«…Жизнь среди людей оказалась отнюдь не такой безоблачной, какой представлялась мне поначалу.
Оставшись одна в своей комнате, я дала волю чувствам. Проклятье! Теперь эта парочка – родители Марии – отравит мне весь отдых на ближайший год. Отправляясь в отпуск, я как-то не предусмотрела, что столкнусь с проблемами из-за социальных обязательств, которыми мой телесный донор связан со своими сородичами. (Хотя кое-какие подсказки интуиции всё же были: ведь отказалась я от китайца с пятью детьми!).
Больше всего мне хотелось послать супругов де Мюссе к чёрту. Они даже не понимают, с кем имеют дело! Как они смеют препятствовать мне в достижении моих целей?! А может, пугнуть их как следует? Чтоб протряслись до самых поджилок?
Где-то на периферии моего сознания что-то слабо шевельнулось. Что ещё за паразит завёлся? Неужто совесть? Ах да, ведь это же душа Марии! Задёргалась что-то… Родителей ей, что ли, жалко стало? Да чего таких жалеть! Таких строить надо и муштровать. Вырастили, понимаешь, не женщину, а улитку виноградную…
– Твоими предками я ещё займусь, – сурово пообещала я ей. – А пока у нас с тобой другие задачи.
Я подошла к окну. Теперь уже на самом деле наступила настоящая ночь. Редкие фонари выхватывали из мрака ограниченные куски пространства. Чёрные силуэты крыш и верхушки деревьев сплетались в причудливые контуры на фоне подсвеченного лиловым небосвода. Россыпь разномастных звёзд, пронизывающих небесную сферу, вскружила мне голову не хуже, чем пение сирен – древнегреческим морякам.
Я взгромоздилась обоими коленями на подоконник. Осторожно встала, упершись ладонями в края оконного проёма. Пошире распахнула створки. Нежный ветерок с улицы шевелил складки моего платья, кружево рубашки, отдельные прядки волос, выбившиеся из причёски на висках. Я физически ощущала, как лёгкие короткие струйки воздуха проскальзывали по моему лицу, шее, кистям рук. Они завлекали, заигрывали, звали с собой – окунуться в поток ночного ветра.
«Извините, ребята, не сейчас», – мысленно отказала я им.
Гораздо актуальнее был для меня вопрос, выдержит ли мешок из костей и мяса, которым я временно распоряжаюсь, прыжок на мягкую почву с пятиметровой высоты. С одной стороны, расстояние небольшое, а посадка предполагается на область ухоженного газончика. С другой – ни одной нормальной физической тренировки за все семнадцать лет жизни тела. Когда она бегала в последний раз? В двенадцать лет, от собаки? Что, приличной девушке пристало быть изнеженной и слабой? Так принято в высшем обществе?… Хм, где она этого начиталась…
Всё ясно, с мадемуазель де Мюссе тоже придётся провести воспитательную работу. Если мы с ней сейчас выживем, конечно.
…Как странно: ворочать этот громоздкий ком плоти и знать, что на данном этапе я и он – одно и то же. Он – в чём-то и есть я. И если сломается он, я испытаю весьма существенный дискомфорт, пока не покину его вовсе…
Нужно быть осторожной. И собранной. С минуту я красуюсь в оконном проёме, изображая собственный портрет в полный рост. А затем перехожу к активным действиям. Пытаюсь сгруппироваться. Конечности полусогнуты, подбородок прижат к груди. С силой отталкиваюсь от опоры и взмываю в воздух.
Земля стремительно кидается мне навстречу. Ах, если б люди могли летать! Инстинктивно раскидываю руки наподобие крыльев, как будто они способны удержать меня в воздухе. Отчаянно жажду замедлить падение. Что это? Земля, словно послушавшись приказа, резко сбавляет скорость сближения со мной. Вместо ожидаемого жёсткого удара ступни мягко встают на почву. Ни одной лишней пылинки на юбке. Ни один лишний локон не отделился от причёски. С запозданием пытаюсь осмыслить, что же только что произошло. Кажется, я сейчас волевым усилием сумела как-то повлиять на закон всемирного тяготения. Выходит, не такое уж оно и всемирное…
Попробую ещё раз: сжав кулаки, стиснув зубы, отчаянно желаю оторваться от твёрдой поверхности. Ну хоть на сантиметр приподняться над ней! Но огромное массивное небесное тело – планетка под ногами – вцепилась своей силой тяжести, как клещами. Видать, обиделась, что я минуту назад сумела её так ловко провести.
Ничего, я сдаваться не собираюсь. Ещё потренируюсь попозже.
Итак, мой первый выход в свет. Точнее, в тьму. Забавный каламбур… Пожалуй, понятие «свет» вообще мало применимо ко всем аспектам существования человеческого сообщества. Лишь тьма способна скрасить и облагородить убожество мест их обитания.
Я ступила на нечто, что днём выглядело как кривая тропа, зачем-то вымощенная угловатыми булыжниками. У них это называется: улица. Днём сия неровная поверхность по обеим сторонам ограничена сточными канавами, полными вонючих помоев. Над канавами громоздятся, налезая друг на дружку, разномастные строения: иные – поновее, другие – старые, растрескавшиеся, перекосившиеся, как и вся картина мира их обитателей. Хаос! Калейдоскоп. Сборище разрозненных осколков бытия.
Ночь – лишь она одна! – радикально меняет взаимоотношения частей, превращая их в гармоничное целое. Её вуали и флёры сливают все рукотворные рельефы в единый фантасмагорический ландшафт. Детали, на которые при свете дня неприятно обращать внимание, в темноте ночи просто исчезают из виду. Колыхание теней. Наложение друг на друга сгустков тьмы различной интенсивности. Ночь стирает грани между сиюминутным и бесконечным, между пошлым и изысканным, старым и новым, роскошным и убогим. Ночью в ходу совсем иные приоритеты и эпитеты. Ночью легче проникнуть в суть любой вещи, которая днём может надёжно скрываться за толстой скорлупой оценок, ярлыков, классификаций и дефиниций.
Я двигалась между двумя рядами человеческих жилищ. Окна некоторых таинственно сияли огоньками свечей. За каждым мерцающим прямоугольником угадывалась отдельная вселенная, со своими законами и страстями. Я точно знала, что волшебное очарование рассеется, стоит лишь оказаться по ту сторону стекла. Вселенная превратится в каморку, таинство взаимодействия – в вечернюю скуку обывателей, а прелестные порхающие тени окажутся более или менее корявыми неуклюжими телами, скованными собственным весом. Нет, уж лучше оставаться снаружи и приобщаться к чуду…
Ступни моих ног перепархивали с камня на камень. Всё тело испытывало необычайную лёгкость – совсем неожиданную для такого плотного физического образования. Я чувствовала холод, но была слишком поглощена свежими впечатлениями, чтобы обращать на него внимание. Я ощущала движение каждой мышцы под кожей. И в каждой мышце таилась сжатая пружина, готовая по приказу мозга распрямиться для выполнения какого-нибудь дивного по красоте и точности движения.
Повинуясь безмолвному зову мышц, я ускорила шаг, а потом и вовсе пустилась в бег. Тело пело, радуясь возможности высказаться на единственном доступном ему языке – языке движения. Я неслась, как несётся сайгак через бескрайнюю степь, подгоняемый ветром. Я мчалась, как зебра мчится по весенней саванне, исполненная силы и грации.
Мимоходом я подумала, что, возможно, человеческое тело представляет собой, в каком-то роде, самостоятельное существо. То есть, самостоятельное не только по отношению ко мне – я-то, понятно, здесь временщик, незваный гость, транзитный пассажир. Но оно отчасти отдельно и самостоятельно и по отношению к человеческой душе, обитающей в нём с рождения до смерти и привыкающей отождествлять себя с ним. Ведь есть же у него, например, своя собственная вегетативная нервная система, управляющая органами, даже когда душа полностью отключена от мозга…
А вот сейчас моя воля гонит его, как всадник гонит хорошо вышколенную лошадь, и мозг при этом служит и вожжами, и седлом, и стременами. И хоть всадник считает само собой разумеющимся, что он правит лошадью, а в какие-то моменты, забывшись, может даже воспринимать лошадь как продолжение самого себя… А лошадь, получив соответствующее воспитание, полностью переподчиняет свою волю всаднику… Но – лошадь есть лошадь, отдельное автономное животное, со своими собственными устремлениями и поведенческими особенностями.
Из тёмных лабиринтов полусонных улочек я выскочила в несколько иное место. Здесь пришлось затормозить, чтобы оглядеться, а заодно отдышаться. Организм, не привыкший к длительным физическим нагрузкам, явно испытывал перебои с кислородом. Во рту пересохло, грудная клетка ходила ходуном.
Там, где я оказалась, было больше света: фонари и освещённые окна попадались гораздо чаще. То и дело мимо проходили люди, мужчины и женщины, в основном молодые или среднего возраста. Звучали отрывки разговоров, смех. Это место явно предназначалось для поздних увеселений.
Я попыталась сориентироваться в обстановке. На миг отрешившись от физических органов чувств, я окинула окружающее пространство своим собственным, если так можно выразиться, взором. Фигурки людей расцветились тлеющими в них угольями страстей и страстишек. Кто-то еле теплился, предаваясь занятиям, кои принято считать в его кругу развлечением, с холодностью бездушного механизма. Иной же полыхал весьма изрядно, искренне увлечённый каким-либо процессом, связанным с получением удовольствия. От этих очагов горения приятные струйки тепла потянулись к моей озябшей коже.
– Эй, красавица! Не меня ждёшь?
Я вздрогнула, поскольку, наблюдая, совершенно позабыла, что сама тоже могу стать объектом наблюдения, ибо видна окружающим. Здоровенный усатый детина благодушно ухмылялся, ощупывая взглядом мою фигуру. Его вид вызвал у меня противоречивые чувства. Грубые черты лица, маленькие глазки, покрасневшая обветренная кожа… Но: широкие плечи, крепкий торс, сильные руки. С минуту я поколебалась, взвешивая pro и contra. Солдат в увольнении? Моряк, вернувшийся из рейса? Не знаю, но всё равно что-то не то… Не мой типаж.
– Не тебя, красавец. Не тебя.
Ослепительно улыбнувшись на прощание, я пересекла улицу и нырнула в дверь, из-за которой тянулись особенно притягательные флюиды порока.
…Нет, это был не бордель. Похоть проявляет себя иначе. Господствовавшая здесь греховная страсть настолько же отличалась в моём восприятии от грубой похоти, насколько тонкий аромат изысканных духов отличается от сладкой вони дешёвого парфюма. И имя этой страсти: азарт.
…Испокон веков, с самых начал существования Воздушного Департамента, меж его отделами шёл неутихающий спор: к какой страсти отнести увлечение азартными играми? Вопрос имел сугубо практическое значение: каковая страсть окажется основополагающей, тот отдел и будет заниматься. Но игровой азарт не желал вписываться в жёсткие рамки. Он вмещал в себя и нотки наркотического пристрастия, и привкус любовного вожделения, и вечно натянутый нерв гордыни, и гнев, и алчность, и зависть… Само собой, для уныния тоже оставалось немало места – в случае проигрыша. В общем, радуга какая-то, а не порок. В итоге игроков пинали из отдела в отдел. Периодически выходили директивы, предписывающие заниматься ими вплотную то одному подразделению, то другому. Одно время их всех прикрепили к нашему Обжорству и Пьянству, на том основании, что все наркоманы давно уже идут к нам, а тяга к азартным играм аналогична тяге к наркотикам. Потом резко передали их Отделу похоти, от чего похотники возроптали и сочинили руководству коллективную петицию о том, что большинство игроков вообще равнодушны к сексу, потому что у них всё либидо сублимируется. Пока руководство петицию рассматривало, возник неприятный прецедент: один из клиентов-игроков предложил курирующему его сотруднику кинуть кости, разделал его подчистую и выиграл себе полное освобождение от взымаемых нашим Департаментом пошлин. После чего беспрепятственно удалился вместе со своими торжествующими Проводниками.
Сотрудника, естественно, уволили, хотя причину увольнения афишировать не стали. А на очередном собрании официально заявили, что заниматься игроками обязаны все отделы в равной мере, выявляя соответствующие специфике каждого отдела составляющие игрового влечения.
Все – значит, никто конкретно. В итоге, каждый вновь попадающий в наше ведомство игрок либо застревал в лапах какого-нибудь одного фанатичного трудоголика из дежурной смены; либо последовательно получал от всех отделов подряд, если смена подбиралась работящая; либо… Просачивался через каждый этап, нигде особо не задерживаясь, когда и без него хватало забот – например, в периоды крупных войн или стихийных бедствий.
Таким образом, Фортуна, сопутствовавшая им при жизни, умудрялась внести свою лепту и в их посмертное странствие.
Неудивительно, что в ходе всех перипетий и мне довелось поближе познакомиться с этой разновидностью человеческого греха. В отличие от чревоугодия, он не вызвал у меня отвращения. Скорее, наоборот: пробудил любопытство.
Трактир, в котором я оказалась, был заполнен посетителями приблизительно на треть. Я медленно прошла меж пьяными… и пока ещё относительно трезвыми… меж столами и скамьями, изучая собравшуюся публику. Ни шумливые студенты, беспечно пропивающие последние гроши, ни степенные труженики, вышедшие поразвлечься после дневных забот, не вызвали во мне желания к ним присоединиться. Гораздо более интересной представлялась третья разновидность посетителей трактира. Их всех отличало какое-то особое выражение лиц. Особые позы и жесты. Иные, чем у прочих, интонации. Они явно тоже не были чужды физического труда. Но труд этот… как бы выразиться поделикатнее?… имел отнюдь не созидательный характер.
Конечно, квасить чужие носы или крушить рёбра – тоже труд, причём немалый. А аккуратно направить ножик в промежуток между рёбер, к мягкому беззащитному сердечку? А нежно почистить карманы, не обеспокоив клиента ни единым прикосновением? Мастерство. Искусство!
И вот как раз среди мастеров этого особого, нелигитимного цеха происходило нечто, привлекшее моё пристальное внимание.
…Компания криминального вида играла в кости. И они не просто валяли дурака, убивая время. Все выглядели сосредоточенными, даже немного торжественными, будто выполняли важное правительственное задание. Мне тоже захотелось принять участие в игре. В настоящей большой игре с серьёзными ставками и непредсказуемым финалом. Неодолимое желание подтолкнуло меня к их столу прежде, чем я успела обдумать, а зачем мне вообще это нужно.
– Кхм… Добрый вечер, господа. Позвольте присоединиться?
Тот, что сидел ближе всех ко мне, поднял голову и прошёлся оценивающим взглядом. Серьёзный мужчина: лет под пятьдесят, квадратная челюсть, перебитый нос. Глубоко посаженные глаза смотрят умно, проницательно. Шевелюра – короткая, жёсткая, как щетина – имеет сивый цвет, из-за того, что чёрные волосы перемешались с седыми.
Видимо, я прошла фейс-контроль. Дядя слегка подвинулся.
– Садись, детка. Только не мешай. Если нечего сказать, лучше вообще молчи.
Так я и сидела с ними: молча. Слова не требовались. Физическое тело существенно притупило мою чувствительность, но даже сквозь толстый слой грубой материи я ощущала восхитительный пьянящий аромат накаляющихся эмоций.
Внимание всех собравшихся было сосредоточено на трёх маленьких светло-жёлтых кубиках с чёрными кружочками на гранях. Игральные кости. Вырезаны из какого-то камня – кажется, оникса. Очень правильный выбор материала. Все минералы… они не совсем бездушны. У них совершенно иные взаимоотношения с миром, чем у нас. Но, если очень постараться, с ними можно договориться.
Ставки всё ещё оставались небольшими. Похоже, компания занималась игрой не с целью обогащения, а просто из любви к искусству.
Их было четверо. Мой сосед по скамье оказался самым старшим – и по возрасту, и по положению. Напротив расположились двое: долговязый прыщавый юноша и толстый обрюзгший мужичок средних лет. У торца стола, слева, сидел смуглый черноусый франт, пожиратель женских сердец. Когда он отвесил мне дежурную улыбку, у меня сложилось впечатление, что флирт с дамами для него больше похож на каждодневную рутинную работу, а сейчас он – на отдыхе.
– Можно, я тоже сделаю ставку? – звонко выпалила я.
– А мамка с папкой не заругаются? – скептически усмехнулся старший.
– Нету у меня мамки с папкой, – сообщила я. (Абсолютно честно. Ибо какие у демона могут быть мамка с папкой?).
– А-а, сирота, – понимающе кивнул квадратный дядя. – Ну, валяй, дерзай, дщерь.
Я вытряхнула из кошелька мелочь. Сумма вышла жалкая, меньше того, что ставили на кон остальные.
– У меня не хватает, – жалобно протянула я.
– Ничего, сойдёт, – подбодрил дядя. – Для начала.
…Естественно, я проиграла. И постаралась состроить самую огорченную мину из всех возможных.
– Отыграться хочешь? – понимающе ухмыльнулся прыщавый юноша.
– Хочу. Но у меня больше ничего нет!
– Так и вали отсюда, – пробурчал толстый. – Если ничего нет, то нечего и соваться.
– А кое-что есть, – многозначительно протянул мой сосед по скамье. Его хрипловатый низкий голос звучал спокойно и властно. Его глаза скосились в моё декольте. Мощная, как лопата, кисть потянулась к моей хрупкой шейке. Жёсткий палец с узлами суставов… поддел нитку жемчуга у меня груди. – Пожалуй, эта вещица потянет на ставку, а?
Ни у кого возражений не нашлось. Жемчуг лёг на стол рядом с кучкой монет.
…Нет, это был явно не мой день. Весь выигрыш ушёл к черноусому. Толстяк тоскливо вздохнул.
– Ну, что? – обратился ко мне квадратный. – Говорят, бог троицу любит. Вон, Музыкант знает. – (Он кивнул в сторону долговязого юнца). – Или пасуешь? Не по зубам задачка?
– Я продолжаю, – сообщила я дрожащим голосом. Нужно было продемонстрировать им самое искреннее смятение. В конце концов, кто я есть в этом мире? Семнадцатилетняя девчонка…
– Кольцо или серьги? – деловито осведомился юнец.
– Ставлю ночь любви со мной, – торжественно изрекла я.
За столом возникло оживление, раздалось нестройным хором:
– О!… Ба!… Ого!…
– Эй, если хочешь потрахаться – так и скажи, – засуетился Музыкант. – Не обязательно же проигрывать такое дело, можно так договориться…
Он явно не рассчитывал выиграть.
– Тихо, не смущайте девушку, – квадратный вскинул руки, призывая народ угомониться. – Это её право. Ты не отказываешься от своих слов?
– Нет. Подтверждаю свою ставку.
– Поехали, – скомандовал мой сосед.
…Когда бледно-жёлтые кости легли в мои сжатые ладони, время изменило свой ход. Все окружающие замерли, как будто враз замороженные каким-то жутким заклинанием. Воздух обрёл густоту и вязкость. Каменные кубики, со скруглёнными от трения о человеческие руки гранями, были тёплыми. Нагрелись от множества прикосновений за сегодняшний вечер? Или это их собственное тепло? Они тыкались в ладони стёртыми уголками, как тычутся носом доверчивые котята. Они тихонько вибрировали, словно мурчали мне признание в своей симпатии. «Давай, – мурчали они, – скажи, чего хочешь, а уж мы постараемся»…
…Я опять проиграла. Победил квадратный. Он забрал деньги и право распоряжаться мной.
– Ну, что ж, – проговорил он. – На сегодня, пожалуй, прервёмся. Идём, детка, расплачиваться по счетам.
Пока мы поднимались на второй этаж, где имелись комнаты для почасовой аренды, нас провожали три пары глаз. Одна из них горела завистью, другая – откровенно скучала, а третья, под сильно набрякшими нездоровыми веками, сощурилась в сальной ухмылке.
В мозгу прокатилась волна паники. Чужой паники – не моей. «Не боись, – как могла, успокоила я девицу де Мюссе. – Всё путём».
Мы остались вдвоём в комнате, где из мебели имелись только кровать и стул. Мужчина присел на край кровати. Я стояла напротив. Это позволяло смотреть на него свысока. Около минуты мы молчали, не предпринимая никаких действий. Мужчина заговорил первым.
– Послушай… сирота. Ты ведь села играть не для того, чтобы найти себе приятеля на ночь?
Вопрос показался мне риторическим. Поэтому я не стала отвечать.
– Предлагаю сделку, – продолжил человек. – Видишь ли… У тебя слишком хорошенькое личико, чтобы игнорировать его, используя другие части тела. Другие части тела тоже ничего, конечно… Но личико может дать максимальную отдачу. Если ты понимаешь, о чём я…
Я неопределенно пожала плечами. А про себя отметила, что дядя вовсе не так прост, как можно было бы ожидать от посетителя дешёвого кабака.
– В общем, мне нужна от тебя не ночь, а день. И не целый день, а так, полдня. Да, пожалуй, за полдня управимся…
– Интересный вариант, – подала я голос.
– Сядь, – он кивнул на стул. – Не торчи надо мной, как укор совести.
Я послушно села. Разговор перешёл в деловое русло, кидать понты было уже ни к чему.
– В общем, ты поработаешь у меня лицом. И немножко головой. Уверен, у тебя получится. Я даже заплачу тебе деньги, это будет справедливо.
– Что нужно делать?
– Пройтись по ювелирным лавкам. Приятное для женщины занятие, правда?
– Поконкретнее, пожалуйста.
– Вот тебе поконкретнее. Нужно обойти три лавки. В компании с нашим человеком. Ты будешь богато одета и разряжена, как рождественская ёлка. Твоя задача: привлечь к себе всеобщее внимание – и ювелира, и подмастерьев, и слуг, если таковые объявятся. Пока вы с нашим человеком будете в лавке, все должны видеть и слышать только тебя. Ты будешь примерять бирюльки, задавать вопросы, нежно щебетать, кокетничать… Вилять задницей, трясти сиськами, если понадобится…. Пока наш человек не скажет, что пора идти. Тогда ты с ним уйдёшь. И так – три раза, у трёх ювелиров. Задача ясна?
– В принципе, да. Чем я рискую?
– Ничем. Вы не сделаете абсолютно ничего противозаконного.
– Сколько я за это получу?
…Мы немного поторговались, прежде чем пришли к консенсусу. Договорились, что я сейчас же получаю четверть суммы авансом, а всё остальное – после выполнения задания. Встретиться предстояло завтра, в обеденное время, за тем же самым столиком, где происходила игра.
Мы уже двинулись к выходу из комнаты, когда старый бандит вдруг резко остановился и заглянул мне в лицо.
– А ведь ты могла выиграть, – тихо произнёс он проникновенным тоном. – У меня есть чутьё. Я ждал, что ты выиграешь.
Я позволила себе загадочную улыбку.
– А кто сказал, что я проиграла?
Собеседник тоже усмехнулся.
– Хм. А ты не так проста, сирота. Кстати, имя у тебя есть?
– Зовите меня Нат…
– Нат???
– Натали. А к Вам как прикажете обращаться?
– Называй меня папаша Луи, не ошибешься…
Когда мы вернулись к оставшейся внизу компании, на их лицах отразилось искреннее удивление.
– Что-то вы быстро, – прокомментировал толстяк.
– Да, ночь-то ещё не прошла, – поддакнул юноша.
– На сегодня хватит, – неопределённо бросил папаша Луи. – Топайте по хатам, дети мои. Завтра всем работать.
…Итак, прожив чуть больше суток в человеческом сообществе, я уже успела довольно успешно в него интегрироваться. Первое приключение. Первое серьезное дело. Первый заработок.
А вот любви хорошей – как не было, так и нет.
…Незаметно вернуться ночью в дом оказалось гораздо сложнее, чем его покинуть. Честно говоря, уходя я вовсе не подумала, как буду возвращаться. В итоге пришлось с четверть часа кружить возле запертого со всех сторон строения. Моё окно на втором этаже держало свои створки призывно распахнутыми, но добраться до него не представлялось никакой возможности.
Нет, конечно, я-то, сама по себе, без труда просочусь через любую стену. Но как протащить сквозь запертую дверь сорок восемь килограммов живой плоти???
Однако, человеческая мудрость гласит, что дуракам везёт. И, коль скоро я повела себя как последняя дура, фортуна не замедлила мне улыбнуться. Внезапно, когда я оказалась возле двери чёрного хода, она распахнулась. Полусонная Марта вышла, чтобы выплеснуть в кусты содержимое какой-то посудины. Кажется, это был ночной горшок. Не знаю, почему ей приспичило опорожнять его среди ночи, но я незамедлительно воспользовалась ситуацией, пока Марта копошилась во дворе.
Таким образом, моя ночная отлучка осталась никем не замеченной.
С утра, за завтраком, я была как никогда рассеянна. Не давали покоя мысли о предстоящем участии в криминальном мероприятии. Насчёт целей этой акции у меня особых вопросов не было: разведка боем. В самое ближайшее время все три лавочки будут обнесены – и обнесены профессионально, чисто, так сказать, ювелирно. (Каламбур! Надо начать записывать…). Я отвлекаю внимание, в то время как бандит, изображающий моего кавалера, тщательно изучает и запоминает все детали.
Гораздо больше меня волновало, с кем, собственно, из четвёрки сообщников мне предстоит работать? Наверняка с черноусым щёголем… И только ли в рабочем порядке он станет изображать из себя моего поклонника? А что: обаятельный грабитель-эстет, поэт и романтик в душе… Эдакий джентльмен удачи… Чем не пара для демоницы – авантюристки?
Хотела бы я сейчас получить подсказку от своего чутья. Но чутьё упрямо молчало, одурманенное грубой человеческой пищей.
Я вяло ковырялась ложкой в тарелке с кашей. Фамильное серебро. Можно попытаться продать, когда сильно понадобятся деньги. Хотя много за него не дадут… Это только в человеческих сказках демоны могут делать деньги из воздуха. А в жизни всё гораздо сложнее…
До слуха донёсся голос отца:
– …основы закладываются в юности. Если с молодости не позаботиться о здоровье, то в старости никакие порошки и микстуры уже не помогут. Ещё Гиппократ писал, что залог здоровья – в соблюдении чёткого режима дня. Поэтому ваши идеи насчёт регулярных прогулок не только весьма удачны, но даже научны…
– Пап, а как у нас с деньгами?
Мой вопрос, кажется, застал его врасплох. Мэтр де Мюссе резко смолк и растерянно заморгал.
– С деньгами? А что с деньгами? Почему ты спрашиваешь?
– Ну, видишь ли… Мне нужны деньги.
– Тебе? Деньги? Что ещё за новость?
– Да, знаешь, есть кое-какие потребности.
– Мари! – вмешалась мать, пока отец ловил ртом воздух. – Мы всегда обеспечиваем тебя всем необходимым, ты же знаешь. Но сейчас не лучшее время…
– Похоже, денег нет, – удручённо пробормотала я.
– А что именно тебе нужно? – наконец выговорил, прокашлявшись, Жорж де Мюссе.
– Для начала, колье с бриллиантами. Потом, я собираюсь радикально поменять гардероб. Ну и, возможно, съездить к морю.
– Колье с бриллиантами? Поменять гардероб? – мать возмущённо всплеснула руками. – Да мы только на тебя и тратим всё, что удаётся скопить! Когда тебе пошили последнее платье? Три месяца назад, к Рождеству! А я, между прочим, уже год хожу в одном и том же…
Агнесса скорбно поджала губы.
– Ты в последние дни очень часто упоминаешь, что стала взрослой, – заговорила она после паузы. – Значит, самое время заняться решением взрослых вопросов. Подумать о замужестве. И, кстати говоря, копить на приданое. Коль скоро ты начала интересоваться деньгами, то должна понимать, что удачное замужество – твой единственный шанс обеспечить себе безбедную жизнь. Я знаю, тебе неприятна эта тема. Видит Бог, мы с отцом всегда принимаем в расчёт твои пожелания. Но правду ты обязана знать. Сейчас ты молода и красива, и должна этим воспользоваться, чтобы выбрать себе наилучшего супруга. Мы с отцом сделаем всё, от нас зависящее, чтобы организовать тебе удачный брак. Ближайшие два года будут решающими, потом возможных женихов начнёт отпугивать твой возраст. Мари, нужно на время забыть про грёзы и обратиться к здравому смыслу. Брак определит всё твоё будущее благополучие.
– Мари! – отец тяжело вздохнул. – Ты должна послушать маму. Мы с ней много говорили об этом. Её слова звучат немного… э-э-э… жёстко, но увы, такова суровая действительность. Если ты уже испытываешь к кому-то… симпатию… мы готовы понять и помочь. Если он небогат, то пусть хотя бы зарекомендует себя как надёжный и порядочный человек. А мы постараемся помочь вам обзавестись собственным хозяйством. Я убеждён, что к осени наши дела пойдут лучше, и мы отложим на твою свадьбу приличную сумму.
– А если ты действительно пока ещё ни в кого не влюблена, как говорила мне накануне, – продолжила Агнесса, – то тебе гораздо проще будет выбирать из всех имеющихся возможностей…
…Дальше я не слушала. По идее, матримониальные перспективы Мари де Мюссе вовсе не должны были меня волновать. Даже если она сгоряча выскочит за кого-то замуж, расхлёбывать последствия этого поступка ей придётся уже без меня. Какая разница, кого ей напрочат заботливые родичи? Однако, вопреки всякому здравому разумению, меня вдруг охватило странное тягостное переживание, для описания которого недоставало слов. Как будто вся окружающая реальность – включая и неодушевлённые предметы, и якобы одушевлённых персонажей – постепенно теряет объём и цвета, превращаясь в плоскую чёрно-белую картинку, на которой три человеческие фигуры едят кашу за столом. Такое преобразование не раз творилось с теми миражами, которые я выстраивала в восприятии клиента в ходе работы. Но там, в рабочей обстановке, все изменения происходили согласно моим планам и воле, и все нити управления сходились в моих руках. А здесь…. Я оказалась такой же частью картинки, как и все остальные действующие лица.
По мере того, как мир уплощался, он начинал душить: навалился на грудь, стиснул рёбра, не позволяя сделать вдох. Удушье накатило вместе с гнетущим чувством абсолютной безысходности. Я испытала острое желание немедленно разрушить начинающуюся гадкую метаморфозу. Необходимо было действовать поспешно, разя неведомое наваждение в самую сердцевину…».
…Они просто смотрели, не в состоянии дать оценку происходящему, настолько оно выглядело нелепо, неестественно, невозможно. Ещё мгновение назад их дочь, всегда тихая и сдержанная девочка, вела с ними обычный, пусть и не совсем для неё приятный, человеческий разговор в ходе обычной семейной утренней трапезы. И мать, и отец прекрасно знали, что если Мари чем-либо недовольна или огорчена, то лишь больше молчит и замыкается в себе. Пусть она и склонна придавать чрезмерное значение своим фантазиям, но всегда готова прислушаться к доводам разума.
Так почему же вдруг? Почему с грохотом отлетает к стене массивный дубовый стул? Почему безобидная с виду тарелка, теряя остатки каши, врезается в оконное стекло, круша его, как пушечное ядро? И почему существо, не отличимое по внешнему виду от Марии де Мюссе, одним прыжком оказывается на столе? И оттуда, возвышаясь надо всеми, издаёт пронзительный петушиный крик – и дважды, и трижды?
Резкий, нечеловеческий вопль, вырываясь из её горла, разносится по дому, вылетает в разбитое окно, смешивается со свежим мартовским ветерком и гаснет, растворяясь в пьянящем весеннем воздухе.
В следующий миг грациозная юная девушка легко спрыгивает со стола на пол. Из-за того, что подол её платья надувается, а затем опадает от движения воздуха, кажется, что она даже не прыгнула, а спорхнула, как бабочка с цветка. Она мило улыбается двум взрослым застывшим людям. Она произносит:
– Спасибо, было вкусно, мне пора, пока.
Она уходит.