И все-таки он появился. Не во время похорон Ани Симоновой, а гораздо позже, через полтора месяца. Выждал, когда пройдут сороковины, и появился в Камышове. К самой Клавдии, убитой горем матери, схоронившей обоих деток, не приходил, однако сделал многое, чтобы облегчить ей существование. К примеру, нанял бригаду мастеров, заплатил, назвавшись давним другом сына Клавдии Юрки Симонова, хорошие деньги, чтобы они в кратчайшие сроки привели в порядок дом и приусадебное хозяйство. Нашел в городе женщину – недавно вышедшего на пенсию врача – и договорился с ней, что та будет ежедневно присматривать за вмиг сдавшей Клавдией. Тоже денег дал немало, правда, выдал себя не за Юркиного друга, а за Анюткиного. С толстым кошельком наперевес сходил в городскую больницу и взял с главного врача слово, что ежели Клавдии Симоновой понадобится стационарное лечение, то все будет организовано по высшему разряду. Еще в кое-какие городские службы наведался, долларами осыпал, чтобы вдова и осиротевшая мать ни в чем отказа не знала и никаких проблем не имела. Даже на кладбище сходил, заплатил за уход за могилой, где похоронены трое Симоновых. И в гранитной мастерской побывал, денег дал на новый памятник. И всюду, где бывал, произносил примерно одинаковые слова о том, что он, само собой, не местный, но если то, что им оплачено, выполнено не будет, то он узнает об этом сей же час, и расплата последует неминуемая и скорая. Говорил вежливо и негромко, но весьма и весьма убедительно.
Хозяева рецидивиста Шани узнали о загадочном незнакомце слишком поздно, дня через три после того, как он окончательно убыл из Камышова. Тут же послали в город своих людей, в том числе и Ирека. Сведения получили противоречивые. То есть все сходилось – и время приезда незнакомца, и время его отъезда, и куда ходил, и с кем встречался, и кому сколько и за что платил. Не сходилось одно: внешность. Как будто у него и вовсе никакого лица не было. Одни утверждали, что был он сух лицом и горбонос, похож на кавказца, только что не чернявый, другие – что рожа у него типично славянская и носик пуговкой, третьи же описывали таинственного графа Монте-Кристо как писаного красавца с правильными классическими чертами. Да и с прической не все ладилось, хотя цвет волос всеми опрошенными был указан как темно-русый, но одни говорили, что носит он их на косой пробор, другие же – что зачесывает назад.
Докладывать хозяину доверили Иреку – как-никак сын человека, приближенного к руководству, если что не так – ему меньше других достанется. Бывать в доме у хозяина Ирек любил и не любил одновременно. Любил – потому что кругом чувствовался запах денег, и запах этот сладко будоражил и обрисовывал главную цель жизни: заработать столько же, чтобы жить не хуже. А может, и лучше. Это было совсем не то же самое, что видеть роскошные особняки в кино или по телику. Те, экранные, особняки принадлежали ненастоящим героям, которых в жизни, может, и не было никогда, а этот, хозяйский, – вот он, его можно потрогать, ходить по нему, сидеть в кресле перед камином. Коль есть в России люди, которым это доступно, то почему он, Ирек, не может оказаться в их числе? А не любил он здесь бывать именно потому, что начинал остро ощущать свою мелкость и отставленность от всей этой роскоши на дальнюю-дальнюю дистанцию. Поручения хозяин обычно передавал через Шаню, а вот отчет всегда хотел выслушать лично. И каждый раз, приезжая с отчетом и переступая по ступенькам высокой лестницы, двумя полукружиями сбегающей на землю, Ирек испытывал чувство вожделения и униженности. Он страстно хотел такого же богатства и в то же время ясно понимал, что если оно и будет, то очень и очень не скоро, а то и вовсе никогда. Кто он? Пешка, шестерка, мальчик на побегушках. И самое главное – он неудачник, невезучий и потому бесперспективный.
Ирек точно знал, что хозяин – не самый главный, что есть и поглавнее его, а значит, и побогаче. Того, главного, он никогда не видел и называл его про себя боссом, а этого – хозяином, хотя были у него не только имя и отчество, но даже и фамилия, и кликуха, или, как говорят в их среде, погоняло – Старпом. В отличие от Шанькина-старшего кличка хозяина была образована не от фамилии, а произошла от давнего случая, когда человек этот при расправе с нелояльными членами группировки поразил своих подельников неожиданной жестокостью и прямо-таки иезуитским коварством.
– Ты не человек, – одобрительно сказал тогда ему кто-то, – ты – дьявол.
– Так высоко я не замахиваюсь, – со скромной улыбкой ответил он. – Я, конечно, не дьявол, но я его старший помощник.
С тех пор и пошло – Старпом, старший помощник, значит.
– Гримируется, сука, – процедил сквозь зубы Старпом, выслушав доклад Ирека. – Рост и фигуру не спрячешь, поэтому их все описывают одинаково. А рожу и прическу меняет, как артист. Ну-ка давай еще раз по датам пройдемся.
Ирек снова открыл блокнотик. Первое появление зафиксировано в понедельник, двадцать восьмого мая. Далее – по дням и часам: куда, к кому, с какой просьбой. Последний визит – тридцать первого мая, в четверг, в десять утра. После десяти тридцати его в Камышове никто больше не видел.
– Жил он где? В частном секторе? С хозяевами поговорили? – нетерпеливо спросил Старпом.
– Он в Камышове не останавливался. Приезжал каждый день на машине, потом уезжал. Мы по ближайшим населенным пунктам пошустрили – ничего, видно, где-то вдалеке осел, – пояснил Ирек.
– Машина? – задал следующий короткий вопрос Старпом.
– Темно-синяя «Нива».
– Номер?
– Никто не записал. Ни к чему было, внимания не обратили.
– Неделовые контакты?
– Сведений нет, – Ирек старался отвечать коротко и точно, он знал, что хозяин не любит длинных фраз и бессмысленных слов, лишенных информационной нагрузки.
– Должны быть. – Взгляд Старпома стал тяжелым и словно придавил Ирека к месту. – Обязательно должны быть. Откуда он мог узнать про девчонку? Только от кого-то из местных. Кто-то держит его в курсе, кто-то из камышовских с ним общается. И тот, кого мы ищем, непременно должен был вступить с ним в контакт, когда приехал. Ты что-то упустил, парень, не все сведения собрал.
– Я выяснил все, что можно, – упрямо возразил Ирек. – Вы же сами видите, он очень осторожен. Даже внешность меняет. Не такой он дурак, чтобы идти в гости к своему приятелю, через час весь город будет об этом знать. Если такой приятель есть, то он, скорее всего, сам выезжал на встречу, куда-нибудь за пределы Камышова.
Ему было очень страшно, возражать хозяину – большой риск, но Ирек изо всех сил боролся со своим клеймом неудачника, стараясь переломить привычный ход событий, в результате которого его снова не похвалят, а только укоризненно покачают головой, мол, сынок у Шани – как талисман невезения, куда его ни пошлешь – там всегда облом случается. И не оттого, что глупый или неумелый, просто судьбой так отмечен.
– Дело говоришь, – кивнул Старпом. – Отвык я от маленьких городков, не учел. А ты молодец, зубы показываешь, сразу не сдаешься. Значит, так. Поедешь в аэропорт, найдешь там Блинова, скажешь, что от меня с поручением. Он тебе поможет. Проверишь регистрацию на все московские рейсы, вылетевшие тридцать первого мая после полудня.
– А кого искать?
– Никого. Если бы я знал, кого искать, ты бы сейчас тут не сидел передо мной. Выпишешь всех мужчин с номерами паспортов. Принесешь сюда. Всё, парень, свободен.
С тестом Настя Каменская по неопытности промахнулась. Во-первых, оно оказалось слишком рассыпчатым, и слепленные ею пирожки с мясом разваливались прямо в руках. А во-вторых, его оказалось слишком много даже для оголодавшего Короткова, который в воскресенье съел сколько смог и еще с собой унес целый пакет, но все равно пирожков осталось больше, чем нужно для скромного ужина одинокой женщине. Самое обидное, что получились они вкусными, и выбрасывать было жалко.
В понедельник с утра Настя, давясь, впихнула в себя еще три пирожка, которыми до отвращения объелась накануне, и содрогнулась от ужаса, представив, что придется доедать их вечером. Даже самое вкусное блюдо нельзя есть в таких количествах без риска заработать идиосинкразию на много лет вперед! Нет, вечером она, пожалуй, этого уже не вынесет. Решительно завернув оставшиеся пирожки в пакет, она сунула их в большую сумку, чтобы угостить ребят на работе. Она свое отмучилась, теперь их очередь.
На утренней оперативке новый начальник заявил:
– Убийство в Сокольниках получило большой общественный резонанс. Все сегодняшние газеты пишут о продолжении войны между телеканалами. Высказывается мнение, что убийство водителя съемочной группы направлено на то, чтобы сорвать съемки и помешать созданию телесериала, который, как предполагается, будет иметь большой успех и, соответственно, значительно повысит рейтинг того канала, который будет его показывать. Скажу вам откровенно, мне такая постановка вопроса не совсем понятна, я считаю, что если бы хотели сорвать съемки, то убили бы ведущего актера или режиссера, а никак не водителя.
– Может, промахнулись, – подал голос кто-то из оперативников. – Хотели актера убить, но ошиблись или обознались.
– Резонно, – кивнул Афанасьев. – Именно поэтому нам необходимо подключиться к работе. Каменская, возьмешь это на себя. Свяжись с РУБОПом, пусть проверят убитого на причастность к какой-нибудь группировке. Если это обычная разборка, тогда они сами будут этим заниматься. Телевизионная версия остается за нами.
Настя мысленно поморщилась, она все еще не привыкла к манере нового начальника всем «тыкать». Одно дело – Гордеев, который своих подчиненных называл на «ты», и совсем другое – Афоня. Хотя почему другое? Логичного объяснения у нее не было. Почему Гордееву можно, а Афоне нельзя?
– Просто ты его не любишь, – засмеялся Коротков в ответ на ее в очередной раз озвученное недоумение. – И все, что он делает или говорит, кажется тебе неправильным. Слушай, у тебя пирожков не осталось?
Настя молча вынула из сумки пакет с пирожками и положила на стол:
– Ешь, солнце мое незаходящее, а то я на них уже смотреть не могу. И все равно у меня просто зуд какой-то критиковать Афоню.
– Ну-ну, давай, – подбодрил ее Юра, засовывая рассыпающийся пирожок целиком в рот. – А я послушаю.
– Вот зачем, например, он велел мне сделать запрос в РУБОП? Он что, считает, что на земле все полные идиоты? Ты мне еще вчера сказал, что есть информация о причастности убитого к сокольнической группировке, значит, ребята с территории первым делом этим вопросом поинтересовались. А Афоня считает, что только здесь, на Петровке, сидят люди, которые что-то понимают в раскрытии преступлений. Терпеть не могу этот высокомерный снобизм!
– Подруга, ты и права и не права одновременно. То, что я тебе вчера сказал, было неофициальной и непроверенной информацией, которая пришла ко мне вовсе не из РУБОПа. Но с другой стороны, опера, которые выехали на труп, этот вопрос обсуждали и запрос посылать действительно собирались. Может, даже уже и ответ получили. Так что не кручинься раньше времени, сейчас позвоним ребятам в Сокольники и все узнаем. Если окажется, что это была банальная разборка, можешь вздохнуть свободно.
– А как же жена сценариста? Ты говорил, она пропала.
– Ну и что? – Коротков пожал плечами и потянулся за очередным пирожком. – Пропала и пропала. Может, она оказалась свидетелем, видела, кто и почему убил водителя, и ее забрали с места убийства, чтобы потом решить, как с ней поступить. Все равно на версию о разборке это не влияет. Ты слышала, что Афоня сказал? Ты подключаешься только в том случае, если это была не разборка. А если окажется, что это сокольнические между собой или с кем-то другим отношения выясняли, то пусть на территории разматывают.
Слова Короткова прозвучали для Насти хоть и утешением, но слабым. В убийстве водителя Теймураза Инджия она не видела ничего для себя интересного. Вот если бы это был маньяк, само существование которого ежечасно и ежеминутно создавало угрозу для жизни новой жертвы – тогда другое дело. Тогда необходимо напрягать все силы, физические и умственные, чтобы спасти те жизни, которые еще можно спасти. А тут… «Что со мной? – испуганно одернула себя Настя. – Я никогда раньше так не думала. Раньше для меня любое убийство было преступлением, которое просто необходимо раскрыть. Любой ценой. Любыми усилиями. Неужели я настолько очерствела, что стала относиться к трупам людей как к сухим фактам, которые лично ко мне не имеют ни малейшего отношения? Или дело в Афоне? Мне не нравится новый начальник, поэтому я охладела к своей работе. Чисто бабский подход к делу. Кажется, прежде мне это было не свойственно. Старею, что ли? Человека убили, а я думаю только о том, как бы увернуться от работы по раскрытию преступления».
– Юра, может, мне пора уходить? – внезапно спросила она.
– Куда? – Коротков машинально посмотрел на часы, и Насте стало понятно, что он воспринял ее вопрос буквально: назначена деловая встреча, на которую она не хотела бы опаздывать.
– Вообще. Из розыска, – неуверенно пояснила она. – Без Колобка мне здесь нечего делать. Моя аналитическая работа теперь никому не нужна, а все остальное я делаю плохо.
– Не дури, – строго произнес Юра. – Ты все умеешь и все прекрасно делаешь. За последние пять лет мы с тобой на эту тему ругаемся с завидной регулярностью. Лучше бы ты мне пирожки пекла с такой же частотой, с какой высказываешь эти бредовые мысли. Толку больше было бы.
– Юра, я…
– Ничего не хочу слушать, – резко оборвал ее Коротков. Потом поднял на Настю полные тоски глаза: – Ася, я тебя прошу. Пожалуйста. Колька Селуянов ушел. Игорь Лесников ушел. Доценко женился и тоже поговаривает о переходе куда-нибудь, где побольше платят, ему теперь семью содержать надо, там, насколько я понял, уже ребеночек на подходе. В отделе один молодняк, мы с тобой единственные, кто проработал здесь больше десяти лет. Да и молодняк такой, что надежды мало, тоже все на сторону посматривает. За последние годы у нас больше полутора лет ни один опер не продержался, только-только начинает хоть что-то понимать в работе – и сбегает. Приходит новенький, которого мы начинаем учить, а он тоже уходит. И так без конца. Ася, пожалуйста. Ну хочешь, я на колени встану?
Настя его понимала. Каково это – быть заместителем начальника отдела, когда у тебя в подчинении нет ни одного сотрудника, на которого можно было бы полностью положиться, одни молодые неумехи, которые мало что знают и знать больше не стремятся, ибо не видят на этой работе своего будущего? Игорь Лесников ушел на повышение, в Главное управление уголовного розыска министерства. Колю Селуянова переманили в окружное управление замом по розыску. Ребят можно понять, им расти надо, подполковниками становиться, потом полковниками. Это Насте так повезло, что она на майорской должности сидит в звании подполковника, но и то только потому, что она на целый год уходила в главк к Заточному, где и получила очередное звание, а потом вернулась на Петровку с двумя большими звездами на погонах и заняла прежнее место. И хоть до самой пенсии просидит она на этой должности, полковником никогда не станет, потому как «потолок» у старшего оперуполномоченного – майор, и ни миллиметром выше. Просто она не очень честолюбива и ради звания полковника милиции в лепешку расшибаться не собирается. А Игорь и Коля – нормальные мужики, их такое «болотное» состояние не устроит. У Мишеньки Доценко тоже свои комплексы, женился на Ирочке Миловановой, и все бы ничего, но у Ирочки есть весьма состоятельная родственница, она же следователь Татьяна Образцова, она же жена хорошо зарабатывающего частного детектива Владика Стасова, она же известная писательница Татьяна Томилина, получающая за свои книжки очень приличные гонорары. Ирочка привыкла жить, не считая денег, а Татьяна привыкла ее содержать. И для Миши совершенно неожиданно оказалась невыносимой ситуация, при которой Татьяна и Стасов постоянно помогают им деньгами. Он сам должен содержать свою семью. А на одну милицейскую зарплату не очень-то получается содержать неработающую жену с ребенком, старенькую маму с грошовой пенсией и себя, молодого сильного мужика, как минимум трижды в день испытывающего здоровое чувство голода. Вот и получилось, что сколоченный и обученный Колобком-Гордеевым костяк стал постепенно разваливаться, рассыпаться на кусочки. Как Настины вчерашние пирожки… Они с Юркой одни остались.
– Юр, а давай вместе уйдем, а? – предложила она. – Я все понимаю, я тебя здесь одного не брошу, даю слово. Но с другой стороны, зачем тебе оставаться с Афоней? И меня привязываешь, и сам мучаешься. Хочешь, я поговорю с Заточным? Наверняка у него найдется место для нас обоих.
– Аська, ты в облаках витаешь, – грустно усмехнулся Коротков. – Ну какой Заточный? Ты что, забыла, что у нас новый министр? Он пока еще своих замов перетряхивает, а как с назначением новых заместителей все уляжется, эти заместители начнут менять начальников главков. И где тогда окажется твой Заточный?
– Тоже верно, – вздохнула Настя, – я об этом как-то не подумала. Но в принципе-то ты готов уйти?
– Честно?
– Честно.
– Если честно – нет. Ася, я не мальчик, мне скоро пятьдесят стукнет…
– Еще не скоро, – с улыбкой перебила его Настя.
– Скорее, чем хотелось бы. У меня тридцать лет выслуги. Ты понимаешь, что это такое – тридцать лет службы? Как поступил после десятого класса в Омскую школу милиции, так и служу в ментовке. Много чего повидал, много чего умею. Я любил и продолжаю, как идиот, любить свою работу. Я родился для нее, я в нее вошел, как в хорошо сшитый костюм влез – мне удобно, комфортно, не жмет, не тянет. У меня два ранения, восемнадцать выговоров и хренова туча благодарностей и прочих поощрений. И что, на исходе пятого десятка признать, что прожил жизнь неправильно? Что любил то, чего не нужно было любить? Что много лет с потом и кровью учился, нарабатывал профессионализм и теперь умею то, что никому не нужно и никем не востребовано? Пойми, Аська, розыск – это моя жизнь. И другой у меня не будет. Во всяком случае, я не хочу, чтоб была. Мне не нужна никакая другая жизнь и другая работа. Поэтому я прошу: не уходи, помоги мне. Если можешь, конечно.
– А ты меня от Афони защитишь?
– Все, что смогу, – Юра прижал руку к сердцу. – Костьми лягу между ним и тобой, чтобы он до тебя не дотянулся.
– Ладно, тогда иди звони насчет проверки убитого в РУБОПе. Кстати, ты нашел где жить?
– Пока нет… То есть я в принципе договорился, у меня приятель в Академии МВД работает, ему как иногороднему выделили квартиру в общежитии, а он недавно женился и живет у жены. Квартира эта ему без надобности, но сейчас там какие-то его родственники обитают, в Москву за культурой, а заодно и за покупками приехали. Через неделю уедут, и я вселюсь. Мне вот только неделю эту перекантоваться где-нибудь… А, ладно, ерунда это все, на работе поночую, не рассыплюсь. Не впервой.
Настя с сочувствием посмотрела на него. Ну что ж это за жизнь такая, а? Человек тридцать лет честно отдал делу раскрытия преступлений, дважды был ранен, имеет бесчисленное количество поощрений, а вот решил уйти от жены – и деваться ему некуда. Так и будет скитаться по временно свободным хатам, которые предоставляют знакомые, потому что снимать квартиру – дорого, на это вся зарплата уйдет, даже на сигареты не останется, не говоря уже о еде, одежде, алиментах на сына и бензине для машины, которая, кстати сказать, настолько старенькая, что постоянно требует ремонта, а он, между прочим, тоже небесплатно делается. Ну что ж это за жизнь, которая сама толкает сыщика в широко раскрытые объятия криминальных структур, которая не шепчет – в голос кричит каждую минуту: плюнь на все, возьми деньги, сделай, как тебя просят, и живи без проблем!
– Хочешь, поживи у меня, – предложила она совершенно искренне. – У нас теперь гостевое место не на раскладушке, а на мягком диване.
– Хочу, – так же искренне ответил Коротков. – А я тебя не стесню?
– Да брось ты, – Настя весело махнула рукой, – ты ж сколько раз у меня ночевал. Зато будешь по утрам возить меня на работу на машине, как белую леди.
Через полчаса стало известно, что по учетам регионального управления по борьбе с организованной преступностью Теймураз Инджия не проходит, то есть полученная Коротковым информация о причастности водителя съемочной группы к сокольнической преступной группировке оказалась недостоверной.
– Извини, подруга, – Коротков виновато развел руками, – я бы рад, но… Сама понимаешь. Ребята в Сокольниках уже в курсе, что мы подключаемся. Готовы рассказать тебе все, что знают.
– Да уж, – Настя скептически оглядела замначальника отдела, – на доброго вестника ты мало похож. Ну скажи хоть напоследок что-нибудь приятное, подсласти пилюльку-то.
– А ведет это дело следователь Гмыря, – торжественно объявил Юра. – Горячо тобою любимый Борис Витальевич.
– Ну слава богу, хоть здесь повезло, – Настя с облегчением вздохнула и отправилась в Сокольники.
Наталья Воронова милиции не боялась. Не то чтобы она была «крутой» и уверенной в своем могуществе особой, которая ничего не боится, потому что от всего и от всех откупится. Просто жизнь складывалась так, что посещать это государственное учреждение приходилось в свое время часто. Первый муж Натальи был моряком-подводником, служил в Западной Лице, и для приезда к нему требовался специальный пропуск в погранзону, который оформлялся именно в милиции. А ездила Наталья к нему каждый год на протяжении многих лет. Потом воспитанница, Иринка, соседка по коммунальной квартире, стала добавлять поводы для встреч Вороновой с милиционерами. Потом были документальный сериал о проблемах подростков и молодежи и полнометражные документальные фильмы «Законы стаи» и «Что такое хорошо и что такое плохо», для подготовки и съемки которых Наталье пришлось тесно общаться с представителями самых разных милицейских служб и провести немало времени в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Так что в свои сорок шесть лет Наталья Александровна Воронова не испытывала ни малейшего душевного трепета ни перед самим учреждением, ни перед его представителями. И тем не менее ей было не по себе. Беседа со следователем и дача показаний в качестве свидетеля – такое с ней случилось впервые.
– Наталья Александровна, вы можете как-нибудь прокомментировать сегодняшние публикации в некоторых газетах? – спросил следователь, представившийся Борисом Витальевичем, и положил перед ней две газеты, которые она уже читала сегодня утром. В одной был опубликован материал под названием «Война телеканалов продолжается», в другой заголовок еще покруче: «Убит водитель. Кто следующий?»
Несмотря на внутренний неуют и неостывшие еще впечатления от произошедшего поздним вечером в субботу, Наталья не смогла удержаться от усмешки.
– Да бог с вами, Борис Витальевич, разве можно к этому относиться серьезно? Это же полный бред!
– Поконкретнее, пожалуйста. Есть ли у вас хотя бы малейшие основания полагать, что кто-то заинтересован в срыве съемок? Есть хоть один человек в нашей стране, который хотел бы, чтобы вы никогда не сняли свой новый сериал?
– Ну, если вы так ставите вопрос, то я вынуждена ответить утвердительно. Наверняка есть.
– Вы можете назвать имена?
– Борис Витальевич, я здравый человек и отдаю себе отчет в том, что живу среди людей. Понимаете? Среди самых разных людей с самыми разными мыслями и чувствами, а не среди ангелов, которые всех любят и которым неведомы злоба и ненависть. И глупо было бы полагать, что все ко мне хорошо относятся. Есть люди, которым я просто несимпатична, и они искренне порадовались бы каждой моей неудаче. Есть, наверное, даже такие, которые меня ненавидят, потому что считают, что я где-то в чем-то перешла им дорогу или помешала. И есть такие, которые мне завидуют, потому что полагают, что мне все в жизни далось легко и просто. Но я в этом смысле не исключение, то же самое можно сказать про каждого из нас. И про вас в том числе.
– Ну, про меня-то так сказать – святое дело, – широко улыбнулся следователь. – Трудно предположить, что те, кого я отправил в суд, питают ко мне страстную любовь. Но вы все-таки не следователь. А потому давайте остановимся для начала на тех, кто вас ненавидит. Так кому и в чем вы перешли дорогу, Наталья Александровна?
Она не ожидала, что он поймет ее так буквально, и растерялась.
– Мне кажется, для того, чтобы убить человека только ради срыва съемок, ненависть должна быть уж очень… – она поискала слово, ничего подходящего не нашла и употребила первое пришедшее в голову, – очень масштабной. А мозги очень маленькими. Убийство водителя не может сорвать всю съемку сериала. Оно внесет сумятицу, нервное напряжение, члены съемочной группы вынуждены будут тратить нервы и время на общение с сотрудниками уголовного розыска и со следователем, работа будет скомкана и затормозится, но это только на время. Пройдет максимум месяц – и все пойдет своим чередом. Сериал все равно будет сниматься. А на место убитого Тимура будет взят новый водитель, только и всего. Я понимаю, это звучит довольно цинично, но я хочу, чтобы вы поняли всю бесперспективность вашей странной версии.
– Она не странная, уважаемая Наталья Александровна. Представьте себе на минуту, что убит не водитель, а ведущий актер. Что тогда?
– Что тогда? Тогда, конечно, тяжелее. Но если оставить за рамками обсуждения чисто человеческий аспект проблемы, связанный с утратой чьей-то жизни, то тоже не катастрофа. Съемки идут всего три недели, и если из команды по какой-то причине выбывает актер, можно за три-четыре дня переснять все сцены с его участием, пригласив другого актера на эту же роль. Конечно, это время, это деньги, это лишняя нервотрепка, кроме того, сценарий пишется прямо по ходу съемок под конкретного исполнителя, так что сценарий тоже придется в чем-то менять. Но и это не катастрофа. Если уж срывать съемки посредством убийства актера, играющего главную роль, то делать это нужно ближе к концу, когда почти все уже снято, но именно ПОЧТИ, то есть осталось еще достаточно сцен с его участием и без него никак не обойтись. Вот тогда действительно встанет вопрос о пересъемке всех эпизодов с новым актером и с самого начала. На это уже нужны будут очень большие дополнительные деньги, и финансовые трудности могут полностью заблокировать окончание работы над сериалом.
– Интересно, – промычал следователь, выслушав ее объяснения. – Давайте затронем финансовый вопрос. Вот вы сказали, что если бы ведущего актера убили сейчас, все равно понадобилось бы дополнительное финансирование, чтобы переснять уже отснятые эпизоды с новым актером. Где бы вы взяли эти деньги?
– Из общего бюджета картины.
– И что, это прошло бы без последствий? Я имею в виду, картина не пострадала бы?
– Конечно, пострадала бы. Пришлось бы урезать себя в чем-то другом, например в костюмах, в съемках городской натуры – в Москве это ужасно дорого. В массовке. Даже в хороших актерах. Знаете, я люблю, чтобы в маленьких эпизодах у меня снимались звезды, но съемочный день звезды стоит больших денег. Пришлось бы в эпизодах занимать более дешевых актеров, малоизвестных или совсем неизвестных. Это пошло бы во вред картине.
– Правильно ли я вас понял? Если бы сегодня убили актера, играющего главную роль в вашем сериале, то сериал все равно был бы снят, но качество его было бы заметно ниже. Так?
– Вероятно, так. Мне трудно сказать совершенно точно, поскольку я в таких ситуациях не бывала… Да, пожалуй, так, но при одном условии: если бы у нас не было дополнительных денег.
– А они у вас есть?
– Они могут появиться. Например, источник финансирования может войти в наше положение и выделить дополнительные средства, хотя это крайне маловероятно, но теоретически возможно. А можно взять деньги в другом месте.
– В каком же?
– Да в любом. У любого спонсора. У моего мужа, например.
Судя по изумлению, мелькнувшему в глазах следователя, он совершенно не представлял себе, на какие деньги Наталья Воронова снимает свое кино. Пришлось и об этом подробно рассказывать.
– Так что видите сами, Борис Витальевич, если я не смогу снять сериал, то ни один телеканал серьезно не пострадает, поскольку никто, кроме моего мужа, пока еще не вложил в съемки ни копейки.
– Да-а, – протянул Борис Витальевич, – озадачили вы меня, Наталья Александровна. Интересно, а журналисты, которые это написали, – он ткнул пальцем в лежащие на столе газеты, – они вообще в курсе, на какие деньги вы снимаете кино?
– Вообще в курсе, так как я этого ни от кого не скрываю. У меня пару раз брали интервью, как только начались съемки, и я об этом говорила. Но это совершенно не означает, что теперь все всё знают. Вот вы же, например, не знали. Журналисты вообще очень часто не знают того, что написано во всех газетах, а уж если всего только в двух… Их нельзя в этом винить, они не могут читать все издания от корки до корки, они ведь не читатели, а писатели, – Наталья улыбнулась.
Они еще какое-то время поговорили о механизме финансирования съемок и об их организации, когда Борис Витальевич неожиданно и резко свернул совсем в другую сторону:
– Наталья Александровна, что вы можете мне рассказать о взаимоотношениях вашего сценариста Нильского с женой?
Люба с удовольствием оглядела свое отражение в большом, в полный рост, зеркале в ванной. Ни единого дефекта, даже самый предвзятый ценитель не смог бы найти недостатки в ее фигуре. И лицо, и волосы – все вместе так и просится на обложку журнала. Мужики штабелями вокруг падают от такой красоты. И Эдик, казалось бы, тоже от нее без ума, во всяком случае, до недавнего времени она была в этом уверена на все сто. И вдруг эта поездка… Ни с того ни с сего взял и уехал в Кемерово на несколько дней. Что он там забыл? Чего не видел? Несет какую-то бредятину насчет женщины, которая потеряла всю семью и которой непременно надо помочь. Что за женщина, кто она такая? С того дня, как Эдик вернулся из поездки, Люба только об этом и думает. Может, и вправду все дело в женщине, только не в одинокой и нуждающейся в помощи, а совсем-совсем в другой, молодой и красивой, еще моложе и красивее, чем она сама. Почти две недели Люба пристально вглядывается в своего возлюбленного, ища в его поведении признаки увлеченности неведомой соперницей, ничего определенного не находит и от этого только еще больше злится и нервничает. А Эдик ведет себя как ни в чем не бывало, шутит, смеется, ходит на работу, занимается с ней любовью, с удовольствием ест приготовленные ею завтраки, когда остается ночевать. Может, все не так страшно? Ну, увлекся, загорелся – с кем не бывает? Слетал к своей зазнобе на несколько дней, накушался ею досыта и понял, что лучше Любы для него никого нет. Хорошо бы, если так. А если нет?
Девушка умылась, тщательно расчесала густые, до плеч, волосы, подняла высоко на макушку и скрепила заколкой – Эдику нравится, когда полностью открыта длинная стройная шея. Слегка подкрасила ресницы – совсем чуть-чуть, чтобы даже догадаться невозможно было, что она делала макияж. Только глаза оттенить. Надела красивую шелковую пижаму и направилась на кухню варить кофе, но не удержалась и снова вернулась в спальню. Только на одну минуточку. Только посмотреть на него. Посмотреть, как он спит легким утренним сном, когда уже и будильник, поставленный Любой на семь часов, прозвенел, и солнце сквозь неплотно задернутые шторы заливает светом как раз ту часть кровати, где находится голова Эдика. Господи, как же она его любит! И его темно-русые волосы, и смешливые серые глаза, и широкие плечи, и узкие бедра, и длинные ноги. И даже короткие редкие ресницы на верхнем веке. Такие забавные…
Лицо Эдика чуть дрогнуло, с сожалением прощаясь с остатками сна, глаза открылись.
– Ты чего? – вяло спросил он, увидев стоящую в дверях Любу.
– Ничего. Просто смотрю.
– Зачем?
– Так просто. Смотрю, и все. Радуюсь, что ты у меня есть.
– Не выдумывай.
Он совсем не склонен к романтике и даже не особенно ласковый. Но это Люба тоже в нем любит. Только бы он не бросил ее, только бы не влюбился в другую.
– Что ты хочешь на завтрак?
– Как обычно, мюсли с молоком. Что ты каждый раз спрашиваешь? Я всегда ем на завтрак одно и то же.
Она не обиделась, Эдик всегда немного грубоват, она уже привыкла. Пока он брился и принимал душ, Люба сварила кофе, насыпала в глубокую тарелку мюсли из пакета, налила слегка подогретое молоко. Остатки молока еще немного подержала на огне и залила ими овсяные хлопья с изюмом – ее завтрак.
– Тебе к которому часу на работу? – спросила она осторожно, понимая, что сейчас может последовать очередной взрыв недовольства: Эдик либо ходил к десяти утра, либо не ходил вообще. Он работал официантом по графику «три через три» – три дня работал, три дня отдыхал. Вчера у него был выходной, третий по счету, стало быть, сегодня надо идти в ресторан.
Люба и сама не знала, зачем задала вопрос, имеющий совершенно очевидный ответ. Наверное, чтобы прервать молчание, которое неожиданно стало ее тяготить. Как странно! Эдик никогда не был особо разговорчивым, а уж за едой и вовсе предпочитал помалкивать, и Люба всегда принимала это как должное. Он так устроен, такой уж у него характер. Но теперь, после внезапной и какой-то непонятной поездки в Кемерово, ей все время было тревожно и постоянно хотелось получать доказательства того, что Эдик по-прежнему принадлежит ей. Ей одной, и больше никому. В качестве подобного доказательства выступало все, любая мелочь, даже банальный обмен репликами. Даже просто тот факт, что он разговаривает с ней. Девушка понимала, что ведет себя глупо, но поделать ничего не могла. Это было выше ее сил.
Однако Эдик ее вопрос проигнорировал, продолжая вычерпывать ложкой из тарелки мюсли с молоком. Люба решила повторить попытку завязать разговор.
– Эдинька, а та женщина, к которой ты ездил…
– Что? – он поднял голову и недовольно посмотрел на нее. – Что женщина? Ты опять? Я же тебе все объяснил! Сколько можно, в конце концов!
– Не сердись, – торопливо заговорила Люба. – Я только хотела спросить: тебе нужно будет еще к ней ездить?
– Зачем?
– Ну я не знаю… Опять помочь чем-нибудь, проверить, все ли в порядке.
– Не знаю, может быть, – неопределенно ответил Эдик. – А почему ты спросила?
– Я подумала, может быть, мне есть смысл съездить с тобой? Вдвоем всегда проще проблемы решать. И вообще…
– Что – вообще?
– И тебе не скучно будет.
– Мне никогда не бывает скучно, – отрезал он, отодвигая пустую тарелку.
– А я без тебя тоскую, – призналась девушка. – Когда тебя нет, я сама не своя. Возьмешь меня с собой в следующий раз?
– Не знаю. Там видно будет.
Сердце у Любы тревожно заныло. Неужели ее самые худшие предположения оказываются правильными? У него в Кемерове женщина. И он собирается снова к ней ехать. А Любу бросит. Господи, подскажи, научи, дай силы сделать так, чтобы этого не случилось!