– Успеем, – неожиданно оживился замначальника контрразведки. – Успеем, Артур Христианович. Страна большая, ехать далеко и долго. Аэропланы пока, слава богу, пассажиров у нас не возят. Возьмем в пути. И японца прихлопнем, и Профессора, и Тредиаковскую эту хорошенько порасспросим.
Артузов встал, затянулся свежей сигаретой:
– Согласен. Страна большая. Хотя господь бог тут, конечно, ни при чем. Раз так, Иван Федорович, возьмите аккуратно. В вещах могут быть – обязательно должны быть! – улики. Документы, фотопленка, расписки – все что угодно. Поэтому предлагаю не торопиться. Они не должны ничего выбросить по дороге. Но они явно нервничают. Когда люди бегут, они всегда нервничают. Не надо их пугать лишне. Если хотели что-то уничтожить, уничтожат пока до Тайнинки не доедут – полчаса хода на поезде, и мы бессильны. Но если что-то везут, необходимо брать теплыми. Брать хорошими специалистами, чтобы не дернулись! Значит, нужна большая станция, где у нас есть опытные, проверенные кадры. И нужно время, чтобы подготовиться. Значит… – Артузов на мгновение задумался, посмотрел на часы. – Решено: брать в Свердловске! Справитесь, Иван Федорович?
– Сделаем, Артур Христианович! Возьмем как положено. Разрешите идти?
– Да, товарищи! Всем работать. Арсений Тимофеевич, вам ждать в Москве, в готовности…
– К чему, Артур Христианович?
– Ко всему, – Артузов впервые за весь разговор улыбнулся, – возможно такое?
– Если правильно все делать, только такое и возможно, – совершенно серьезно ответил франтоватый азиат Марейкис. – Самураи говорят: «Настоящий воин ничего не ждет, поэтому готов ко всему».
– Вот и отлично! Японцы – серьезные противники, но, похоже, мы их знаем лучше, чем они нас. 1904 год в прошлом. Мы от них ничего хорошего не ждем, а потому им нас ничем удивить не удастся.
Марейкис на мгновение задумался, а потом очень серьезно кивнул и вышел из кабинета.
В коридоре его ждал Иван Федорович:
– Арсений, постарайся узнать, что за японец с ними едет. Если будет информация до момента задержания, сам понимаешь, какие преимущества это дает в допросе.
– Есть, постараюсь, – и агент Марейкис, по-военному одернув кургузый щегольской пиджачок, быстро отправился к выходу.
На улице азиатский красавчик повернул было на Большую Лубянку, но вдруг замедлил ход, круто развернулся и через Фуркасовский вышел на Лубянскую площадь. Обойдя фонтан, он спустился вниз к Неглинной, но напротив Большого театра повернул налево и оказался перед зданием гостиницы «Метрополь». Войдя внутрь и уверенно поднявшись на третий этаж, Марейкис нашел нужный номер и позвонил в электрический звонок. Дверь открыл невысокого роста, молодой, но уже с проседью в отросших, прямых и слегка топорщащихся волосах человек с такой же азиатской внешностью, как и у Арсения Тимофеевича, в черных брюках, белоснежной сорочке с бабочкой и в черном жилете. Увидев визитера, импозантный хозяин номера отскочил от двери на шаг назад и почтительно поклонился. Марейкис в ответ тоже поклонился, но чуть менее энергично, не так низко и делая это уже на ходу, решительно ступая в коридор и прикрывая за собой дверь. В движениях его не чувствовалось никакой неловкости.
– Сакамото-сан! Давно не виделись! Большая честь для меня! – затараторил хозяин номера на японском, но человек с внешностью Будды вежливо прервал его, успокоительно помахав ладонью перед носом японца, и ответил на том же языке:
– Нет, нет, Садахиро-сан! Прошу меня извинить, что отвлек вас от важных дел, да еще и явился без предупреждения! И прошу называть меня Чен – так безопаснее. Мы не в Токио, прошу вас не забывать об этом!
– Да, конечно, Чен-сан! Я все понимаю! То, что вы делаете для нашей родины, нельзя измерить никакими наградами! Но я тоже тут стараюсь! Мне никак не удается добиться интервью с этим Сталиным. Русские упрямы и глупы. Упрямы и глупы! Они не понимают, что весь мир развивается по другой модели, а их гордыня заведет страну в пучину, в пропасть, в ад! И все же я придумал, как взять интервью у Сталина! Да, я придумал! Эти русские никогда бы не смогли додуматься до такого! Русские – дураки дураками! – оказавшийся неожиданно легковозбудимой натурой журналист бегал перед Сакамото-Ченом-Марейкисом туда-сюда, едва не сбивая с ломберного столика стопку книг и кучу разложенных газет, удивленно приподнимавших уголки всякий раз, когда ветер, создаваемый пылким репортером, менял направление.
– Русские – это дикая нецивилизованная нация, – продолжал входящий в раж Садахиро. – Уверен, они даже хуже корейцев и китайцев. Те хотя бы азиаты. Этот же дикий народ по злой усмешке судьбы ограничивает развитие великой восточноазиатской сферы сопроцветания, которую строим мы, японцы. Они не понимают наших ценностей, они вообще ничего не понимают! Дикари и идиоты! Азия и Тихий океан должны принадлежать нам – Японии и, пожалуй, Америке. Да, я знаю, что у нас сейчас сложные отношения со Штатами, но я был в Америке. Вы знаете, я работал корреспондентом в Вашингтоне, и я вам скажу: Америка – наш вечный друг. Там сила! А сила должна поддерживать силу! Если Великой Японии удастся… Нет! Когда Великой Японии удастся отодвинуть их за Байкал, вся Азия, весь мир скажут нам спасибо! А Штаты навсегда станут нашим союзником, как только увидят нашу решимость в борьбе с большевиками!
Арсений с едва сдерживаемым удивлением смотрел на седоватого оптимиста и думал: «Боже мой, какой идиот. Какой фантастический идиот. Ведь я уже говорил им… Нет же: “он замечательный специалист, профессионал. Работал в Америке, ненавидит русских. Что еще надо?”» И это – корреспондент одной из крупнейших газет, агент, отвечающий за связь и координацию резидентур…
– Вы что-то говорили по поводу интервью со Сталиным.
– Да! Я сделаю все очень просто, так что они даже не поймут, как это получилось! Мне удалось узнать, что Сталин часто ходит в Большой театр и в Малый театр. О, я понимаю Сталина! – и Садахиро захихикал, потирая маленькие нежные ладошки. – Я завтра же начну вести наблюдение прямо отсюда, из «Метрополя»! Русские балерины молоды и красивы. У них такие длинные и прямые ноги, что, пожалуй, и в Токио с трудом можно найти таких красоток. Не говоря уж о нашем Гифу. К тому же известно, что все русские женщины – проститутки. Русские сами их так и называют: «бабы». Это неприличное слово, мне говорили. А в, как это… в филиале Художественного театра он смотрит спектакль «Дни Турбиных». Ему нравится, что в конце даже царские офицеры – настоящие самураи – переходят на сторону большевиков! Есть слово, я записал… Вот! «Золотопогонники»! Тоже ругательное. Сталин тщеславен. Он получает удовольствие от сцен унижения этих «золотопогонников» и любит баб. «Дни Турбиных» помогают ему восстанавливать гармонию. Это для него как медитация, я понимаю, – Садахиро подскочил к окну, отдернув портьеру, – я уже попросил у нашего военного атташе бинокль. Он мне, правда, ничего не ответил, но я уверен – даст! За филиалом Художественного театра трудно следить, он далеко – и там слишком узкие улицы – почти как в Токио. Но ничего, когда я создам график посещения театров Сталиным, полковник Кавато сам увидит, что только я смогу справиться с этой задачей!
– Как же вы собираетесь использовать этот график? – с тревогой спросил Чен, слушая трескотню Садахиро, подходя к окну и как бы случайно задвигая портьеру обратно.
– Когда мне станет понятна логика походов Сталина в театр, я спрячусь под деревом в сквере перед Большим театром или за углом дома перед филиалом Художественного театра, и, как только Сталин будет проходить мимо, выпрыгну к нему и прямо на улице возьму у него интервью!
– Вот что, Садахиро-сан, боюсь, эту операцию придется отложить, – Марейкис-Сакамото сел в кресло. – Да. Нельзя рассматривать интервью со Сталиным как действия одного журналиста, пусть даже и самой авторитетной газеты Японии. Отношения с Советским Союзом слишком сложные, чтобы можно было одному человеку взять всю ответственность на себя.
– Но у меня все вопросы согласованы с Токио!
– Зато у вас не согласованы ответы! Не говоря уж о способе, которым вы собираетесь эти ответы получить. Садахиро-сан, я очень прошу вас повременить с этим и еще раз проконсультироваться на эту тему с послом Хирота… Прошу вас! Речь идет о международных отношениях. Сейчас настали такие времена, что даже малейшая ошибка может стоить десятков тысяч жизней японских солдат.
Когда через полчаса Чен выходил из «Метрополя», его белоснежная сорочка под серым костюмом была насквозь мокра от пота. Он держался изо всех сил, стараясь если не улыбаться – улыбка выдала бы в нем иностранца на московской улице, – то хотя бы не выглядеть настолько потрясенным, каковым он был на самом деле. Только в мозгу его перемешивались ругательства на разных языках, которыми он награждал не в меру активного и бестолкового репортера. И все же план действий сложился быстро.
Подойдя к будке телефона-автомата, Чен вытащил из кармана элегантный кошелечек для мелочи, нашел монетку и, когда подошла его очередь, первым делом принялся помогать журналисту Садахиро – спасать его из ямы, которую тот сам себе уже почти вырыл:
– Это мебельный магазин? Мне нужно зеркало для трельяжа. У вас есть? Как – посольство Японии? Извините, я ошибся номером!
У большого мебельного магазина на Садовой и японского посольства действительно были очень схожи телефонные номера – Чен сам тщательно это проверил. «Зеркалом» по системе условных кодов, разработанных им вместе с японскими разведчиками, называлась проверка действий, могущих произойти в ближайшее время с кем-то из агентов разведки, которых в Москве было совсем немного, – предметов скупого советского гарнитура пока хватало на то, чтобы дать клички всем. Журналист Садахиро – самовлюбленный, напыщенный болван – был сразу прозван «Трильяжем». Теперь, получив звонок от Чена, в посольстве примут меры к тому, чтобы выяснить, чем занимается сейчас репортер и что планирует делать в ближайшее время. А значит, идиотского нападения на Сталина с блокнотом и карандашом не будет – за это можно уже не беспокоиться. Плохо другое: в разговоре с Садахиро с трудом, но все же удалось выяснить, что никто из известных ему японцев, а он, в силу своего положения знал в Москве практически всех, ни во Владивосток, ни вообще куда-либо выезжать не собирался. А значит, имя японца, сопровождавшего Профессора и Тредиаковскую, остается неизвестным. Агент наружки сообщил, что тот не был похож на дипломата. Тем более, фотокарточки всех сотрудников японского посольства в ОГПУ конечно же были. Однако опознать сопровождающего по ним не удалось. Кто же он, кто?!
Информацию, полученную от Садахиро, но уже почти не соблюдая никаких правил конспираций, открытым текстом, по телефону Чен-Сакамото сообщил начальнику контрразведки ОГПУ и в ответ уловил от него нотки разочарования: «Отдыхайте, товарищ Марейкис. Завтра поговорим». Ясно: шеф надеется больше не на данные, полученные от японцев, а на результаты взятия и допроса в Свердловске. Арсений поднял глаза и посмотрел на солнце, садящееся куда-то за Храм Христа Спасителя, вздохнул и уже не торопясь отправился домой, на Тургеневку – впервые после бессонной ночи нестерпимо захотелось спать.
Железнодорожный вокзал в Свердловске сутки с небольшим спустя
– Сначала берем гражданина японца, – инструктировал группу чекистов пожилой оперативник в форме начальника райотдела ОГПУ. Едет он к нам в восьмом вагоне, третье купе. Имя неизвестно. С япошкой быть предельно аккуратными! Рожков, представишься, покажешь удостоверение. Остальным – предельное внимание на объект! Может быть вооружен! По всей вероятности, опытный разведчик. Попутчики – трое неизвестных нам краснофлотцев – едут во Владивосток. Их вежливо прижать, и японца из купе вынуть. Николенко, ты заберешь вещи, и чтоб ничего не забыть!
– Есть! – отозвался маленький и лопоухий Николенко.
– Группа Иванова в это же время быстро и без шума достает из четвертого купе третьего вагона гражданку Тредиаковскую Людмилу Францевну, вот ее фото, и гражданина Макина Петра Николаевича. Вот его карточка. Вывести по отдельности и сразу в машины. Грабин, камеры готовы?
– Так точно!
– Значит, как привезем, каждого в отдельную камеру. Дальше пусть следователи занимаются. Наша задача – доскональный обыск личный и проверка всех вещей. Обо всем мало-мальски подозрительном докладывать мне. Не говоря уж о прочем. Вопросы есть?
– Попутчики Макина и этой… Третьяковской?
– Тредиаковской. Попутчики выходят здесь. Линейная милиция задержит их на вокзале до результатов обыска, но это без нас. Наша задача – граждане шпионы и диверсанты. Пошли, вон дымит уже на подходе!
Две группы захвата потрусили к приближающемуся поезду, прикидывая, где именно остановятся третий и восьмой вагоны. Начальник отдела помедлил, принимая решения, а потом двинулся за теми, кто собрался брать японца. И, как выяснилось, не зря. Когда он вошел в купе, никаких краснофлотцев там не было – заметно поддатые, они попались на встречу, разминая папироски в пальцах и обдавая удушливым запахом пота и перегаром. Но и японца в купе не оказалось тоже. Растерянный командир группы успел только посмотреть вслед начальнику, который уже протискивался вместе с выходящими обратно, на платформу, к проводнице.
– В третьем купе, японец, от Москвы – где он? Быстро!
– В Вятке… – затряслась женщина, с ужасом глядя на деревянную коробку маузера на боку у чекиста.
– Что в Вятке? Сошел? Пересел? Что?!
– Пе… пе… перешел!
– Куда? Быстрее! Куда, я спрашиваю!
– Туда, – махнула проводница в сторону паровоза и заревела. Начальник отдела бегом, расталкивая курящих и закупающих пиво с воблой и баранками пассажиров, рванулся к началу состава. За ним поспешила группа захвата.
Из третьего вагона выводили бледную, испуганную Тредиаковскую и японца – невысокого человечка с плоским, как сковорода, лицом, со сломанным и без того небольшим носом, бритого наголо. Одет японец был в шаровары с короткими сапогами и рубашку, подпоясанную кавказским ремешком, – ни дать, ни взять сотрудник какого-нибудь московского треста. Начальник отдела, успокоившись, проследил за тем, как их посадили в машины, мельком оглядел изъятый багаж. Удовлетворенно кивнул – грузите, спросил документы задержанных. Достал паспорт Тредиаковской, также мельком глянул в него, перебрал пальцами профсоюзную книжку, пачку каких-то квитанций, членское удостоверение общества «Осоавиахим», взял второй паспорт, раскрыл. «Гражданин Союза ССР Чжоу Юнь Фат. Место рождения: город Харбин»… Китаец? Не японец, а китаец? Москва ориентировала на японца. Перепутали? Да кто их этих, косорылых, разберет! Главное – взяли. Молодцы. Вот только где Макин?
Москва, Лубянка, ночь после задержания в Свердловске
– Кто-нибудь мне может объяснить, где Профессор и что вообще происходит? – заместитель начальника контрразведки пытался сдерживаться из последних сил, но уже не очень получалось. Перед ним сидели Марейкис и следователь Юдин. С торца стола притулился командир группы наружного наблюдения Миронов.
– Простите, результаты обыска и досмотра личных вещей есть? – спокойно вопросом на вопрос ответил Марейкис.
– Есть. Все чисто.
– А что за китаец?
– Устанавливаем, – начальник, единственный из всех присутствовавших обладавший полной информацией по делу, вынужден был не столько спрашивать, сколько докладывал сам, ожидая мнения чекистов, вовлеченных в дело Профессора. – Говорит, что повар Макина с харбинских времен, с середины двадцатых. Там у многих были китайские повара. Приехал вместе с ним во Владивосток, получил гражданство. Переехал в Москву, а тут Макин его уволил. Внезапно, прошу заметить. Хотел открыть свой ресторан, да прогорел. Решил вернуться во Владивосток. Билеты брал заранее – на себя и на компаньона. Тот в последний момент отказался. Китаец пришел попрощаться с Макиным. Вроде как старый хозяин, поблагодарить… А тут эта Тредиаковская. У них ночью снова ссора была с женой Макина, и она решилась уехать. Профессор повез их на вокзал провожать, да то ли взревновал, то ли никак расстаться не мог с любовницей своей, но купил еще один билет и поехал с ними.
– Эрнестина Жоффруа знает что-то о местонахождении мужа? – подал голос следователь Юдин.
– Нет, беседа с ней проведена, пост наблюдения оставлен, телефон слушаем, – четко доложил Миронов.
– А когда сошел Макин? – продолжил Юдин.
– Видимо, в Вятке. Китаец этот несколько раз ходил в третий вагон, а потом они поменялись.
– Значит, если он вернулся в Москву, а не пересел на другой поезд куда-то на восток, он должен быть дома?
– Сразу бы доложили, Василий Иванович, обижаете! – заерзал на стуле Миронов.
– Вас обидишь… Квартиру китайца проверяли?
– Комнату. Живет через улицу от Профессора, там же, в Марьиной Роще. Снимает комнату в общежитии. Там этих китайцев – видимо-невидимо. И на рожу все одинаковые. Пытались проверить вещи – не оставил ли чего. Говорят, нет, все взял с собой. Но койку при этом никто не занимает.
– Вот как? Любопытно! – впервые заметно оживился Марейкис. – Вещей нет. Но место никому не уступают? Для разорившегося ресторатора держат? Василий Иванович, Иван Федорович, мне кажется, надо посылать людей на квартиру Макина. Я его давно знаю. Он способен на резкие поступки, но он слабый человек, не одиночка. Не сможет жить без поддержки. Тредиаковская уехала. Китаец, который нам совсем непонятен, тоже. Жена спокойно ждет дома. Вещей не брал. Что-то тут не так, товарищи! Не думаю, что он двинется куда-то на восток. Если, конечно, все это не спектакль, талантливо разыгранный для нас японской разведкой с целью увести Профессора из-под нашей опеки!
«И не дать возможности реализовать операцию «Меморандум», – хотел договорить Чен, но вовремя вспомнил, что Миронов не был допущен по своему служебному положению к особо секретному «Меморандуму», и осекся.
– Все указывает как раз на это, – заметил начальник контрразведки.
– В целом да, но меня сильно смущает этот китаец. По моим данным, никто из сотрудников японской разведки из Москвы в эти дни не выезжал. Тем более, законным путем – заявок в Наркоминдел на выезд из Москвы не было. Словесный портрет, переданный свердловскими товарищами, мне совершенно не знаком. Я такого человека не знаю. Паспорт у него настоящий. Жил он среди китайцев, а значит – носитель языка. Давно внедренный и хорошо законспирированный агент японцев? Слишком большой риск. Сейчас не девятьсот четвертый год. Да и китайцев в Москве не так много, как их было при царе на Дальнем Востоке. Они все друг друга знают. И так глупо попасться? Нет, вряд ли это агент. А уж если он действительно китаец, то японцы тут точно ни при чем. Они друг друга ненавидят, как… японцы и корейцы.
– А кто вам сказал, что он попался? – ответил Юдин. – У нас к нему ничего нет, кроме того, что он совершенно законным способом ехал во Владивосток по законно купленному в кассе билету. Завтра отпустим, и поедет дальше.
– И в вещах ничего такого? Есть список?
– Пожалуйста. – Юдин придвинул Чену несколько листков исписанной бумаги.
– Так, – несколько минут Марейкис внимательно изучал протокол обыска. Остальные курили.
– Смотрите: серебряный набор для бритья. Этот гражданин Чжоу, судя по словесному портрету, лыс и безбород. Бреется наголо? Тогда логично – вот есть у него бритвенный набор «Жиллет» с лезвиями в кожаном футляре. Но не слишком ли хорош для бывшего повара, а ныне безработного? В кожаном футляре… Иван Федорович, а второе дно, вторые подкладки в вещах проверяли?
– Естественно. Ты же знаешь, ребята не впервые работают с такими «гастролерами».
– Пусть посмотрят еще раз, а? Иван Федорович! Последняя надежда наша! И вот этот футляр недешевый пусть особо проверят, прошу вас! Приметная, должно быть, вещица – странно для безработного китайского повара из общежития.
Замначальника контрразведки снял трубку и через минуту уже разговаривал с начальником отдела, руководившим задержанием «гастролеров». Еще некоторое время все сидели молча. Чен и вовсе прикрыл глаза и снова стал похож на Будду, только молодого и очень красивого. Спит не спит, и не поймешь даже. Иван Федорович держал трубку около уха, но молчал. Вдруг он побагровел, стукнул кулаком по столу и взревел:
– Вы что там охренели в своих лесах?! Вы обыск не в состоянии сделать?! Что не подумали? О чем вы не подумали?! Это я о вас не подумаю, когда докладывать наверх стану! Задержанным оформить арест и немедленно, слышишь меня, немедленно в Москву под самым строгим конвоем! И если твои бойцы опять чего-то недоглядят, пеняй на себя! Всё!
Бросив трубку, начальник контрразведки обвел всех тяжелым взглядом, но, так ничего и не сказав, снова взялся за телефон:
– Начальника транспортного отдела! Марк Исаакович, позавчера пассажирским поездом номер 28 в направлении Владивостока почтовым грузом был отправлен черный кожаный чемодан весом около 20 килограммов. Квитанция выписана на некоего Чжоу Юнь Фата. Да, китаец, да. Пассажирский ведь медленно тащится? Ну, что значит – относительно? Мне надо, чтобы медленно! Мне позарез нужно, чтобы этот чемодан сняли на ближайшей станции, проверили на взрывчатку или что там еще может быть, составили акт и срочно, курьерским сюда, в Москву, мне! Сделаешь? Где? В Ачинске? Через час? Снимай, снимай, Марк Исаакович! Спасибо, дорогой. Жду звонка. Спасибо.
Иван Федорович откинулся в кресле и посмотрел на Марейкиса:
– Квитанция на еще один чемодан была спрятана в подкладку футляра от бритвы.
– Надо ехать домой к Профессору. Китаец ненастоящий, японский шпион, Макин может оказаться настоящим. С чемоданом завтра разберемся. Наверняка шпионская корреспонденция. Надежда есть, – уверенно ответил Чен, а следователь Юдин согласно кивнул: – Шанс есть. Надо ехать. Возьмем пару человек и будем ждать Профессора.