Второй раз менее чем за год я с набитыми чемоданами стояла на пороге дома моей матери – с той разницей, что на этот раз я пришла не одна, а с непокорным подростком. Я почти ждала этой минуты, хотя бы потому, что теперь у меня будет союзник в войне против угрюмой враждебности, которую я испытывала на своей шкуре почти каждый час. Я знала: это в основном потому, что вещи в комнате Нолы отказывались знать свое место, она же считала, что это все мои происки. Не знаю почему, но мне было легче принять вину, чем сказать ей правду.
Нола, разинув рот, посмотрела на квадратный кирпичный георгианский дом с двухъярусным портиком. Несмотря на позднюю весну, сад поражал калейдоскопом красок и ароматов, а новая решетчатая беседка – подарок моего отца – была сплошь в бутонах вьющейся розы. Моя мать выросла в этом доме, а я первые шесть лет жизни навещала здесь мою бабушку. Наверно, именно поэтому я сама никогда не замечала его величия и не задумывалась о том, каким чопорным он может показаться постороннему человеку, не знавшему его домашнего тепла и любви. Или его призраков.
– Ни фига себе! Вот это да! – воскликнула Нола.
Я сердито посмотрела на нее, вспомнив то, что однажды сказала мне мать, когда я была еще достаточно юной, чтобы прислушиваться к мнению взрослых. Тогда я повторила слова, сказанные моим отцом, когда он решил, что я не слышу. Я до сих пор ощущала вкус мыла «Дайал» на моем языке.
– Нецензурная лексика не для женщин, – тихо сказала я. – И если моя мать услышит от тебя что-то в этом роде, она заставит тебя вымыть рот с мылом.
Нола вытаращила глаза, как мне показалось, испуганно, поэтому я воспользовался возможностью и добавила:
– И я не стану ей мешать.
Нола отпрянула от меня, из чего я сделала вывод, что мои слова произвели впечатление. С другой стороны, я была в ужасе, оттого что уподобилась собственной матери, так что эта небольшая победа особой радости мне не принесла. При звуке приближающихся шагов мы обе повернулись к двери.
– Мелли, Нола! – певуче произнесла моя мать, распахивая дверь и впуская нас в фойе дома на Легар-стрит. Она по очереди обняла каждую из нас, окутав шелестом шелка и облаком духом «Шанель № 5». Когда-то я ненавидела этот парфюм – он всегда напоминал мне мать, бросившую меня, когда мне было всего шесть лет. Но теперь он постепенно начал мне нравиться, наряду с моим растущим интересом к опере и обменом обувью. Эти новые отношения «мать – дочь» были похожи на переезд в другую часть света, где никто не говорит на вашем языке. Добавьте в этот микс Нолу, и все станет гораздо пикантнее.
– Привет, мам. Еще раз спасибо за то, что позволила нам пожить у тебя.
– Не говори глупости, Мелли. Ты моя дочь, поэтому считай мой дом своим. И ты тоже, Нола. Я даже заказала ключи для вас обеих, чтобы вы могли приходить и уходить, когда вам вздумается. Миссис Хулихан уже устроилась на кухне с Генералом Ли, так что все будет как дома.
– Что?! Эта псина тоже здесь? – простонала Нола.
Еще недавно я бы с ней согласилась. Переезжая вместе с моим отцом с одной военной базы на другую, я не могла даже заикнуться, чтобы нам завести домашнее животное, даже если бы очень захотела. Но потом я унаследовала от покойного мистера Вандерхорста Генерала Ли и с тех пор стала владелицей домашнего питомца, если меня можно так назвать. Скорее я была для него компаньоном, делящим с ним мягкую кровать, источником еды и угощений и теплых коленей. Не желая демонстрировать слабость, я подумала, что неплохо научилась прятать свою растущую привязанность к этому милому существу.
Я хмуро посмотрела на Нолу – что в последнее время делала постоянно – и решила, что, если не следить за собой, этак недолго заработать морщины.
– Если ты скажешь хотя бы еще одну гадость о моей собаке, ты мигом вернешься к отцу. – Подняв мои чемоданы, я решительно направилась к лестнице. – Я предполагаю, мне отведена моя старая комната?
Воцарилось короткое молчание. Нола и моя мать смотрели друг друга. Наконец мои последние слова дошли до матери.
– Да, дорогая, – ответила она. – А комната Нолы напротив твоей. К счастью, ванная комната отреставрирована, но боюсь, что за спальню еще не брались. Я была слишком занята остальной частью дома и не ожидала, что у меня так скоро появится гостья. – Разговаривая с Нолой, она зашагала к лестнице. – Полковник Миддлтон будет здесь с минуты на минуту и занесет остальные вещи. А ты пока, если хочешь, возьми лишь рюкзак и гитару.
Я тем временем сгибалась под тяжестью моих собственных чемоданов. Интересно, почему она не сказала об этом мне?
Между тем она продолжала говорить с Нолой:
– Матрас новый и простыни чистые, так что тебе наверняка понравится.
– Главное, чтобы там нашлось место для моего кукольного домика, – ответила Нола.
Я повернулась и посмотрела на мать. Джек и Чэд должны были привезти кукольный домик чуть позже, и я надеялась, что к тому времени, когда он прибудет, мы с матерью сумеем убедить Нолу поставить его где-нибудь еще, но не в ее комнате.
Я, пошатываясь, вошла в свою спальню и, бросив чемоданы, присоединилась к Ноле и матери. Как и все остальные комнаты в доме, спальня Нолы была большой и просторной, с высокими окнами и потолком, лепными карнизами и медальонами. А вот в том, что касалось дизайна ее интерьера, этой комнате не хватало утонченного вкуса моей матери и Амелии. К сожалению, предыдущие владельцы дома – миллионеры из Техаса, торговавшие металлоломом, – оставили повсюду свой отпечаток. Мне постоянно вспоминалась строчка из Макбета о том, что нужен весь океан Нептуна, чтобы отмыть все чисто-начисто. Разглядывая цветовую гамму комнаты, лично я сомневалась, что всего океана будет достаточно.
Все четыре стены от пола до потолка были оклеены черными фольгированными обоями с нарисованными вручную гигантскими оранжевыми ромашками – явные потуги воссоздать альтернативную реальность наркотического улёта. Красивый паркетный пол закрывал розоватый велюровый ковер, но не настолько, чтобы полностью замаскировать наклейки с фиолетовыми точками, наугад разбросанные по деревянным доскам, напоминая рвоту леопарда того же цвета. С каждого окна свисали длинные нити миниатюрных помпонов совершенно немыслимых цветов, этакие шторы космической эры. При виде всего этого у меня свело живот.
– Круто! – воскликнула Нола, ставя в угол гитару и рюкзак. Из раскрытой молнии виднелась мордочка плюшевого мишки. Мне тотчас стало жаль его глаза – у них не было век, чтобы скрыть этот кошмар. – А вы говорили, что здесь еще не было ремонта!
– Э-э-э… не совсем, – пролепетала моя мать. – Это постарались предыдущие владельцы.
– Супер! Вам повезло. Не вижу смысла тут что-то менять.
Мы с матерью снова переглянулись. Я была готова поклясться, что ее испуганное лицо – копия моего.
– Нам приятно, что тебе нравится, – выдавила я из себя.
Подойдя в дальний конец комнаты, мать распахнула дверь.
– У тебя тут собственная ванная комната.
Сунув голову в недавно отреставрированную ванную, Нола окинула взглядом со вкусом подобранные нейтральные оттенки, черно-белый мрамор, неброский узор на стенах.
– Эх, жаль, что они заодно не сделали ремонт и здесь.
Я стояла посреди комнаты рядом с большой кроватью, которую моя мать накрыла простым белым покрывалом, которое она нашла на чердаке. Я смотрела на ее белое пространство, как пассажир автомобиля порой смотрит на неподвижный горизонт, чтобы побороть тошноту. В комнате были только кровать, туалетный столик, комод и низкая тумбочка, на которую моя мать планировала поставить небольшой телевизор с плоским экраном. Мебель была взята с чердака, привезена из моего дома и антикварного магазина Тренхольмов. Глядя на нее, я подумала, что мы зря не впихнули сюда больше вещей. Потому что сейчас в любой из четырех углов комнаты можно было запросто поставить большой кукольный домик.
– Мне нравится, что здесь так просторно, мама. Много воздуха, свободного места. Я бы не стала больше ничего добавлять.
Я с надеждой улыбнулась Ноле, когда та вышла из ванной.
– Только кукольный домик, – сказала она, топая по комнате в армейских берцах. Лично я не назвала бы их обязательным модным аксессуаром к полосатым легинсам и короткой юбке с оборками, тем более для выхода в таком виде на публику. – Он встанет здесь идеально, – сказала она, указывая угол слева от изголовья. – Ты согласна, Мелли?
В этот момент я судорожно пыталась придумать причину, почему кукольному домику здесь не место, и потому никак не отреагировала на это жуткое имя.
– Вообще-то, Нола, – сказала моя мать, – мы подумали, что пустая комната в конце коридора будет для него идеальным местом. Там его можно поставить не у стенки, а посередине комнаты, чтобы он был виден со всех сторон. Я даже могу найти большой стол и поставить его так, чтобы он был более или менее на уровне глаз. Как ты думаешь?
Нола упрямо вскинула подбородок, чем напомнила мне ее отца, когда тот что-то вбивал себе в голову. И я поняла: у нас не больше надежды переубедить ее, чем попытаться уломать архитектурный совет разрешить мне покрасить мой дом на Трэдд-стрит в фиолетовый цвет.
– А по-моему, он отлично встанет в этом углу. – Она подошла к кровати, встала на маленькую скамеечку рядом с ней и плюхнулась на покрывало. – Может, у вас тут найдется другое покрывало, поярче, в стиле этой комнаты. Если, конечно, это не слишком дорого.
Я попыталась придумать тактичный способ сказать ей, что если ей хочется найти что-то в стиле этой комнаты, то для этого ей придется нырнуть в мусорный бак за благотворительным магазином «Гудвилл», куда бросали те вещи, которые невозможно продать. Как будто прочитав мои мысли, мать строго посмотрела на меня – мол, лучше молчи. И я промолчала.
Тем более что в дверь позвонили.
– Должно быть, это твоя бабушка, – сказала мать, обращаясь к Ноле. – Мы оставим тебя здесь. Можешь привести себя в порядок, потому что скоро мы поедем на ланч. Мы должны быть в кафе «Алуэтт» ровно в двенадцать, так что в твоем распоряжении примерно полчаса.
Нола насупила брови:
– Мы что, снова куда-то едем?
– Мы хотели, чтобы ты познакомилась с Олстон Равенель и ее матерью Сесили. Они твои родственницы, хотя и дальние, со стороны твоей бабушки.
Мать взялась подробно излагать генеалогическое древо Нолы, как то обычно делают все чарльстонцы, пока взгляд Нолы не остекленел.
Заметив это, мать прервала свой урок генеалогии.
– В любом случае, вы с Олстон одного возраста. Обе осенью пойдете в восьмой класс. Олстон уже записалась в Эшли-Холл, alma mater твоей бабушки – и моей тоже, – и мы подумали, что до твоего вступительного собеседования неплохо бы узнать об этой школе побольше.
– Вступительного собеседования?
В голосе Нолы промелькнула паника. Я машинально шагнула к ней. В юности со мной бывало то же самое всякий раз, когда отец объявлял мне, что его переводят на другую военную базу.
– Разве Амелия тебе еще не сказала?
– Вроде бы да, – Нола пожала плечами и тихо добавила: – Мне казалось, что меня к тому времени здесь не будет.
Я напряглась:
– И где, по-твоему, ты можешь быть?
Она снова пожала плечами, избегая смотреть мне в глаза.
– Где угодно, только не здесь.
Я видела, как моя мать открыла было рот, но лишь покачала головой.
– Что заставило тебя передумать? – спросила я, вновь поворачиваясь к Ноле.
– Миссис Хулихан делает хорошие гамбургеры с тофу, – пробормотала Нола, глядя в пол.
Я прикусила изнутри щеку.
– Ловлю тебя на слове. – Я поймала себя на том, что так крепко стиснула руки, что ногти впились в мякоть ладоней. А все потому, что я судорожно пыталась найти правильные слова, которые бы сказали ей, что я все понимаю, и при этом не звучали бы слишком эмоционально. К этому моменту я уже знала: не в привычках Нолы руководствоваться эмоциями при принятии любого решения. Меня постоянно грызла мысль о том, что она пережила за свои тринадцать лет, чтобы стать такой. По крайней мере, у меня в качестве оправдания имелись тридцать три года, прожитые без матери.
Я помню, как смотрела музыкальную передачу на MTV, когда пришел мастер, чтобы установить видеомагнитофон. Это был живой концерт, где дети, подняв руки, бросались в толпу, полагая, что кто-нибудь непременно их поймает. Я смотрела на них, затаив дыхание, едва ли не кожей ощущая опасность и одновременно чувствуя себя всеми брошенной, зная, что мне никогда не испытать такой уверенности, тем более в подростковом возрасте.
– Наверно, ты чувствуешь себя так, будто ты прыгаешь в толпу на концерте Slipshod, не зная точно, где приземлишься или кто тебя поймает, – со вздохом сказала я.
Она подняла на меня глаза. Взгляд ее оставался хмурым, но в нем вновь промелькнул огонек, и я поняла, что попала в цель.
– Группа называется Slipknot, Мелли. Но все равно попытка зачтена.
– Пойдем, – моя мать взяла меня за локоть. – Нехорошо заставлять Амелию ждать. Спускайся, когда будешь готова, Нола.
Двадцать минут спустя в гостиной мы втроем дружно повернули головы, услышав на лестнице топот ног, а потом с одинаково вытянутыми лицами уставились на Нолу, которая предстала перед нами в том же прикиде, что и раньше, – то есть в армейских берцах и юбке с оборками.
Амелия быстро встала и обняла ее.
– У тебя есть чувство стиля, моя дорогая, причем такое, какое может оценить даже твоя старая бабушка. – С этими словами она повернулась к нам. Они стояли рядом – пожилая элегантная дама в трикотажном костюме от «Сент-Джона» и лодочках от «Феррагамо» и красивая девочка-подросток, одетая как будто с помойки. Меня так и подмывало подпрыгнуть и стукнуться с Амелией ладонями за то, что та нашла правильные слова.
Мы с матерью встали и взяли наши сумочки. Я открыла входную дверь, выпуская нас всех на улицу.
– Надеюсь, в этом дурацком кафе будет еда, которую я могу съесть, – сказала Нола.
Амелия даже бровью не повела.
– «Алуэтт» славится своим органическим и веганским меню. Почему, по-твоему, я его выбрала?
Еще один балл тебе, Амелия, подумала я, закрывая за собой дверь, а вслух сказала:
– Надеюсь, что у них будет еда для всех нас.
Моя мать посмотрела на меня так, словно напомнила мне про хорошие манеры. В ответ я лишь закатила глаза, бросила в сумочку ключи и последовала за ними к машине Амелии.
Я села с Нолой на заднее сиденье «Линкольна», Амелия и моя мать – впереди. До этого мне ни разу не доводилось ездить в машине с Амелией Тренхольм. Вскоре мне стало понятно, откуда у Джека эта привычка летать на бешеных скоростях по узким, запруженным туристами улицам. Я левой рукой судорожно вцепилась в ручку двери, а правой уперлась в подголовник водительского сиденья перед собой.
Нола смотрела в окно, очевидно, забыв обо всем, кроме собственных мыслей. Моя мать, похоже, ничего не замечала. Они с Амелией продолжали болтать, как будто гонки в духе «Формулы-1» по улицам Чарльстона были для них обеих обычным делом. Радиостанция, передававшая старые шлягеры, была установлена на самую низкую громкость. Мне показалось, будто я узнала песню, звучавшую в тот момент, но слышно было плохо, и утверждать наверняка я не могла. В надежде, что музыка отвлечет меня от мыслей о том, что я, похоже, лечу навстречу верной смерти в автомобиле, за рулем которого сидит женщина, за которой я никогда раньше не замечала суицидальных склонностей, я похлопала мать по плечу:
– Можешь сделать чуть громче, пожалуйста?
Не прерывая их с Амелией разговора, мать дотянулась до ручки радиоприемника и увеличила громкость. Узнав знакомые аккорды «аббовской» песни The Winner Takes It All, я блаженно откинулась на кремовую кожаную обивку и, закрыв глаза, принялась мурлыкать себе под нос строчки про убитого горем любовника, который отчаянно выпытывает у бывшей подружки, целует ли новый любовник ее так, как когда-то целовала его она. Внезапно поймав себя на том, что я слишком громко распелась, я открыла глаза и обнаружила, что Нола пристально смотрит на меня такими же, как у Джека, голубыми глазами.
– Ты знаешь, кто поет эту песню? – спросила она.
– Конечно. Это «АББА», – самодовольно ответила я.
– Круто. Продолжай в том же духе. – Она откинулась на спинку сиденья и сделала вид, что сует в рот пальцы. – Мало того что мне пришлось слушать эту твою гребаную «АББУ», так теперь и тебя. – Она наклонилась вперед и похлопала Амелию по плечу: – Можете переключить на другую станцию, пожалуйста? Кажется, меня тошнит.
Не прерывая разговора, Амелия переключила канал на альтернативную рок-станцию, где исполнялся недавний хит новой и перспективной звезды Джимми Гордона. Его манера исполнения была скорее похожа на блюз, чем на рок, но его голос источал мед, и на него было довольно приятно смотреть. Песня «Я только начинаю» была печальной и мелодичной. Она легко могла получить эфирное время на большинстве традиционных радиостанций.
Я повернулась к Ноле, чтобы спросить, что она думает об этой песне, но запнулась в середине предложения. Она была бледней, чем обычно, а ее пальцы, словно когти, впились в ее ноги через полосатые легинсы.
– Тебе плохо? – испуганно спросила я. Вдруг она сказала правду про то, что ее тошнит?
– Смените радиостанцию, – сдавленно прошептала она, однако достаточно громко, чтобы обе женщины на переднем сиденье ее услышали. Моя мать повернула голову, чтобы спросить, в чем дело, но, увидев лицо Нолы, протянула руку и нажала кнопку.
– Что не так? – спросила она.
Нола откинулась на спинку сиденья. Ее лицо было каменным.
– Ненавижу эту песню. Ненавижу Джимми Гордона.
– А по-моему, он не так уж и плох. Лично мне он нравится… – начала было я.
– Я видела его, – решительно оборвала меня Нола. – И мне он не нравится.
Ледяной тон ее голоса, должно быть, привлек внимание Амелии.
– Кто такой Джимми Гордон? – спросила она, глядя на нас в зеркало заднего вида. Нола посмотрела в окно. Ее плечи изогнулись идеальной буквой «С», давая понять, что разговор окончен.
– Очевидно, он не входит в число любимых звезд Нолы, – сказала я. – Может, обойдемся без радио? В любом случае, мы почти приехали.
Хмуро посмотрев на меня, мать без лишних вопросов выключила радио. Интересно, подумала я, была бы она так же чутка и со мной в этом возрасте? Или, чтобы преодолеть пропасть между матерью и дочерью, были нужны долгие годы, когда ее не было в моей жизни? Если у меня когда-нибудь будут дети – что весьма сомнительно, учитывая, что мне тридцать девять лет, а я все еще не замужем, – я решила, что, когда им стукнет десять, я подброшу их ей на порог и заберу снова, когда им будет двадцать.
Амелия нашла парковку в подземном гараже на Митинг-стрит, после чего мы прошли пару кварталов до Рейд-стрит к кафе «Алуэтт». В его кораллового цвета стенах царила непринужденная и очень приятная атмосфера. Здесь были старинная барная стойка и квадратный проход позади нее, который вел прямо в кухню, где несколько поваров усердно готовили обеденные блюда. Над проходом висела черная доска, на которой мелом были написаны специальные предложения дня, а также слова «Холистическая еда для души» и «Мы рады веганам». Несмотря на это предупреждение, список специальных блюд включал свежие местные жареные креветки. Добавьте к этому щекочущие нос ароматы готовящейся пищи, и станет понятно, почему у меня тотчас же потекли слюнки. На барной стойке стояли три большие стеклянные емкости, наполненные чем-то похожим на печенье с шоколадной крошкой. Органическое или нет, оно выглядело жутко аппетитным, и я знала, что уеду отсюда, по крайней мере, с двумя, чтобы продержаться до обеда.
Обернувшись, я увидела, что мать и Амелия поздоровались с высокой стройной белокурой женщиной в модном темно-синем брючном костюме и с шарфиком от Hermes вокруг шеи и с ее более молодой версией, стоящей в дверях. Моя мать жестом поманила нас с Нолой. Не знаю почему, но я обняла Нолу за плечи и повела ее вперед. Пожав руку Сесили и Олстон Равенель, я представила им Нолу, для чего осторожно подтолкнула ее вперед. Заметив, как мать и дочь взглядом оценили ботинки Нолы и ее наряд, я машинально сжала кулаки.
Сесили улыбнулась и протянула Ноле руку:
– Ты вылитый портрет своего отца, но ты наверняка уже это слышала.
Я внимательно посмотрела на нее, пытаясь определить ее возраст – скорее всего, на несколько лет моложе меня. Интересно, встречалась ли она с Джеком? Похоже, большая часть женского населения Чарльстона в тот или иной момент имела с ним отношения. Мои ногти больно впились в мякоть ладоней, но я заставила себя разжать кулаки.
– Твоя бабушка и миссис Миддлтон так много рассказывали о тебе, что я не могу дождаться, чтобы узнать тебя лучше. – Ее улыбка была теплой, слова искренними, и я расслабилась. Сесили была либо истинной чарльстонской леди, умевшей держать при себе негативные мысли, либо она и впрямь с нетерпением ждала знакомства с Нолой. Или же у нее когда-то был роман с Джеком и у нее остались приятные воспоминания. Я мысленным шлепком заставила себя выкинуть эту мысль из головы.
Нола с настороженной улыбкой ответила на рукопожатие Сесили.
– Приятно познакомиться.
Удивленно посмотрев на нее, я поймала себя на том, что затаив дыхание жду, что ответит Нола. Очевидно, ее мать не забыла свои южные корни, независимо от того, насколько она от них отдалилась.
Сесили между тем протянула руку за спину и, схватив за локоть белокурую девочку, вытащила ее вперед.
– А это моя дочь Олстон, которая, как ты наверняка уже знаешь, этой осенью будет учиться в восьмом классе в школе Эшли-Холл.
Олстон протянула изящную, ухоженную руку с жемчужным браслетом на запястье.
– Привет, – сказала она так тихо, что я была вынуждена податься вперед, чтобы ее услышать. – Приятно познакомиться.
Как и в случае Сесили, в ее словах не было никакого подтекста. У меня на глазах Нола взяла руку Олстон и пожала ее.
– Взаимно, – робко произнесла она, словно опасаясь, что Олстон сейчас вытащит что-нибудь из своей сумки и огреет ее по голове.
Олстон убрала ее руку.
– Мне нравятся твои ботинки, – тихо сказала она, и я мгновенно поняла об Олстон Равенель две вещи: она была очень стеснительной и очень доброй. Или, несмотря на дорогой костюм, у нее был отвратительный вкус в одежде.
– Спасибо, – сказала Нола, окинув глазами юбку, блузку и бледно-желтый кардиган Олстон, накинутый на плечи. Даже лента на ее голове была украшена принтом от «Лилли Пулитцер». Я уже собралась поздравить себя с удачным знакомством, как вдруг Нола наклонилась вперед:
– Что это за имя, Олстон?
Я затаила дыхание, ожидая, что та скажет. Похоже, Олстон искренне удивилась, как будто ей никто ни разу не задавал этот вопрос. И я поняла, что в Чарльстоне, где все знают это имя, наверно, так и было.
– Это фамилия с отцовской стороны, – просто ответила Олстон. – Его прапрабабушка была Олстон, и, наверно, он хочет, чтобы все это знали. А Нола? Это тоже фамилия?
Нола ухмыльнулась. Я в самый последний момент одернула себя, чтобы не зажать ей рот.
– Нет. Это прозвище. Это означает Новый Орлеан, Луизиана.
Отлично, подумала я. Все, пора закругляться. Тем более что старшие женщины уже направлялись к нашему столику – очень хотелось надеяться, что еще вне пределов слышимости.
– Меня там зачали родители, – добавила Нола.
Сесили была явно шокирована, а вот Олстон откинула голову назад и издала вполне мальчишеский смешок.
– Это самый большой прикол, какой я слышала в моей жизни, – сказала она.
Мы направились к нашему столику, обе девушки шли следом за мной.
– Как хорошо, что меня зовут Олстон, – шепнула Ноле ее новая знакомая, – потому что в противном случае меня назвали бы «под балдахином».
Нола громко рассмеялась. В ее сторону тотчас повернулись головы, но мне было все равно. Я впервые услышала ее смех, и я не могла дождаться, чтобы рассказать об этом Джеку. Сев в кресло, я почувствовала затылком знакомое покалывание. Чуть повернув голову, так, чтобы никто не заметил, я бросила взгляд в окно. В кафе заглядывала какая-то женщина с грустным лицом, в длинной юбке и футболке, светлые волосы распущены и расчесаны на прямой пробор в стиле хиппи семидесятых. Она казалась такой живой, что я было подумала, что она настоящая. Но затем кто-то прошел по тротуару прямо сквозь нее, и она исчезла, оставив после себя лишь чувство отчаяния.
Я повернулась к столику и увидела, что Нола пристально следит за мной, и, пока мы ели, меня мучил вопрос, почувствовала ли она то же самое.