Начало 2020‑х оказалось очень тяжелым для многих из нас. Мы пережили пандемию и связанные с ней трудности, включая нахождение вдали от близких людей, болезнь, смерть, отчаяние, коллапс систем здравоохранения и значительное ухудшение психического здоровья. Хотя моя работа оставалась стабильной, временами меня охватывал сильный экзистенциальный страх. Казалось, ничто не имеет смысла, и я чувствовала себя отрезанной от всех, кто мне дорог. У меня не осталось веры в человечество и саму себя.
Эти ужасающе мрачные мысли и чувства были вполне обоснованными в контексте мировой пандемии. COVID-19 нанес миру коллективную травму беспрецедентных масштабов. Она касалась не только здравоохранения и экономики, но также отношений и общественной жизни: многие из нас оказались вдали друг от друга, лишились надежды и страдали, не имея возможности объединиться с другими людьми. Когда нам все же позволили снова общаться, некоторые из нас решили этого не делать из‑за нервного истощения и страха снова выйти в мир. Наша реакция была такой же, как у жертв серьезного родительского пренебрежения [1] в детстве, которые часто полностью отстраняются от окружающих и не могут строить отношения с другими людьми.
Эти годы принесли с собой не только пандемию, но и другие серьезные травмы некоторым жителям Австралии. Грейс Тейм, в детстве пережившая сексуальное насилие, получила награду «Австралийка года» за свою великолепную работу по оказанию помощи жертвам насилия. В коронерском отчете было сказано, что смерть коренной жительницы Австралии в тюрьме была целиком предотвратимой и наступила в результате системных и индивидуальных ошибок. Семья беженцев по фамилии Надезалингам, живущая в Билоиле, продолжала молча страдать от медицинской халатности, пребывания вдали от своего сообщества и последствий событий, побудивших их уехать со Шри-Ланки. Многочисленные беженцы годами находились в заточении в крошечных душных гостиничных номерах Мельбурна.
Во всем мире продолжалось насилие на расовой почве, и напряжение вылилось в активные действия и протесты после смерти Джорджа Флойда[2]. Женщин убивали партнеры, в том числе и бывшие. Войска были выведены из Афганистана, создавая сцены хаоса и беспорядка. Разумеется, это далеко не полный список, я перечислила события, которые сразу пришли мне в голову. Многие люди продолжают избегать межличностных отношений, пытаясь осознать произошедшее и добиться некоторой внутренней стабильности.
Нам кажется, что мир треснул. Мы утратили чувство определенности и контроля, и нас не покидает ощущение постоянной опасности и неизбежности смерти. Именно в таком мире люди, пережившие комплексную травму, живут изо дня в день.
Я клинический и судебный психолог из Мельбурна, Австралия. Клинические психологи работают с людьми, имеющими серьезные трудности с психическим здоровьем, а судебные психологи трудятся на пересечении правовой системы с системой оказания психологической помощи. Судебная психология заинтересовала меня сразу, еще когда я только училась в колледже, и бо́льшая часть моей работы связана именно с ней. Я работаю с теми, кто причинил тяжкий вред другим людям и имеет нарушения психического здоровья. Моя докторская диссертация [2] посвящена долгосрочным психическим и физическим последствиям сексуального насилия в детстве, и я пришла к выводу, что люди, подвергавшиеся этому виду насилия, значительно чаще обращались за медицинской помощью по различным причинам и имели более высокий риск преждевременной смерти, чем население в целом. Травмы причиняют моральный ущерб, однако их влияние распространяется и на физическое здоровье. Уровень суицидов среди людей, переживших травмы, высок [3]. Иногда жить с историей жестокого обращения настолько трудно, что смерть кажется предпочтительней.
Эмоциональные и поведенческие трудности, вызванные ранними комплексными отношенческими травмами, огромны, и они распространяются от человека на целые социальные структуры. Они часто влекут за собой психологический и жизненный хаос для жертв, а также всех профессионалов и систем, вовлеченных в оказание помощи. Трудности, вызванные отношенческими травмами, дополняют другие существующие психические расстройства и усложняют процесс восстановления. Многие пациенты с серьезными психиатрическими диагнозами и многие заключенные имеют в анамнезе комплексные травмы. Хотя травмы не всегда вызывают психическое заболевание и не заставляют людей совершать преступления, они часто являются первым шагом на этом тяжелом пути.
Споры о том, что такое травматическое событие, продолжаются. Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам 5‑го издания (DSM-5) и Международная статистическая классификация болезней 11 (главные психиатрические диагностические руководства) дают определения травмам, но эти определения остаются открытыми для интерпретации. Диагностическое и статистическое руководство определяет травму как «смерть или ее угрозу, тяжкие телесные повреждения или сексуальное насилие», в то время как Международная статистическая классификация болезней трактует комплексную травму как «подверженность событию или серии событий крайне опасного или пугающего характера; как правило, это длительные или повторяющиеся события, выход из которых сложен или невозможен».
Прилагательное «комплексная» относится к накопительной и составной природе травмы, а также ее долгосрочным последствиям, причем не только для самой жертвы. В этой книге я использую прилагательные «комплексная» и «отношенческая» как взаимозаменяемые. Под отношениями я подразумеваю все их типы, включая интимные, платонические, семейные и дружеские. Каждый микроконтакт, который мы устанавливаем с другим человеком, – это отношения, потенциальная дорога к исцелению или вреду.
Жертвы и психотерапевты часто используют более широкое определение травмы, чем предлагают вышеупомянутые руководства. Слова «крайне опасный» и «пугающий» можно понимать по‑разному. По моему мнению, любой поступок со стороны другого человека, который влечет за собой физический, сексуальный или психологический вред, можно считать травматическим по своей природе, и не имеет значения, одиночное это событие или серия сложных событий с накопительным эффектом. Люди по‑разному реагируют на травматические события, и то, что одному человеку кажется катастрофическим, может не оказать такого же воздействия на другого. Защитные факторы, например, наличие привязанности к надежному человеку, и раннее вмешательство могут уменьшить последствия травмы. Наше тело испытывает травму и хранит ее в себе, но травма может отрицательно сказаться и на том, как мы думаем, чувствуем и формируем воспоминания. Как тело, так и мозг хранят травматические воспоминания, но не у всех людей травма имеет воплощение. Кроме того, не каждый человек страдает на протяжении всей жизни. Для многих из нас защищенность, хорошие отношения, работа и образование помогают ослабить последствия травмы.
Отношенческие травмы специфичны для людей. Ни одно другое живое существо не причиняет вред своим сородичам намеренно, разве что при охоте или в период спаривания. Наша префронтальная кора подарила нам широкий спектр сложных когнитивных процессов, и, хотя благодаря ей наша жизнь приобрела невероятную социальную глубину и богатство, она временами побуждает нас проявлять агрессию или причинять боль другим. Мы сложные социальные существа, и, хотя мы иногда причиняем вред окружающим, мы также нуждаемся друг в друге. Мы живем в паутине отношений и развиваем многие из фундаментальных эмоциональных навыков благодаря общению с родителями/опекунами. Отношенческие травмы имеют отличительную характеристику: наши социальные связи отражают наше существование в мире, и мы воспринимаем вред, причиненный другими людьми, как покушение на свою сущность и самоидентичность. Кроме того, люди, необходимые нам для выживания, часто проявляют к нам жестокость. Так бывает при агрессии родителя по отношению к ребенку.
Что касается разговоров о травмах, я заметила, что они сосредоточены вокруг ограниченного количества симптомов и что некоторые жертвы считаются более «желанными». Общественный дискурс обычно нацелен на тех, чьи травмы проявляются социально приемлемыми способами, включая плохое настроение, тревожность, эмоциональное выгорание, перфекционизм, желание угождать людям, бессонницу и трудоголизм. Хотя эти симптомы действительно присутствуют у некоторых людей с комплексной травмой в анамнезе, у многих жертв имеются гораздо более серьезные проблемы, включая различные зависимости, трудности с управлением эмоциями, самоповреждения, суицидальные мысли, расстройства пищевого поведения, злость, агрессию, импульсивность и хаотичный образ жизни. Многие жертвы переживают циклы дезорганизации и причинения вреда, а затем попадают в детские колонии, психиатрические больницы и исправительные учреждения.
Люди, которые подвергаются длительному жестокому обращению в близких отношениях, например со стороны родителей или партнеров, часто имеют проблемы с эмоциональной регуляцией, настроением, отношением к миру и образом жизни. Профессионалы приходят в замешательство, когда их клиенты плавно перетекают из одного кризиса в другой. Это особенно касается тех, кто реагирует на травму социально неприемлемыми или сложными способами, например, страдает серьезным психическим расстройством, агрессивно ведет себя с окружающими или становится «резистентным к лечению», «трудным», «враждебным», «зависимым» или «не идущим на контакт».
Думая о комплексных травмах, необходимо принимать во внимание всех жертв, а не только тех, кто, по нашему мнению, «заслуживает» лечения (как правило, это относится к тем, кто похож на нас). Как общество и отдельные индивиды мы часто сосредотачиваемся на тех, кто «стоит» лечения или имеет некоторый потенциал. Взглянуть в лицо последствиям самых тяжелых травм и системным изменениям, необходимым для их устранения, может быть трудно, и многие из нас начинают обвинять некоторых жертв и пытаться наказать их за их поведение либо лишением адекватной психологической помощи, либо заключением в тюрьму вместо лечения. В этой книге я рассматриваю все формы комплексных травм и не боюсь говорить о неприятном посттравматическом поведении, свидетелем которого я стала.
Я также заметила, что нам сложно в полной мере осознать последствия отношенческих травм, понять психологические факторы, лежащие в их основе, и разумно на них отреагировать. Многие жертвы переходят из одной службы в другую и получают лишь частичное лечение многочисленных симптомов. При этом понимание психологических паттернов, лежащих в основе их боли, ограничено. Многие из этих жертв получают новые травмы во время лечения. Некоторые из них регулярно попадают в больницы и исправительные учреждения из‑за сложного смешения проблем, происходящих от реакции на травму.
Сейчас я работаю в государственной службе судебной психологической помощи. Я оцениваю и лечу тех, кто склонен к проблемному поведению высокого риска[4], включая преследование, поджоги, изнасилования, общую склонность к жестокости, насилие в семье, угрозы и сутяжническое поведение (например, использование судебной системы и онлайн‑форумов для того, чтобы досаждать другим людям). У меня также есть несколько частных клиентов. В частной практике я в основном работаю с людьми, пережившими комплексные травмы и жестокое обращение.
Моя судебная работа подразумевает взаимодействие с людьми, которые проявляют агрессию к окружающим и наносят им отношенческие травмы; убийцами; матерями, которые покалечили или убили своих детей; а также всеми, кто занимается сталкингом, насилует, поджигает, угрожает и нападает. Все мои клиенты из пенитенциарной системы причинили вред другим людям. Большинство из них также являются жертвами. Я использую понятия «жертва» и «переживший травму человек» как взаимозаменяемые в зависимости от контекста. Мне известно о спорах, касающихся терминологии, но я употребляю именно эти понятия, поскольку, честно говоря, не у всех жертв получается стать «пережившими травму». Используя слово «жертва», я не проявляю неуважения к тем, кто испытал на себе жестокое обращение, и не пытаюсь лишить их силы. Я подчеркиваю болезненный недобровольный опыт, связанный с причинением вреда и мучениями со стороны других людей.
Те, кто проявляет жестокость к окружающим или причиняет им вред, нередко оказываются непонятыми. Их действия не анализируют, не пытаются их понять травму.
В общественном дискурсе фигурирует несколько упрощенных объяснений причинения вреда, включая концепции нарциссизма и психопатии, а также более широкие социологические объяснения, например: «Мужчины выбирают агрессивное отношение к женщинам». Часто тех, кто причиняет вред окружающим, демонизируют и называют монстрами. Мы чрезмерно упрощаем причины вредоносного поведения, потому что нам проще понять такие концепции и управлять ими. Гораздо легче поместить человека в категорию либо жертвы, либо преступника, или верить, что в преступниках есть нечто, что отделяет их от нас и дает им способность причинять боль другим людям. Держа в голове эту дихотомию, мы можем ненавидеть тех, кто проявляет агрессию, и отделять себя от них. При этом мы убеждаем себя в своей «хорошести». Однако эти убеждения не соответствуют действительности: вредоносное поведение является результатом сочетания ряда факторов [5], и многие из нас в определенных ситуациях повели бы себя нежелательным образом [6].
Истинные причины абьюзивного поведения лежат гораздо глубже, чем мы думаем: иногда они кроются в травмах, личностных характеристиках и психологическом функционировании, а иногда – в системах, которые должны защищать, поддерживать и взаимодействовать. В большинстве случаев встречается и то, и другое.
В этом мире мало настоящих монстров, но много травмированных людей, которые причиняют вред окружающим.
Сложно балансировать на канате, туго натянутом между работой с жертвами и теми, кто вредит другим людям. Я считаю, что эти роли дополняют, а не исключают друг друга. Работая с людьми, причиняющими вред окружающим, я всегда удивляюсь, как много из них сначала вредят самим себе, а уже потом начинают вести себя непостижимым для большинства из нас образом.
Травмы в анамнезе не являются причиной жестокости. Жестокость и злость имеют множество причин, и большинство травмированных людей никогда не причиняет вреда окружающим. Однако в некоторых случаях травма может быть предрасполагающим фактором (как правило, в сочетании с другими факторами, например употреблением наркотиков), и я крайне редко встречаю людей, которые причиняли кому‑то серьезный вред, но при этом не имели неблагоприятного детского опыта. Это не оправдывает их поведение и не означает, что нам не следует от них защищаться. Это лишь значит, что мы можем объяснить и понять их поведение в контексте того, что они сами пережили.
Работая с жертвами и абьюзерами, я держу в голове свою профессиональную задачу: сохранять безопасность людей и делать мир чуть лучше. Хотя я не могу помочь всем и контролировать все, понимание и сострадание по отношению к тем, кто причиняет вред, помогает мне сократить боль и страдания. Мне также нравится использовать свои знания об абьюзерах, чтобы помочь жертве идентифицировать агрессора, понять его и защититься от него. Существует множество заблуждений о травмах и природе абьюзеров, и, чтобы понять отношенческие травмы и защититься от них, мы должны понять тех, кто их наносит. Мы не можем контролировать то, о чем не имеем представления.
Мои травмированные клиенты во многом являются моим бастионом храбрости, надежды и защиты, когда я сталкиваюсь с трудностями работы в судебной сфере. В них я вижу желание исцелиться и способность меняться к лучшему, несмотря на травмы. Это воодушевляет меня и придает мне сил, когда храбрость меня покидает.
Эта книга представляет собой руководство по доказательным психологическим стратегиям, которые помогают понять природу комплексных травм, задачи восстановления, личность абьюзеров, а также общие проблемы, связанные с оказанием помощи и управлением травмами. В книге сочетаются исследования, эксперименты и клинические случаи; в ее основе лежит мой опыт, полученный как в клинической и судебной психологии, так и до прихода в психологию в различных социальных службах (помимо всего прочего, я была социальным работником государственной службы защиты детей и оказывала поддержку жертвам семейного насилия). Эта книга сосредоточена на мыслях, чувствах и убеждениях людей, а также отношенческих/межличностных структурах, которые способствуют причинению вреда или защищают от него. Хотя специфические нейробиологические и физиологические процессы тоже влияют на последствия комплексных травм, в этой книге рассмотрены лишь психологические процессы. Нейробиологические и физиологические процессы описаны кратко, когда это уместно. Несколько профессионалов своего дела[7] великолепным образом описали нейробиологию и физиологию травм, и я буду направлять вас к их работам, если в этом будет необходимость.
Я также хочу дать комментарий по поводу пола. В большинстве книг о травмах и жестокости подразумевается, что жертвы – это женщины, а абьюзеры – мужчины. Я не согласна с этой дихотомией, поскольку поведение и трудности редко напрямую связаны с полом. Я работала с мужчинами и женщинами, которые были жертвами и имели все типы вредоносного поведения, включая семейное насилие, сексуальное насилие и жестокость в целом. Пол – это релевантный фактор в некоторых типах поведения, например сексуальное насилие, и я говорю об этом, когда это уместно. Однако я также пыталась использовать максимально нейтральный язык, так как считаю важным признать, что представители обоих полов могут быть жертвами и инициаторами насилия, при этом такое поведение часто подкреплено одинаковыми психологическими факторами. Некоторые типы поведения имеют крепкую социальную основу, и с моей стороны было бы упущением не написать о влиянии сексуализации, власти и мизогинии на жестокое обращение с женщинами. Эти разговоры сложны и многогранны, и я намеренно сосредоточилась на исследовательских данных, отходя от идеологии и стремясь ко всеобщей безопасности и уважению.
У меня тоже есть опыт нескольких травм и восстановления после них. Это не книга о моей жизни, но я рассказала в ней о себе, так как считаю важным бороться с заблуждениями о том, что травмированные люди сломаны и не способны к восстановлению и что травмы бывают только у определенных типов людей. Исторически сложилось так, что психическое нездоровье связано с большим количеством предубеждений, и профессионалам часто рекомендуют не рассказывать о собственных психических проблемах. К счастью, после пандемии я заметила, что все начало меняться.
Я никогда не буду стигматизировать психические расстройства, и один из главных способов доказать это – поделиться собственной историей. Я не буду публично говорить о своих травмах, поскольку это моя история, и я выбираю приватность, но скажу, что я на протяжении многих лет страдала из‑за вызванных ими проблем. Я считаю, что вполне восстановилась, но этот процесс потребовал больших усилий, финансовых вложений в мое психическое здоровье и терпения. Меня множество раз подводили разные люди, прежде чем я нашла подходящую помощь. У меня была возможность вложить в свое восстановление необходимое время и ресурсы, и большое желание выздороветь, чтобы не дать этим трудностям портить мне жизнь или влиять на мою работу с клиентами. Мне также повезло найти психолога, который прошел этот путь вместе со мной и продолжает поддерживать мое ощущение безопасности. Не у каждого травмированного человека есть возможность поработать с психологом или так сильно сосредоточиться на своем психическом здоровье.
Эта книга является результатом моего обучения, исследования жестокого обращения с детьми, работы в качестве терапевта, специализирующегося на лечении травм, судебной психологии и моего собственного долгого пути в качестве пациентки. У многих из нас есть поведенческие травмы, но ни одна из них не мешает нам быть цельными людьми. Я надеюсь, что эта книга прольет свет на некоторые темные углы в теме отношенческих травм. Мы исследуем различные аспекты такого рода травм, проявления жестокого обращения, а также изучим способы преодоления того, что мы пережили сами или того, чему были свидетелями.
Главное – я верю, что эта книга подарит вам надежду.