Прежде чем снова явиться к Элизабет, Джозеф выжидал целых две недели. Осень принесла с собой низкое серое небо и пушистые ватные облака. Изо дня в день они приплывали со стороны океана, некоторое время сидели на вершинах холмов, а потом уходили обратно, как небесные разведчики. Красноплечие черные трупиалы собирались в эскадроны и проводили маневры в полях. Незаметные весной и осенью голуби выбирались из своих убежищ и компаниями рассаживались на заборах и сухих деревьях. По утрам солнце вставало за осенним занавесом из воздушной пыли, а по вечерам заходило красным шаром.
Бертон вместе с женой поехали в Пасифик-Гроув[4] на религиозное собрание.
– Ест Бога, как медведь накануне зимы ест мясо, – ехидно заметил Томас.
Самого его приближение зимы печалило, пугая ветрами и сыростью, от которых не спрячешься ни в одной пещере.
Дети на ранчо почувствовали, что Рождество уже не за горами, так что можно было начинать торжественную церемонию ожидания. Они задавали Раме осторожные вопросы относительно наиболее угодного волхвам поведения, и мудрая женщина старалась как можно полнее использовать их нетерпение.
Бенджи лениво болел, а молодая жена пыталась понять, почему никто вокруг не обращает внимания на его страдания.
Работы на ранчо оставалось немного. Высокая сухая трава у подножия холмов могла кормить скот всю зиму. Амбары были забиты сеном для лошадей. Джозеф подолгу сидел под дубом и думал об Элизабет. Вспоминал ее позу: тесно сдвинутые ноги и высоко поднятую голову – казалось, что если бы не шея, то голова оторвалась бы и улетела. Хуанито подходил к нему, устраивался рядом и тайком заглядывал в лицо, чтобы понять настроение друга и определить линию поведения.
– Возможно, еще до наступления весны женюсь, Хуанито, – однажды признался Джозеф. – Она будет жить здесь, в этом доме, и перед обедом звонить в маленький колокольчик. Только не коровий. Я куплю серебряный. Думаю, тебе понравится слышать его голос и знать, что пришло время обедать.
Польщенный откровенностью хозяина, Хуанито наконец-то раскрыл свой секрет:
– Я тоже, сеньор.
– Тоже женишься, Хуанито?
– Да, сеньор. На Алисе Гарсиа. В их семье есть документ, доказывающий, что дед родился в Кастилии.
– Рад слышать, Хуанито. Поможем тебе построить здесь дом, и тогда больше не придется ездить. Будешь жить на ранчо.
Хуанито рассмеялся от счастья.
– Я тоже повешу возле крыльца колокольчик, сеньор. Но обязательно коровий, чтобы по звуку понимать, у кого из нас готов обед.
Джозеф запрокинул голову и с улыбкой посмотрел на переплетенные ветки. Несколько раз хотелось шепнуть дубу насчет Элизабет, но осуществить намеренье мешал стыд.
– Послезавтра собираюсь поехать в город, Хуанито. Думаю, захочешь составить мне компанию.
– О да, сеньор. Сяду на козлы, а вы сможете сказать: «Это мой кучер. Отлично разбирается в лошадях. Никогда не беру в руки поводья».
Джозеф рассмеялся.
– Наверное, хочешь, чтобы я сделал то же самое для тебя.
– Нет-нет, сеньор.
– Выедем рано, Хуанито. По такому случаю нужно купить тебе костюм.
Пастух взглянул недоверчиво:
– Костюм, сеньор? Не обычные штаны? Настоящий костюм с пиджаком?
– Да, с пиджаком и жилетом. А в качестве свадебного подарка в жилетном кармане появятся часы на цепочке.
Это уже было слишком.
– Сеньор, – проговорил Хуанито, вставая. – Надо срочно починить подпругу.
Он ушел в амбар, чтобы как следует подумать и о костюме, и о часах на цепочке. Костюм требовал как серьезного размышления, так и особой тренировки.
Джозеф прислонился спиной к стволу. Улыбка в глазах медленно растаяла. Он снова посмотрел вверх, на ветки. Прямо над головой шершни слепили шар и вокруг этого ядра принялись строить бумажное гнездо. Внезапно вспомнилась круглая поляна среди сосен. Перед глазами возникла каждая деталь таинственного пейзажа: необыкновенный, покрытый мхом огромный камень; темная, обрамленная папоротником пещерка и прозрачный ручей, беззвучно вытекающий из таинственного мрака и куда-то украдкой спешащий. Вспомнился даже растущий в воде кресс-салат с нежными подвижными листочками. Захотелось пойти туда, сесть возле камня и провести ладонью по мягкому мху.
«В этом месте можно спрятаться от печали, разочарования или страха, – подумал Джозеф. – Сейчас такой необходимости нет. Не случилось ничего плохого, чтобы бежать. Но надо о нем помнить. Если вдруг потребуется утешение, лучшего места не найти». Вспомнились высокие прямые стволы сосен и почти осязаемый покой. «Надо когда-нибудь заглянуть в пещерку и посмотреть, где начинается ручей».
Весь следующий день Хуанито добросовестно трудился, приводя в порядок упряжь, двух гнедых лошадей и бричку. Он мыл, натирал, чистил и расчесывал, а потом, испугавшись, что не достиг совершенства, начинал процесс заново. Медный набалдашник на дышле ослепительно сиял; каждая заклепка блестела серебром; упряжь выглядела лакированной. Посреди хлыста красовался красный бант.
В знаменательный день, еще до полудня, Хуанито выкатил экипаж, чтобы убедиться, что тот не скрипит. Потом запряг лошадей, привязал их в тени и вошел в дом, чтобы разделить с Джозефом обед. Съели мало: всего-то по паре кусочков размоченного в молоке хлеба. Закончив скромную трапезу, они кивнули друг другу и встали из-за стола. В бричке уже сидел Бенджи и терпеливо ждал. Джозеф рассердился:
– Куда собрался, Бенджи? Ты же болен.
– Уже поправился, – ответил брат.
– Беру с собой Хуанито. Для тебя места нет.
Бенджи обезоруживающе улыбнулся.
– Ничего, заберусь в ящик.
Он перелез через сиденье и улегся на досках.
Хуанито повел бричку по неровной, изрезанной колесами дороге. Настроение было испорчено неожиданным появлением Бенджи. Джозеф перегнулся через спинку сиденья:
– Ни в коем случае не пей. Ты болен.
– И не собираюсь. Всего лишь хочу купить новые настенные часы.
– Не забудь, что я сказал, Бенджи. Я запрещаю тебе пить.
– Не проглочу ни капли, Джо, даже если капля случайно попадет в рот.
Джозеф сдался, понимая, что уже через час после приезда в город брат напьется и предотвратить безобразие не удастся.
Платаны возле ручья уже начали сбрасывать листья, и дорога покрылась шуршащими коричневыми лоскутами. Джозеф поднял поводья; лошади перешли на рысь, мягко ступая копытами по осеннему ковру.
Элизабет услышала на крыльце знакомый голос и поспешила наверх, чтобы снова спуститься. Она боялась Джозефа Уэйна и почти постоянно о нем думала. Разве позволительно отказаться выйти замуж, даже если она его ненавидит? Если откажется, может случиться что-нибудь ужасное. Вдруг он умрет или ударит ее кулаком? В своей комнате, прежде чем спуститься в гостиную, мисс Макгрегор призвала на помощь все свои знания: алгебру, даты вторжения Цезаря в Англию и Никейского собора и спряжение французского глагола être[5]. Таких премудростей Джозеф не постиг. Возможно, запомнил одну-единственную дату: 1776 год. Невежественный человек! Губы девушки презрительно сжались. Глаза прищурились. Сейчас она поставит его на место, как самоуверенного школьника.
Элизабет провела пальцами по талии, чтобы убедиться, что блузка аккуратно заправлена. Слегка взбила волосы, потерла губы тыльной стороной ладони, чтобы вызвать прилив крови к ним. Затем задула лампу и величественно спустилась в гостиную, где в ожидании стоял Джозеф.
– Добрый вечер, – проговорила Элизабет с достоинством. – Когда объявили о вашем визите, я читала драматическую поэму Браунинга «Пиппа проходит мимо». Вам нравится Браунинг, мистер Уэйн?
Джозеф нервно запустил пальцы в волосы и испортил аккуратный пробор.
– Вы решили? – спросил он строго. – Сначала я должен получить ответ. Не знаю никакого Браунинга.
Он смотрел такими голодными, молящими глазами, что ее высокомерие сразу испарилось, а разнообразные познания расползлись по своим норам. Элизабет беспомощно подняла руки:
– Я… я не знаю.
– Тогда я снова уйду. Вы еще не готовы. Если, конечно, не хотите поговорить о Браунинге. Или не желаете прокатиться. Я приехал в бричке.
Элизабет посмотрела на зеленый ковер с коричневой полосой вытоптанного ворса, а потом ее взгляд перешел на ботинки Джозефа, старательно намазанные плохим гуталином – не черным, а разноцветным: с зелеными, синими и лиловыми разводами. На миг сознание сосредоточилось на ботинках и немного успокоилось. «Должно быть, гуталин старый, да еще и закрыт был неплотно, – подумала Элизабет. – От этого всегда появляются разводы. То же самое случается с черными чернилами, если держать бутылку открытой. Наверное, он об этом не знает, а я не скажу. Если скажу, то больше никогда не смогу хранить секреты». Она спросила себя, почему он стоит так неподвижно.
– Можно поехать к реке, – предложил Джозеф. – Река чудесная, но приближаться к воде очень опасно. Камни скользкие. Поэтому пешком туда идти нельзя. А вот съездить ничто не мешает.
Хотелось рассказать ей, как будут шуршать по сухим листьям колеса, как иногда от соприкосновения железа и камня будут вспыхивать длинные синие искры, похожие на змеиные языки. Хотелось объяснить, какое низкое этим вечером небо – можно достать рукой. Но произнести такие слова он не мог.
– Было бы хорошо, если бы вы поехали, – проговорил Джозеф. А потом сделал короткий шаг вперед и разрушил хрупкий покой ее сознания.
Элизабет неожиданно повеселела. Она робко положила ладонь на его рукав, а потом осторожно похлопала по толстой ткани.
– Поеду, – ответила она, услышав, что говорит слишком громко. – Наверное, прогулка пойдет на пользу. Преподавание утомляет, так что надо подышать свежим воздухом.
Напевая про себя, она побежала наверх за пальто, а на лестничной площадке дважды коснулась пальцем носка ботинка, как делают девочки в танце вокруг майского дерева. «Компрометирую себя, – подумала она без сожаления. – Люди увидят, как едем вечером вдвоем, и это будет означать, что мы помолвлены».
Джозеф стоял возле лестницы и смотрел вверх, ожидая ее появления и сгорая от нетерпеливого желания открыть свое существо, чтобы она смогла увидеть все его секреты – даже те, о которых он сам не знал.
«Это было бы правильно, – думал он. – Она узнает, что я за человек, и сможет стать частью меня». Элизабет остановилась на площадке и улыбнулась, глядя сверху вниз. Она надела длинный голубой плащ, а выбившаяся из прически прядь зацепилась за ворсинки голубой шерсти. Джозеф ощутил прилив нежности к этим непослушным волосам, хрипло рассмеялся и поторопил:
– Пойдемте скорее, пока лошади не потеряли блеск или не прошел удачный момент. О, разумеется, я говорю об упряжи, которую Хуанито старательно начистил.
Он открыл дверь, подвел Элизабет к бричке, помог устроиться на сиденье, а сам отвязал лошадей и застегнул на мартингалах пряжки из слоновой кости. Лошади нетерпеливо пританцовывали, и это радовало.
– Вам тепло? – спросил Джозеф.
– Да, тепло.
Лошади тронулись рысью. Хотелось единым жестом обнять и подарить спелые звезды, наполненную чашу неба, усеянную темными деревьями землю, увенчанные острыми гребнями волны гор, застывшую на пике движения бурю или бесконечно медленно движущиеся на восток каменные рифы. Можно ли найти слова, чтобы рассказать о красоте мира?
– Люблю ночь, – проговорил он. – Ночь сильнее дня.
С первого мига знакомства Элизабет напряженно готовилась отразить нападение на свой огражденный и защищенный мир, но сейчас вдруг случилось что-то неожиданное и странное. То ли интонация и ритм, то ли глубокая искренность его слов разрушили старательно возведенные стены. Кончиками пальцев она прикоснулась к руке Джозефа, вздрогнула от восторга и отдернула руку. Горло сжалось, не позволяя вздохнуть. «Он услышит, что я дышу, как лошадь. Стыдно», – подумала Элизабет и тихо, нервно рассмеялась, понимая, что ничуть не стесняется. Мысли, которые она всегда держала взаперти в самых потаенных уголках сознания, как можно дальше от поля умственного зрения, внезапно вылезли из своих убежищ и оказались вовсе не мерзкими и отвратительными, словно слизняки, как она всегда полагала, а легкими, веселыми и благочестивыми. «Если он вдруг коснется губами моей груди, я обрадуюсь, – подумала она. – Радость так меня переполнит, что я обеими ладонями подниму грудь к его губам». Она представила, ка́к это сделает, и поняла, что́ почувствует, изливая навстречу мужчине горячий поток своего существа.
Лошади громко фыркнули и метнулись в сторону: посреди дороги стояла темная фигура. Хуанито быстро подошел и заговорил с Джозефом:
– Едете домой, сеньор? Я вас ждал.
– Пока нет, Хуанито.
– Тогда подожду еще, сеньор. Бенджи уже пьян.
Джозеф нервно поерзал на сиденье.
– Я знал, что так и будет.
– Ходит по городу, сеньор, и распевает во все горло. С ним Вилли Ромас. Вилли счастлив. Вполне возможно, что кого-нибудь убьет.