.

Тсутама, не обращая на собеседниц внимания, продолжала читать:

То, что я сделала, я сделала ради Красной Айя и ради Башни. Если Вы не согласны, я готова принять любое наказание. После Тармон Гай’дон. Наверное, Вам известно, что Иргайн Фатамед, Ронайле Веваниос и я были усмирены, когда Дракон Возрожденный высвободился у Колодцев Дюмай. Однако нас Исцелили, это сделал мужчина по имени Дамер Флинн, один из Аша’манов, и, по-видимому, мы все восстановили свои способности. Как ни кажется это невероятным, но я клянусь под Светом и своей надеждой на спасение и возрождение, что это – правда. Я с нетерпением жду, когда наконец смогу вернуться в Башню, где повторно принесу Три Клятвы, чтобы вновь подтвердить преданность своей Айя и Башне.

Сложив письмо, Тсутама слегка качнула головой:

– Там написано еще, но это лишь проклятые оправдания и уверения, что она поступает так ради Айя и Башни. – Сверкнувший в глазах Тсутамы огонек говорил о том, что Сашалле может и пожалеть, коли переживет Последнюю битву.

– Если Сашалле и вправду была Исцелена… – начала Певара, но продолжить не смогла. Она смочила губы чаем, потом вновь поднесла чашку ко рту и сделала глоток. Подобная возможность казалась столь удивительной, что и надеяться нельзя, – все равно что снежинка, которой коснись, и она растает.

– Это невозможно, – пробурчала Джавиндра, хотя и без особой уверенности. И все равно со своим замечанием она обратилась к Певаре, чтобы Верховная вдруг не подумала, что ей возражают. Хмурое выражение лица сделало ее слова еще суровее. – Укрощение нельзя Исцелить. Усмирение нельзя Исцелить. Скорее овцы научатся летать! Сашалле обманывается. Она заблуждается!

– Тувин могла и ошибиться, – сказала Тсутама очень уверенно, – хотя если она ошиблась, то я не пойму, почему эти треклятые Аша’маны допустили Логайна в свои ряды, а уж тем более позволили ему командовать собой. Но, проклятие, вряд ли я поверю, чтобы Сашалле могла обмануться в отношении себя. И она пишет вовсе не как женщина, погрязшая в пучине проклятых заблуждений. Иногда то, что кажется растреклято невозможным, остается растреклято невозможным только до того мига, как женщина это сделает. Итак. Усмирение было Исцелено. Причем мужчиной. Та треклятая саранча, те растреклятые шончан заковывают в цепи всех женщин, способных направлять Силу, стоит им только таких обнаружить. По-видимому, в оковы угодило и некоторое число сестер. Двенадцать дней назад… Что ж, вам растреклято не хуже меня известно, что произошло. Мир стал намного опаснее, почти так же опасен, как в эпоху Троллоковых войн, а может, и с самого Разлома Мира. Поэтому я решила так: Певара, мы выступим со своим замыслом в отношении этих треклятых Аша’манов. Неприятным и рискованным, но, чтоб мне сгореть, нет никакого треклятого выбора. Ты вместе с Джавиндрой все организуешь.

Певара вздрогнула, поморщилась. И дело тут вовсе не в шончан. Они были людьми, какими бы необычными тер’ангриалами ни обладали, и рано или поздно, но будут побеждены. Однако ее гримасу, как Певара ни старалась держать себя в руках и сохранять невозмутимое выражение лица, вызвало упоминание о том, что сотворили двенадцать дней назад Отрекшиеся. Больше никто не мог применять в одном месте столь громадные объемы Силы. До такой степени невероятные, что Певара боялась вспоминать и даже старалась вообще не задумываться о случившемся, как и о том, какую цель те могли преследовать. Или, что еще хуже, – о том, какое страшное дело они сумели довести до конца. Во второй раз она поморщилась, услышав, что предложение о связывании узами Аша’манов исходит якобы от нее. Но это было неизбежно – с того момента, как она представила Тсутаме идею Тарны: затаив дыхание и ожидая почти неминуемой вспышки гнева новой Верховной. Певара даже пустила в ход довод о необходимости увеличить численность включенных в круг за счет мужчин, чтобы противостоять тому чудовищному проявлению Силы. Как ни поразительно, гнев не обрушился на голову Певары, да и вообще Тсутама отреагировала слабо. Она просто сказала, что ей нужно все как следует обдумать, и настояла на том, чтобы ей принесли из библиотеки материалы, касающиеся мужчин и кругов. В третий раз, и сильнее всего, Певара скривилась из-за того, что ей придется работать вместе с Джавиндрой, да и вообще из-за того, что на нее взвалили новую работу. У самой Певары дел и без того было по горло, а в сотрудничестве с Джавиндрой всегда было мало приятного. Верными, разумеется, та считает только свои идеи, а иначе вечно подвергает сомнению и оспаривает любые предложения, исходящие от других сестер. Ну почти любые.

Джавиндра ожесточенно противилась идее связывания узами Аша’манов, приходя в ужас от одной мысли, что Красные сестры вообще с кем-то будут связывать себя узами, равно как и что узы предполагаются с мужчинами, способными направлять Силу. Однако теперь приказ исходил от Верховной, и деваться ей было некуда. Тем не менее Джавиндра отыскала способ возразить.

– Элайда этого никогда не позволит, – пробурчала она.

Тсутама сверкнула на нее глазами и пронзила костлявую собеседницу взглядом. Та громко сглотнула.

– Джавиндра, Элайда об этом никогда не узнает, пока не будет слишком поздно. Я, как могу, храню ее тайны – о неудачном исходе дела против Черной Башни, о катастрофе возле Колодцев Дюмай, потому что она возвысилась из Красной Айя, но она – Престол Амерлин, представляющая все Айя и ни одну отдельно. Иными словами, она более не Красная сестра, а мы обсуждаем дело, касающееся Айя, никак не ее. – В голосе Тсутамы послышались грозные нотки. И она ни разу не употребила слова «проклятие». Это означало, что она едва сдерживает гнев. – Ты с этим не согласна? Ты намерена известить Элайду, несмотря на мои впрямую высказанные пожелания?

– Нет, Верховная, – поспешно заверила ее Джавиндра, потом спрятала лицо в чайной чашке.

Странно, но Певаре показалось, будто она украдкой улыбается.

Певара ограничилась тем, что покачала головой. Если это нужно сделать и она уверена, что это должно быть сделано, тогда очевидно, что Элайду необходимо держать в потемках. Чему же улыбалась Джавиндра? Слишком много всего подозрительного.

– Очень рада, что вы обе согласны со мной, – сухо отметила Тсутама, откинувшись на спинку кресла. – А теперь можете оставить меня.

Они задержались лишь для того, чтобы поставить чашки и присесть в реверансе. У Красных слову Верховной подчиняются все сестры Айя, в том числе и восседающие. Единственным исключением по закону Айя было голосование в Совете Башни, хотя кое-кто из обладательниц звания Верховной умудрялся добиваться того, что любое голосование, в котором они были заинтересованы, происходило по их желанию. Именно к такой цели стремилась и Тсутама, в этом Певара не сомневалась. Предстоящая борьба обещала быть определенно неприятной и трудной. Певара лишь надеялась на то, что не останется в долгу и отплатит сполна.

Когда восседающие вышли в коридор, где среди белых плит пола выделялись красные эмблемы Пламени Тар Валона, Джавиндра что-то пробормотала о письмах и торопливо удалилась прочь – Певара не успела и слова сказать. Впрочем, она и не собиралась ничего говорить, однако Джавиндра – и это так же очевидно, как и то, что ночью темно, – вознамерилась манкировать поручением Тсутамы и свалить всю работу на Певару. О Свет, но это последнее, что ей надо, тем паче время для такого – хуже не придумать.

В свои апартаменты Певара заглянула ненадолго, только чтобы забрать бахромчатую шаль и посмотреть на свои единственные часы: до полудня оставалось четверть часа. И она едва ли не была разочарована тем, что ее часы показывают то же время, что и роскошные часы Тсутамы, а ведь известно, что на точность часов положиться нельзя. Потом она покинула апартаменты Красной Айя и торопливо зашагала вглубь Башни, спустившись в общую ее часть. Широкие коридоры освещались стоячими светильниками с отражателями, но людей ей встречалось мало, отчего переходы напоминали пещеры, а от белых, украшенных фризами стен веяло морозной стылостью. Редкие колыхания на сквозняке ярких гобеленов рождали в душе мрачное чувство, как будто в шелке или в шерсти ожило нечто неприятное. В коридорах ей попадались лишь слуги: мужчины и женщины, носившие на груди эмблему Пламени Тар Валона, спешили по своим делам и останавливались лишь для того, чтобы поприветствовать Айз Седай торопливым реверансом или коротким поклоном. И взора они старались не поднимать. Айя разделились едва ли не на враждующие лагеря, и Башню пронизывала взаимная враждебность, всеми владело чувство напряженности, и эти настроения не могли не заразить слуг. По крайней мере, нагнали на них немало страху.

Певара не была уверена, но полагала, что в Башне оставалось меньше двухсот сестер, и большинство без необходимости не покидали апартаментов своих Айя, поэтому она и не предполагала встретить кого-то из сестер. Потому-то Певара крайне удивилась и даже вздрогнула от неожиданности, когда прямо перед ней появилась Аделорна Бастине, – та плавной походкой выступила из поперечного коридора, очевидно поднявшись по короткой лестнице. Аделорна, которая, несмотря на хрупкость и худобу, казалась величавой, прошла мимо, ничем не выказав, что заметила Певару. На салдэйке тоже была шаль – теперь никто из сестер не покидал покоев своей Айя без шали, – а следом за нею вышагивали три ее Стража. Ныне все Стражи – низенькие и высокие, коренастые и стройные – настороженно смотрели вокруг и были вооружены, готовые, несомненно, мечами охранять своих Айз Седай, и где – в Башне! Подобная картина стала уже чересчур привычной, хотя Певара и могла бы горевать об этом. Вот только заслуживающего оплакивания в последнее время все больше; поэтому Певара и взялась за то дело, которое ей под силу решить.

Тсутаме легко отдавать Красным приказ связывать Аша’манов узами и запрещать сестрам обращаться к Элайде, но, по-видимому, лучше всего начать с тех, кого такое решение проблемы может заинтересовать и без подобного приказа, особенно учитывая распространившиеся слухи о погибших от рук Аша’манов трех Красных сестрах. К этой идее с пониманием уже отнеслась Тарна Фейр, поэтому с ней вполне уместен в высшей степени конфиденциальный разговор. Возможно, она знает еще кое-кого, кто мыслит схожим с нею образом. Самая большая трудность – как выйти с подобным предложением на Аша’манов. Крайне маловероятно, что они пойдут на это только потому, что сами уже связали узами пятьдесят одну сестру. О Свет мира, пятьдесят одну! Для разговора на такую тему необходима сестра, обладающая дипломатичностью и умением находить верные слова. И еще стальными нервами. Певара по-прежнему мысленно тасовала и перебирала имена, когда в условленном заранее месте увидела женщину, которую надеялась встретить, – та, судя по всему, рассматривала большой гобелен.

Миниатюрная и худенькая, однако выглядевшая королевой в своем светло-серебристом платье, украшенном кружевами чуть более темного оттенка у горла и запястий, Юкири как будто совершенно погрузилась в созерцание гобелена и выглядела абсолютно спокойной. Певара могла припомнить лишь один случай, когда видела ее чуточку взволнованной, но допрос Талене тогда всем изрядно подействовал на нервы. Юкири была, разумеется, одна, хотя в последнее время, по слухам, она подумывала снова обзавестись Стражем. Несомненно, в равной степени тут сказывались и нынешние времена, и сложившаяся в Башне ситуация. От Стража – а то и от пары – и сама Певара не отказалась бы.

– Есть тут доля правды или это всё выдумки ткача? – спросила Певара, подойдя к маленькой женщине.

На гобелене была изображена давным-давно произошедшая – или же якобы случившаяся – битва с троллоками. Большинство подобных картин и гобеленов создавалось спустя много-много лет после самих событий, а ткачи обычно опирались на слухи. Висевшая здесь шпалера была очень старой, и чтобы ткань не расползалась от времени, ее требовалось защищать малым стражем.

– О гобеленах, Певара, я знаю столько же, сколько свиньи – о кузнечном ремесле. – При всей утонченности, Юкири редко упускала случай напомнить о своем фермерском происхождении. Она плотнее накинула шаль, отчего закачалась серебристая бахрома. – Ты опоздала, поэтому давай покороче. Я чувствую себя будто курица, за которой следит лисица. Маррис сломалась этим утром, и я сама взяла с нее клятву о повиновении, но что касается других, то ее «другая» находится где-то за пределами Башни. Думаю, вместе с бунтовщицами.

Юкири умолкла, завидев появившихся в коридоре двух служанок, те тащили плетеную бельевую корзину, в которой высились стопки аккуратно сложенных льняных простыней и наволочек.

Певара вздохнула. Вначале все представлялось настолько обнадеживающим. Впрочем, и внушающим ужас, и почти непреодолимым – тоже, однако им казалось, что начали они весьма успешно. Талене было известно лишь имя другой Черной сестры, действительно находящейся в Башне, но как только Атуан была похищена – Певара предпочла бы называть это арестом, но не могла, ведь они, судя по всему, нарушили едва ли не половину пунктов закона Башни, не говоря уже о немалом числе накрепко установленных обычаев, – но, как только Атуан оказалась у них в руках, вскоре ее вынудили назвать имена членов ее «сердца»: Карале Сангир, доманийка из Серой Айя, и Маррис Торнхилл, андорка из Коричневой. Из трех только Карале имела Стража, хотя, как оказалось, он тоже был приспешником Темного. К счастью, этот Страж, запертый на время допроса Карале в подвальной каморке, узнав, что его выдала собственная Айз Седай, исхитрился принять яд. Странно считать это счастливым стечением обстоятельств, но Клятвенный жезл действует только на тех, кто способен направлять Силу, а участниц расследования слишком мало, чтобы еще сторожить пленников и заботиться о них.

Начало, пусть и чреватое опасностью, было блестящим, но теперь заговорщицы оказались в тупике, если только кто-то из Черных сестер, имена которых им известны, не вернется в Башню. А продолжать вновь искать несоответствия в рассказах пойманных сестер о том, что они сделали, сопоставляя с тем, что – из якобы ими сделанного – возможно проверить, становится все труднее из-за обыкновения большинства сестер скрытничать почти во всем. Разумеется, Талене и другие три расскажут обо всем, что им известно, передадут все, что попадет им в руки, – об этом позаботится клятва о подчинении, – но всякое послание, куда более важное, чем просто «взять то-то и положить туда-то», наверняка будет написано шифром, который знают только две женщины – его отправительница и получательница. Некоторые послания защищало особое плетение – если письма вскрывает чужая рука, то с бумаги исчезают чернила; такую защиту можно наложить при помощи очень малого количества Силы; если специально не искать, ничего и не заметишь, и, казалось, не существует никакого способа обойти малого стража. Что ж, даже если их положение и не назовешь тупиковым, то поток успехов истончился до лениво текущего ручейка. И всегда оставалась опасность, что дичь узнает о преследователях и сама станет охотником. И по сути дела, охотником невидимым – точно так же он кажется сейчас невидимой добычей.

Тем не менее у разыскниц было четыре имени, а у них в руках – четыре сестры, признавшихся в том, что они – приспешницы Темного, хотя, вероятно, Маррис столь же поспешно, как и ее товарки, заявит, что отныне отрекается от Тени, раскаивается в своих прегрешениях и вновь обратится ко Свету. С искренностью, достаточной, чтобы убедить кого угодно. Предположительно, Черная Айя была в курсе всего, что происходило в кабинете Элайды, однако стоило идти на риск. Певара отказывалась верить утверждению Талене, будто сама Элайда – приспешница Тьмы. В конце концов, именно Элайда выступила инициатором розысков. Престол Амерлин могла бы взбудоражить всю Башню. Возможно, открытое признание существования Черной Айя могло бы сделать то, чего не произошло после появления у Тар Валона бунтовщиц с их воинством, – чтобы Айя перестали шипеть друг на друга, точно какие-то странные кошки, и опять слились воедино. Лечение нанесенных Башне ран требует отчаянных мер.

Служанки удалилась за пределы слышимости, и Певара хотела уже высказать свое предложение, как Юкири заговорила вновь:

– Прошлой ночью Талене получила распоряжение предстать сегодня ночью перед их Высшим советом. – При этих словах она презрительно скривила губы. – Кажется, подобное происходит, только если вызванной намерены воздать честь или поручить важное, очень важное задание. Или если ее хотят подвергнуть допросу. – Она еще сильнее скривила губы.

Певара и Юкири с прочими разыскницами немало узнали о том, к каким средствам и методам прибегает Черная Айя при допросе – тошнотворным и неслыханным. Вовлечь женщину в связующий круг против ее воли? Использовать круг, чтобы причинить боль? Желудок Певары взбунтовался, ее замутило.

– Талене сомневается, что ее собираются чествовать или давать какое-то поручение, – продолжала Юкири, – поэтому она умоляет ее спрятать. Саэрин отвела ее в комнату на самом нижнем подвальном этаже. Может, Талене и не права, но я согласна с решением Саэрин. Пойти сейчас на риск – все равно что выпустить пса на птичий двор и надеяться на лучшее.

Певара смотрела на гобелен, растянутый высоко над их головами. Закованные в доспехи воины размахивают мечами и топорами, бьют копьями и алебардами, поражая огромные, напоминающие человеческие фигуры с кабаньими рылами и волчьими мордами, с козлиными рогами и бараньими рогами. Троллоков ткачу видывать доводилось. Или он видел весьма точные рисунки троллоков. На стороне троллоков сражались и люди. Приспешники Темного. Иногда в сражении с Тенью необходимо проливать кровь. И прибегать к отчаянным мерам.

– Пусть Талене отправится на встречу, – сказала Певара. – Мы все туда пойдем. Этого они не ожидают. Мы сумеем убить или захватить их и одним ударом обезглавим Черных. Этот Высший совет должен знать имена их всех. Мы сможем уничтожить Черную Айя целиком.

Приподняв тонкой рукой краешек шали Певары, Юкири нарочито нахмурила брови и вгляделась в бахрому:

– Нет, все же красная. Мне показалось, что вдруг, пока я не видела, она превратилась в зеленую. Видишь ли, их будет тринадцать. Даже если кое-кто из этого Совета не из Башни, остальные приведут сестер, чтобы составилось нужное число.

– Знаю, – нетерпеливо откликнулась Певара. Талене была кладезем разнообразных сведений, главным образом бесполезных и по большей части ужасающих, и они с трудом могли переварить их поток. – Мы захватим всех. Мы можем приказать Зере и другим сражаться на нашей стороне и даже Талене и ее товаркам. Они сделают так, как им велят.

Вначале она испытывала беспокойство по отношению к клятве послушания, но со временем привыкаешь ко всему.

– Значит, нас будет девятнадцать против тринадцати, – задумчиво промолвила Юкири чересчур терпеливым тоном. Даже движение, которым она поправила свою шаль, излучало терпение. – Плюс еще те, кто у них будет следить, чтобы их сборищу не помешали. Больше всего воры всегда о своих кошелях беспокоятся. – В словах старой пословицы проскользнуло некое раздражение. – В лучшем случае будет баш на баш, но, вероятней, преимущество окажется у них. Сколько из нас погибнет и сколько из них мы убьем или захватим? Важнее же, сколько из них спасется и сбежит? Не забывай, на своих встречах они скрывают лица. Если хоть одна сбежит, тогда мы не будем знать, кто она такая, но она-то нас опознает, а значит, очень скоро о нас узнает и вся Черная Айя. По мне, это мало похоже на то, чтобы отрубить курице голову. Больше напоминает попытку голыми руками бороться с леопардом в темноте.

Певара открыла было рот, потом, не промолвив ни слова, захлопнула его. Юкири была права. Она и сама могла бы прикинуть соотношение сил и сторон и прийти к тем же выводам. Но Певаре хотелось нанести удар – по кому-то, по чему-то, все равно по чему. И неудивительно. Глава ее Айя, должно быть, сошла с ума; Певаре поручили задачу подготовить Красных сестер – которые по древнему обычаю не связывают себя узами ни с кем – к тому, что узами нужно будет соединяться не просто с каким-то мужчиной, а с Аша’маном; и охота за приспешниками Темного в Башне уперлась в каменную стену. Нанести удар? Она готова была зубами прогрызться сквозь кирпичную кладку.

Певара подумала уже, что встреча подошла к концу, – она, вообще-то, пришла узнать, как обстоят дела с Маррис, и пожала, как оказалось, горькие плоды, – но Юкири тронула ее за руку:

– Пройдись со мной. Мы простояли тут слишком долго, а я хочу тебя кое о чем спросить.

В нынешние времена стоит восседающим от разных Айя постоять вместе слишком долго, то тотчас же, точно грибы после дождя, появятся слухи о заговорах. По какой-то причине беседа на ходу вызывала, по-видимому, куда меньше подобных толков. Смысла в этом никакого, но дело обстояло именно так.

Задавать свой вопрос Юкири не торопилась. Женщины шагали по одному из главных коридоров, который пологой спиралью проходил через всю Башню. Они спустились на пять этажей, так никого и не встретив, плитки пола сменили свои цвета с зеленого и голубого на желтый и коричневый, и наконец Юкири заговорила:

– С Красными связывался хоть кто-то из тех, кто отправился вместе с Тувин?

Певара чуть не споткнулась о собственные туфли. Впрочем, подобного вопроса вполне можно было ожидать. Вряд ли только одна Тувин посылала сообщения из Кайриэна.

– Сама Тувин, – сказала Певара и поведала почти обо всем, что было в послании Тувин.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, ничего иного ей и не оставалось. Она умолчала об обвинениях в адрес Элайды и о том, как давно пришло письмо. Первое, как она надеялась, по-прежнему остается делом лишь Красной Айя, а второе могло потребовать весьма непростых и опасных объяснений.

– Мы получили весточку от Акоуры Вайет. – Юкири прошла молча несколько шагов, потом пробормотала: – Кровь и проклятый пепел!

Певара потрясенно вздернула брови. Юкири часто бывала грубоватой, но никогда прежде – вульгарной. И еще Певара подметила, что ее собеседница тоже не поделилась тем, когда было получено письмо Акоуры. Получали ли Серые другие послания из Кайриэна, от тех сестер, кто дал клятву Дракону Возрожденному? Спрашивать о том Певара не могла. Пусть при охоте на Черных они и вверяли друг дружке свои жизни, к секретам и делам своей Айя чужих подпускать нельзя.

– Как ты намерена поступить с полученными сведениями? – спросила Певара.

– Мы станем молчать ради блага Башни. Знают только восседающие и глава нашей Айя. Из-за случившегося Эванеллейн готова свергнуть Элайду, но сейчас такого нельзя допустить. Ни сейчас, ни когда бы то ни было, наверное, – ведь необходимо восстановить единство Башни и разобраться с Аша’манами.

Особой радости при этих словах Юкири не выказывала.

Певара сдержала свое раздражение. Пусть Элайда ей самой и не нравится, однако вовсе незачем испытывать любовь к той, кто занимает Престол Амерлин. Много разных и очень несхожих между собой женщин носили палантин и своими делами принесли немалую пользу Башне. Но можно ли назвать полезным для Башни то, что пятьдесят одну женщину отправили, по сути, в плен? Можно ли считать полезными для Башни события у Колодцев Дюмай, когда погибли четыре сестры и более двадцати попали в плен иного рода, угодив в паутину та’верена? Не важно. Элайда принадлежит – принадлежала – к Красной Айя, и слишком много времени минуло с тех пор, как Красная сестра получала палантин и посох. После появления мятежниц опрометчивые шаги и поспешные, плохо продуманные решения казались делом прошлым, и спасение Башни от Черной Айя искупило бы любые неудачи и оплошности Элайды.

Разумеется, Певара вовсе не так сказала о том, что ее волновало.

– Юкири, ведь она начала охоту. Она заслуживает того, чтобы ее завершить. О Свет, все, что нам до сих пор удалось раскрыть, мы узнали благодаря случаю, а сейчас мы зашли в тупик. Если мы хотим двигаться дальше, нам необходимо опереться на авторитет и власть Престола Амерлин.

– Не знаю, не знаю. – Юкири явно колебалась. – Все четыре утверждают, что Черным известно обо всем происходящем в кабинете Элайды. – Она прикусила губу, поежилась. – Возможно, если мы сумеем встретиться с ней наедине, где-то подальше от ее кабинета…

– Вот вы где! А я ищу повсюду, – неожиданно позади них раздался голос.

Певара спокойно обернулась, но Юкири вздрогнула и пробурчала что-то язвительное – едва слышно, и Певара не разобрала, что именно. Если она будет продолжать вести себя в том же духе, то станет ничем не лучше Дозин. Или Тсутамы.

К восседающим торопливо направлялась Сине – бахрома шали качается из стороны в сторону, а густые черные брови удивленно приподняты в ответ на сердитый взгляд Юкири. Как это похоже на Белых, логичных во всем и зачастую не видящих вокруг себя весь мир. Певаре нередко казалось, что Сине вообще не понимает, что им грозит нешуточная опасность.

– Ты искала нас? – почти прорычала Юкири, уперев кулаки в бедра.

Несмотря на свой малый рост, она вся являла собой воплощение сдерживаемой ярости. Несомненно, отчасти ее гнев был вызван тем, что она выдала свой испуг, но Юкири по-прежнему полагала, что Сине, ради ее собственной безопасности, следует держать под строгим надзором, невзирая на решение Саэрин. И вот тебе на: эта женщина тут, одна и без охраны!

– Вас, Саэрин, хоть кого-нибудь, – невозмутимо ответила Сине. Прошлые страхи, что Черная Айя узнает, какое задание ей дала Элайда, исчезли почти без следа. Взгляд голубых глаз был теплым, но во всем остальном она вновь превратилась в образцовую Белую сестру – женщину, отличающуюся ледяным спокойствием. – У меня неотложные известия, – сказала она, как будто могло быть иначе. – Менее важное таково: этим утром я видела письмо от Аяко Норсони, полученное несколько дней назад. Из Кайриэна. Она с Тувин и еще с несколькими сестрами была захвачена Аша’манами и… – Склонив голову набок, она по очереди внимательно посмотрела на Юкири и Певару. – Вы ничуть не удивлены. Ну конечно. Вы тоже видели письма. Ладно, тут все равно поделать ничего нельзя.

Певара переглянулась с Юкири, потом спросила:

– Значит, Сине, эта весть важная?

Хладнокровие изменило Белой восседающей – встревоженная, она поджала губы, от уголков глаз разбежались мелкие морщинки, в стиснутых кулаках дрогнули концы шали.

– Для нас – да. Меня только что вызывала к себе Элайда. Она хотела знать, как у меня обстоят дела. – Сине глубоко вздохнула. – С обнаружением доказательств того, что Алвиарин вступила в изменническую переписку с Драконом Возрожденным. Вообще-то, вначале она была столь осторожна, столь уклончива, поэтому неудивительно, что я неверно поняла, чего ей надо.

– Кажется, лисица ходит по моей могиле, – пробормотала Юкири.

Певара кивнула. Мысль о том, чтобы обратиться к Элайде, испарилась, как роса летним днем. Их уверенность, что сама Элайда – не Черная сестра, основывалась единственно на том, что именно она дала толчок розыскам Черной Айя, но раз она ничего подобного не делала… По крайней мере, Черной Айя неизвестно о тех, кто занялся охотой на них. По крайней мере, об охотницах Черная Айя пока не знает. Но как долго Черные сестры будут пребывать в неведении?

– И по моей тоже, – тихо промолвила Певара.


Алвиарин плавной походкой шагала по коридорам нижних уровней Башни, внешне абсолютно спокойная, но сохранять безмятежный вид ей удавалось с громадным трудом. Как ярко ни горели бы высокие стоячие светильники с отражателями, ночь как будто бы цеплялась за стены, тени-призраки танцевали там, где их не должно было быть. Несомненно, игра воображения, однако тени плясали на границе поля зрения. Переходы были почти пусты, хотя только что окончилось время второй смены ужина. Большинство сестер в эти дни предпочитали, чтобы еду им приносили в апартаменты, но самые смелые и более дерзкие время от времени решительно отправлялись в обеденные залы, и единицы до сих пор ходили обедать вниз. Алвиарин не могла рисковать тем, чтобы кто-то из сестер увидел ее в смятении или торопящейся: она не даст им повода думать, будто она пробирается куда-то крадучись или стремится к скрытности. Сказать начистоту, ей вообще не нравилось, когда на нее смотрят. Внешне само спокойствие, внутри она просто-таки кипела.

Вдруг Алвиарин поймала себя на том, что трогает пальцами то место на лбу, где ее коснулся Шайдар Харан. Где на нее поставил свою мету сам Великий повелитель. При этой мысли ее едва не охватила истерика, чуть не прорвав пленку спокойствия, однако громадным усилием воли она сохранила на лице маску невозмутимости и слегка подобрала свои шелковые белые юбки. Стоит хоть чем-то занять руки. Великий повелитель отметил ее. Лучше об этом не задумываться. Но как избежать такой судьбы? Великий повелитель… Внешне она демонстрировала полное самообладание, но внутри извивался клубок горчайшей обиды, ненависти и неописуемого ужаса. Тем не менее важнее всего было внешнее спокойствие. И еще было, было зерно надежды. И это тоже важно. Странно думать об этом как о чем-то внушающем надежду, но она готова была цепляться за любую соломинку, лишь бы остаться в живых.

Остановившись перед гобеленом, на котором была изображена женщина в вычурной короне, стоящая перед какой-то давным-давно умершей Амерлин, Алвиарин сделала вид, что рассматривает картину, а сама метнула быстрые взгляды налево-направо. Если не считать ее, то коридор оставался столь же безжизнен, как и заброшенный склеп. Рука стремительно скользнула под край гобелена, в следующее мгновение Алвиарин уже шагала дальше по коридору, сжимая в ладони сложенное послание. Просто чудо, что оно дошло до нее так быстро. Казалось, бумага жжет ей ладонь, но она не могла прочитать записку прямо тут. Неспешным шагом Алвиарин нехотя поднялась в ту часть Башни, что была отведена для Белой Айя. Невозмутимая и ничуть не взволнованная – внешне. Но Великий повелитель отметил ее. Другие сестры будут не спускать с нее глаз.

Из всех Айя Белая была самой маленькой, и в настоящее время в Башне находилось едва ли больше двадцати Белых сестер, однако чуть ли не все они почему-то оказались в главном коридоре. Шагать по нему, выложенному гладкими белыми плитками, было все равно что идти сквозь строй.

Несмотря на поздний час, Сине и Феране, накинув шали на плечи, направлялись к выходу из апартаментов Белых, и Сине одарила Алвиарин легкой сочувственной улыбкой, отчего той захотелось тут же убить восседающую, вечно сующую свой остренький нос туда, куда не просят. От Феране же сочувствия вряд ли дождешься. Она исподлобья, сердито сдвинув брови, смотрела на Алвиарин, излучая волны такой неприкрытой ярости, какую ни одна сестра не вправе себе позволять. Алвиарин оставалось лишь одно – сделать вид, что не заметила меднокожую женщину, причем стараясь, чтобы это не выглядело нарочитым. Низкорослая и дородная, с круглым лицом, обычным для которого было выражение кротости и участливости, Феране обликом нисколько не походила на доманийку, однако нрав у Первой рассуждающей был безжалостный, по-настоящему доманийский. Она вполне могла назначить наказание за малейшее проявление неуважения, особенно той сестре, которая «навлекла позор» как на себя, так и на всех Белых.

Айя испытывала острый стыд из-за того, что Алвиарин лишили палантина хранительницы летописей. Большинство Белых сестер также были очень недовольны потерей влияния. Слишком много сердитых косых взглядов, причем от сестер, по положению много ниже Алвиарин, обязанных без лишних слов повиноваться ее приказам. Другие же нарочно поворачивались к ней спиной.

Алвиарин шла ровным шагом, не торопясь, сквозь скрещения осуждающих взглядов, мимо намеренных оскорблений, однако ощутила, что щеки начинают гореть. Она пыталась погрузиться в успокаивающую атмосферу апартаментов Белой Айя. Монотонную белизну стен, вдоль которых выстроились посеребренные стоячие светильники с отражателями, лишь кое-где нарушали простые гобелены, с изображениями горных пиков со снежными шапками, затененных лесов, бамбуковых рощиц, пронизанных косыми лучами солнца. С тех пор как Алвиарин получила шаль, она в тяжелые для себя времена при помощи этих образов старалась восстановить внутреннее спокойствие. Великий повелитель отметил ее. Послание будто бы огнем обжигало руку. Неспешный ровный шаг.

Две сестры, мимо которых она прошла, не обратили на Алвиарин внимания просто потому, что не заметили ее. Астрелле и Тэсан обсуждали порчу съестных припасов. Вернее, спорили – лица оставались спокойными, но глаза сверкали, и в голосах проскальзывала горячность. Прежде всего они были арифметистами, как будто логику возможно свести к цифрам, и они, как казалось, никак не могли согласиться с тем, как использовать эти цифры.

– При вычислении по Радуновскому стандарту отклонения показатель в одиннадцать раз выше, чем должен быть, – строгим тоном говорила Астрелле. – Следовательно, это должно указывать на вмешательство Тени…

Тэсан перебила ее, качая головой, отчего вплетенные в косички бусинки застучали друг о дружку:

– Тени – да, но Радуновский стандарт… Он устарел. Необходимо применять Первое правило медиан Кованен и вычислять отдельные параметры для портящегося мяса и для уже испортившегося. Верным результатом, как я сказала, будет тринадцать и девять. Я еще не использовала его при рассмотрении случаев с мукой, бобами и чечевицей, но представляется интуитивно очевидным, что…

Астрелле надулась, задохнувшись от возмущения, а так как она была женщиной от природы пухлой и с внушительным бюстом, то в таком состоянии выглядела весьма впечатляюще.

– Первое правило Кованен? – практически прошипела она, оборвав рассуждения второй сестры. – Оно до сих пор не подтверждено должным образом. Корректные и подтвержденные методы всегда предпочтительнее всяких неряшливых…

Проходя мимо, Алвиарин едва удержалась от улыбки. Итак, кто-то наконец все же заметил, что рука Великого повелителя дотянулась и до Башни. Но даже знание этого факта не поможет им – они ничего не сумеют изменить. Возможно, она и улыбнулась бы, но, когда раздался чей-то голос, она плотно сжала губы.

– Посмотрела бы я, Рамеса, на твои гримасы, если б тебя каждодневно до завтрака стегали ремнем, – сказала Норайн нарочито громко, явно для того, чтобы ее услышала и Алвиарин.

Высокая и стройная Рамеса, чье платье с белой вышивкой украшали нашитые вдоль рукавов серебряные колокольчики, выглядела изумленной оттого, что Норайн именно ей адресовала подобные слова. Пожалуй, она и в самом деле была немало изумлена. Подруг у Норайн было мало, скорее даже ни одной. Та же продолжила, скосив глаза на Алвиарин и проверяя, какова ее реакция:

– Нелогично называть наказание не подлежащим огласке и прикидываться, будто ничего не случилось, когда его наложила сама Амерлин. Но значит, по моему мнению, ее способность здраво и разумно рассуждать всегда переоценивали.

К счастью, до отведенных ей комнат Алвиарин оставалось совсем немного. Аккуратно прикрыв за собою входную дверь, она задвинула засов. Вряд ли кто-то стал бы беспокоить ее, но она не выжила бы, если б рисковала сверх необходимого. Лампы горели, а в камине из белого мрамора плясало маленькое пламя, борясь с холодом раннего весеннего утра. По крайней мере слуги о своих обязанностях не забывают. Но о ней даже слугам было известно.

От испытываемого унижения по щекам беззвучно покатились слезы. Ей хотелось убить Сильвиану, но это означало бы лишь то, что тогда каждое утро Алвиарин доставалось бы ремнем от новой наставницы послушниц – пока не смилостивится Элайда. Если не считать того, что Элайда никогда не смилостивится. Вот бы убить – это Алвиарин куда больше по душе, но такое убийство необходимо тщательно выверить и обдумать. Излишне много нежданных смертей – и неминуемо возникнут вопросы, возможно, даже опасные вопросы.

Тем не менее все, что могла, она против Элайды сделала. Присланные Кэтрин новости о произошедшей битве распространились среди Черной Айя и уже становятся известны за ее пределами. Алвиарин слыхала, как сестры, не принадлежащие к Черной Айя, обсуждают события у Колодцев Дюмай в подробностях, и если в разговорах рождаются новые детали, то оно и к лучшему. Скоро по Белой Башне расползутся еще и шепотки о вестях из Черной Башни, и, весьма вероятно, слухи будут множиться и порождаться тем же образом. Жаль, что ни того ни другого не окажется достаточным, чтобы опорочить и низвергнуть Элайду, – ведь эти треклятые бунтовщицы, считай, уже подступили к городским мостам, однако Колодцы Дюмай и катастрофа в Андоре, топором повисшие над головой Элайды, не позволят ей выправить то, что успела сделать Алвиарин. Расколоть Белую Башню изнутри – вот что ей велено было сделать. Разбросать семена разлада во всех уголках Башни, ввергнуть ее в хаос. Когда Алвиарин получила подобное приказание, то где-то в душе испытала боль, впрочем, ей и сейчас было больно, но куда больше она была предана Великому повелителю. Первую брешь в Башне пробила сама Элайда, но именно Алвиарин расширила трещину, да так, что пролом уже не заложишь.

Вдруг Алвиарин поймала себя на том, что вновь прикасается ко лбу, и рывком отдернула руку. Никакой отметины там не было – ничего такого, что можно ощутить или увидеть. Глядя на себя в зеркало, она всякий раз невольно пыталась что-то рассмотреть. И все же иногда ей казалось, что люди не сводят взора с ее лба, видят нечто такое, что не под силу узреть ее глазам. Это было невозможным, неразумным, однако подобная мысль то и дело закрадывалась ей в голову, как настойчиво она ни гнала ее прочь. Смахнув слезы с лица рукой, в которой была зажата извлеченная из-под гобелена записка, Алвиарин вытащила из поясного кошеля два других послания и направилась к письменному столу у стены.

Стол был простой, без всяких украшений, как и вся прочая мебель в ее апартаментах, – кое-какие предметы меблировки, как предполагала Алвиарин, сами по себе были весьма посредственного качества. В общем-то, вопрос совсем пустячный: главное – чтобы мебель отвечала своему предназначению, а остальное значения не имеет. Бросив три записки на столешницу возле небольшой медной чашки с помятыми боками, она выудила из поясного кошеля ключ и отперла окованный медными полосами сундук, что стоял на полу возле стола. Покопавшись в сундуке, она отыскала среди книжек в кожаных переплетах три нужных – эти маленькие томики оберегались малыми стражами, и, коснись их чужая рука, чернильные строчки исчезнут со страниц. Алвиарин использовала слишком много шифров и не в состоянии была упомнить все. Потеря этих книг означала бы неприятное испытание, замена их потребовала бы немалых трудов, поэтому хранились они в крепком сундуке и под замком. Под очень надежным замком. Хорошие и надежные замки – вовсе не пустяк.

Быстрым движением Алвиарин сорвала тонкие бумажные полоски, удерживавшие в свернутом состоянии извлеченную из-под гобелена записку, поднесла их к пламени лампы и уронила в чашку догорать. Они служили всего лишь метками, указывая на то, где нужно оставить послание, одна – для каждой женщины в цепочке, а дополнительные полоски служили для того, чтобы замаскировать, сколько звеньев сообщению пришлось миновать, прежде чем достигнуть получателя. Слишком много предосторожностей – нереально соблюсти все. Даже сестры ее собственного «сердца» считали, что она всего лишь одна из них. Только три в Высшем совете знали, кто она такая, но Алвиарин, будь такое возможно, и их оставила бы в неведении. Никакие предосторожности не могут быть излишними или чрезмерными, особенно сейчас.

Послание, как только Алвиарин расшифровала его, переписывая на другой лист бумаги, подтвердило ее ожидания, после того как предыдущей ночью не появилась Талене. Женщина покинула апартаменты Зеленых вчера рано утром, неся с собой плотно набитые седельные сумки и небольшой сундучок. Причем вещи несли не слуги – она сама взвалила на себя эту ношу. Судя по всему, никто не знал, куда она отправилась. Вопрос же заключался в том, ударилась ли она в панику, получив вызов на Высший совет, или здесь кроется нечто большее? Алвиарин решила, что нечто большее. Талене действительно смотрела на Юкири и Дозин, словно бы ожидала от них… указаний, наверное. Алвиарин была уверена, что эти ищущие взгляды ей вовсе не почудились. Или же все-таки померещились? Надежда на это весьма невелика. Здесь должно крыться нечто большее. Алвиарин необходимо, чтобы Черной Айя грозила опасность, а иначе Великий повелитель откажет в своей защите.

Сердясь на себя, она отдернула руку ото лба.

Алвиарин никогда не думала о том, чтобы воспользоваться тем припрятанным ею небольшим тер’ангриалом для вызова Месаны. С одной стороны, этому мешало очень важное обстоятельство: женщина решительно намерена убить ее, причем, что весьма вероятно, несмотря на покровительство Великого повелителя. В тот же миг, как Алвиарин лишится этой защиты. Алвиарин видела лицо Месаны, знала о ее унижении. Ни одна женщина не забудет об этом, тем более одна из Избранных. Каждую ночь Алвиарин снилось, как она убивает Месану, нередко в мечтах она строила планы, как преуспеть в этом, однако с ударом нельзя торопиться: главное – обнаружить Месану первой и так, чтобы у той и тени подозрения не возникло, что ее нашли. А Алвиарин требовалось больше подтверждений ее сомнений. Возможно, ни Месана, ни Шайдар Харан не сочтут исчезновение Талене доказательством чего бы то ни было. В прошлом, пусть и редко, сестры ударялись в панику и убегали, и было бы опасным допускать, что Месана и Великий повелитель не осведомлены о таких случаях.

Алвиарин сунула в пламя лампы бумажку с закодированным сообщением и удерживала ее за уголок, пока та не догорела почти до самых ее пальцев, затем бросила почерневшую полоску поверх пепла в чашке, повторила те же действия с листом, куда записывала расшифровку текста. Обкатанным черным камнем, служившим ей пресс-папье, Алвиарин раскрошила сгоревшую бумагу и растерла золу. Она сомневалась, что кто-то способен восстановить текст на превратившейся в пепел бумаге, но осторожность излишней не бывает…

По-прежнему стоя, Алвиарин расшифровала два других сообщения, из которых узнала, что и Юкири, и Дозин ночуют в комнатах, оберегаемых малыми стражами от вторжения незваных гостей. Удивительной подобную предосторожность не назовешь – в нынешние времена вряд ли кто из сестер решится заснуть без такой защиты, – но это означало, что похитить кого-то из них будет делом непростым. Всегда проще, когда жертву выкрадывают глухой ночью сестры, принадлежащие к той же Айя, что и она сама. И все же те взгляды могли быть случайностью, или же воображение могло сыграть шутку с самой Алвиарин. Ей нужно тщательно обдумать различные возможности.

Вздохнув, Алвиарин достала из сундучка еще несколько маленьких томиков и осторожно опустилась на набитую гусиным пухом подушечку, уложенную на кресло, что стояло возле письменного стола. Впрочем, недостаточно осторожно – она скривилась от боли, опустившись на кресло всем весом тела. Алвиарин подавила рыдания. Поначалу ей представлялось, что перенести унижение из-за порки Сильвианы будет тяжелее, чем боль от ударов ремнем, но боль не унималась, став постоянной спутницей Алвиарин. Задница ее превратилась в сплошной синяк. И завтра наставница послушниц прибавит новых. И послезавтра, и еще через день, и… Гнетущее видение нескончаемой череды дней, когда ремень Сильвианы порождает у нее вопли и плач… Постоянная игра в гляделки с сестрами, которым все известно о том, что происходит с ней в кабинете Сильвианы.

Старательно гоня прочь подобные мысли, Алвиарин окунула в чернильницу ручку с хорошим стальным пером и принялась выписывать на тонких полосках бумаги зашифрованные приказы. Талене, разумеется, необходимо отыскать и вернуть. Чтобы в назидание другим примерно и сурово наказать, если она просто потеряла голову от страха, а если дело не в этом, если она нашла какой-то способ изменить своим клятвам… Алвиарин цеплялась за эту надежду, отдавая приказ установить тайную и неусыпную слежку за Юкири и Дозин. Нужно придумать, как добраться до них и схватить. А если окажется, что замеченные Алвиарин взгляды – случайность и разыгравшееся воображение, то, что бы они ни сказали, из их слов все равно можно что-нибудь да слепить. Ведь именно не кто иной, как сама Алвиарин, будет руководить потоками в круге. Что-то можно будет придумать.

Алвиарин писала яростно, не замечая, что, подняв другую руку, пытается, не отдавая себе в том отчета, нащупать метку у себя на лбу.


Сквозь листву высоких деревьев на пригорке над огромным лагерем Шайдо пробивались косые лучи солнца, давно перевалившего за полдень. Среди пятен солнечного света, в ветвях над головой, выводили трели певчие птицы. Цветными облачками проносились мимо иволги и голубые сойки, и Галина улыбнулась. Утром прошел проливной дождь, и в воздухе, под редкими, медленно плывущими белыми облаками, по-прежнему веяло прохладой. Вероятно, серая кобыла, на которой она ехала, – с выгнутой шеей и энергичной поступью – некогда принадлежала какой-то знатной женщине или, самое меньшее, богатой купчихе. Кроме Айз Седай, больше никто не мог позволить себе купить столь великолепное животное. Галина с огромным удовольствием отправлялась на эти прогулки верхом, а кобылу нарекла Быстрой, потому что наступит день, и лошадь стремительно унесет ее на волю; точно так же во время этих поездок женщина тешила себя мыслями о том, что станет делать, когда обретет свободу. Она строила планы, как воздать по заслугам тем, кто подвел ее, начиная с Элайды. Перед внутренним взором возникали картины того, с каким успехом осуществятся планы ее мести, и они доставляли самое большое удовольствие.

По крайней мере, радовалась верховым поездкам она, только пока умудрялась не вспоминать, что этой привилегией она пользуется лишь в знак того, что ею всецело владеет Терава, – как и надетым на Галине белым платьем из плотного шелка, и унизанными огневиками поясом и ожерельем. Улыбка Галины превратилась в гримасу. Украшения для домашней собачки, которой позволено забавляться, пока от нее не потребуют забавлять хозяйку. И, даже далеко отъехав, Галина не могла снять эти драгоценные путы. Кто-то может увидеть. Она ускакала в лес, подальше от Айил, однако они вполне могли повстречаться и тут. Терава может узнать об этом. Как ни трудно было признаваться себе, но Галина до мозга костей боялась Хранительницы Мудрости с соколиными глазами. Терава снилась ей в ночных кошмарах, от которых бросало в дрожь. Часто она просыпалась в холодном поту от собственного плача. Пробуждение всегда приносило облегчение от этих кошмарных видений, не важно, удавалось ей потом проспать остаток ночи или нет.

Галина вполне могла сбежать во время прогулки – никто не запрещал ей этого, не отдавал распоряжения, которому она обязана была бы подчиниться, и от подобного отношения горечь ее была еще горше. Терава знала, что Галина вернется, как бы плохо с ней ни обращались, – в надежде, что однажды Хранительница Мудрости избавит от данной ею проклятой клятвы повиноваться. Галина снова обретет возможность направлять Силу, как и когда она того пожелает. Иногда Севанна заставляла ее направлять, выполняя лакейские, ничтожные задания, или просто для того, чтобы продемонстрировать, что она способна командовать ею, но это случалось настолько редко, что Галина страстно желала хотя бы такой возможности обнять саидар. Терава не позволяла ей даже коснуться Силы, если только Галина не упрашивала и униженно не вымаливала разрешения, но потом запрещала направить даже прядку Силы. И Галине приходилось умолять, пресмыкаться, унижаться, лишь бы разрешили хоть такую малость. Галина поймала себя на том, что скрежещет зубами, и заставила себя разжать челюсти.

Возможно, Клятвенный жезл в Башне способен избавить ее от этой клятвы, так же как почти идентичный ему жезл, которым владеет Терава, однако Галина не могла быть уверена в этом. Два жезла не были совершенно одинаковы. Единственное различие состояло в маркировке, однако вдруг клятва зависит от того, на каком конкретно жезле она дана? Она боялась уйти без жезла Теравы. Хранительница Мудрости часто оставляла его на виду в своей палатке, но она сказала Галине: «Ты никогда его не возьмешь».

О, Галина могла прикоснуться к этому жезлу, толщиной в запястье, провести пальцами по его гладкой поверхности, однако, как ни напрягала силы, она не могла обхватить его рукой. Ни за что – только если бы кто-то передал его ей. По крайней мере, Галина надеялась, что в этом случае не будет считаться, что она его взяла. Должно быть так. Только при мысли, что все может оказаться не так, ее охватывали уныние и отчаяние. Примечая жадные взгляды, которые Галина бросала на жезл, Терава расплывалась порой в редкой улыбке.

«Неужели моя маленькая Лина так хочет освободиться от клятвы? – насмешливо говаривала она. – Значит, Лина должна быть очень хорошей собачкой, потому что мысль освободить тебя у меня может появиться только в одном-единственном случае: когда ты убедишь меня, что даже после этого останешься моей собачкой».

Всю жизнь быть игрушкой для Теравы и мишенью, на которой она отыгрывается за свой вспыльчивый нрав? Оставаться девочкой для битья, на ком Терава отводит душу, когда в ней вспыхивает гнев на Севанну? Чувства, возникающее у Галины при этих мыслях, никак нельзя описать словом «отчаяние». Вернее подошло бы слово «ужас». Галина опасалась, что, случись подобное, она сойдет с ума. И в той же мере она опасалась, что у нее не будет такого пути для бегства, как безумие.

В крайне дурном расположении духа, она приложила руку «козырьком» ко лбу, прикинула высоту солнца. Терава просто сказала, что ей хотелось бы, чтобы Галина вернулась засветло, и, хотя до сумерек оставалась еще добрая пара часов, Галина с сожалением вздохнула и не мешкая поворотила Быструю, направив кобылу вниз по склону, между деревьями в сторону айильского лагеря. Хранительнице Мудрости нравилось добиваться послушания, не отдавая прямых приказов. Для этого она знала тысячу способов, отчего у Галины кожа покрывалась мурашками. Ради собственной безопасности малейшее пожелание Теравы ей нужно принимать как приказание. Стоит опоздать на несколько минут, и ее ждет такое наказание, при мысли о котором Галина съеживалась от страха. Она ежилась и ударами каблуков то и дело подгоняла кобылу, и без того быстро ступавшую среди деревьев. Оправданий Терава не признавала. Никаких.

Вдруг перед Галиной возник айилец – из-за толстого ствола шагнул высокий мужчина в кадин’сор, на котором висел футляр с луком, за спиной заткнуты копья, а кольчужная вуаль спущена на грудь. Ни слова не сказав, он ухватился за уздечку.

Какое-то мгновение Галина оторопело смотрела на него, потом возмущенно выпрямилась в седле.

– Болван! – рявкнула она. – Неужели ты не знаешь, кто я? Отпусти лошадь, а не то Севанна и Терава спустят с тебя шкуру! Сначала одна, потом другая.

Обычно у этих айильцев мало что отражалось на лице, но ей почудилось, будто его зеленые глаза слегка расширились. И потом она закричала, когда он рывком выдернул ее из седла, схватив за белое одеяние громадной пятерней.

– Замолчи, гай’шайн, – сказал айилец, но таким тоном, будто ему было безразлично, подчинится она его словам или нет.

Одно время Галине приходилось повиноваться всем, но, как только они поняли, что она подчиняется любому приказу любого айильца, очень многим доставляло удовольствие давать ей какое-нибудь глупое поручение, и, когда она требовалась Тераве или Севанне, она оказывалась занята. Теперь же от нее требовалось повиноваться только определенным Хранительницам Мудрости и Севанне, поэтому Галина брыкалась и отбивалась, вопила в отчаянной надежде, что ее крики привлекут кого-то, кому известно, что она принадлежит Тераве. Если бы только ей разрешили носить с собой нож! Даже нож стал бы каким-никаким подспорьем. Как так вышло, что этот мужчина не узнал ее? Или он почему-то не знает, что означают эти украшенные драгоценностями пояс и ожерелье? Лагерная стоянка огромна, в ней людей не меньше, чем в крупном городе, однако, по-видимому, все и каждый мог чуть ли не пальцем указать на любимую зверушку Теравы, на эту мокроземку. Наверняка та прикажет с этого парня кожу живьем содрать, и Галина обязательно полюбуется на это зрелище, от первой минуты до последней.

Слишком быстро стало понятно, что нож ей ничуть не пригодился бы. Как она ни боролась, айилец управился с Галиной без труда: натянул капюшон ей на голову, ослепив ее, потом затолкал, сколько смог, ткань одеяния ей в рот и закрепил импровизированный кляп. Затем бросил ее ничком наземь и крепко-накрепко связал запястья и лодыжки. Причем с той же легкостью, словно она была ребенком! Сколько бы Галина ни дергалась и ни сопротивлялась, все ее усилия пропали втуне.

– Гаул, ему нужна гай’шайн не из Аийл, но гай’шайн, которая разъезжает верхом, да еще в шелках? – раздался мужской голос, и Галина замерла. Это не айилец. В его голосе отчетливо слышался выговор Муранди! – Наверняка и это не в ваших обычаях, да?

– Шайдо. – Второй это слово точно сплюнул, будто выругался.

– Ладно, все равно надо отыскать еще двух-трех, если ему нужно узнать что-то полезное. А может, и трех, и пяти будет мало. Там уйма народу в белом, десятки тысяч человек, и она может оказаться среди них где угодно.

– Думаю, Фагер Неалд, вот эта, наверное, сможет рассказать Перрину Айбара то, что ему хочется узнать.

Если прежде Галина замерла, то сейчас буквально застыла – ее словно ледяной водой окатили. В животе все оледенело, сердце обратилось в ледышку. Этих людей отправил Перрин Айбара? Если ему взбредет в голову напасть на Шайдо, чтобы освободить свою жену, его убьют, уничтожив тот рычаг, которым пользовалась Галина, воздействуя на Фэйли. Если мужа убьют, то женщине будет все равно, что откроется, а у других нет секретов, разглашения которых они страшатся. В ужасе Галина увидела, как тают ее надежды заполучить заветный жезл. Она должна его остановить. Но как?

– А почему ты так думаешь, Гаул?

– Она – Айз Седай. И похоже, в подружках у Севанны.

– Во-от ка-ак? – задумчиво протянул мурандиец. – Неужели?

Как ни странно, ни один из мужчин не выказал ни малейшей обеспокоенности тем, что они захватили Айз Седай. И айилец, по-видимому, совершенно ясно понимает, кто она такая. Даже если он из ренегатов Шайдо, ему, должно быть, неизвестно, что она не может направлять без разрешения. Это знали только Севанна и немногие из Хранительниц Мудрости. Все это еще больше сбивало Галину с толку.

Вдруг ее подняли в воздух и положили на живот. Перекинув через седло ее же лошади, как сообразила Галина, и в следующий момент ее затрясло на жесткой выделанной коже, поэтому кто-то из мужчин рукой придержал женщину, чтобы она не свалилась с кобылы, когда та затрусила рысцой.

– Давай, Фагер Неалд, веди нас туда, где ты проделаешь ту свою дыру.

– На другой стороне холма, Гаул. Хотя я уже так часто тут бывал, что могу проделать переходные врата практически откуда угодно. А вы, айильцы, всегда бегом ходите?

Переходные врата? О каком вздоре болтает этот мужчина? Отбросив эту чушь в сторону, Галина принялась размышлять о возможных вариантах и пока не находила ни одного хорошего для себя решения. Связанная, точно овца, которую везут на базар, с заткнутым ртом – ее никто не услышит и за десять шагов, даже если она станет орать во всю мощь легких, и шансов на спасение никаких, если только те, кто ее пленил, не натолкнутся на каких-нибудь дозорных Шайдо. Но хочет ли она того?

Только когда ее пленители доберутся до Перрина Айбара, у нее будет хоть какая-то возможность остановить его и не позволить разрушить взлелеянные ею планы. С другой стороны, в скольких днях пути находится его лагерь? Не может быть, чтобы он был рядом, иначе Шайдо уже обнаружили бы бивак. Галина знала, что разведчики прочесывают местность на десять миль вокруг лагеря. Но сколько бы дней ни ушло на дорогу до лагеря Айбара, столько же времени уйдет на обратный путь. Она опоздает не на минуты – на целые дни.

Терава не станет за это ее убивать. Просто заставит пожалеть, что она не умерла. Галина попытается все объяснить. Расскажет байку, что ее захватили разбойники. Нет, просто пара разбойников; и так трудно поверить, что два человека сумели подобраться к лагерю настолько близко, о целой разбойничьей шайке и речи быть не может. У нее не было возможности направлять Силу, и для побега ей потребовалось время. Она сумеет убедительно рассказать обо всем. Это могло бы убедить Тераву. Если бы она… Нет, бесполезно. В первый раз Терава наказала Галину за опоздание, когда лопнула подпруга и Галине пришлось возвращаться пешком, ведя лошадь в поводу. Терава не приняла такого оправдания проступку, и она не примет и объяснений Галины, что ее похитили. Галине хотелось расплакаться. На самом деле, как вдруг поняла женщина, она уже плакала – из глаз текли слезы безысходности, и ей не под силу было их унять.

Лошадь остановилась, и не успела Галина хоть о чем-то подумать, как конвульсивно и отчаянно задергалась, пытаясь свалиться с седла, заходясь в крике, насколько позволял кляп. Похитители, скорей всего, не хотят нарваться на дозорных и потому пережидают. Наверняка Терава поймет, что случилось, если дозорные возвратятся в лагерь с Галиной и теми, кто ее захватил, если даже Галина опоздает к сроку. Тогда Галина сумеет найти способ управиться с Фэйли, пусть даже ее муж будет мертв.

Крепкая рука отвесила Галине тяжелую затрещину.

– Не шуми, – промолвил айилец, и они отправились дальше.

У Галины из глаз снова полились слезы, и от них промок закрывавший лицо шелковый капюшон. Терава заставит ее выть. Но, даже рыдая, Галина начала прикидывать и обдумывать, что ей нужно будет сказать Айбара. По крайней мере, может, ей удастся сохранить шанс заполучить жезл. Терава собиралась… Нет. Нет!

Ей необходимо сконцентрироваться на том, что сделать. Образы Хранительниц Мудрости, глядящих на нее жестокими глазами, держащих в руках розги, ремни или сложенные веревки, всплывали у нее в голове, но Галина всякий раз загоняла их подальше, пока мысленно перебирала те вопросы, какие может задать ей Айбара, и придумывала свои возможные ответы. Придумывала, что такого она способна сказать, чтобы именно ей он вверил безопасность своей жены.

С ее размышлениями нисколько не увязывалось случившееся дальше, и Галина никак не ожидала, что ее поднимут с лошади и поставят на ноги спустя не больше часа после того, как ее захватили.

– Расседлай ее лошадь, Норен, и привяжи вместе с остальными, – сказал мурандиец.

– Будет сделано, мастер Неалд, – донесся ответ. С отчетливым кайриэнским выговором.

Узы вокруг лодыжек ослабли, между запястьями Галины протиснулся нож, разрезая стягивавшие их веревки, затем развязали то, что удерживало на месте кляп. Галина выплюнула изо рта влажный шелк, промокший от ее же слюны, и рывком сдернула капюшон.

Низенький мужчина в темной одежде уводил Быструю прочь, мимо группы больших залатанных палаток и маленьких избушек, которые, судя по виду, сложены из нетесаного дерева, а скорее даже из сучьев, в том числе и толстых сосновых веток с бурыми иголками. Сколько нужно времени, чтобы сосна пожухла и хвоя побурела? Наверняка дни, а вероятней, недели. У костров было человек шестьдесят-семьдесят: они хлопотали над дымящимися котелками с едой или просто сидели на деревянных табуретах и обличьем ничем не отличались от фермеров в своих простых, груботканых одеждах. Но кое-кто точил мечи, а копья, алебарды и еще какие-то штуковины на длинных древках были составлены в десяток пирамид в разных частях лагеря. Между палатками и времянками по обе стороны от себя Галина заметила еще людей: мимо ехали всадники, многие в шлемах и кирасах, вооруженные длинными пиками, с узкими вымпелами у наконечников. Солдаты, выезжающие в дозор. А скольких еще она не увидела? Не важно. Представшая глазам Галины картина просто невероятна! Невозможна! Шайдо отправляли часовых куда дальше того места, где расположился этот лагерь. Она в этом совершенно уверена!

– Стоит только на ее лицо посмотреть, – пробурчал Неалд, – а мне, чтобы убедиться, хватит и этого холодного, все оценивающего взгляда. Она словно бы камень перевернула и под ним червячков рассматривает.

Худосочный малый в черной куртке, с интересом глядя на пленницу, разгладил костяшками пальцев навощенные усы, стараясь не испортить тщательно сведенные в ниточку кончики. При нем был меч, но вид у него был такой, что язык не повернется назвать его солдатом или воином-дружинником.

– Ладно, Айз Седай, пойдем тогда, – сказал он, беря Галину под руку. – Лорд Перрин наверняка захочет задать тебе несколько вопросов. – Она рывком высвободилась, но он спокойно вновь сжал ее руку выше локтя, уже покрепче. – И давай без капризов.

Рослый айилец Гаул взял Галину под другую руку, и ей оставалось идти с ними, а иначе ее просто потащили бы. Она шагала, высоко вскинув голову, делая вид, что мужчины просто сопровождают ее, но всякий, увидевший, как они держат ее за руки, сразу уловил бы разницу. Глядя прямо перед собой, Галина все равно ловила на себе взгляды вооруженных фермерских парней вокруг – в большинстве своем совсем юных. Они не взирали с благоговением или трепетным ужасом, а просто смотрели: спокойно, оценивающе, бесстрастно. Как они смеют так своевольно обходиться с Айз Седай? Кое-кто из Хранительниц Мудрости, не зная о связывающей ее клятве, начинал выражать сомнения, что она – Айз Седай: слишком уж с большой готовностью Галина повиновалась и столь явно пресмыкалась перед Теравой, но эти-то двое совершенно точно знали, кто она такая. И им было все равно. Галина подозревала, что и окружающие мальчишки-фермеры тоже знали, что она Айз Седай, но тем не менее не выказывали никакого удивления, видя, как с ней обращаются. От этого у нее по спине побежали мурашки.

Когда Галина и ее конвоиры приблизились к большой палатке в красно-белую полоску с откинутыми и подвязанными входными клапанами, она услышала раздававшиеся оттуда голоса.

– …сказал, что готов выступить немедленно, – донесся мужской голос.

– У меня нет возможности кормить даже один лишний рот, когда я не знаю, насколько все затянется, – отвечал второй мужчина. – Кровь и пепел! Сколько еще нужно времени, чтобы устроить встречу с этими людьми?

Рослый Гаул пригнулся, входя в палатку, но Галина ступила внутрь так, словно бы перешагивала порог собственных апартаментов в Белой Башне. Пусть она и пленница, но она – Айз Седай, и этот простой факт сам по себе мощный инструмент. И грозное оружие. С кем это он организует встречу? Уж наверняка не с Севанной. Пусть это будет кто угодно, но лишь бы не Севанна.

По контрасту с обтрепанным видом лагеря, в шатре на полу обнаружился настеленный цветастый ковер, а с поддерживающих крышу шестов свисали два шелковых гобелена, вышитые цветами и птицами в кайриэнской манере. Галина сосредоточила взор на высоком широкоплечем мужчине – он стоял спиной к ней, в одной рубашке, опершись кулаками на изящный, украшенный позолотой столик с тонкими ножками. Столик был завален грудами карт и листами бумаги. Галина лишь раз видела Перрина Айбара, мельком в Кайриэне, однако была совершенно уверена: это тот самый мальчишка-селянин из родной деревни Ранда ал’Тора, пусть и облаченный в шелковую рубашку и до блеска начищенные сапоги. Даже отвороты на сапогах глянцевито блестели. К тому же и все остальные в палатке, как казалось, смотрели на него.

Когда Галина вошла в шатер, высокая женщина – в зеленом шелковом платье с высоким, под подбородок, воротником, самую чуточку украшенном кружевами у запястий и горла, с черными, волнами ниспадавшими на плечи волосами – знакомым жестом положила ладонь на руку Айбара. Галина узнала ее.

– Она выглядит настороженной, Перрин, – произнесла Берелейн.

– По моему мнению, боится западни, лорд Перрин, – вмешался седоволосый мужчина в изысканно украшенной кирасе, надетой поверх алой куртки.

По виду тот еще упрямец. Как решила Галина, гэалданец. Раз он и Берелейн здесь, то это, по крайней мере, объясняет присутствие солдат, хотя непонятно, как они оказались там, где им находиться невозможно.

Галина порадовалась, что не столкнулась с Берелейн в Кайриэне. Иначе сложившаяся сейчас ситуация стала бы не просто неловкой. Она пожалела, что руки у нее не свободны, – ей хотелось вытереть с лица следы слез, но двое мужчин крепко держали ее под локти. С этим ничего не поделаешь. Она – Айз Седай. Только это и имеет значение. Только это для нее и должно иметь значение. Галина открыла рот, чтобы, решительно заговорив, взять на себя инициативу и…

Вдруг Айбара взглянул на нее через плечо, словно бы каким-то образом почуял ее присутствие, и при виде его золотистых глаз у Галины язык будто примерз к гортани. Она отмахивалась от слухов и россказней, будто бы у того волчьи глаза, но сейчас на нее смотрели глаза волка. Безжалостные волчьи глаза на сурово-каменном лице. Рядом с ним гэалданец казался чуть ли не ласковым дедушкой. И вдобавок печальное лицо над этой коротко стриженной бородкой. Несомненно, горюет о своей жене. Этим можно воспользоваться.

– Айз Седай в белом облачении гай’шайн, – бесстрастно промолвил он, повернувшись лицом к Галине. Айбара был мужчиной крупным и рослым, пусть и не такой громадиной, как айилец, и, стоя в нескольких шагах, внушал страх, а золотистые глаза словно бы видели все. – И видимо, захвачена. Она не хотела идти с вами?

– Она трепыхалась, как форель на берегу, милорд, пока Гаул ее связывал, – отозвался Неалд. – Мне оставалось только стоять рядом и смотреть.

Странные слова… и сказаны таким многозначительным тоном. А что бы он мог? И тут Галина заметила еще одного мужчину в черной куртке – коренастого, явно многое в жизни пережившего. У него на высоком черном вороте сверкнул серебряный значок в виде меча. И она вспомнила, где в последний раз видела мужчин в черных куртках. Они возникли из ниоткуда, точно из дыр в воздухе, как раз перед тем, как все пошло прахом в катастрофе у Колодцев Дюмай. Неалд и его дыры, его врата. Эти мужчины способны направлять Силу.

Галине потребовалось собрать всю свою волю, чтобы подавить желание вырваться из хватки мурандийца, броситься прочь от него. От такой близости к нему у нее скрутило желудок. Он к ней прикасался… Ей хотелось заскулить, завыть, и это поразило ее.

Нет-нет, она не поддастся! Она крепче, она выдержит! Галина изо всех сил старалась сохранить безмятежный вид, а у самой внезапно напрочь пересохло во рту.

– Говорит, она дружна с Севанной, – сказал свое слово Гаул.

– Подруга Севанны… – нахмурившись, промолвил Айбара. – И носит одеяние гай’шайн. Шелковое, да еще и украшения в придачу, но все же… Ты не хотела идти, но не стала направлять Силу, чтобы не дать Гаулу с Неалдом увести тебя. И ты перепугана. – Он покачал головой. Откуда он узнал, что она боится? – Меня удивляет, что после Колодцев Дюмай в компании с Шайдо оказалась Айз Седай. Или ты об этом ничего не знаешь? Ладно, отпустите ее, хватит. Не думаю, что она пустится наутек, раз уж позволила увести себя так далеко.

– Колодцы Дюмай не имеют никакого значения, – холодно промолвила Галина, едва только мужчины выпустили ее из своей хватки. Впрочем, парочка осталась стоять по бокам от нее, и она гордилась тем, что голос не дрожал. Мужчина, способный направлять Силу. Двое мужчин, а она одна. Одна-одинешенька и неспособная направить даже прядку Силы. Галина стояла выпрямившись, горделиво подняв голову. Она была Айз Седай и не могла позволить, чтобы они увидели ее слабость. Откуда он узнал, что она испытывает страх? Ни капли страха не просочилось в голос Галины. Лицо ее было все равно что высечено из камня – так она старалась напустить на себя невозмутимый вид. – У Белой Башни есть цели, знать или понимать которые могут только Айз Седай, и никто иной. Я здесь по делу Башни, а вы мешаете мне. Неразумное решение для любого мужчины.

Гэалданец сокрушенно покивал, словно бы ему лично уже был преподан подобный урок; Айбара же просто посмотрел на Галину, с ничего не выражающим лицом.

– Я услышала твое имя, и это единственная причина, почему все так произошло. Иначе этим двоим не поздоровилось бы, – продолжила Галина. Если мурандиец или айилиец заикнется про то, как долго она сопротивлялась, она готова утверждать, что поначалу была ошеломлена, но они молчали, и Галина заговорила быстро и напористо: – Твоя жена Фэйли находится под моим покровительством, как и королева Аллиандре, и, когда я закончу свое дело с Севанной, я отведу обеих в безопасное место и помогу им добраться туда, куда они пожелают. Между тем ваше присутствие тут угрожает моим планам и делу Белой Башни, чего я допустить не могу. Оно также ставит под угрозу и тебя самого, и твою жену, и Аллиандре. В том лагере – десятки тысяч айильцев. Много десятков тысяч. Если они нападут на вас – а их разведчики наверняка вскоре обнаружат ваш лагерь, если уже не обнаружили, – то попросту сотрут вас с лица земли. Из-за этого могут пострадать и твоя жена, и Аллиандре. Вероятно, я не сумею остановить Севанну. Она женщина жестокая, и многие из Хранительниц Мудрости способны направлять Силу, их почти четыре сотни, и все готовы применить Силу в качестве оружия. Они могут прибегать к насилию, а я – Айз Седай, и это запрещено данными мною Клятвами. Если желаешь защитить свою жену и королеву, сворачивай лагерь и скачи прочь во весь опор. Возможно, они и не станут атаковать, если увидят, что вы отступаете. На это одна надежда – и у тебя, и у твоей жены.

Ну вот. Если хоть какие-то из брошенных Галиной семян дадут всходы, этого будет достаточно, чтобы он повернул обратно.

– Если опасность грозит Аллиандре, лорд Перрин, – начал было гэалданец, но Айбара остановил его, подняв руку.

Одного жеста оказалось достаточно. Старый воин стиснул челюсти – Галине почудилось, будто она слышит, как они скрипят, но больше он не проронил ни слова.

– Ты видела Фэйли? – спросил молодой человек, в голосе его проскользнуло волнение. – С ней все хорошо? Ей не сделали ничего плохого?

Кажется, этот дурень не услышал ни слова из сказанного Галиной, за исключением упоминания о его жене.

– Да, с ней все хорошо, и она – под моим покровительством, лорд Перрин. – Если этому выскочке, этому неотесанному мальчишке-селянину хочется, чтобы его называли лордом, она снизойдет до подобного обращения. – Обе, она и Аллиандре. – (Солдат мрачно сверкнул глазами на Айбара, но не воспользовался возможностью что-нибудь сказать.) – Ты должен прислушаться к моим словам. Шайдо убьют тебя, если…

– Подойди сюда и взгляни на это, – перебил ее Перрин, поворачиваясь к столу и пододвигая к себе большой лист.

– Простите его, Айз Седай, ему недостает хороших манер, – пробормотала Берелейн, протягивая Галине изукрашенный затейливой чеканкой серебряный кубок с темным вином. – Это можно понять: ситуация непростая и столько всего на него обрушилось. Ах да, я не представилась. Я – Берелейн, Первенствующая Майена.

– Я знаю. Можешь называть меня Алис.

Берелейн улыбнулась, словно бы поняла, что это не настоящее имя Айз Седай, однако ничего против не сказала. Первенствующую Майена никак не назовешь наивной простушкой. Жаль, что придется иметь дело с мальчишкой, а не с ней: весьма легко управлять людьми, искушенными в интригах и умудренными опытом, которые полагают, будто им под силу танцевать на пару с Айз Седай. Сельский же люд благодаря своему невежеству нередко отличается упрямством. Но паренек наверняка уже должен кое-что знать об Айз Седай. Вероятно, если не обращать на него внимания, тогда мальчишка задумается о том, кто она такая и что это значит.

На вкус Галины вино было все равно что аромат цветов.

– Вино очень неплохое, – сказала Галина с искренней благодарностью.

Уже много недель она не пробовала пристойного вина. Терава не позволяла ей предаваться маленьким радостям жизни, от которых сама Хранительница Мудрости отказалась. Если бы та прознала, что в Малдене Галине удалось обнаружить несколько бочонков, то у Галины не было бы даже посредственного вина. И уж наверняка вдобавок бы Галину без всякой жалости выпороли.

– У нас в лагере есть и другие сестры, Алис Седай. Масури Сокава и Сеонид Трайган. А еще моя собственная советница Анноура Ларизен. Не хотите поговорить с ними, когда закончите беседовать с Перрином?

С напускной небрежностью Галина надвинула широкий капюшон поглубже, чтобы скрыть лицо в его тени, и еще глотнула вина, стараясь выиграть время для размышлений. Раз тут Берелейн, то присутствие здесь Анноуры вполне объяснимо, а вот что тут делают две другие? Они были в числе тех, кто бежал из Башни после низложения Суан и восшествия Элайды на Престол Амерлин. Правда, никому из них не известно о причастности Галины к похищению мальчишки ал’Тора по указке Элайды, но все-таки…

– Пожалуй, нет, – пробормотала Галина. – Их дела – это их дела и с моими никак не связаны. – Она многое бы отдала, чтобы узнать, что привело этих сестер сюда, но не такой ценой – нельзя допускать, чтобы ее узнали. У любого сторонника Дракона Возрожденного могут оказаться свои… взгляды… относительно Красных. – Помогите убедить Айбара, Берелейн. Вашей Крылатой гвардии не справиться с теми силами, что Шайдо отправят против них. Сколько бы гэалданцев с вами ни было, они ничем не помогут. Даже будь у вас целая армия, разницы не было бы никакой. Шайдо слишком многочисленны, и у них сотни Хранительниц Мудрости, готовых воевать Единой Силой. Я видела их в деле. И вы сами тоже можете погибнуть. Даже если вас возьмут в плен, я не могу обещать, что сумею заставить Севанну освободить вас, когда я уйду.

Берелейн рассмеялась, словно бы ей были нипочем тысячи Шайдо и сотни Хранительниц, способных направлять Силу.

– О-о-о, не бойтесь, они нас не найдут. Отсюда до их лагеря добрых три дня пути верхом, если не четыре. Здесь неподалеку местность становится весьма пересеченной.

Три дня, может быть, четыре. Галина задрожала. Ей следовало пораскинуть мозгами раньше. Три или четыре дня пути – и преодолены менее чем за час. Через дыру в воздухе, созданную мужской половиной Силы. Она была совсем рядом, чтобы саидин коснулась ее. Тем не менее Галина совладала со своим голосом:

– И все равно вы должны помочь мне убедить его. Он должен отказаться от нападения. Для него это обернется катастрофой, и для его жены, и для всех, кто будет участвовать в атаке. Вдобавок то, что я делаю, имеет для Башни большое значение. А вы всегда решительно поддерживали Башню.

Лесть – для правительницы одного-единственного города и нескольких гайдов земли окрест, но малозначительных лесть умасливает точно так же, как и могущественных.

– Перрин упрям, Алис Седай. Сомневаюсь, чтобы он передумал. Если он что-то решил, то заставить его отказаться от своих планов непросто.

По какой-то причине молодая женщина улыбнулась, да такой непостижимой улыбкой, что та сделала бы честь любой Айз Седай.

– Берелейн, может, потом поболтаете? – нетерпеливо окликнул женщин Айбара, и это вовсе не было предложением. Он постучал по листу бумаги толстым пальцем. – Алис, не взглянешь ли на это?

Его слова никак нельзя было назвать предложением. Да с чего этот мужчина возомнил, будто вправе приказывать Айз Седай?

Тем не менее, подойдя к столу, Галина оказалась чуть подальше от Неалда. Однако ближе ко второму мужчине в черном, который пристально ее рассматривал, но стоял тот по другую сторону стола. Хилая преграда, но она решила не обращать на него внимания, обратив взор на лист бумаги, прижатый пальцем Айбара. Галина с трудом сдержала изумление – брови готовы уже были полезть на лоб. На бумаге перед ней предстала примерная карта городка Малден. Чертеж довершал акведук, по которому в городок поступала вода из озера, находящегося в пяти милях; тут же был схематично изображен лагерь Шайдо, окружающий город. Настоящим сюрпризом были пометки, относящиеся, по всей видимости, к септам, прибывшим сюда с того времени, как Шайдо достигли Малдена. Там же были и цифры их численности, все это свидетельствовало, что люди Айбара какое-то время вели наблюдение за лагерем. На другой карте, похожей на набросок, был, по-видимому, показан сам город, с указанием определенных деталей.

– Вижу, вам понятно, насколько велик лагерь, – заметила Галина. – Вы должны понимать, что вызволить ее оттуда – дело безнадежное. Даже будь у вас сотня таких людей, – произнести эти слова ей было ох как непросто, и она не сумела сдержать проскользнувшее в голосе презрение, – их было бы недостаточно. Эти Хранительницы Мудрости будут сражаться. А их сотни. Неминуема бойня, тысячи погибших, и твоя жена, вероятно, окажется в их числе. Я же говорила тебе, она и Аллиандре – под моим покровительством. Когда я завершу свое дело, то доставлю обеих в безопасное место. Ты слышал, что я сказала, поэтому, зная о Трех Клятвах, ты понимаешь, что это правда. Не допусти ошибку, считая, что связь с Рандом ал’Тором защитит тебя, если ты вмешаешься в дела Белой Башни. Да, мне известно, кто ты такой. Думаешь, твоя жена мне не рассказала? Она доверяет мне, и если ты хочешь, чтобы она оказалась в безопасности, то и ты тоже должен мне доверять.

Этот идиот посмотрел на нее так, будто ее слова в одно ухо влетели, а из другого вылетели, ни на миг не задержавшись в голове. М-да, а под взглядом этих глаз чувствуешь себя действительно неуютно.

– Где они ночуют? Она и все остальные, кто был с нею захвачен. Покажи мне.

– Не могу, – ровным голосом ответила Галина. – Гай’шайн редко проводят на одном месте две ночи подряд. – С этой ложью растаяла последняя для Галины возможность оставить в живых Фэйли и ее товарищей. О, у нее и в мыслях не было помогать им, если это хоть как-то уменьшит ее шансы на бегство, а позже их гибель можно будет объяснить неким трагическим стечением обстоятельств. Однако Галина не желала идти на риск: когда-нибудь они все-таки могут вырваться из плена Шайдо и тогда ее могут уличить в обмане и вскроется ее откровенная ложь.

– Я освобожу ее! – прорычал Айбара, причем так тихо, что она едва-едва услышала его слова. – Чего бы это ни стоило.

Мысли Галины понеслись вскачь. Похоже, он втемяшил себе в голову, что должен спасти жену, и нет способа отвлечь его, увести в сторону, но, может, ей удастся задержать его? Хотя бы это она должна сделать.

– По крайней мере с нападением вы не станете торопиться? Еще несколько дней, и я закончу свои дела. Самое большее через неделю. – Предельный срок заставит Фэйли пошевеливаться. Прежде подгонять события было опасным; неисполненная угроза утрачивает свою действенность и силу, и слишком велики были шансы, что Фэйли не сумеет вовремя добраться до жезла. Теперь же возможность становится необходимостью. – Если я сумею завершить свои дела и выведу твою жену и остальных, тогда незачем будет бессмысленно расставаться с жизнью. Одна неделя.

Покраснев от досады, Айбара с силой опустил кулак на столешницу – от увесистого удара стол даже подпрыгнул.

– Ты могла бы получить три-четыре дня, – прорычал он, – даже неделю или больше, если бы… – Он осекся, так и не произнеся того, что собирался. Эти странные глаза впились в лицо Айз Седай. – Но я не могу обещать тебе ни дня, – продолжил он. – Будь выбор за мной, я бы атаковал немедленно. Я не желаю оставлять Фэйли в плену даже на день дольше, дожидаясь, пока дадут плоды всякие махинации Айз Седай, связанные с Шайдо. Ты утверждаешь, что она под твоей защитой, но как ты способна ее защитить, коль сама в этаком одеянии? В лагере налицо признаки пьянства. Даже кое-кто из часовых у них бывает в подпитии. Неужели Хранительницы еще и с подобным мирятся?

Неожиданный поворот в разговоре заставил Галину моргнуть.

– Хранительницы Мудрости пьют только воду, так что вам не стоит думать, будто их можно застать врасплох мертвецки пьяными от вина, – холодно отозвалась она. И совершенно не покривив душой. Ее всегда забавляло, когда правда служила ее целям. Впрочем, не сказать, что пример Хранительниц Мудрости приносит существенные плоды. Пьянство широко распространилось среди Шайдо. Всякий раз возвращающиеся из набегов приносили с собой все вино, какое удавалось отыскать. Десятки, если не сотни маленьких винокурен производили отвратительное пойло из зерна, и, стоило Хранительницам уничтожать один перегонный заводик, на его месте возникало два новых. Однако если Перрин узнает об этом, то такое знание лишь придаст ему решимости. – Что же касается других, то мне и прежде доводилось быть в походе с войсками, и скажу, что тогда пили куда больше, чем я видела у Шайдо. Если из десятков тысяч – пьяных сотня, то что это вам даст? Вообще-то, было бы лучше, пообещай ты мне неделю. А еще лучше – две недели.

Взор Айбара метнулся к карте, а его правая рука вновь сжалась в кулак, но в его голосе гнева не слышалось.

– Часто ли Шайдо ходят в сам город?

Галина поставила чашу с вином на стол и выпрямилась. Не без усилия над собой, но она взглянула в желтые глаза, сумев при этом не выказать колебаний:

– По-моему, давно уже пора, чтобы ты выказал мне надлежащее уважение. Я – Айз Седай, а не какая-то служанка.

– Часто ли Шайдо ходят в сам город? – повторил Айбара тем же самым ровным тоном.

Галина едва зубами не заскрежетала.

– Нет, – раздраженно сказала она. – Они уже все разграбили, выгребли подчистую то, что стоит украсть, а заодно и то, что не стоило. – Она пожалела о своих словах в тот же миг, как они слетели у нее с языка. Слова казались безобидными, неопасными, пока Галина не вспомнила о мужчинах, способных выскакивать из ниоткуда, будто из дыр в воздухе. – Не сказать, что они вообще не заходят в город. Обычно сколько-то человек там появляется. Одновременно внутри городских стен их может оказаться двадцать или тридцать человек, порой больше, группами по двое-трое. – Хватит ли у него мозгов сообразить, что это значит? Лучше убедиться, что он поймет все верно. – Всех тебе не обезвредить. Неизбежно кому-то удастся сбежать, и в лагере поднимется тревога.

Айбара только кивнул.

– Увидишь Фэйли, передай ей, что в день, когда она увидит туман на горной гряде и услышит волчий вой при свете дня, пусть уходит вместе с остальными в северную часть города. Там они спрячутся в крепости леди Кайрен. Скажи ей, что я люблю ее. Скажи ей, что я приду за ней.

Волки? Он что, помешался? Откуда у него уверенность, что волки станут?.. Вдруг до Галины дошло – дело тут в этих его волчьих глазах, и она не была уверена, что ей хочется знать всю подноготную.

– Я ей все передам, – солгала Галина.

Вероятно, он всего лишь намеревался с помощью мужчин в черных мундирах выкрасть свою жену? Но почему и чего он в таком случае ждет? Эти желтые глаза скрывали секреты, которые ей хотелось знать. С кем он пытается устроить встречу? Явно не с Севанной. Тогда бы Галина возблагодарила Свет, не откажись давным-давно от подобных благоглупостей. Кто же собирается отправиться с ним на встречу? Был упомянут один человек, но это могло означать и короля во главе армии. Или же речь шла о самом ал’Торе? Галине оставалось молиться, чтобы никогда больше с ним не встречаться.

Ее обещание, казалось, ослабило какую-то натянутую струну в молодом человеке. Он медленно выдохнул, и напряжение, которого она не замечала, покинуло его лицо.

– С головоломками кузнеца вся загвоздка, – тихо произнес он, постукивая по плану Малдена, – в том, что всегда нужно поставить на место ключевую деталь. Что ж, все решено. Или скоро решится.

– Вы не останетесь поужинать? – спросила Берелейн. – Скоро час ужина.

Свет в открытом проеме входа тускнел. Стройная служанка, в темном шерстяном платье, с собранными на затылке в пучок белыми волосами, вошла в палатку и принялась зажигать лампы.

– Ты обещаешь мне по меньшей мере неделю? – вопросила Галина, но Айбара покачал головой. – В таком случае важен каждый час. – В ее планы не входило задерживаться даже на миг дольше необходимого, но она вынуждена была произнести следующие слова: – Ты поручишь кому-то из своих… людей… отвести меня как можно ближе к лагерю?

– Сделай это, Неалд, – приказал Айбара. – И по крайней мере, постарайся быть вежливым. – Он сказал это!

Галина сделала глубокий вдох и откинула капюшон на спину:

– Нужно, чтобы ты ударил меня. Вот сюда. – Она коснулась рукой щеки. – Посильнее, чтобы синяк остался.

Наконец-то она сказала что-то, пробившее невозмутимость этого мужчины. Эти желтые глаза расширились, и он заткнул большие пальцы за кожаный пояс, словно бы пряча руки.

– И не подумаю, – сказал он таким тоном, будто бы она спятила.

У гэалданца отвисла челюсть, седая служанка воззрилась на Галину, и тлеющий вощеный фитиль в опущенной руке оказался в опасной близости от ее юбок.

– Я требую, – твердо заявила Галина. Ей необходимо все правдоподобие, до капельки, какое она сумеет собрать, чтобы иметь дело с Теравой. – Давай же!

– Не думаю, что он это сделает, – промолвила Берелейн и легким шагом, подобрав юбки, скользнула вперед. – У него очень строгое деревенское воспитание. Позвольте мне?

Галина нетерпеливо кивнула. Ничего не попишешь, пусть так, хотя вряд ли женщина способна оставить достаточно убедительный… В глазах у Галины вдруг померк свет, и, когда она вновь обрела способность что-то видеть, ее слегка пошатывало. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови. Она быстро вскинула руку к щеке и поморщилась.

– Не слишком сильно? – озабоченно поинтересовалась Берелейн.

– Нет, – пробормотала Галина, с трудом сохраняя спокойное выражение лица. Обладай она способностью направлять Силу, она бы этой гадине голову оторвала! Разумеется, если бы она могла направлять Силу, ничего подобного не потребовалось бы. – Теперь по другой щеке. И надо, чтобы кто-то привел мою лошадь.

Галина отправилась вместе с мурандийцем в лес, на поляну, где несколько поваленных наземь громадных стволов были рассечены самым причудливым образом. Наверняка ей пришлось бы преодолевать себя, чтобы пройти через созданную мужчиной в черном «дыру в воздухе», однако, когда вертикальная серебристо-голубая щель развернулась в портал, выходящий на крутой склон, Галина, посылая Быструю во врата, совершенно не думала о саидин. Ни о чем она не думала – только о Тераве.

И Галина едва не взвыла от отчаяния, поняв, что находится на противоположном от лагеря склоне хребта. Она бешено погнала лошадь в сторону заходящего солнца. И проиграла скачку. К несчастью, она убедилась в своей правоте. Никаких оправданий Терава слушать не стала. В особенности Хранительница Мудрости была недовольна синяками. Сама она никогда не оставляла следов на лице Галины. Последующее вполне было сравнимо с самыми жуткими кошмарами. И продлилось намного дольше. Временами, когда Галина кричала громче всего, она почти забывала, насколько отчаянно ей необходим жезл. Но из последних сил цеплялась за эту мысль.

Заполучить жезл, убить Фэйли и ее друзей – и тогда она будет свободна!


Эгвейн медленно приходила в сознание, и, хотя мысли в голове расплывались, она вполне понимала, что лучше держать глаза закрытыми. Притворяться, что еще не пришла в себя, девушке было очень легко и просто. Голова ее тяжело покоилась на плече женщины, и она все равно не сумела бы ее приподнять, даже если бы попыталась. Плечо было плечом Айз Седай; Эгвейн ощущала способность женщины в Силе. Голову точно шерстью набили, вялые мысли увязали и то и дело перескакивали с одного на другое, а руки и ноги будто онемели. Как сообразила Эгвейн, ее шерстяное дорожное платье и плащ были сухими, несмотря на то что она побывала в реке и изрядно промокла. Что ж, ничего удивительного – с помощью Силы высушить одежду ничего не стоит. Хотя маловероятно, что одежду избавили от впитавшейся воды ради удобства Эгвейн. Девушка сидела, зажатая между двумя сестрами, от одной из них исходил цветочный аромат, и каждая со своей стороны придерживала Эгвейн рукой, чтобы та держалась более или менее прямо. Они ехали в экипаже, судя по тому, как женщин изрядно потряхивало и качало из стороны в сторону под мерно цокающие по брусчатке подковы идущих рысью лошадей. Эгвейн чуточку приоткрыла глаза – осторожно, едва раздвинув веки.

Боковые занавески кареты были откинуты и подвязаны, хотя из-за вони гниющего мусора девушка подумала, что было бы лучше, если бы их держали плотно задернутыми. Мусор, да еще гниющий! Как в Тар Валоне опустились до подобного безобразия? Такое пренебрежение к жизни города – уже само по себе причина для смещения Элайды. В проникавшем сквозь окна лунном сиянии Эгвейн смутно различала трех Айз Седай, сидевших на заднем сиденье кареты напротив нее. Даже не знай она, что они способны направлять Силу, отороченные бахромой шали не оставляли сомнений в их звании. Если женщина, не являющаяся Айз Седай, вздумает носить в Тар Валоне бахромчатую шаль, это может окончиться для нее немалыми неприятностями. Странно, но сестра, сидевшая слева, словно прижималась к боковой стенке кареты, как будто стараясь быть подальше от остальных двух, а если о тех и не скажешь, что они чурались ее, то по крайней мере сидели очень близко друг к дружке, словно опасались ненароком коснуться третьей Айз Седай. Очень странно.

Вдруг до Эгвейн дошло, что ее не отгородили щитом. Какой бы отупевшей она ни была, но это было поразительно и лишено смысла. Они могли ощущать уровень ее Силы, точно так же как она чувствовала их способности, и, хотя никто из пяти сестер не был слаб в Силе, Эгвейн подумала, что при достаточной быстроте действий способна одолеть их всех. Истинный Источник пылал громадным солнцем вне поля зрения, так и маня к себе. Первый вопрос: осмелится ли она попробовать? Сознание ее точно увязло в болоте, мысли двигались будто по колено в грязи, и у Эгвейн не было уверенности, что она сумеет обнять саидар, и при любом исходе попытки они наверняка поймут, что она хотела сделать. Лучше сначала более или менее прийти в себя. Второй же вопрос: сколько она осмелится выжидать? Не станут же они до скончания века держать ее без щита, неогражденной.

Для пробы Эгвейн попыталась поджать пальцы ног в своих крепких кожаных башмаках и обрадовалась, когда те послушно задвигались. Казалось, рукам и ногам понемногу возвращаются жизненные силы. Девушка решила, что могла бы и голову приподнять, пусть и не без усилий. Чем ее ни опоили, действие снадобья подходит к концу. Сколько еще ждать?

Нить событий была вырвана из ее рук темноволосой сестрой, сидящей на заднем сиденье в центре. Она наклонилась вперед и отвесила девушке пощечину, да такую неслабую, что Эгвейн свалилась на колени женщине, которая подпирала ее сбоку.

Рука Эгвейн невольно метнулась к пылающей щеке. Чересчур для той, кто прикидывается потерявшей сознание.

– Это было совершенно излишне, Кэтрин, – раздался над Эгвейн скрипучий голос, и сказавшая эти слова женщина приподняла девушку и вновь усадила ее прямо.

Как выяснилось, держать голову прямо ей было вполне под силу. Значит, это Кэтрин Алруддин, Красная сестра. Почему-то Эгвейн представлялось важным знать, кто именно ее пленил, хотя, помимо имени и принадлежности к Айя, Эгвейн ничего не знала о Кэтрин. Сестра, на которую свалилась Эгвейн, была светловолосой, но лицо, неясное в лунных тенях, не было ей знакомо.

– По-моему, ты дала ей чересчур много корня вилочника, – продолжила женщина.

Дрожь охватила Эгвейн. Так вот чем ее опоили! Она напрягала ум, стараясь припомнить все, что ей рассказывала Найнив об этом отвратительном чае, но мысли по-прежнему едва шевелились. Хотя, как показалось, уже и чуточку пошустрее. Она была уверена, что Найнив говорила, что для полного избавления от действия мерзкого снадобья требуется какое-то время.

– Я дала ей точно отмеренную дозу, Фелана, – сухо отозвалась Айз Седай, которая наградила Эгвейн пощечиной, – и, как видишь, она пребывает именно в том состоянии, в каком нужно. Я хочу, чтобы к тому времени, как мы приедем в Башню, она могла идти самостоятельно. Мне совершенно не хочется опять помогать ее нести, – договорила она, метнув злой взгляд на сестру, сидящую слева от Эгвейн.

Та покачала головой, отчего вплетенные в косички бусинки тихонько застучали друг о дружку. Это была Приталле Нербайджан, из Желтой Айя, которая, как могла, избегала учить чему-то послушниц или принятых, а когда уклониться от порученного не удавалось, то не считала нужным скрывать отвращение, какое ей внушала эта задача.

– Неуместнее всего будет, если ее потащит мой Хэррил, – заметила она холодным тоном. Даже не холодным, а прямо-таки ледяным. – Что до меня, так я рада буду, коли девчонка сама пойдет, а иначе так тому и быть. В любом случае я жду не дождусь, когда сплавлю ее с рук. Если ты, Кэтрин, ее нести снова не желаешь, так я и вовсе не хочу полночи стоять в карауле и сторожить ее в камере.

Кэтрин досадливо мотнула головой.

Камеры. Ну конечно, Эгвейн предназначена одна из тех тесных темных клетушек на первом уровне подвала Башни. Элайда выдвинет против нее обвинение в самозванстве и притязании на Престол Амерлин. А наказание за такое преступление – смерть.

Странно, страха подобная мысль не вызвала. Вероятно, на разум Эгвейн еще действовала дурманная трава. После того как Эгвейн умрет, кто станет Амерлин – Романда или Лилейн? Кто из них уступит, согласившись с возвышением соперницы? Или же они продолжат бороться друг с другом, а тем временем восставшие, лишенные твердой направляющей руки, будут действовать нерешительно? В конце концов восстание потерпит поражение, а сестры потянутся обратно к Элайде. Печальная мысль, очень печальная. Глубоко печальная. Но если Эгвейн способна испытывать сожаление, то, значит, корень вилочника не подавил ее эмоции и чувства, тогда почему ее не мучает страх? Эгвейн потрогала свое кольцо с Великим Змеем. По крайней мере, попыталась это сделать и обнаружила, что кольцо исчезло. В душе вспыхнул гнев, слепящий, как раскаленное добела железо. Может, они и убьют ее, но они не смеют не признавать ее Айз Седай.

– Кто предал меня? – спросила она, довольная тем, что голос ее звучит спокойно и ровно. – Все равно я у вас в плену, поэтому можете сказать. От этого никому хуже не будет.

Сестры уставились на девушку, словно пораженные тем, что у пленницы есть голос.

Кэтрин, не задумываясь, наклонилась, подняла руку. И глаза Красной сестры сузились, когда светловолосая Фелана рванулась вперед, хватая ее за запястье, прежде чем пощечина досталась Эгвейн.

– Несомненно, ее казнят, – твердо промолвила женщина скрипучим голосом, – но она – посвященная Башни, и никто из нас не вправе бить ее.

– Убери от меня свои руки, Коричневая! – прорычала Кэтрин, и – что потрясло Эгвейн – ту окружило сияние саидар.

В один миг такое же свечение возникло вокруг каждой женщины в карете, за исключением Эгвейн. Они смотрели одна на другую – словно какие-то чудны`е кошки; казалось, еще чуть-чуть, и они зашипят от ярости и, выпустив когти, ринутся в драку. Но нет, не все так очевидно – Кэтрин и сидевшая рядом с нею высокая сестра друг на друга не смотрели. Хотя на остальных бросали исполненные гнева взгляды. Что, во имя Света, происходит? Взаимной враждебностью был так пропитан воздух, что ее можно было почти потрогать – бери нож и пластай кусками.

Спустя несколько мгновений Фелана выпустила запястье Кэтрин и откинулась на спинку сиденья, однако никто не стал отпускать Источник. Внезапно Эгвейн заподозрила, что ни одна не хочет отпустить его первой. В бледном лунном сиянии лица казались невозмутимыми, но пальцы Коричневой сестры мяли и теребили ткань шали, а та сестра, что отстранилась от Кэтрин, то и дело разглаживала юбки.

– Думаю, для этого самое время, – промолвила Кэтрин, сплетая щит. – Мы же не хотим, чтобы ты выкинула что-нибудь… ненужное.

Ее жестокая улыбка не сулила ничего хорошего. Эгвейн просто вздохнула, когда плетение опустилось на нее; она сомневалась, что вообще сумела бы сейчас обнять саидар, а против пяти сестер, уже преисполненных Силы, она продержалась бы самое большее пару мгновений. Покорность девушки, казалось, разочаровала Красную.

– Возможно, это твоя последняя ночь в мире, – продолжала она. – Ничуть не удивлюсь, если Элайда завтра же прикажет тебя усмирить и обезглавить.

– Или даже сегодня ночью, – раздумчиво покивав, присовокупила долговязая товарка Кэтрин. – По-моему, Элайде не терпится увидеть твой конец.

В отличие от Кэтрин, говорила она лишенным эмоций тоном, но принадлежала, несомненно, к Красной Айя. И посматривала на прочих сестер так, словно подозревала, что кто-то из них может что-то предпринять. Все это очень странно!

Эгвейн держалась за свое спокойствие, не обращая на них внимания и не выказывая той реакции, которую те ожидали. По крайней мере той реакции, какую ожидала Кэтрин. Эгвейн была полна решимости достойно вести себя до последней секунды, гордо неся голову до самой плахи. Хорошо ли, плохо ли выказала она себя в качестве Амерлин, но она умрет так, как пристало женщине, занимавшей Престол Амерлин.

Тут заговорила женщина, державшаяся наособицу от двух Красных сестер, и ее выговор, с отчетливым и неизбывным акцентом Арафела, пробудил в памяти Эгвейн имя. Суровое узкое лицо, смутно вырисовывающееся в лунном свете, принадлежало Серой сестре по имени Бериша Теракуни, имевшей репутацию самой требовательной и порой взыскательной до жестокости толковательницы закона. Разумеется, неукоснительно следующей букве закона, но никогда не ведающей милосердия.

– Не сегодня и не завтра, Барасин, если только Элайда не пожелает созвать восседающих среди ночи и они откликнутся на ее призыв. Необходим Высший суд, а это дело не нескольких минут и даже не нескольких часов. И кажется, Совет куда менее склонен угождать Элайде, чем ей того хотелось бы, что и неудивительно. Девочка будет предана суду, но, полагаю, Совет будет рассматривать этот вопрос, когда будет угодно восседающим.

– Совет соберется, когда его созовет Элайда, иначе она так накажет их, что они пожалеют, что не явились по первому же зову, – глумливо заметила Кэтрин. – Судя по тому, каким галопом умчались Джала и Мерим, увидев, кого мы сцапали, Элайда уже в курсе дела. Готова побиться об заклад, что ради такого случая Элайда, коли понадобится, выволочет восседающих из теплых постелек собственными руками. – Голос ее стал самодовольным и в то же время язвительным. – Пожалуй, выбирая защитницу, она назовет твое имя. Как тебе такое понравится?

Бериша возмущенно вскинулась и выпрямилась, оправляя висевшую на локтях шаль. Бывали случаи, когда на женщину, занимавшую «кресло амнистии», обрушивалось то же наказание, что и на ту, кого она защищала. Вероятно, подобное обвинение подразумевало именно такой исход для защитницы; Эгвейн этого не знала – как Суан ни старалась впихнуть в ее голову все потребные сведения, в познаниях девушки пробелов хватало.

– А мне хотелось бы услышать, – помолчав, произнесла Серая сестра, нарочито не обращая внимания на сидевших рядом с нею женщин, – что ты сделала с цепью в гавани? Как ее вернуть в прежнее состояние?

– Сделанного не воротишь, – ответила Эгвейн. – Кому, как не вам, знать, что цепь теперь превратилась в квейндияр. Теперь даже Единая Сила не способна разбить цепь, только сделает ее крепче. Думаю, вы можете продать ее, если снесете часть стены вокруг гавани, ведь иначе цепь не вытащить. Если найдется такой богач, который заплатит за такой большой кусок квейндияра. Или захочет купить такую штуку.

На сей раз никто не сделал попытки остановить Кэтрин, и та отвесила Эгвейн новую пощечину, и очень даже увесистую.

– Попридержи язык! – рявкнула Красная сестра.

Совет показался разумным, если только Эгвейн не хотела, чтобы ее по-глупому отхлестали по щекам. Она и так уже ощущала во рту вкус крови. Поэтому Эгвейн прикусила язык, и катящая по улице карета погрузилась в безмолвие, причем прочие, окутанные сиянием саидар, с подозрением косились друг на друга. Невероятно! С какой стати Элайда вообще для сегодняшней ночной миссии выбрала женщин, которые со всей очевидностью ненавидят друг друга? Чтобы продемонстрировать свою власть просто потому, что ей так захотелось? Не важно. Если Элайда позволит Эгвейн пережить эту ночь, то, возможно, о случившемся с ней удастся дать знать Суан, а то и Лиане. Дать знать Суан, что их предали. И молиться, чтобы Суан выследила предателя. Молиться, чтобы восстание не потерпело крах. Но сейчас Эгвейн оставалось только молиться, хотя надежды было немного. Молиться – потому что важнее не было ничего.

Когда возница остановил упряжку, Эгвейн уже достаточно пришла в себя, чтобы без посторонней помощи выйти из экипажа вслед за Кэтрин и Приталле, хотя в голове у нее слегка туманилось. На ногах она держалась, но сомневалась, что у нее найдутся силы бежать, – в лучшем случае ей удастся преодолеть всего несколько шагов, а потом ее все равно догонят и остановят. Поэтому девушка безучастно стояла возле поблескивающей темным лаком кареты и ждала терпеливо, как и все четыре лошади упряжки. В конце концов, фигурально говоря, она тоже была спутана своеобразной упряжью. Смутно виднелась Белая Башня – ее толстая белая колонна высилась в ночи. Немногие из ее окон были освещены, но кое-какие светились возле самого верха, – вероятно, это те апартаменты, которые занимает Элайда. Эгвейн испытывала очень странное чувство. Она была пленницей, и жить ей, по всей вероятности, оставалось совсем немного, однако у девушки было такое чувство, будто она вернулась домой. Казалось, вид Башни влил в нее новые силы и энергию.

Два служителя-грума в ливреях Башни, с Пламенем Тар Валона на груди, спрыгнувшие с запяток кареты, успели уже открыть дверцы и разложить ступеньки лесенки, а теперь, стоя у подножки, они подавали руки, затянутые в белоснежные перчатки, каждой выходящей женщине. Однако только одна Бериша воспользовалась их помощью, и то лишь потому, как подозревала Эгвейн, что благодаря поддержке выездных лакеев быстрее сошла на плиты мощеного дворика, не упуская из виду остальных сестер. Барасин одарила слуг такими взглядами, что один громко сглотнул, а второй побледнел. И даже во дворе Башни все пять Айз Седай не отпускали саидар.

Они находились у основного заднего входа: обрамленные камнем мраморные ступени спускались со второго уровня, под четырьмя массивными бронзовыми фонарями разливалось широкое озерцо дрожащего желтоватого света, и, к изумлению Эгвейн, у подножия лестницы стояла одна-единственная послушница, зябко кутавшаяся от холодного воздуха в белый плащ. Эгвейн бы меньше удивилась, встречай ее самолично Элайда, явившаяся позлорадствовать и поторжествовать над пленницей, в окружении свиты подхалимов. Не меньше поразило ее то, что этой послушницей оказалась Николь Трихилл. Реши Эгвейн разыскивать беглянку, то о Белой Башне как о ее убежище подумала бы в последнюю очередь.

Судя по тому, как округлились глаза Николь, которая увидела выходящую из экипажа Эгвейн, послушница была потрясена куда больше, чем пленница, но девушка тотчас же склонилась в изящном, хотя и торопливом реверансе перед сестрами:

– Кэтрин Седай, Амерлин говорит, что ее… ее нужно передать наставнице послушниц. Она говорит, что Сильвиане Седай даны на этот счет инструкции.

– Итак, похоже, тебя сегодня вечером наконец-то высекут, – пробормотала Кэтрин с улыбкой.

Эгвейн терялась в догадках: питает ли та к ней личную ненависть, или возненавидела ее за то, что девушка представляет собой, или просто ненавидит всех. «Высекут». Она никогда не видела подобного, но с описанием была знакома. Судя по всему, экзекуция в высшей степени болезненная. Эгвейн встретила взгляд Кэтрин недрогнувшим взором, и через мгновение улыбка у той исчезла. Казалось, ее так и подмывало врезать пленнице. Айил обладали умением справляться с болью. Они принимали ее, отдавались ей, не сопротивляясь и даже не стараясь сдержать стонов и криков. Наверное, это ей поможет. Хранительницы Мудрости говорили, что так можно избавиться от боли, освободиться от нее, не позволяя впиться в тебя.

– Если Элайда намерена затягивать дело без всякой нужды, то я сегодня в этом больше не участвую, – заявила Фелана, обведя всех присутствующих, включая и Николь, хмурым взором. – Если девчонку нужно усмирить и казнить, этого ей хватит.

Подобрав юбки, желтоволосая сестра взбежала по ступеням мимо Николь. Она и в самом деле взбежала! И когда она исчезала внутри, ее по-прежнему окружало сияние саидар.

– Согласна, – холодно заметила Приталле. – Хэррил, ты собираешься отвести Кровавое Копье в конюшню? Пожалуй, пройдусь-ка я с тобой.

Хэррил носил плащ-хамелеон Стража: когда он стоял неподвижно, его, казалось, не было видно почти целиком, а когда он двигался, по плащу пробегала цветовая рябь. Ни слова не говоря, с тем же каменным лицом, он последовал за Приталле в ночь, но то и дело оглядывался через плечо, явно охраняя ее со спины. И вокруг Приталле также сохранялось свечение. Что-то здесь происходит такое, о чем Эгвейн ничего не знала и не догадывалась.

Вдруг Николь раскинула юбки, склоняясь в новом реверансе, на сей раз заметно более низком и почтительном, и торопливо, сбивчиво выпалила:

– Прошу прощения за свой побег, мать. Я думала, здесь мне разрешат учиться быстрее. Мы с Арейной думали…

– Не смей называть ее так! – рявкнула Кэтрин, и хлыст Воздуха стегнул послушницу пониже спины с такой силой, что та взвизгнула и подскочила. – Если ты сегодня вечером прислуживаешь Престолу Амерлин, дитя мое, то возвращайся и передай ей, что ее приказы будут исполнены. Так я сказала. Давай пошевеливайся!

Бросив последний, отчаянный взгляд на Эгвейн, Николь подхватила полу плаща и юбки и заспешила вверх по лестнице, причем так торопилась, что дважды споткнулась и чудом не упала на каменные ступени. Бедняжка Николь! Вне всяких сомнений, ее надежды рухнули, и если Башня прознает, сколько ей лет… Должно быть, она солгала о своем возрасте, иначе бы ее не приняли; ложь входила в перечень нескольких ее дурных привычек.

Эгвейн выбросила мысли о девчонке вон из головы. Пусть теперь кто-то другой думает о Николь, ей уже не до этого.

– Незачем пугать дитя до смерти, – промолвила Бериша. – Послушниц необходимо направлять и наставлять, а не запугивать.

Удивительно, как сильно ее мнение об обучении отличается от ее взглядов на закон и его исполнение.

Кэтрин и Барасин вместе резко повернулись к Серой сестре, вперившись в нее взглядами. Ни дать ни взять две кошки, только увидели они сейчас не другую кошку, а мышь.

– Ты хочешь сказать, что пойдешь с нами к Сильвиане одна? – спросила Кэтрин, улыбка, скривившая ее губы, определенно не сулила ничего хорошего.

– Ты не боишься, Серая? – сказала Барасин с насмешливой ноткой в голосе. По какой-то причине она слегка взмахнула рукой, так что закачалась длинная бахрома ее шали. – Ты одна, а нас двое?

Два ливрейных грума застыли статуями, вид у них был как у любого человека, который горячо желает оказаться где-нибудь подальше от происходящего и надеется, что его не заметят, если он замрет и не шелохнется.

Бериша ростом была не выше Эгвейн, но она выпрямилась и крепко стянула шаль на плечах:

– Угрозы особо запрещены законом Баш…

– Разве Барасин угрожает тебе? – мягким тоном перебила ее Кэтрин. Мягким, но в этой мягкости таилась острая сталь. – Она просто спросила, боишься ли ты. А разве тебе есть чего бояться?

Бериша встревоженно облизнула губы. В лице ее не было ни кровинки, а глаза округлялись и округлялись, словно бы она увидела нечто такое, чего видеть совершенно не желала.

– Я… Думаю, лучше я немного прогуляюсь на свежем воздухе, – наконец промолвила она сдавленным голосом и бочком-бочком двинулась прочь, не сводя глаз с двух Красных сестер.

Кэтрин издала негромкий, довольный смешок.

Это уже совершенное безумие! Даже сестры, которые ненавидели друг дружку всеми фибрами души, не вели себя таким образом. Ни одна женщина, так легко поддающаяся страху, как Бериша, вообще никогда не стала бы Айз Седай. Что-то случилось в Белой Башне. Что-то очень плохое.

– Веди ее, – сказала Кэтрин, двинувшись к ступеням.

Наконец-то отпустив саидар, Барасин крепко ухватила Эгвейн под руку и шагнула следом за Кэтрин. Девушке не оставалось ничего иного, кроме как подобрать юбки и без всякого сопротивления пойти с двумя Красными сестрами. Однако она почему-то, как ни странно, воспрянула духом.

Войдя в стены Башни, Эгвейн и вправду испытала чувство, словно бы вернулась домой. Белые стены с украшавшими их фризами и гобеленами, яркие краски плиток пола – все казалось знакомым, точно матушкина кухня. И даже более того, ведь матушкину кухню она в последний раз видела очень давно, а эти коридоры – считай, совсем недавно. С каждым вдохом у нее все больше и больше крепло ощущение, что она – дома. Но чувствовалась вдобавок и некая странность. Высокие светильники были зажжены, и час не мог быть такой уж поздний, но Эгвейн никого не видела. В коридорах Башни всегда можно встретить неспешно идущую сестру – даже в самую глухую полночь нет-нет да и попадется навстречу кто-то из Айз Седай. У нее в памяти запечатлелся образ одной сестры, которую она мельком увидела, торопливо пробегая по коридору поздним вечером, – та ступала так царственно и так грациозно, что Эгвейн в отчаянии подумала, что ей никогда такой не стать. Айз Седай придерживались собственного распорядка дня, и кое-кому из Коричневых сестер вряд ли бы понравилось, если бы их посмели разбудить днем. По ночам их мало что отвлекало от исследований, мало что отрывало от чтения. Но сейчас коридоры Башни словно вымерли. Ни Кэтрин, ни Барасин ни словом не отметили эту странность, и они продолжали свой путь по безжизненным переходам, где, кроме них троих, будто никого и не было. По-видимому, эта безмолвная пустота теперь была в порядке вещей.

Когда Эгвейн и ее конвоирши достигли ниши с лестницей из светлого камня, там им наконец-то встретилась другая сестра. По ступеням поднималась пухленькая женщина в дорожном платье с разрезами, украшенными красными вставками; казалось, губы ее вот-вот сложатся в улыбку. С ее плеч свисала шаль, отороченная длинной шелковой бахромой красного цвета. Очень странно: ладно, Кэтрин и прочие красовались в цветных шалях возле причалов, чтобы всем было совершенно понятно, кто они такие, – но в самом Тар Валоне никому в голову не пришло бы побеспокоить женщину с бахромчатой шалью, и прохожие старались держаться поодаль от нее, особенно мужчины. Но с какой стати понадобилось носить шаль в Башне?

При виде Эгвейн незнакомка сверкнула ярко-синими глазами, приподняла густые черные брови. Она подбоченилась, уперев кулаки в широкие бедра и позволив шали соскользнуть на локти. Эгвейн подумала, что эту женщину она раньше никогда не видела, хотя обратное, по-видимому, неверно.

– Ага, вот она, эта девчонка ал’Вир. Это ее послали в Северную гавань? За ночную работку Элайда вас щедро вознаградит. Уж воздаст по заслугам. Нет, но взгляните на нее. Взгляните, как она стоит. Можно подумать, вы для нее почетный эскорт. Мне-то казалось, она будет рыдать и причитать, взывать о милосердии.

– По-моему, она еще одурманена настоем. Сознание совсем притуплено, – пробурчала Кэтрин, искоса бросив на Эгвейн недобрый взгляд. – Кажется, она не понимает своего положения.

Барасин, продолжая держать Эгвейн за локоть, энергично встряхнула девушку, но та, слегка пошатнувшись, сумела удержать равновесие. Лицо ее оставалось спокойным, она делала вид, что не замечает взглядов, которыми окидывала ее высокая женщина.

– М-да, в шоке, – покивав, промолвила пухлая Красная. Только по сравнению с Кэтрин ее тон можно было назвать сочувственным. – Мне такое доводилось видывать.

– Меларе, как дела в Южной гавани? – спросила Барасин.

– Похоже, не столь радужно, как у вас. Кроме нас двоих, все остальные верещали, точно застрявшие под забором поросята-сосунки, и я уж боялась, что мы распугаем тех, кого собрались отловить. Хорошо хоть нашлись две женщины, способные договориться друг с другом. Как бы то ни было, наш улов – какой-то дичок, и поймать ее нам удалось не раньше, чем она половину цепи в гавани превратила в квейндияр. Мы едва не загнали лошадей в упряжке, пока неслись обратно галопом, как будто… ну, как будто захватили трофей наподобие вашего. Это Заника настояла. Даже своего Стража усадила на место кучера.

– Дичок, – с нескрываемым презрением промолвила Кэтрин.

– Только половину? – В голосе Барасин явственно слышалось облегчение. – Значит, Южная гавань не блокирована.

Вновь брови Меларе, по мере того как до нее доходил скрытый смысл слов Барасин, поползли вверх.

– Утром все выяснится, – медленно произнесла она, – когда опустят ту половину, что еще осталась железной. Другая часть тверда и крепка, как… ну, как брус из квейндияра. Небольшие лодки из гавани выйдут, но что-то крупнее… Лично я в этом сомневаюсь. – Она покачала головой с озадаченным выражением лица. – Впрочем, есть и некая странность. Даже больше чем странность. Поначалу нам никак не удавалось дикарку обнаружить. Мы даже не чувствовали, что она направляет Силу. Вокруг нее не было никакого свечения, и ее плетений мы не видели. Цепь просто начала приобретать белый цвет. Если бы Страж Аребис не заметил лодку, девчонка могла бы довести дело до конца и смыться.

– Хитроумная Лиане, – пробормотала Эгвейн.

На мгновение она зажмурилась. Рядом с гаванью Лиане появилась, все приготовив заблаговременно: инвертировала потоки и замаскировала свою способность направлять Силу. Будь сама Эгвейн так же догадлива и предусмотрительна, ей, вероятно, удалось бы благополучно скрыться. Что ж, задним числом всегда легче судить.

– Этим именем она и назвалась, – нахмурившись, сказала Меларе. Брови женщины, похожие на черных мохнатых гусениц, были очень выразительны. – Лиане Шариф. Из Зеленой Айя. Вдвойне очень глупая ложь – и то и другое. Там внизу Десала с нее шкуру спускает, полосует с головы до ног, а та даже не шелохнется. Мне пришлось выйти сюда отдышаться. Никогда не нравились порки, даже в таких случаях. Дитя мое, тебе известно, что за трюк она выкинула? Как она скрыла свои плетения?

О Свет! Они-то считают, будто Лиане – это дичок, набравшийся наглости называть себя Айз Седай.

– Она говорит правду. Усмирение стоило ей безвозрастного облика, поэтому она выглядит моложе. Ее Исцелила Найнив ал’Мира, и с тех пор Лиане больше не Голубая сестра. Она выбрала для себя новую Айя. Спросите ее о чем-нибудь таком, что может знать только Лиане Шариф…

Девушка умолкла, так как комок Воздуха плотно заткнул ей рот, чуть не вывихнув ей челюсть.

– Незачем нам слушать всякую чушь! – прорычала Кэтрин.

Меларе же впилась взглядом в глаза Эгвейн.

– Несомненно, эти слова лишены всякого смысла, – промолвила она, помедлив, – но, полагаю, не будет ничего плохого, если задать пару-другую вопросов, помимо обычного: «Как тебя зовут?» В худшем случае развеем скуку однообразных ответов. Ну что, Кэтрин, ведем ее вниз, в темницы? Мне не хочется надолго оставлять Десалу наедине со второй пленницей. Дичков Десала презирает, а уж женщин, вздумавших присвоить себе звание Айз Седай, просто-таки ненавидит.

– Нет, в камеру ей пока еще рано, – ответила Кэтрин. – Элайда желает отправить ее к Сильвиане.

– Что ж, если не от этой девчонки, то от другой я про тот трюк узнаю.

Рывком накинув шаль на плечи, Меларе сделала глубокий вдох и стала спускаться по ступеням – с видом женщины, которой предстоит тяжелая работа, но которой не хочется ею заниматься. Тем не менее в ней Эгвейн увидела лучик слабой надежды для Лиане. Теперь Лиане была уже не «дичком» или «дикаркой», а «другой девчонкой».

Кэтрин быстро зашагала дальше по коридору, вдобавок молча, но Барасин подтолкнула Эгвейн вперед себя, следом за второй Красной, тихонько бурча о том, что не слыхала вещи глупее, чем сестра, собравшаяся чему-то научиться у дичка или у зазнавшейся выскочки-принятой, которая нагло врет и не краснеет. Даже какие-то обрывки величественности сохранять было трудно – как тут соответствовать высокому званию Амерлин, когда тебя тычками гонит по коридору длинноногая женщина, а у тебя в раскрытый рот – аж челюсти сводит и слюна по подбородку сочится – заткнут кляп, но девушка старалась изо всех сил. По правде говоря, она едва ли думала сейчас о том, достойно ли она держится. Слова Меларе дали ей слишком много пищи для размышлений. Если прибавить Меларе к сестрам в карете, то выходит… Нет, вряд ли все значит именно это, но если дело и впрямь обстоит так…

Вскоре бело-голубые плитки пола уступили красно-зеленым, и пленница в сопровождении двух сестер приблизилась к ничем не выделяющейся среди прочих деревянной двери между двумя гобеленами, на которой красовались изображения цветущих деревьев и птиц с большими клювами, причем они были настолько яркими и многоцветными, что казались совершенно нереальными. Хоть дверь и не была ничем отмечена, но блестела полировкой, и в Башне ее знала каждая посвященная. Кэтрин постучала в дверь едва ли не с видимой робостью, и когда раздался громкий голос: «Войдите!» – она, перед тем как толкнуть створку, сделала глубокий вдох. Неужели ее нерешительность вызвана неприятными воспоминаниями о той поре, как ее послушницей или принятой вызывали в этот кабинет? Или же дело в той женщине, которая ждет их за дверью?

Кабинет наставницы послушниц был в точности таким, каким его помнила Эгвейн, – небольшая комната с темными панелями на стенах, с простой и прочной мебелью. Узкий стол у двери чуть украшен причудливым узором, а резной рамы висевшего на стене зеркала легко коснулись мазки позолоты, но больше никаких украшений на предметах обстановки не было. Полдюжины стоячих светильников и пара ламп на письменном столе были изготовлены из гладкой меди, но при этом все были разномастными. Обычно при вступлении на престол новой Амерлин хозяйки кабинета менялись, тем не менее Эгвейн готова была биться об заклад, что женщина, послушницей переступавшая порог этой комнаты двести лет назад, узнала бы почти все предметы меблировки и, вероятно, все остальное тоже ей было бы знакомо.

Когда Эгвейн и две Красные сестры вошли в кабинет, нынешняя наставница послушниц – по крайней мере, та женщина, которая ныне занимала этот пост в Башне, – встретила их стоя: коренастая женщина ростом почти с Барасин, с темными волосами, забранными в пучок на затылке, и с квадратным решительным подбородком. Всем своим видом Сильвиана Брегон заявляла, что никаких глупостей она не потерпит. Она принадлежала к Красной Айя, и ее угольного цвета юбки имели неброские красные вставки и разрезы, однако шаль была переброшена через спинку стула, стоявшего за письменным столом. Но в ее больших глазах читалось беспокойство. Казалось, ей хватило одного взгляда на Эгвейн, чтобы все понять, она словно бы не только прочитала все мысли девушки, но также выяснила все, о чем та подумает завтра.

– Оставьте ее тут со мной и обождите снаружи, – сказала Сильвиана низким твердым голосом.

– Оставить ее? – недоверчиво промолвила Кэтрин.

– Какое слово тебе непонятно, Кэтрин? Мне нужно повторить еще раз?

По-видимому, повторять не требовалось. Кэтрин вспыхнула, но не сказала ни слова. Свечение саидар окружило Сильвиану, и она аккуратно перехватила щит, не открыв ни малейшей щелочки, через какую Эгвейн могла бы сама обнять Источник. Теперь-то девушка могла это сделать, она была уверена в своих силах. Если не считать того, что Сильвиана была отнюдь не слаба в Силе; Эгвейн не питала никакой надежды, что ей удалось бы прорваться через выставленный той щит. В тот же момент исчез и кляп из Воздуха, и девушка довольствовалась тем, что нашарила в поясном кошеле носовой платок и вытерла подбородок. Кошель уже обыскали – Эгвейн всегда клала платок поверх всего, а не в самый низ, – но с проверкой, что ей оставили и что забрали, помимо кольца, можно не торопиться. В любом случае там не было ничего такого, что пригодилось бы пленнице в узилище. Гребешок, связка иголок, маленькие ножницы, всякая малополезная всячина. Палантин Амерлин. О каком достоинстве может идти речь, как можно сохранять величественный вид, когда ее вот-вот сечь начнут? Но это – дело будущего; нельзя забывать о настоящем.

Сложив руки под грудью, Сильвиана рассматривала девушку, пока за двумя другими Красными сестрами не затворилась дверь.

– По крайней мере, ты не истеричка, – промолвила она потом. – Значит, дело пойдет легче. Но почему же ты не бьешься в истерике?

– А толку-то? – ответила Эгвейн, убирая платочек в кошель. – Лично я смысла в этом не вижу.

Сильвиана подошла к письменному столу и, не садясь, стала читать лежащий на столешнице документ, время от времени поднимая взор на Эгвейн. Лицо ее ничего не выражало – совершенная маска Айз Седай, безмятежно-спокойная, непроницаемая. Эгвейн терпеливо ждала, сложив руки на поясе. Даже вверх ногами она узнала характерный почерк Элайды, расчертивший лист бумаги, хотя и не могла разобрать, что же там написано. У Сильвианы даже мысли не должно возникнуть, что ожидание заставляет Эгвейн нервничать. В настоящее время терпение было тем оружием – одним из немногих, – что у нее еще оставалось.

– Похоже, Амерлин долго раздумывала, что с тобою делать, – наконец сказала Сильвиана. Если она надеялась, что Эгвейн начнет переминаться с ноги на ногу или заламывать руки, то ничем не выдала своего разочарования. – Она придумала безупречный план. Она не хочет, чтобы Башня потеряла тебя. И я тоже не хочу. Элайда решила, что тебя обманули, использовали как слепое орудие, а посему винить тебя не стоит. Поэтому тебе не предъявят обвинения в том, что ты называла себя Амерлин. Она вычеркнула твое имя из списка принятых и вновь вписала его в книгу послушниц. Говоря откровенно, я согласна с таким решением, хотя никогда прежде подобного не бывало. Каковы бы ни были твои способности в Силе, ты пропустила мимо ушей почти все остальное, что обязана усвоить послушница. Впрочем, не надо бояться, что тебя вновь подвергнут испытанию. Я никого не заставлю проходить через это во второй раз.

– Я – Айз Седай, так как была возведена на Престол Амерлин, – спокойно ответила Эгвейн. Раз всего лишь притязание на титул могло отправить ее на смерть, то отчего все же не побороться за него? Никакой неуместности тут нет. Промолчать – значит согласиться с Элайдой, и смиренность пленницы нанесет восстанию не менее сильный удар, чем ее казнь. А возможно, удар окажется намного сильнее. Снова в послушницы? Что за нелепость! – Если угодно, могу процитировать относящиеся к этому вопросу строки закона.

Сильвиана выгнула бровь, потом села за стол и открыла большую книгу в кожаном переплете. Книгу наказаний. Макнув перо в простую стеклянную чернильницу, она сделала запись.

– Ты только что заслужила первый визит ко мне. Но вместо того чтобы сразу же уложить тебя поперек колена, я дам тебе время поразмыслить. Будем надеяться, что ночь раздумий возымеет благотворное действие.

– Думаете, задав взбучку, заставите меня отказаться от того, кто я такая? – Эгвейн, как могла, постаралась придать своему голосу скептические ноты. Но не была уверена, что ей это успешно удалось.

– Есть взбучка и взбучка, – отозвалась другая женщина. Вытерев начисто железное перо клочком бумаги, она убрала ручку в стеклянный держатель и устремила свой взор на Эгвейн. – Ты привыкла видеть на месте наставницы послушниц Шириам Байанар. – Сильвиана с пренебрежением покачала головой. – Я проглядела ее книгу наказанных. Слишком многое она спускала девушкам с рук и была чересчур снисходительна к своим любимчикам. И вот результат – она вынуждена была намного чаще прибегать к наказаниям, чем следовало. За месяц я внесла записей в три раза меньше, чем обычно делала Шириам, потому что я удостоверилась: каждая, кого я наказывала, уходила отсюда, больше всего желая, чтобы ее никогда впредь сюда не отправляли.

– Что ни делайте, я никогда не отрекусь от того, кто я такая, – твердо заявила Эгвейн. – Думаете, сумеете справиться со своей задачей? Как? Меня под конвоем станут водить на занятия, все время огражденную щитом?

Сильвиана откинулась на спинку стула, на свою шаль, положив ладони на край стола:

– Значит, ты намерена сопротивляться до конца, пока тебя хватит? Так?

– Я поступаю так, как должна.

– И я делаю то, что должна. На протяжении дня тебя вообще не будут ограждать щитом. Но каждый час станут поить слабым настоем корня вилочника. – При двух последних словах Сильвиана скривила губы. Она взяла лист с указаниями Элайды, будто бы собиралась их перечесть, потом уронила его на столешницу, потерла кончики пальцев, словно бы к рукам прилипло нечто ядовитое. – Не нравится мне эта гадость. Как будто нарочно против Айз Седай придумана. Неспособная направлять Силу женщина выпьет в пять раз больше того количества, от которого сестра рухнет без сознания, – без всякого ущерба для себя, разве что голова слегка закружится. Отвратительное пойло. Тем не менее, как видно, полезное. Вероятно, его можно использовать против тех пресловутых Аша’манов. От настоя дурноты ты не испытаешь, но не сможешь направить столько, чтобы вызвать какие-то проблемы. Только маленькую струйку. Откажешься пить, и тебе настой все равно в глотку вольют. За тобой будут хорошенько присматривать, чтобы ты не вздумала улизнуть. По ночам будут ограждать щитом, так как если дать тебе столько вилочника, чтобы ты всю ночь проспала, то назавтра весь день ты будешь ходить, согнувшись пополам от колик в животе. – Сильвиана помолчала, потом продолжила: – Ты послушница, Эгвейн, и будешь послушницей. Многие сестры все равно станут считать тебя беглянкой, что бы там тебе ни приказывала Суан Санчей. Другие, несомненно, сочтут, что Элайда допустила ошибку, сохранив тебе голову на плечах. Они будут выискивать малейшее нарушение правил, ждать малейшего промаха. Сейчас к возможной нахлобучке ты относишься с насмешкой, но как ты запоешь, когда тебя начнут присылать ко мне пять, шесть, семь дней подряд? Посмотрим, сколько времени понадобится, чтобы твое отношение к этому изменилось.

Эгвейн неожиданно для себя издала негромкий смешок, и Сильвиана удивленно вскинула брови. Она двинула рукой, словно бы хотела потянуться за ручкой.

– Я сказала что-то смешное, дитя мое?

– Вовсе нет, – со всей правдивостью ответила Эгвейн.

Ей пришло в голову, что она могла бы справиться с болью, отдавшись ей, как поступают айильцы. Она надеялась, что это сработает, но всю свою надежду возлагала на достоинство. По крайней мере, когда ее будут наказывать. В остальном же она могла только делать то, что в ее силах.

Сильвиана посмотрела на свою ручку, но в конце концов встала, так к ней и не прикоснувшись.

– Тогда с тобой все. На сегодня. Но перед завтраком мы с тобой увидимся. Ступай со мной.

Сильвиана направилась к двери, уверенная, что Эгвейн последует за ней, что та и сделала. Нападение на Красную сестру ничего хорошего не даст, разве что прибавит запись в пресловутую книгу. Корень вилочника… Что ж, нужно отыскать какой-то способ обойти эту помеху. А иначе… Об иных вариантах девушка отказывалась даже думать.

Услышав о намерениях Элайды в отношении Эгвейн, Кэтрин и Барасин были потрясены – это самое меньшее, что можно было сказать об их реакции, и без всякой радости они узнали, что им надлежит присматривать за девушкой и поддерживать установленный щит, когда она будет спать, хотя Сильвиана и сказала, что устроит так, что через час-другой их сменят другие сестры.

– Почему мы обе? – захотела узнать Кэтрин, отчего удостоилась косого взгляда Барасин. Если с Эгвейн отправят только одну сестру, то наверняка это будет не Кэтрин, которая стоит в иерархии Башни выше.

– Во-первых, потому, что так сказала я. – Сильвиана обождала, пока две другие Красные не кивнут в знак согласия. Поступили они так с явной неохотой, но не заставили ее ждать слишком долго. Выходя в коридор, наставница послушниц не стала накидывать шаль, и каким-то странным образом вид ее казался тут неуместным. – А во-вторых, потому, что эта девочка, по-моему, хитра и изобретательна. Я хочу, чтобы за ней приглядывали в оба глаза, спит она или бодрствует. У кого из вас ее кольцо?

Чуть помешкав, Барасин извлекла золотое колечко из своего поясного кошеля, пробормотав:

– Я только хотела сохранить его на память. О том, как приструнили бунтовщиц. Теперь-то с ними наверняка покончено.

На память? Да она его украла, вот и все!

Эгвейн потянулась было за кольцом, но Сильвиана опередила ее – она схватила кольцо и отправила его прямиком в свой кошель:

– Я приберегу кольцо до того момента, когда ты, дитя мое, вновь получишь право носить его. А теперь отведите девушку на половину послушниц и устройте ее там. К этому времени о комнате для нее уже должны были позаботиться.

Кэтрин восстановила щит, Барасин собралась снова взять Эгвейн за локоть, но та вытянула руку в сторону Сильвианы:

– Подождите. Я должна вам кое-что рассказать. – Эгвейн очень непросто дались эти слова. Можно очень легко раскрыть куда больше, чем ей того хотелось. Но и промолчать она никак не могла. – У меня есть дар Снови`дения. Я научилась распознавать истинные сны и истолковывать некоторые из них. У меня был сон о стеклянной лампе, которая горела белым пламенем. Из тумана вылетели два ворона, налетели на лампу, ударили по ней. Лампа закачалась, разбрасывая капли горящего масла. Одни капли сгорали в воздухе, другие разлетались вокруг, а лампа по-прежнему раскачивалась, в любой миг грозя упасть. Это означает, что шончан нападут на Белую Башню и причинят огромный ущерб.

Барасин хмыкнула. Кэтрин насмешливо фыркнула.

– Сновидица, – без всякого выражения промолвила Сильвиана. – Кто может подтвердить твои слова? А если кто-то и подтвердит, как можно быть уверенным, что твой сон означает именно шончан? По мне, так во`роны скорее указали бы на Тень.

– Я – сновидица, а когда сновидица что-то знает, то знает точно. Это не Тень. Шончан. А насчет того, кто знает, что я могу… – Эгвейн пожала плечами. – Единственная, кто тут есть, это Лиане Шариф, а ее держат в камере в подземелье.

Эгвейн не видела способа сослаться на Хранительниц Мудрости, не рискуя наверняка открыть слишком многое.

– Эта женщина – дичок, а вовсе не… – сердито начала Кэтрин, но тотчас же захлопнула рот, стоило Сильвиане властно поднять руку.

Наставница послушниц пристальным внимательным взглядом рассматривала Эгвейн, и на ее лице по-прежнему оставалась маска безмятежности.

– Ты и в самом деле веришь в то, что говоришь, – наконец сказала она. – Надеюсь, твое Снови`дение не вызовет столько проблем, как Предсказание Николь. Если ты действительно способна на Снови`дение. Что ж, я передам твое предупреждение. Не понимаю, как шончан могут напасть на нас тут, в Тар Валоне, но бдительность излишней никогда не бывает. И я расспрошу ту женщину, которую держат внизу. Обстоятельно расспрошу. И если она не подтвердит твой рассказ, тогда утреннее посещение моего кабинета окажется для тебя намного более запоминающимся. – Взмахом руки Сильвиана отпустила Кэтрин. – Уведите ее, пока она не подсунула мне еще чего-нибудь ценного, отчего сегодня ночью я совсем спать не буду.

На сей раз Кэтрин ворчала не меньше Барасин. Но обе благоразумно молчали, пока не удалились настолько, чтобы Сильвиана не услышала ни звука. Эта женщина будет грозной противницей. Эгвейн надеялась, что айильский прием принятия боли сработает именно так, как утверждают Хранительницы Мудрости. Иначе… А думать иначе просто невыносимо.

Худенькая седоволосая служанка указала дорогу к комнате, которую она только что закончила прибирать, – на третьей галерее той части Башни, что отведена для послушниц, а потом, коротко и быстро присев в реверансе перед двумя Красными, заторопилась по своим делам. Эгвейн она даже взглядом не удостоила. Что для нее еще одна послушница? Эта мысль заставила Эгвейн сжать зубы. Нет, уж она заставит окружающих не смотреть на нее как еще на одну из послушниц.

– Погляди на ее лицо, – заметила Барасин. – По-моему, до нее наконец-то дошло.

– Я – та, кто я есть, – спокойно ответила Эгвейн.

Барасин толкнула девушку к лестнице, что уходила вверх в пустотелой колонне обнесенных балюстрадой галерей, залитых ярким сиянием убывающей луны. Внутрь ворвался порыв легкого ветерка – его шорох был единственным звуком. Все вокруг казалось таким мирным и тихим. Ни лучика света не пробивалось в щели под дверьми. Сейчас послушницы наверняка уже спят, не считая тех, кто припозднился с поручениями или заданиями наставниц. Для них все было тихо и спокойно. Но не для Эгвейн.

Крошечная каморка без окна ничем не отличалась от той кельи, в которой жила Эгвейн, когда впервые приехала в Башню: такая же узкая кровать у стены, сложенный из кирпича маленький камин, где теплилось пламя. Стоявшая на маленьком столике лампа была зажжена, но света от нее хватало только на то, чтобы освещать столешницу, и масло, похоже, было плохое, испортившееся, потому что от него исходил слабый неприятный душок. Обстановку довершали умывальник и трехногий табурет, на котором сразу же расположилась Кэтрин, поправляя юбки с таким видом, будто заняла трон. Сообразив, что сесть больше некуда, Барасин сложила руки под грудью и сердито уставилась на Эгвейн.

В комнате было тесно – для трех женщин она оказалась мала, но Эгвейн сделала вид, что ни Кэтрин, ни Барасин тут не существует и стала готовиться ко сну. Развесила на трех колышках, вбитых рядком в шершавую оштукатуренную белую стену, плащ, пояс и платье. Помочь расстегнуть ей пуговицы она просить не стала. Когда девушка положила аккуратно свернутые чулки поверх своих башмаков, Барасин уселась на пол, скрестив ноги и погрузившись в изучение маленькой книжечки в кожаном переплете, которую она, должно быть, достала из поясного кошеля. Кэтрин по-прежнему не сводила глаз с Эгвейн, будто ждала, что та в любой миг бросится к дверям.

Устроившись в одной сорочке под тонким шерстяным одеялом, Эгвейн положила голову на маленькую подушку, набитую отнюдь не гусиным пухом – это уж как пить дать! – и, чтобы расслабиться и быстрее и легче уснуть, выполнила несколько заученных упражнений. Девушка их так часто проделывала, что ей показалось: стоило ей едва их начать, как она уже погрузилась в сон…

…и воспарила, бестелесная, во мраке, что простирался между миром бодрствования и Тел’аран’риодом, над узкой брешью, разделяющей сон и реальность, безбрежной пустотой, наполненной мириадами мигающих искорок, – это были сны всех спящих людей в мире. Они плыли вокруг нее, в этом месте, где не было ни верха, ни низа, насколько мог видеть глаз; огоньки дрожали, гасли, когда сон кончался, и вспыхивали, когда он начинался. Некоторые из них Эгвейн узнавала с первого взгляда и могла назвать имя спящего, но она не видела того единственного сна, который искала, который был ей нужен.

Ей необходимо было переговорить с Суан, которая к этому времени, скорее всего, уже знает о случившейся катастрофе и которая, наверное, не уснет, пока ее не одолеет усталость. Эгвейн была полна решимости дождаться появления Суан. Но прежде ей нужно все обдумать и решить, что необходимо будет сказать. Столь многое изменилось с того момента, как Эгвейн пришла в себя. Столь многое она узнала.

Тогда она была уверена, что ей грозит скорая гибель, уверена, что сестры внутри Башни – это единое сплоченное войско под командованием Элайды. А теперь… Элайда считает Эгвейн пленницей, которую держат под надежной стражей. Пусть сколько угодно говорят, что ее вновь сделали послушницей. Даже если Элайда и верит в это, то Эгвейн ал’Вир – нет. Да и пленницей Эгвейн себя вовсе не считает. Нет, теперь она ведет битву в самом сердце Белой Башни. Будь у нее тут, в Мире снов, губы, она бы наверняка улыбалась.

Загрузка...