Никитка плакал не переставая. Долгий, мучительный перелет утомил его. Но Лизе было все равно – она не чувствовала ничего. Все выжжено, ничего святого. Ничего своего – все чужое, даже имя. Сын, прижатый к груди, единственное существо на планете, которое родное. Все, что осталось. Больше ничего.
– Мисс Мила Романофф?
Она кивнула и показала на чемодан. Она хорошо знала английский язык, но недостаточно ориентировалась в речи, чтобы с ходу объясниться с американцем. Водитель в идеально сидящем костюме и кепке подхватил ее чемодан и указал в сторону выхода. Международный аэропорт О’Хара города Чикаго не располагает к долгим прогулкам – народ торопится на свои рейсы, тележки с багажом летают на огромной скорости. Философия больших аэропортов – прилетел и быстренько уходи, не мешай трафику.
Она прилетела в чужую страну, в чужой мир.
Но она не покидала Родину и родную землю – за ее спиной не осталось ничего, кроме горя и отчаяния. И нигде нет спасения, она в этом уверена. Она не знает, как будет жить дальше, что будет делать. Ее планы нацелены только на выживание и защиту своего сына, а мысли о том, чтобы жить полной жизнью, она оставила. Она уверена, что больше никогда не станет прежней, потому что ее сердце осталось в России. Мертвое. Оно стало слишком большим грузом…
– Куда едем? – спросил таксист.
– Отель «Ритц-Карлтон», район Голд-Кост, торговый центр «Уотер Тауэр Плэйс».
– Отличный выбор, мэм.
– Я знаю. Поехали.
В Москве сейчас четыре часа дня, а в Чикаго уже полночь. Малышу, наверное, очень тяжело, но ей было все равно. Она как будто не слышала, что Никитка хнычет, машинально качала его, прижимая к груди, и убеждала себя, что все сделала правильно. Что сможет выжить. Что обязана – ради сына.
У нее было две причины покинуть страну, в которой она родилась. Всего две – а нужно ли больше? Наверное, хватило бы и одной. Тот человек, который вызывает в ней инфернальный ужас, который обещал, что убьет и ее, и ее сына, никогда не найдет ее в Америке. Здесь она обретет спасение.
Но вторая причина, самая главная, увы, безнадежна. Нигде она не сможет избавиться от тяжести вины, нигде она не сможет простить себя и начать жить свободным человеком. Она проклята, и ничто уже не спасет. Все, что она может, – это сбежать от того человека и попытаться хотя бы сделать вид, что простила себя.
Но как это сделать? Как? В голове почти беспрестанно бурлящий процесс, цель которого – понять, как так получилось.
Впервые чувство вины Лиза ощутила, когда услышала Сашин голос по радио. Он пел песню. На английском языке, очень чисто и хорошо пел. Лиза никогда прежде не слышала этих слов, но мелодию узнала. У Саши было много разной музыки, но к систематизации результатов своих трудов он относился очень безалаберно. Музыку он не переносил на бумагу, а попросту забывал и создавал новую, в которой звучали все те же мелодии. Так было всегда. Сначала Лиза говорила Саше, что он просто копирует сам себя, и они подолгу спорили, Саша доказывал, что мелодии просто созвучны, да и как иначе, нот-то всего семь!
Но в музыке той песни были собраны все самые лучшие его мелодии. Песня называлась Roberto. Потом Лиза увидела клип. Она смотрела и не узнавала своего брата. Саша был полностью другим, начиная от лица, в котором от прежнего Саши остались только светло-серые, отцовские, глаза, и заканчивая контурами тела. Брат сильно похудел, почти истощился. У него всегда были мощные руки, плотные ноги, не толстые, а именно плотные, мускулистые. Паренек в клипе был худой и бледный, с тонкими ногами и впалым животом. Волосы, непривычно длинные и черные, зачесаны назад. Лиза никогда бы его не узнала, если бы не голос и мелодия. А взгляд… Саша как будто боялся всего и всех. Взгляд загнанного в угол зверя. Взгляд побежденного человека. Лиза помнила брата жизнерадостным, улыбающимся парнем, душой компании. Таким, каким увидела его Лиза на видео, Саша не был никогда.
Качая на руках сына, Лиза чувствовала, как ее сердце наливается черной тоской. Ради чего все было? Ради того, чтобы отец Арсена сбежал? Зачем? Она как мантру повторяла одно и то же: чтобы спасти жизнь отца, чтобы не было войны.
Но на самом деле, чтобы не было кому-то плохо, она позволила пожертвовать Сашиной свободой, а потом жизнью отца, а потом жизнью матери, а теперь и жизнью Саши – ведь он стал совсем другим человеком. И все ради чего?
Осознание всего масштаба бедствия пришло недавно. Она в очередной раз услышала по радио Сашин голос и в очередной раз подумала, что не может больше так жить. Вокруг – мрачные тени прошлого, в душе абсолютная пустота. Нескончаемая усталость и чугунная тяжесть во всем теле – ее мучила вина, давила и не давала дышать. И с каждым днем становилось только хуже. Вина прорастала в ее душе, причиняла сначала не острую, но теперь очень ощутимую боль, Лизе было сложно с этим справиться. Она чувствовала себя невероятно одинокой. О своей боли она могла говорить только с Никиткой, ее кровиночкой. В сыне с каждым днем проступало все больше и больше от Арсена, чем Арсен всегда невероятно гордился, заставляя Лизу чувствовать себя еще ужаснее.
Лиза почти привыкла жить с чувством вины, которое усиливалось постепенно, дозированно, вызывая привыкание. Она не боялась этого: знала, что привыкнет. Привыкнет жить без личности, жить с человеком, который не может помочь ей избавиться от убивающего чувства вины, жить ради сына. Жить на одной планете с братом и не иметь возможности рассказать ему о себе… Она с ужасом представляла, что будет, если она разыщет Сашу и расскажет ему все. Брат обвинит ее, и будет прав – ведь его не было рядом в те минуты, когда Лизе приходилось принимать решение. Он не знает, что она чувствовала. Она бы сама себя осудила, будь на его месте, и Саша осудит, он такой же, как и она. А если осудит он, то осудит и общество, и они с Арсеном сядут в тюрьму, а малыш останется без матери. Лиза стала заложницей любви к своему ребенку.
Она не спрашивала себя, что будет дальше. Она просто жила, наблюдая за тем, как растет Никитка, как становится на ноги Арсен, как делает успехи в карьере. Лиза так и не привыкла звать его мужем, ведь они официально и не женаты, свадьбы не было, она просто взяла его фамилию, и все. Когда Никитке исполнился годик, Лиза чувствовала себя погруженной в глубокий бассейн под плотной коркой льда, и выбраться на воздух не было никакого шанса.
Но, сам того не подозревая, Арсен вырвал ее из этого состояния. Наверное, чего-то подобного она ждала, но, как всегда, была не готова к чему-то радикальному. Но Арсена не интересовало, готова она или нет. Ранним утром, 28 мая, за сутки до выступления Джейсона МакКуина в России, Арсен сказал ей:
– Лиза, я так больше не могу жить. Ты сильно изменилась, ты стала какой-то другой, не такой, как была когда-то. Что с тобой происходит? Скажи мне, пожалуйста.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила, Арсен?
Этот разговор случился впервые, но с первых минут уже утомил Лизу. Она знала, что будет дальше, она знала каждую мысль, которую Арсен мог родить своим неглупым, в общем-то, мозгом. Она знала каждый поворот его извилины и знала, в какой момент он принимает решение.
– Что с тобой происходит?
– Меня убивает совесть, – призналась Лиза.
Она не хотела начинать этот разговор. Этот разговор был ей не нужен, все равно исправить ничего нельзя. Но Арсен… Он был другим. Он был из той категории людей, которые, нагадив возле дома и не получив за это наказание, полагают, что все в порядке, и теперь эта гадость – нормальное течение жизни, что все с этим смирились и воспринимают как обычное дело. Когда безнаказанно уличенному в измене мужу кажется, что все забыли, и все хорошо, и можно снова вильнуть налево или не вильнуть – это ничего не изменит, ведь с этим обстоятельством все смирились. И если он сам не чувствует за собой никакой вины, значит, никто его не винит. Но вдруг заметив изменившееся поведение другого человека, такие люди искренне недоумевают, в чем дело, хотя ботинки все в той же гадости, разбрызганной у дома.
– Не нужно чувствовать себя виноватой, Лиза. Я все знаю.
– Что ты знаешь?
– Что Джейсон МакКуин – это Саша. И он готов выступить в суде. Он готов дать показания против моего отца.
Лиза не успела даже подумать, как мир вокруг померк. Она была не склонна к насилию, но в ее душе все было выжжено, все стоп-сигналы, все предохранители давно вышли из строя. Она убила в себе все человеческое, и на пустом, черном поле еще ничего не взросло, но готово было прорасти. Лиза не собиралась обсуждать ни единого варианта, связанного с попытками помешать Саше жить так, как он может. Судя по всему, Арсен не только догадался обо всем, но и уже разработал жуткий план, как заставить Сашу замолчать навсегда.
Вся сила любви к брату, вся боль, все унижение и черная копоть несправедливости всколыхнулись в ней инфернальным торнадо, поднявшись до самой макушки, и разум отключился.
Смутно, с редкими прорывами звуков она запомнила отдельные моменты той бойни: как Арсен пытался удержать ее, крепко сжимая сильными руками, а она все равно вырвалась. Как разлетелись мелкие осколки от вазы, обрушенной на голову Арсену, выбив из него сознание. Как впились ее ногти в его лицо, как она старалась содрать это лицо с черепа, как окропила кровь ее блузку – тонкими нитями и чернильными кляксами, как глубоко утопали ее стопы в его животе с каждым ударом; как она обрушивала на его лицо град своих кулаков.
Плач Никитки вывел ее из ступора. Арсен лежал на полу, весь в крови, но живой. На губах кровавая пена колыхалась от каждого выдоха. Малыш плакал истерично, дрыгая ножками и требуя взять его на руки. А Лизина блузка была вся в крови, руки болели, ныли пальцы, разодранные от ногтей, и сбитые костяшки кулаков. Она взяла сына на руки, превозмогая боль.
– Тише, мой малыш, тише, все хорошо.
– Лиза, пожалуйста, вызови врача… – простонал Арсен.
Лиза с отвращением посмотрела на лежавшего на полу мужчину. На нем не было видимых страшных повреждений. Да, расцарапано лицо, кровоточащая рана на голове у виска, обездвиженные ноги. Но ведь его голова на месте, верно? Его лицо все еще принадлежит ему? Его конечности плотно пришиты к туловищу? Что ему еще нужно?
Лиза переступила через него и пошла в детскую, чтобы уложить малыша. Когда ребенок заснул, она спустилась в гостиную, разгромленную ею самой. Арсен все еще лежал на полу. Все еще дышал. Она вызвала «Скорую». Арсена забрали. У врачей было много вопросов к Лизе, но она только покачала головой. Она не собиралась отвечать на их вопросы.
А утром следующего дня она узнала, что на сцене в «Олимпийском» убит Джейсон МакКуин. Саша.
Это уничтожило ее окончательно. Больше у нее никого не осталось. Она все разрушила, она всех убила… Теперь впереди только ад. Только ад. Единственное, что удерживало Лизу от резкого взмаха лезвием у горла, – малыш, плачущий в кроватке.
Она была беременна, когда случилась трагедия, когда погибли отец и мама. Она носила ребенка Арсена. И сейчас Никитка – все, что осталось в этом мире родное, ведь Саша мертв.
Только ребенок заставил ее скинуть оцепенение, взять себя в руки и сделать что-то для того, чтобы выжить.
Сначала она хотела уехать куда-нибудь еще глубже в провинцию, спрятаться. Но потом случилось то самое событие, из-за которого она поняла, что в России ей и Никитке небезопасно. Этот монстр, которому запрещен выезд за границу, до конца жизни будет искать ее, чтобы убить. И она решила бежать туда, где не смог обрести спасение Саша, – в Америку.
Пока Арсен лежал в больнице, Лиза сделала себе несколько паспортов. Она нашла в Интернете нескольких умельцев. За паспорт, который пройдет проверку в посольстве Америки, она отдала почти тысячу долларов. Хорошо, что Арсен, как настоящий цыган, не доверял банкам и держал всю наличность в сейфе, где хранились и Лизины украшения, подаренные Арсеном, поэтому она знала код. Она взяла с собой практически двести тысяч долларов и около ста тысяч рублями.
Лиза вместе с сыном покинула Россию спустя трое суток после смерти брата.
Итак, она прилетела в Чикаго, сняла номер в дорогом отеле и наняла русскоговорящую няню. У нее было достаточно наличных денег, чтобы решить практически любой вопрос, но требовалось глобальное решение. Чтобы выжить.
Она позвонила Карме, человеку, по-прежнему имеющему связь с Наркобароном. Объяснила Карме, что ей нужно и когда, сказала, что перезвонит через два дня. За это время Карма должна решить вопрос. И когда перезвонила, вопрос был решен. Представитель Барона, его брат Башу, был готов встретиться с Лизой в Чикаго через два дня.
На встречу Лиза пришла с охраной, двумя высоченными американцами в темных костюмах. Никитка остался в отеле с няней.
Башу был намного моложе Барона, ему едва перевалило за тридцать. Он был очень полным, с курчавыми волосами до плеч, зачесанными назад. Арсен на дядю был совершено не похож.
– Вы должны мне пять миллионов долларов за смерть каждого члена моей семьи, – сказала Лиза. – Итого пятнадцать миллионов.
– Если ты переживаешь за Арсена, то с ним все в порядке, – сказал Башу, проигнорировав ее вопрос. – И зачем ты пришла с охраной? Ты считаешь, я могу убить мать моего внука?
– Мой сын вам не внук, он вообще не имеет отношение ни к вам, ни к Арсену, ни к Барону, ни к вашей семье. Это мой сын.
– Нет, Лиза. Твой сын цыган, и мы – одна семья.
– Я видела, как легко ваш Барон отдал шестьдесят человек вашей семьи гнить за решеткой за свои дела.
– Это очень большая честь – заступиться за Барона!
– Да мне плевать, – ответила Лиза. – Пятнадцать миллионов, и ни единого контакта.
– Сначала ты сказала – пять за одного. А теперь звучит пятнадцать. По семь с половиной за мать и отца?
– А Саша? Вы его за человека не считаете?
– А Саша жив.
– Жив? Разве вы не смотрели видеотрансляцию? Как его убили прямо на сцене в Москве? Как он упал и перестал дышать?!
– Именно потому, что я это видел, я и делаю вывод о том, что он жив. Хотя Барон со мной не согласен, он уверен, что твоего брата убили. Поэтому, я думаю, мы согласуем эту сумму. Но зачем она тебе? Что ты будешь делать с этими деньгами? Как ты будешь жить с чувством вины?
Лиза была готова к подобному. Это их порода – заставить человека чувствовать себя униженным даже тогда, когда они сами в слабой позиции. Она решила для себя, что пропустит слова цыгана мимо ушей, и эти, и те, что последуют далее, чтобы не дать ему вывести себя из равновесия. Но его сомнение в том, что Саша мертв, ее серьезно подкосило. Лиза оказалась к этому не готова совершенно. У нее не было никаких сомнений, ведь она чувствовала, что его больше нет. А сейчас что? Слабая надежда, что Саша мог выжить? Но ведь сообщили бы в новостях, рассказали бы всем… Там же было много людей, телевидение… Да и зачем скрывать? Чтобы Барон больше не охотился за ним? Такое возможно. Господи, неужели Саша может быть жив?
Лиза почувствовала, как внутри что-то очень сильно заболело, так, словно к омертвевшим частям тела вдруг прилила кровь. Она снова может чувствовать. Всего-то надежда, всего-то фраза, наверняка сказанная для того, чтобы выбить из-под нее стул. Но Лиза чувствовала это иначе, теперь она готова вынести что угодно под светом даже такой слабой надежды. Ведь может быть, что Башу прав? Может быть, Саша жив?.. В подводной ледяной тюрьме наконец-то образовалась маленькая проталина, через которую она смогла глотнуть воздух.
Лиза улыбалась своим мыслям, пока Башу говорил гадости:
– Ты мерзкая потаскуха, которая раздвинула ноги перед красивым парнем. Да, он хорошенько всадил тебе и пользовал тебя, пока ему это было нужно. И потом легко заставил тебя убить собственного отца. И мать. Это ты их всех убила, чтобы Арсену было хорошо, чтобы в очередной раз удовлетворить потребности Арсена. Скажи, дорогуша, а ты давала ему трахать себя в попку? Он побывал там?
Лиза слышала, но не слушала. Она думала о другом: Саша может быть жив! Да, такое может быть! Ведь все уверены, что она, Лиза Лаврова, тоже мертва, просто ее тело забрали цыгане и спрятали его. Такую легенду должны говорить все цыгане, взятые при облаве и в ходе последующих арестов. Все так думают – что Лиза мертва, а она жива! Может быть… Нет, в самом деле Саша может быть жив! Она бы никогда сама об этом не подумала. Ведь она видела запись: как в него выстрелили, как он упал, как закричали люди. Видела, как его тело на каталке под черным одеялом увозят. Все это в подробностях показывали по телевидению, и Лиза видела все. И у нее даже мысли не возникло – не поверить. Но ведь может быть, что сказанное Башу она принимает на веру от отчаяния…
Но ведь все так же, как и с ней! Тело никому не отдали. Правоохранительные органы не отдали Сашино тело, а там были люди из его окружения на эстраде, которые хотели бы похоронить ее брата. Сказанное Башу и этот ее вывод по поводу тела подпитали надежду настолько, что Лиза готова поверить в чудо. А это значит, что, может быть, когда-нибудь все наладится. Когда-нибудь все откроется и будет хорошо… Этого ее ссохшемуся сердцу хватило, чтобы Лиза смогла глотнуть воздуха в ту самую проталину под толщей льда.
Башу что-то еще говорил, но Лиза, вдохновленная лишь мыслью, что Саша может быть жив, прервала его диалог резким ударом кулака по столу и сказала:
– Пятнадцать миллионов, через два дня. Иначе я стану новой звездой.
– Ты не доживешь до утра.
– Может быть, но лучше, чтобы дожила. Только я знаю, как отменить авторассылку моего письма во все газеты и правоохранительные органы. Как думаете, сколько времени потребуется властям, чтобы раздобыть фото Арсена с папочкой? Наверняка не больше десяти минут. У вас ровно два дня. Я позвоню Карме и назначу встречу.
– Какие у нас гарантии?
– Никаких. Только мой здравый смысл. Я хочу вырастить своего сына. А что делать потом, я еще не решила. Но лет двадцать у вас есть, чтобы отмолить свои грехи. Не провоцируйте меня придумывать другую комбинацию.
– В тебе нет ничего святого, – сказал Башу.
– Да, ты прав, – сказала Лиза. – Помни об этом.
Несмотря ни на что, она улыбалась. Возможно, Саша жив. А до этих цыган ей нет дела. Она уверена, что деньги найдут и отдадут ей. Конечно, они попробуют что-то с ней сделать, но она сможет защитить себя и своего ребенка. Сможет, у нее просто не было выбора. Саша должен увидеть и ее, и своего племянника, ведь он уверен, что Лиза мертва.
А Башу… Да, он был правой рукой Барона, ворочал огромными деньгами, и его руки по локоть в крови. Наверняка какому-то мастеру уже заказали для нее памятник, самый простой, из дерева. Чтобы быстро сгнил, покосился и упал, чтобы никто никогда не нашел могилу Елизаветы Лавровой. Да и кому придет в голову искать ее могилу? Ведь для всех Лиза Лаврова уже мертва.
В больнице я провалялась несколько дней, постоянно обколотая наркотиками или обезболивающим, точно не знаю. В забытье, как в тумане. Я ни о чем не могла думать, ничего не соображала. Волновало только одно: боль в руке, которую я представляла себе не иначе чем культей. Когда я увидела перелом, открыто торчащую кость, разорванную вену, выплевывающую кровь, я отключилась. Я была уверена, что умру. Но как-то пришла в себя, доползла до телефона и вызвала «Скорую». В больнице я была уверена, что руку мне отнимут, оставив аккуратную культю, на которую я буду надевать протез с недвигающимися пальцами, а потом снимать, смазывать мягким кремом и баюкать, поливая слезами.
Но нет, руку спасли. Я могла даже шевелить кистью, сгибать фаланги. Это больно, но врач сказал, что все будет хорошо.
Меня выписали 7 июня. Забирали меня Вася с Кристиной. Увидев друга на ногах, опирающегося на трость, я расплакалась. Со всеми своими тараканами и дуростями я совершенно не уделила внимание Васькиному выздоровлению. А это и вправду было чудом.
«Чудо-шок», как говорил он.
Врачи в Америке сделали многое для того, чтобы шоковый нервный импульс остался и Вася стоял на ногах. Я не знаю, как это получилось, но иначе чем чудом это не назовешь.
Они были счастливы вместе, эти двое. Васька светился счастьем, держал своей худой ладошкой загорелую руку Кристины. Он был с тростью, но это ведь лучше, чем в кресле!
Я обняла его и Кристину, и мы вышли в июньское утро. Вася предложил зайти в кафе и выпить кофе, а я нетерпеливо рылась одной рукой в сумочке. Где мои сигареты? Вся эта процедура с выпиской из больницы не оставила мне даже десяти минут на перекур.
Наконец, мятая пачка сигарет нашлась, а вот зажигалки нигде не было. Я перевернула сумку вверх дном, но безрезультатно. Пришлось приставать к прохожим. Как назло, никто не курил. Представляю, как это выглядело: баба в застиранном спортивном костюме («Почему все в больнице в застиранных спортивных костюмах?» – спросите вы. «А я не знаю», – отвечу я), с загипсованной рукой, с немытыми волосами и сигаретой во рту просительно смотрит в глаза и сгибает-разгибает большой палец, мучая невидимую зажигалку. Никто мне не прикурил. Я выплюнула сигарету.
Невезения продолжаются.
В загашнике у Васи две новости, которые он собирается мне рассказать в кафе. Мне интересно, но не то чтобы уж очень. Моя рука побаливала, жить без нее сложно, хоть и левая. Ни стул отодвинуть, ни сахар в кофе помешать. Я раньше и не замечала, что, размешивая в чашке сахар, ложечку держу левой рукой.
– Как ты сломала руку? – спросил Вася.
– Пыталась убить муху, – призналась я. – Эта паскуда никак не давалась, тогда я влезла на борты ванны и шлепала мокрой футболкой по стенам, а она все улетала и улетала. В один момент я поскользнулась и рухнула в ванну, прямо на руку. Открытый перелом. Несколько раз теряла сознание от боли, но все-таки вызвала «Скорую».
– Ужас!
Кристина прижала ладошку к губам, в глазах плескался притворный ужас. Не нравилась мне эта девчонка, но Вася был влюблен. Это было откровенно видно, это не скрывалось. И кто я такая, чтобы влезать в их отношения?
– Как так получилось, что мы перестали общаться? – спросил Вася.
Хороший вопрос. Да, я сама не проявляла инициативу, тут я соглашусь. Но целый год и ты, дорогой мой друг, эту инициативу не проявлял. Тебе тоже не хотелось снова встретиться со мной. Наверное, ты думал, что я начну пускать сопли пузырями, рыдать и напоминать тебе о Димке. Может быть, ты боялся обременить себя чем-то или кем-то. Разговорами со мной, например? Или еще чем. Как любая приличная женщина, я, естественно, не считала, что мои причины были главными. Васино нежелание – самая главная причина в том, что мы не общались. Хотя и его понять можно. Кристина – это его первая девушка (мы не говорили с Васькой об этом, но я была уверена), и наверняка он многое открыл для себя в совместной жизни. Интересно, они живут по-прежнему вместе? Парадокс – они начали жить вместе еще до того, как в первый раз поцеловались. Вот ведь бывает?..
– Не знаю, – ответила я. – Наверное, у каждого были свои проблемы и заморочки. Вот и не виделись. Ты же знаешь, в Москве время летит незаметно. Вот и год пролетел.
Я не хотела наезжать на него, чтобы не оправдать его ожиданий. Честно говоря, я стала малость подвержена резкой смене настроений, словно климакс накатывал. Еще полчаса назад я была счастлива за Ваську, а теперь мне хотелось поскорее забраться в свою нору и выбросить сим-карту. Что со мной такое?!
Вася устало улыбнулся. Кристина посмотрела на часы и открыла сумочку. Оттуда она извлекла маленькую пластмассовую коробочку и подала Васе со словами:
– Пора принимать лекарства, Вася.
Вася беспомощно посмотрел на коробочку, открыл и высыпал на ладонь семь таблеток разного калибра и размера. Кристина подала ему бутылку с водой, Вася закинул горсть таблеток в рот и запил водой.
Кристина удовлетворенно кивнула и спрятала контейнер в сумочку.
– Я вас оставлю на минуту, – сказала она и ушла.
Вася посмотрел на меня как-то иначе. Словно мои мысли были ему хорошо известны, но при Кристине он этого показывать не хотел. А сейчас, когда она ушла, маску прижимать к лицу не имело смысла.
– Ну говори, – сказал он.
– Что говорить? – прикинулась дурой я.
– Что думаешь, то и говори.
– Мне нечего сказать.
– Она меня не любит, я это знаю. И ты это поняла, верно?
– Верно, поняла. Хотя это всего лишь мое мнение, – добавила я поспешно.
– И как ты это поняла?
Я немного помолчала. Сказать или не стоит? В конце концов, это ведь их дело! Зачем я лезу? Не говори ничего, Ника! Молчи!
– У нее нет к тебе чувств. Даже элементарного сочувствия, для влюбленной женщины это не свойственно, – все же сказала я.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– И не поймешь, ты же мужчина.
– Ладно, я хотел с тобой поговорить о другом. Что мы будем делать дальше?
– А что ты делал раньше?
– Что делал я? Я работал в журнале, как и раньше. Жил. Занимался спортом – в рамках строгих рекомендаций врачей.
– Вот и занимайся этим дальше.
– Ника…
– Нет, Вася. Я не хочу больше ничем заниматься. Я не знаю, что ты думаешь, какие у тебя мысли, говорю за себя: я больше не хочу заниматься ничем, кроме сидения дома. Любая деятельность опасна. Везде тебя хотят обмануть и убить. Я не хочу никого приобретать и никого терять. Я к этому не готова, я слабая, толстая женщина. Я не создана для работы.
– И что ты будешь делать дома?
– Умирать. Я буду тихо и спокойно умирать.
– Но это не дело, Ника, ты молода…
– Дима был тоже молод. И умер. И я тоже умру.
– Так не пойдет, Ника.
– Это не тебе решать. Думай за себя.
– Это твой телефон звонит?
– Нет, твой. Мой разряжен.
Вася пошарил в сумке Кристины и достал телефон. Номер не определился, но явно звонок был не из России, он начинался на «079». Вася ответил. Через несколько секунд его лицо озарила улыбка, он сказал по-английски: «Ника со мной сейчас, подожди секунду, я сделаю громкую связь».
Я вопросительно посмотрела на него, он положил телефон на столик и громко сказал:
– Привет, Джо!
Порыв ветра унес ответ Джо, в трубке раздался только странный писк, больше ничего. Любопытство заставило меня наклониться ниже, и я услышала:
– Ника, привет! Это Джо! Я рад, что вы с Васей вместе, потому что у меня есть к вам разговор. В общем, с Брэдли совсем беда. Он сидит дома, ничего не делает, не вылезает из постели. Я пытаюсь ему помочь, расшевелить, но это бесполезно. В общем, у меня опускаются руки. Что делать?
– Опустить их, – громко ответила я. – И оставить человека в покое. Если он хочет валяться в кровати, пусть валяется там.
– Но, Ника, ты же знаешь, это путь в никуда.
– Любой путь в никуда, Джо.
– О, похоже, вы с Брэдли на одной волне?
– Так точно.
– В общем, вот что: послезавтра я прилетаю в Москву, со мной будет Брэдли. Я не знаю, как заставлю его сесть в самолет, но я это сделаю. Мне нужно, чтобы вы собрались вместе, у меня есть к вам предложение.
– Джо, не усердствуй, – ответила я, – ничего собрать в кучу не получится. Все закончилось. Отпусти это.
– Нет, Ника, я не могу.
– Твое дело.
– Ника, я прошу тебя, пожалуйста, просто приедь и выслушай меня.
– Нет, Джо, прости. У меня нет ни желания, ни возможности. У меня сломана рука, она в гипсе, я в депрессии. Я жду не дождусь, когда окажусь в своей квартире на своем диване.
– Ника, пожалуйста!
– Нет.
Вася смотрел на меня умоляюще. Я категорично покачала головой. Я сказала: нет. Что непонятно? Простое слово. Три буквы. Если вы дальше будете приставать ко мне, я заменю буквы, но их число останется тем же.
– Ника, я не хочу на тебя давить, но ты мне должна. Поэтому соберись! Ты должна приехать. Послезавтра. Вася знает, в каком отеле я остановлюсь.
– Ты можешь остановиться у меня, Джо, – сказал Вася.
– Вась, я думаю, будет лучше вернуться в «Красные холмы». Все-таки там началась эта история. Пусть ее новое развитие будет там же. Спасибо за предложение, я обязательно приеду к тебе и Кристине в гости. Ника?
– Да, я буду.
Наверное, кажусь дурой. Во всяком случае, на лице Васи было выражение крайнего удивления. Я знала, что последуют вопросы, но отвечать на них не собиралась. Я действительно должна Джо, и этот долг я никак не перекрою. Никогда.
– Спасибо тебе, я буду вас ждать ближе к вечеру, часам к семи?
– Хорошо, – ответил Вася.
– Да, встретимся в «Красных холмах», – ответила я. – Прости, Джо.
– Пока, – ответил Джо.
Чтобы пресечь вопросы, я сказала Васе, что мне нужно домой. Срочно. Нужно убраться, помыться, купить продуктов и заняться собой. Я говорила почти откровенно: действительно, дел скопилось много, но это ведь не означает, что я буду все это делать. Вася предложил помощь свою и Кристинину, но я вежливо отказалась, понимая, что этим обидела его. Я ничего не могла с собой поделать. Вася был таким уязвимым, что почти невозможно сдержаться. Я не стала дожидаться Кристину, которую Вася, оказывается, отправил пить чай на второй этаж кафе, чтобы не мешать говорить нам, вызвала такси и уехала.
В моем почтовом ящике лежали газеты, целая пачка. Я взяла их и вызвала лифт.
Дома был кошмар. У меня совершенно выпало из головы, как я собиралась, как помогала мне хрупкая девушка фельдшер «Скорой». Мы переворачивали дом вверх дном, чтобы добыть нужные вещи, книги. Шмотки я выбросила в больнице, они были заляпаны гипсом, воняли лекарствами; книги я отдала соседкам по палате. С собой у меня осталась только сумочка с документами и сдохшим телефоном, зарядку к которому я, разумеется, с собой не взяла.
Ванная была залита кровью, над которой уже не летали мухи. Я бросила газеты на пол, следом швырнула сумку. Осторожно сползла по стене и заплакала.
Рыдала я долго и со вкусом: с трубным стоном, закусыванием губ. Слезы лились ручьями, я не знала, когда они остановятся. Я даже не знала, почему я плачу. Просто потому, что моя жизнь – дерьмо. И это самое дерьмо я оплакивала. Сил не было даже на то, чтобы встать и придумать себе что-нибудь поесть. Я чувствовала себя лужей, что растеклась под ногами и стоит без движения, ждет жаркого солнца, чтобы скончаться в муках, иссохнуть всем на радость.
Последняя газета «РБК» пришла сегодня. Почтальон с трудом втиснул ее в мой ящик, изрядно при этом помял. Я разровняла страницы, поливая слезами, и просмотрела.
Статьи о процессе не было. Я аккуратно сложила газету и взяла другую – за прошлую неделю. Здесь статья о процессе была, но небольшая.
«В Чикаго начался громкий судебный процесс над убийцей певца Джейсона МакКуина.
Сегодня, 2 июня, началось основное слушание уголовного дела против Наркобарона (его имя не раскрывается для журналистов) в Окружном суде штата Иллинойс в Чикаго. Два предыдущих судебных процесса прошли в спешке и не очень эффективно для обвинения. Пресс-служба Чикагской прокуратуры объяснила, что дело резонансное и к самому процессу обвинение полностью готово. „Заминки на предварительных судебных заседаниях вызваны слишком большим интересом журналистов к делу, – сделала заявление пресс-секретарь, – но прокуроры получили разрешение суда не общаться с журналистами, что существенно облегчит их работу. Мы ожидаем безоговорочной победы в процессе“, – подчеркнула она.
Напомним, что уголовное дело против международного преступника по прозвищу Наркобарон было возбуждено после трагической смерти Джейсона МакКуина, который мог свидетельствовать против Наркобарона и находился под защитой правительства Штатов. Обвинений по тем делам, где МакКуин проходил основным свидетелем, прокуратура еще не предъявила, и неизвестно, предъявит ли вообще: ведь единственный свидетель мертв. Председательствующий в деле об убийстве певца судья Оливер Томас Грин запретил стороне обвинения ссылаться на другие возможные преступления и правонарушения Наркобарона.
В минувшую пятницу обвинение представило список свидетелей, которые будут допрошены в суде. Среди них нет менеджмента Джейсона МакКуина, хотя в материалах дела есть ссылка на то, что и директор артиста, и его продюсер видели выстрел; протоколов допросов в материалах дела нет.
Продюсер артиста Брэдли Морган был уволен из продюсерского центра „Коннор Дистрибьюшн“ (компания на запрос не ответила), а директор МакКуина – Ника Домбровская, по сведениям миграционной службы, покинула США и вернулась в Россию. Блогеры утверждают, что и Домбровская, и Морган впали в сильнейшую депрессию и не выходят на связь с миром. Юридическая компания L&C, представляющая интересы „Коннор Дистрибьюшн“, подтвердила, что продюсерский центр подал иск на обоих менеджеров в связи с преступной халатностью.
Остается надеяться, что и продюсер, и директор погибшего певца возьмут себя в руки и выступят перед судом, способствуя восстановлению справедливости, и защитят имя Джейсона МакКуина».
Прочитав статью, я с новой силой зарыдала. От бессилия, от злости. Никто не пытался со мной связаться! Мой телефон был постоянно включен, но практически год на него не звонил никто, кроме телефонной компании с требованием оплатить связь! Чертовы ублюдки, лгуны и подонки!
Меня разрывало от ярости. Я включила компьютер и набрала номер телефона редакции газеты. Мне ответили вежливо, а я сразу начала орать. Девушка меня выслушивала молча, а когда я закончила свою тираду, состоящую в основном из нецензурной лексики, ответила:
– Я секретарь, сейчас соединю вас с редактором. Одну минуту, пожалуйста.
Запиликала мелодия, которая только подлила масла в огонь. Когда такой же вежливый голос ответил мне, я снова излилась в полном объеме. Наконец я замолчала и вопросительно стала ждать. Редактор уточнила, закончила ли я, я ответила, что нет, продолжаю посылать ей проклятия, только мысленно.
– Мы действительно пытались связаться с вами, Ника, но в телефонной компании нам ответили, что ваш телефон отключен.
– Но мне вчера звонил мой друг! Я сейчас звоню вам с этого телефона!
– У нас есть официальные документы. Редакция приносит вам извинения. Мы готовы опубликовать ваше мнение, правда, с цензурой. Что у вас есть сказать по этому поводу?
Я ответила ей и повесила трубку. Она ни слова не сможет написать из того, что я ей ответила. Я набрала номер телефона Васи.
– Ты спокойно мне дозвонился? – начала я агрессивно.
– Да, потому что заранее положил тысячу рублей, – невозмутимо ответил Вася. – У тебя был отключен телефон, я послал запрос через смс, мне сообщили, что у тебя долг восемьсот рублей. Я положил денег и дозвонился. А что?
– Ничего, спасибо, пока.
Вот, значит, как. Я пыталась вспомнить, оплатила ли я связь после звонка телефонной компании, но так и не смогла. Видимо, не оплатила. Или оплатила, но абонентская плата все сожрала, и телефонная компания решила меня не беспокоить. Зачем им абонент только на абонентской плате? Звонков-то я не делала.
Злость не утихала.
Стоп! Я ведь звонила в фитнес-клубы. Ну и? Я снова потеребила Васю. Понятно, деньги он положил в начале июня. А когда вышла газета? 2 июня. То есть звонить они должны были в середине мая или в конце. Или вообще в июне. Вот ведь твари какие, все равно наврали!
И вдруг мне все надоело. Осточертело настолько, насколько может все осточертеть. Меня бесил мой дом, беспорядок в нем (и порядок – даже иллюзорный – тоже), мои жиры, телефон в руке, газеты под ногами. Все надоело. Жизнь моя никчемная. Хренов гипс, гудящая от таблеток голова. Все, хватит, я больше не могу!
Я погружалась в темнеющую воду. Вода уже не холодит, тело привыкло к ней. Я открываю глаза и вижу над собой разноцветные огоньки. Странно, я не видела на поверхности ничего подобного. Что это?..
Воздух заканчивается, но я мужественно терплю, выдыхая последние пузырьки через нос.
И вот, наконец, дно. С силой отталкиваюсь и выплываю. Прорываюсь сквозь пленку воды, и на меня сразу обрушиваются все звуки – кто-то смеется, кто-то разговаривает, плещется вода. В спортивном клубе бассейн очень популярен, людей всегда хватает. Тренер со строгим лицом стоит надо мной, сложив руки на груди.
– Ну как? Расслабились?
– Да!
– Тогда вперед. Кладите подушку под себя, и пять кругов, не останавливаясь.
– Есть, сэр! – задорно кричу я.
Оранжевый непотопляемый кусок пенопласта прилипает к моему животу, я всплываю всем телом на поверхность и начинаю работать правой рукой и ногами. Загипсованная левая рука в пакете, перетянута скотчем (привет, мясокомбинат!). Я даже представить себе не могла, как здорово заниматься в бассейне.
Вчера ночью я приехала в клуб и заплатила за разовое посещение. Никого не было, только дежурный тренер ходил по бортикам и слушал музыку, покачивая идеальными бедрами спортсмена. Я не знаю, чего я хотела. Я просто поняла, что не могу больше сидеть дома. Мне надоело до кишок и печенок. Надоело страдать и плакать. Мне нужно было чем-то заняться. Или утопиться. Бассейн мог помочь в любом случае.
Видимо, тренеру было скучно, и он предложил мне пробную тренировку. Спросил, чем может помочь. Я сказала, что страдаю депрессией. Он ответил с улыбкой, что выльет из меня все слезы на годы вперед. И я согласилась.
Тренер взял длинную палку, похожую на гарпун, и вел ее впереди меня, а я плыла, сбиваясь дыханием, выбиваясь из сил. Он шел медленно, но плыть было тяжело. Я захлебывалась водой и слезами, а он не прекращал до тех пор, пока я бессильно не обрушилась на бортик. Он велел мне немного переместиться и взяться за невесть откуда появившиеся посреди бассейна поручни. Через секунду жестким напором вырвалась вода, и хорошо, что я держалась за поручень, иначе улетела бы на этой струе до парковки.
Струя била во все места, куда я даже свои руки-то часто не впускала. Рыдать над этой ситуацией было невозможно, но эмоции переполняли, и я засмеялась. Сначала тихо, а потом во весь голос. Я смеялась и не могла остановиться, а тренер довольно улыбался. Я игралась со струей добрых полчаса, пока не поняла, что смертельно устала. Но тренер еще со мной не закончил. Я вылезла из бассейна, и он сопроводил меня в хамам, где я лежала и томилась, как на медленном огне.
Домой я приехала без сил, без слез.
Утром проснулась очень рано, и все у меня было хорошо. Плакать не хотелось. Хотелось вернуться в клуб, снова прокатиться на струе, полежать в хамаме, поплавать в бассейне. Но нужно было приводить в порядок свою жизнь, а начать – с уборки. Свою однокомнатную квартиру я убирала пять с половиной часов, в результате вынесла к мусорке во двор пять мешков мусора, большая часть которого – коробки из-под пиццы, старые газеты, пивные бутылки и банки из-под «Фанты».
Тренировку я закончила около четырех. Приехала домой, перекусила овсяной кашей и отправилась к шкафу, чтобы выбрать наряд. Да, с этим я пролетела, как кукушка над гнездом. Одежды у меня не было. Утром я вышвырнула все старое тряпье, пообещав себе заехать в магазин и купить новую юбку, джинсы, пару блузок и свитеров. Что делать-то?
До встречи в «Красных холмах» оставалось три часа. А там, на минуточку, будет Брэдли Морган.
– Где Арсен? – спросил Игорь.
Вместо мужика, с которым он говорил по телефону, на встречу явилась женщина. Она явно была цыганкой, но из цыган приличных, обеспеченных. Легкий летний костюм, дорогая сумочка и солнцезащитные очки известной торговой марки. Все куплено на наркотические деньги, не иначе. Цена всем этим тряпкам – жизни молодых людей, подсевших на песок, и их родственников, убитых за дозу. Игоря тошнило от таких людей. За людей он их не считал, они принадлежали к той категории, которых не за что любить.
– Информация, которой мы располагаем, может стать почвой для серьезных обвинений, – ответила она, – поэтому Арсен предпочел отправить на встречу меня.
– Впервые вижу женщину-торпеду, – сказал Игорь с презрением.
– А вы не очень-то вежливый человек, хоть и при погонах, – заметила она.
– К моим деловым качествам это отнести нельзя. Итак, не тратьте мое время, сообщайте свою ценную информацию.
Женщина достала из сумки снимок и отдала его Игорю. Он посмотрел. Это, очевидно, была Лиза Лаврова – в платке и очках, но узнать ее можно. Постарела. На фоне – какая-то кофейня с огромными окнами, выходящими на улицу, где дорога. На дороге машины. Судя по вывескам – это не в России.
– Это Лиза Лаврова?
– Верно. Она жива, и она не в России. Буквально на днях у нас состоялась сделка, Лиза получила пятнадцать миллионов долларов за смерть своих близких. Как вы понимаете, с нами она никаких отношений иметь не хочет. Нам не удалось выяснить, где она живет. Она купила очень дорогие американские документы, и проследить за ней нам не удалось. Мы ее потеряли.
– За что вы ей заплатили?
– Это вас не касается, – ответила женщина. – Я хочу сообщить вам ценную информацию, которую вы должны немедленно отработать. Лизе угрожает опасность. Огромная опасность. Из-за того, что Барона сейчас осудят, у нас попытаются забрать власть и деньги. У нас осталось достаточно и того и другого, произойдет передел. Барон пытается решить вопрос, но в наручниках это сделать не просто.
– Сам виноват, – ответил Игорь.
– Прекратите! – отмахнулась женщина. – Столько плохих слов можете сказать в адрес человека, которого совершенно не знаете. Барон заботился об огромном количестве людей, которые сейчас остались без присмотра и в большой опасности.
– Да, несчастные люди на миллионах долларов, – хмыкнул Игорь. – Вас нужно спасти? Помочь жить на деньгах, заработанных на крови людей?
– Свои проблемы мы решим сами, – гордо ответила цыганка. – Ваша задача – это Лиза.
– Задачи ставите мне не вы, – ответил Игорь, – но я вас выслушаю. Если вы когда-нибудь доберетесь до сути. Лиза Лаврова жива и получила от вас пятнадцать миллионов, это я усвоил. Что еще? Какая опасность над ней нависла? Что ей угрожает? Где она?
– В последний раз мы видели ее в Чикаго, но она явно там не задержится. Она избрала этот город потому, что там был Барон, а с ним все мы, естественно. Ей нужны были деньги. Она их получила и убралась. Я думаю, она все еще в Америке. Она даже не представляет, что ей может угрожать. Но она не хочет нас слушать, она нас просто не слышит.
– Что ей угрожает?
– Ей угрожает то, что у нее на руках ребенок от Арсена, сына Барона.
Теперь все понятно. Лиза, должно быть, не знает, с кем связалась, если в здравом уме и трезвой памяти отреклась от семьи Барона, каким бы боком она туда ни попала. Ведь ее ребенок – лакомый кусок для другого табора, который был поставлен вместо Барона. Пока Барон будет сидеть, его семьей будет управлять его брат или старший мужчина в семье – неизвестно, кто это. Это может длиться вечно. Но на Бароне зацикливались все связи как с поставщиками, так и с крупными оптовиками. И теперь эти контакты передаются новым владельцам, наверняка другому цыганскому табору, который будет строить свою сеть. Но им нужны не только контакты Барона в органах власти и коммерческих структурах, но и деньги, которые заработал Барон. В случае, если дистрибьютор уходит из бизнеса, он отдает 10–15 годовых заработков новому для налаживания сети. Барон ничего отдавать не собирается, надеясь, что его семья продолжит дело, так он заявил в прессе. Его семья ослушаться не может. Хотя, наверное, они могли бы отдать часть денег и закрыть вопрос, уйдя из бизнеса. Но Барон не позволил. Ситуация настолько критичная, что пахнет войной. И в такой ситуации завладеть внуком Барона – получить огромный козырь в рукав.
Это Игорь понял и сам.
– Если для Барона и его семьи Лиза Лаврова – священная корова, то для конкурирующего табора лишь помеха. А ее ребенок – золотая жила.
– Вы пробовали предупредить Лизу?
– Да, бесполезно. Она совершенно не хочет считаться с корнями своего ребенка.
– Она стала матерью этого ребенка по собственному желанию?
– На что вы сейчас намекаете? – зло спросила женщина.
– Говорите спокойно, вы из семьи Наркобарона, у вас все возможно. Арсен изнасиловал Лизу или нет?
– Нет, у нас такое невозможно, – отрезала женщина, – Лиза и Арсен друг друга любили. Арсен даже оставил табор после случившегося, чтобы уйти вместе с Лизой. Этот ребенок родился в любви.
– И почему же сейчас Лиза не с Арсеном, ребенок не в любви, а вы откупились пятнадцатью миллионами?
– Потому что так сложилась жизнь.
– Ну а что вы еще ответить можете! – усмехнулся Игорь. – В общем, я не понимаю, чем могу помочь Лизе Лавровой.
– Вы действительно такой черствый человек или просто таким кажетесь?
– Я реалист, – ответил Игорь. – Вы встречаетесь со мной. Говорите, что девушка, которую все считают мертвой и о смерти которой заявили все ваши братья, жива, и просите о помощи. При этом вы не называете ничьих имен, вы не говорите, где она находится и кто ей угрожает, и требуете от меня помощи. Моя помощь вам – только совет: сходите в церковь и помолитесь за младенца.
– Вы страшный человек.
– Нет, страшные люди – это вы. А я обычный человек. У вас все?
– Да.
– Тогда будьте здоровы.
Игорь не попрощался, не поблагодарил за информацию, а просто ушел. Но сказанное этой женщиной не оставило его равнодушным. Если есть возможность спасти хотя бы одного члена семьи Лавровых – он должен это сделать. Он должен сделать это ради Саши, которого не спас.
И он знал, что делать.