Спустя два дня, в день триумфа, Катон встал засветло. Быстро поев вяленой свинины и хлеба и запив их разведенным вином, он накинул плащ и пошел к двери, позвав Аматапа, чтобы тот закрыл ее за ним. Когда они шли через атриум, то услышали громкий храп Макрона, раздававшийся в тишине. Катон думал насчет того, чтобы взять с собой Макрона, но потом решил, что лучше использует время, которое потребуется, чтобы пересечь город и добраться до Мамертинской тюрьмы, на то, чтобы поразмышлять в одиночестве.
Начинало светать, и по улице уже можно было пройти без факела. Хотя закон и запрещал носить мечи в пределах Рима, Катон прицепил к поясу ножны, и вес меча, скрытого плащом, действовал на него успокаивающе. Особенно с учетом того, через какие районы города ему предстояло пройти. Уличные бандиты прятались в темных переулках, готовые наброситься на одинокого прохожего или тех, кто слишком напился, чтобы защитить себя. На улице уже было достаточно народу – торговцы с небольшими тележками, спешно везущие товар в лавки, пока не вошел в силу запрет на колесный транспорт в дневное время, сборщики мочи с шестами, на которых висели дурно пахнущие горшки с плещущимся содержимым, которое они несли в суконные мастерские, туда, где чистили и гладили белье богатых обитателей Рима. А еще путешественники, прибывшие в Рим с семьями и желающие заранее найти место получше, чтобы смотреть на праздничное шествие. Родители, нагруженные едой и напитками, тащили за собой зевающих детишек.
Катон не терял бдительности, настороженно поглядывая на стоящих у входов в переулки. Старался держаться посреди улицы, спускаясь к Форуму, и не убирал руки с рукояти меча. Однако его ум заполняли мысли о долге, который оставила ему в наследство Юлия. Он пока не рассказал об этом Макрону. Надо будет сделать это потом, когда Катон сам оправится от шока настолько, чтобы быть в состоянии рассказывать обо всем с должным хладнокровием. А вот со своим бывшим тестем он поговорил. Сначала сенатор Семпроний вел себя несколько смущенно, не зная, как много узнал Катон о поведении своей жены в его отсутствие. Выразив сочувствие, он заявил, что не имеет достаточных средств, чтобы помочь Катону с погашением долга, однако предложил взять к себе Луция и растить его, когда Катон получит новое назначение по службе.
В любом случае, перспектива потерять дом, в который Катон только что пришел, вернувшись с войны, лежала на его сердце тяжелым грузом. Благодаря Юлии он имел при себе лишь те скудные сбережения, которые привез с собой из Британии. Если повезет, можно рассчитывать на какой-нибудь подарок от императора после триумфа, но затем ему придется заново копить средства, если он хочет спокойно жить после выхода в отставку и оставить сыну достойное наследство. То, что Катона возвели в сословие всадников, поможет Луцию в жизни, а если посодействует отец Юлии, то, возможно, когда-нибудь мальчику повезет и он попадет в Сенат. Эти мысли наполнили Катона гордостью. Его отец был вольноотпущенником, и продвинуться всего за три поколения до Сената Рима было бы значительным достижением.
Он вышел на Форум, где команды рабов убирали с улиц экскременты и скопившийся мусор, другие же украшали статуи и колонны храмов гирляндами цветов и разноцветных полос ткани. Катон обошел подножие Капитолийского холма, сердце города, на котором возвышался дворец императора, и подошел ко входу в Мамертинскую тюрьму, где держали самых главных врагов Рима на потеху императору. Большинство их были обречены на казнь, в том числе Каратак и его семья. У обитых гвоздями с выпуклыми шляпками ворот стояли на страже несколько гвардейцев-преторианцев. Дежурный опцион вышел навстречу Катону и выставил руку.
– Как звать, по какому делу?
– Префект Квинт Лициний Катон. Я пришел увидеться с плененным Каратаком.
Услышав звание Катона, опцион стал по стойке «смирно» и отдал честь.
– Прости, командир. У меня нет указаний на счет посещения.
– Я пришел по своей инициативе, опцион. Хочу просто поговорить с Каратаком. Недолго.
Опцион покачал головой.
– Нет, без соответствующего разрешения.
Катон ожидал подобного ответа.
– Ты знаешь, кто я такой?
– Конечно, командир. В казармах немало говорят о тебе и центурионе Макроне. Отличная работа, скажу я тебе. Большая честь увидеться с тобой лично, командир.
– Наверняка, – с улыбкой сказал Катон. – Следовательно, тебе известно, что я на хорошем счету у императора. А это означает, что он вряд ли сильно обрадуется, если мне доведется упомянуть о том, что ты и твои парни завернули меня, когда я просто хотел последний раз поглядеть в глаза Каратаку и попрощаться с ним, прежде чем его прибьют. Как воин воину.
Катон наклонился вперед и коснулся груди опциона.
– Не хочешь же ты, чтобы я упомянул твое имя, когда стану рассказывать императору, что мне отказали в последней возможности поговорить с пленником? Насколько я слышал, Клавдий всегда готов найти кого-нибудь новенького, чтобы бросить на арену на потеху черни.
Опцион вздрогнул.
– В этом нет нужды, командир. Конечно же, я впущу тебя. В конце концов, я не могу отказать герою Рима, так ведь?
– Так-то лучше.
Опцион отошел в сторону, махнув рукой в сторону ворот.
– Паулин, проводи префекта к пленникам.
Один из гвардейцев отдал честь и спешно открыл невысокую дверь, пропуская посетителя. Катону пришлось пригнуться. Войдя, он увидел ведущие вниз ступени. Внизу горела жаровня, рядом с которой у стены стояли несколько незажженных факелов. Как только Катон оказался внутри, то почувствовал, что здесь ощутимо холоднее, чем на улице, и сыро. Хорошо, что он плащ надел.
Спустившись по лестнице, он у жаровни дождался, пока гвардеец зажжет факел, и поднял его, чтобы осветить узкий коридор. По обе стороны коридора виднелись двери, ведущие в камеры, где ожидали своей участи пленники императора. Воздух был наполнен плотным запахом нечистот, а из камеры в дальнем конце слышался приглушенный кашель.
Пройдя порядка двадцати шагов, гвардеец остановился у одной из дверей и сдвинул засов. Распахнул дверь, заскрежетали петли. Пригнувшись, Катон вошел. Камера длиной футов двадцать и шириной футов десять была освещена тусклым светом, проникавшим через зарешеченное окно в верхней части противоположной стены. Пол был застлан соломой, на стене виднелись несколько железных крюков, к которым крепились кандалы пленников, когда тех наказывали, чтобы сделать заточение еще более мучительным. Глаза Катона не сразу приспособились к полумраку. Он услышал шорох, а затем разглядел силуэт человека, встающего на ноги в дальнем углу камеры.
– Желаешь, чтобы я остался, командир?
– Нет. Подожди снаружи. Когда понадобишься, я тебя позову.
– Есть, командир.
Гвардеец вышел и закрыл дверь. Сквозь щели по ее краям были видны отблески колеблющегося света факела. Катон не шелохнулся, приглядываясь. Заключенный, шаркая, подошел ближе.
– Кто это?
Каратак говорил с акцентом, и голос у него был такой, будто у него пересохло горло. Потом он закашлялся и заговорил снова, уже более отчетливо.
– Кто ты такой?
Через окно в камеру проникал тусклый луч света, и Катон встал ближе к двери, чтобы Каратак мог разглядеть его лицо.
– Я префект Квинт Лициний Катон.
Ответом было молчание. Пленник подошел ближе, пока не оказался на краю пятна света, в котором стоял Катон.
– Я тебя знаю. Тот ублюдок, что положил конец моей жизни в Британии.
– Имел такую честь.
– И, несомненно, тебя щедро наградят за это. Я знаю, как Рим нуждается в героях, особенно если новости из Британии – правда.
– И что же это за новости?
– О том, что вы потерпели сокрушительное поражение от рук моих союзников.
Катон задумался, не зная, что ответить, и пленник усмехнулся.
– Значит, правда. Значит, есть еще надежда у тех, кто мешает вам украсть наши земли.
– И откуда у тебя такие новости?
– Неужели ты думаешь, что ты первый меня в этой камере посещаешь? Первый римлянин, пришедший, чтобы позлорадствовать, глядя на побежденного вождя самого могущественного из племен Британии?
Каратак вышел на свет, и теперь Катон смог разглядеть его отчетливо. Перемена, произошедшая с величественным воином, которого он видел менее года назад, оказалась ужасающей. Месяцы, проведенные в грязной тюрьме, наградили Каратака длинными грязными волосами и потускневшей кожей, а когда-то изящно вытканная одежда вождя кельтов превратилась в лохмотья. Недостаток движения и еды лишили его прекрасного тела тренированного воина, и теперь он был похож на одного из полуголодных нищих, ночующих в сточных канавах Рима. На его руках были кандалы, и кожа на его запястьях стерлась, на ней виднелись корки засохшей крови и язвы. Катона невольно охватила жалость к своему бывшему противнику. Равно как и стыд. Стыд за то, что он тоже повинен в нынешнем жалком состоянии Каратака. Он защищал свой народ, и Катон поступил бы точно так же, если бы они вдруг поменялись местами.
Король мрачно улыбнулся.
– Так заканчивается величие, а? Горе побежденным.
– Мне очень жаль видеть тебя таким, честно.
Король бриттов окинул посетителя взглядом и кивнул.
– Я тебе верю… жаль, префект Катон, что мы оказались врагами. Будь все иначе, я был бы рад иметь такого друга, как ты.
– Сочту за комплимент.
– Имеешь право. Не слишком много в этом мире людей, которых я уважаю.
Каратак показал на несколько пустых ведер для нечистот, стоящих у двери камеры.
– Присаживайся, префект. Боюсь, лучшей мебели я не могу тебе предложить.
Они печально улыбнулись друг другу, и Катон перевернул два ведра, ставя их на пол в качестве табуретов. Они уселись напротив друг друга. Цепь, соединяющая кандалы на руках, была достаточно короткой, и Каратаку пришлось положить руки на колени. Он принялся осторожно поглаживать язвы, стараясь унять зуд.
– По крайней мере, уже немного осталось. Еще несколько часов, и они выведут меня отсюда вместе с моей родней. Потащат по улицам к месту казни. Мне сказали, что нас удушат.
Катон кивнул.
– Таков обычай.
– Надеюсь, все случится быстро. Не за себя беспокоюсь. За мою жену и детей… хотел бы я, чтобы нам позволили быть вместе здесь, но мне даже в этом отказали. По крайней мере, сможем друг с другом попрощаться.
– Так и будет, повелитель.
– Повелитель? – переспросил Каратак, удивленно поднимая брови, скрытые грязными волосами. – Очень давно никто не обращался ко мне столь почтительно. Благодарю тебя… не знаешь, они казнят меня первым или последним?
– Оставят тебя напоследок.
Каратак вздохнул.
– Жаль. Я надеялся, что меня избавят от необходимости видеть, как мою семью предают смерти. Но, полагаю, твой император намерен причинить мне максимум боли и унижения. В этом он ничем не лучше тех ублюдков с черными сердцами, друидов из секты Темной Луны.
Катон удивился.
– Я думал, они тебе союзники?
– Союзники? Нет, скорее враги моих врагов. Если бы вы не вторглись, мне бы самому пришлось с ними разбираться со временем. Они оказывают нездоровое влияние на некоторые племена. Кровожадные фанатики, больше никто, – вот кто они такие. Малое утешение лишь в том, что Рим отправит их в могилу следом за мной.
– Надеюсь на это, повелитель, – искренне сказал Катон. Ему самому доводилось сталкиваться с последователями секты, он хорошо знал, какой ужас они наводили на римлян, своих врагов, как и на остальных, кто осмеливался перечить их воле. Хорошо, что Каратак разделяет его чувства по отношению к друидам. Как жаль все-таки.
Катон наклонился поближе к королю бриттов и заговорил тише:
– Есть альтернатива тому, чтобы быть казненным, повелитель. Ты можешь избавить свою семью и себя от казни.
– Правда? И как же это?
Каратак поднял руки, и железная цепь резко зазвенела.
– Полагаю, речь не идет о бегстве. Даже если мы освободимся от цепей и выберемся из этих камер, думаю, будет чрезвычайно сложно пробраться незамеченными по улицам Рима.
– О побеге я не думал.
– Да? Тогда о чем ты думал, префект?
– Когда шествие окончится, перед казнью тебя и твою семью приведут к императору, который огласит приговор. И у тебя будет шанс просить его милости, повелитель.
– Я не стану умолять своего врага пощадить мою жизнь, – ответил Каратак и фыркнул. – Никогда. Не собираюсь бесчестить себя перед твоим императором и твоим народом. Лучше я умру.
– Тогда ты умрешь. Как умрут и твои братья, жена и дети.
– Да будет так, – сказал Каратак, яростно глядя на Катона.
– Но не обязательно, чтобы так случилось. Вы все можете остаться в живых.
– Если я буду умолять оставить нам жизнь.
– Это так.
– А что, если Клавдий все равно прикажет казнить нас? Тогда мы умрем как трусы. Не откажешь же ты мне и моему роду в достойной смерти?
– В той смерти, которую вам уготовали, нет ничего достойного, – сказал Катон, качая головой. – Это просто смерть. Твоя. Твоей семьи. Но всегда остается шанс жить, если ты им воспользуешься.
– Умолять о нем, ты хочешь сказать.
Катон разочарованно вздохнул.
– Это всего лишь слова, повелитель. Разные слова. У такого человека, как ты, хватит мудрости найти способ обратиться к моему императору, сыграть на его тщеславии и чувстве милосердия. Заставить его уважать тебя. Заставить его понять, что для него больше чести оставить тебя в живых, чем умертвить. Это возможно. Я бы предпочел, чтобы ты в мире провел остаток своих дней, а не был удавлен, будто пес, на потеху черни.
Искренность слов Катона поразила Каратака, и он сверкнул глазами, глядя на римлянина. Сделал глубокий вдох и выдохнул, опуская плечи.
– Я устал от жизни, префект. Смерть будет лишь освобождением из этой мрачной дыры, куда меня бросили. Я готов к смерти.
– Мне жаль слышать это.
– Буду тебе благодарен, если ты меня оставишь. Я бы хотел приготовиться к смерти. Я буду собран и подам должный пример моим родным. Уходи, прошу.
Катон хотел в последний раз попытаться убедить своего бывшего противника, но передумал. Каратак прав. Его право выбирать, как ему умирать. И Катон встал. Склонив голову в знак прощания, он повернулся и постучал в дверь камеры.
– Я закончил.
Громыхнул засов, и тут Каратак прокашлялся.
– Префект Катон, – сказал он.
Катон обернулся.
– Благодарю тебя, что пришел ко мне, – сказал Каратак. – Я подумаю над сказанным тобой. Ты хороший человек и достойный противник, и мне очень жаль, что мы никогда не смогли бы быть друзьями. Судьба решила иначе.
– Да, повелитель. Судьба – жестокая хозяйка, воистину…
На мгновение Катон подумал о Юлии, но тут же выбросил из головы эти мысли.
– До свидания.
Открылась дверь, и факел в руке гвардейца осветил красноватым светом Катона и короля бриттов. Каратак с гордостью поднял подбородок.
– До свидания. Надеюсь, что увижусь с тобой в посмертии, префект Катон. Я устрою тебе пир, тебе и твоему другу центуриону Макрону, в чертогах героев моего народа.
Катон заставил себя улыбнуться.
– Что ж, до встречи, повелитель. До встречи…
Наклонив голову, он вышел за дверь, в сырой коридор. Дверь закрылась, громыхнул засов, и Катон с готовностью зашагал вслед за гвардейцем из сырого подземелья к утреннему солнечному теплу. Праздничный день обещал быть погожим.
Но мысленно он остался там, с пленником и его семьей, заточенными в сырых зловонных камерах под дворцом императора.