У солнечного дня имелись свои выгодные стороны: на свету лучше проступала пыль, а выстиранное белье сохло едва ли не быстрее, чем в сушильном барабане. Морин уже вымыла, вытерла и отполировала до блеска все поверхности в доме, истребив на них любые живые микроорганизмы. Она успела постирать и высушить простыни, нагладила их и перестелила постели – свою и Гарольда. Какое облегчение, что муж в это время не путался под ногами: за полгода, как он вышел на пенсию, он почти не выходил из дома. Но свершив наконец все подвиги по хозяйству, Морин вдруг забеспокоилась, а потом и встревожилась. Она позвонила Гарольду на мобильник, но знакомые переливы маримбы донеслись с верхнего этажа, а вслед за ними – его запинающийся голос на автоответчике: «Вы звоните на сотовый телефон Гарольда Фрая. Очень сожалею, но… он не может сейчас подойти». Долгая пауза посреди фразы наводила на мысль, что Гарольд отлучался за самим собой.
Часы показывали начало шестого. Непредсказуемость была не в характере Гарольда. Даже привычные звуки – тиканье часов в прихожей, гудение холодильника – раздавались в доме громче, чем всегда. Куда же он подевался?
Морин хотела отвлечься разгадыванием кроссворда в «Телеграфе»[6], но оказалось, что Гарольд уже вписал туда все легкие ответы. Неожиданно у нее промелькнула ужасная мысль. Морин представила себе, как Гарольд лежит посреди дороги с отверстым ртом. Такое бывало: у людей случался сердечный приступ, и их потом разыскивали по нескольку дней. Или, может, в конце концов подтвердились ее тайные опасения. Неужели Гарольд, вслед за своим отцом, не избежал Альцгеймера? Тот умер, не дожив и до шестидесяти. Морин кинулась за ключами от машины, на ходу всовывая ноги в туфли для вождения.
А затем ей пришло на ум, что Гарольд, быть может, задержался с Рексом. Обсуждают, наверное, стрижку газона или погоду. Смешной он все-таки, Рекс… Морин снова поставила туфли у входной двери, а ключи повесила обратно на крючок.
Затем она тихо отворила дверь в комнату, за годы супружества получившую название «лучшей». Входя в нее, Морин всякий раз не могла отделаться от ощущения, что хорошо бы накинуть кардиган. Когда-то здесь стоял большой стол и четыре стула с мягкими сиденьями; каждый вечер в комнате ужинали за бокалом вина. Все это лет двадцать как миновало. Стол теперь убрали, а на книжных полках пылились альбомы с фотографиями, которые никто не раскрывал.
– Где ты? – вслух спросила она.
Тюль на окнах создавал преграду между Морин и остальным миром, лишая его цвета и плоти, и она была этому только рада. Солнце уже клонилось к закату. Скоро должны зажечься фонари.
Зазвонил телефон. Морин бросилась в прихожую и рывком сняла трубку.
– Гарольд?
Долгое молчание.
– Это Рекс, Морин. Ваш сосед.
Морин стала беспомощно озираться. В спешке она оступилась, наткнувшись на какой-то угловатый предмет, вероятно, забытый на полу Гарольдом.
– Что случилось, Рекс? У вас опять закончилось молоко?
– Гарольд дома?
– Гарольд?
В голосе Морин сама собой пробилась визгливая нотка. Если он не с Рексом, то где же тогда?
– Да, конечно, дома, – ответила она тоном, совершенно ей не свойственным – надменно-удрученным, точь-в‐точь какой был у ее матери.
– Я просто забеспокоился, не случилось ли чего. Я и не видел, как он возвратился с прогулки. Он ходил письмо отправлять.
В ее воображении вспышками пронеслись самые гибельные образы: «неотложка», полиция, сама Морин, держащая безжизненную руку мужа, и она не могла решить, нашла ли на нее внезапная дурь или она заранее прокручивает в голове наихудший исход, пытаясь предварить возможный удар. Она повторила, что Гарольд дома, и, не дожидаясь новых вопросов, повесила трубку. Ей тут же сделалось совестно. Семидесятичетырехлетний Рекс так одинок. И наверняка хотел, как лучше. Морин уже собралась ему перезвонить, но Рекс ее опередил: телефон затрезвонил прямо в руках Морин. Она ответила как можно невозмутимее:
– Рекс, добрый вечер.
– Это я…
Невозмутимый голос Морин сорвался на крик:
– Гарольд?! Ты где?
– Я на шоссе В‐3196. У трактира в Лоддисвелле, – сообщил он на удивление довольным голосом.
От их дома до Лоддисвелла было почти пять миль. Значит, никакого приступа с ним не случилось, он не упал на дороге и не забыл, кто он такой. Возмущение Морин перевесило облегчение. Впрочем, почти сразу у нее забрезжила догадка:
– Ты там не пьешь случайно?
– Выпил лимонаду и чувствую себя превосходно. Давненько мне не было так хорошо. Я тут познакомился с отличным парнем, он продает спутниковые тарелки.
Он умолк, как будто готовясь сообщить нечто судьбоносное.
– Морин, я дал зарок идти. Пешком до Берика.
Она решила, что ослышалась.
– Пешком? До Берика-на-Твиде? Ты?
Гарольда ее вопросы почему-то ужасно развеселили.
– Да! Да! – фыркнул он в трубку.
У Морин пересохло в горле, а ноги едва не подкосились. С трудом обретая дар речи, она произнесла:
– Я что-то не до конца понимаю… Ты идешь навестить Куини Хеннесси?
– Я пойду туда пешком, и тогда она выживет. Так я ее спасу.
Колени у Морин сами собой подогнулись, и она поспешно оперлась ладонью о стенку.
– Вряд ли. Ты никого не можешь спасти от рака, Гарольд. Если только ты не хирург. Ты и хлеб-то не режешь, а больше крошишь. Просто смешно слушать.
Гарольд снова рассмеялся, как будто они говорили не о нем, а о ком-то постороннем.
– Я тут пообщался с девушкой с автозаправки – это она подала мне идею. Она-то как раз поверила, что ее тетя вылечится от рака, и та вылечилась! А еще она показала мне, как разогревать гамбургер. Представь себе, с корнишонами!
Гарольд так рьяно убеждал ее, что совершенно обескуражил. Морин даже бросило в жар.
– Гарольд, тебе уже шестьдесят пять. Ты дальше своей машины никуда не ходишь. И еще, если ты случайно не заметил, ты забыл дома мобильник.
Он хотел что-то ответить, но Морин не дала себя перебить:
– И где ты вообще собираешься ночевать?
– Не знаю. – Он больше не смеялся, а голос его заметно потускнел: – Но просто отправить ей письмо слишком мало. Прошу тебя, мне это очень нужно, Морин…
То, что Гарольд так по-детски упрашивает ее и в конце даже назвал по имени, будто оставляя за Морин право выбора, хотя он уже все для себя решил, переполнило чашу ее терпения. Она вскипела:
– Значит, Гарольд, ты направляешься в Берик. Что ж, раз тебе так приспичило… Хотела бы я посмотреть, как ты будешь одолевать Дартмур.
В трубке резко запикало, и Морин крепче стиснула ее в руке, словно цепляясь за самого Гарольда.
– Гарольд! Ты сказал, ты в трактире?
– Нет, в телефонной будке. Ну тут и вонища! Наверное, кто-то тут…
Его голос умолк. Все стихло.
Морин кое-как добралась до кресла в прихожей. Безмолвие в доме оглушило ее, как будто Гарольд и вовсе не звонил. Оно поглотило остальные звуки, и больше не было слышно ни тиканья часов, ни шума от холодильника, ни пения птиц в палисаднике. Морин ворочала в мозгу слова: Гарольд, гамбургер, пешком, пока среди них не высунулось еще два: Куини Хеннесси. Столько лет прошло… Где-то на самом дне встрепенулось давным-давно схороненное воспоминание.
Морин просидела так до темноты, пока вдали на холмах не зажглись фонари, сочась неоном, стекавшим в янтарные озерца во мраке ночи.