Несравненное право - читать онлайн

Глава 1

2228 год от В. И. 21-й день месяца Волка

Пантана. Убежище

Ветерок раскачивал верхние тонкие ветви, сквозь которые просвечивали высокие перистые облака. Все еще жаркое солнце давно уже растопило утренний иней и щедро изливало свет на вызолоченную осенью Пантану. Даже самые осторожные из Светорожденных не сомневались, что луна успеет умереть и вступить в пору расцвета, прежде чем северные тучи затянут небо и зарядят изматывающие ледяные дожди. Тем, кто ушел в Последние горы, такая осень дарила надежду.

Эмзар Снежное Крыло второй час кряду стоял у доходящего до самого пола окна и смотрел на серебристые стволы с черными разводами и на укрывшую землю буковую медь. Местоблюститель Лебединого трона чувствовал себя отвратительно. Слишком долго в Убежище не жили, а словно бы дремали – отгородившись от смертных, потеряв богов, позабыв не только о величии, но и о надежде. Эта осень души казалась вечной, но пришел конец и ей. Эльфы либо погибнут, пусть чуть позже остальных, либо встанут рядом со смертными, и будь что будет!

Сам Эмзар не колебался – нужно драться; но, не сомневаясь в том, что он прав в главном, местоблюститель отнюдь не был уверен в каждом из принятых им решений. Особенно заботил затеянный Преступившими поход, в который втравили и Рамиэрля.

Не прошло и недели с той ночи, когда племянник и его светловолосая спутница объявились в Убежище. Объявились, нарушив казавшийся незыблемым обычай – тайна превыше всего, а потому никакой магии! Пришельцам надлежало ждать на границе топей, но эти двое перешли болота с помощью заклятья. С тех пор Эмзар почти не спал. Раньше ему казалось, что он хочет бури, но, взглянув в серые глаза той, кого называли Эстель Оскора, Эмзар понял, что боится и хочет, чтобы судьба направила стопы этой женщины – колдуньи? стихии? – в другую сторону.

Увы! Уже происшедшего не изменить, и Снежное Крыло спокойно приветствовал ту, кто должна была стать погибелью либо спасением Тарры, а ведь не скажи Рамиэрль, кто его спутница, владыка Лебедей увидел бы в ней просто смертную. Да, странную, удивительную в своей откровенности и равнодушии к себе – некогда и он встретил такую, – но не более того. Зная же, кто такая Герика, он невольно выискивал следы дикой, чужой силы, выискивал и не находил. Но откуда тогда это ощущение тяжести? Предчувствие? Тревога, порожденная излишним знанием? Или страх затворника, в чью келью ворвался ветер?

Тихий серебристый звон на грани слышимости отвлек местоблюстителя от раздумий – защитное заклятие предупреждало, что покой Лебединого чертога нарушен. Звон этот Эмзар помнил с детства. Когда остатки клана Лебедя укрылись в непроходимых топях, бежав то ли от смертных, то ли от бывших родичей, а скорее всего, от самих себя, дворцовый этикет и дворцовые интриги утратили всякий смысл. Лебедей осталось так мало, что власть перестала быть властью. Жить по-прежнему стало нельзя, и потомки эльфийских государей перестали выставлять охрану, запирать двери и сплетать хитроумные заклятия, защищаясь от жаждущих воссесть на Лебединый трон родичей. Об осторожности Эмзар вспомнил после совета, на котором Эанке потребовала принесенное Рамиэрлем кольцо.

Теперь вход в покои местоблюстителя охраняли воины из Домов Ивы и Ириса, но это было лишь дополнением к пущенной в ход после тысячелетнего перерыва защитной магии. Разумеется, тайно.

Эмзар неторопливо отвернулся от окна и, скрестив руки на груди, стал ждать, когда Элэар из Дома Ивы отдернет струящийся занавес, отделявший Рассветную Приемную от Зала Огненных Настурций, и возвестит о приходе главы Дома Розы. Брат. Один из немногих, чье мнение для местоблюстителя Лебединого трона что-то значило и с кем он чувствовал себя спокойно.

Братья по эльфийским меркам были совсем не схожи. Народ, у которого совершенство черт считается само собой разумеющимся, очень внимателен к мелочам. Это в глазах смертных Светорожденные разнятся лишь цветом волос и глаз да драгоценными одеяниями; сами же дети Звезд подмечают малейшие отличия. Мечтатель Астен со своими золотыми волосами и ярко-синими глазами и славящийся сдержанностью темноволосый голубоглазый Эмзар почитались несхожими, как вечер и утро.

Вошедший Астен легко коснулся плеча правителя и опустился в затканное листьями мать-и-мачехи серебристо-зеленое кресло. Эмзар остался стоять, для этих двоих этикет не значил ничего.

– Я проводил их. – Мелодичный голос Астена звучал устало. – Они собираются нагнать Уанна…

– Это возможно, если, конечно, им повезет, – задумчиво проговорил Эмзар, – но все-таки…

– Все-таки ты не уверен, что это вообще нужно? Я тоже, – Кленовая Ветвь провел по лицу рукой, словно снимая невидимую паутину, – все спорю и спорю сам с собой… Что-то говорит мне: нечего Примеро там делать, и потом, мы взяли на себя слишком большую ответственность.

– Эстель Оскора?

– Да! До сих пор не понимаю, что же она такое. И, самое печальное, она сама не понимает. В ней должна быть Сила, а я ничего не чувствую.

– Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше!

– Вот как? – Астен приподнял бровь. – Ты не доверяешь собственным заклятиям?

– А ты не чувствуешь, как здесь растет тревога? Все Дома владеют высокой магией, и я не уверен, что никто не пустит ее в ход… Хорошо хоть мы с тобой принадлежим именно к Дому Розы.

– Ты думаешь об Эанке? Я тоже. Она, кстати, ненавидит Герику, невзлюбила с первого взгляда…

– Этого стоило ожидать. – Эмзар наконец решил присесть. – Дочь Нанниэли не может не чувствовать значимости нашей гостьи, хоть и не знает всей правды. А что ты сам? Рамиэрль поручил Герику тебе, но ты, как я понимаю, не имел ничего против.

– После того как меня убедили жениться и тем более после того, как я породил такую дочь, мне бояться не пристало никого и ничего. Эстель Оскора, – Астен неожиданно дерзко улыбнулся, – так Эстель Оскора! Как оказалось, мне нравятся опасности. А Геро… Я пока мало могу о ней сказать. Зла в ней я не вижу, правда, и Света, или, как говорят люди, добра, тоже не ощущается. Она что-то пытается понять или вспомнить, но, кажется, сама не знает, что именно.

– Она нравится тебе?

– Пожалуй, да… И потом, она моя Эфло д’огэр.[1]

– Что? – Эмзар непроизвольно вздрогнул. – Ты понимаешь, что говоришь?!

– Вполне. В нашей семье всегда чувствовали подобные вещи. Потому-то я и молчал, когда решалось, идти ли ей в Корбут с Рамиэрлем. Я был не вправе вмешиваться.

– Проклятье, – Эмзар с силой стиснул резной подлокотник, – я так хотел, чтоб она ушла… И вместе с тем выпускать ее из рук опасно.

– Опасно было бы отдать ее Примеро. Успокойся. – Астен с неподдельным участием взглянул в лицо брату. – Избежать встречи с судьбой еще никому не удавалось, другое дело, что ее исход зависит и от нас тоже.

Я в очередной раз любовалась своим отражением в роскошном зеркале. Отражение было куда менее роскошным, но меня оно устраивало, так как подтверждало, что я – это все-таки я.

Среди эльфов я выглядела не более уместно, чем лошадь на крыше. За немногие дни, проведенные среди народа Романа, я познала истинную красоту и при этом уразумела, что совершенство неизбежно вызывает жалость. Эльфы были прекрасны, но в них ощущалось нечто обреченное, исчезающее, изломанное… Я так и не поняла, нравятся ли мне эти создания, мои глаза были слишком очарованы, чтобы я могла еще и думать.

Мне бы уйти с Романом и его странноватыми спутниками, одни из которых мне нравились, а другие, во главе с коротышкой Примеро, вызывали отвращение, но меня не взяли. Или, вернее, не отпустили. И теперь мне предстояло переживать зиму среди болотных огоньков и иллюзий. Те, кто оставался в Убежище, не знали, не желали понимать того, что творится за границами их дивного острова, а я – я не могла не помнить о том, что оставила за спиной, и не думать о том, что же я такое… Эстель Оскора? Возможно.

Я отвернулась от зеркала, которое наверняка вздохнуло с облегчением и вернулось к отражению изысканных эльфийских вещиц. Накинув на плечи невесомую, но теплую шаль – подарок хозяина, я отправилась на прогулку.

Роман, уходя, просил меня не бродить в одиночку среди здешних красот. Разумеется, я обещала: последнее дело – заставлять уходящего в бой волноваться за тех, кого он оставляет, но слова – это только слова. Я не собиралась сидеть всю зиму в золоченой клетке. Найдет Рамиэрль Проклятого или нет, это еще не известно, а хоть бы и нашел – большой вопрос, захочет ли тот помогать и управится ли с Белым Оленем? С другой стороны, мне ясно дали понять, что, пока я жива, тварь не сможет обрести устойчивого воплощения. Принцип единобрачия у этой нечисти, к нашему счастью, доведен до абсурда, из этого следует, что за мной будут охотиться – то ли чтобы вернуть, то ли чтобы прикончить.

Я в очередной раз с отвращением вспомнила свою прежнюю жизнь. На месте Белого Оленя я постаралась бы завести себе подругу поумнее, хотя мой дражайший отец с детства готовил меня именно в супруги Оленю, или кто он там на самом деле… Всадники вроде бы звали его Ройгу… Ну и имечко! Под стать мерзкой твари, задавшейся целью сожрать Тарру со всеми потрохами. Я же со своим счастьем заячьим оказалась первой, кто попался ему под руку, чтобы не сказать хуже.

Магия Романа, сначала уничтожившая то, что я носила в своем чреве – назвать это ребенком у меня язык не поворачивался, – а потом вырвавшая меня из лап смерти, вытравила из моей памяти чувства, оставив только события. Я помнила все, чему была свидетельницей, и не испытывала ничего, кроме стыда. Я ненавидела Герику, покорно исполнявшую отцовские приказы. И вместе с тем я отдавала себе отчет в том, что это была именно я.

Это я не стала бороться за свое счастье. Это я послужила причиной смерти Стефана. Это я позволяла делать с собой все, что угодно. И в кошмаре, который случился в Гелани, я виновна не меньше отца… Каяться было глупо, надо было исправлять то, что я натворила. Никто, кроме Романа и Лупе с Симоном, не знает, что я научилась думать и разучилась слушаться, а имея голову на плечах и волю к жизни, можно горы своротить. Пока же мне лучше оставаться среди эльфов. Никакая война до весны не начнется, а за зиму я постараюсь разобраться, во что меня превратили, и, если у меня есть способности к магии, научусь хоть чему-то полезному.

Уходя, Роман сказал, что я могу доверять его отцу и дяде, а также молодому художнику, кажется, из Дома Журавля. Зато от собственной матери и сестры он меня предостерегал, словно они были его злейшими врагами. Похоже, основания у него имелись. Я сразу заметила двух красавиц, которые внимательно, не произнося при этом не единого слова, рассматривали меня, когда мы, нарушив все здешние законы, объявились в Убежище. Ни красота этого загадочного места, ни радость, обычная для избежавших смертельной опасности, ни непритворное радушие Астена не вычеркнули из моей памяти злобный взор двух пар прекрасных очей.

На их месте я бы радовалась появлению в Убежище женщины, рядом с которой их краса кажется еще неповторимей. Расставшись во время болезни с косами – моим единственным сокровищем, – я вряд ли вызвала бы ревность даже у человеческих женщин, не то что у эльфиек. И все равно в их взгляде чувствовался страх и зависть. Этого мне было не понять…

Поглощенная своими мыслями, я умудрилась забрести довольно далеко от дома приютившего меня Астена. Поселение эльфов представляло собой группу особняков, разбросанных в светлом буковом лесу. Украшенные высокими изящными шпилями, небольшими балкончиками с немыслимо красивыми решетками и прелестными статуями здания утопали в плюще, диких розах и жимолости. Ограды казались чисто символическими, хотя я уже поняла, что видимая легкость и хрупкость отнюдь не являются слабостью.

Благополучно миновав десять или одиннадцать голубоватых и серебристых строений, я оказалась на тропинке, ведущей вверх. Там находился парк и Лебединый чертог, в котором однажды меня уже принимали, и мне пришло в голову повторить свой визит. В конце концов, Роман велел мне доверять Эмзару, так отчего бы не познакомиться с ним или по крайней мере с его резиденцией поближе?

– Кто-то прошел в сад, – удивленно обронил Эмзар. – Странно, я вроде бы никого сегодня не жду.

Астен понимающе улыбнулся. Эмзар предпочитал одинокую жизнь, но под ледяной оболочкой скрывался огонь. Астен давно догадался, что у брата случаются подруги, которые приходят к нему через сад. Но не в полдень же!

– К нам решила зайти подруга твоего сына. Разве Рамиэрль не объяснил ей, что это опасно?

– Она обещала не покидать дома, но красота имеет обыкновение успокаивать. Разве человеку может прийти в голову, что здесь опасно? Да и то, что я о ней знаю, заставляет ждать неожиданностей. Геро не из тех женщин, что умеют и любят слушаться.

– А ты ее неплохо узнал за эти несколько дней.

– У тебя есть возможность проверить мои наблюдения. На нашем попечении Эстель Оскора. Чем быстрее мы поймем, чего от нее ждать, тем лучше.

– Что ж, пойдем поприветствуем гостью.

Я сама не очень понимала, что мне нужно от правителя эльфов. Однажды мы с ним разговаривали, но тогда я была слишком ошарашена тем, что со мной случилось, чтобы обращать внимание хотя бы и на эльфийского владыку. От нашей первой встречи у меня осталось лишь удивительно неприятное чувство, что я встречала кого-то очень похожего, но не могу вспомнить, где и когда. Чушь! Роман, единственный знакомый мне эльф, конечно же, походил на брата своего отца, но то, что тревожило меня, заключалось не в схожести черт, не в очертании головы, не в изяществе фигуры. Это был какой-то смутный намек, который меня беспокоил именно своей смутностью. И еще мне хотелось откровенности. Я должна была понять, кем или чем меня здесь считают.

Проще всего было поговорить с Астеном, но отец Романа (эти Светорожденные хоть кого сведут с ума, ведь на человеческий взгляд Астен кажется не отцом, а братом своего сына, и притом младшим!) мог не сказать всей правды или не знать ее. Эмзар же казался пожестче, к тому же он был королем, хоть и предпочитал называться иначе.

Лебединый чертог я отыскала сразу. Дворец правителя смотрел на замощенную белыми восьмиугольными плитами площадку со стройным обелиском посредине, увенчанным расправляющим крылья лебедем, сзади же к Чертогу примыкал сад, окаймленный изгородью из серебристого можжевельника; в ней имелся проход, и я вошла. Похоже, хозяин Убежища тоже проявлял ко мне любопытство, так как меня пропустили – я лишь почувствовала легкое прикосновение к щеке… Так могла бы коснуться в начале осени летучая паутинка, но это были какие-то охранные заклятья.

Не знаю, как выглядят райские кущи, но вряд ли места, где блаженствуют после смерти праведники, прекраснее Лебединого сада. Может быть, больше, роскошнее, ярче, но не прекраснее.

Вся моя решимость немедленно прояснить свое положение отступила, когда я выбралась на берег небольшого озера, обсаженного серебряными ивами. Длинные гибкие ветви полоскались в черной и при этом прозрачной воде, на поверхности которой кружили в медленном танце узкие листочки, – со дна озера били ключи, заставляя воду медленно вращаться. Там, где ветви сплетались всего гуще, белела статуя – выходящая из воды девушка, поправляющая заколотые на затылке волосы. Я невольно залюбовалась изяществом и благородством позы, гордым и вместе с тем удивительно просветленным, сияющим от радости лицом. Отчего-то казалось, что мраморная красавица, выходя из озера, встретит восхищенный взгляд того, кто станет для нее всем…

– Что хочет найти госпожа у Темного пруда? – Голос, вырвавший меня из грез о несбыточном, был приятным и дружелюбным.

Я оглянулась. Сероглазый эльф с очень серьезным лицом возник словно из ниоткуда. Наверное, я его уже видела в Зале Лебедя, куда собрались все значительные лица клана, дабы выслушать Рамиэрля и посмотреть на привезенную им диковину, то есть на меня. Больше я со Светорожденными дел не имела, разумеется, за исключением самого Романа и его отца, но незнакомец сразу же вызвал у меня симпатию – похоже, взаимную.

– Клэр Утренний Ветер из Дома Журавля к услугам госпожи. – Эльф слегка улыбнулся, отчего его и без того юное и прекрасное лицо стало еще красивее и моложе.

– Меня зовут Мария-Герика Ямбора, урожденная Годойя. Ро… Рамиэрль из Дома Розы называет меня просто Геро.

– Тогда меня можно называть просто Клэр. Госпоже нравится у нас?

– Я еще не знаю. Может ли нравиться сон?

– Да, наш народ все больше становится сном, – серьезно кивнул мой собеседник. – Что поделать, ведь мы в известном смысле спим тысячи ваших лет, и, значит, все меньше и меньше остается от нас в истинной жизни… Хотя это слишком грустная тема для первого разговора. Когда я вас окликнул, вы любовались ивами…

– Не только. – Тут я могла позволить себе полную откровенность. – Я не видела ничего чудеснее этого озера. Черная вода, черные стволы, серебряные листья и эта статуя… Женщины счастливее и прекраснее, наверное, не может быть.

Мой собеседник вновь улыбнулся радостно и смущенно.

– Эту статую… Это моя работа. Я ее начинал, когда мне было очень грустно, а заканчивал счастливейшим из живущих. Я рад, если госпоже она понравилась.

У меня не нашлось слов, чтобы выразить свое восхищение, но мне они и не понадобились: по обсаженной бледно-золотыми кустами тропинке к нам быстро шли двое. Я узнала обоих – золотоволосого Астена и его брата. Вновь мелькнула мысль, что повелитель Лебедей на кого-то похож, но думать об этом было некогда. Клэр смущенно отступил назад, он явно собрался нас покинуть, но Эмзар решил иначе:

– Клэр Утренний Ветер, ты глава Дома Журавля и, смею надеяться, друг.

Скульптор очень серьезно посмотрел в голубые глаза правителя:

– Я друг ваш и вашего брата, но…

– Именно поэтому я и хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре. Кто-то, кроме мужчин Дома Розы, должен знать все. Я хочу, чтобы этим «кем-то» стал ты. Думаю, нам лучше беседовать в Чертоге…

Что ж, Чертог для тех, кто называет себя Лебедями, должен быть священным. Я с готовностью пошла за тремя красавцами, про себя прикидывая, какой переполох вызвали бы у таянских дам подобные кавалеры. Впрочем, чего гадать? Достаточно вспомнить Рамиэрля, слава которого гремела по всей Арции. Что-то мне подсказывало, что даже бессмертный не мог одновременно соблазнить такое количество женщин. Бедные дуры выдавали желаемое за действительное, а ревность, зависть и болтливость их менее предприимчивых подруг разносили вести о похождениях Романа Ясного по всем Благодатным землям. Сами же эльфы, похоже, относились к любви очень серьезно и к тому же никуда не спешили. Да и зачем спешить жить бессмертным?

И все равно смогу ли я, оказавшись среди Светорожденных, устоять перед банальнейшей женской потребностью любить? Смогу, ведь у меня никаких шансов нет и быть не может. Кто, имея под рукой фарфор из земли Канг-Ха-Он, обратит внимание на глиняную тарелку? И, странная вещь, мне почему-то стало очень обидно.

Глава 2

2228 год от В. И. 21-й день месяца Волка

Таяна. Гелань

Эланд. Окрестности Идаконы

Кафедральный собор Гелани медленно, но верно заполнялся народом. С одной стороны, лишний раз выходить на улицу в такую погоду, да еще тащиться в место, кишащее страшноватыми воинами регента, мало кто хотел. С другой – любопытство присуще человеческой природе, да и оставаться дома многие опасались – желающий донести на соседа всегда найдется, было бы кому доносить. Потому-то, услышав глашатая, уважаемые жители Гелани обряжались в хорошее, но не лучшее (по нынешним временам богатством лучше не кичиться) платье и отправлялись в храм. Стояли. Ждали.

Ровно в полдень появился епископ Тиверий. Нет, уже не епископ, объемистое чрево святого отца прикрывали малахитовые кардинальские одежды. Рядом возвышался легат Архипастыря в темно-зеленом облачении. Любопытство собравшихся возросло, а легат приятным, хорошо поставленным голосом, которым обладают лишь клирики да лицедеи, оповестил жителей доброго города Гелани, что конклав единодушно избрал Архипастырем Благодатных земель верного и благочестивого сына Церкви Единой и Единственной кардинала Амброзия Кантисского. Учитывая же заслуги епископа Тиверия перед Церковью и Творцом, новый Архипастырь назначил оного Тиверия кардиналом Таяны, Тарски и Эланда. Что до отправившихся к Святому Престолу епископов, то его святейшество, испытывающий к Таяне особое расположение, оставляет их при себе.

Посланец также поведал, что безбожие идаконских Арроев, закрывших храмы и возжегших огни в угоду мерзким фантомам, именуемым в Эланде Великими Братьями, переполнило чашу терпения Церкви, и посему объявляется Святой поход. Дабы раз и навсегда повергнуть оплот еретиков и присоединить Эланд к благочестивой Таяне, процветающей под благочестивой же рукой регента и его супруги.

Люди слушали, качали головами и понимали одно – это война. Война, в которой Церковь выступает на стороне Годоя, а раз так, то и толковать не о чем – против лома нет приема. Драться с Эландом не тянуло: слишком памятны были годы дружбы, да и иметь в противниках людей, подобных Рене Аррою, не хотел никто. Даже если Гнездо Альбатроса не устоит, сколько крови при этом прольется! Добро б еще Годой увел на север своих головорезов, но ведь он заставит идти и таянцев. Поборы увеличатся, а новоявленные фискалы начнут хватать налево и направо за симпатии к Эланду…

Из храма расходились молча, настороженные и подавленные. И не только люди. Охранявший особу регента Уррик пад Рокхе был вне себя. Он не терпел лжи – гоблины вообще очень правдивы по своей натуре. Кроме того, Уррик ненавидел и презирал Церковь, считая ее порождением подлых пришельцев, некогда истребивших Истинных Созидателей и загнавших гоблинов в Последние горы.

Уррик, как и его соплеменники, пришел в Таяну служить не Михаю, но Истинным Созидателям. Гоблинский офицер не любил и не уважал регента, но великая цель оправдывала средства, тем паче по отношению к людям. Дважды предавшие богов и поклонявшиеся разрисованным доскам не стоили жалости…

Но затем Уррик понял, что люди бывают разными. Жена регента оказалась лучше, благороднее, умнее и смелее всех, кого он когда-либо встречал. Молодой горец полюбил ее со всей присущей его народу преданностью, а ведь Илана была человеком! А затем случилась встреча с Романом Ясным! Даже не человеком – эльфом, в чем тот сам признался, когда выводил их с Шандером и рысью из Гелани. Этот Рамиэрль из Дома Розы оказался отнюдь не таким, каким должен быть согласно «Завету».[2] Конечно, эльф был уродлив, хоть и не так, как вспоминали сказания, но он вел себя так, что вызвал невольное уважение Уррика, весьма щепетильного в вопросах чести. Гоблин очень хотел оказать эльфу равную услугу, а ведь еще был Шандер Гардани, чью смелость и преданность своим воинам и своей госпоже Уррик не мог не оценить по достоинству. Они провели в дороге не один день, и все это время Шандер держался с мужеством, достойным великих героев. Разве не так улыбался, стиснув зубы, умирающий от яда Великий Воитель Игрэнк пад Краннаг, которого безутешные друзья несли на плаще в родные горы по горящим Ларгам?! Бедный гоблин не мог ничего поделать с тем, что искренне привязался к Шандеру. Да, среди людей случались исключительно достойные. И исключительно мерзкие. Такие, как этот жирный жрец!

Пытаясь хоть как-то связать разваливающийся на глазах простой и ясный мир, в котором на одной стороне было кромешное зло, а на другой добро и справедливость, возлюбленный Иланы цеплялся за свою ненависть к зеленым жрецам – этому средоточию скверны и мракобесия. Тиверий стал для Уррика истинной находкой: трусливый и жирный, он воплощал в себе все самое отвратительное, а сегодня его объявили кардиналом! Объявили лживо – Уррик как никто другой знал, что легатом с помощью нехитрой магии прикинулся Белый жрец, сменивший погибшего в Эланде Охотника Бо.

Вот этого-то честный горец понять и не мог. Прикажи ему немедля разметать по кирпичику храмы, возжечь костры в честь Истинных Созидателей и перетопить зеленобрюхих в Рысьве, Уррик подчинился бы без малейших колебаний – зло должно быть уничтожено! Но те, кто говорит о том, что их цель – возвращение Созидателей, прячутся за людскую Церковь! Объявляют Святой поход, пользуются услугами жирного слизняка! Такого Уррик стерпеть не мог. Чем больше он чувствовал себя преступником, прелюбодействуя с замужней женщиной, да еще человеческого рода, чем больше ненавидел ее мужа, тем нетерпимей в вопросах чести и веры он становился. Теперь пал и последний оплот.

Уррик не заметил, как оказался в Высоком Замке, – раздумья съели всю дорогу. Видеть никого, кроме Иланы, не хотелось, но ее он сможет обнять только завтра – им приходилось таиться, и прямой по натуре горец терпел это лишь из боязни навредить любимой. Коротко кивнув товарищам, воин прошел в зверинец.

Гоблины любят и понимают всяческое зверье немногим хуже, чем эльфы. Это не мешает им быть прекрасными охотниками, но за пределами неизбежного для обеспечения жизни они всегда будут помогать малым сим: кормить, лечить, защищать… Неудивительно, что заброшенный зверинец незаметно оказался на попечении гоблинов, опекавших его обитателей в меру своего разумения. Уррик больше всего любил птиц, с которыми вечно возился, если не нес службу, не встречался со своей возлюбленной и не совершенствовался в чтении и письме – в последнее время он приохотился к этому столь не подходящему для воина делу. Впрочем, занимался он опять же в зверинце, на голубятне, где его за этим предосудительным занятием никто не видел. Туда расстроенный гоблин и направился, чтобы привести мысли и чувства хотя бы в относительный порядок. И там же ему пришла в голову мысль, сначала показавшаяся кощунственной, но постепенно полностью захватившая. Уррик решил написать в Эланд. Доставить почту было просто – среди голубей, которых он каждый день кормил, имелось несколько почтовых эландских, о чем возвещала табличка на вольере. Да и Илана не скрывала, что, если б не тайна, она бы не стала подвергать опасности жизнь возлюбленного.

Гоблин больше не колебался. Вырвав из книги чистый лист, он принялся составлять послание, в котором говорилось о подлоге кардинала и Святом походе. Оставшись довольным своим творением, гоблин задумался над подписью – она должна внушать доверие, но ни в коем случае не наводить на его след или, упаси Истинные Созидатели, бросать тень на Илану. Наконец его осенило.

Уррик обмакнул перо в разведенную сажу и старательно вывел внизу слово, сказанное Шандеру на прощание Романом.

Порывистый северный ветер швырял в лицо соленые брызги, пробирал до костей, но двоих маринеров причуды погоды заботили мало – в своих странствиях они видали и хуже. Правда, оба давно не ощущали под собой танец палубы. Первый был слишком стар, второго судьба выбросила на берег, заставив заниматься тем, что ему с детства внушало глубочайшее отвращение. Здесь же, у продуваемых всеми ветрами скал бухты, моряки чувствовали себя как нельзя лучше; но даже бешеный грохот прибоя не мог заглушить тревоги в сердцах, почитаемых самыми отважными в Эланде, а значит, и во всей Тарре.

– Эрик, я не знаю, что мне делать. – Рене Аррой не жаловался и не просил совета, просто говорил все как есть.

– По тебе этого не скажешь. – Старый Эрик с сомнением покачал головой. – Я не могу тебе не верить, но твои приказы и распоряжения кажутся очень толковыми…

– Вот именно что кажутся, – Рене ухмыльнулся уголками рта, – этого я и добиваюсь. Люди уверены, что все в порядке, все делают то, что нужно, и мы обязательно победим в приближающейся войне. Мы укрепляем берег Адены, учим моряков драться на земле, выставляем дозоры. Вроде бы все правильно, но я-то знаю, что это бессмысленно.

– Вот как? – Эрик внимательно вгляделся в лицо бывшего ученика, а ныне почти короля. – А мне помнится, ты сумел управиться с такой нечистью, о существовании которой мы раньше не догадывались. Ты боишься, что в этой войне главным оружием будет магия, не так ли?

– Разумеется, боюсь. – Аррой не скрывал своего раздражения. – Что значит шпага, даже самая лучшая, против заклятий?!

– Будь магия столь всемогуща, тебя бы уже не было на свете… Нет, мужество и выучка нужны по-прежнему…

– На это и надеюсь. – Рене привычным движением отбросил со лба седую прядь. Несмотря на стремительно приближающуюся зиму, он упрямо ходил с непокрытой головой, подавая не лучший пример молодым, особенно из числа привыкших к более мягкому климату таянцев. – Эрик, я вовсе не считаю наше положение безнадежным, просто магии нужно что-то противопоставить, а я пока не знаю что. Не молитвы же! Оно, конечно, тоже не мешает – внушает некоторым веру в победу, а человек, уверенный в себе, намного сильнее. Но я видел то, что сотворило одно-единственное чудище с Инрио и его конем. Я каждый день захожу к Шани, которому не в силах помочь медикусы, и понимаю: радоваться-то нечему. Да еще сны эти… Раньше они мне снились раз или два в год и всегда были связаны с какой-то бедой, а теперь через ночь одно и то же.

– И что же тебе снится?

– Какой-то бред. Будто я ранен, умираю и надо мной пролетают какие-то птицы. А я никак не могу их сосчитать… И на этом все кончается… Хотя нет. Теперь снится что-то еще.

– Ты должен вспомнить, – твердо сказал старый маринер. – От сна отмахиваться нельзя.

– Твоими бы устами, – отозвался Рене, – но все плывет…

– А ты подумай. Может быть, в твоем сне кто-то появляется? Враг? Друг? Кто-то тебя добивает? Спасает? Ты что-то слышишь? Видишь? Смех? Слезы? Проклятия? Ты в конце понимаешь, сколько их, этих птиц?

– Пожалуй… – Рене наморщил лоб. – Нет, не помню… Хотя… По-моему… Да! – Он почти закричал. – По-моему, я вижу женщину… И еще что-то… Какой-то клинок.

Аррой сосредоточенно уставился в одну точку, пытаясь ухватить ускользающее, Эрик ему не мешал. Молчание грозило затянуться. Внезапно Рене, толкнув старика с такой силой, что тот упал, отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая шпагу. Что-то пронеслось над прижавшимся к камню Эриком и навеки кануло в беснующиеся волны, а Рене уже мчался по берегу длинными прыжками, присущими скорее не моряку, а охотнику-горцу. Добыча далеко не ушла. Низенький кудрявый человек в неприметной одежде собирался отсидеться среди скал. Не удалось. Убийца не сопротивлялся – метнуть из укрытия нож он мог, сойтись в открытой схватке с лучшей шпагой Арции ему было не по силам.

Не стал пойманный и отпираться, признавшись, что принадлежит к малопочтенному сословию портовых воров Гверганды, где известен своей меткостью. Убить герцога ему поручил арцийский купец, посуливший много золота и до смерти запугавший. Дрожа, вор рассказывал, как сперва потерял способность двигаться, а потом его тело принялось непристойно выплясывать под прихлопыванья арцийца. Само! Выбирая между более чем вероятной казнью и этим кошмаром, он согласился.

Рене смотрел на вора, не скрывая жалости. Вот что, значит, должно было произойти с Шани, будь у графа воля послабее. А вдруг Годой усовершенствовал свое умение? Нет, вряд ли, иначе не искал бы убийц.

– Как тебя зовут?

– Мирон, – с готовностью ответил гвергандец. – Мирон-Кудряш.

– Ты сможешь узнать этого купца?

В глазах Мирона заметался животный ужас, и бедняга бухнулся на колени, проявив страстное желание облобызать мокрые герцогские сапоги. Рене брезгливо отпрянул.

– Нет!!! Нет, ваше высочество! Убейте меня, продайте атэвам, но я не могу… Лучше повесьте!.. Руку отрубите…

– Повесить я тебя всегда успею, – отмахнулся герцог. – Заберите!

Подбежавшая, когда все уже кончилось, охрана с излишним усердием подхватила незадачливого убийцу под руки.

– Да не бейте, – вдогонку приказал герцог. – Он не хотел меня убивать… Заприте и пришлите к нему клирика потолковей.

Проводив глазами несостоявшуюся смерть, Рене как ни в чем не бывало обернулся к Эрику:

– Магия не всесильна. Тем не менее они с ней добрались до Эланда.

– Рене, – Эрик глянул герцогу в глаза, – как ты его услышал? Конечно, я стар, но и в молодые годы ничего бы не заметил. И не успел. Я тебя никогда не спрашивал, где ты пропадал и кто тебя научил драться, как не умеет никто – ни атэвы, ни таянцы, ни мы, уж не говорю про этих протухших имперцев. А теперь, когда акверо[3] у самой кормы, я спрашиваю тебя, Счастливчик Рене: кто ты теперь?

– Кто? – Рене задумался. – Я – это я. Это единственное, за что я ручаюсь. Да, я угадываю чужое движение до того, как оно сделано, я ощущаю присутствие тех, кто думает обо мне. Откуда у меня это – не знаю. Ну а драться меня научили там, где я провел годы, о которых ты не спрашивал. Я пытался обучить тому же Стефана, Шандера, маленького Рене. Они не смогли, ну так что же! Пусть я и один такой, я все равно рад! Если в руки попала хорошая шпага, стоит ли думать, как и где ее ковали?

– Я предполагал что-то в этом роде. Что-то проснулось у тебя в крови, что-то нам непонятное, но ты прав, это не так уж и важно. Знаешь, – маринер озадаченно поскреб подбородок, – я всегда терпеть не мог дурацкую байку, которую талдычат клирики. Ну, про то, как их добренький Триединый на всех рассердился и решил утопить. И только один человек додумался построить корабль и взял на него своих родичей и кучу всякой твари. От этого умника мы все и пошли, потому как другие утонули… Глупо это, никогда столько народу от одной семьи не разведется, люди не кошки.

А сейчас вот думаю, есть ли в этом смысл – если, конечно, тот потоп не был настоящим потопом, а корабль – кораблем. Вот если за него считать всю Тарру, тогда да. Триединый там или еще кто решил род людской погубить, а мы хотим выплыть. Похоже, сейчас так и есть. И ты – наш капитан, больше некому.

– Ну, если так… – Рене внезапно улыбнулся удивительно молодо и ярко. – Если так, я сделаю все как надо. Ведь я все еще Первый паладин Зеленого храма…

– С сегодняшнего дня велено тушить огни на два часа раньше, – вздохнув, объявил Симон, распаковывая объемистую сумку. Дотошный лекарь приводил в порядок свой медицинский скарб каждый день и с превеликим тщанием, полагая, что от этого может зависеть жизнь пациентов.

– Нам-то что? – откликнулась, не поднимая головы от шитья, Лупе. – Лекарь имеет право жечь огни всю ночь.

– Нам ничего, – согласился Симон. В последнее время говорить с Лупе стало очень трудно. После известия о гибели Шандера женщина так и не пришла в себя. Уж лучше бы кричала, плакала, проклинала Годоя и Ланку… Тогда можно было бы отпаивать ее травами, запирать в погребе, чтоб соседи не слышали крамольных криков, и за повседневными тревогами не думать о главном. Леопина несла горе молча, раз и навсегда дав понять, что имени Шандера Гардани в ее присутствии лучше не произносить. Она ходила на рынок, сушила травы, подносила вино свалившемуся на их головы два дня спустя после отъезда Романа и Герики Родольфу… Когда же лекарь предложил послушаться либера и уйти во Фронтеру, а затем в Эланд или Кантиску, Лупе ответила решительным отказом, так и не объяснив причины.

Маленькая колдунья отложила шитье, задернула аккуратные, пахнущие лавандой занавески, зажгла масляную лампу и повязала вышитый еловыми веточками фартук.

– Сегодня я приготовила бобы с бараниной.

– Спасибо. – Симон даже не пытался скрыть радость – бобы с бараниной были его слабостью, а покушать милейший медикус любил. Какие бы душевные терзания он ни испытывал, при виде сдобренной пряностями подливки беда отступала. Лупе знала за деверем эту слабость и в меру сил скрашивала ему жизнь.

Лисья улица объясняла их отношения по-своему. Пьяница-поэт ни у кого симпатий не вызывал, в отличие от его тихой приветливой жены, помогавшей Симону и по хозяйству, и в лекарском деле. Кумушки подумали и пришли к выводу, что между Леопиной и Симоном что-то есть, но отнеслись к этому с сочувствием. Старая Прокла, жившая возле самой Гелены Снежной, пошла еще дальше, прилюдно желая пьяному дурню потонуть в луже и не портить жизнь двум хорошим людям. Узнав об этом, Симон и Лупе долго смеялись. Тогда они еще могли смеяться, теперь же их домик походил на кладбищенскую церковь – чисто, грустно и тихо. Но отказать себе в последнем оставшемся ему удовольствии Симон не мог, а Лупе была рада хоть чем-то побаловать близкого человека. Они как раз сидели за столом, когда в дверь замолотили сапогами.

Симон остановился, не донеся ложку до рта. Лупе пошла открывать. Ввалился тарскийский патруль, но Симон не подкачал. Привычным жестом подтянув к себе сумку, он деловито осведомился:

– В чем дело? Кто болен?

– Медикус третьей степени Симон?

– Да, это я. – У Лупе оборвалось сердце, но толстенький лекарь не проявлял никакой тревоги. – Так в чем же дело?

Ему объяснили. Дело было не в нем. Просто дан регент решили, что отныне все медикусы должны проживать в Высоком Замке, пользуя больных в отведенных для этого помещениях в отведенное время. Объяснялось сие нововведение тем, что в условии Святого похода все, кто может быть полезен в армии, переходят на казарменное положение.

Симон, поняв, что лично к нему у стражников претензий нет, принялся спокойно собираться, словно бы уезжал по каким-то семейным делам. Покончив со сборами, он чмокнул Лупе в щеку, велел ей быть умницей и вышел в сопровождении топающих стражников.

Лупе выглянула в окно – им не солгали. Все обитатели Лисьей улицы, имеющие бляху гильдии медикусов, понуро брели к повозкам. Женщина покачала головой и задернула занавески. Оставалось лишь надеяться, что Симон, как и все прочие, в относительной безопасности. Дело не в походе – даже последний безумец не рискнет сунуться через Гремиху зимой. Зато все медикусы в той или иной степени знакомы с волшбой, а некоторые могут отслеживать чужие заклинания. Эти знания входили в обязательный курс Дозволенной магии и бывали весьма полезны, когда на кого-то пытались навести порчу. Обитатели Лисьей улицы могли определить, что поблизости творится нечто нехорошее, и разнести об этом по городу. Других причин, по которым лекарей следовало согнать под присмотр стражников, Лупе не видела.

Глава 3

2228 год от В. И. 10-й день месяца Звездного Вихря

Пантана. Убежище

Астен вряд ли мог внятно объяснить, что погнало его из дома еще затемно. В последнее время с ним вообще творилось нечто странное – стихи не просто не сочинялись, они перестали его занимать. Остров казался тесным и скучным, а лица Светорожденных – лишенными жизни масками. Брат правителя Лебедей с трудом заставлял себя жить прежней жизнью хотя бы внешне, разговаривать с соседями и родственниками, по ночам ложиться в постель, утром проводить несколько часов за письменным столом.

Появление в его доме пресловутой Эстель Оскоры к тревогам Астена прибавило не слишком много. Тарскийка ему нравилась, хотя никакой магической силы он в ней не ощущал. Зато Астену казалось, что он знает эту женщину очень давно, наверное, потому, что он некогда долго жил со смертной. Странная убежденность, что его жизнь и смерть связаны с Герикой Годойей, Астена не пугала, скорее наоборот. Он бесконечно устал от ожидания и воспоминаний, а понесшиеся горным потоком события дали возможность вздохнуть полной грудью. Лебединый принц знал, что скоро покинет Убежище, и, видимо, навсегда, поэтому любые сумерки возбуждали его, словно гнездящихся в лесу черных птиц, что с криком взмывают в пламенеющее небо и мечутся в нем, пока в свои права не вступит день либо ночь. Астен каждый рассвет встречал немым вопросом, не сегодня ли придет то, что определит его судьбу…

Этот день начинался немного не так, как остальные. Под утро ему приснился сын, вестей о котором, как и о Преступивших, в Убежище не имели. Астен ясно видел, как Рамиэрль верхом на Топазе едет узкой горной долиной, а Перла налегке идет рядом, время от времени кокетливо потряхивая гривой. Ни Примеро со товарищи, ни Уанна рядом не было.

Нэо выглядел целым и невредимым и даже не очень уставшим. Он знал, что делает, так как ехал вперед, не оглядываясь по сторонам. Впрочем, там была всего одна дорога. Склоны гор поросли темным хвойным лесом, внизу весело бежала небольшая речушка. Снег еще не выпал, облетевшие кусты густо облепили странные белые ягоды. Прямо перед лицом Рамиэрля пролетела большая пестрая птица, чем-то напомнившая фазана. На другой берег речки выбежала лисица и с интересом воззрилась на всадника. Похоже, в этих краях охотников не водилось: зверье казалось совершенно непуганым.

Рамиэрль улыбнулся, глядя на рыжехвостую остроносую красотку, и чуть придержал коня. Порыв ветра пошевелил ветки белоягодника, принеся откуда-то несколько запоздалых темно-красных листьев…

Астен проснулся с непривычным ощущением покоя. Он сам себе не признавался, до какой степени ему не нравится затея сына пройти по следу Проклятого, но по крайней мере сейчас никакой опасности не было, хотя правдивым сон о Корбуте быть не мог. Роман, да и то в лучшем случае, сейчас пробирался таянской Тахеной, разве что Прашинко помог. Астен предпочел бы, чтоб этого не случилось, потому что любое одиночество было лучше общества Примеро, которому лебединый принц окончательно перестал доверять. Вожак Преступивших грозился ждать Романа до середины месяца Волка, после чего двигаться к месту Силы самостоятельно, и Астен искренне пожелал ему не дождаться.

Светорожденный взглянул в окно, за которым зеленело предрассветное небо. Зачем-то встал, оделся. Герика еще спала, и Астен решил рассказать ей про Романа попозже, а сам вышел на улицу и долго смотрел на бледнеющие звезды.

Я завтракала в гордом одиночестве, не считая принесенного вчера Клэром портрета. Моего. Молодая женщина с серьезными глазами и слегка саркастической улыбкой казалась незнакомой и странно привлекательной. Нет, художник не льстил мне, он абсолютно точно перенес на холст каждую черточку моего не самого красивого лица, но результат оказался неожиданным. По крайней мере для меня.

Незнакомка, созданная руками Клэра, интриговала и притягивала взгляд. И, Проклятый меня побери, она мне очень нравилась, хотя я не могла понять, чем именно. Тина и Астен в один голос утверждали, что я такая и есть. Я лицемерно улыбалась и махала на них руками, но в глубине души мне было приятно.

Человеческое сердце устроено глупо, оно обязательно должно к кому-то прилепиться. До болезни я души не чаяла в Стефане, потом вроде бы избавилась от излишних эмоций. И на тебе! Не прошло и месяца, как я умудрилась привязаться сразу к трем эльфам! Именно нежелание огорчать новых друзей отказом и вынудило меня просидеть несколько дней кряду на пригорке, заросшем вереском, под пристальным взглядом Клэра.

Когда он впервые объявил о своем решении написать меня, мне стало смешно. Лучший художник Светорожденных берет за образец заурядную смертную! Но Клэр и Тина настаивали, и я сдалась. Не хотелось отказывать, они мне необыкновенно нравились. Оба.

Тина отличалась от большинства эльфиек удивительной скромностью в одежде. Она предпочитала серые и серебристые тона, что в сочетании с пепельными волосами и огромными, очень светлыми глазами делало ее почти бесплотной, как ускользающий утренний сон. Последняя Незабудка была на редкость застенчива, предпочитая блестящей стайке здешних аристократок общество Клэра и Астена. И еще мне казалось, она чего-то опасается. Зато ко мне эта необычная Светорожденная отнеслась на удивление дружелюбно. Более того, она первой предложила мне дружбу.

В один прекрасный день к Астену явился Клэр и привел жену, которая мне сразу же призналась, что настояла на их визите. Тине нравилось расспрашивать меня о людях, о том, что происходит за стенами Убежища. Слушала она, слегка склонив голову и широко раскрыв огромные глаза. Так смотрит ребенок, которому рассказывают волшебную сказку. Впрочем, так оно и было. Для запертого на зачарованном острове создания наш мир казался огромным, волнующим и непонятным, сама же Тина жила среди грез и нежности. Они с Клэром удивительно подходили друг другу. Их любовь была чистой, праздничной и необыкновенно трогательной. Мне казалось, остальные эльфы им немножко завидуют, кто – беззлобно, а кто, как прекрасная сестра Романа, не пытаясь скрыть свою ненависть.

Чем больше я узнавала красавицу Эанке, тем гаже становилось у меня на душе. Конечно, жизнь эльфов не имела ко мне никакого отношения, но я видела, что злобность этой женщины рано или поздно принесет беду. Взгляды, которыми она награждала меня, Клэра, Тину, даже собственного отца, кричали: змея вот-вот укусит, и укусит сильно. К несчастью, я держала свое мнение при себе, надеясь, что до возвращения Романа ничего не произойдет. За что и поплатилась, и если б только я…

По-моему, надежда – самое опасное чувство из имеющихся у мыслящих тварей. Именно надежда заставляет нас думать, что «пронесет», закрывать глаза на очевидное, обманывать себя и других и в конечном счете превращает любовь в ненависть, толкает на дикие ошибки, заставляет медлить там, где это смертельно опасно. Так и я. Понадеялась, что «обойдется»! Ну что, в самом деле, могла сделать дочь Астена, когда все были друг у друга на виду? Она даже гадость сказать не могла, так как самолично приковала себя к допотопному эльфийскому этикету. А взгляды… Что ж, я наивно полагала, что взглядом убить нельзя.

– Тут я тебе не помощница. Мне эта особа нравится не больше твоего, но то, что ты затеяла, неблагоразумно. – Нанниэль Водяная Лилия с тревогой взглянула на Эанке. – Он (мать и дочь уже давно по молчаливому уговору не называли Астена по имени) сразу же догадается, кто это сделал. Тебе кажется, что ты овладела всеми тонкостями магии, но мужчины Дома Розы всегда превосходили женщин в этом искусстве. К тому же никто не знает, на что способна эта смертная. Вряд ли Рамиэрль привел бы ее, если б с ней не была связана какая-то тайна.

– Она неразлучна с Тиной, – в мелодичном голосе Эанке зазвучала сталь, – а Клэр взялся ее писать! Ее, на которую и с закрытыми глазами смотреть неприятно.

– Ты все еще ненавидишь Журавлей? – Нанниэль осуждающе покачала головой. – Это по меньшей мере неразумно.

– Клэр оскорбил меня. – Прелестно очерченный подбородок вскинулся вверх.

– Клэр всего-навсего тебя разлюбил, как и многие другие. Дочь моя, я никогда не вмешивалась в твои дела, но ты совершенно не умеешь вести себя с мужчинами. Они не любят женщин, столь явно демонстрирующих свое превосходство.

– Матушка, не думаю, что вы можете считаться благим примером. Он вас бросил, а другие, как я вижу, не спешат воспользоваться этим обстоятельством…

– Какая же ты жестокая… – Нанниэль рассматривала Эанке так, словно видела ее впервые. – И все же ты моя дочь, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Постарайся быть осторожной.

– Если я буду осторожной, я сгнию в этом отвратительном болоте! Мы тут только что не квакаем. Нет, или я найду дорогу туда, где можно жить настоящей жизнью, или меня похоронят.

Эанке вышла из комнаты, даже не придержав дверь. Нанниэль поправила волосы и вновь склонилась над рисунком. Еще не так поздно, и до вечера на серебристом шелке засверкают крылья двух или трех бабочек. Супруга Астена любила вышивать; когда она брала в руки иглу, все ее недовольство жизнью куда-то отступало. Исчезала даже досада на супруга и его брата. Некогда пренебрегший ее красотой, но продолжающий волновать душу Нанниэли Эмзар так и не женился, хотя свободных женщин в Убежище было немало. Нанниэль это печальное обстоятельство иногда раздражало, иногда обнадеживало. Если Эмзар свободен, то, возможно, когда-нибудь… Когда-нибудь, но не сейчас. Водяная Лилия тихонько вздохнула и вернулась к своему шитью, пытаясь вытеснить из памяти разговор с дочерью.

Тина зашла за мной около полудня, и мы недолго думая отправились на прогулку к некогда зачарованному матерью Эмзара и Астена пруду, у которого опять же некогда жили Преступившие. Я давно хотела взглянуть на это место, кроме того, стоило проверить, не даст ли там знать о себе сила, каковой, если верить Пророчеству, я должна обладать. Порожденная эльфийской волшбой и долгое время связанная с магией Преступивших Лужа могла эту Силу расшевелить.

Не расшевелила, а застывший на месте водного зеркала уродливый каменный горб мне ужасно не понравился. Даже не знай я, как и почему Примеро так поступил, один вид этого бугра вызывал неприязнь к магу, учудившему подобное. Это колдовство криком кричало о мелочности и пошлой злобе его сотворившего.

Пакости вечно ходят по следам друг друга. На обратном пути мы налетели на Эанке, стоявшую на изящном мостике через никогда не замерзающий, довольно глубокий ручей, берега которого поросли густым можжевельником. Нам требовалось на ту сторону, сестрица Романа это прекрасно понимала, но оставалась у нас на дороге с довольно неприятным выражением на прекрасном лице.

Это было досадно, но не более того. Мы могли спуститься вниз по течению до следующего мостика или перейти ручей вброд, благо здешние сапожки не скользили и не промокали. Тина улыбнулась и молча пошла по береговой тропинке, я за ней. Следующий мостик был довольно близко, но на нем в той же позе и с тем же нехорошим лицом стояла Эанке. Она явно искала ссоры, и именно поэтому я предпочла бы с ней не связываться – никогда не следует идти на поводу у того, кто тебя ненавидит, а она ненавидела нас обеих. Меня – потому что я была презренной смертной, Тину, как я поняла из отрывочных реплик Астена, за любовь Клэра. И ненависть эта оказалась взаимной. Обычно тихая и ласковая Незабудка внезапно переменилась. Я не успела ничего сказать, как Тина взяла меня под руку и решительно повела к мосту. Даже я своим слабым человечьим восприятием почувствовала напряжение, повисшее в звонком предзимнем воздухе. И не только напряжение. Откуда-то взялись светлые искры, окружившие меня и мою приятельницу облаком, как это делают летом лесные мошки.

Приглядевшись, я заметила, что искры разные. Одни, роящиеся во внешней сфере, были ясного, изумительно красивого синего цвета, но у меня почему-то вызывали отвращение. Другие, окружавшие нас плотным роем, светились нежно-желтым. Синие пытались прорваться к нам сквозь завесу желтых, но это им не удавалось. Пламенных мошек становилось все больше, и скоро я уже не могла рассмотреть того, что было снаружи. Откуда-то я знала, что, если синие доберутся до нас с Тиной, нам не поздоровится, но ничего поделать не могла и только смотрела то на светящийся рой, то на подругу. Тонкое лицо Тины было напряжено, губка закушена, на висках выступили бисеринки пота. Защита (а я уже поняла, что желтые искры – это наша защита), выставленная Тиной, давалась ей нелегко. Я вспомнила, что, по словам Клэра, его жена была необыкновенно одаренной волшебницей, но слабенькой. Поддерживать заклятие, требующее большой отдачи энергии, ей было трудно.

Тины вряд ли хватило бы надолго, но все кончилось так же неожиданно, как и началось. Синяя пакость просто исчезла. Тут же угасли и желтые пылинки, а Незабудка прямо-таки осела на мои руки. Удерживать ее было довольно трудно, но взявшийся невесть откуда Астен легко подхватил эльфийку на руки.

– На этот раз она доигралась! – Я еще ни разу не видела Астена разгневанным, и, надо сказать, это ему шло. Обычное мягкое рассеянное выражение исчезло. Идеальные черты обрели завершенность, силу, которой им раньше недоставало. Передо мной был не томный красавец, а боец, мужчина, и я невольно залюбовалась. Он же был занят лишь Тиной, и хорошо. Заглядываться на лебединых принцев с моей стороны было вопиющей глупостью.

Глава 4

2228 год от В. И. 10-й день месяца Звездного Вихря

Таяна. Высокий Замок

Арцийская Фронтера. Вольное село Белый Мост

Анна-Илана Годойя сидела на подоконнике, закутавшись в расшитую райскими птицами арцийскую шаль, и слушала, как стучит дождь. Монотонный, сильный шум вызывал дрожь, а нависшие над Геланью тучи, казалось, прятали что-то жуткое. Молодая женщина не могла избавиться от этого ощущения. Не могла, и все!

Она, никого и ничего не боявшаяся, в последние месяцы поняла, что такое страх. Нет, Илана боялась не мужа, не его бледных союзников, не молчаливых стражей-гоблинов. Последних она, пожалуй, даже любила. Она боялась будущего – весны, которая несла войну, неизбежного выбора, который ей предстоял, встречи с Рене и того, что ее может не быть и последним воспоминанием отчаянной горькой любви станет застывшее в голубых глазах презрение.

Если бы не Уррик, было бы совсем одиноко, так как тарскийцам Ланка не верила, а те таянцы, кто, спасая свои жизни и состояния, оставался при дворе, не верили ей. Что нобили, что слуги в глубине души презирали и ненавидели регента и его предательницу-жену. Уж в этом-то Илана не сомневалась. Днем ее это не волновало. Она была высокомерна и смела, а вызвавшие гнев герцогини долго жалели о своей неосторожности. Ночами, оставаясь одна, что в последнее время случалось все чаще, Илана вспоминала Высокий Замок таким, каков он был при отце и братьях, и начинала ненавидеть себя едва ли не сильнее обитателей служебных дворов. Женщина часами просиживала на окне, вглядываясь в тревожную темноту, и думала, думала, думала…

Михай, заставая ее на подоконнике, смеялся, и она смеялась вместе с ним. Искренне, с облегчением. Муж был уверен в себе, так уверен, что страх отступал, но Годой возвращался к своим делам, и все начиналось сначала. За это Илана мужа и ненавидела. Не за братьев, не за обман и даже не за то, что он ее все-таки укротил, раз за разом заставляя дарить то, что сама она предназначала другому. За власть нужно было заплатить, Ланка согласилась и получила, что хотела. Годой был с ней честен, был бы, если б защитил от тоски, если б не пропадал, оставляя ее наедине с дождем. Ланка мстила как могла за эти отлучки, заполняя их ласками гоблина, пока месть не срослась с привязанностью.

Уррик стал ей необходим не как послушное орудие или неутомимый нежный любовник, а как близкое существо, рядом с которым не так холодно. То, что она говорила молодому гоблину, приручая его, оказалось правдой. В полной мере Илана поняла это, когда Уррик вернулся с новостями, главными из которых было дошедшее до Эланда письмо и то, что Гардани жив. Илана всегда любила Шани и не забыла, как тот бросился ее защищать. Если бы она тогда уехала с Лайдой – все могло бы сложиться иначе. Только бы Шандер не узнал про Мариту, про то, как она и Михай…

Женщина раз за разом старалась выбросить из головы эти воспоминания, но они оказались сродни сорняку-ползучнику, который если уж завелся в огороде – пиши пропало. Извести его без магии нельзя.

Мужчины топят страх и недовольство собой в вине и в делах, женщины – в любви. Пылкость, с которой Ланка отвечала на страсть Уррика, возносила гоблина на высочайшую из вершин. Он был слишком счастлив, чтобы рассуждать о грехах или бояться возмездия. Ланка не была столь простосердечна, и все равно она раз за разом открывала потайную дверь, потому что пожертвовать близостью Уррика не могла.

Колокол на ближайшей башне отзвонил четыре. Можно больше не ждать, Михай не придет. Как бы муж ни хотел ее видеть, он никогда не появлялся между четвертым часом и полуночью. В это время тарскиец занимался своими делами, о которых Илана не знала почти ничего. Михай и то ли служившие ему, то ли помыкающие им – она так и не поняла – бледные союзники были слишком сильны, и супруга регента не собиралась вступать в безнадежную схватку. Втравивший ее в политику господин Бо сложил голову в Эланде, сменивший погибшего господин Улло то ли не знал об их с Бо уговоре, то ли умело делал вид, что не знает. Договариваться с новым «капитаном» Ланка не спешила, продолжая надеяться на ответ из Эланда и стараясь забыться в радостях, которые жизнь дарит красивым, молодым и сильным. В десятый день Звездного Вихря самообладание ей изменило.

Анна-Илана чувствовала, что малейший толчок вызовет взрыв, чего допускать не следовало ни в коем случае. Ее будущая победа, а может быть, и сама жизнь зависели от умения молчать. Раньше, когда принцессу одолевали приступы ярости, она носилась верхом по окрестным полям, пока бьющий в лицо ветер не заставлял забыть обиду и почувствовать вкус к жизни. Сейчас этот проверенный способ не годился – разбухшая от ледяных дождей земля не позволяла пустить коня в галоп, да и выбраться из Высокого Замка она не могла. Ее мир сузился до размеров Высокого Замка. Ланка в бешенстве схватила блюдо кангхаонского фарфора и запустила им об стену. Бесценная вещица разлетелась вдребезги. Легче не стало. Женщина топнула ножкой в отороченной темно-рыжим мехом домашней туфельке и задумалась. Что ж, если не выходит ни с поездкой, ни с Урриком, а видеть придворные физиономии нет сил, она может прогуляться по замку. По своему замку. Гоблины – прекрасные стражи, но ни они, ни Годой не родились здесь и не догадывались о тайниках, с детства известных Илане и ее покойным братьям.

Лучше всех замок знали отец и Стефан, но и Ланка владела двумя-тремя секретами, среди которых был не только выход, через который она вывела Уррика, но и дверца в Каминном зале. За дверцей пряталась лестница, обвивавшая широкую каминную трубу и заканчивающаяся небольшой комнаткой без окон в самом верху Рассветной башни. В детстве принцесса частенько укрывалась там от докучливых наставниц, мать не раз делала ей на сей счет строгое внушение, но убежища не раскрывала – женщины семейства Ямборов традиционно блюли ведомые лишь им секреты. Теперь «отошедшая ко сну» жена регента вечерами принимала в тайнике любовника-гоблина, днем же она этим убежищем еще не пользовалась. Желание укрыться от рвущегося в окно дождя перевесило благоразумие.

Михай не отпустил от себя никого из таянских придворных – за исключением обвиненных в измене, – но в Коронных покоях не было никого. Времена, когда любой принятый в замке нобиль чуть ли не запросто входил к королю и принцам, канули в вечность. Нынче в личных комнатах, кроме самого регента с супругой, бывала лишь стража и те, кого Годой приглашал для беседы.

Илана нажала и одновременно повернула в разные стороны две розетки на каминной доске, и одна из панелей отошла, открыв проход. Женщина скользнула внутрь, ее никто не заметил.

Обычно Ланка взлетала по лестнице вверх, сейчас же поднималась медленно, размышляя о том, как объяснить свое отсутствие, если ее все-таки хватятся. Именно поэтому она и услышала приглушенные голоса, один из которых заставил ее вздрогнуть. Говорил Михай. Полгода назад гордая таянка пошла бы своей дорогой, сейчас же она не могла упустить открывшуюся возможность! И как она раньше не догадалась, что ее дорогая лесенка примыкает к бывшему кабинету отца!

Женщина приникла к шершавой стенке. Оказалось, что лучше всего слышно, если присесть на корточки и еще чуть-чуть пригнуться. Это было страшно неудобно, но игра стоила свеч – вслушавшись, она узнала и второй голос, принадлежавший господину Улло.

Собеседники были друг другом недовольны, чего и не пытались скрывать, однако понять, о чем они говорят, Ланка оказалась не в состоянии – оба несли какую-то тарабарщину.

– Прикажете спросить Всадников? – В голосе Михая чувствовались раздражение и сарказм. – Не сомневаюсь, они будут вам рады!

– Прекратите. Если бы вы оставили в покое эту кухонную девку, Он уже был бы среди нас. Не вам укорять нас в том, что псы Горды укрыли проклятого эльфа и вашу дочь.

– След потеряли вы, хотя кто-то заверял, что от Охотников даже кошка не укроется, не то что Темная звезда.

– Мы не приняли в расчет Горду. Не представляю, что разбудило стражей. Но, раз уж это случилось, они должны были уничтожить эльфа.

– Но не уничтожили. Если и другие ваши обещания столь же правдивы, я, пожалуй, обойдусь без вашей помощи. Наполняйте свои чаши сами.

– Вы лжете или нам, или себе. Нужно нечто большее, чем толпа гоблинов, чтобы совладать с Рене Арроем. Один раз вы уже попробовали это сделать.

– Вы тоже.

– Отнюдь нет – мы не ожидали, что он объявится в Идаконе после встречи с вашими людьми, но Аррой не главное. Нам нужна Эстель Оскора. Живая или мертвая.

– Ну так ищите.

– Мы ищем. Она может скрываться в Тахене или Кантиске, но, вероятней всего, ее дружок-эльф потащил ее в свое гнездо.

– Вам, я полагаю, хода туда нет?

– Нет, – признал господин Улло. И добавил: – Пока.

Ноги Ланки затекли, но она продолжала слушать…

Вторую неделю Фронтеру полосовали дожди. Жирная плодородная почва размокла, превратившись в отвратительное, чмокающее под ногами месиво, воздух пропитался влагой так, что постели в домах за день становились влажными. День немногим отличался от ночи, а утро от вечера, и если женщины еще пытались делать какую-то работу – ходили за скотиной, пряли, готовили, – то мужчины предпочитали пережидать ненастье в «Белой мальве».

Красотка Гвенда, после смерти своего слишком уж любившего покушать и выпить мужа единолично заправляющая харчевней, позднюю осень любила. Ей нравилось, что у нее собирается почти весь Белый Мост, что никто никуда не спешит, отдавая должное ее стряпне и особенно знаменитой царке, но в этом году Красотке было тревожно.

Да и что может быть хорошего, если по коронному тракту, у которого и вырос Белый Мост, ездят меньше, чем по проселку?! Ни купцов с товарами, ни весельчаков-либеров, ни местных, собравшихся в гости к таянским родственникам, ни таянцев, навещавших своих… Проклятущий Михай никого из Таяны не выпускал, а дураков, готовых лезть к Проклятому в зубы ради смутных барышей, не находилось. Фронтера оказалась медвежьим углом, краем света, причем опасным краем. Про то, что творится за Каючкой, говорили всякое и, как правило, шепотом. Хорошо хоть Кабаньи топи, начинающиеся в половине диа пути, надежно прикрывали село от взбесившегося соседа, зато на тракт Гвенда поглядывала с опаской.

Известно, что кошки чуют землетрясения и заранее покидают опасное место. Кое-кто пошел еще дальше и утверждает, что трактирщики загодя чуют войны и всяческие безобразия и надежно прячут свое добро. Гвенда так и поступила. Друг и покровитель Красотки Рыгор Зимный, то ворча, то посмеиваясь, помогал по ночам перетаскивать в Ласкаву пущу бочонки с царкой и вином, мешки с солью, сундуки со всяческим добром. Вещи побольше да подешевле Гвенда припрятала во дворе, оставив в доме только самое необходимое, а в придачу заставила Рыгора проделать потайной ход из дома в огород и устроить в заборе два тайных лаза. Последнее войт полностью одобрил, но дело было не в выдуманных Гвендой супостатах, а в ныне здравствующей войтихе, не оставляющей попыток поймать благоверного на горячем.

Впрочем, этим дождливым днем Рыгор заявился к коханке через дверь и законно занял – войт как-никак – самое лучшее место. Гвенда со своей всегдашней полуулыбочкой, от которой мужское население Белого Моста с четырнадцати до семидесяти годов бросало то в жар, то в холод, принесла блюдо с холодной свининой, моченые перцы, утренний хлеб и, разумеется, баклагу с царкой. Рыгор с достоинством принял вожделенный сосуд, нацедил себе в малую баклажку и приготовился наслаждаться, однако чарка остановилась, не омочив густых медно-коричневых усов. Дверь «Мальвы» со скрипом растворилась, и на пороге застыла странная фигура.

Мужчина (а это был мужчина) был мокрым с головы до ног, что, в общем-то, никого не удивило, так как хлестало будто из ведра. Странным было другое – человек этого, кажется, не замечал. Глупо помаргивая, он стоял на пороге, забыв закрыть за собой дверь. Сельчане таращились на пришельца, но почему-то молчали.

Говорят, поганые вести метят того, кто их принес. Гости Гвенды не желали слышать ничего дурного и ни о чем не спрашивали. Наступила тишина, которой «Мальва» еще не знала. Только слышалось, как штурмует заклеенное на зиму окно дождь да бьется о стекла не уснувшая по недомыслию муха. Потом кто-то неуверенным голосом пискнул: «Антось!»

Это действительно был Антось Моравик из Укропных Выселок, деревеньки с самой таянской границы. Антось привозил в Мост мед и соты, выпивал чарку-другую в «Мальве» и возвращался назад. Не свой, но и чужим такого не назовешь. Только вот признать в этом взлохмаченном мокром человеке веселого, добродушного Антося было нелегко.

Рыгор вздохнул, понимая, что, как войт, должен взять все в свои руки, и поднялся.

– Входи, Антосю! Чего ж на пороге маяться?

Тот вошел. Как-то боком, затравленно озираясь.

– Что трапылося?

Антось брякнулся на лавку, залпом осушив большую чарку лучшей Гвендиной царки. Не закусывая, налил еще одну, выпил половину и выдохнул:

– Никого нема!

Все переглянулись. Слова казались более чем странными. Как это никого нет? Где?!

Антось допил свою чарку и пояснил:

– В Укропках нема. Все кудысь подевалися. И малые, и взрослые… Никого.

Мало-помалу Рыгор вытянул из бедняги, что тот, несмотря на дождь, отправился в пущу проверить капканы – вдруг какая дичина попадется. Так ли уж ему зайчатина понадобилось, или же невмоготу стало сидеть в хате с женой, славящейся сварливостью на всю Фронтеру, но Антось сбежал в лес, который знал и любил. Проблуждав до темноты, охотник заблудился, чего с ним отродясь не случалось, и заночевал в лесу. Ему посчастливилось встретить дерево с огромным дуплом, где он благополучно проспал всю ночь. Утром сразу же набрел на нужную тропку и поспешил домой, на ходу сочиняя, что соврать хозяйке, так как правдивому рассказу она бы ни в жизнь не поверила. Врать не пришлось – дом оказался пустым. Как и вся деревушка. Добрых две сотни человек пропало, не заперев дверей, не забрав с собой ничего.

Если там и были какие-то следы, то словно бы сошедший с ума дождь все смыл. Ничего не пропало, разве что разом издохли все собаки. Не были убиты, а именно издохли, словно потравили.

Бедный Антось, ничего не соображая и даже не затворив дверей осиротевшей хаты, бросился к ближайшим соседям – на хутор Выстрычку, что лежал в полутора весах от Укропок. То же самое! Неизвестно, что бы стал делать сходящий с ума от ужаса и недоумения Антось, но, на счастье, ему подвернулась отвязавшаяся лошадь, на которую он взобрался и потрусил в Белый Мост, безумно боясь, что и здесь никого не найдет. Вывалив все это, гость выпил еще одну чарку и, ткнувшись лицом в выскобленный дубовый стол, громко захрапел.

– Нехай спит, – решил войт. – Ну, что хто думает?

Думали по-разному, но ничего хорошего. Самым простым было предположение, что Антось повредился в уме или перепил и ему все померещилось. Самым поганым – что все дело в таянской границе. Как бы то ни было, следовало что-то делать, и Рыгор решил съездить и посмотреть. Если Антось прав, остается одно – послать людей в магистрат, пусть выводит к Каючке своих вояк – даром, что ли, этих бездельников кормит вся округа?! А заодно пусть решает, кого тут звать: клирика али стражника.

Про второе свое решение – отправить кого-то тайком в Эланд, как советовал либер Роман, буде случится что-то необычное или гадкое, – Рыгор не сказал. Не время нынче говорить обо всем. И еще подумал, что его Гвенда – не только баба, каких больше нет, но и умница к тому же…

Лупе мысленно перебрала содержимое небольшого коврового мешка, в который она сложила лучшие Симоновы зелья и кое-какую одежду. Все имеющиеся в доме деньги женщина честно разделила на две части – одну спрятала в известное только им с деверем место, другую еще раз разделила пополам; половину убрала в нательный пояс, половину – в общую шкатулку для дурака Родольфа, когда тот вернется. Подумала и туда же сунула короткую записку, сообщающую, что уезжает к родным. Симон поймет, а супругу не обязательно. Больше делать было нечего – в доме чисто прибрано, вещи разложены по местам, сундуки и буфеты тщательно заперты. Леопина окинула прощальным взглядом опрятную залку и удивилась своему равнодушию к покидаемому дому. О хате в Белом Мосту она и то жалела больше.

Не было и восьми, но ненастный осенний вечер вполне мог сойти за глубокую ночь. Дождь мерно барабанил по крышам, стучал в окна, словно требуя, чтобы его впустили, ветер с воем носился по притихшим улицам, громыхая всем, что не озаботились как следует закрепить. В такую погоду даже самые ретивые стражники стараются закончить обход побыстрее, чтоб подольше просидеть в теплых караулках. Там, вопреки строжайшему наказу старших по званию, их ждало горячее вино с пряностями, заботливо приготовленное товарищами, рассчитывавшими на ответную услугу, когда придет их черед впустую таскаться по продуваемым проклятым ветром улицам. И в самом деле, кому придет в голову мысль по доброй воле выйти из дому эдаким вечером? На это Лупе и рассчитывала, потому что выйти из города без разрешения не мог никто. Вместе с тем до девяти пополудни ворота держали открытыми – все делавший по-своему регент почему-то помиловал это правило.

Маленькая знахарка собиралась пробраться к воротам и, пустив в ход магию, пройти через них на глазах не только опытных воинов, но и заведшихся в Таяне фискалов. На первый взгляд это попахивало безумием, на второй… Всех, кто имел хоть малейшее отношение к магии, согнали в Высокий Замок. Это заставляло думать, что Михай творит волшбу, о которой никто не должен знать, следовательно, «синяки» Кристаллов Поиска не имеют. Конечно, у Михая есть свои колдуны, но маленькая колдунья рассчитывала, что у ворот им делать нечего.

Женщина еще раз припомнила тщательно выверенную дорогу – подальше от караулок и широких улиц, на которых, несмотря на погоду, трудятся фонарщики. Вроде бы все правильно, она придет к воротам за десятинку до закрытия, проведет пару часов в одном из заброшенных сараев по ту сторону городской стены, перейдет тракт и уйдет в холмы, а к утру дождь смоет все следы.

Дальше Лупе не загадывала, но твердо знала, что не вернется ни в Белый Мост, ни в когда-то родную Мальвани. Начиналась война, и нужно было что-то делать. Чтобы отомстить за Шандера. Чтобы оправдать свое существование. Чтобы не сойти с ума…

Глава 5

2228 год от В. И. 15-й день месяца Звездного Вихря

Пантана. Убежище

– Смотрите, окна темной воды на белом кажутся провалами в вечность. Звездный Лебедь! Это зрелище завораживает своей жутковатой, болезненной красотой. – Клэр восторженно обернулся к своим закутанным в меха спутницам и сообщил: – Очень хочется рисовать…

– Так почему бы тебе этим и не заняться? – Герика улыбнулась художнику. – Я где-то читала или слышала, что каждый день неповторим. Завтра все будет пусть немного, но другим. Если желаешь остановить именно это мгновение, берись за дело немедленно.

– Жаль, у меня с собой далеко не все нужные краски… Я собирался сделать пару набросков с вас, милые дамы, а не писать пейзаж.

– Ты начинай, я принесу все, что нужно, – откликнулась Тина, – я знаю, где и что у тебя. Геро, ты со мной?

– Пожалуй, нет, – тарскийка одновременно весело и виновато посмотрела на подругу, – мне бы хотелось посмотреть, как Клэр работает. Когда он меня писал, я боялась пошевелиться, да и смотреть было велено в сторону. Клэр, если, конечно, я не буду мешать…

– Ну что ты, – эльф ласково улыбнулся, – когда я пишу, то не замечаю даже Тину, хотя она почти всегда сидит рядом.

– Решено! – Тина совершенно по-человечески чмокнула мужа в щеку. – Я принесу краски и чего-нибудь поесть. Если Клэр всерьез возьмется за дело, мы не уйдем отсюда до темноты.

Эльфийка тихонько засмеялась и побежала по змеящейся вдоль болота тропинке; ее серебристый плащ скоро скрылся среди густого ивняка.

Клэр устроился на высоком валуне, примостив на колени изящную доску с приколотым к ней белоснежным листом, и принялся за рисунок, то сосредоточенно хмуря брови, то мечтательно улыбаясь. Герика, закутавшись в подаренный Астеном эльфийский плащ, присела рядом, рассеянно следя за рукой художника. Стало необычайно тихо; казалось, пойди сейчас снег, был бы слышен шорох падающих снежинок.

Эльфы умели жить; во всяком случае, магия избавляла от кучи мелких неприятностей, сопровождающих нас, людей, от рождения и до смерти. Взять хотя бы эти их плащи, в которых можно спать на снегу, сидеть на замерзших камнях, падать в лужи… Будь на мне лучшая человеческая одежда, за несколько часов на оледеневшей земле я бы окоченела, а так я даже не замечала холода. Клэр тоже. Он самозабвенно рисовал, и на белом листе проступал загадочный серебряный лес, словно бы светящийся изнутри. Это было чудо, и я с детским восторгом наблюдала за его рождением.

Художник действительно не замечал ничего вокруг, я же, с восхищением следя за его руками, думала то об одном, то о другом. Мысли скакали со скоростью и непредсказуемостью белок, вытаскивая на поверхность то хорошее, то плохое, которого тоже хватало.

Как и когда в мое сердце вошла тревога, я не поняла. Дальний лес оставался все тем же просветленно-парящим, небо не уставало переливаться всеми оттенками серебра, которые Клэр прилежно ловил кистью, но ощущение покоя и умиротворения исчезло напрочь. Как отрезало. Наползала сосущая, отвратительная тревога и предчувствие беды. Я честно боролась с собой с четверть часа, но в конце концов не выдержала и окликнула Клэра. Тот обернулся с явной неохотой. Разумеется, молодой художник был воспитан по всем правилам сложнейшего эльфийского этикета, но улыбка на сей раз казалась не милой, а любезной. Да и какой художник потерпит, когда его бесцеремонно выдергивают из мира его фантазий!

Я видела, что Клэру хочется поскорее отделаться от меня и вернуться к картине, но тревога внутри меня трепыхалась с отчаяньем залетевшей в комнату птицы.

– Клэр… – Я почувствовала, как мой голос предательски дрогнул. – Клэр, готовится что-то страшное. Мы… Надо что-то делать!

– Что? – В лучистых серых глазах мелькнуло недоумение. – Ты об этой начинающейся войне или что-то другое?

– Нет, не о войне. – Я готова была проклясть его непонятливость и свое косноязычие. – Здесь что-то будет. Здесь. Сейчас. Я это ясно чувствую!

– Плохо дело! – На сей раз он понял и вскочил. Еще бы, к предчувствиям, снам и прочей дребедени эльфы относились с большим уважением. – С кем и что должно случиться?!

– Знала бы, сказала. – Я отчаянно злилась, но не на Клэра, а на себя, потому что совершенно не представляла, что на меня накатило. Чем-чем, а пророческим даром меня обделили, да и не смахивало то, что со мной творилось, на откровения, как их описывают в священных книжках. Просто сердце давила отвратительная тяжесть, и я не могла думать больше ни о чем. Я честно попробовала осмыслить свои ощущения, но не преуспела.

– Клэр, – наконец объявила я, – я не понимаю, что со мной. Но знаю, что это страшно.

– Хорошо, пойдем. – Художник принялся торопливо собираться. – Расскажем Эмзару или, если он занят, Астени.

Я согласно кивнула. Это было разумным решением, до которого я могла бы дойти и своим умом: братья-Лебеди слыли самыми сильными магами Убежища. Клэр наконец уложил свои драгоценные краски, и мы быстро пошли, почти побежали по узкой тропке, огибавшей край болота. Летом мимо нас проносились бы зеленые и голубые стрекозы, сейчас мне на щеку упала одинокая снежинка. Видимо, сорвалась с дерева. Клэр для эльфа шел не очень быстро, но я едва поспевала за его легкими текучими шагами. Мы не разговаривали, было не до того. А потом сдавивший мое сердце кулак разжался так же неожиданно и сразу, как и появился. Я перевела дух и хотела уж сказать своему спутнику, что тревога оказалась ложной, но слова застряли у меня в глотке. Клэр стоял, сжав пальцами виски, и был бледен, словно покойник, а на обычно безмятежном лице застыло такое отчаянье, что мне стало жутко. Я попробовала окликнуть его, он не услышал. Бросил свои краски вместе с начатым рисунком прямо в грязь и кинулся вперед. Я сразу же отстала – бегать наперегонки с эльфами могут разве что кони, но мой страх прошел, и я вновь начала соображать. Догнать Клэра я не могла, но я могла подобрать его вещи и продолжить путь к Эмзару. Если то, чего я боялась, уже случилось, мне в любом случае придется рассказывать о своих ощущениях. Кто знает, вдруг это какой-то новенький вид ясновидения? Должна же во мне быть хоть какая-то магия, иначе зачем бы меня тут держали?!

Я как могла быстро пошла по тропке и за первым же поворотом налетела на ту, кого хотела видеть меньше всего. На моем пути стояла Эанке Аутандиэль, отступать мне было некуда, прятаться не за кого. Эльфийка была вместе с мрачноватым эльфом, которого я видела мельком раз или два. На меня же красотка уставилась с тем непередаваемым выражением, с которым благородная дама взирает на неожиданно оказавшуюся на ее дороге жабу. Утонченность не позволяет подобрать юбки и завизжать, падать в обморок нельзя – грязно, а не заметить не выходит. Что до меня, то я не нашла ничего лучшего, чем уподобиться вышеупомянутой жабе, а именно – сохранить полную невозмутимость. Мне нужно было вперед, и я шла вперед.

Правду сказать, я боялась. Очень. Я не забыла наше недавнее приключение, когда только магия Тины и своевременное появление Астена спасли меня от крупных неприятностей. Сейчас же я была совершенно одна, и Эанке со своим спутником могли творить со мной все, что угодно. Кстати, этот надутый красавец – я вспомнила, он был из Дома Лилии, от которого Астен советовал держаться подальше, – уставился на меня так, будто я была не просто жабой, а жабой ядовитой, огнедышащей и в придачу ко всему ярко-фиолетовой.

Я продолжала упрямо идти прямо на них, а что мне еще оставалось? Вся моя сила заключалась в неясных слухах о моем якобы могуществе, слухах страшных и загадочных, но ничем не подтвержденных. Я чувствовала, как у меня по спине бегут мурашки, платье под плащом стало липким и тяжелым, но я шла, глядя прямо и чуть вверх на поднимающуюся над островом худеющую луну.

Когда я почти поравнялась с Эанке, та заговорила, и в ее голосе я ясно почувствовала свою смерть. Эльфийка приказывала остановиться и ответить на какой-то ее вопрос, я же продолжала идти, сосредоточившись на луне и повторяя про себя всплывшие в мозгу дурацкие ритмичные строчки, памятные еще по Тарске.

Как ни странно, Светорожденные расступились. Это испугало меня еще больше, но я продолжала маршировать не оглядываясь, так как оглянуться означало выдать свой страх. Да какой там страх – ужас. Я топала вперед, пока не налетела на кого-то, стоявшего посредине тропы. Ужас наконец прорвался наружу, я дико вскрикнула. У меня перед глазами все поплыло, и я потеряла сознание, к счастью, ненадолго. Придя в себя, я обнаружила, что пребываю в объятиях Астена, сосредоточенно вглядывавшегося в мое отнюдь не прекрасное лицо:

– Они что-то с тобой сделали?

– Нет, – честно ответила я, – просто я перетрусила. Шла вперед, ничего не соображая, думала только о том, чтоб не оглянуться.

– Тут было чего испугаться. – В сумерках разобрать выражение лица было трудно, но голос Астена звучал устало и невесело. – Не появись я, они бы так просто тебя не отпустили. Как вышло, что ты осталась одна? Мы же договаривались, что прогулок в одиночку и даже вдвоем с Тиной больше не будет…

Разумеется, я ему рассказала все. Кажется, на этот раз у меня вышло довольно толково, во всяком случае, принц ни разу меня не перебил, разве что произнес короткое заклинание, и камень, украшавший тонкий серебряный обруч, который Астен последнее время носил не снимая, засветился мягким серебристым светом. От этого и без того грустное лицо эльфа приобрело вовсе потусторонний вид, как у святого со старой иконы. Я в своей способности в самый неподходящий момент думать Проклятый знает о чем поймала себя на мысли, что наши клирики где-то откопали старые эльфийские портреты и переделали в святые образа. Вряд ли люди, даже причисленные Церковью к лику святых, обладали той совершенной и как бы бесплотной красотой, какую они обрели на иконах. А для эльфов это было обычным делом.

Я невольно улыбнулась этой своей фантазии. Как ни странно, после обморока мне стало свободно и легко, словно страх, вызванный встречей с Эанке, и дурацкие предчувствия, охватившие меня на болоте, пригрезились в дурном сне. А реальностью были объятия Астена и его огромные ласковые глаза.

Нет. Так дело не пойдет. Он, конечно, хорошо ко мне относится, да и как иначе, раз об этом его просил родной сын, но эта его доброта не должна меня обманывать. Между Светорожденными и людьми не может быть ничего больше дружбы. Я невольно отстранилась от Астена, который, разумеется, этого не заметил, он глядел куда-то в пространство. Такие лица бывают или у тех, кто молится, или у тех, кто творит заклятия. Судя по всему, последним принц-Лебедь и занимался. Наконец он вздохнул и повернулся ко мне.

– Я нашел Клэра, он здесь, совсем рядом… Боюсь, ты была права, случилось самое страшное. Его мысли сейчас… как бы это сказать… – Эльф посмотрел на меня с выражением эландца, собирающегося объяснять жителю Атэва, что такое снег. – Дело в том, что я могу, нет, не понимать, это невозможно, но чувствовать мысли тех, кого знаю, если те не очень далеко. Мысли Клэра сейчас словно горячие уголья, к ним не притронуться, а мыслей Тины я не слышу. Никаких. С ней что-то случилось. Что-то непоправимое.

– Найдем их, – потребовала я. Ничего глупее придумать я не могла, но Астен кивнул золотистой головой.

– Конечно, найдем. Они где-то рядом.

Они действительно были рядом. В одном месте кусты боярышника росли не так густо, как везде. Зная этот лаз, можно было изрядно сократить путь с берега в поселение. Тина эту дорогу знала. Она возвращалась к нам с красками и корзинкой, в которой лежали все еще теплые хлебцы, вино и раскатившиеся теперь по маленькой треугольной полянке золотистые фрукты. Смерть, похоже, была мгновенной. Не магия, а стрела. Белоснежная эльфийская стрела, безупречная, как все, что создает этот народ. К несчастью, стреляют они так же безупречно.

Последняя Незабудка лежала, зарывшись лицом в припорошенную снегом траву. Она ушла туда, откуда не возвращаются. Клэр сидел рядом, бессмысленно глядя на рассыпавшиеся серебристо-пепельные волосы подруги. Он даже не попробовал ее приподнять, перевернуть, нас он тоже не видел. Астен внезапно прижал меня к себе и так же внезапно отпустил, почти оттолкнул, а затем подошел к Клэру и опустился рядом с ним на колени. Кажется, он что-то говорил – ветер относил слова, да и по-эльфийски я пока понимала лишь самые простые фразы. Если б один из законов Лебедей не гласил, что человеческая речь – речь земли и ее нужно знать, я бы здесь долго оставалась немой и глухой. Но сейчас, в миг наивысшего горя, эльфы заговорили на древнем языке, «языке Звезд».

Говорил, впрочем, один Астен. Клэр молчал, потом медленно поднял голову, и я отступила в тень. Это была трусость, но мы редко стремимся взглянуть в глаза тому, кому уже не помочь.

Как выяснилось, трусила я совершенно зря. Мой друг меня не узнал, да и не мог узнать. Я редко думала об Астене как о маге – слишком уж мягким и спокойным он казался. Даже давешняя история с Эанке и та не заставила меня почувствовать не умом – умом я все понимала, – а глубинной сутью, что брат Эмзара мало тому уступает. Сейчас принц что-то сделал с осиротевшим Клэром, что-то, притупившее боль. Художник двигался словно в тумане, явно не осознавая, ни где он, ни что с ним. Астен встал с колен и легко поднял Тину на руки, совсем как тогда, когда избавил нас от жутковатых синих искр.

– Помоги, – отрывисто бросил он, и я послушно принялась собирать рассыпавшиеся вещи Последней Незабудки, присоединив их к краскам Клэра. – Да нет же! Бери Клэра за руку и веди, а это… Это сейчас никому не нужно.

Я молча сложила фрукты и краски под разлапистым кустом и сжала пылающие пальцы. Клэр этого не заметил.

Назад мы шли молча. Астен чуть впереди. Мягкий свет его обруча освещал тропинку, так что споткнуться я не боялась. Клэр покорно шел за мной; у меня было странное ощущение, что я веду с собой не взрослого мужчину, а олененка на уздечке. Стемнело; деревья, обступившие нас, были совсем черными, и только небо в крупных холодных звездах поздней осени еще отсвечивало темной синевой. Я брела как в бреду, дорога до поселения, обычно недлинная, растянулась до бесконечности. И опять мне показалось, что за мной следят какие-то странные, ни на что не похожие глаза. Не со злобой и не с любовью, а как-то оценивающе. Так смотрят на лошадь, прикидывая, стоит ли на нее ставить, или это будет пустой тратой золота.

Это был пересказ легенд и преданий, записанных еще до Войны Монстров по прихоти его матери, королевы Лебедей, и вот теперь Эмзар сосредоточенно вглядывался в страницы манускрипта. Он знал эту книгу, сколько себя помнил, но до недавнего времени полагал, что за всеми этими историями не стоит ничего или почти ничего и они могут быть интересны разве что жадному до чудес детскому уму или поэту. Но над Таррой поднимался ураган безумия, и местоблюститель Лебединого трона вспомнил о «Фиалковой книге». Оставалось отыскать в куче изысканной словесной шелухи зерно истины. Дело не двигалось, и Снежное Крыло был почти доволен, когда юноша из Дома Ивы взволнованно, но строго по этикету доложил, что глава Дома Розы Астен Кленовая Ветвь просит аудиенции.

Гадая, что могло понадобиться брату, Эмзар поспешил в Зал Лебедя. Астен стоял у окна, тонкие пальцы нервно теребили кисти занавесей. Тратить время на приветствия он не стал, а устало опустился в кресло у стола и буднично произнес:

– Только что убили Тину.

Яркие голубые глаза местоблюстителя широко раскрылись, но лицо осталось спокойным.

– Кто?

– Уверен, Эанке и ее приспешники, но уверенность не есть доказательство. Никакой магии. Стрела в спине. Лук, из которого она выпущена, полагаю, уже покоится в болоте, должным образом обработанный. Заклинание сродства нам ничего не даст.

– Ты рассказывал про нападение Эанке на Тину. Я должен был понять…

– Ты не мог понять, – Астен безнадежно махнул красивой рукой, – тогда это была лишь отвратительная каверза. Девушки несколько недель проходили бы с опухшими лицами. Согласен, это неприятно, особенно женщине, но не смертельно. Это не слишком переходило границу прежних выходок моей дочери, но убийство! Это уже серьезно. Я уж не говорю о том, что станется с молодым Клэром…

– А где он?

– Я держу его в Серых Грезах.

– Боюсь, – Эмзар тряхнул темными волосами, отбрасывая назад выбившуюся из-под серебряного обруча прядь, – долго оставлять его в таком состоянии нельзя. Он не только потерял свою любовь, он – художник, а художник, задержавшись в Грезах, может там и остаться.

– Я не видел другого выхода. Надо было отнести Тину домой, сообщить тебе, позаботиться о Герике, собрать родных… Я боялся, что Клэр может что-то сделать с собой или… совершить какое-то безумство.

– Убить Эанке?

– Хотя бы. – Синие глаза Астена стали на удивление жесткими. – Возможно, смерть моей дочери необходима для спасения клана, но Эанке слишком сильна в магии.

– То есть ты не был уверен, что Клэр выйдет победителем? – Голос Эмзара стал резким. – Неужели ты думаешь?..

– Сейчас самое время попробовать захватить власть и вырваться из мира Тарры с помощью Лебединого камня. И я не уверен, – Астен взглянул в лицо брату, – что эта попытка окажется безуспешной, ведь защиту, если я правильно понял то, что рассказал Рамиэрль, будут ломать с обеих сторон. Мы, возможно, и уйдем, но те, кто ворвется сюда через открытую нами дверь, не оставят Тарре даже надежды…

– Не думаю, что нас отпустят. – Эмзар тяжело вздохнул, и на его лице, прекрасном, не знающем возраста лице Светорожденного, вдруг проступили следы прожитых столетий. – Я пытаюсь разобраться в том, что мы считали детскими сказками. Силы, что затаились по ту сторону барьера, безумно голодны. Им все равно, что за добыча идет к ним в пасть – эльфы ли, люди или же, охорони Великий Лебедь, грязные гоблины. Ты всерьез полагаешь, что у Эанке есть сообщники?

– Дом Лилии всегда с нежностью смотрел на трон. Собственно говоря, у них на дороге лишь мы с тобой и Рамиэрль. Эанке отдаст свою руку Фэриэну, который из династических соображений будет готов какое-то время терпеть ее норов. Вместе они попробуют заполучить Камень и, кто знает, вдруг сумеют его подчинить…

– Все это так, хотя другие Дома вряд ли на это согласятся.

– Ты забываешь, как все сейчас напуганы. Эльфы не слепы, хоть иногда и кажутся таковыми. Стараниями Эанке и Примеро с его предсказаниями все поняли, что Тарру не ждет ничего хорошего. Мы здесь чужие, не живем, а прозябаем. Так почему мы, Светорожденные, должны гибнуть вместе с остальными, когда появился шанс уйти? В Убежище многое изменилось. Даже за последние месяцы…

– Я все же не думаю, что дело зашло так далеко, – Эмзар машинально поправил и так безупречно лежащие складки туники, – но все равно я не понимаю, зачем кому-то понадобилось убивать Тину? Как вообще это случилось?

– Как я понял из рассказа Герики, они забрались на мыс Светлячков. Клэр рисовал, Герика смотрела, а Тина побежала за красками и едой на всех троих. На обратном пути ее застрелили. Небезынтересна одна подробность. Герика внезапно почувствовала необъяснимую тревогу и потащила Клэра назад. Когда Тину убили, они были почти рядом. Клэр сразу же почувствовал несчастье, а вот Геро, напротив, испытала облегчение. Кстати, она встретила на тропе Эанке и Фэриэна.

– И они ее выпустили?

– Да, но не думаю, что они этого хотели. Эанке ненавидит Геро, к тому же та видела их в очень неподходящем месте. Но в Убежище моей гостьи немного опасаются, а девочка повела себя очень умно. Она шла прямо вперед, словно ее врагов вовсе не существовало.

– Ты говоришь так, словно видел все своими глазами.

– А я действительно видел. – На мгновенье лицо Астена озарилось улыбкой, тут же, впрочем, погасшей. – Они растерялись, когда поняли, что Герика не собирается ни останавливаться, ни отступать, а потом… Я дал понять своей дражайшей дочери, что не допущу ни убийства, ни чего-либо еще.

– Тебе тоже стоило бы поостеречься, брат. – В голосе Эмзара чувствовалась неподдельная тревога. – Не думаю, что родственные связи служат сегодня хорошей защитой.

– Я тоже не думаю, – сверкнул глазами Астен, став удивительно похожим на своего спутавшегося с людьми сына, – но она мне ничего не сделает. Пока. Просто потому, что я сильнее и ее, и Фэриэна.

– Как знаешь, – с сомнением протянул правитель, – хотя на твоем месте я все же проявил бы осторожность. Не представляю, что же нам теперь делать. Надо изобличить убийцу, но, ты говоришь, это невозможно?

– Боюсь, что так. Тина убита в спину, вряд ли видела, кто стрелял, так что даже если ты рискнешь…

– Я рискнул бы, будь хотя бы один шанс, но они недаром воспользовались обычным оружием, а не магией. Тут ничего не поделаешь. Постой! – Эмзар в волнении хлопнул ладонью по полированной столешнице. – Я понял! Нас сбила с толку ненависть Эанке к Тине и ее первое нападение… Стрела предназначалась Герике. Они были убеждены, что Тина, как всегда, смотрит, как рисует муж, а у Герики такая же накидка.

– Верно, – согласился Астен. – А девочка не так проста, как кажется с первого взгляда. Она почувствовала, что против нее что-то готовится. Разумеется, когда они сочли Геро мертвой, напряжение спало и ее, как она сама говорит, «отпустило». Все сходится. И то, что они не ожидали никого встретить, – Клэр бы еще не скоро ушел с мыса. И то, что они обомлели, увидев Герику живой и невредимой, и, видимо, решили, что она сильнее, чем им казалось.

– А зачем ты сам пошел на берег? – неожиданно осведомился Эмзар.

– Я? – Кленовая Ветвь чуть смущенно улыбнулся. – Я хотел скоротать с ними вечер и догадался, где они могут быть…

– С ними? – приподнял соболиную бровь старший.

– С ними, – твердо ответил Астен. – Что будем делать?

– Хоронить Тину. Приводить в чувство Клэра. Разбираться в том, кто и чем дышит и на кого можно положиться. Многие из тех, кто готов был слушать Эанке, теперь призадумаются. Незабудку любили, ее единственный враг известен. Надеюсь, Рамиэрль скоро вернется, а нет, будем договариваться и с Кантиской, и с Эландом сами. Хватит сидеть в болотах! – Эмзар встал. – А теперь идем к Клэру.

– А Герика? – в упор спросил Астен.

– Герику придется держать за семью замками. Покушение может повториться.

– Я позабочусь о ней.

– Я в этом и не сомневался, – ухмыльнулся местоблюститель Лебединого трона. – Ты безусловно о ней позаботишься.

Я второй час сидела на покрытой бархатистой вишневой тканью скамье в бывшей спальне Тины и держала за руку Клэра, как мне и было велено. Эльфы приходили и уходили, на нас они смотрели с сочувствием и какой-то опаской. Клэр пребывал в полной прострации – заклятие Астена, похоже, мог снять только сам Астен, а может, родичи художника и Тины полагали, что чем дольше Клэр пробудет в сумеречном состоянии, тем лучше.

Последнюю Незабудку унесли закутанные в желтое[4] женщины ее семьи. Я не представляла, как эльфы обряжают своих мертвецов, но отчего-то мне казалось, что их обычаи не так уж сильно отличаются от наших. Скорбь есть скорбь, и смерть есть смерть, перед ними все равны. Астен куда-то исчез, и я не знала, что делать дальше. Очень хотелось пить… Даже не пить, а выпить вина или чего-то в этом роде, но хозяева ко мне не подходили, позвать же кого-то я не решалась и точно так же не решалась оставить Клэра, хотя рука затекла, а в голове шумело.

Я вглядывалась в отрешенное лицо и гадала, что же будет, когда он придет в себя. Они любили друг друга. Я в первый и, возможно, в последний раз видела, как это бывает, когда любовь взаимна и лишена даже налета грязи, лжи, подозрений. И снова причиной несчастья оказалась я. Я, и никто другой. Пойди я с Тиной или вместо нее, она бы осталась жива. Все пошло бы по-другому, и если бы я сразу же послушалась внутреннего голоса, а не воевала с собой, упуская драгоценное время, если б заставила Клэра немедленно пойти на поиски… Хотя я не представляла, что опасность грозит именно Тине.

Наконец дверь распахнулась, и вошли Астен и Эмзар в непривычных для меня белоснежных, отделанных серебром одеяниях. Очевидно, для эльфов это что-то означало, так как все как по команде уставились на своего правителя. И опять мне почудилось, что Эмзар похож на кого-то, кого я прекрасно знаю, но память предпочитала дразнить меня туманными намеками.

Астен подошел ко мне, высвободил руки Клэра из моих, зачем-то поцеловал меня в лоб и, забыв о моем существовании, повел Клэра за собой. Все или взволнованно следили за ними, или с тревожным интересом оглядывались на спокойно расположившегося у окна Эмзара, за плечами которого стояли два телохранителя с обнаженными мечами, – такого я в Убежище еще не видела. Впрочем, это были их обычаи и их заботы, а я оставалась кромешно чужой.

Я молча вышла из осиротевшего Журавлиного гнезда и побрела по залитой лунным светом тропинке назад к краю Пантаны. После всего этого кошмара мне не хотелось ни сидеть в четырех стенах, ни разговаривать. Об Эанке я не думала; боюсь, в моем мозгу вообще не осталось ни одной мысли, даже самой глупой. Над болотом клубился туман, образуя причудливые фигуры. Пронизанные лунным светом, они казались живыми. Мир был поделен на два цвета. Белый и черный. Черное небо с белой луной. Белое болото с черными провалами незамерзающей воды, над которыми танцевали туманные столбы, черные стволы деревьев, черные росчерки высохшего тростника и белый, белый иней…

Не знаю, сколько я так просидела. Затем, словно бы из ниоткуда, возник Астен. Наверное, ему тоже захотелось уйти от всех, а я заняла его излюбленное место на стволе сломанного давнишней бурей бука. Принц-Лебедь кивнул мне и, плотнее закутавшись в серебристый плащ, превращавший его в почти невидимку, уселся на землю в тени ивняка. Мы молчали, да и о чем мы могли бы говорить? Стареющая луна медленно ползла среди холодных звезд. Было до невозможности тихо, а потом раздался шорох, и рука Астена столкнула меня с бревна на припорошенные робким первым снегом смерзшиеся листья. Я ничего не успела толком понять, а эльф уже лежал рядом, прикрывая меня собой. Затем он приподнялся на локте, и тут нас окружило огненное кольцо, отделив от окружающего мира. Ревущее пламя стягивалось вокруг нас. Я повела себя вполне в своем духе, а именно застыла в изумлении, а вскочивший на ноги Астен сплетал и расплетал пальцы, что-то выкрикивая. Его усилия увенчались успехом. Лепестки огня перестали тянуться к нашим лицам, они устремились вверх, малиновое свечение сменилось ярко-синим, и мне показалось, что я внутри колодца, стены которого сделаны из раскаленного летнего неба.

Я так и не поняла, сколько мы просидели в огненном плену. Вернее, это я сидела у ног Астена, а он стоял, удерживая огонь на расстоянии, и время от времени ободряюще мне улыбался. Затем пламя вновь стало меняться – передо мной пронеслись все цвета радуги, потом огонь стал белоснежным, как крыло лебедя в солнечном свете, и внезапно погас. Мы вновь стояли на поляне на краю болота, но уже не одни. Эмзар и с ним десяток эльфов с беспокойством всматривались в наши лица.

– Все в порядке. – Астен пытался улыбнуться, но, когда он сделал шаг вперед, его повело в сторону, и я невольно подхватила его под локоть.

– Вас пытались убить. – Эмзар не столько спрашивал, сколько утверждал.

– Не меня – ее. – Астен кивнул в мою сторону. – За ней, похоже, следили. Я подошел позже, с другой стороны… Они меня не видели, иначе… Иначе не пустили бы в ход это заклятье… Но они его держали долго. Во всяком случае, достаточно, чтобы от нее не осталось даже пепла.

– Что ж, придется вспомнить, кого не было в этот вечер в Доме Журавля. Или кто ушел оттуда сразу же за ней. – Эмзар взял меня за руку. – Идем.

Я повиновалась. Да и что мне оставалось делать? Не появись Астен, я была бы уже мертва, что не было бы такой уж большой потерей, если б не развязывало руки, рога, или что там у него есть, Белому Оленю. Как это ни печально, моя жизнь нынче принадлежала не мне.

Я давно так себя не ненавидела. Из-за охоты, которую развязали за мной какие-то твари, гибли те, кто достоин жизни и счастья, а я даже защитить себя не могла. Тоже мне Эстель Оскора, «право выбора» и так далее! Что я могу выбрать, если магии во мне не больше, чем в лягушонке? Я подавленно молчала, пока мы шли к Лебединому чертогу, пока Эмзар и Астен сосредоточенно проверяли заклятия и расставляли стражей. Наконец мы остались одни. В обитой серебристым атласом комнате было тепло, даже жарко, а у меня зуб на зуб не попадал. Со стороны это, видимо, выглядело печально, потому что Эмзар плеснул в кубок какого-то зелья, что-то ему шепнул, отчего кубок окутало рубиновое сияние, и велел мне выпить.

Я опять повиновалась. Положительно, в этот вечер я не была способна делать что-то осмысленное. Снадобье оказалось горьковатым и пахло чем-то, напоминающим полынь с примесью меда. Дрожать я перестала, зато у меня подкосились ноги, и я буквально упала в подставленное Астеном кресло, словно со стороны глядя на двоих эльфов, темноволосого и златокудрого. Без сомнения, решалась моя судьба, но мне было как-то безразлично.

Глава 6

2228 год от В. И. 16–17-й день месяца Звездного Вихря

Пантана. Убежище

Малый Корбут

Запад оставался чистым, но с севера медленно и уверенно наползали тяжелые тучи, обещая снег. Роман не был знатоком Корбутских гор, но прекрасно помнил, что Гремиху и Лисий хребет, которые немногим севернее, в эту пору уже заметает. Зима внушала надежду; пока звездный Иноходец не проломит копытом лед, во Фронтеру и Внутренний Эланд не пройти, а значит, он может успеть отыскать Эрасти.

Эльф-разведчик придержал Топаза, невольно залюбовавшись открывшимся видом. Дальше на восток не забирался никто из известных Роману людей или эльфов. Гоблинские поселения должны были лежать в стороне от его пути, а след Уанна давно потерялся. Эльф огляделся еще раз – вполне подходящее место для ночлега. Ему повезло, что он наткнулся на эту речку, вверх по течению которой можно проехать верхом. Больше всего Роман страшился дня, когда придется или расстаться с лошадьми и пешему углубиться в незнакомые зимние горы, или повернуть назад. И то и другое было гибельно. Выжить в одиночку без магии в Последних горах в месяц Копьеносца не по силам даже гоблину. Вернуться, не дойдя до Места Силы, не узнав, что с Уанном, означало крах всего предприятия, а вспоминая раз за разом события лета и осени, Роман убеждался, что он должен отыскать Эрасти, знавшего и о Пророчестве, и о Белом Олене, и об Эстель Оскоре…

Теперь Роман сожалел, что не взял с собой Герику. Несмотря на былую изнеженность и неприспособленность, она казалась подходящим спутником, к тому же Эрасти должен увидеть Эстель Оскору. Конечно, Эмзар и отец о ней позаботятся, но Эанке… Рамиэрль не то чтобы ее боялся, он просто понимал, что сестра опасна и что для Герики будет лучше оказаться от нее подальше.

Привычно устраивая лагерь и возясь с лошадьми, эльф думал о том, что ему предстоит. Соглашаясь идти вместе с Примеро и остальными, он не слишком задумывался о дорожных тяготах – впереди ждал Уанн, а рядом шли маги. Теперь он остался один.

Рамиэрль не сомневался, что поступил правильно. Он не мог допустить, чтобы Примеро завладел кольцом. Либер отнюдь не был уверен, что маленького волшебника постигнет судьба осквернителя кантисского храма. Там сработала ловушка, подготовленная самим Проклятым, а вот способно ли себя защитить кольцо как таковое… Рассказа о печальной судьбе Амброзия было довольно, чтобы напугать Эанке, но Примеро настойчивее и опытнее, а его желание завладеть талисманом росло с каждым часом – уж это-то Роман видел. Так же как и то, как за прошедшие месяцы изменился Примеро, словно бы дорвавшийся до одному ему известного источника силы. Растущее как на дрожжах могущество сделало мага-недомерка несносным; он, конечно, пытался сдерживать свой норов, но благие намерения пропадали втуне. Брюзжание и придирки становились невыносимыми, но на третий день после их встречи Примеро успокоился, и это было намного хуже.

Роман насторожился, подметив на маленьком остром личике блаженную ухмылочку. Либер знал главу Преступивших не первый год и понимал: подобное выражение могли вызвать лишь мечты о власти. Именно тогда Роман почувствовал, что допустить Примеро к Месту Силы нельзя. Либер ругал себя за спешку и за выпрошенную у Прашинко помощь, без которой он бы опоздал к сроку и преспокойно отправился бы на поиски Уанна. Подвела привычка держать слово, и Рамиэрль растерялся, едва ли не в первый раз в своей жизни разведчика. Заставить девятерых Преступивших повернуть он не мог, вести их вперед, повинуясь зову кольца, не хотел. Он ничего не имел против могучего Туриса или целителя Кэрля, но Примеро слишком долго жил среди Светорожденных, ежедневно ощущая свое убожество.

То, что маг завидовал эльфам, Роман понял давно, но до истории с Лужей это его не волновало. Разведчик считал Примеро мнительным, но не злобным. Теперь же Роман твердо знал, что маг его ненавидит. За все. За то, что Рамиэрль Звездный Дым при рождении получил все дары, присущие его народу, – бессмертие, красоту, способность к высшей магии. За то, что родился в семье принца. За то, что был волен приходить в Убежище и покидать его. Наконец, за то, что именно он, Нэо Рамиэрль, отыскал талисман Проклятого. Теперь эта ненависть рвалась наружу.

– Вам придется воспользоваться магией, трясинники на снегу оставляют слишком заметные следы, да и в эту пору на них нельзя положиться, они просто спят на ходу. – Эмзар озабоченно потер переносицу. – Боюсь, это не последний раз, когда тебе придется прибегать к волшбе.

– Но и не первый, – откликнулся Астен. – Похоже, пора вспоминать то, чему нас когда-то обучили из любви к традициям.

– Жду тебя назад не позже чем через пять недель. – Эмзар строго взглянул на брата. – Ты нужен мне тут, запомни это.

– У меня хорошая память, – спокойно откликнулся младший, – но пока меня не будет, я хотел бы, чтоб рядом с тобой был Клэр… Ему сейчас тяжело.

– А я ему предоставлю достойное развлечение? – Снежное Крыло невесело рассмеялся. – Но вообще-то ты прав. Его нельзя оставлять одного, но и меня тоже. Одинокий правитель – мертвый правитель, особенно в эпоху великих перемен. И все равно не задерживайся у Архипастыря и не волнуйся – о Герике он позаботится лучше, чем кто бы то ни было.

– Человеческая Церковь прекрасно умеет убивать, – пожал плечами Астен, – не хуже, чем наши собратья…

– И она же великолепно умеет прятать концы в воду. – Взгляд Лебединого владыки стал отрешенным, будто он припомнил нечто, известное лишь ему. – Приходится признать, что мы своего обещания выполнить не смогли. Сохранить жизнь Герике нам пока удалось, но третий раз ты можешь не успеть. Не сомневайся, мы правы, отсылая ее в Кантиску, но мне не нравится, что с ней идешь именно ты.

– Не нравится, потому что я тебе сказал про Эфло д’огэр? Ты не хуже меня знаешь, что расстояния и предосторожности в этом случае не спасают. Все, что мы можем, – пойти навстречу судьбе.

– Наша мать так и поступила. Астени, я никогда не говорил, что ты для меня значишь?

– Не говорил, – Астен через силу улыбнулся, – но я знал. И ты тоже знаешь. Теперь мы можем считать, что все нужное сказано. Герика с Клэром?

– Да, он должен провести ее к берегу.

– Похоже, – Астен взглянул на расшитое звездами небо, – они уже на месте. Пора.

Снежное Крыло согласно кивнул. Провожать Астена он не пошел – место правителя было здесь, в ставшем вдруг бесконечно пустом и холодном чертоге. Делом Эмзара было спрятать следы уходящих в Синей Тени, он не мог позволить себе увидеть собственными глазами, как его единственный брат исчезает в лунном свете вместе со своей тревожной спутницей. Эмзар догадывался, что Астен возвращаться не намерен, и не в силах остающегося было что-либо изменить. Местоблюститель Лебединого трона подавил вздох и склонился над мерцающим синим кристаллом – сегодня ему потребуется все его умение…

Позавчера они как раз устраивались на ночлег. Осторожность требовала передвигаться быстро, но скрытно, поэтому магия для облегчения тягот пути по общему уговору не применялась. Кто знает, как стерегут Последние горы, а обнаружить следы волшбы мог бы самый простенький Кристалл Поиска в руках глупейшего из «синяков». Конечно, непохоже, чтобы те забрели так далеко, но рисковать не стоило.

Роман обтирал верного Топаза, когда его окрикнул Кэрль. Эльф искренне любил целителя за добрый нрав и невозмутимость, но на сей раз бородатая физиономия мага казалась озабоченной.

– В чем дело, эмико? – сочувственно осведомился Роман, любовно ероша черную блестящую гриву. Кэрль молча протянул руку. Удивленный таким поведением, Роман честно ее пожал и почувствовал у себя в кулаке некий предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся кристаллом кастеора. Эльф оторопело уставился на лиловый огонек, бешено трепыхавшийся в сером кристалле. Так вот оно что! Недозволенная волшба, причем неимоверно сильная и очень близко.

– Примеро? – Задавая вопрос, Роман уже знал ответ.

– Он. Поганец знает подноготную каждого из нас. Укрыть волшбу от своих просто, но того, что я прихвачу такую вот игрушку для начинающих, он не предусмотрел. Это его вечная беда. Он никогда не мог предусмотреть все, потому-то в свое время нам и пришлось бежать… Ну да сейчас не до старья. Я наблюдаю за ним второй день. Он чего-то или кого-то ждет, и мне это совсем не нравится.

– Мне тоже, – согласился Роман. – Предательство?

– Похоже на то, – кивнул головой Кэрль, – так что лучше бы тебе, дружок, немедленно убраться куда подальше.

Роман оторопело уставился на целителя.

– Куда я пойду и зачем?!

– Мне этого знать не стоит. Думаю, туда и затем, куда ты и шел. В конце концов, Эрасти звал тебя, а не целый выводок волшебников, из которых половина метят в боги. Примеро ошибается, когда думает, что знает о нас все. Мы с Турисом не так просты, как кажемся, нам есть чем удивить и его, и тех приятелей, которых он себе раскопал, но это наше дело. Дело Преступивших. А твое дело не здесь и не с нами.

Одной из привычек Романа было принимать решения немедленно. Эльф не просто поверил Кэрлю, но всем своим существом понял, что маг прав. Зима надвигалась, и нужно было успеть перейти горы до большого снега.

– Вижу, ты согласен, – пробасил Кэрль. – Лошадки при тебе. Седлай, и вперед! Я не желаю знать, куда ты двинешь, но до утра о твоем уходе никто не прознает. А если все пойдет как надо, то и до вечера.

Роман молча взнуздал возмущенно фыркнувшую Перлу. Кобыла не то чтобы устала, но настроилась на приятную ночь в обществе Топаза и все еще вкусной травы горного луга. Однако чувство долга возобладало, и Перла покорно позволила навьючить на себя сумки.

– Может быть, уйдем втроем? – Вопрос был изначально бессмысленным, но не задать его бард не мог.

– Нет, – спокойно ответил Кэрль. – За Примеро нужен присмотр. А ты, если я хоть что-то понимаю, скоро нагонишь Уанна. Вы вдвоем сделаете больше, чем мы вдесятером. А если не сделаете вы, то никто не сделает.

Рамиэрль больше не спорил. Спустя десятинку Топаз легким галопом несся к золотым осенним лиственницам, оседлавшим пологий склон ближайшей горы.

Прошло десять дней. Либер не знал, что сталось с теми, кого он оставил, хотя на второй день бегства и уловил всплеск магической энергии в той стороне, откуда приехал. В одном Роман не сомневался – его собственные следы, что обычные, что магические, запутаны так добротно, что обнаружить беглеца можно лишь по воле случая. Это было бы просто великолепно, знай он, где Уанн и что ему, Рамиэрлю, сейчас делать.

Было еще темно, когда три фигуры в мерцающих, подобно инею, в лунном свете плащах остановились на окраине Пантаны. Кстати поваливший крупный снег сшивал небо и землю торопливыми неряшливыми стежками. На открытом месте наверняка начиналась немалая метель, но в лесу еще было тихо – густые ветви сдерживали ветер.

– Вы уходите в первый день Истинной Зимы, – тихо сказал тот, что был повыше. – По-моему, это означает…

– Это ничего не означает, – откликнулся второй. – Время примет кончилось. Они хороши, когда все идет, как заведено от века.

– И все-таки, Астен, – первый, казалось, вернулся к прерванному разговору, – подумай еще раз. Что мне делать в Убежище? Мне тут каждое дерево напоминает о беде. А без тебя Эмзар остается как без рук… Для всех будет лучше, если с Геро пойду я.

– Нет, Клэри, – Астен говорил тихо, но уверенности в его красивом голосе хватило бы на десяток кардиналов, – ты должен остаться и пережить свою боль. Только тогда ты станешь тем, кем должен стать. И потом, ты пока не знаешь того, что знаю я, а рисковать Герикой нельзя. В Убежище за ней охотились одни, за его пределами найдутся другие. Я не удивлюсь, если они уже где-то рядом и, несмотря на все усилия Эмзара, нам придется драться. Я пока еще лучший боец, чем ты, – Дом Розы всегда славился боевой магией… Ну и наконец, я похож на своего сына, к которому внешний мир привык, а твоя внешность неизбежно повлечет пересуды. Держать же изменяющее заклятие – значит скрываться от людей, но криком кричать магам о том, что рядом творится Недозволенная волшба… Нет, Клэр, идти должен я.

– Но почему? – впервые подала голос женщина. – Почему Клэр не может идти с нами, если ему тяжело оставаться?

– Потому, – резко сказал Астен, – что кто-то должен быть рядом с Эмзаром. Клэри единственный, кому я могу верить до конца. Он не мог убить Тину, а значит, покушаться на тебя.

– Я поняла, – кивнула головой женщина. – Будем прощаться.

Все трое откинули капюшоны, подставив лица падающему снегу. Слов не было. Клэр бережно поднес к губам руку тарскийки, та в свою очередь провела тонкими прохладными пальцами по бледной щеке эльфа и, закутавшись в плащ, пошла по еще не заметенной тропе. Мужчины, оставшись одни, какое-то время стояли и смотрели друг на друга, после чего обнялись совершенно по-человечески, и Астен быстро зашагал вслед за Герикой. Клэр долго смотрел им вслед, потом стряхнул снег с плаща и медленно побрел в Убежище.

Глава 7

2228 год от В. И. 17–20-й день месяца Звездного Вихря

Пантана. Убежище

– Мне кажется, за нами кто-то идет. И довольно давно.

– Может быть, Клэр все же решился?

– Нет, он обещал охранять Эмзара, а Дом Журавля верен слову чести. К тому же это не эльф… И, пожалуй, не человек… – Астен остановился у необъятного бука, так, чтобы Герика оказалась между стволом дерева и его спиной. Деревья, особенно старые буки, сосны и березы, могут защитить от достаточно сильной колдовской атаки. Не говоря уж об ударе мечом или стреле. За себя Астен не опасался. В мире нашлось бы не так уж много магов, способных с ним потягаться, а легкий меч, который он захватил с собой, в руках принца-Лебедя превращался в грозное оружие.

Герика спокойно стояла там, где ее оставили. Если она и испугалась, то не подала виду. Впереди лежала узкая ложбина, по которой летом наверняка тек ручей. Теперь же она сияла девственной белизной. Темное грузное небо только подчеркивало девственную чистоту снега.

– Было бы обидно получить стрелу в спину в таком приятном месте, – прошептал Астен. – Ты ничего не чувствуешь?

– Нет, – шепотом откликнулась тарскийка, – ничего. По крайней мере, ничего опасного. Напротив, мне кажется, сейчас случится что-то… очень славное.

– Вот как? – отозвался ее спутник, снимая руку с эфеса меча. – Постой все же тут.

Протянув вперед руки с раскрытыми ладонями в древнем, как сама Тарра, мирном жесте, эльф сделал шаг от спасительного ствола… Герика с любопытством, но без какой бы то ни было тревоги наблюдала за спутником. Вскоре ветви можжевельника зашевелились, пропуская огромную рысь в роскошном зимнем наряде. Зверь с достоинством уселся на снегу, совсем человеческим жестом приподняв переднюю лапу.

– Преданный! – В голосе Астена был не вопрос, а утверждение. – Он, видимо, ждал тебя здесь всю осень. Ты ведь все еще носишь браслет?

– Да, – кивнула женщина, выходя из своего укрытия.

Рысь сидела неподвижно, не сводя желтых тревожных глаз с подруги Стефана. Собака на ее месте принялась бы суматошно прыгать, оглашая окрестности восторженным лаем, Преданный же изображал из себя изваяние, пока Герика не опустилась перед ним на корточки, робко коснувшись пятнистой шкуры.

– Ты знаешь, я ведь его почти забыла… Мне казалось, у меня, кроме Романа и вас троих, нет никого… А он меня искал… Если это магия, давай его отпустим, пусть идет в свой лес… У него ведь наверняка была своя жизнь.

– Боюсь, это невозможно. Преданных освобождает только смерть. И потом, они довольно быстро становятся в чем-то подобны своему господину. Эта рысь уже не совсем зверь. Она понимает куда больше самого умного пса или коня.

Астен присел рядом с Герикой.

– Я ее друг. Так же, как и ты. – Точеная рука эльфа легла на голову дикого кота; тот на мгновение зажмурился, потом издал короткий хриплый звук и извечным кошачьим жестом потерся пушистым плечом о куртку Астена.

– Значит, ты меня принимаешь? Мы с тобой должны проводить ее туда, где она будет в безопасности. Если со мной что-нибудь случится, это сделаешь ты.

Они никогда потом об этом не говорили, но и Герике и Астену показалось, что Преданный кивнул.

Мы уходили все дальше. Я, Астен и нашедший нас Преданный. Впереди меня ждало туманное гостеприимство его святейшества, позади остался кто-то, желавший моей смерти, а я была почти счастлива, живя лишь сегодняшним днем. Мои спутники, похоже, разделяли мои чувства. Иногда мы начинали резвиться в снегу, как щенки или, учитывая природу нашего третьего товарища, как котята. Дорога не была трудной: Астен прихватил с собой множество волшебных мелочей, сводивших неудобства нашего похода на нет. Хватало и взятой в Убежище питьевой воды, а Преданный взял на себя обязанность снабжать нас зайцами и рябчиками, каковых и добывал по ночам с удивительной ловкостью. Занятно, но он явно предпочитал испеченное на углях мясо сырому.

Шли мы быстро, но эльфы, похоже, забрались в один из самых диких уголков Пантаны. Кроме нескольких лесных деревушек, которые мы обошли десятой дорогой, следов человека не наблюдалось. Зато зверья было в изобилии. Однажды мы нарвались на танцующих под луной волков, которые нас то ли не заметили, то ли не обратили внимания, а вот я навсегда запомнила их грациозные прыжки в лунном сиянии. Мне внезапно захотелось стать волчицей и всю жизнь бегать плечом к плечу со своим волком по заснеженному лесу, загонять для него дичь, ощущая на губах солоноватый привкус крови, и не думать ни о чем…

– Что с тобой? – Астен тряс меня за плечо с озадаченным видом, я в ответ только рассмеялась. Он подумал и присоединился ко мне. Мы смеялись, как два дурачка, вдали пели волки, загадочно улыбался месяц. Я хорошо помню эту ночь, потому что она оказалась последней спокойной. Мы долго сидели у костра, разговаривали ни о чем и обо всем. Я узнала, что Астен однажды уже покидал Убежище, что он никогда не был счастлив с Нанниэлью, которая его также никогда не любила. Лебедь говорил много, лихорадочно быстро, словно боялся чего-то недосказать. Преданный ушел на охоту, мы были совершенно одни. И внезапно я поняла, что небезразлична этому бессмертному красавцу. Нет, он не сказал мне ничего и вместе с тем сказал все. Если мужчина начинает исповедоваться перед женщиной, это значит, что или он пьян, или эта женщина ему нужна. А чаще всего и то и другое…

Вернулся Преданный, волоча за собой молоденькую косулю. Жизнь жестока по определению, но в дикой жестокости нет грязи, подлости, предательства. Преданный от рождения был наделен правом убийства, а его жертвы изначально получали право на трусость, ибо для них трусость – единственный щит от когтей и клыков.

Но те, кто, по уверениям Церкви, получил от Триединого бессмертную душу, все запутали. Эльфы тут оказались ничуть не лучше людей. Может быть, красивее, умнее, изначально одареннее, но проклятие выбора, цели, средств, совести они несли так же, как и мы. Поэтому мы могли понимать друг друга, а значит, ненавидеть. Или любить…

Любил ли меня Астен? Любила ли я его? Пока еще нет, но, если наше путешествие продлится, может случиться все, что угодно. Впрочем, до Кантиски было не так уж и далеко. Скоро мы выберемся на тракт, где можно купить лошадей. И придется решать, как быть с Преданным, который в Святом граде был бы весьма неуместен. Но пойдет ли он в Убежище с Астеном?

– Вряд ли. Он должен быть с тобой. – То ли я думала вслух, то ли мы думали об одном и том же…

– Должен?

– Ты носишь браслет Стефана. Его долг – защищать тебя.

– А я не могу его уговорить пойти с тобой?

– Нет. Он умнее любого зверя, но он еще не человек. Он знает только свой долг и будет ему следовать.

Мы помолчали. Разговор не клеился. Так всегда бывает, когда неотложных дел нет, а говорить о ерунде, думая о слишком многом, – значит лгать. Костер горел, звезды медленно ползли по небу, зима правила свой бал. Засыпали подо льдом реки, увязали в снегу деревья, становились непроходимыми горные перевалы. Зима давала передышку всем…

– Астен, – окликнула я своего спутника, и тот немедленно обернулся, словно ждал моего вопроса, – как ты думаешь, что я, в сущности, такое? И что я должна сделать?

– Я не знаю…

– Я не спрашиваю тебя, что ты знаешь, – внутри меня неожиданно поднялась какая-то веселая злость, – я хочу знать, что ты думаешь.

– Что я думаю? – Эльф повторил мой вопрос, видимо собираясь с мыслями. – Я думаю, это твой жребий, и ты должна его нести, пока можешь. И даже дальше. Я пытался отыскать в тебе что-то необычное и не смог. Но это вовсе не значит, что этого нет. Сила может пробудиться, когда ты столкнешься с магией сущностей, которые захотят подчинить тебя свой воле. Или когда тебе будет грозить опасность, или когда ты, сама того не зная, исполнишь какое-то условие.

– Но когда на нас с Тиной напала Эанке и там, у Пантаны, я ничего не смогла…

– Меня это удивляет, но магия тех, кто был до нас, нам известна очень плохо. Может быть, чары, которыми пронизано Убежище, ее гасят. Приведшие нас в этот мир Светозарные уничтожили прежних его хозяев, а значит, магия Света может свести на нет «подарок» Оленя.

– Тогда почему вы его боитесь?

– Потому что он плоть от плоти Тарры, а мы лишь пришельцы, причем неразумные, – с нарочитым смешком откликнулся Астен. – Давай лучше поговорим о тебе. Ты спокойно обращаешься с нашими поделками, в каждую из которых вложена магическая сила, ты уже освоила парочку заклятий. Это значит, что у тебя есть способности к волшбе и что ты нам не враждебна.

– Но откуда?.. – Я не договорила, но принц-Лебедь все понял.

– Эльфийская магия, смешанная с магией талисмана Проклятого, оказалась смертоносной не для тебя, а лишь для того существа, которое ты носила в себе. Это оно было воплощенным злом. Ты же, скорее всего, можешь стать и злом, и добром, и зависит это лишь от тебя. Большего я не знаю и, наверное, не хочу знать.

Тихо-тихо падал снег. Невесомые сверкающие пылинки совершали церемониальный танец в длинных полосах лунного света, превращая его в ожившее кружево. За окном царила зимняя ночь во всем своем безжалостном великолепии, а в Зале Лебедя пылал камин, и на столе в кубках дымилось подогретое вино.

В креслах у огня сидели двое и тихо разговаривали. Это был бесконечный разговор, из тех, что ведут лишь живущие одними тревогами и надеждами. Местоблюститель Лебединого трона, старший сын последнего эльфийского владыки Эмзар Снежное Крыло вел неспешную беседу со своим новым советником Клэром Утренним Ветром. С той ночи, когда погибла Тина, а Герика с Астеном ушли в никуда, Клэр жил в Лебедином чертоге. Родичи, опасавшиеся за рассудок и жизнь художника, постепенно успокаивались – правитель заставил Клэра загнать в самые отдаленные уголки души боль потери. О чем они говорили, никто не знал – разрушить защиту, которой отныне окружил себя Эмзар, было по силам разве что великим магам древности. Недавно доступный Лебединый чертог превратился в зачарованную крепость, и Убежище это восприняло как должное.

После смерти Тины эльфы, словно бы очнувшись от тысячелетней летаргии, соизволили посмотреть вокруг и обнаружили, что мир готов рухнуть. Древние и при этом вечно юные создания оказались к такому не готовы. Кроме, пожалуй, местоблюстителя, как-то сразу взявшего все в свои руки. Эмзара слушали – ведь когда наступает час решения и час действия, мало кто готов взять груз на себя.

Нашлись, разумеется, и такие, кто считал, что Эмзар должен увести свой народ из обреченной Тарры, но поскольку сами они не представляли, как это сделать, то и требования их звучали достаточно вяло. Что думал сам Эмзар, не знал никто, но вид у принца был такой, словно ему все ведомо и он ко всему готов. Это успокаивало. К несчастью, уверенность старшего из Лебедей была умелой игрой. Снежное Крыло не представлял, ни что ему делать, ни чем все может кончиться. Всю тяжесть положения знали только он и Клэр. Похоже, именно это знание и спасало последнему жизнь и рассудок.

Этот вечер обещал стать одним из тех, когда собеседники в тысячный раз перебирают уже известное в надежде отыскать просвет, но судьба в лице молодого воина из Дома Ивы уже маячила на пороге.

– Правитель, – Ариэн Нарсиэль учтиво склонил голову, – вас желает видеть супруга вашего брата.

– Проведи ее в малый кабинет. – На лице Эмзара не дрогнул ни один мускул. Воин вышел. Эмзар подбросил в огонь несколько еловых шишек и задумчиво добавил: – Не представляю, что ей понадобилось, но радости эта встреча нам не принесет.

– Нам? – удивился Клэр. – Я вовсе не хочу видеть… Я…

– Нам, – перебил правитель. – Я понимаю, что она мать Эанке. Именно поэтому нужно ее выслушать.

Клэр больше не возражал. Вдвоем они поднялись по обвивающей белоснежную колонну лестнице в башенку, где правитель предпочитал вести доверительные беседы. Нанниэль уже ждала.

При виде местоблюстителя женщина присела в положенном реверансе, но ее вид не отвечал требованию даже самого незатейливого этикета – губы Водяной Лилии дрожали, из всегда безукоризненной прически выбилась прядь, падающая на белоснежную шею, но Нанниэль, это похоже, не тревожило. Впервые в жизни.

– Я рад вас видеть. – Эмзар поцеловал тонкую, украшенную одиноким кольцом руку. – Как я понимаю, что-то произошло.

Нанниэль указала взглядом на Клэра, и деверь спокойно объяснил:

– Клэр из Дома Журавля со вчерашнего дня мой одро[5]. У меня от него не может быть тайн.

Нанниэль не стала ни на чем настаивать. Взглянув в глаза деверю, она произнесла отрывисто и четко:

– Она ушла.

– Кто? – уточнил Эмзар, уже не сомневаясь в ответе.

– Моя дочь и ваша племянница. Я обнаружила это лишь сейчас, когда зашла к ней. Она не ложилась в свою постель уже две ночи. Эанке Аутандиэль взяла свои артефакты, оружие и… – тут голос Нанниэли дрогнул, – драгоценности Дома.

– Она оставила письмо? – Эмзар говорил спокойно, но на душе у него было гадко и становилось все гаже. – С ней кто-то есть?

– Она не оставила ничего, что могло бы объяснить ее намерения, – почти прошептала жена Астена. – Я узнавала… Я думаю, с ней Фэриэн, но я не уверена.

– Что ж, сударыня, – правитель коснулся руки невестки, – вы рассказали все, что знали. Теперь идите и отдохните.

– Но, – она вскинула измученные, но от этого еще более прекрасные глаза, – я не знаю, что она может совершить. Она… Боюсь, она безумна…

– Идите домой, – повторил Эмзар, – я буду думать. И действовать. Это мое дело. Ариэн вас проводит.

Нанниэль торопливо подобрала синий плащ и, не оглядываясь, вышла, почти выбежала. Эмзар повернулся к Клэру.

– Вот и началось.

– Что ты намерен делать?

– Для начала обойти остров. Если у них хватило глупости его покинуть, надо сделать так, чтобы они не смогли вернуться.

– Выходит, ты рад, что она ушла?

– Рад. И одновременно в ужасе. – Эмзар задумчиво повертел в руках изящную подставку для перьев, а потом бросил ее на стол, да так неудачно, что ни в чем не повинная вещица свалилась на изысканный золотистый ковер. – Как правитель, я до безумия рад, что змеи избавили нас от своего присутствия. Останься они тут и начни разговоры о том, что Светорожденным нет дела до смертных, что мы должны спасать себя и так далее, у нас могли бы быть крупные неприятности. Но я боюсь, Клэр… Они не просто так ушли. Они замышляют убийство.

– Но… Я не понимаю…

– Я должен тебе сказать, что Тина, – Клэр при звуках этого имени вздрогнул, как от удара, – Тина была убита по ошибке. Эанке нужна Эстель Оскора. А я отпустил их с Астени вдвоем!

– Звездный Лебедь! Я так хотел пойти с ними, – простонал Клэр, – но, может быть, еще не поздно!

– Поздно, Клэри. Эанке опережает нас больше чем на сутки. Гнаться за ней почти бессмысленно. И потом, ни ты, ни я не можем покинуть Убежище, а открыть тайну кому-то еще… Я не уверен, что моя племянница увела с собой всех своих сообщников.

– Но Астен – твой брат…

– Да. А Герика – его Эфло д’огэр, – Эмзар сжал кулаки, – и все равно я вынужден предоставить их самим себе. От нас тут ничего не зависит. Может быть, их не найдут. А если найдут, справиться с Астени непросто. Да и судьбу Эстель Оскора вряд ли кто может угадать. Они вступили на свою дорогу, и они пройдут ее до конца, а как и когда он наступит, нам знать не дано.

– Хорошо, – вздохнул Клэр, – пусть будет так. А что будем делать мы?

– Готовиться к походу. Весной вспыхнет война, и клан Лебедя примет в ней участие на стороне Эланда и Кантиски.

Глава 8

2228 год от В. И. 27-й день месяца Звездного Вихря

Большой Корбут

Озерная Пантана. Босха

Солнце еще не показалось над зубчатым горным гребнем, но света, чтобы провести коней узкой горной тропой, Рамиэрлю хватало. Хвала Великому Лебедю, дорога для лошадей пока годилась. Топаз шел спокойно, но Перла упрямилась, и Роману все чаще приходилось останавливаться и уговаривать кобылу сделать еще шаг.

– Честное слово, дорогая, – не выдержал наконец эльф, – я начинаю подозревать, что в твоем роду был осел. – Перла обиженно повела ушами, но с места все же сдвинулась.

Зимнее утро в Корбутских горах выдалось красивым, но неуютным. Было очень ясно и очень холодно, и Роман знал, что чем выше они поднимутся, тем будет холоднее. Собственно говоря, настоящий подъем он начал вчера, а до этого петлял по долинам рек и ручьев, стараясь отыскать для перехода место поудобнее. Прав ли он оказался в своем выборе, покажет самое ближайшее будущее. Пока тропа, по которой они шли, была вполне проходимой и вела в нужном направлении, но вот от Уанна по-прежнему не было ни слуху ни духу, хотя Рамиэрль не сомневался – когда маг-одиночка сочтет нужным, он его отыщет. Пока же нужно просто идти вперед.

Если не начнутся зимние вьюги и не придется бросать лошадей, путь через Большой Корбут может занять пару месяцев, после чего он окажется в тех самых Ларгах, про которые много наговорено и написано, но точно ничего не известно. Кроме того, что туда ушел и там сгинул Эрасти Церна, а Циала смогла вернуться. Если же за первой горной цепью встанут вторая и третья, а некоторые источники утверждали именно это, придется зазимовать, снегопады отрежут дорогу не только вперед, но и назад…

Громкий лай оторвал эльфа от ставших привычными мыслей и расчетов. Оскорбленная собачьей неучтивостью Перла не выдержала и пронзительно заржала. Уже почти рассвело, и эльф видел не красноватый контур живого существа, а самого пса. Очень крупное животное, размерами сравнимое с эландским волком. Светлая, с бежеватым отливом шерсть, пушистая и густая. Темно-коричневые «чулки» и маска на морде. Уши обрублены, а у пастушеских племен существует обычай рубить собакам уши, чтобы в них не мог вцепиться волк. Значит, собака пастушья… Это могло быть и хорошо – горцы наверняка знают дорогу, и плохо – если хозяева пса окажутся недружелюбными.

Эльф ожидал, что за первой собакой последуют другие. Если поблизости деревня или стадо, их должна охранять целая свора, но пес был один. Собака подлетела пушистым вихрем, она явно устала – светлые бока ходили ходуном, язык свешивался из открытой пасти чуть ли не до земли, не скрывая тем не менее отменных клыков. Либер стоял спокойно, на всякий случай положив руку на рукоятку кинжала, но пес нападать не собирался. Он даже не стал обнюхивать незнакомца, а до лошадей и вовсе не снизошел. Отчаянно виляя хвостом и то лая, то тоненько поскуливая, волкодав совершил несколько кругов вокруг Романа, немного отбежал в ту сторону, откуда пришел, и оглянулся, уставившись на барда. Тот продолжал стоять, с удивлением наблюдая за собачьими выходками.

Убедившись, что двуногий торчит на месте, пес бросился назад, но на этот раз не кружил вокруг, а встал напротив Романа, несколько раз громко пролаял, отступил два шага и вновь подал голос. Либер начал понимать, в чем дело, когда собака вновь прыгнула вперед, вцепилась зубами в край плаща и, пятясь, потащила эльфа за собой.

– Так ты меня куда-то зовешь? – осведомился бард. – Там твой хозяин? Ему нужна помощь? Ну, пошли…

Как только эльф сделал первый шаг, пес опрометью помчался назад, затем остановился, коротко взлаял, словно бы умоляя поспешить, и вновь кинулся вверх по склону. Дорога была нетрудной, и Роман вскочил в седло – кто знает, вдруг тут и впрямь промедление смерти подобно. Если же там окажутся враги, то четыре ноги лучше двух. Но никаких врагов не обнаружилось.

Не прошло и получаса, как собака привела всадника к обрыву и, жалобно скуля, застыла на краю. Спрыгнув на землю и зацепив поводья коней за кстати подвернувшийся еловый выворотень, Роман заглянул вниз. Дно пропасти терялось в тумане, снизу отчетливо доносился грохот потока, но на глубине в три или четыре человеческих роста виднелся небольшой выступ, на котором он заметил мертвую косулю – в ее шее торчала черная стрела. Но главным было не это – на туше зверя неподвижно лежал человек.

– Так вот в чем дело, – обратился Роман к собаке, так как больше обратиться было не к кому. – Вы охотились, подбили серну. Та свалилась вниз, твой хозяин полез за добычей и тоже упал. Думаешь, он жив?

Волкодав в ответ что-то проскулил, с нетерпением наблюдая за манипуляциями Романа, ковырявшегося в седельных сумках в поисках длинной и крепкой веревки, которая, разумеется, оказалась на самом дне. Собака прекрасно понимала смысл происходящего, так как больше не пыталась привлечь внимание. Роман осмотрел края пропасти, прикидывая, где бы закрепить веревку. В одном месте обнаружился след от недавно выпавшего камня: здесь злосчастный охотник пытался спуститься или неудачно привязал ремень. Так и не найдя подходящей глыбы, Роман решил довериться Топазу, не раз выручавшему хозяина в его многочисленных странствиях. Подведя жеребца к обрыву и велев не сходить с места, эльф прикрепил веревку к задней луке седла, сбросил плащ и верхнюю меховую куртку, оставшись в походной одежде из замши.

Спуск с помощью веревки для опытного разведчика был делом совершенно заурядным, и вскоре бард стоял на небольшой каменной площадке рядом с распростертым телом. Первым делом он ощупал затылок упавшего и выяснил, что шею тот, по крайней мере, не сломал. Рука упавшего была гибкой и теплой, что обнадеживало.

Прикинув, как это сделать половчее, эльф рывком перевернул разбившегося и чуть не вскрикнул от инстинктивного отвращения – перед ним лежал гоблин. Не так давно Роман на месте бы прикончил мерзкую тварь или, из уважения к собаке, оставил бы умирать самостоятельно, ибо каждому эльфу известно, что гоблины есть зло в его чистейшем проявлении и само их дыхание оскверняет Свет и Творца. Но после столкновения с Всадниками, разговоров с Рене о темных и, самое главное, после мимолетного знакомства с Урриком Рамиэрль стал смотреть на Ночной народ более благожелательно. Грубая звероподобная внешность гоблинов не могла не отталкивать, но они были такими же разумными существами, как и любая другая раса. Среди них, безусловно, встречались и жестокие, неумолимые убийцы, про которых со смаком повествовалось в старинных эльфийских хрониках, но и создания, способные любить и обладающие мужеством и своим кодексом чести, тоже случались. В последнем Роман убедился на личном опыте.

Эльф встал на колени и принялся осторожно ощупывать пострадавшего. Тот, кстати, оказался совсем еще мальчиком. Лицо еще не украшали обязательные для каждого гоблина длинные висячие усы, да и фигура отличалась юношеской хрупкостью. Закончив осмотр, Роман пришел к выводу, что бедняга здорово ударился головой, хоть тушка косули и смягчила удар. Зато нога была явно сломана. Впрочем, и тут могло быть хуже – суставы оказались целы, да и перелом оказался закрытым. Решив, что сначала надо вытащить раненого из пропасти, а потом уже приводить в чувство, объясняться и думать, что делать дальше, Роман принялся за дело. Соорудив из конца веревки петлю, бард перехватил ею раненого под мышками, проверил, хорошо ли держится, затем внимательно оглядел скалу.

Либеру доводилось только с помощью двух кинжалов подниматься по сложенным из гладко отесанных камней стенам. Раздираемая же корнями растений, обдуваемая горными ветрами скала изобиловала трещинами, и взобраться по ней не составляло никакого труда. Вскоре Роман уже стоял наверху. Пес встрепенулся было, но, увидев, что спаситель один, вновь улегся. Негодник понимал, что его друга не бросят, а мешать сейчас ни в коем случае нельзя.

Роман еще раз глянул вниз – вроде никаких выступов и нависших камней. Можно поднимать. Топаз, повинуясь голосу хозяина, начал медленно пятиться, веревка натянулась, неподвижное тело поплыло вверх. Роман лежал на краю пропасти, свесившись чуть ли не до пояса, готовый каждый миг перехватить веревку или приказать Топазу остановиться, но все прошло благополучно. Подхватив раненого, эльф бережно положил его на загодя расстеленный плащ, куда немедленно перебрался и пес, принявшийся «умывать» бесчувственного хозяина. Эльф немного подумал и спустился вниз еще раз – за косулей. Не пропадать же добру!

Когда он кончил возиться с тушей, спасенный уже пришел в себя и, опираясь на собаку, даже умудрился сесть, хоть лицо его и морщилось от боли.

– Ты говоришь по-арцийски? – Роман старался произносить слова как можно четче и медленнее, но с тем же успехом он мог трещать, как сорока. Юный гоблин явно не знал ни одного из известных Роману языков и наречий.

Высокая, закутанная в светлый плащ фигура уверенно и ловко скользила между деревьев. Рядом, как пришитые, двигались два свирепого вида белых пса, чуть впереди рыскала небольшая охотничья собака. Тоже белая.

Охотник двигался очень тихо – не скрипел под его сапогами снег, не шуршали раздвигаемые ветви, но подобраться незаметно к намеченной цели ему все же не удалось. Навстречу бежавшей впереди собаке вышла огромная рысь и встала, нехорошо оскалив клыки. Псы замерли, готовясь к бою, однако хозяин их придержал. Очевидно, решил начать дело с разговора. Воткнув в землю посох, увенчанный вырезанной из кости головой оленя с мерцающими опаловыми глазами, Охотник негромко, но властно позвал:

– Герика Годойя! Тебе пора возвращаться!

Ждать долго не пришлось. Высокая женщина в эльфийском плаще появилась немедленно, словно ожидала зова. Встала рядом с рысью, положила левую руку на холку зверю. Тихий с хрипотцой голос прозвучал лениво и равнодушно:

– Мне не важно, кто ты и по какому праву пытаешься мне приказывать. Я свободна и не собираюсь возвращаться.

– Ты отвергаешь Зов Ройгу? – В интонациях пришельца чувствовались угроза, уверенность в своих силах и, пожалуй, удивление. – Однажды ты ослушалась, и произошло то, что произошло. На этот раз ты покоришься сразу.

– Я думаю иначе, слуга Прошлого. Нам не по дороге. Идем, Преданный.

Женщина повернулась и не спеша пошла в глубь леса. Охотник раздраженно выдернул посох и что-то негромко сказал собакам. Два белесых чудовища, пластаясь в воздухе, устремились за ускользающей добычей. Псы мчались молча, беззвучные и неотвратимые, как старость. Герика ничего не слышала, во всяком случае она не оборачивалась. Странно, но не проявляла признаков беспокойства и рысь. Погоня стремительно приближалась. Женщина миновала странные снежные ворота – молодая береза под тяжестью снега склонилась над тропой, образовав причудливую живую арку. Мгновение – и под заснеженные ветви влетели псы. И заскребли когтями по снегу, пытаясь вырваться из объятий ожившего дерева. По стволу березы побежали красивые синие огни, спустились по ветвям, охватили бьющихся псов. Странные твари умирали молча, корчась в сапфировом пламени. Такое же едва не сожгло Герику на краю Пантаны.

Охотник на выручку не пришел – у него возникли свои сложности. Прямо перед ним, положив руку на эфес меча, возник золотоволосый эльф. Противники мерили друг друга взглядом, прикидывая, с чего бы начать. То, что полдень увидит только один, было очевидно обоим.

– Вот мы и встретились, Роман, – нарушил молчание Охотник.

– Рамиэрль, с вашего разрешения, – учтиво склонил голову Астен Кленовая Ветвь. – Неужели слуги Ройгу могли предположить, что я оставлю даму одну в зимнем лесу?

– Я предполагал, что ты далеко, – нехотя признался ройгианец. – Я ждал Герику Годойю. Она должна прийти на зов Того, кому принадлежит душой и телом.

– Вот как? – В голосе эльфа послышалось вежливое удивление. – Она свободна душой и, как вы изволили неизящно выразиться, телом. И она пойдет туда, куда сочтет нужным.

– Или куда ее отведете вы, проклятые ублюдки! – Охотник начинал терять терпение. – Вы заставили ее забыть долг, но, как только я сотру тебя в порошок, она все вспомнит и уйдет со мной.

– Я не советовал бы вам строить столь далеко идущие планы. – Астен был сама любезность. – Возвращайтесь-ка к своему господину и посоветуйте ему отказаться от его безумной затеи.

– Что я слышу? Эльфы решили вылезти из своего болота? Поздно! Ваше время ушло, наше время возвращается. Эстель Оскора наша. Если эта девка спуталась с вами, она ляжет здесь вместе с тобой. Мы найдем другую. Ройгу сейчас силен, и не вашей паршивой волшбе его остановить. – Беловатое мутное облако стекло с пальцев Охотника и, изогнувшись парусом, метнулось к Астену; эльф с нарочитой небрежностью взмахнул рукой, и навстречу устремился синий луч.

Парус приобрел сходство с нелепой, но проворной белой птицей, попробовавшей с ходу облететь нацеленное на него оружие. Луч, в свою очередь, обернулся неким подобием лозы и обвил призрачную шею врага, оплетая его светящимися усиками. Там, где две силы соприкасались, вспыхивали багровые искры, одна из которых опустилась на руку Охотника. Тот вздрогнул, как от ожога.

– Хм, ты сильнее, чем я думал, эльф. – Порыв ветра метнулся к Астену, другой, не уступающий ему в силе, рванулся навстречу, поднимая тучи снега. Два мага замерли, с ненавистью глядя друг на друга. Птица с лозой продолжали свой поединок уже высоко в небе. Багровые искры сыпались вниз, гасли на лету. Охотник нет-нет да и поглядывал с опаской вверх, Астен волшебного огня не боялся. Маленькая собачонка, счастливо избежавшая участи своих собратьев, неожиданно высоко подпрыгнув, попыталась впиться эльфу в глотку и была рассечена надвое ослепительно сверкнувшим мечом. Охотник издал яростный рык и погнал вперед стену тумана, Астен ее остановил стеной синего огня.

Теперь эльф и ройгианец мерились силой, как это делают подвыпившие моряки в тавернах, пытаясь пригнуть к залитому ромом столу руку противника. Ни мастерство, ни ум уже ничего не значили. Решала грубая сила; все, чем обладали соперники, было брошено на весы, оставалось ждать исхода, но как раз этого Преданный делать и не собирался. Возможно, поборники рыцарских дуэлей его бы и осудили, но рыси живут по другим законам. Огромная кошка, неслышно проскользнув среди ветвей, на какое-то время застыла, выбирая подходящий момент, и прыгнула на плечи Охотника. Разумеется, она его не убила, да и не могла убить, но сосредоточенность, столь необходимая магу во время заклинания, была нарушена. Рысь, повизгивая от боли, отлетела в сторону, но и стена тумана дрогнула и попятилась, неровно прогнувшись. Астен не замедлил этим воспользоваться, и все было кончено в считаные мгновенья. От Охотника осталось ровно столько же, сколько от его собак, а именно горстка пепла.

– Ну и что прикажешь с тобой делать дальше? – устало поинтересовался Рамиэрль. – Только гоблина со сломанной ногой мне для полного счастья не хватало.

Все попытки понять друг друга оказались безуспешными. Единственное, чего Рамиэрлю удалось достичь, и то с помощью собаки, это объяснить спасенному, что он не враг, да более или менее привести в порядок поврежденную ногу. Мальчишка пережил мучительную процедуру не пикнув. Только в желтых рысьих глазах вскипели слезы.

– И что теперь? – обратился эльф к своим бессловесным спутникам. – Роскошно. Пятнадцать ног на пятерых и еще четыре дохлые в запас! Даже больше, чем надо! Было бы глупостью не использовать их для того, для чего их создал Творец. Вопрос – куда идти. Мне через горы, а тебе, дружище, надо домой. Беда в том, что вряд ли твои родичи придут в восторг при виде эльфа, а прикинуться гоблином я, увы, не могу – не для того я с Примеро… расставался. Так что быть мне самим собой…

Представляю, что бы поднялось в Убежище, появись там гоблин… Его превратили бы в ежа до того, как он объяснил, что сдуру кого-то спас. Нет бы мне этот ваш дурацкий язык выучить, договорились бы, что я тебя спасаю, а вы меня через горы пропускаете, а еще лучше провожаете… Так ведь нет! И ведь знал же, что ваши по уши вляпались в эту свару, мог бы хоть сотню слов заучить! Ну ладно. Подвезу тебя поближе к дому, а дальше – извини. Я в вашу деревню соваться не буду…

Парнишка, беспокойными глазами следивший, как его спаситель приторачивает тушу косули к седлу, что-то взволнованно проговорил хриплым шепотом. Эльф быстро обернулся:

– Заговорил? Беда только, что я не понимаю. Я тебя не брошу и твою добычу не отберу. – Роман присел на корточки и заглянул в глаза раненого. – Если твои родичи меня убьют, это будет с их стороны очень некрасиво. И к тому же глупо. Потому что этот ваш Белый Олень в конце концов прикончит всех, если я раньше не доберусь до Проклятого. Ну, поехали. – Гоблин вздрогнул от боли, когда Роман ловко подхватил его и усадил на Топаза впереди седла. – Я буду тебя держать сзади. А ты сиди тихо. Я мог бы попробовать снять боль, но кто его знает, как на тебя подействует наша магия, – у вас же, говорят, все наоборот. Что эльфу хорошо, то гоблину смерть. Куда ехать-то?

Последний вопрос парень понял. Он обернулся и что-то пробормотал, показывая на своего пса, которому крикнул одно короткое слово – видимо, «домой!». Волкодав гавкнул, поколотил для порядка по бокам пушистым хвостом и бодро потрусил по узкой, но вполне проходимой тропке.

Глава 9

2228 год от В. И. 27–28-й день месяца Звездного Вихря

Большой Корбут

Озерная Пантана. Босха

Дальние вершины все еще заливало уходящее солнце, но здесь, в заросшей лиственницами долине, ночь уже накрыла все синими мягкими крыльями. Кони неспешно шли по чуть припорошенной первым нестойким снегом золотистой хвое. Их мерная поступь укачивала, успокаивала, да и бежавшая впереди собака была совершенно спокойна, и Роман с наслаждением отдался чувству отрешенного созерцания. Бурная жизнь редко давала ему такую возможность, и Нэо почти победил столь свойственную бессмертным привычку наслаждаться тем, что все идет как заведено Творцом и ничего нельзя и не нужно менять.

Сейчас от либера мало что зависело. Он должен был отвезти раненого домой, а там его ждет или бой, или мир. Вдруг ему все же удастся договориться с Ночным народом о помощи или хотя бы о ненападении? В любом случае все решит встреча, и загадывать заранее не имеет смысла. Роман слишком мало знал об исконных врагах эльфов, чтобы пытаться что-то предугадать.

Юный гоблин, которого Роман на свой страх и риск все же напоил притупляющим боль средством, дремал или делал вид, что дремлет. Длинные волосы юноши, прямые и черные, стянутые на затылке в конский хвост, лезли Рамиэрлю прямо в лицо, и тот со смешком отворачивался. Это было действительно смешно – эльф, таскающий на руках гоблина.

Деревья расступились, и кони, весело фыркнув – им нравилась сегодняшняя дорога, – вслед за псом-проводником перешли неглубокую речку. Собака бурно отряхнулась, оглянулась, негромко тявкнув, словно привлекая к себе внимание. Спящий вздрогнул, помотал головой, отгоняя сон, и, обернувшись к Рамиэрлю, что-то сказал. Слов, разумеется, было не понять, но по всему выходило, что они почти приехали. Правда, никаких следов деревни или хотя бы хутора заметно не было. Не лаяли собаки, вековые лиственницы не знали топора, хотя… Обладающий почти звериным чутьем Рамиэрль уловил запах дыма. Что ж, если здесь и живут гоблины, их не может быть много, а чем их меньше, тем проще договориться. Хотя тут вполне может быть застава, где обитают пять-шесть воинов. Что, впрочем, опять-таки неплохо. Если что, он оставит им мальчишку и ускачет. Дорога, хвала Великому Лебедю, это позволяет.

Ни бежать, ни драться не потребовалось. Молодой гоблин что-то еще сказал на своем гортанном языке, и собака затрусила вперед. Вскоре они перешли еще одну речку, вернее, большой ручей и стали подниматься на гору. Тропинка петляла между почти облетевших кустов лещины и темного можжевельника, и Роман порадовался, что в такой темноте не промахнется только эльф. Гоблины же, даром что их величают Ночным народом, ночью видели хуже Светорожденных, а значит, стрела ему не грозит.

Наконец кусты расступились, и лошади вышли на небольшую поляну, посреди которой стоял огороженный частоколом дом. Ворота были не просто заперты, но заложены изнутри чем-то тяжелым. Пес сидел у них, виляя хвостом, но не лаял – очевидно, вблизи от дома ему велели не шуметь. Это было весьма странно, но опасности в себе, похоже, не таило.

Его невольный спутник между тем водил рукой по неструганому дереву, явно что-то выискивая. Наконец это ему удалось. Роман так и не успел заметить, что тот сделал, но в доме зашевелились. Послышался звук открываемой двери и торопливое шарканье ног. Юноша кого-то окликнул – видно, узнал по походке. С той стороны раздался возглас, весьма напоминающий человеческое «ой-ой-ой!», и возня – лихорадочно вытаскивали запиравший ворота тяжеленный брус. Мальчишка продолжал что-то торопливо рассказывать, его невидимый соплеменник – коротко ахать. Наконец ворота распахнулись, и Топаз с Перлой, брезгливо перебирая ногами в черных чулочках, вступили в логово Тьмы.

Астен с удовлетворением осмотрел небольшую уютную поляну, розовую от вечерних лучей. Очень подходящее место для ночлега. Высокие буки с серебристыми стволами казались колоннами, подпиравшими немыслимо чистое небо. Подлеска почти не было, но по краям поляна заросла кустами дикой розы, на которых все еще держались не склеванные птицами оранжевые плоды.

Мелькнула странная мысль – если бы ему предложили выбрать место для своей могилы, он выбрал бы именно эту буковую рощу на окраине Босхи. Мысль была странной потому, что Астен никогда еще столь страстно не упивался жизнью. За последние несколько недель он передумал и перечувствовал больше, чем за сотни лет безмятежного и бессмысленного существования в Убежище. Когда-то лебединый принц уже сделал попытку уйти в большой мир, но не смог оторваться от Пантаны. Затем… Затем он подарил Тарре своего сына.

Эльфы считали этот его поступок кто безумием, кто подвигом, а он просто дал Рамиэрлю возможность сделать себя самому. Внешний мир, разноцветный, огромный и жестокий, всегда манил Астена, но ему не хватало решимости отказаться от изысканного покоя. Порой поэт мучительно завидовал разведчику, в своих мечтах представляя безумные эскапады с погонями, приключениями, открытиями. И только об одном он не думал – о любви. Он, женатый на красивейшей женщине Убежища!

Астен воспринимал прелести Нанниэли холодно и отстраненно, как совершенство статуи или букет вина. Когда жена ушла от него, или, вернее, когда он позволил ей это сделать, жизнь не стала ни беднее, ни, наоборот, счастливее. Свою возлюбленную из мира людей Кленовая Ветвь давно забыл и именно поэтому посвятил ей огромное количество стихов, где скромная пантанская крестьяночка именовалась то утраченным аметистом, то унесенной ветром птицей… А вот лица ее он не мог вспомнить при всем желании, лишь наплывали какие-то смутные видения – расшитый трилистниками платок, из-под которого выбивается рыжая прядка, эльфийская сережка-колокольчик в маленьком ухе, страдальчески сведенные брови… Он забыл даже имя, потому что предпочитал называть ее на эльфийский лад – Кэриа.

А вот теперь, теперь его тянет к себе существо, отмеченное клеймом Ройгу. Астен сам не понимал, что его привлекло в Герике, – скорее всего, ее яростное стремление оставаться самой собой, не обольщаясь на свой счет и не боясь правды, какой бы та ни была. Кленовая Ветвь порой сожалел, что тарскийка не оказалась могущественной волшебницей, она смогла бы распорядиться Силой лучше, чем кто бы то ни было. Во всяком случае, лучше, чем его дочь. Астен не сомневался, что Эанке – убийца. Убийца по самой своей глубинной сути. Он удивлялся лишь тому, что дочь так долго выжидала.

Когда они покидали Убежище, у Астена мелькнула мысль, что герой старинных сказаний на его месте уничтожил бы порожденное им зло. Он же трусливо бежал, оставив Эмзара расхлебывать заваренную Эанке кашу. И был счастлив тем, что Убежище осталось позади и, как ему думалось, навсегда.

Возвращаться Астен не собирался. После Кантиски его дорога лежала в Эланд. Эльф был уверен, что Рене Аррой примет его без лишних вопросов, а его познания в магии придутся весьма кстати.

– О чем ты задумался? – Тарскийка смотрела на принца-Лебедя с плохо скрытой тревогой.

– Так, ни о чем. – Эльф улыбнулся. – Но мне пришло в голову несколько замечательных мыслей. Для начала предлагаю называть меня Астени, во-вторых, тебе очень подходит твое имя. Геро – Цветущий Вереск… И потом, так ли уж нам нужно в Кантиску?

Женщина молчала, явно ожидая продолжения. Эанке на ее месте уже излагала бы свое мнение, Нанниэль дала бы понять, что его поведение неприлично, его давняя возлюбленная заранее согласилась бы со всем, что он скажет. Герика выжидала. И это ему отчего-то очень нравилось.

– У меня сто доводов в пользу Эланда. – Астен говорил с не свойственным ему напором. – Там найдется место Преданному. Всадники Таяны просили тебя защитить Явеллу, то есть проход из Таяны в Эланд, а из Кантиски этого не сделаешь. Да и мои познания там будут вполне уместны. И наконец, я все равно туда собирался.

– Но, Астени, – она без лишних слов приняла его просьбу, – ты же обещал вернуться в Убежище.

– Все не так. – Лебединый принц с облегчением рассмеялся. – Брат действительно меня об этом просил, но я ему ничего не обещал. Для себя я все решил еще в тот день, когда ушел Роман.

– Но почему? – Ее вопрос не был ни праздным любопытством, ни данью вежливости. Она хотела знать. И он ответил.

– Потому что я начинаю понимать, что бессмертие похоже на небытие. Я устал от пустоты, от бессмысленности, от покоя. Человеческая жизнь коротка, но она есть, вернее, может быть, если ею распорядиться как следует. А что такое моя жизнь, жизнь моих соплеменников? Ее словно бы и нет. Исчезни мы, никто не заметит. Мы существуем, и опять-таки это касается только нас… А теперь нам выпал шанс прожить пусть коротко, но ярко. Зная, что завтра может никогда не наступить, следует распорядиться своим «сегодня» так, что не будет ни страшно, ни стыдно уходить. Я хочу жить, Герика! Жить, чувствовать, надеяться, сомневаться!.. И все это я найду в Эланде. Мое место там. Ты идешь со мной?

Она не колебалась.

– Конечно. Я никогда не хотела в Кантиску. Клирики, даже лучшие из них, вызывают у меня тоску. Раз я должна стать стражем Явеллы, я постараюсь им стать, хотя не представляю, чем могу быть полезна. С Охотником я ничего не смогла поделать. Кто он был?

– Насколько я мог понять, – Астен взял Герику за руку, она этого не заметила или сделала вид, что не заметила, – насколько я мог понять, прислужники Ройгу могут подчинять себе человеческое тело, с которым со временем срастаются и которое можно уничтожить. Что мы и сделали. Изначальная сущность, скорее всего, уцелела и нуждается в новом материальном воплощении. Сама она, очевидно, проделать это не в состоянии, ей нужна помощь и сила, источник которой, похоже, находится в Тарске. Все начинается именно там, в Последних горах. Всякий раз после поражения Ройгу его приспешники отступают именно туда… А возможно, – Астен наморщил лоб, пытаясь удержать ускользающую мысль, – Ройгу еще и не вступал в игру. Пресловутый Белый Олень, которого уничтожили Всадники, всего лишь его отражение… Сгусток тумана, наделенный малой толикой прежней силы.

– Что же в таком случае сам Ройгу, – в голосе Герики послышалась дрожь, – если даже его образ обладает таким могуществом?

– У меня только одно объяснение, – пожал плечами эльф. – Ройгу – один из первых богов Тарры, каким-то образом не погибший вместе с другими и жаждущий то ли власти, то ли мести… Возможно, он безумен.

– Разве бог может быть безумным?

– Каждая сущность, обладающая мыслями и чувствами, может в известном смысле утратить разум… Я не понимаю другого: почему он так долго выжидал, ведь Светозарные покинули Тарру больше двух тысячелетий назад.

– Тогда почему Всадники и болотница на нашей стороне?.. Они ведь тоже были…

– Это еще одна причина, по которой мы должны попасть в Эланд. Что-то мне подсказывает, что там мы найдем ответ… Но ты меня совсем не слушаешь?

– Слушаю, – просто ответила тарскийка, – просто мне совсем невмоготу бороться с этим проклятым предчувствием.

– Что, совсем как тогда?

– Хуже. – Она грустно улыбнулась. – Тогда у меня на сердце лежала жаба, теперь – атэвский эр-хабо.[6]

– Весело, – вздохнул Астен. – Перед приходом Охотника ты испытала нечто подобное?

– Нет. Я спала и сквозь сон услышала зов. Некто именем Ройгу велел мне следовать за ним. Я ничуть не испугалась. Просто разбудила тебя, хотя ты, по-моему, не спал. А дальше ты все знаешь.

– Значит, это не Ройгу. Что ж, я так и думал.

– Тогда кто? – Она взглянула в глаза принца-Лебедя.

– Мои соплеменники. Мы, то есть я выдал себя, когда сжег Охотника… Синяя Тень растаяла, я теперь как на ладони. Для родной крови, для любого Светорожденного, кто возьмется отследить след магии Дома Розы… Самое печальное, что я могу их всех уничтожить. И я буду, скорее всего, должен это сделать, но ведь я же их всех знаю! Я уж не говорю о том, что за нами наверняка идет Эанке. Хоть бы только без Нанниэли…

Герика не ответила. И хвала Великому Лебедю.

Астен вновь оглядел так приглянувшуюся ему поляну. Что ж, место вполне годится для битвы… Лебединый принц аккуратно сложил все пожитки, кроме меча, под особенно густой куст шиповника. Проверил, как лежит в руке эфес, как ходит меч в ножнах, расстегнул плащ, чтобы сбросить при первой необходимости. Геро смотрела на его приготовления тревожными серыми глазами.

– Мы остаемся тут. – Она не спрашивала, она утверждала.

– Да, – просто ответил эльф. – Бежать не имеет смысла. Эанке всегда меня найдет. Что поделаешь, родная кровь… Думаю, чем раньше все кончится, тем лучше. Может быть, вы с Преданным уйдете в лес и переждете?

– Нет, – это тихое «нет» прозвучало удивительно твердо, – я останусь. Это единственное место, где мне не будет страшно.

– Я так и думал. – Астен поцеловал руку Герики, словно они находились в бальном зале. – Если что, постарайся выжить и дойти. Назло всем.

– Ты говоришь так, будто не надеешься. Не надо, прошу тебя…

– Надо. – Астен все еще не выпускал ее руки. – Лучше попрощаться, чем не успеть сделать это. Я не рискну сказать, что уже люблю тебя, но если удача от нас не отвернется, у нас может быть будущее.

– Странно, – она подняла глаза к небу, в котором дрожал почти мертвый месяц, – я могу слово в слово повторить твои слова. Хорошо, если тебя убьют, я постараюсь выжить и дойти до Эланда, если… Хотя вряд ли мне это удастся, я не колдунья и даже не воительница.

Астен бросил на землю свой плащ, и они долго сидели на нем в обнимку, закутавшись в плащ Герики. Все было сказано, но молчание не было тягостным. Наоборот. С каждым мгновением, с каждым толчком сердца в их души входили покой и надежда.

Из четверых обитателей заимки только один кое-как изъяснялся на старом тарскийском. Впрочем, для Романа и это было находкой. Хоть тарскийцы и называли свой говор языком, он не очень-то отличался от таянского, который, в свою очередь, был не чем иным, как испорченным арцийским. Просто в Высоком Замке или Идаконе нобили, почитающие себя грамотными, предпочитали говорить и читать на языке империи, пусть даже та переживала не лучшие свои годы. Тарскийские же умники возвели простонародный говор в ранг языка, доказывая, что именно из Тарски, от Циалы, и берет начало вся Арция. Год назад это было смешно, сейчас становилось страшно.

Как бы то ни было, южные гоблины торговали с тарскийцами, а потому вынужденно овладевали их наречием. Старый Рэннок пад Коэй в свое время спустил немало плотов по бурным горным рекам и довольно много общался с людьми, что, собственно говоря, и заставило его задуматься о том, так ли уж они плохи и изначально греховны, как утверждали старейшины и жрецы.

Рамиэрлю опять повезло. Прихотливая судьба привела его не в расположенную в половине диа от места встречи с Грэддоком – именно так звали спасенного юношу – деревню Ладэка, где заправлял ненавидящий не только эльфов, но и людей жрец-старейшина, а к изгоям, которых сама жизнь сделала терпимыми.

В доме, окруженном частоколом с насаженными на него звериными черепами – умилостивить Горных Хозяев, – жило четверо. Раньше всех на заимке обосновался Рэннок, который не был тогда ни старым, ни седым. Даже среди обладающих медвежьей силой гоблинов предводитель ватаги вогоражей[7] выделялся силой и смелостью. Никому иному не удалось бы спасти от расправы забравшихся в окрестности деревни людей – мужчину и женщину, искавших в горах лучшей доли.

Было это, как назло, в канун праздника Начала Весны, когда нужно приносить жертву Ночи, чтобы та не отвернула лицо свое от своих детей и не позволила выжечь мир яростному и несправедливому солнцу. Во времена, которые ушли – Рэннок полагал, что к счастью, а жрец-старейшина Кадэррок пад Ухэр – наоборот, – в жертву Владычице и Родительнице приносили достойнейшего из юношей, и в этот же день к Ней добровольно уходили старые и немощные, дабы не висеть камнем на шее молодых. Кроме них, на Темном алтаре расставались с жизнью пленники, захваченные после того, как день стал длиннее ночи, и лучшие бараны из прошлогоднего приплода.

Тогда Ночной народ был многочисленнее и сильнее. Гоблины жили в нижних долинах в каменных городах с храмами, а воины то и дело отправлялись в набеги за добычей и пленными. Затем случилась Беда, пришлось бросать дома и уводить женщин и детей в горы. Одни ушли на север, чтобы среди острых скал и ледников думать о мести и оплакивать Изначальных Созидателей. Другие повернули на юг, где горы были пониже и полесистей. Северяне признали главенство Белых жрецов, предрекавших возвращение Созидателей, южанам же явился Волчий Пророк, запретивший приносить в жертву себе подобных и спускаться с гор до той поры, пока не прозвучит Зов Изначальных.

Поколения сменялись поколениями, южные гоблины превратились в истинных горцев, все дальше уходили времена былого могущества, все больше смахивали на сказки рассказы о чудовищах-эльфах, Созидателях, Великой Проигранной Битве. Оставались смутная тоска да раздирающий душу интерес к поселившимся на равнинах людям… И еще твердое убеждение, что никто из людей не имеет права переходить раз и навсегда определенную границу.

С теми, кто жил «по ту сторону», можно было даже торговать, тем более что приносили они вещи изумительной красоты, а в ответ просили всего ничего – деревья, каких в горах пруд пруди, шкурки и шкуры, что всегда в изобилии у каждого охотника, да вонючие травы, от которых и вовсе никакого толку. Напротив, стоило овцам или быкам забрести в заросли синявки[8] или кумарки,[9] как белая шерсть покрывалась отвратительными пятнами, которые не сходили до линьки.

Впрочем, люди и не рвались в горы, у них имелись запреты, а эти двое зачем-то пришли и были пойманы. Тогда-то Кадэррок и показал зубы. Он и его дюжие сыновья, одному из которых и посчастливилось захватить добычу, решили встретить праздник так, как встречали в старину. Пленникам пришлось бы умирать очень долго, если б не вернувшийся на зиму в родную деревню спустить заработки, а может, и жениться Рэннок. И дело было даже не в том, что вогораж выпил и с юности ненавидел Кадэррока. Плотогон ничего не знал о Кодексе Розы, но душой чувствовал, что пытать связанных подло, истязать же женщину, какого бы племени она ни была, и вовсе противно природе.

Это могло показаться чудом, но Рэннок отбил полуживых пленников у их мучителей. Правду сказать, деревня, хоть и молчала, была скорее на его стороне. И все равно назад вогоражу ходу не было – один из сыновей Кадэррока с проломленной головой остался лежать у котла с кипящим бараньим жиром.

Рэннок стал изгоем, но изгоем уважаемым. Он не мог жить в деревне, не мог взять жену и даже не мог покинуть место своего преступления, ведь разгневанные покровители убитого, не найдя виновника, могут обратить свой гнев на невинных. Вместе с тем никто не смел поднять руку на невольного убийцу, хотя все знали, где он устроился. Бывший вогораж срубил себе дом на вершине Кумарки, горы, на которой никто не селился, так как склоны ее пятнала ядовито-зеленая трава, что, как всем известно, означает: духи-хранители почитают место сие мерзким и нечистым. Тем не менее на склоне бил чистый ключ, в кустах розичек[10] весной пели соловьи, а ранним летом ядреная зелень кумарки меркла перед сочной краснотой земляничных полян. Рэннок стойко переносил свое одиночество: охотился, резал по дереву, соорудил над пещеркой, из которой бил родник, что-то типа человеческой часовни… Тяготился ли он своим изгнанием, тосковал ли по бродячей шальной молодости, сожалел ли о своем шаге, никто не знал. Шли годы, и в одну зимнюю ночь в дверь постучали.

Он знал Грэдду с детства. Когда Рэннок в последний раз вернулся домой, Грэдда была смешной девчонкой, еще носившей короткую детскую юбку с бахромой и бусы из ягод рябины. Затем родичи, изредка приходившие к нему за медвежьими шкурами и горным медом и приносившие в обмен муку и холстину, обмолвились, что Грэдду сосватали в соседнюю деревню за состоятельного вдовца и что более богатой свадьбы на их памяти не было.

И вот теперь на пороге застыла жалкая, облепленная снегом фигурка. Рэннок гостью не узнал, но любой пропущенный снежными духами свят. Грэдда выглядела изможденной до последней крайности и притом была беременна. Не задавая лишних вопросов, Рэннок внес полумертвую женщину в дом, выскочил на улицу за снегом и принялся оттирать обмороженные щеки. Гадать, что она тут делает в такую пору, времени не было. Впрочем, женщина все рассказала сразу же, как пришла в себя.

История оказалась самой обычной. Мужа, который был еще старше Рэннока, она не любила, хоть и исполняла все, что положено жене. Про самого Кроэрка они почти не говорили, но Рэннок сразу понял, что ни умом, ни добротой, ни красотой тот не отличался. Грэдда честно родила мужу дочь. На сына сил у Кроэрка не хватало, но он предпочитал винить во всем жену. А затем в их деревню пришел такой же вогораж, каким был некогда Рэннок. Он был весел, красив и смел. И она полюбила, сильно, отчаянно и безоглядно. Зима подарила им немного счастья, потом пошли весенние дожди, и вогораж ушел за текущей водой, распростившись со своей мимолетной подругой и даже не обещая вернуться. А она поняла, что беременна. Это было счастьем, она не сомневалась, что родится сын, но… Муж уже почти год не был мужчиной и предпочел признаться в своей слабосильности, но не покрывать измену жены.

Обвиненная при матерях всей деревни, Грэдда не стала каяться и просить прощения, а высказала все, что накопилось за годы ее невеселого замужества. Высказала и ушла, сорвав с головы расшитую серебром и сердоликами повязку и бросив в лицо мужу свадебное ожерелье. В старые времена ослушницу сбросили бы с обрыва, но это в старые времена. Деревня растерялась и дала Грэдде уйти, тем более мужа ее никто не любил; поговаривали, что предыдущую жену он свел в могилу побоями и попреками, потому и искал новую в чужой деревне, куда не докатилась его дурная слава.

Что люди, что гоблины, что эльфы – природа одна. Никто не любит принимать неприятные решения, а тем паче за них отвечать. Беременная, кое-как одетая женщина уходит в снежную бурю? И пусть ей. Замерзнет – значит, Горные Хозяева сочли ее виновной. Выживет – опять же судьба. И никто не виноват.

Грэдда каким-то непостижимым образом добралась до родного дома и упала в объятия матери. Семья готова была ее принять, но жрец-старейшина не мог потерпеть такого непотребства. То ли не хотел отдавать залог, внесенный незадачливым супругом, то ли увидел повод вернуть столь любезную ему старину. Грэдду решили выдать мужу, то есть обрекли на смерть. И она бы смирилась, сил бороться у нее почти не оставалось, если бы не ребенок, яростно заявлявший о своем праве на жизнь. И преступница вспомнила про Рэннока. Один раз он уже пошел против всех, защитив приговоренных, может быть, и сейчас?

Рэннок не колебался. Грэдда осталась у него. В его доме увидел свет и мальчишка, нареченный в честь матери Грэддоком, которому приемный дед дал свое родовое имя. По весне на Кумарку заявились бывший супруг с Кадэрроком, но ушли несолоно хлебавши. С тех пор у Рэннока появился смысл в жизни, а в доме – добрая и ласковая хозяйка.

Год шел за годом. Грэддок рос и радовал мать сходством с ее пропавшим возлюбленным, а деда – ибо старый вогораж стал мальчишке именно дедом, строгим и любящим, – сметливостью и храбростью. А затем их нашла Криза, которой какая-то добрая душа поведала, что мать жива. Отца девочка ненавидела, а норовом пошла не в него и даже не в мать, а в ее дядю, старинного приятеля Рэннока, самого отчаянного из всей деревни.

Когда девчонке сравнялось четырнадцать и папаша приискал ей подходящего мужа, она просто вылезла в окно, прихватив с собой любимого пса и пару хороших боевых ножей, которые ее жирному родителю были без надобности, и отправилась к матери. Радость, с которой ее встретили, искупила годы разлуки, и с тех пор в доме не стихал смех. Правда, отныне приходилось соблюдать осторожность – Криза была слишком хороша собой, да к тому же оставалась наследницей родового состояния, которого отец по Ночному Праву не мог лишить единственного ребенка.

Рэннок, несмотря на свои годы все еще обладавший медвежьей силой, был хорошим защитником, даже если забыть о том, что дом отшельника неприкосновенен. Да и подрастающий брат обещал превратиться в настоящего воина. Кризу из дома одну не выпускали, хотя та стреляла без промаха из лука, могла найти дорогу в кромешной тьме и ходила по горным тропинкам не хуже серны. Рэннок и Грэдда часто ночами обсуждали, как устроить так, чтобы Криза смогла встречаться со своими ровесниками. Восемнадцать для девушки предел; если в это лето ее не сосватать, она так и проживет всю жизнь отшельницей со стареющей матерью. Мальчику легче. Еще год-два, и он сможет поискать свою судьбу с любой ватагой вогоражей, которым нет дела до того, кто ты и откуда, лишь бы был силен и смел.

Но все эти ежедневные заботы отступили, когда ушедший на охоту Грэддок к вечеру не вернулся. Дед утешал Грэдду, говоря, что парень не один, а с Крохом, что, скорее всего, они забрели слишком далеко от дома в поисках дичи и заночевали в лесу. Грэдда, обычно спокойно переносившая отлучки детей, молча плакала. Пришло утро, а об ушедших не было ни слуху ни духу. Криза собралась идти на поиски, дед ее остановил, сказав, что надо ждать еще, ведь они не знают, куда Грэддок пошел, да и, случись что, пес вернулся бы за помощью. Однако к вечеру даже Рэннок понял – что-то произошло, и заявил, что с первыми лучами солнца пойдет на поиски сам.

Они молча сидели за пустым столом, пытаясь отогнать самые невеселые мысли, когда шум и голоса возвестили о возвращении. Грэддок был жив и, пока открывали ворота, даже успел выложить историю всех своих злоключений. Рамиэрля приняли с распростертыми объятиями.

Странно, но и у эльфа все его предрассудки смыло, как накатившая на берег волна смывает написанные на песке дурные слова. Гоблины больше не казались ему ни отвратительными, ни страшными. Правда, Творец сотворил их уродливыми, но ведь не телесная же красота спасает мир, а ум, мужество и благородство.

Рамиэрль понял, что он может быть откровенен со своими хозяевами. Тщательно подбирая понятные старику слова, он рассказал, что мог. Конечно, о многом пришлось умолчать, в противном случае пришлось бы объясняться неделю, но эльф сказал достаточно, чтобы старый вогораж надолго задумался.

– Гость, – наконец изрек он, – то, что ты говорить, есть беда для вся земля. Я знать, как глупый старый жрец хотеть беда. Те, кто пришла вниз, такая же. – Рэннок покачал седой головой. – Они не понимать, что играть для смерть. Их надо держать.

– Ты прав, почтенный. – Эльф даже не заметил, что говорит с гоблином уважительнее, чем с Примеро. – Я прошу тебя объяснить мне дорогу через ваши горы. Для того чтобы помочь тем, кто сейчас сражается, я должен найти одно место… – Эльф запнулся, не зная, как объяснить, что он ищет, но этого было и не нужно.

– Древний место, да, – торжественно кивнул Рэннок; как и все гоблины, он был склонен к патетике, – такие есть. Есть хороший место. Есть очень плохой, если ходить туда. – Он махнул рукой куда-то на север. – Там много зло. Ты ищешь там, где зло прекратить. Надо идить вверх. Затем вниз. – Рэннок задумался, затем черные глаза радостно блеснули. – Я понимать, что мы делать! Криза!

Чернокосая девушка, сидевшая в углу и что-то торопливо плетущая из кожаных ремешков, вскинула гладко причесанную головку.

– Эгхо, куэрх?[11]

Сумерки стали ночью, а они все ждали. Наконец кусты расступились, и на серебро поляны выпрыгнул Преданный. Умей рысь говорить, и то она не могла бы яснее объяснить, что преследователи близко. Астен легко вскочил и помог подняться Герике. Торопливо обнял, первый и последний раз прикоснулся губами к губам, быстро расстегнул подбитую белым мехом куртку и вытащил висящего на цепочке серебряного лебедя.

– Если что, сохрани и отдай Роману. Или носи сама, а потом подари, но тому, кто станет для тебя всем. – Геро ничего не сказала, только надела талисман и попыталась улыбнуться. – Ты – умница… Теперь забирай Преданного, и идите вот к тем кустам. Постарайся, чтобы вас не видели. Я хочу с ними поговорить, вдруг у кого-то в сердце или в голове что-то осталось. При виде тебя они сразу же полезут в драку.

Герика не спорила. Она вообще никогда не спорила, только раньше это шло от бессилия; теперь же она просто знала, что Астену виднее и что ни в коем случае не нужно ему мешать. Тарскийка поманила рысь, которая, казалось, прекрасно поняла, что от нее требуется, и укрылась в густом кустарнике. Астен накинул, не застегивая, плащ и вновь сел на снег. Ждать пришлось недолго. Из леса одна за другой вышли шесть фигур. В своих белых одеяниях они казались близнецами. Принц Лебедей даже не пошевелился, но снег засветился так, словно над поляной взошла полная луна.

Первый из пришельцев, увидев сидящего Астена, остановился, второй с ходу налетел на него. Эльфы столпились кучкой, не зная, что им делать дальше. Астен не спеша встал, отряхнул от снега плащ, бросил его на ветки шиповника и спокойным небыстрым шагом направился к соплеменникам.

– Не знаете, что дальше делать? – спросил он, поочередно оглядывая каждого из пришедших. – Стрела в спину – это да, это вы можете, а вот взглянуть в глаза вряд ли.

Светорожденные настороженно молчали. Астен внутренне поздравил себя с успешным началом. Как он и предполагал, их преследовали Эанке с Фэриэном. Остальных он знал меньше. Все они были из Дома Лилии, все они были молоды и далеки от страстей, разрывавших верхушку Убежища. Астен смог, хоть и с трудом, вспомнить их имена: Дейре Осенний Сон, Веол Туманный День, Геден Виноградная Гроздь и, кажется, Илад Клеверная Дымка. Совсем еще дети, они вряд ли понимали, во что их втянули. Если не удастся договориться, то его, Астена, новая жизнь начнется с шести смертей, и по меньшей мере четыре будут неправедными.

Принц Лебедей ничем не выдал обуревавших его чувств, хотя все в нем звенело от напряжения. Боковым зрением он заметил, что кусты остаются неподвижными, Геро, хвала Звездам, держит слово.

– Что ж, – он еще раз обвел взглядом всех шестерых, стараясь посмотреть в глаза каждому, – вы, кажется, шли убивать?

– Не вас, мой принц, – не выдержал Геден, – ту, что ушла с вами. Она есть зло!

– Откуда ты это знаешь? – Так, не давать Эанке или Фэриэну перехватить нить разговора. – Ты можешь это доказать?

– Но… – парень явно замялся, – нам сказали!

– Сказали? Кто? – Эльфы с возрастающим удивлением смотрели на брата Эмзара. Прежнего Астена больше не существовало. Перед ними стоял глава Дома Розы, наследник главы клана, потомок древних владык. Он спрашивал так, что нельзя было не отвечать. Хотелось склониться в глубоком поклоне, встать на колени, признавая право этого стройного золотоволосого мужчины распоряжаться твоей судьбой, твоей жизнью.

– Кто сказал? – повторил Астен, и трое из четверых не выдержали.

– Фэриэн… Глава Дома… Он говорил, что знает точно…

– А он не говорил случайно, что сотворил вместе с Эанке Аутандиэль из Дома Розы? – Астен произнес имя дочери как чужое. – Вы не знаете, что Герика их встретила в то время и в том месте, где погибла Тина Последняя Незабудка? Вы не знаете, что в этот же вечер Герику пытались убить, хотя она наша гостья, а долг гостеприимства свят?

Парни растерянно молчали. Наконец кто-то выдавил:

– Нам этого не говорили, мой принц…

А Веол робко спросил:

– Мой принц, а откуда это известно вам?

– Я видел это своими глазами. Я, Астен Кленовая Ветвь, глава Дома Розы, заявляю и в этом клянусь, что видел, как присутствующая здесь Эанке Аутандиэль покушалась с помощью магии на Тину Последнюю Незабудку и Герику Ямбору, нашу гостью. Я видел стоящих пред вами Эанке и Фэриэна, – Астен говорил с четырьмя юношами, как свидетель перед судьями, и в их изумленных глазах постепенно зажигалось понимание, – возле места убийства Тины, когда они выказывали враждебные намерения против Герики. Тем же вечером на Герику было совершено нападение с помощью магии, и я узнал магию Дома Розы, которой владеют лишь мой брат Эмзар Снежное Крыло, я, мой сын Рамиэрль и упомянутая Эанке. Я обвиняю означенную Эанке в убийстве Тины и покушениях на жизнь Герики Ямборы, а Фэриэна – в пособничестве. Я сказал и жду ответа.

Над поляной повисла тишина. Юноши переводили взгляд с Астена на Эанке и своего господина и обратно. Наконец темноволосый Илад Клеверная Дымка шагнул в сторону Астена и дрогнувшим голосом произнес:

– Я признаю обвинение!

Геден, немного поколебавшись, встал рядом с приятелем. Веол и Дейре растерянно молчали. Эанке кусала губы, с бешенством глядя то на отца, то на Фэриэна, который нерешительно потянул из ножен меч.

– Я вызываю тебя, дабы перед лицом Вечных Звезд прояснилось, что есть истина!

– Я принимаю твой вызов. – Лицо Астена оставалось непроницаемым, но его сердце пело – убийства не будет, все уйдут живыми. Фэриэн для него не противник, пусть убирается вместе с Эанке, откуда пришел, а мальчишек он им не отдаст, они все вместе уйдут в Эланд и увидят, что такое добро и зло, что такое борьба, жизнь, любовь!

Астен отбросил в сторону куртку. Четверо молодых эльфов не могли отвести зачарованного взгляда от стройного воина, чьи волосы были схвачены на затылке серебряной лентой войны. Его противник, торопливо сдиравший свои одежды, словно бы утратил присущую Светорожденным грациозность и казался сильным, опасным и вместе с тем неуклюжим зверем.

Глава Дома Розы Астен Кленовая Ветвь и глава Дома Лилии Фэриэн Весенний Рассвет отсалютовали друг другу согласно этикету и заняли позицию. Клинки скрестились. Фэриэн сделал выпад, Астен ловко отступил. Даже не отступил, а слегка подался назад. В зимнем лесу было тихо, очень тихо, и потому каждый звук казался неправдоподобно громким и резким. В снежной тишине далеко разносился стук сшибающихся мечей и скрип снега под ногами бойцов.

Фэриэн был хорошим воином, даже очень хорошим, и он не сомневался в победе, так как никогда не видел младшего из братьев-Лебедей с мечом в руках. Вот с Рамиэрлем, с тем глава Дома Лилии сойтись в бою не хотел бы. Фэриэн не знал, что учил разведчика-либера его собственный отец, чьим наставником, в свою очередь, был Эмзар Снежное Крыло, по свидетельству Переживших Разлуку чуть ли не родившийся с клинком в руке.

Розы и Лилии, два самых влиятельных Дома клана, никогда друг друга не любили, хотя до открытых столкновений у них не доходило со времен Войны Монстров. Светорожденных оставалось слишком мало, чтобы они могли позволить себе роскошь убивать друг друга на дуэлях. Казалось, поединки навсегда ушли в прошлое, но кровь Тины отворила дорогу другой крови.

Фэриэн и Астен вкладывали в бой все свое умение и силу. Первый стремился убить врага, вернув тем самым покорность своих воинов, другой… Другой собирался вывести противника из строя, не убивая. Стороннему наблюдателю вначале могло показаться, что Астен слишком легок. У Фэриэна и руки были длиннее, и в росте он выигрывал, и к тому же был очень силен. Но принц-Лебедь творил с мечом истинные чудеса. Он фехтовал иначе, чем Фэриэн, делая ставку не на мощь, а на быстроту и неожиданность. На главу Дома Лилии обрушился настоящий водопад ударов. Безошибочно выискивая слабые стороны в обороне своего противника, Астен легко уходил от чужих атак.

Да, выпады Фэриэна были неистовы, но замершим зрителям становилось все более очевидным, что Кленовая Ветвь упорно щадит врага. Астен метил исключительно в правую руку Фэриэна. И добился-таки своего!

Мечи в очередной раз с лязгом скрестились, затем Фэриэн сделал еще один выпад, несомненно достигший бы цели, не будь его соперник столь быстр и ловок. Удар, казалось бы неотвратимый, был с легкостью парирован, и не успел Весенний Рассвет восстановить равновесие, как Астен наконец ударил.

Противник пошатнулся, выронил меч и отступил назад, прижимая левой рукой покалеченную правую. К нему кинулся было Веол, но Фэриэн так рыкнул, что беднягу прямо-таки отбросило к троим товарищам. Астен спокойно вытер клинок о снег, светло улыбнувшись, отсалютовал юношам мечом и… упал на утоптанный снег.

Он еще смог прошептать: «В спину… подло…» – и его глаза закрылись. Затем сознание вернулось, и тот ужас, что он увидел, затмил в его душе ужас смерти. На поляне бесновался неистовый вихрь, в котором корчились шесть изломанных тел. Астен смотрел на это, не имея сил не только что-то изменить, но даже отвернуться. Смотрел, пока еще мог видеть….

Герика все же владела Силой. Бедные мальчишки, ему так и не удалось их спасти…

Я увидела, как Астен упал лицом вперед, ткнувшись в снег. Что это конец, я поняла сразу. То, что произошло потом, я не смогу забыть до конца дней своих, сколько бы их, этих дней, ни было мне отпущено. Время замедлило свой бег, словно прозрачная быстрая река внезапно превратилась в поток тяжелой вязкой магмы. Я ясно видела божественно прекрасное лицо Эанке, на котором появилась торжествующая улыбка, видела ее изящные руки с длинными, унизанными кольцами пальцами, которые медленно-медленно вздымались в повелительном жесте, видела развевающиеся дымно-черные волосы и сверкающие сапфирами серьги… Спутники Эанке медленно появлялись из-за деревьев, медленно оправляли одежды, медленно поворачивали головы в мою сторону…

Я, видимо, вышла из своего укрытия, но как я это сделала, не помню. Эанке увидела меня и засмеялась. Для нее я была уже мертва – досадная и необъяснимая помеха на пути триумфального возвращения в прекрасные миры, заселенные бессмертными; миры, согретые божественным присутствием. Но меня мнение детей Звезд не заботило. Единственное, что имело значение, – Астен, погибший от руки подлой твари, по несчастью приходившейся ему дочерью. Поднимавшаяся во мне холодная, тяжелая ненависть, казалось, становилась осязаемой, превращалась в смертоносное оружие.

Преданный, замерший рядом со мной, внезапно отпрянул – его звериное нутро первым почуяло происходящее. Я стремительно переставала быть собой – неуклюжей и беспомощной женщиной, оказавшейся волею судеб в центре магической круговерти. Эанке Аутандиэль не успела понять, что жертва превратилась в палача. Затопившая меня ненависть внезапно стала мною, а я стала ненавистью. Неистовое желание уничтожить, смести с лица земли убийцу Астена породило чудовищный вихрь, подхвативший эльфов, как осенняя буря подхватывает облетевшие листья. Самым диким было то, что в лесу стояла тишина, – даже самые тонкие ветви и те остались спокойны, поднятый мною смерч старательно обходил деревья, кусты, старое птичье гнездо… Ему были нужны лишь те, кого я ненавидела.

Вихрь бесновался посредине поляны, корежа, уродуя, уничтожая, а я стояла, бессмысленно глядя, как прекрасные существа превращаются в окровавленные ошметки. Я смотрела, и в моей окаменевшей душе ничто не дрогнуло. И это была я, которая не могла заставить себя взглянуть на чужую кровь. Я следила за пляской смерти и не пыталась ее остановить. Все кончилось само собой. Пятеро мужчин отныне пребывали в иных мирах, где с них, возможно, уже спрашивали за то, что они свершили. И не мне было знать, сочли ли их жертвами или же убийцами, но Эанке, хоть и чудовищно изуродованная, еще жила и прожила почти час.

Я склонилась над ней, поймав ее взгляд, полный ненависти и удивления, и ничего не почувствовала. Даже удовлетворения. Я отвернулась от тех, кого убила, словно это были растоптанные черви. В этот миг для меня существовало только одно – Астен! Я грохнулась на снег рядом с ним. Его щека еще оставалась теплой, но он был уже далеко. И ничто больше не имело значения.

Ледяная рука сжала горло так неожиданно, что Роман выронил из рук кружку с чернорябиновым вином, и та покатилась по полу, оставляя на выструганных досках причудливый темно-лиловый след. Эльф этого не видел, как и изумленных и испуганных глаз хозяев. Сердце бешено колотилось, взгляд застилала тьма, прорезываемая ярко-синими вспышками. Он не понимал, ни что с ним происходит, ни где он находится. Он вообще ничего не понимал, превратившись в один клубок боли и отчаянья. Затем все исчезло так же внезапно, как и накатило; он вновь сидел в чистой, пахнущей сушеными травами горнице в обществе четверых гоблинов и одной собаки, которая успела положить тяжеленные лапы ему на плечи и всячески выражала свое собачье сочувствие, вылизывая лицо. Отодвинув от себя дружественную морду, Роман виновато улыбнулся и развел руками, стараясь дать понять, что сам не понимает, что с ним случилось.

Седой гоблин глубоко вздохнул, сотворив рукой какой-то странный знак, видимо отвращающий зло, и подал гостю новую кружку, доверху наполненную все тем же рябиновым.

– Прости, почтенный, – Рамиэрль сам удивился, с каким трудом ему дались эти простые слова, – и попроси простить хозяйку. Я прибавил ей работы.

– Что с ты быть? – резко и требовательно спросил вогораж. – Ты не походить ты сам! Сказать я!

– Не знаю, – через силу улыбнулся Роман, – что-то сжало вот тут. – Он показал на сердце. – Затем темнота. И какие-то огни перед глазами. А потом все прошло. Осталась лишь пустота.

– Очень пустота? Да? – участливо переспросил старик и что-то быстро сказал своим, которые обменялись понимающими грустными взглядами, а женщина неслышно подошла к эльфу и обняла его за плечи, что-то тихо-тихо приговаривая по-горски. Странное дело, но Роману от этого стало немного легче. – Я думать так, – седой гоблин выговаривал чужие человеческие слова еще более старательно, чем раньше, – я очень думать так. Ты сейчас терять близкий или родной. Он умирать и думать о ты. Это плохо, но лучше надо знать. Такая жизнь. Вам она все равно лучшая, чем нам.

– Лучше? – Рамиэрль с удивлением поднял глаза. – Смерть всегда смерть.

– Да, но вы… У вас есть не знать, как вы звать… То, что есть всегда, даже если тело умирать или убивать?

– Душа?

– Душа? Да. Душа! У вас есть. Вы потом новая жизнь. Встретить всех опять. Мы, орки, нет. У нас нет душа. Только одна жизнь. Мы умирать. Исчезать навсегда. Только память оставаться. Песня. И еще есть эта… Честь? Да, честь. Ты не плакать. Ты идить и делать, что должный. Криза… ее зовут Криза, да… Она знать горы так, как я. Она смелый девочка. Она идить с тобой. Грэддок больной, да. Он лежать до весна и не мочь идить. Я должный быть с ним и Грэдда. А Криза идить. Весна Грэддок ходит. И я, и он ходи Ночная Обитель и смотреть и слушать много орки. А потом мы встречаться и говорить, что видеть и находить. А ты и Криза идить утро. Времени не хватать. Скоро снег. Зима. Плохо. Высоко. Лошадь оставлять тут. Им не идти гора. Они не олень. Падать. Боять.

– Спасибо. – Роман вновь заставил себя улыбнуться. – Криза, красивое имя… Нам надо научиться понимать друг друга.

Кого бы он ни потерял, это уже случилось, а ему нужно идти вперед. Это счастье, что судьба ему послала спутницу и что он может не беспокоиться о Топазе и Перле. Роман больше не сомневается: он перейдет горы и найдет Проклятого…

Не помню, сколько я просидела рядом с Астени. Останься Эанке жива, она получила бы еще одно наглядное подтверждение того, что я – чудовище, нелюдь, порождение Тьмы и так далее. Я была без плаща, но я пережила эту ночь, несмотря на такой холод, что даже звезды казались ледяными. Впрочем, звезды я стала различать только к утру, когда застывшее небо позеленело.

Надо было вставать и идти на северо-восток. В Эланд, где я никогда не бывала, к человеку, с которым мы когда-то были близки, но о котором я почти ничего не могла вспомнить…

Преданный, молча пролежавший всю ночь у моих ног, неожиданно подал голос. Я вздрогнула и взглянула на своего спутника. Рысь уже разгребла снег и сосредоточенно разбрасывала смерзшуюся буковую листву. Зверь вновь оказался умнее меня – Астену была нужна могила. К счастью, шуба из листьев оказалась теплой – до земли мороз не добрался, и мы вдвоем к полудню вырыли достаточно глубокую яму, в которой и было суждено упокоиться сыну эльфийских властителей. То, что я сотворила потом, не свидетельствовало о моем благоразумии, но я не могла иначе – черная дыра казалась такой темной и холодной… Велев Преданному оставаться возле тела, я пошла назад к зарослям бересклета и шиповника, на которые мы вчера любовались.

Я ломала руками, кромсала ножом гибкие темно-зеленые ветви, покрытые раскрывшимися плодами, так смахивающими на весенние цветы. Остановила меня резкая боль – я умудрилась-таки порезаться… Сорванных веток хватало, чтобы достойно проводить всех погибших, но до всех мне не было дела – пусть их лежат… Они считали меня опасным животным, что ж, я таковым и стала. По их милости и для них.

Я выложила дно могилы ветками, на которых расстелила плащ Астена, затем кое-как спустила его самого, накрыв до подбородка своим плащом, – мне не хотелось, чтобы его касались тряпки тех, кто вышел на охоту за нами… Себе я оставила кинжал, с которого не стала стирать его кровь. Пусть будет со мной, пока ее не смоет чья-то еще или же моя…

Оружие врагов – подходящее украшение для могилы воина, а Астен был воином, защищавшим до последнего вздоха эту землю и… меня. Женщину, навязанную ему судьбой в спутники и ставшую причиной его гибели. То, что я так легко смогла отомстить, делало его смерть еще более жестокой и ненужной. Я в последний раз расправила золотистые волосы, коснулась ледяной руки. Больше всего мне хотелось остаться здесь навсегда, но тогда я была бы не чудовищем, я была бы предательницей, подсадной уткой, приманкой, из-за которой погибают лучшие из живущих на этой земле…

Я забросала Астена ветками и с помощью Преданного зарыла яму. Обошла убитых и собрала оружие – кинжалы, луки, мечи – и соорудила что-то вроде ограды. Можно и нужно было идти, но я медлила. Камней здесь не имелось, а вот всяческие лесные твари водились, без сомнения. Если не грянут совсем уж лютые морозы, то лисы и волки разгребут рыхлую землю в два счета. Сделать с этим было ничего нельзя, но мои ноги, казалось, приросли к месту, а в душу словно вогнали чудовищный кол… Проклятое воображение рисовало, как острые лисьи зубы рвут тело эльфийского принца, как к весне только несколько выбеленных снегом костей остается от того, кого я начинала любить.

Я не могла ни смириться с этой мыслью, ни отогнать ее и тупо глядела на разворошенную землю. Глядела, но не видела, во всяком случае я не сразу заметила то, что творилось под моим взглядом. Земля начала плавиться. Текучие медленные ручейки, от которых веяло жаром, лениво сползали с небольшого холмика, сливались друг с другом. Могила на глазах покрывалась блестящей глазурью, словно какой-нибудь сахарный пирог. Я лихорадочно оглянулась в поисках какого-то волшебника, пришедшего на помощь. Лес был пуст; немногочисленные зимние птицы и те разлетелись, напуганные вчерашней схваткой и нашим с Преданным присутствием. Мы были одни, а это означало, что я сотворила еще одну волшбу. Не представляю, как я это сделала, но мое неистовое желание защитить мертвого друга от падальщиков каким-то образом расплавило почву. И не только расплавило, но и превратило ее в сверкающий лиловый камень с белыми и сиреневатыми прожилками. Могила была надежно защищена аметистовой броней, а белые пятна в камне напоминали печальных лебедей. Мимолетная эта мысль нашла немедленный отклик. Внутри лилового монолита замерцали, перемещаясь, светлые огни, и в центре отчетливо проступил силуэт прекрасной птицы.

Овладевшая мной сила покинула меня, едва лишь мерцающий лебедь застыл, печально склонив гордую голову. Сразу дала знать о себе боль в изодранных руках и стало очень, очень холодно. Тот, кто в меня вселился, видимо, устал и махнул на все рукой. Вот тут бы и лечь у свежей могилы да заснуть навеки, но сидящее во мне упрямство вскинулось на дыбы. Я должна выжить и найти Рене Арроя! Иначе Астен погиб зря, а уж этого-то я допустить никак не могла.

Я торопливо обыскала всех покойников еще раз и собрала то, что мне могло пригодиться и что я могла унести с собой. Белый плащ Аутандиэли, сорванный первым же порывом ветра, похоронным флагом висел на кусте бересклета. Я его взяла, и он пришелся мне впору. Уцелела и фляга странноватого эльфийского напитка, отгоняющего усталость, и куча всякой мелочи типа колец, медальонов и амулетов. Некоторые из них наверняка имели какую-то силу, и я прихватила их с собой. Если мне доведется увидеть Романа – а я доживу до этой встречи хотя бы для того, чтобы рассказать ему правду о том, что произошло сегодня! – я отдам ему весь этот скарб. Пусть сам разбирается с ним в меру своих знаний и понятий, а мне надо идти.

К счастью, я достаточно хорошо знала небо, по крайней мере достаточно, чтобы найти север. Первые люди, к которым я смогу обратиться, будут эландцами. Так решил Астен, и мне оставалось только следовать его решению. Я в последний раз оглянулась на сверкающий холмик и зашагала на северо-восток. Впереди у нас с Преданным была целая зима…