– Что ты будешь делать?
Этот вопрос вертелся и у Кармашкина в голове. А теперь вот и друзья-приятели посчитали своим долгом напомнить Генке о его плачевном положении. Как только их рок-банда собралась вместе, первый вопрос, который прозвучал, был, конечно же, этот – что Кармашкин собирается делать.
– Сухари сушить, – вместо него ответил Вовка Майсурадзе и подкрепил свои слова дробью на тамтамах.
– Слышь, Карыч, – Костик теребил в руках и без того истертую ручку футляра от скрипки, – ты это бросай. У меня там пятерка идет по русскому, и я никак не могу другую оценку получить. Ты же знаешь, мне в училище идти.
– Что ты паришься! – фыркнул Илюха. – Пересдашь свой русский и с очередной пятеркой полетишь белым лебедем в далекие края.
– А если не получу? – поднял на Стрижа перепуганные глаза Янский. – В журнале пятерка у меня уже есть. Это верняк. По новой, может, и не удастся ее получить.
– Да ладно, у них все контрольные куда-нибудь записаны для отчетности. – Майсурадзе был большим пофигистом, поэтому никогда ни о чем не беспокоился. – Все тетрадки сохранились. Не пропадут твои пятерки. Ты лучше скажи, – повернулся он к Кармашкину, – на фиг тебе этот журнал понадобился?
– Да не брал я журнал! Слышите? Не брал!
Генка сидел, обнявшись с гитарой, и чувствовал себя очень плохо. Мало того, что его судьба висела на волоске, так еще и осрамился перед всем классом. Прохоров косо смотрит. А вот ему-то как раз на дороге лучше не попадаться. У Димки разговор короткий. Он сначала бьет, а потом разбирается, что да почему.
– Сказки кому-нибудь другому рассказывай, – раздраженно протянул Вовка. – Ну, ладно, залез ты в школу, ну, взял журнал. А дел куда? И чего не возвращаешь? Или ты будешь послезавтрашнего дня ждать, чтобы у Семеновой выиграть?
Эх, если бы все было так просто…
Генка открыл рот, чтобы ответить, но промолчал. Черт, и так плохо, и так нехорошо. Он уже совсем не понимает, что вокруг происходит. Вот что делают следователи, когда у них нет никаких версий происходящего? Наверное, ждут. Вот и он подождет.
– Журнал, журнал, журнал, – вздохнула Ксю. – Жаль, опередили, я бы его тоже украла.
– Что? – чуть ли не в один голос спросили музыканты.
А удивляться было чему. Во-первых, никто не заметил, как она пришла. А во-вторых, на репетициях, когда не пела, она чаще молчала. В школе Воронова тоже была неразговорчива. А тут вдруг взяла и заговорила.
– Зачем? – от волнения голос у Костика пропал, поэтому он шептал.
– Просто так, – равнодушно пожала плечами Ксю и пропустила между пальцами кончик свой длинной косы. – Чтобы потом сидеть и наблюдать, как все вокруг бегают и ругаются.
– Ага, кому-то плохо, а она будет сидеть и радоваться, – недовольно пробурчал Янский, зло воюя со своими вечно заедающими замками на футляре.
Илюха решительно встал, прошелся по маленькой комнатке, которую несколько месяцев назад школьная администрация отвела им под репетиции, взлохматил волосы.
– Завтра журнал вернется, – уверенно произнес он. – Как забрали, так и принесут обратно. И хватит на это время тратить. Давайте работать.
Генка вздохнул. Он не представлял, где искать странного похитителя, что его, Генку, ждет через два дня и как ему теперь поступать с геометрией. Ладно бы вор стащил что-нибудь дельное, да хоть скелет из кабинета биологии. А то ведь журнал, штука такая сложная. Нужно – поставил оценки и вернул. А если не вернул, то куда он его дел? Выбросил?..
Как же все было запутано…
– Карыч! Ну, ты совсем! – вопил Стриж. – Ты сегодня будешь за мной следить? Или у тебя после похода в персональный Ад совсем мозги отшибло?
– Чего сразу я? – оглянулся Кармашкин. За размышлениями он забыл, что сидит на репетиции, и пропустил свое вступление. – Сам отстаешь, – огрызнулся он. – А Воронова вообще молчит.
Ксю, и правда, даже не собиралась петь. Она сидела на подоконнике, отвернувшись от музыкантов, и смотрела в окно.
Илюха стукнул кулаком по клавишам.
– Если и дальше так пойдет, мы никуда не сдвинемся, а у нас выступление!
Под громким словом «выступление» Илюха подразумевал одну песню, которую они должны были исполнить на последнем звонке для выпускных классов.
Воронова подняла на него свои большие задумчивые глаза и вздохнула. От ее внимательного взгляда Илюха смутился.
– Я сегодня тоже не могу играть, – пожаловался Костик, откладывая скрипку. – У меня этот русский не выходит из головы. А вдруг она опять контрольную закатит?
Кармашкин вновь обнялся с гитарой. От обиды, что все так плохо, настроение становилось таким подавленным, что даже играть не хотелось. А это уже было дурным знаком.
– Мне идти пора! – Воронова спрыгнула с подоконника и, ни с кем не прощаясь, побежала к выходу.
Стриж проводил ее мрачным взглядом.
– Любовь прошла, завяли помидоры, – прокомментировал Ксюхин уход Вовка.
– Не лезь не в свое дело! – резко повернулся к нему Илюха. – Все, работаем, а то повыгоняю всех и новых музыкантов наберу! У меня очередь на ваши места. А вы халтурите!
– Чего ты шумишь? – насупился Костик, он не любил, когда на него кричали. – Сам в нотах путаешься и зеваешь через такт. Спать надо по ночам, а не по улицам шастать!
«Спать надо по ночам…»
Генка посмотрел на своего руководителя. Илюха выглядел неважно, под глазами залегли темные круги, лицо сонное, одежда измята, словно Стриж прямо в ней и спал.
– А не нравится, так катись отсюда! – надрывался Илюха. – Беги за своей ненаглядной Вороновой. Может, еще догонишь.
– Это ты беги, пока ее кое-кто не увел, – фыркнул Янский, выразительно глядя в окно.
Все сгрудились на подоконнике, пытаясь рассмотреть, что происходит на улице. А происходила там занимательнейшая сцена. Ксю стояла рядом с Арти Клюквиным из десятого класса, смотрела ему в лицо и широко улыбалась.
Илюха висел на Генке и так тяжело дышал, что Кармашкин испугался за его здоровье. Выражение лица у Стрижа было мрачным.
– Вот черт! – прошептал он, отходя в сторону. Смотреть на то, как Ксю мило беседует с долговязым Арти, было невыносимо.
– «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», – как всегда не в кассу процитировал классика Майсурадзе.
– Иди к черту! – огрызнулся Илюха.
На это веселый Вовка лишь расхохотался.
Генка завороженно смотрел, как Илюха задумчиво сидит около своего инструмента, поглаживает подбородок, и в душе у него рождались нехорошие предчувствия.
– А на фиг Вороновой журнал? – медленно спросил Кармашкин. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он все поймет. Но как раз этого-то «чуть-чуть» ему и не хватало.
– Да у нее что-то там с литературой, – пробормотал Илюха, не отрываясь от своего занятия, – он сворачивал провод у синтезатора. – Она глупостей наговорила русичке, и та ей пару влепила.
– А почему нельзя было исправить на месте, в учительской? – хитро прищурился Генка – он видел в кино, что следователи часто так делали. – Журнал-то зачем было уносить?
– Чего ты заладил – журнал, журнал? – раздраженно бросил Стриж. – Тебе-то зачем он понадобился, что ты за ним ночью в школу поперся?
– Вот-вот, делать тебе нечего, – поддакнул Майсурадзе, роняя один из своих тамтамов. – Мне бы эту школу ни днем, ни утром не видеть, а вы в нее еще ночью намылились ходить.
– С чего ты взял, что я в школе был? – прошептал Генка.
– Откуда у тебя тогда ключи? – вопросом на вопрос отозвался Стриж.
– Нашел! А вот как они у тебя оказались?
– А меня в школе не было! – Илюха направился к выходу. – И ключей этих у меня в жизни не было. Это ты там был!
Перед дверью он вскинул на плечо свой рюкзак. Кармашкин заметил, что помимо учебников и тетрадок в рюкзаке лежит еще что-то, большое и плоское.
– Стойте! А репетиция? – удивился Костик. – Предупреждаю, завтра я не могу.
Но Стриж уже скрылся за дверью.
– Чокнутый он какой-то последнее время. – Вовка стал запаковывать свои барабаны. – Как с Ксю поругался, так совсем сбрендил.
– Когда это он поругался? – Генка засовывал гитару в чехол, прислушиваясь к удаляющимся шагам в коридоре.
– Ну, ты темнота! – искренне удивился Майсурадзе. – У нее же теперь новый парень, Клюквин из десятого. Она, наверное, из группы уйдет. Ей Клюква успел такого наобещать! У него батя крутой крендель, он все может.
– А что надо Вороновой? – Кармашкин по наивности не видел связи между новым романом Ксени, ее уходом из группы и крутизной клюквинского папаши.
– Счастья, – хихикнул Вовка, зачем-то подмигивая Генке.
– Да пошел ты! – отмахнулся от приятеля Кармашкин. – Все, я домой!
– Э, погоди! – заспешил за ним Майсурадзе, подхватывая свои тамтамы. – А расследование?
– Какое расследование? – Генке хотелось поскорее отвязаться от Вовки, чтобы побыть одному и подумать.
– Ты журнал искать будешь? – Вовка намеков не понимал. – Тебе Адочка два дня дала. Без команды не справишься.
– Чего его искать? – от удивления Кармашкин остановился. – Сам объявится.
– Какое объявится! Расследование надо производить! – Майсурадзе сурово сдвинул брови, видимо, уже представляя себя крутым следователем.
– Вот и расследуй, – рассердился Кармашкин. – Иди на улицу и изучай следы под окном учительской.
– А ты? – От желания поскорее приступить к делу Вовка пританцовывал на месте.
– А мне еще надо ноты взять. Я их на банкетке забыл. – Генка пошел обратно.
Майсурадзе помчался вниз. Кармашкин переждал некоторое время и двинулся следом.
Зачем ему команда поисковая? Если он и хотел найти журнал, то сделать предполагал это тихо, без свидетелей. Большая следственная группа ему для этого была ни к чему.
По лестнице он старался спускаться как можно тише. Ему казалось, что если он не будет шуметь, то сможет заметить что-то очень важное.
Иногда Кармашкина посещали такие предчувствия. Если сидеть не шевелясь, то тебя не спросят. Так и выходило. А стоило ему заерзать на стуле – все, тут же отправлялся к доске. Или если замереть, глядя в окно, то мама не заставит мыть посуду. Или если проигнорировать просьбу сестры, то вечер закончится мирно. Однажды он своей интуиции не послушался, за что получил по полной программе – после игры в мяч он долго выслушивал мамины причитания и выгребал осколки люстры из длинных ворсинок ковра – пылесос засасывать их почему-то отказывался.