Австралия, окрестности городка Бёрнса.
– Хосе! Хосе! – неслось над руслом крохотного ручейка. – Родригес, прекращай свои дурацкие шуточки! Куда ты спрятался, дрянной мальчишка? Вылезай немедленно! Обижусь…
Из-за горбатой красно-белой гранитной скалы вышла молоденькая девушка – невысокая, стройная, облачённая в светло-бежевый костюм для верховой езды, с чёрным кавалерийским хлыстом в руках. Густые медно-пшеничные волосы барышни были коротко-подстрижены, а на милом личике, покрытом щедрой россыпью рыжих веснушек, застыла гримаса лёгкого неудовольствия.
– Какое необычное место, – озабоченно хмыкнув, пробормотала девица. – Просторная овальная поляна, посередине которой находится…э-э-э, идеально-круглый пруд диаметром в семьдесят-восемьдесят метров, заполненный тёмно-кофейной водой. Приятный цвет, ничего не скажешь…. Никаких тебе водорослей, кувшинок, лотосов и шустрых водомерок. И жирующей рыбы не наблюдается. Ни единого всплеска. Очень странно. Очень, очень, очень…
Подождав с минутку, девушка лукаво улыбнулась и, сложив ладошки рупором, прокричала:
– Томас, отзовись! Ну, пожалуйста!
– Аль, ты окончательно сошла с ума? – из-за толстого ствола эвкалипта показался рослый светловолосый юноша. – Разве так можно? Я ей по большому секрету всё рассказал, а она…. Вдруг, кто-нибудь услышит?
– А нечего прятаться. Шутник выискался.
– Всё равно…
– Перестань, милый. Мы же находимся на нейтральной территории. Никого нет поблизости. Чуткие кенгуру и любопытные вомбаты? Ерунда, они никому не расскажут.
– Всё равно, надо соблюдать элементарную осторожность. Всегда…. Кстати, какая ещё нейтральная территория? Все эти земли – до самой изгороди из колючей проволоки – принадлежат нашей общине.
– Прекращай, роль склочного педанта тебе совершенно не идёт. Я имела в виду только то, что здесь нет посторонних ушей и глаз. Иди ко мне. Обними. Я ужасно соскучилась…
Дальше, естественно, пришло время горячих поцелуев. Чёрный кавалерийский хлыст, мешающий жарким объятиям, выпав их девичьих ладоней, спрятался в густой траве…
Отвлечёмся немного. Совсем чуть-чуть. Так сказать, для пущей информационной ясности.
Молодые люди, действительно, встретились в достаточно глухом и безлюдном месте. До городка Бёрнса, расположенного севернее, было примерно пятнадцать километров. А до поселения Форт Томпсон, находившегося к юго-востоку, порядка девяти с половиной. Между этими населёнными пунктами простирались только обширные фермерские поля, отделённые друг от друга густыми зарослями акации, да тенистые малопроходимые эвкалиптовые леса.
Бёрнс, по большому счёту, являлся небольшим посёлком городского типа с населением в пять с половиной тысяч человек. «Овощные» фермеры, садоводы, скотоводы. Школа, церковь, супермаркет, пивоваренный завод, два кинотеатра, ночная дискотека. Ничего экстраординарного. Обыкновенный среднестатистический австралийский городишко, выражаясь скучным казённым языком.
Что же касаемо поселения, официально (для австралийских властей и составителей географических карт), именуемого – «Форт Томпсон». Здесь всё было совсем непросто. То бишь, неоднозначно…
У данного населённого пункта существовало и второе название-наименование. Так сказать, насквозь тайное. Сугубо для внутреннего пользования. Отражающее глубинную историческую сущность.
«Круппендорф» – так величали это поселение его обитатели. Естественно, только между собой, в приватных беседах-разговорах.
Немецкие корни? Ещё какие. Именно немецкая речь (в основном), и звучала на территории Форта Томпсон. То есть, на территории деревни Круппендорф, живущей по классическим баварским законам первой половины двадцатого века. И это было великой тайной, тщательно скрываемой от всех соседей.
Впрочем, особых трудностей с соблюдением секретности не наблюдалось, так как поселение было надёжно отгорожено от внешнего Мира высоченным забором, за который посторонние допускались только в исключительных случаях. В частности, речь шла о врачах, полицейских, налоговых инспекторах, социальных работниках, контролирующих соблюдение прав детей и юношества, а также о прочих представителях австралийских Властей.
Однако визиты этих уважаемых чиновников всегда носили планово-предупредительный характер. Следовательно, к ним готовились заранее. И когда важные персоны прибывали в Форт Томсон, то перед их начальственными взорами представала совершенно обыденная и непритязательная картинка.
То бишь, мирное поселение католической общины, чьи члены слегка «сдвинулись» на некоем церковном догмате и поэтому предпочитают жить обособленно от нормальных людей. Бывает. Ничего противозаконного в этом, собственно, и нет…. Общие бытовые характеристики поселения? Чистенькая и ухоженная деревушка с лёгким южно-американским акцентом. Жители свободно говорят как на английском, так и на испанском языках. Переселенцы из Чили, как-никак. Переехали в Австралию пятнадцать лет назад, в несчастливом 1997-ом году, после очередного разрушительного землетрясения…. Детишки школьного возраста? И с этим не наблюдается никаких проблем и нарушений. Община, дисциплинированно следуя инструкциям социальных работников, регулярно закупает все необходимые учебники, атласы, тетрадки, карандаши и всё прочее. Два раза в год ребятишки, на арендованных специальных автобусах, выезжают в Канберру, где экстерном сдают экзамены, установленные действующим Законодательством. Всегда успешно сдают, надо заметить. Дети лишены телевизора, Интернета и компьютерных игр? Плохо, конечно. Но не является нарушением Закона…. Налоговые дела? Никаких вопросов. Покупка земли и сельскохозяйственной фермы в далёком 1997-ом году была осуществлена легально и грамотно. Комар носа не подточит. Сам посёлок занимает, наверное, менее одного процента от общего землевладения. Ещё тридцать-сорок процентов земель распахано. Культивируют, в основном, овощи, бобовые, подсолнечник и рапс. Всё выращенное реализуется сугубо оптом, через крупные и проверенные компании. Площади, занимаемые землями сельскохозяйственного назначения, самовольно не расширяются. Вырубка каждого взрослого дерева согласуется с Экологическим департаментом штата. Прожорливые кенгуру отстреливаются в строгом соответствии с выделенными квотами…
Не было, короче говоря, у местных Властей никаких претензий к жителям и жительницам Форта Томсон.
«Побольше бы таких переселенцев», – мечтательно вздыхал губернатор штата Квинсленд. – «Отличные ребята, эти чилийцы. Только, вот…. Внешность у них несколько…м-м-м, необычная. Я всегда был уверен, что жители Южной Америки – смуглые, горбоносые, худенькие, низкорослые, черноволосые и кареглазые. Эти же, из Форта Томпсон, совсем и кардинально другие. Высоченные, широкоплечие, статные, белокожие. Носы у всех прямые и длинные. Глаза небесно-голубые. Волосы светлые и слегка вьющиеся. Нелюдимые какие-то. Избыточно-гордые. Молчаливые. Скрытные…. Забор высоченный возвели вокруг поселения. Метра три с половиной, наверное, в высоту. Колючую проволоку пустили поверху. Видеокамер понатыкали везде и всюду. Впрочем, не моё дело. Лишь бы не безобразничали…».
Чилийские переселенцы были, конечно, чилийскими. Только не совсем.
Круппендорф – в качестве южноамериканского населённого пункта – был образован в 1949-ом году на территории Аргентины, в двухстах пятидесяти километрах от Буэнос-Айреса. После завершения Второй мировой войны в Южную Америку хлынул нескончаемый поток немецких иммигрантов – и фашистских недобитков с семьями, и представителей торгово-промышленной элиты, опасавшихся преследований и репрессий со стороны победивших союзников. Диктатор Хуан Перрон, правящий тогда в Аргентине, относился к идеям национал-социализма вполне лояльно и никому из немецких беженцев в убежище не отказывал. Как грибы после дождя – в западных и центральных провинциях Аргентины – начали возникать немецкие поселения. Возникать, обустраиваться, обзаводиться крепкими хозяйствами и жить по классическим немецким законам-понятиям. Не вступая, как правило, в тесные взаимоотношения с местными жителями.
Но в 1955-ом году лояльный Хуан Перрон был свергнут.
«Что же будет дальше?», – заволновались немецкие колонисты. – «Чего ждать от новых властей?».
Наиболее хладнокровные остались на месте. Мол: – «Аргентинцам – по большому счёту – до нас нет никакого дела. Им, беспокойным и непостоянным, между собой разобраться бы…».
Но многие – чисто на всякий случай – перебрались в соседний Парагвай. Вот, и Круппендорф, неохотно подчиняясь общей тенденции, стал парагвайским посёлком.
Вскоре, как назло, отстранили от власти и милейшего парагвайского диктатора Стресснера. Опять начался период мутной и сволочной неопределённости…
Ганс Мюллер (в прошлом – штандартенфюрер СС), бывший тогда бургомистром Круппендорфа, принял очередное судьбоносное решение – срочно переезжать в Чили.
Продали всё, что можно было продать, собрали нехитрые манатки и перебазировались в голубые чилийские долины – льяносы. По дороге к ним прибилось много других немецко-парагвайских колонистов, так сказать, неорганизованных.
Народу набралось много, порядка двух тысяч человек. Выбрали подходящее местечко на высоком берегу полноводной горной реки, отстроились, наладили бизнес, начали активно рожать детишек. В 1970-ом году Круппендорфу даже был официально присвоен статус «города». Чилийского города, понятное дело…
За время долгих вынужденных странствий переселенцы (ради пущей безопасности), обзавелись дополнительными южноамериканскими паспортами. «Мюллеры» – официально – стали «Родригесами». «Вагнеры» – «Сервантесами». «Моргенштерны» – «Гонсалесами». Ну, и так далее.
Жили себе. Работали. Не ленились. Неуклонно повышали благосостояние. Размножались. Верили в свою арийскую исключительность. Истово соблюдали «чистоту крови». Ждали, что когда-нибудь – непременно – вернётся время «Великого Рейха»…
Для Хосе Родригеса (Томаса Мюллера), те спокойны Времена были лишь красивой легендой. Когда ему исполнилось четыре с половиной года, в Андах произошло сильнейшее землетрясение. Круппендорф (тот, чилийский), был буквально-таки стёрт с лица земли. Стёрт до самого основания. Погибла целая куча народа. В живых осталось чуть более двухсот человек.
Прибыли чилийские спасатели. Потом подтянулись и представители различных международных благотворительных организаций, стали делать всякие заманчивые предложения, связанные с переездом в другие, более спокойные и безопасные страны. О немецких корнях пострадавших никто, естественно, и не вспоминал. По крайне мере, официально.
– Пора заканчивать с «южно-американским периодом», – решил Рауль Родригес (Отто Мюллер), отец Хосе. – Беспокойно здесь. Никакой определённости и стабильности. То революции гремят, то землетрясения…. Предлагают перебраться в тишайшую Австралию? Почему бы и нет? Круппендорф разрушен, но «общинные» деньги, лежащие на банковских счетах, уцелели. Ладно, попробуем – ещё раз – начать новую жизнь…
И они попробовали. Перебрались в Австралию и купили ферму – «Форт Томпсон». Естественно, вместе с энным количеством тысяч гектаров плодородной австралийской земли.
Купили, построили крепкий жилой посёлок, который – чуть позже – огородили высоченным забором с колючей проволокой. Ею же обнесли и всё землевладение в целом.
Впрочем, в проволочном заграждении имелась узкая прореха, возле которой Аль и оставила лошадку. Лошадку оставила, а сама отправилась на свиданье с Хосе. То есть, с Томасом…
Кто такая – Аль? Откуда она взялась?
Это отдельная история.
Когда Хосе вошёл в беспокойный юношеский возраст, то, как и полагается, начал засматриваться на поселковых девчонок.
Рауль Родригес это заметил и, залучив отпрыска на приватный серьёзный разговор, объяснил:
– Эти девицы, сынок, являются твоими дальними родственницами. Так что, извини, но ничего не получится. Нельзя. Природные ограничения…
– Что же мне теперь делать? – не на шутку огорчился Хосе. – Как быть? Ухаживать за посторонними особами женского пола? Где же их взять? Я за пределы Круппендорфа редко выхожу. «Чистота крови», опять же…. Значит, я никогда не женюсь?
– Женишься, не переживай, – успокоил отец. – Мы же сохранили прочные связи со многими немецкими фашистскими поселениями. И с чилийскими, и с парагвайскими, и с аргентинскими. Потом слетаешь в Южную Америку. Я тебе дам адреса, напишу сопроводительные письма. Подберёшь себе подходящую и достойную невесту. Привезёшь её сюда. Сыграем, как и полагается, весёлую баварскую свадебку…
– Слетаю в Южную Америку, когда мне исполнится восемнадцать лет?
– Нет, конечно же. По классическим немецким канонам, принятым в нашем Круппендорфе, девица может выходить замуж, начиная с шестнадцати лет. А мужчина – жениться, только по достижению двадцати одного года. Старинная и мудрая традиция. Не нами заведена, не нам и отменять.
– Получается, что мне надо ждать аж до середины 2013-го года?
– Это точно, математик. Считать умеешь. Ничего, подождёшь. Не ты первый, не ты последний…
В 2010-ом году Хосе-Томасу исполнилось восемнадцать лет, и эта данность в корне изменила его размеренную и спокойную жизнь.
Теперь Хосе мог подписывать финансовые и складские документы. Поэтому его частенько отправляли в Бёрнс – сдавать оптовикам собранный урожай, составлять накладные, выписывать счета, производить сверки по бухгалтерским взаиморасчётам.
В Бёрнсе Хосе однажды и встретился с Аль. Встретился, познакомился и влюбился – без памяти. А она, как водится, влюбилась в него. Бывает…
На самом деле девушку звали – «Алина Сергеевна Наумова». Она ещё в юном возрасте переехала (вместе со всей семьёй), в жаркую Австралию из далёкой и снежной России. Из города Санкт-Петербурга. «Аль» – это австралийский аналог её первоначального имени.
Молодые люди были абсолютно разные. Хосе – высокий, широкоплечий, белокурый, спокойный, рассудительный, педантичный, медлительный, любящий – во всём – чёткий порядок. Алина – низенькая, худенькая, рыжеволосая, веснушчатая, стремительная, мечтательная, безалаберная, взбалмошная, непостоянная…
Говорят, что противоположности всегда притягиваются. Ну, не знаю. Не стал бы утверждать так однозначно…. Нет, конечно, они притягиваются. Отрицать не буду. Но, только, надолго ли? Вот, в чём вопрос.
Тем не менее, случилась-приключилась любовь-морковь.
Вскоре непосредственная и нетерпеливая Аль поставила вопрос ребром, мол: – «А когда, Родригес, состоится наша свадьба?».
Хосе помялся-помялся, да и рассказал любимой девушке всё. Мол, никакой он и не «Хосе», а, наоборот, «Томас». Ну, и всё остальное.
Откровенное повествование было завершено следующей фразой:
– Ничего у нас, милая, со свадьбой не получится. В Круппендорф не принимают посторонних. Ты, тем более, русская по рождению. Скандал разгорится – до самых небес…. А зачем твоим уважаемым родителям нужен я? То бишь, неотёсанный фермер из закрытого католического поселения? Да ещё и с могучими немецкими корнями?
– Подумаешь, привереды, – тут же обидчиво надулась гордая Алина, а подумав секунд десять-пятнадцать, объявила: – Ничего страшного. Мы, просто-напросто, сбежим. Сбежим, а потом поженимся. Делов-то.
– Как сбежим-то? Куда? И на что потом будем жить?
– На моё наследство, оставленное покойным дедулей. Старикан был щедрым человеком. Я, видишь ли, являюсь богатой невестой…. Только придётся немного подождать. Вот, исполнится мне восемнадцать лет, тогда. И наследством смогу распоряжаться по собственному усмотрению, никого не спрашивая. И замуж выходить…. Дождёмся декабря. Полюбуемся – в последний раз – на Ночь богонгов. А потом рванём в Мельбурн, где и зарегистрируем супружество.
– Отец мне этого никогда не простит, – загрустил Хосе. – Обязательно, рано или поздно, найдёт. То бишь, найдёт и, не ведая жалости, пристрелит. Из серии: – «Подлые предатели интересов нации подлежат смертной казни. Собаке – собачья смерть…».
– Тогда мы перестрахуемся. Сперва выправим новые документы, естественно, на другие имена-фамилии, и только после этого поженимся.
– Как это – выправим новые документы?
– Так это, – дурашливо хмыкнула смешливая Аль. – Ты, часом, не забыл, что я родом из России? Так вот, в Мельбурне проживает много дедушкиных друзей-соотечественников. Русские же, как всем известно, ребята…э-э-э, ушлые, наглые и шустрые. Любые документы сварганят. За приличное денежное вознагражденье, понятное дело.
– Значит, заключим брак по подложным документам? Понятно. Я про такое читал в книжках…. А что дальше?
– Уедем куда-нибудь.
– Куда конкретно? – проявил природную дотошность Хосе.
– Например, в Новую Зеландию. Отличное, на мой вкус, местечко. Среднемесячная дневная температура – в течение всего года – держится на уровне плюс двадцати двух градусов. Отсутствуют всякие кровососущие насекомые, включая москитов и клещей, а также ядовитые змеи и хищные животные. Шик, блеск и неземной комфорт, короче говоря.
– Чем же мы займёмся в Новой Зеландии? Купим крепкую ферму и будем заниматься разведением овец? Мол, высокодоходное дело?
– Овцы? Фи! От них дурно пахнет. Не люблю…. Можно организовать какой-нибудь другой, более спокойный и эстетичный бизнес.
– Например?
– Ну, право, не знаю, – легкомысленно передёрнула худенькими плечами Алина. – Я, вот, обожаю чёрный шоколад…. Точно! Мы построим небольшую шоколадную фабрику. У меня даже созрела гениальная идея по новому креативному бренду. Шоколадка – «Француженка». Предлагается следующий рекламный текст-слоган: – «Самый чёрный и самый горький шоколад в Мире! Коньяк без «Француженки»? Деньги на ветер…». Как тебе, милый?
– Красиво и элегантно. Как сама ты.
– Спасибо за комплимент. Подставь губы, поцелую…. Значит, дожидаемся Ночи богонгов и сдёргиваем?
– Сдёргиваем, – тяжело вздохнул Хосе. – Пусть будет так.
С момента этого знакового разговора прошло почти восемь месяцев. Наступил декабрь. Приближалось время побега.
Объятия и поцелуи, чередуясь с нежным любовным воркованием, длились и длились….
Впрочем, всё в этом Мире – даже самое хорошее и светлое – когда-нибудь заканчивается. Да и в других Мирах – аналогично.
– Ой, мне уже пора домой! – неохотно отстраняясь от юноши, объявила Аль. – Приближается вечер. Солнышко уверенно клонится к горизонту…. Когда мы увидимся?
– В следующее воскресенье, на этом же месте, – скупо улыбнулся Хосе. – Кстати, похоже, что дату предстоящего побега придётся сместить на две-три недели.
– Почему?
– Ты же хотела – в последний раз – полюбоваться на Ночь богонгов?
– Хотела.
– Отец говорит, что в природе – из-за холодной и аномально-влажной весны – всё слегка сдвинулось. То есть, гусеницы-совки до сих пор так и не выползли из-под земли. Значит, и бабочки-богонги вылетят со значительным опозданием.
– На две-три недели?
– Ага.
– Ладно, подождём, – понимающе вздохнула девушка. – Ещё один крохотный вопрос. Что это за странный водоём? – указала рукой на идеально-круглый пруд.
– Не знаю, – признался Хосе. – И никто из наших толком не знает. По крайней мере, так принято считать…. Когда пятнадцать лет назад община покупала Форт Томпсон и прилегающие к нему земельные наделы, то в Купчей было чётко оговорено, мол: – «Покупатель обязуется не подвергать круглый водоём, обозначенный в Приложении как – «К-145/15», никакому, даже малейшему механическому воздействию. А так же сообщать – кому бы то ни было – о самом существовании упомянутого объекта…». Отец, конечно, о чём-то догадывается. Но предпочитает молчать. Видимо, бывший хозяин Форта был непростым человеком…. Иногда этот круглый прудик пропадает. То есть, исчезает…
– Как это – исчезает?
– На время, конечно. Два года назад, в двадцатых числах декабря, я случайно забрёл сюда. Прихожу, а ничего нет. Ни самой поляны, ни круглого водоёма, ни этого эвкалиптового леса. Только нудный холодный дождик капает с неба. Часа три с половиной ходил туда-сюда. Ничего не нашёл, промок до костей, вернулся домой…. А в марте месяце я ещё раз наведался в это местечко. Жгучее любопытство одолело. Прихожу, а всё вернулось на прежние места. Странность странная, как принято выражаться в современных мистических романах.
– Коварно обманываем наивную девушку? – подозрительно прищурилась Алина. – Голову морочим?
– Ничуть не бывало. Так всё и было. Готов чем угодно поклясться…. Подожди. Слышишь? Что это такое?
Над овальной поляной поплыл странный, очень низкий и приятный для слуха звук.
– Ой, посмотри-ка! – указала рукой на пруд Аль. – Очень необычно и красиво.
По тёмно-кофейной гладкой поверхности воды стали расходиться-разбегаться причудливые узоры самых разнообразных расцветок – изумрудные, сиреневые, светло-жёлтые, цвета утренней морской волны, ультрамариновые…. Узоры беспорядочно расходились, сходились, переплетались, исчезали, появлялись снова. А странный звук всё летел и летел, преобразуясь – время от времени – в изысканный и настырный перезвон крохотных серебряных колокольчиков.
Наконец, всё закончилось. Звук затих, пруд вновь стал однотонно-коричневым и скучным.
– Что это было? – удивлённо моргая редкими белёсыми ресницами, спросил Хосе. – Ничего не понимаю…
– Не знаю. Но что-то, определённо, не так, – недоверчиво нахмурилась девушка. – Сейчас проверим.
Она подобрала с земли увесистый гранитный булыжник и, коротко размахнувшись, бросила его в воду.
Раздался глухой перестук, и камень, коротко подпрыгнув несколько раз, неподвижно застыл на гладкой поверхности.
– Пруд замёрз? – несказанно удивился Хосе. – Вода превратилась в лёд? Или же в стекло? В гладкий камень? Мы присутствовали при пробном запуске некоего механизма?
– Похоже на то, – согласилась Аль. – Цветные узоры? Может, это были сигнальные огни? Мол: – «Площадка к приёму готова»?
– К приёму – чего? Кого?
– Не знаю. Странно всё это…. Стоп. Чуть хлыст не позабыла. Впрочем, он мне и не нужен. Так, деталь костюма для верховой езды. Не более того…
Аль ловко проскользнула в узкую прореху в проволочном заграждении. Проскользнула и позвала вполголоса:
– Ласточка. Эй. Ты где?
– Р-гы! – радостно отозвалась светло-гнедая лошадь, мол: – «Я здесь, любимая хозяйка. Жду. Далеко не отходила. Как и было велено…».
– Иди сюда, родная…. Вот, молодец. Ничего себе – брюхо наела. Надо же и меру знать. Ладно, не буду больше ругать. Стой спокойно…. Оп! Ну, чего стоим? Кого ждём? Поехали к дому…
Минут через десять Ласточка выбралась на заброшенную просёлочную дорогу. Лошадиные подковы бодро зацокали о старинную базальтовую брусчатку.
Подковы цокали, а Алина, мечтательно вглядываясь вдаль, меланхолично напевала:
Слепой котёнок, брошенный в бурную реку.
Мол, выплывет? Не выплывет? Пусть – покажет себя…
Над речной долиной – громко мяукает эхо.
Дальняя дорога – наша стезя.
Бабочки-богонги неудержимо стремятся в небо.
Может, пройти их путём?
Родниковая вода, жаркие поцелуи, корочка хлеба.
Почему бы и нет? Пройдём…
Закончив петь, девушка озабоченно пробормотала:
– Песенки, поцелуи, бабочки. Всё это, конечно, хорошо и мило…. Но насколько Хосе Родригес искренен со мной? Доверяет ли мне полностью?