Деревянный цилиндр с глухим стуком отлетал от рыхлого тела. Говорят, у пьяного чувство боли притупляется, а ей хотелось, чтобы он чувствовал, не просто чувствовал, а страдал от каждого прикосновения. Она начала бить скалкой по обнажённой спине с удвоенной силой. Бить инвалида – жестоко. Она не была жестокосердной. Тамара размахнулась и вложила в последний удар всё, что накопилось за сорок лет совместной жизни. Удар пришёлся в межлопаточную часть, по хребту. Если бы удар пришёлся по голове, то мог бы и убить… наверное. Пьяный вздрогнул, на мгновение пришёл в сознание, ухнул и отключился.
Утром, проспавшись, Феликс привычно потянулся за костылём, но саднящая меж лопаток боль остановила порыв. Что за чёрт? Тело ныло и болело, как будто его всю ночь колошматили.
– Тамара! – крикнул в пустоту. Низкий голос сорвался на хрип.
– Чего тебе? – в дверном проёме показалось заспанное лицо жены. Хрупкая сутулая фигура в ночной рубашке прислонилась к косяку. Несмотря на шестой десяток, его Тамара всё ещё хранила остатки былой красоты. Чёрные, как смоль волосы только слегка подёрнулись сединой, но глаза, красивые, тёмные, жгучие, от разбегающихся в стороны лучиков морщин только выиграли – приобрели загадочность.
– Пить дай, – попросил Феликс.
Тяжёлые шлёпанцы прочмокали линолеум коридора от комнаты до кухни.
«Тсссс», – предупредил кран, перед тем как выплюнуть застоявшуюся порцию воды. Слить? Ещё чего! Проспиртованный дешёвой водкой и самодельным коньяком организм (Коньяком?! – Тамара усмехнулась. – Бурда из виноградных выжимок!) вряд ли чем можно отравить.
Тапки прошаркали обратно в комнату, залитую через дуршлаг занавески ярким молдавским солнцем.
Новый день – всего лишь кадр киноплёнки, которую безжалостно сотрёт время, случайный эпизод в хронологии бессмысленного движения, называемого жизнью.