Я едва дождалась окончания ужина, схватила стопку тарелок и умчалась их мыть на кухню.
Вода успокаивала. Хотя мне казалось, что при соприкосновении с ней от рук пойдет пар – так все кипело м клокотало внутри.
Я умыла горячее лицо. Кажется, щеки даже припухли. Из головы не выходила самодовольная физиономия Столбова, длинные тощие руки, из-за воспоминаний, как он касался меня, начало мутить.
И, черт возьми, что он здесь делает? Какого беса приперся, да еще и с тетушкой в виде тяжелой артиллерии? Я только сейчас с ужасом поняла, что ни он, ни тетя Света особо никуда не торопятся, и есть риск, что они останутся на ночь!
– Это уж дудки! – вырвалось у меня. Хотя от меня ничего не зависит, без меня все решили.
– Лид, ты здесь? – через коридор прошуршали мамины шаги. – Ты чего в темноте?
Точно, я даже свет забыла включить. Мамина рука повисла в воздухе в сантиметре от выключателя.
– Не надо, мам, – тихо попросила, еще не хватало, чтобы она увидела мое лицо сейчас.
Она подошла ко мне, обняла за плечи, прижалась лбом к моей прямой как палка спине.
– Лидок, так нельзя.
– Что именно нельзя?
Мама вздохнула:
– Столько лет прошло. Люди ведь меняются.
– С чего бы это Столбову меняться? Какие такие катаклизмы в его судьбе произошли, чтобы он стал другим?
– Почему именно катаклизмы? Ты опять все драматизируешь, дочь. Люди просто умнеют. Это им свойственно, понимаешь? А ты Паше даже шанса не даешь.
Я постаралась ровнее дышать. Ему, значит, надо еще и шанс дать.
– То есть ты на его стороне?
Мама потерлась лбом о мою спину:
– Глупая. Я всегда за тебя. Просто, иногда надо посмотреть на ситуацию со стороны, чтобы увидеть главное. Я могу. А ты, видимо, нет. И это мне еще раз подсказывает, что я права: у тебя что-то осталось к нему, к Паше. И это должно либо снова вас сблизить, либо перегореть в пепел. Понимаешь?
Она отстранилась от меня, шумно чмокнув в шею.
– За плечами не должно оставаться незавершенных дел. А это, видимо, не завершено, – отозвалась она уже на выходе из кухни. И голос ее растворялся в сгущающихся сумерках.
– Мам, а если всё еще больно?
Она помолчала. Тихо выдохнула.
– Тем более.
Мгновение, и скрипнула входная дверь, впустив внутрь тихий ручеек беседы, доносившейся из сада и тонкий запах костра.
Вдоль дома мелькнула сутулая тень, и через мгновение раздался тихий стук по стеклу:
– Лид, ты здесь?
Пашка. Быстро вытерла лицо полотенцем, уже на ходу приглаживая волосы, и выскользнула во двор.
– Чего барабанишь? – бросила я в темноту. Пашка выплыл из-за угла дома на мой голос.
– Тебя ищу, естессно, – я вздрогнула. «Естессно» – любимое Пашкино выражение. Когда-то меня забавляло. А сейчас?
– Зачем?
Пашка приобнял меня за плечи, увлекая дальше от беседки с ее неторопливым разговором.
– Пойдем, пройдемся, что ль.
«Что ль» – еще одна старая присказка, от которой меня воротило. Люди меняются, значит? Видимо, это не тот случай.
Но я пошла.
Мы пересекли укрытый туманом двор и вышли за ворота. Ноги утопали в мягком, сыром песке, еще не просохшем после дневных дождей. Звуки путались в ветвях, терялись в тумане, из-за чего ощущение сюрреалистичности происходящего усиливалось. Я и Пашка Столбов, вечер, мутные фонари над головой. Это точно опять происходит со мной?
Миновали нашу улицу. По скользкой, покрытой вечерней росой траве вышли к ручью. Я поежилась: то ли от нервов, то ли от прохладной сырости, тянувшейся от воды.
Пашка снял джемпер, протянул мне, протянул руки, чтобы заботливо укутать. Привлек к себе.
Его руки. Я уже забыла, какие у него руки.
Он ведь очень высокий, Пашка. Высокий и худой как жердь. И руки у него длинные и жесткие.
Когда-то я их называла волевыми. Сейчас мне было тесно в этих объятиях.
Я выставила вперед локти и высвободилась. Он смутился, чуть отстранился, но тут же взял себя в руки и плотнее запахнул на мне свой джемпер.
– Замерзнешь, – голос с хрипотцой, когда-то сводивший меня с ума.
– Не дождешься.
Я отошла ближе к ручью. Ежедневные дожди почти превратили его в полноценную речку. Еще чуть-чуть – и можно купаться. Пашка встал рядом.
– Ты зачем приехал?
– Может, соскучился?
Я вздернула бровь:
– Это ты у меня спрашиваешь?
Он пожал плечами:
– Просто не знаю, какой ответ тебя устроит.
Я подняла с земли пару камней, бросила в воду:
– Меня устроит правда. Так зачем?
Пашка молчал. Тоже наклонился, взял несколько камней, запустил в шумный поток. Кашлянул:
– Ты вообще как живешь? – в желтом свете уличного фонаря он был похож на птицу.
Я скрестила руки на груди:
– То есть ты появился через шесть лет для того, чтобы поинтересоваться как я живу? Так? Нормально живу. Об этом мог бы спросить и у свой тетки. Не пришлось бы вечер убивать, тащиться в такую даль.
Его руки скользнули по моей талии, обвивая ее. Рывок – и он уже прижимает к себе мою голову, нежно гладит шею. Горячее дыхание у виска:
– Брось, Лид. Я скучал без тебя.
В голове шумело. Сильные, волевые руки. Знакомый, въевшийся в подкорку аромат. Ноги подкосились. Он подхватил, еще крепче прижимая к себе.
– А что же твой Галчонок?
Его грудь напряглась. Руки словно окаменели. Не объятья – тиски, я поспешила высвободиться, задыхаясь.
– Так что, как же Галчонок позволила тебе скучать-то по мне целых шесть лет?
Пашка отстранился. Посмотрел на меня сверху вниз внимательно. Даже с удивлением.
– Ты раньше такой не была.
– Раньше? – я прищурилась. – Раньше я дурой была влюбленной.
– А сейчас, значит, не дура?
– А сейчас, значит, не влюбленная.
Я направилась к дому.
– Погоди.
Пашка присел на сырое бревно.
– По-дурацки как-то вышло. Я ведь очень старался, чтобы всё хорошо сложилось. Мы встречались. Любили друг друга, – он коротко глянул в мою сторону, – знаю, ты меня любила, и, что бы ты ни думала сейчас, я тоже тебя любил. Планы были… Мечты…
– А потом тебе стало ясно, что серьезную карьеру, о которой ты мечтал, без связей и блата не построишь, – продолжила я. – И появилась Галочка.
Пашка нахмурился. О, эта тема ему неприятна! Легкое чувство победы… нет: удовлетворения… захлестнуло меня:
– И девочка Лида тебе оказалась уже не нужна. Как и совместные с ней планы и мечты.
Пашка поднял голову, посмотрел на меня с вызовом:
– Мы же так оба решили! Что надо набраться опыта. Построить карьеру. Добиться чего-то в жизни.
Я кивнула:
– Оба. Ты говорил, а я кивала.
– Ты могла не кивать.
– И что бы это изменило? Ты бы остался ос мной, отказался от своих карьерных планов и выгодной женитьбы? – я посмотрела на него. – Так ты не ответил, что твоя Галочка?
– Она во Франции, замужем за нашим пресс-атташе.
Вторая волна удовлетворения меня уже прям согрела:
– Бог мой, неужели, ты рожей не вышел?
Пашка встал.
– Лид, прекрати. Я же понимаю: ты злишься, что у нас с тобой ничего не вышло. Но, знаешь, я всё понял.
– Господи, что ты там понял, – я прикрыла глаза.
– Понял, что зря тогда обидел тебя, зря это все затеял. Вертелся, крутился, все думал – вот еще чуть-чуть и…
Он махнул рукой, отвернулся. Долгое время просто стоял и смотрел на воду.
– Давай попробуем еще раз?
Он взял меня за руку, привычным жестом перебирая мои пальцы. Сейчас он походил на эльфа, которого играл Орландо Блум. Сердце томительно сжалось. Голос предательски дрогнул:
– Слушай, Паш. Ты же сейчас за столом говорил, что у тебя карьера в гору пошла. Тебе же нужна более перспективная невеста. Зачем тебе я?
Пашка смутился. Выпустил мою руку. Отвернулся к реке. Сорвал травинку, долго молчал, отбивая ею такт по ноге.
– Должность Нилова мне не дадут, пока я холост.
Меня словно ледяной водой окатило – все стало предельно ясно.
– И что? При чем здесь я?! – я хотела, чтобы он признался.
Наверно, это какая-то особенная сладкая мука, доступная только женщинам – натыкаться на одну и ту же ложь и требовать все большие ее порции.
Столбов резко повернулся ко мне:
– Лид, прекрати играть в дурочку, – он приблизил ко мне лицо, с трудом подбирая слова, из-за чего они выходили медленно, словно под давлением. – У нас же любовь была. Не могло же всё… перегореть.
Я посмотрела ему в глаза. Впервые за этот вечер. Серые омуты цвета ртути.
– Почему не могло? – я тоже приблизила к нему свое лицо. Теперь нас разделяло несколько сантиметров. – Чему гореть-то особо было?
В его глазах мелькнуло сомнение. Ртуть всколыхнулась, пропуская отблески сине-черного.
– Паш, ты о чем вообще? – злость придала мне силы. – Ты бросил меня, помнишь? Решил найти подходящую партию. И тебя всё устраивало. Никаких мук совести. Никакой тоски и страданий. И теперь, когда наклевывается новая должность, ты вспомнил обо мне. Зачем? С чего ты решил, что я клюну на всю эту ересь?
Шах и мат. Я приперла его к стене – фигурально выражаясь, взяла за ворот рубашки, не позволяя отстраниться, уйти от ответа. Хотя я его уже знала, но мне нудно было услышать.
– Мне сказали, что у тебя по-прежнему никого нет.
Я застыла. Легонько оттолкнув от себя, выпустила его рубашку.
– И что?
Он пожал плечами:
– Я решил, что это может означать только одно – я все еще тебе не безразличен.
– Легкая добыча, значит? Типа, ты – последний герой, и я за тобой, без оглядки?
– Ты всё неправильно понимаешь, – он стал опять похож на птицу. Только теперь мокрую и даже слегка побитую.
– А как я это должна понимать?
Пашка шагнул ко мне, попробовал положить ладони на мою талию.
– Брось, Лид. Ты любила меня, я же знаю. Я хочу начать всё с начала. Ты умная женщина, хорошая хозяйка, не куришь-не пьешь.
– То есть я тебе подхожу… Паш, так ты жену себе выбираешь или модный гаджет? А?
Пашка моргнул. Все верно мама сказала – все, что прошло, должно перегореть дотла.
У меня перегорело. Только что. И я должна быть благодарна этому вечеру хотя бы за возможность закрыть для себя эту страницу в моей жизни – Пашу Столбова. Я шагнула назад.
– Уезжай.