Я оставил Вике номер своего домашнего телефона. Поэтому ничуть не удивился, когда услышал в трубке ее голос.
– Корней, ты можешь ко мне приехать… – сказала она.
– Когда? – обрадовался я.
Время – двенадцать часов утра. То есть для нормальных людей полдень. Но ведь я в отпуске и могу спать долго. Поэтому для меня это утро.
– Прямо сейчас. Приезжай ко мне.
Само собой, я не позволил ей упрашивать себя. И, как то влюбленное созданье, включив форсаж, умчался на свиданье.
С трепетом нажимал я клавишу входного звонка. Сердце замирало от мысли, что за этой дверью ждет меня самая прекрасная девушка на свете. Сейчас она впустит меня к себе, и мы… Аж дух захватывало в предвкушении предстоящего блаженства. Но дверь мне открыла мать Вики. Ася Андреевна – я уже знал, как звать-величать ее по отчеству. Сверлящий взгляд, плотно стиснутые губы – словом, ее вид не предвещал ничего хорошего.
– З-здрасте…
Как всякий воспитанный мужчина, я должен был произнести полное «здравствуйте». А как человек военный мог поприветствовать более емким «здравия желаю». Но я выдал именно «здрасте». Потому что испугался и растерялся. Ведь неспроста Ася Андреевна злится на меня. Ведь вчера я очень сильно ударил ее мужа. А если он сейчас в больнице? Все может быть…
– А Вика где? – не решаясь переступить через порог, спросил я.
– Дома. Проходи…
Она закрыла за мной дверь, провела в комнату, где я увидел незнакомую женщину в милицейской форме. Миловидная, надо сказать, особа. Чем-то на Асю Андреевну похожа. Скорее это было сходство типажей, нежели внешностей, но все же. На каждом погоне по четыре звездочки. Я почувствовал себя в мышеловке.
– Ну, здравствуйте, молодой человек, – сухим, если не сказать иссушающим, тоном поздоровалась со мной женщина.
– А-а… А в чем, собственно, дело? – стараясь взять себя в руки, вымолвил я.
– Моя фамилия Хазарова, зовут Алла Михайловна, капитан милиции, дознаватель отдела внутренних дел, – пристальным взглядом всматриваясь в меня, представилась она. И тут же вкрутила едкий вопрос: – Где вы были вчера в районе девятнадцати часов?
Такого поворота я не ожидал. В чем это меня обвиняют?
– В районе девятнадцати?.. – задумался я.
После встречи с Викой и неприятного инцидента с ее отцом я не сразу поехал домой. Вернее, поехал, но через центр города.
– Э-э, катался на машине…
Да, в семь часов вчера я проезжал по Садовому кольцу мимо горьковского парка.
– С кем?
– Один… Знаете ли, соскучился по Москве. А тут такая возможность покататься по ночному городу… Ну, не по ночному, но все равно темно. Огни там, иллюминация… А что случилось? В чем проблема?
– Скажите, вы были вчера в этой квартире? – нагоняла туман дознаватель.
– Да.
– А когда уходили, в подъезде встретили Аркадия Васильевича Рухлина…
– А-а, да… Но он сам…
– Что он сам?
– Ну, напал на меня. Ударить хотел, да…
– Ударил?
– Нет… Ну, я увернулся. Ну, может, случайно. Я не хотел, но рука сама… Тоже случайно…
– И куда вы его ударили?
– Ну, в солнечное сплетение… Виноват, не хотел, так получилось…
– Вы даже перед ним не извинились.
– Так это, гражданка там какая-то, как набросится… Ну, ее-то я бить не стал. Она же женщина…
Ася Андреевна смотрела на меня молча и с осуждением. Вики вообще не было в комнате. А ведь она мне звонила… Наверное, видеть меня не хочет. Заманила в ловушку по просьбе дознавателя и умыла руки… А может… Страшная мысль пришла мне в голову. Что, если подлый Аркадий Васильевич уговорил ее подать на меня заявление в милицию. Об изнасиловании. Ведь он грозился… А Вика – девочка робкая и послушная, воля отца для нее закон… Если так, то дело гиблое. Закуют меня в кандалы и в Сибирь на каторгу…
– Эта женщина помешала вам добить гражданина Рухлина, – выдала версию Хазарова.
Как оказалось, это была наводящая версия.
– Но все же вы довершили начатое. Подкараулили гражданина Рухлина возле мусорных баков и жестоко избили его! – заключила она.
Хоть стой, хоть падай.
– Это вы о ком?
– О вас!.. Ваши документы, гражданин! – выпалила дознаватель.
Как из ружья выстрелила.
Я протянул ей свой военный билет.
– Так, Корнеев Корней Корнеевич. Тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Воинская часть… Старший сержант… Воздушно-десантные войска, так я понимаю?
– Насчет этого да, а насчет мусорных баков – нет… Не избивал я никого…
– Да? Тогда где вы находились в районе девятнадцати часов?
– Говорю же, по ночной Москве катался…
– Кто может это подтвердить?
– Никто… А что с Аркадием Васильевичем?
– Ну вот, наконец-то догадались спросить, – язвительно усмехнулась Хазарова. – Плохо дело, гражданин Корнеев. Очень плохо. Тяжелая черепно-мозговая травма, повреждение позвоночника, множественные переломы… Да что я вам говорю… Чем вы по голове его ударили? Обрезок трубы? Бейсбольная бита?..
– Да не бил я его…
И тут до меня дошло. Эта Хазарова не просто милицейский дознаватель. Она сестра Аси Андреевны. Я вчера обидел Аркадия Васильевича, а они сегодня решили меня наказать жестоким розыгрышем… Хорошо, хоть в изнасиловании не обвинили. Наверное, посчитали, что это слишком.
– Ну и шуточки у вас, – я с облегчением выпустил воздух из легких. Вздохнул полной грудью.
– Шуточки?! – возмутилась капитанша. – Шуточки у вас, гражданин Корнеев. Очень опасные шуточки. Аркадий Васильевич на всю жизнь может остаться инвалидом. Возможно, на всю жизнь останется прикованным к инвалидному креслу…
– Да ладно вам, – вымученно улыбнулся я.
– А что тебя веселит, мерзавец? – вспылила Ася Андреевна. – Ворвался к нам в дом как последний негодяй, надругался над моей девочкой, избил моего мужа. И ему еще весело!
Сказала – как будто горсть мокрой соли на открытую рану высыпала.
– Да не избивал я вашего мужа, – оторопело пробормотал я.
– А инцидент в подъезде? – спросила Хазарова.
– Ну, было дело… Но я всего лишь один раз ударил. А возле мусорных баков я его не бил…
– А кто бил?
– Я откуда знаю?
– Ладно, так и запишем. Не знаешь, так не знаешь…
Дознаватель выдворила из комнаты Асю Андреевну, открыла свою папку, достала бланк протоколов, молча заполнила его.
– Ознакомься и подпиши…
Протокол отражал точную суть нашего с ней разговора. Я пожал плечами и подписал. Эта подпись разрушила последнюю иллюзию, которой я пытался отгородиться от навалившейся на меня действительности.
– И что мне теперь делать? – спросил я.
– Было бы, конечно, разумней взять вас под стражу, – как о чем-то приятном сказала Хазарова. – Но, поскольку вами должна заниматься военная прокуратура, пусть она и решает, что с вами делать. А я возьму с вас подписку о невыезде. Ваша задача находиться дома и ждать звонка или повестки из прокуратуры… Постоянно находиться дома, вы меня поняли?
– Домашний арест?
– А как хотите, так и называйте. Да, и запомните, любая ваша попытка помешать следственным действиям будет расцениваться как попытка уйти от ответственности со всеми вытекающими последствиями…
Если честно, я не совсем понял суть рожденного ею речитатива. Но мне стало совсем не по себе.
Хазарова еще раз на отдельном листке записала мой адрес и номер телефона, данные о родителях, взяла с меня подписку о невыезде. И была такова. Я хотел было уйти вместе с ней, но меня остановила Ася Андреевна.
– А вы бы задержались, молодой человек!
Я как вкопанный замер на пороге. Я уже не мог уйти – в данном случае я мог только сбежать. А бегство – это уже как признание своей вины.
Я медленно повернулся к ней. Она медленно приближалась ко мне. Как та старая ведьма из фильма «Вий» – страшно, медленно и неотвратимо. Только что руки с растопыренными пальцами ко мне не тянула. Но взгляд такой же жуткий.
– Я еще раз говорю, что не избивал вашего мужа, – выдавил я.
– А я тебе не верю!
Ася Андреевна замахнулась, чтобы влепить мне пощечину. А я даже не удосужился поймать ее руку. И уклоняться не стал. Хлоп!.. А рука у нее, надо сказать, тяжелая. Так двинула, что в ушах зазвенело. И во рту появился привкус ржавчины… Я решил, что с меня хватит, и приготовился отразить очередной удар. Но Ася Андреевна больше бить меня не стала. Наклонила голову, закрыла искривленное лицо руками и на полусогнутых скрылась в комнате.
Я мог уходить, но меня как будто магнитом потянуло вслед за ней. Она уже сидела на диване, когда я зашел в комнату. Плакала, закрыв лицо ладонями.
– Не, ну я правда не избивал вашего мужа…
Мне самому противен был собственный тон. Но я очень хотел, чтобы мне поверили.
– Не знаю…
– А где Вика?
Но больше всего я хотел оправдаться перед своей любимой.
Ася Андреевна проигнорировала мой вопрос. Тогда я решил сам заглянуть к Вике в комнату. Но только сделал шаг в обратном направлении, услышал:
– Ее там нет… Она в больнице, у отца… И я сейчас туда поеду…
– Могу вас подвезти.
– Не надо. Ты уже сделал все, что мог…
– Да не делал я ничего!.. А в какой больнице он лежит? Может, я подключу родителей? Отец у меня отделением заведует, мать в департаменте, она много чего может…
– Не надо ничего! – с лютой злобой глянула на меня Ася Андреевна. – Не надо!.. Я хочу только одного – чтобы ты близко не подходил к нашей дочери!..
– Но вы же сами дали телефон…
– Забудь!.. Не было ничего… Знать тебя не знаю… А если ты еще хоть раз подойдешь к Вике, будешь отвечать еще и за совращение несовершеннолетней…
– Но не было же ничего…
– Не ври! Было!.. Подонок ты! Тебе дали палец, а ты всю руку отгрыз!.. Убирайся отсюда, видеть тебя не могу!..
Из дома, который мог стать для меня родным, я уходил как побитая собака. С поджатым хвостом… Не должен был я бить Аркадия Васильевича. Пусть Вика его боится, недолюбливает, пусть Ася Андреевна не согласна с его деспотическим отношением к близким. Но в любом случае одной он приходится родным отцом, другой – мужем. А я влез в чужой монастырь со своим уставом. Изменить что-то хотел… Дурак, одно слово.
А номер больницы, где лежал Аркадий Васильевич, я все же узнал. Через отца узнал. Но сначала пришлось ему все подробно рассказать – и про безумную любовь, и про инцидент в подъезде, и про подписку о невыезде. Отец обозвал меня недорослем – справедливо, но для данного случая слишком мягко. Забрал у меня ключи от машины, отправил меня домой, строго-настрого запретив покидать его. А сам на пару с мамой занялся дровами, которые я наломал…
Стоит ли объяснять, в каком напряжении я ждал звонка из военной прокуратуры. Но прошел день, второй, и ничего – ни звонка, ни повестки. У меня был телефон дознавателя Хазаровой, но звонить ей я не решался – еще чего, самому наручники на себя надевать… Позвонили на третий день.
– Старший сержант Корнеев? – услышал я строгий официально-командный голос.
Сердце екнуло в груди… Это из прокуратуры. Ну вот и все…
– Да, я. Слушаю… – обреченно пробормотал я.
– Эй, ты что, из толчка только что вылез? – Пашкиным голосом рассмеялась трубка.
– Тьфу ты!
Это был мой армейский друг Пашка… Соскучился, что ли? Этот вопрос я задал сначала себе – мысленно. Затем ему – вслух.
– Да нужен ты мне больно! – бодро сказал он. Но тут же заметно сник. – Это, Урусов просил позвонить…
– Что такое?
– Ну, тут такое дело, – замялся Пашка. – Не телефонный разговор…
– Тогда пишите письма. По секретной почте…
– Шутишь? Хорошо, что шутишь. Значит, настроение хорошее… Сейчас я его тебе испорчу. Короче, нас тут на Кавказ перебрасывают. Урусов без тебя как без рук. Просил, чтобы ты как можно скорей возвращался. Очень нужно…
– Куда на Кавказ? – взбудораженно спросил я.
– Ну, пока вроде бы во Владик. Ну, во Владикавказ… Короче, приезжай, сам узнаешь…
Судя по всему, узнать мне предстояло немало. Хотя о многом я догадывался уже сейчас. От Владикавказа до границы с Чечено-Ингушетией рукой подать. А там сейчас жарко. Телевидение не очень распространялось, но все же ясно было, что там идет война. Отряды Автурханова и Гантамирова уже два раза безуспешно штурмовали Грозный. Чеченцы воевали с чеченцами, но, судя по всему, войскам оппозиции помогала Россия, пока только оружием. А если принято решение помочь Временному совету войсками? Было же такое с Афганистаном. Сколько лет там кровавая каша варилась. Из Чечни тоже могут такой же адов котел сделать. Дурное дело нехитрое…
– Это приказ? – спросил я.
– Ну, в общем, да… Хотя, конечно, можно подождать, пока ты из отпуска вернешься…
– А телеграммой меня отозвать обратно нельзя?
– Да Урусов думал телеграммой, но решил, что лучше меня на переговорный отпустить. А что?
– Организуй телеграмму, брат. Очень прошу…
– Что, без нее никак?
– Я уже собираюсь. Честное слово, выеду первой же лошадью. А телеграмма очень нужна. Потом объясню… Только обязательно…
Пашка заверил меня, что сделает все, как я прошу. Сказал, что костьми ляжет, но сделает… А вот костьми ложиться не надо, подумал я в тот момент. Может, нам война впереди светит, а он так говорит. В Афгане сколько костей русских легло, что, если в Чечне-то же самое будет…
Но страха у меня не было. Скорее наоборот. Стыдно в этом признаваться, но я хотел, чтобы там, в Чечне, разыгралась настоящая буря. И вовсе не потому, что я хотел стать героем. Вовсе не потому, что мне хотелось убивать. Я всего лишь хотел потеряться в бушующем пламени войны – чтобы никакая прокуратура меня не нашла…
Однажды я уже сбегал от уголовного преследования в армию. И ведь пронесло, никаких последствий. Так почему я не могу сбежать от такого же следствия сейчас?.. Я знал, что в нашей армии существует лишь видимость порядка. Пока часть стоит на месте, все вроде бы хорошо, а стоит ее поднять по тревоге с последующей передислокацией на новое место – такой бардак может начаться, что целый батальон потерять можно, не то что отдельно взятого бойца… Короче, я очень надеялся, что в горячей точке меня не найдет никакая прокуратура. Поэтому вечером того же дня на первом же поезде удрал из Москвы. Именно удрал, а не уехал…
Я даже не стал заезжать в расположение полка, хотя должен был. Дело в том, что еще на подъезде к вокзалу я встретил своего ротного. Вернее, не встретил, а увидел из окна поезда. И ротного, и взводного, и еще нескольких пацанов из своей роты. На запасных путях они ставили на платформы открытых вагонов боевую технику – боевые машины десанта, танковую и автомобильную технику. В тот момент наш поезд замедлил ход, и я мог видеть лицо капитана Болотницкого. И еще несколько лиц промелькнуло перед моим удивленным взором. Я помахал им рукой, но, разумеется, меня никто не увидел. Погрузка, похоже, шла ускоренным темпом, поэтому моим боевым товарищам было не то что не до меня, но и не до всех проходящих мимо поездов.
А мой поезд подходил к вокзалу. Многие пассажиры уже стояли в коридоре у окон в готовности к выходу. Мужчины, женщины, старик, кто-то из детей. И когда воинский эшелон исчез из вида, почти все встревоженно глянули на меня. «Неужели война?» – читалось в их взглядах. «Может быть», – мысленно ответил я. И когда поезд прибыл на вокзал, вышел из вагона с геройским видом человека, отправляющегося на фронт.
Я мог бы сказать, что попал с корабля на бал. И, пожалуй, не очень бы ошибся, во всяком случае, по духу события. Хотя на самом деле я должен был сказать, что, наоборот, попал с бала на корабль. Но ведь не важно, как что скажешь, главное, суть. А по сути меня с ходу закружил водоворот событий.
– А-а, Корнеев! – как родному, обрадовался мне Болотницкий. – Отдохнул?
– Так точно!
– Ну, тогда запрягайся. С Урусовым в караул пойдешь…
– Есть!
Знал бы ротный, что подследственного в караул ставит. Но ему этого лучше не знать.
Урусов даже не спросил, как дела, был я в части или нет, готов к дальней дороге или что-то для этого требуется. А зачем спрашивать? Видит же, что жив-здоров солдат. Парадную форму одежды на полевую менять не нужно – камуфляж уже на мне. Неплохо было бы берет на теплую шапку заменить, но с этим можно на месте разобраться. И теплые штаны у старшины раздобуду. Об оружии даже говорить нечего – наверняка мой автомат и все прочее включено в походный арсенал.
– Замначкара со мной пойдешь, – распорядился взводный.
Совсем еще пацан. Среднего роста, худощавый, щеки гладкие – как будто никогда бритвы не знали – розовые, как у юнца. Но горе тому, кто решит, что справиться с ним можно одной левой. В учебном спарринге Урусов даже ротного сделать может. А Болотницкий – лучший рукопашник в полку. Да и Афган ротный успел захватить – говорят, там он двух «духов» в бою голыми руками задавил… Эх, неужели и нам придется схлестнуться с чеченскими «духами». Я еще не вник в обстановку, но уже всеми фибрами души чувствовал, что эта поездка закончится для нас чем-то страшным....
– Товарищ лейтенант, а как насчет телеграммы? – спросил я. – Я просил…
– Все в порядке, Корнеев. Другу своему скажи «спасибо»… А зачем тебе телеграмма? Ты ведь уже здесь?
– Да так…
– А ну выкладывай, что там у тебя случилось?
– Корова отелилась… – брякнул я.
– Чего? – вытянулось лицо Урусова.
– Шутка такая… А в каждой шутке есть доля шутки…
– Что, кто-то ляльку тебе на гражданке родил? – хмыкнул взводный.
– Ну да…
Я не врал, я всего лишь согласился с предположением, которое выдвинул мой командир. Командир! Я должен был подчиняться ему согласно уставу и присяге…
– Невеста не отпускала?
– Ага, – снова согласился я.
– Понятно… Хотя ничего не понятно… Короче, Корнеев, не морочь мне голову. Давай, готовься, через час развод…
Перед заступлением в караул полагался отдых, но прилечь мне не дали – хотя уже были оборудованы вагоны для перевозки личного состава. Не до отдыха было. И статьи устава повторить некогда было. Бардак вокруг полнейший – никто ничего не знает, ни у кого ничего нет. И если бы не Пашка, я в жизнь бы не нашел свой вещмешок, шапку и теплые штаны. А холод стоял нешуточный. Не то чтобы сильный мороз, но из-за повышенной влажности пробирало до костей. И снаряжение свое я также нашел у Пашки. Бронежилет и автомат выдал старшина. Старший сержант Корнеев к заступлению в караул готов… Тоска…
Как я вскоре выяснил, полк уходил на Кавказ не в полном составе, всего одним батальоном. Плюс наша разведрота. Нет бы сделать сводный батальон – молодых налево, старослужащих направо, то есть в путь. Так нет, выбрали первый батальон, усилили его нашей разведротой, и вперед. Хотя бы до штатов мирного времени роты довели. До ста человек, как положено. Я уже не говорю про штаты времени военного. Так нет, как было в ротах по сорок-пятьдесят человек, так и осталось. И технику не всю взяли…
И еще что меня удивило – почему нас отправляли железнодорожным транспортом, а не воздушным. Нас же готовили к тому, чтобы выбрасывать в тыл к врагу самолетами. Неужели наша часть зря называлась воздушно-десантной?..
Но командованию виднее – эшелоном так эшелоном, по «железке» так по «железке». Ко всему приучены. И караул организовали на высшем уровне. Вокруг суматоха, неразбериха – а у нас все согласно уставу. Развод суточного наряда, караульное помещение в отдельном вагоне – с оружейкой и даже сушилкой для промокших сапог и обмундирования… Правда, выяснилось, что караул не суточный, а на все время пути. А это не очень хорошо. Если эшелону везде будет зеленый свет, то до того же Владикавказа можно за двое суток добраться, если нет, то и за неделю не управишься. Но если погрузка шла ударными темпами, то и зеленую улицу эшелонам откроют.
Эшелон был готов к отправлению. Поздним вечером вместе с начкаром мы приняли под охрану закрепленную на платформах технику, проверили печати на опломбированном вагоне с боеприпасами. А ночью поезд тронулся в путь. Но почему-то не в сторону Кавказа, а в противоположном направлении.
Я вопросительно глянул на Урусова. Но он лишь пожал плечами. Начальству, дескать, виднее… Начальство в армии – это все, и голова, и задница. Если все нормально, то «го», если бардак, то «жо»…
На «жо» мы сели уже утром следующего дня. Оказывается, наш эшелон прибыл в Рязань. Там и последовала команда разгружаться.
Первым не выдержал ротный.
– Твою мать! Мы бы своим ходом за шесть часов дошли! Еще вчера здесь были бы!
Но приказ есть приказ. В Рязань, поездом, непонятно зачем. Приказ выполнили. Мы уже в Рязани, сгружаемся с поезда. А вот «непонятно зачем» осталось, так и висит над нами серым туманом. И неизвестно, сколь долго еще будет висеть и давить на извилины. Даже командир батальона ничего не знал. А это уже полный бардак…
Ситуация прояснилась лишь ночью. Был получен приказ выдвинуться в сторону военного аэродрома… Наверняка такая секретность не снилась даже крупным военачальникам во время Великой Отечественной войны. Разве что в самом ее начале, когда общую ситуацию можно было охарактеризовать в нескольких словах – тупой на тупом и тупым погоняет… Похоже, и здесь то же самое. Ведь прав был Болотницкий, до места назначения запросто можно было бы добраться своим ходом – маршевой колонной. И времени бы меньше затратили, и нервов… Но сколько бы мы ни удивлялись, снова все сводилось к начальству: оно большое, ему видней.
Утром наша колонна была уже на аэродроме, где нас, к счастью, уже ждали. Или к несчастью?.. Личный состав и технику батальона расфасовали по огромным «Русланам». Никаких парашютов не предусматривалось, и высадки в тыл врага не предусматривалось – обычная транспортировка с аэродрома на аэродром. И зачем, спрашивается, было метаться из угла в угол, когда мы запросто могли бы перебазироваться в Моздок сразу и со своего аэродрома… Хотел бы я сказать про начальство, да ладно уж. Чувствовалось, что впереди нас ждет много интересного и нецензурно-выразительного…
В Моздок прибыли без приключений. Разгрузились. Разместились вблизи аэродрома, прямо в поле. Разбили палаточный лагерь, огородили колючкой парк боевой техники, организовали охрану и оборону позиций – все четко, все по науке. Даже пару-тройку караульных грибков по периметру воткнули. Но это больше для показухи. Войной здесь еще не пахло, но комбат, он же командир сводного подразделения, распорядился охранять лагерь секретами, то есть часовые должны были находиться на скрытых от посторонних глаз позициях – никаких грибков, никаких вышек.
Обустройство лагеря заняло не больше суток. Дальше началось совершенствование организации охраны и обороны. Делать-то все равно было нечего – никаких приказов относительно наших дальнейших действий не поступало. Теоретически совершенствование охраны не представляло большой сложности. Ее даже можно было выразить в двух словах – бери лопату и копай. А на практике ну его в пень такое усовершенствование. Но делать нечего, пришлось рыть окопы по периметру лагеря. Все правильно, у солдата должны быть заняты руки – чтобы мысли дурные в голову не лезли. Может, оно и правильно. Да и безопасно, если на то пошло. Если вдруг какая беда минометно-орудийного характера, то без окопа будет худо…
Но у нас все было спокойно. Что никак нельзя было отнести к событиям в Грозном. Двадцать шестого ноября андидудаевская оппозиция снова попыталась взять штурмом столицу независимой Ичкерии. Танковые части Временного совета смогли дойти до центра города, но были расстреляны из гранатометов. На следующий день корреспондентам телеканалов демонстрировали пленных, которые признавались, что служат в Российской армии по контракту. Разумеется, наше высокопоставленное начальство отрицало свою причастность к операции, но я-то уже понимал, что такой расклад вполне мог иметь место. Ведь не зря же нас выдвинули на границу с Чечней…
Неудача так называемых союзников не замедлила сказаться на нас. Наконец-то мы получили боевой приказ – начать интенсивную подготовку к ведению боевых действий.
– Теперь нам придется Грозный штурмовать, – высказался по этому поводу взводный.
Мы с Пашкой сидели в своей палатке и уминали разогретую на сухом спирту кашу. Урусов как ни в чем не бывало забрал у Пашки ополовиненную банку и с помощью его же ложки загрузил свой рот мясо-растительной массой. Со стороны это могло показаться проявлением дедовщины, вернее, командирщины. Но мы с Пашкой восприняли это как признак проявляющегося армейского братства. Ведь Генка Урусов не кичился перед нами своим званием и положением. Он жил в таких же условиях, что и мы, хлебал из того же армейского котла. И не побрезговал, говоря образно, отхлебнуть из Пашкиного котелка. Тем более что банка с кашей тут же вернулась к ее правообладателю.
– Нам… придется… Грозный брать… – пережевывая теплую, но сухую и твердую кашу, повторил Урусов.
– Может, обойдется, – с надеждой посмотрел на него Пашка.
Как всякому нормальному человеку, ему не хотелось умирать. Была бы цель, а тут бары дерутся. Они власть делят, а у холопов должны чубы трещать…
– Да хотелось бы… – пожал плечами Урусов. – Но если пошлют, то приказ есть приказ… Жарко будет. Очень жарко… Еще Великая Отечественная война доказала, что танковый бой в условиях большого города – дело безнадежное. А они все танки в Грозный пихают. У «чехов» гранатометов немерено… Да что там гранатометы. Пушки, «Грады»… Даже самолеты… Ну да ладно, наверху сделают правильные выводы. Мы же не скотина, чтобы нас на убой. Правильно я говорю, парни?..
– Да ты-то правильно говоришь, – в раздумье кивнул я. – И верховное начальство говорить умеет. А что будет, когда дела коснется?.. Еще ничего не началось, а уже какой бардак…
Все не шли у меня из головы те казусы с передислокацией нашего подразделения. То поезд, то самолет. Все всё понимают, но толком никто ничего не понимает… Неужели и дальше так будет…
Комбат организовал плановые занятия по боевой подготовке. Не обошлось и без политической. Тридцатого ноября на политинформации нам зачитали обращение Президента к участникам вооруженного конфликта в Чеченской Республике. Обеим сторонам был предъявлен ультиматум – в течение сорока восьми часов прекратить огонь, сложить оружие и распустить все вооруженные формирования. Если ультиматум не будет принят, то Совет безопасности Российской Федерации примет решение о проведении военной операции. Я так понял, что решение уже было принято, потому что глупо было надеяться на положительный исход вопроса. Не для того Дудаев готовился к большой войне, чтобы слушать сановных клоунов из Кремля.
В тот же день на тех же «Русланах» в Моздок прибыл полк Тульской военно-воздушной дивизии. В Беслане же высадились «пскапские» десантники – представители Псковской дивизии… И это было только начало…
Больше всего я боялся, что в Моздок прибудет представитель Московской военной прокуратуры. По мою душу. Но никто меня не беспокоил – если не считать ротного с его изнурительными занятиями по боевой подготовке. Похоже, он чувствовал, что нас ждет впереди… Поэтому и зверствовал на учениях, чтобы хоть на каплю было легче в бою. И комбат гонял бойцов своих рот до посинения. К войне готовил. А война уже фактически началась…
Наш Президент обожал подписывать указы. Иногда мне даже казалось, что у него фамилия такая «Я подписал Указ…» Так вот, одиннадцатого декабря он выдал очередной указ. «О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной безопасности на территории Чеченской Республики». А двенадцатого декабря на территорию Чечни вошли российские войска…
Но наше подразделение пока что оставалось в Моздоке. И только девятнадцатого декабря мы получили первую по-настоящему боевую задачу. Наше подразделение придавалось одной из войсковых группировок, целью которых был Грозный. Батальон включили в состав колонны, для которой наша разведрота должна была стать ушами и глазами. Как известно, без разведки на войне никуда.
Двадцать четвертого декабря войсковая колонна взяла курс на Аргун, в район сосредоточения Восточной группировки. Танки, бронетранспортеры, «Грады», артиллерийские орудия, передвижные автомастерские, командно-штабные машины. Личный состав на броне боевых машин. У кого бронежилеты, у кого просто разгрузки с полным боекомплектом, автоматы с подствольниками и без. Зрелище грандиозное. Но одновременно пугающее.
В десантниках я худо-бедно был уверен – нас гоняли как сидоровых коз по всем видам боевой подготовки. И по-пластунски мы ползали как пешком ходили, и перебежками передвигаться могли, и вовремя спешиться с брони, и открыть огонь на поражение – все могли. Даже молодые кое-что умели. А вот пехота представляла собой плачевное зрелище. Я своими глазами видел, как один салага в огромном не по размеру бушлате трясущимися руками присоединял магазин к автомату. Как будто в первый раз это делал. С горем пополам присоединил. И так обрадовался, как будто вражеский дзот из гранатомета накрыл… Как бы самого в первом же бою не накрыло. А ведь накроет, если он автомат первый раз в жизни видит. И не один он такой. Известно, что мотострелки больше хозяйственными работами в своих частях занимаются, нежели боевой подготовкой. И с бензином у них вечные напряги, чтобы упражняться в вождении боевой техники. Неудивительно, что уже на пятом километре пути сошла с дороги и зарылась носом в глубокий кювет боевая машина пехоты. Никто не пострадал, транспортер вытащили. Но время потеряли. А если бы в бою это случилось? Так бы и потеряли единицу боевой техники ни за понюшку табака.
Наша рота шла впереди колонны. Пять боевых машин с десантом на броне, сорок два человека личного состава – явный недобор по этой части. Хорошо хоть с командным составом полный порядок – шесть офицеров и три прапорщика, один из которых в свое время участвовал в осетино-ингушском конфликте. Ротный в Афгане побывал, орденоносец. Взводные – просто отличные офицеры, лучшие из лучших, эдакие молодые волки с острыми зубами. Да и рядовые бойцы ничего, если брать старослужащих. Молодым страшно, понимают, что для войны они подготовлены плохо. Но держатся они бодрячком. Держатся, так сказать, за старших товарищей, которые, в свою очередь, надеются на своих офицеров. Я хоть и был старше Урусова по возрасту, тоже хотел на него надеяться. Как-никак он суворовское закончил, затем четыре года военного училища, курсы спецподготовки. Но и сам не хотел плошать. Полтора года службы за плечами. Полевые выходы, марш-броски, полигоны-стрельбища – все было, и по максимуму. Ведь мы же разведка – легкой жизни у нас не было.
– Знала бы Ленка, где мы сейчас, – стараясь перекричать грохот двигателей, крикнул мне в ухо Пашка.
Я кивнул. Геройский вид у Пашки. Грудь колесом, шапка набекрень, бронежилет, автомат с подствольником держит одной рукой под углом пятьдесят-шестьдесят градусов – как будто гранатой шарахнуть собирается. А кто его знает, может, и придется спустить выстрел с цепи. Мы же в арьергарде, впереди нас только боевая машина ротного. Мы еще не пересекли границу Чечни, но вот-вот это случится. А там уже громыхает. Войска уже потери несут. И нас могут накрыть. Поэтому мы уже сейчас глядим в оба. Нервы и зрение напряжены, а все равно в голову лезут мысли о любви – и мне, и Пашке, и другим пацанам. А офицеры, наверное, о своих женах думают, у кого они есть....
– А у тебя что, с Танькой все? – непонятно зачем спросил Пашка.
Разумеется, я уже рассказал ему о своем романе с московской красавицей. И про отношения с Аркадием Васильевичем поведал, и об их последствиях. А чего бояться? Что было, то было, тем более что спросить с меня хотят за то, чего не было.
– Все! – отрезал я.
Даже если с Викой у меня не сложится… Мало ли, вдруг ее замуж выдадут. Или меня покалечат так, что я сам не захочу к ней… В общем, если вдруг что, Танюха мне уже не нужна. Хорошая она девчонка, но после Вики я на нее даже смотреть не смогу. Никто мне не нужен, только Вика… Только бы дожить до встречи с ней…
Видит бог, не избивал я ее отца до полусмерти. Но ведь во всем обвиняют меня. Может, следователь Московской военной прокуратуры шлет запрос в мою часть с требованием отправить меня в столицу для дачи показаний… Пусть шлет. А я шлю его – ко всем чертям. Я еду на войну, и если он такой умный, пусть отправляется за мной…
Мы пересекли границу с Чечней, проехали километра два и остановились – дорогу перекрывала толпа гражданского населения, само собой, чеченской национальности. И с каждой минутой толпа становилась все больше. Из ближайшего селения к дороге ручьями стекались женщины, старики, подростки. Были и мужчины, так сказать, призывного возраста. Возможно, под полами своих курток они прятали автоматы. Впереди них неспешно шли мирные селяне славянского происхождения. Со стороны могло показаться, что русских жителей ведут к дороге под конвоем. Скорее всего так оно и было.
Я уже знал о таких случаях, когда толпа «мирного населения» окружала армейские бронетранспортеры. Офицеры и солдаты в замешательстве – не стрелять же, не давить гусеницами и колесами. Пока думаешь, как быть, тебя раз, и на прицел автомата. А дальше плен… Целыми экипажами в плен брали, со всей техникой…
Знал я о таких случаях, поэтому не очень удивился, когда командир роты отдал приказ личному составу перебраться в десантные отсеки под защиту брони. И когда это было выполнено, дал команду двигаться вперед, на толпу. Капитан Болотницкий брал на себя большую ответственность. Но брал он ее для того, чтобы мы, его подчиненные, остались в живых… Никогда не забыть мне перекошенные от боли и ненависти лица намотанных на гусеницы людей. Я через бойницы наблюдал, как разлетаются в стороны не раздавленные и не желающие стать таковыми женщины и дети. Они отбегали от дороги, с криками и проклятиями швыряли в нас камни. А «слон» двигался…
Неизвестно, что было бы с нами, со всей колонной, если бы ротный не отдал приказ продолжать движение вперед через трупы чеченских жителей. Нас бы могли захватить в плен, убить. И все равно было тошно на душе. Ведь мы солдаты, мы не убийцы. А сколько женщин раздавили, детей… Да, они сами виноваты. Но и мы виноваты тоже… Списать все на войну? Говорят, у политиков это очень хорошо получается. Правда, те же политики запишут кровь мирных жителей на наш счет. И будут сажать нас в тюрьмы, как это делали с нашими военными в Афгане – сколько осудили таких без вины виноватых, как капитан Болотницкий. И сколько еще осудят…
К вечеру колонна остановилась в окрестностях Толстого Юрта. В само селение заходить не решились, зная агрессивный нрав местного населения. Ни горячего ужина вечером, ни горячего завтрака утром. А ведь я собственными глазами видел полевые кухни, но ни одна из них не дымила. То ли топлива впопыхах не взяли, то ли кашеварить было не из чего, то ли просто лень было напрягаться. А зачем? Ведь есть сухие пайки…
Утром колонна снова двинулась в путь. А через пару часов мы опять напоролись на чеченцев. На этот раз это были отнюдь не мирные жители… Замполиты уверяли нас, что у Дудаева под рукой несколько горсток плохо обученных и плохо вооруженных бандитов. Но я-то слышал от бывалых людей, что в начале девяностых при выводе наших войск из Грозного чеченцам досталось техники и вооружения не на одну дивизию. Даже самолеты были… Но «соколов Дудаева» мы не увидели. Зато познакомились с чеченским «богом войны» – артиллерией. А если точней, с системами залпового огня «Град». Об этом лучше не вспоминать. Жуткий вой падающих снарядов, оглушающие взрывы, клубы огня и дыма. Сотрясалась земля, горела техника, обливались кровью убитые и раненые солдаты… Нашей роте повезло. Хоть мы и шли в авангарде колонны, предназначенный нам залп вспахал землю в полусотне метров правее. Зато мотострелкам и танкистам не повезло. Чеченцы нарочно выбрали для нападения изрытую арыками и возвышенностями местность. Рассредоточение техники шло слишком медленно, а местами колонну просто парализовало – сказывалась неподготовленность командиров и экипажей… Хорошо, что обстрел длился недолго. Да и наши артиллеристы вроде бы не подкачали. Одна за другой открыли огонь реактивные установки. На этом концерт по заявкам дудаевцев был закончен. Вражеская артиллерия замолчала, а наша рота организованным порядком выдвинулась в сторону, откуда велся огонь. И тут же попала под плотный огонь – автоматы, крупнокалиберные пулеметы, скорострельные пушки и танковые орудия. Стреляли по нам наши же. Смеха нет, один только грех. Стреляли от нахлынувшего ужаса, от безысходности. И не столько в нас, сколько в белый свет, как в копеечку…
А ведь все так хорошо начиналось. Я даже не успел испугаться, может, потому и впал в боевую эйфорию. Когда чеченская артиллерия перенесла огонь в глубь наших боевых порядков, то бишь колонны, я сам по команде ротного в два счета запрыгнул на броню, чтобы уничтожить вражеский расчет. И пацаны тоже не сдрейфили… А когда ударили свои…
Я лежал, вжавшись в землю, и ждал, когда стихнет бестолково-суматошная канонада. Я почему-то не верил, что нас могут накрыть свои же. Но мне было страшно. Страшно вообще… Это я вышел из состояния аффекта, и жуткий страх перед смертью навалился на меня со всей силой… Меня могло разнести в клочья реактивным залпом, мне могло оторвать голову снарядом из нашего же танка… Да много чего могло случиться. И невероятно, что я остался жив… А пули и снаряды продолжали проноситься над головой… Жуть.
Когда канонада стихла, я еще долго не мог прийти в себя. И долго лежал, вжавшись головой в землю.
– Корнеев! – услышал я дрожащий голос Урусова.
То ли от волнения голос дрожал, то ли от страха – а скорее от того и от другого… Да, лейтенант тоже был напуган, но он стоял на ногах, а я лежал на земле как последний трус…
– Что с тобой? Ранен?
Я ничего не сказал. Молча поднялся и отвел в сторону взгляд.
– Эй, а ты чего? – удивленно спросил взводный.
– Ничего… – буркнул я.
– Приказа не было – ты мог лежать сколько угодно… Всем страшно, Корнеев. Всем!
Вот так просто лейтенант объяснил труднообъяснимую на первый взгляд ситуацию. Оказывается, я никакой не трус. Ведь не было приказа подниматься в атаку, поэтому я мог хоть врыться в землю головой. И отстреливаться тоже приказа не было – не стрелять же по своим… Ведь поднялся же я с земли, когда ротный дал приказ уничтожить артиллерийскую точку противника… Точно, не трус я. И все равно состояние было хреновое.
– Провести проверку личного состава, доложить о потерях! – жестким командным голосом распорядился Урусов.
Как хлыстом меня подстегнул… Как же я был ему благодарен за поддержку. Как же я ненавидел самого себя…
Я ожидал услышать страшную весть о больших потерях. Но выяснилось, что в моем взводе из одиннадцати человек только один ранен. Во втором взводе снарядом перебило гусеницу боевой машины, потерь среди личного состава нет. В третьем взводе два легкораненых. Был и убитый – погиб командир отделения связи и управления. Свои же подстрелили…
В колонне потери были куда более ужасающими – восемнадцать человек убитых, более тридцати раненых. Уничтожено три танка, пять бронетранспортеров, несколько машин получили повреждения, не совместимые с дальнейшим продвижением вперед… Вот таким он выдался, второй день войны…
А ведь потерь вообще могло бы не быть. Достаточно было правильно организовать воздушную и наземную разведку. Наша рота, по идее, не должна была идти в авангарде колонны. Мы должны были исследовать местность на много километров впереди колонны. Ну ладно мы… А где была авиация? Почему мы не видели вертолетов и хваленых штурмовиков?.. А «чехи», судя по всему, воевали грамотно. Мало было устроить засаду, надо было при этом остаться незаметными. Остались. И не потому, что им просто повезло. Они даже тишину в эфире соблюдали… А может, просто наше оборудование радио– и радиотехнической разведки безнадежно устарело для того, чтобы засекать их современные средства связи… Как бы то ни было, а пистон нам вставили капитально…
Я думал, что полученный урок пойдет впрок. Но начальник колонны продолжал держать нас в авангарде. Видимо, по его замыслу в нашу задачу входило принять на себя первый удар противника… К счастью, все обошлось, и к исходу этого же дня мы подошли к селению Аргун, в район сосредоточения Восточной группировки.
И снова я стал свидетелем фатального идиотизма, похлеще всякой артиллерии накрывшего наши доблестные некогда войска – то ли по непроходимой тупости верховного начальства, то ли по чьему-то злому умыслу. Район сосредоточения группировки представлял собой огромное и бесформенное скопление живой силы и техники. Новенькие танки, бронемашины всех мастей, «Грады», «Смерчи» стояли вперемешку с изуродованной в боях техникой. Пир грозной боевой силы на кладбище вооружений. Хорошо хоть свежих могил посреди палаточных городков не наблюдалось… Я сказал, палаточные городки? Извините, оговорился. Я видел только несколько палаток – вразброс и далеко друг от друга. Подавляющая масса людей размещалась на голой земле во чистом поле. Изможденные, потерянные от страха солдаты словно тени бродили по беспорядочным лабиринтам из танков, машин и орудий. Это было какое-то дикое скопище одетых в военную форму людей. Грязные, немытые, голодные. То ли нарочно, то ли впопыхах командование многих частей забывало прихватить с собой на выход запас провизии. Многие солдаты находились здесь уже по нескольку суток, и выданный трехдневный сухпай у большинства уже закончился. О горячей пище приходилось только мечтать… И это мы воюем с маленьким народом. Страшно себе представить, что было бы, если бы нам пришлось выступить против блока НАТО…
Но страшно было и без того. Аргун представлял собой вражеский укрепленный район. У чеченских «духов» было все, кроме авиации. Врытые в землю танки, орудия, минометы, о пулеметах и автоматах я уже не говорю. Они сказали о себе сами. Едва мы разместились на хаотично отведенном для нас участке местности, как со стороны Аргуна ударила артиллерия. Помимо снарядов и мин в нашу сторону полетели смертоносные светлячки-трассеры. А ни окопов, ни траншей, о блиндажах и разговора нет. И огневые позиции, разумеется, не оборудованы. А ведь все чеченское «добро» летело на нас. Грохот взрывов, упругие колыхания воздушных волн, свист осколков… Само собой, никто не собирался уподобляться испуганным страусам и зарывать голову в землю. Стреляла наша рота, стреляла стоявшая по соседству танковая рота. Резали слух «Грады» и «Смерчи». Бывали моменты, когда канонада становилась настолько сильной, что становилось светло, как днем.
Увы, но наша артиллерия работала почти вслепую. Не было точных разведданных. Тем более что «чехи» стреляли не только из Аргуна, но и со всех сторон. Боеприпасов расходовалось много, а толку от этого было мало. К счастью, и «чехи» не обладали достаточно высоким мастерством для того, чтобы разнести скопление техники в пух и прах. Но урон от их действий все же ощущался… Казалось, что командование группировки всей своей массой подключилось к этой беспорядочной пальбе – как будто это был какой-то праздничный салют. Никакого руководства, никакого взаимодействия. Кто в лес, кто по дрова. Это был даже не бардак, я стал свидетелем настоящего хаоса…
В конце концов ротный распорядился прекратить бестолковую стрельбу и начать работу по обнаружению огневых точек противника. Благо что для этого мы обладали определенными практическими знаниями и приборами ночного видения. Мы по собственной инициативе добывали драгоценную информацию, но нам самим же приходилось доводить ее до артиллеристов. Пока суд да дело, «чехи» уже сменили позицию, и артиллерия накрыла пустой квадрат…
Канонада стихла только к утру. Только тогда появились вертолеты, но вовсе не для того, чтобы сровнять Аргун с землей. Нет, для того, чтобы забрать раненых и убитых. А их, к моему тихому ужасу, было много – счет шел на десятки, если не на сотни… Не обошлось без потерь и у нас. Четыре «двухсотых» и семь «трехсотых»… Война продолжалась.
За вчерашний день и сегодняшнюю ночь мы измотались так, что едва держались на ногах. Но ротный заставил нас рыть окопы и сооружать блиндаж для защиты от минометных обстрелов. К вечеру мы совершенно валились с ног. Лопаты вываливались из рук, и сложно было предположить, что в них удержатся автоматы. Но поступил приказ – совершить скрытый рейд к окраинам Аргуна с целью выявить огневые точки противника. Есть силы или нет, а идти надо…
К ночи мы вышли на позиции мотострелкового батальона, за которыми начиналась ничейная земля. Здесь чувствовался кое-какой порядок – траншеи в полный рост, блиндажи. Но боевое охранение – ноль. Уже началась канонада, и очумевшие от страха солдатики жались к стенкам окопов. Чеченским боевикам ничего не стоило сейчас свалиться им на голову и перерезать их всех как баранов. Бедняги даже не поняли бы, что произошло. Но, как вскоре выяснилось, чеченцы просто не смогли бы выйти на позиции батальона. Дело в том, что не имевший боевого опыта комбат распорядился заминировать все подступы к своим позициям. Что и было сделано. Ни проходов, ни схемы минных полей… Теперь я понимал, почему в сорок первом немец брал нас голыми руками.
Подобраться к Аргуну было нереально. Но и обратно уходить нельзя – расценят как невыполнение приказа. Пришлось остаться на позициях и отсюда вести разведку. Стреляли по позициям чеченцев и засекали вражеские точки, откуда по нам велся ответный огонь. И так всю ночь…
Я не помнил, как вернулся на базу, если так можно было назвать место нашей дислокации. Недорытые окопы, недостроенные блиндажи. Холод, грязь, слякоть. И последние остатки сухого пайка… Очень хотелось есть, но, честное слово, я бы, не задумываясь, отдал последнюю банку тушенки за возможность поспать хотя бы пару часиков. Но ротный продолжал издеваться над нами и чуть ли не пинками заставил нас закончить оборудование позиций. А ночью снова артналет. Но мы не артиллеристы, а наше стрелковое оружие мало подходило для нанесения серьезного ответного удара. Поэтому ротный разрешил нам не высовываться из блиндажа. Благо, что боевых приказов не было. Казалось, их уже перестали отдавать. Казалось, что там, наверху, решили отдать нас на съедение дудаевским волкам. Кушайте, мол, только, пожалуйста, не подавитесь, а то у нас на подходе очередная партия «пушечного мяса»… Я мог думать о высоком начальстве все, что угодно, но у меня не хватало сил злиться на него. Я очень хотел спать. И заснул, несмотря на обстрел…
Аргун нужно было брать любой ценой. Об этом говорил ротный, об этом догадывался даже я. Ведь мы шли на Грозный, и никак нельзя было оставлять у себя в тылу мощный укрепрайон. Но командованию, как всегда, было виднее. Утром поступил приказ – в составе всей группировки выдвинуться в район Ханкалы. Необходимо было отвоевать у «чехов» этот важнейший для штурма Грозного плацдарм.
Наша колонна первой подошла к Ханкале. Заняли позиции. Подтянулись танки, тяжелая техника. Организовали круговую оборону. Что-то уже начало получаться. Хотя до идеала было еще ой как далеко. Идеал в Российской армии случался только на учениях, и то если инспекторскую комиссию хорошенько напоить. Но «чехи» оказались куда более придирчивыми инспекторами, нежели комиссии из Генштаба. Они ставили оценки, расписываясь за них нашей же кровью…
В ночь на тридцатое декабря наша рота получила очередную задачу. В составе основных сил мы должны были овладеть Ханкалой. Задача для линейного десантно-штурмового подразделения. Но мы-то разведчики… Впрочем, приказы не обсуждают, тем более в той неразберихе, которая предшествовала предстоящему наступлению.
Мы выдвинулись на указанные исходные позиции, приступили к разведке местности. Позади правее нас метрах в пятидесяти от наших позиций окапывался взвод противохимической защиты. Я бы не удивился, если бы узнал, что у чеченцев есть химическое оружие. Но нам никто ничего не объяснял. Химики молча и с остервенением вгрызались в мерзлую землю. Зима, холод на фоне повышенной влажности – врагу не пожелаешь. Но это сущий пустяк по сравнению с угрозой стать жертвой минометно-пулеметного обстрела. Вся местность в этом районе была изрыта проклятыми арыками, по которым к нам в любой момент могли выйти боевики. Обстреляют, отойдут, а потом снова высунутся из другого места. Из пушек БМД их не достанешь. Минометов у нас, к сожалению, не было, разве что подствольные гранатометы, которые в принципе можно было использовать для ведения навесного огня.
Но боевики нас не тревожили. И мы спокойно готовились к бою. Тоже рыли окопы – на случай обстрела. А химики тем временем заняли круговую оборону. Ночь, темно. Только слышно, как саперные лопаты грызут землю да ухает где-то неподалеку миномет. Как тот филин ухает, тоску наводит…
Штурм Ханкалы начался с артподготовки. Одновременно огонь открыло доблестное подразделение химической защиты. Непонятно, что померещилось их командиру, но его подчиненные ударили из автоматов и пулеметов по всем направлениям. В том числе они били и по нашим позициям. Били настолько плотно, что не было никакой возможности поднять голову. Тот, кто знает, что такое автоматный огонь почти в упор, – поймет и меня, и моего командира, который из-за идиотизма соседей не стал поднимать нас в атаку.
Я думал, что сейчас химики поймут, какую глупость они совершают. Но не тут-то было. Огонь лишь усиливался. А докричаться мы до них не могли – перекричать грохот автоматов мы были не в силах. И по рации связаться с ними не могли. Парализована у них была не только система управления и связи, но и мозги командира… Можно было бы забросать этих идиотов гранатами. Но ведь своих же побьем. А мы хоть и не могли подняться в атаку, но потерь среди нас, благодаря мудрости командира, не было. А у них, к счастью, не было гранат… Оставалось уповать только на то, что у придурков закончатся патроны. И они закончились, аж через два часа.
Не только мне хотелось заглянуть в глаза идиота, который устроил эту вакханалию. Первым на позиции химиков ворвался наш командир. Мы за ним. Хотелось бить и добивать недоделанных уродов, но, когда я увидел одного из них, у меня опустились руки и пропала всякая злость. Это был не человек, а какое-то парализованное безумным страхом животное. Ни он, ни его сотоварищи совершенно ничего не понимали. Мы им пытались объяснить, что они стреляли по своим, а они лишь тупо кивали головами. И так же тупо улыбались – от радости, что попали в руки к своим парням, а не к «духам». Разговора с офицером не получилось вовсе – по той простой причине, что его убило еще вчера. Взводом командовал сержант, который, судя по всему, кроме как измываться над молодыми солдатами, в военном деле не смыслил ничего… Я хорошо знал, что такое страх. Самому было страшно до полного обледенения души. Но страх пока что не делал меня идиотом… Глядя в безумные глаза паникеров, я вдруг подумал, что сам пущу себе пулю в висок, если вдруг меня охватит такой вот животный ужас. Я не хотел становиться животным. Я не хотел стрелять в своих…
Штурм Ханкалы закончился днем. Это была первая победа, которую мы одержали. Ценой большой крови. Но это была наша победа. Победа, которой мы не желали. Как не желали приходить на эту чужую для нас землю. Но мы сюда пришли. У нас приказ, и мы должны выполнить его во что бы то ни стало. Такая вот дурацкая логика у русского человека. Верховное командование – дерьмо, но мы обязаны подчиняться ему, чего бы это нам ни стоило.