Почти ностальгия
Тихая, безветренная, но весьма холодная ночь сменилась резким восходом яркого, жгуче ослепительного солнца. Необычно быстрое пробуждение дня – вдруг всё обрело тени и краски, а светило начало нагревать землю. Видимо, сумерек в этой стороне не бывает.
Мы всю эту ночь, словно пьяные от своей вынужденной бессонницы, ходили по краю неизвестного нам аэродрома и не знали, как согреться. Мороза не было, был пронизывающий холод, который, пройдя сквозь плоть, жрал кости. Причём делал он это с таким смаком, что от его облизывания бросало в мелкую дрожь.
– Мужики, нехуй шляться, – инициатива этой ночи была в руках Димы Смирных из третьего взвода, – давайте расстелим шинели и плотно ляжем друг к другу.
Мы дружно очистили от небольших камней площадку и расстелили шинели. Расчёт был прост – одна шинель – матрас, другая – одеяло. Размещаться на этой постели следовало плотно прижавшись друг к другу. Пока строили этот достархан, надежда грела, но как только легли и замерли, она медленно вместе с нашим теплом улетучилась. Из приличия или из братской скромности мы, в надежде уснуть, согревшись друг от друга, некоторое время промучились и разбрелись по неведомым просторам неизведанной стороны. Быстрый рассвет проявил кучки застывших в оцепенении солдат вида гитлеровских пораженцев, гонимых через Москву в Сибирь. Никогда до этого я так не мёрз, а точнее, не зяб. Холод сковал всё – даже мысли о мыслях, которые до наступления этой ночи роились в моём воспалённом разуме: «Снова смена обстановки, вновь неизвестность, опять чужой строй и чувство усталости, как в момент незавершённой драки. Как там? Кто они? Как они нас? Сможем ли мы их?!»
В ту ночь я, оторвавшись от коллектива, пошёл искать себе убежище.
Пол одинокого домика размером восемь на шесть метров был плотно застелен телами измученных холодом вчерашних курсантов десантной учебки. Пробравшись в центр сего лежбища, я бесцеремонно раздвинул тела и разместился сам.
– Ты чего, блядь, припёрся? – подал голос незнакомый боец.
– Слушай, давай обойдёмся без пизде́жа. Двигай свой зад или сейчас метнёшься изображать засаду снаружи периметра, – скопировал я Илюшу, который три дня назад со счастливым лицом покинул пределы оставленной нами части и начал своё одиночное плавание по просторам гражданки.
Голос и манеры Дембеля подействовали. Тела без лишних разговоров раздвинулись, чтобы освободить просторное место по центру пола этого недавно ещё пустого домишки с заколоченными окнами и выломанной десантниками дверью.
Я лежал меж согревающих меня тел и пялился в далёкий, как казалось в темноте, потолок, листая страницы недавних событий.
… – Вот, смотри, Куделин! – Гарик стоял с непокрытой головой, небеса проливали свою нескончаемую влагу на его короткую причёску, но он словно и не замечал этого. – Там твои штучки не пройдут. Не будь дураком и не лезь на рожон.
– Товарищ сержант, как не лезть, там же война? – Я натужно улыбался, моя фуражка намокла, но из чувства приличия я, как и он, старался этого не замечать.
Очень охота было сказать ему какую-нибудь гадость, но выработанная за полгода привычка чинопочитания к этому человеку не позволяла оттолкнуть его от себя и уйти, плюнув ему под ноги. По сути своей плохой он или хороший, он был для нас как Харон, ведущий за руку от прошлого к настоящему. Он был больше, чем брат и значительнее врага – учитель, воспитатель, садист, стукач, подлиза, откровенное говно – всё это он, но повода назвать его трусом не было. Я и сейчас, пройдя достаточно долгий путь в своём становлении, считаю удачей, что мне довелось узнать такого человека как сержант Гарифулин. Гарик в своём роде «Эксклюзив»!!!
– Кончай пиздеть и брось свою ненужную иронию! – Гарик в последний раз показал мне свои ровные зубы. – Если ты думаешь, что там война и все братья, ты ошибаешься. Мне пацаны пишут, и я знаю, что Гайжюнай[1] по сравнению с Афганом отдыхает.
Он немного помялся и, сделав шаг навстречу, раскрыл свои объятия. До этого мгновения я никогда, не считая моего отца, с мужиками не обнимался. Меня захлестнули чувства, и я, бросившись к нему, замер в его сильных руках.
– Не будь дураком! – Он оттолкнул меня от себя и, посмотрев в глаза, добавил: – Чтоб тебе выжить, научись не высовываться.
Дождь резко прекратился, тучи расступились, обнажив зарёванное небо. Гарик развернулся и вошёл в подъезд казармы, возле которого под козырьком стоял старшина срочной службы Радвила и мой недавний однокурсник – младший сержант Белых.
– Ну, Куделин! – Радвила в первый раз не улыбался, гримаса на его лице давала понять, что и он не равнодушная литовская сволочь. – Держи себя достойно. Чигвинцеву привет, он, кстати, твой земляк. Держись его, он мужик конкретный. Вроде тебя, хотя нет – разумней, да, а так – хлюповат!
Он не стал раскрывать объятий, а просто притянул меня за руку, слегка прижал к себе и похлопал по спине, с его ростом это было просто. Я сделал шаг в сторону по направлению к Олегу, с которым мы попрощались более сухо.
– Помнишь первую команду «К бою!»? – Я протянул ему руку.
– Почти забыл. – Он постарался улыбнуться, но заданный мной вопрос привёл его в замешательство.
– Вспомни, Олег, и не забывай. – Я подтянул второй рукой его недотянутую руку и крепко сжал её в своих ладонях.
Чалый примчался от штаба батальона, чтоб поторопить меня с прощанием. Я поправил лямку моего РД[2], развернулся и, пиная промокшие полы шинели, двинулся в сторону штаба, где нас ожидал дежурный по части.
– Саша, – не смело окрикнул, появившийся из-за спины Радвилы Витька Нерух. – Запиши адресочек, чтобы можно было списаться. – маленькая записная книжка далеко за средину была заложена шариковой ручкой. – Ну, не знаю, может домашний адрес?!
Я оглянулся на удаляющуюся спину Чалова, быстро хватанул этот блокнот и не задумываясь черканул: «До встречи в войсках!».
– Вить, мы же связисты – найдёмся всегда…
Чтобы проводить нас достойно и с почестями, Каунас задвинул облака в пригород и пригрел солнышком.
– Какое же всё-таки глубокое здесь небо, – в очередной раз подумал я, сидя возле заднего борта военного ГАЗ 66, который почти полгода назад привёз меня в эту часть…
Почти двадцать восемь лет этот листок из записной книжки Виктора Неруха ждал своей публикации!
Почти двадцать восемь лет этот листок из записной книжки Виктора Неруха ждал своей публикации!