Ну ладно. Пора нам ехать в город Кувшиново, который и городом-то стал лишь в тридцать восьмом году прошлого века, а до этого без малого триста лет был селом Каменка Ржевского уезда. Начиная с середины XVII века и был. Про первые полтора века существования Каменки рассказывать нечего, а вот про вторые стоит рассказать подробно.
В конце XVIII века Каменку у князя Юсупова приобрел помещик из Торжка отставной майор и коллежский асессор Василий Петрович Мусин-Пушкин. Сначала Василий Петрович построил в Каменке две мукомольные мельницы и винокуренный завод, в 1799 году основал бумажную фабрику. Тут все получилось в рифму – и фамилия Пушкин, и год рождения Александра Сергеевича, и даже то, что фабрика стала производить бумагу. Ну, может быть, фабрикой это кустарное, полностью ручное производство, на котором два десятка крепостных крестьян отрабатывало барщину, было называть еще рано, но в свидетельстве о рождении у фабрики записан именно 1799 год. Производила эта фабрика из тряпок, льна, рогожи, соломы и древесины синюю бумагу, в которую заворачивали сахарные головы. Именно в такую бумагу была завернута жареная курица коллежского советника Павла Ивановича Чичикова при въезде его в губернский город NN.
Прошло еще тридцать лет, и на фабрике уже работало сорок пять человек. Все так же делали они из тех же тряпок, рогожи и соломы ту же самую синюю бумагу для сахарных голов, которая продавалась в близлежащих Торжке, Осташкове и Вышнем Волочке. Форма сахарных голов тоже не претерпела изменений, а вот Василий Петрович, которому к тому времени было уже за шестьдесят, так устал от хозяйственных хлопот и болезней, что взял… да и отдал Богу душу. Сначала фабрика досталась его наследнику, поручику Благову, а потом пошла по рукам и по ним добралась до генерал-майора корпуса жандармов Леонтия Васильевича Дубельта. Руки у Дубельта хотя и были, как и полагалось жандарму, длинными и загребущими, но до фабрики поначалу не доходили, а как дошли, то… Скорее всего, это были руки его жены, Анны Николаевны, женщины предприимчивой и хозяйственной. Так или иначе, а фабрика была переоборудована, оснащена паровым двигателем и заграничными машинами. Анна Николаевна подарила фабрику своему старшему сыну – Михаилу. Тот хоть и был генералом, но в карты любил играть больше, чем в солдатики, и в одночасье проиграл фабрику князю Трубецкому, который недрогнувшей рукой убил бубновым тузом пиковую даму Дубельта. Петр Никитич Трубецкой через несколько лет, в 1869 году, продал фабрику, на которой к началу семидесятых годов XIX века работало уже около полутора сотен человек, московскому купцу Михаилу Гавриловичу Кувшинову, крупному писчебумажному торговцу. Фабрике, впервые после Василия Петровича Мусина-Пушкина, наконец-то повезло – она попала в хорошие и надежные руки.
Еще дед Михаила Гавриловича Кувшинова, перебравшийся в Москву из Торжка, торговал бумагой. В семье Кувшиновых так любили и уважали бумагу, что за слова «бумага все стерпит» запросто могли отказать от дома. Кувшиновы были в самом хорошем смысле этих слов «бумажные души». Как только Михаил Гаврилович купил фабрику у князя Трубецкого, а купил он ее вместе с прилегающими тремя тысячами десятин земли, началось расширение производства и перевод его на современные рельсы. Была куплена первая в истории фабрики бумагоделательная машина, привезены из Англии и Германии шесть паровых машин, и в технологию производства бумаги пришла большая химия, к большому, надо сказать, огорчению небольших речек Осуга и Негочь, в месте слияния которых стояла и стоит до сей поры фабрика. Кроме оберточной стала вырабатываться печатная и писчая бумага. И как вырабатываться! Семьдесят тысяч пудов бумаги в год производила Каменская бумажная фабрика. Для продажи этой бумаги по всей России и даже за ее пределами в Москве был основан торговый дом и, чуть позже, акционерное общество «Писчебумажное фабрично-торговое товарищество» с миллионным капиталом.
Модернизация производства дала свои результаты. Высокое качество кувшиновской бумаги было отмечено серебряной медалью на Всероссийской выставке в 1882 году и через четыре года золотой на выставке в Нижнем Новгороде.
Все это скучные технические и бумажные подробности, скажет читатель. Со стороны, может, и скучные, но представьте себе бумагоделательную машину длиной в два футбольных поля и шириной шесть метров, представьте железный грохот и шипящие струи пара, кучевые облака под высоченным, не видимым с земли потолком цеха, вращающиеся без устали сверкающие стальные цилиндры, которые уплотняют, высушивают и разглаживают бесконечную белоснежную бумажную массу, представьте бесчисленное множество вентилей, рычагов, ручек, штурвальных колес, тяжелых маховиков, ременных передач и дрожащих стрелками манометров, представьте солидных, усатых мастеров в кепках и жилетках, вихрастых чумазых мальчишек, стремительно бегающих по цеху с огромными гаечными ключами и криками «Каландр заклинило! Мефодий Степаныч приказали, чтоб сей момент шли…», угрюмых рабочих в промасленных кожаных фартуках, отвечающих сквозь зубы «А не пошел бы он сам, если такой умный…». Вот после того как представили, и говорите, что скучно. Хотя бы каландр представьте…
После смерти Михаила Гавриловича дело в свои руки принял его сын, Сергей Михайлович. Тут случился пожар, уничтоживший часть производства и рабочего поселка. К счастью, фабрика была застрахована на очень большую сумму. На эти деньги Кувшинов-младший стал строить новые, кирпичные корпуса, и построил, и стал производить бумагу, но… случилось новое несчастье. В 1894 году Сергей Михайлович утонул в Черном море во время гибели парохода «Владимир», на котором он вез из Англии новое оборудование для фабрики. Остались владеть фабрикой его вдова Елизавета Максимовна, бывшая директором правления товарищества, и дети Юлия, Татьяна и Сергей. Нет, не вдова стала управлять фабрикой и не сын Сергей, а дочь Юлия Михайловна Кувшинова. Почти четверть века, до самой национализации восемнадцатого года, эта женщина стояла у руля фабрики. Семьи и детей у нее не было, и правильно будет сказать, что и фабрика, и все, кто на ней работал, и были ее семьей и ее детьми. В 1938 году поселок Каменное по просьбе рабочих и служащих Каменской бумажной фабрики был переименован в город Кувшиново в память о Кувшиновых, и прежде всего о Юлии Михайловне. Факт, конечно, малозначительный с точки зрения сегодняшнего дня, но это только на первый, можно сказать, близорукий и невнимательный взгляд. Представьте себе тридцать восьмой год. Ленинград вместо Санкт-Петербурга, Горький вместо Нижнего, Киров вместо Вятки, Сталинград вместо Волгограда и даже, прости господи, Кагановичабад где-то в Средней Азии. И на этом фоне маленькое Кувшиново, переименованное в честь классовых врагов пролетариата, капиталистов Кувшиновых, по многочисленным просьбам этого самого пролетариата. Вот вам и факт…
Вернемся, однако, во времена правления Юлии Михайловны. К началу XX века фабрика производила уже полмиллиона пудов бумаги в год, и все эти полмиллиона везли на подводах в Торжок, на промежуточные склады, а уж из Торжка по всей России и за границу. Обратно в Каменное на тех же подводах везли почту, пассажиров и разные грузы для фабрики. На время распутицы доставка бумаги в Торжок прекращалась на целых полтора месяца. Хочешь не хочешь, а надо было строить железную дорогу из Торжка в Каменное. Фабрика к тому времени стоила восемь миллионов рублей. На деньги от ссуды, полученной под ее залог, и стали строить дорогу. Пять лет, три моста, семь железнодорожных станций, вокзал в Каменном – все это и сейчас, через сто с лишним лет, работает, и не просто работает, а работает в том самом виде, в котором и было устроено. Мало где на российских железных дорогах, а может быть, и вовсе нигде, кроме как на участке Торжок – Каменное, сохранились семафоры, жезловая система, деревянные шпалы, засыпанные песком, деревянные переездные шлагбаумы, ручные стрелки, дежурные по станциям, передающие и принимающие жезлы у помощников машинистов поездов… Заповедник да и только. Двукрылый семафор с участка Кувшиново – Щербово даже хранится в музее вагонного депо «Москва». Сначала участок дороги не реконструировали потому, что денег не было, а потом Всероссийское общество любителей железных дорог упросило начальство Октябрьской железной дороги этого не делать, чтобы не нарушать такую старинную красоту. Поезда теперь здесь ходят редко. Чаще приезжают киношники снимать сцены каких-нибудь средневековых железнодорожных погонь или встреч Анны Карениной с Вронским на ночном перроне под шум частых, тяжелых и одышливых вздохов паровоза «Овечка».
Жизнь рабочих с приходом Юлии Кувшиновой на фабрику сильно изменилась. Для них было построено несколько двухэтажных кирпичных домов, в одном из которых кувшиновцы живут до сих пор. Стали выплачивать ежегодные премии рабочим и служащим, проработавшим на фабрике более пяти лет, давали ссуды на строительство собственных домов. Рабочих бесплатно лечили, бесплатно учили их детей, им бесплатно можно было мыться по пятницам и субботам в фабричной бане и стирать в фабричной прачечной.
Отдельно надо сказать о школе, которая была предметом особой заботы Юлии Михайловны. В девятьсот пятом году, в год издания царского Манифеста о гражданских свободах, она дала обещание построить в Каменном Народный дом. Кувшинова внесла на строительство дома сто тысяч рублей, и через восемь лет дом, построенный в стиле модерн по проекту московского архитектора Воскресенского, открылся. В нем были устроены шестилетняя школа для детей фабричных рабочих, библиотека и любительский театр. На фронтоне Народного дома было написано «Народный дом в память 17 октября 1905 года»1. На открытии гостям вручались бронзовые жетоны с гравюрой здания и надписью на обороте «Знание – воля, знание – свет, рабство без него». Эти же слова были написаны на транспаранте, который нес самый лучший ученик школы во время праздничного шествия в конце каждого учебного года. Рядом с колонной учеников шла сама Юлия Михайловна. Красивая, должно быть, была картина… Куда только вся эта красота подевалась, когда через несколько лет… Впрочем, и тогда уже все начиналось. В больнице, построенной для рабочих, работал врачом Алексей Бакунин, родной племянник известного анархиста, панслависта, идеолога народничества, идейного противника Карла Маркса Михаила Бакунина. Алексей Ильич был первым, кто начал в девятьсот четвертом году активную революционную агитацию среди кувшиновских рабочих. Читая им лекцию о холере, Бакунин вставил в нее слова о свободе слова, организации стачек и забастовок. Бакунину хлопали изо всех сил, кричали «ура!» и пели «Вставай, поднимайся, рабочий народ»2. И холера не заставила себя долго ждать. На квартире заводского химика инженера Лакомкина собрались рабочие. Тоже, наверное, пели хором что-то революционное, а потом приняли не менее революционную резолюцию. Узнав об этой резолюции, остальные рабочие фабрики настоятельно посоветовали Бакунину уехать куда-нибудь из села Каменное подальше и не мутить у них воду, а инженера Лакомкина и рабочих, подписавших резолюцию, без всякого спросу и вовсе побили. Надо сказать, что лет за восемь до Лакомкина работал на фабрике еще один революционно настроенный химик – лаборант Николай Васильев, между прочим, большой друг тоже революционно настроенного писателя Максима Горького. Прожил Горький с женой и сыном в гостях у Васильева целый год3. Васильев руководил на фабрике нелегальным марксистским кружком. В то время как рабочие, играя для виду в карты, обсуждали, что делать, кто виноват и как экспроприировать экспроприаторов, великий пролетарский писатель сидел в углу, пил чай, курил папиросы и все записывал в записную книжку своей, как говорят, феноменальной памяти. Все эти бесконечные мутные разговоры потом всплыли в его бесконечном и таком же мутном романе «Жизнь Клима Самгина». Может, Горький прожил бы у Васильева и еще год, кабы не новогодний карнавал в имении Бакуниных, в селе Прямухино, неподалеку от села Каменное. Алексей Максимович заявился туда в наряде странника и изображал Луку из своей еще не написанной пьесы «На дне». Что уж он там наговорил от имени Луки – неизвестно. Известно только, что после карнавала владельцы фабрики попросили его уехать от греха подальше. Он и уехал, а вслед за ним уехал и Васильев.
В том же доме, где гостевал у Васильева Горький, жил инженер-технолог Иван Иванович Ожегов. Иван Иванович не занимался революционной деятельностью, не руководил марксистскими кружками, а родил нам вместе со своей супругой сына Сергея Ивановича Ожегова, нашего известного лексикографа и составителя толкового словаря русского языка, выдержавшего в прошлом веке больше двадцати изданий в период с сорок девятого года по девяносто седьмой. В селе Каменном Ожегов прожил первые десять лет своей жизни. Говорят, что где-то в архиве ученого хранится первый, еще детский толковый словарик, размером с небольшую записную книжку и состоящий из нескольких серых и рыхлых, криво обрезанных листов самодельной бумаги, изготовленных Сережей Ожеговым под руководством отца.
Теперь в Кувшинове, на доме, где гостил Горький и родился Ожегов, висят две мемориальные доски, есть улицы Ожегова и Горького, а в Народном доме, который теперь называется Центром досуга, есть комната, заваленная старыми стульями, из‐за груды которых торчит выкрашенная бронзовой краской гипсовая скульптура великого пролетарского писателя с отбитым носом.
Как бы к Горькому ни относиться, а именно он помог Юлии Михайловне Кувшиновой уехать в восемнадцатом году, после национализации фабрики4, невредимой в Москву, к племяннику, и получить в столице то ли квартиру, то ли комнату. Кажется, потом она смогла выбраться в Чехословакию и последние годы жизни провела там, а где «там» и где была похоронена – так никто и по сей день не знает.
После национализации настали трудные времена. Фабрика была на грани закрытия. Новорожденную социалистическую собственность стали расхищать новорожденные социалистические собственники. Ни с того ни с сего возникли пожары на бумажном и картонном заводах. Пришлось создать рабочую сторожевую охрану. Не было сырья, не было топлива. В добавление ко всем несчастьям кончились деньги, которые печатали в столице. Но это как раз и не вызвало беспокойства. Нет ничего проще, чем напечатать свои, местные. Хранятся теперь в музее маленькие бумажные прямоугольники достоинством в один и три рубля с печатью, на которой расплываются звезда и буквы ВСНХ, а поверх печати, подписи какого-то уполномоченного и надписи «Три рубля» напечатано красивым шрифтом «Каменская Писчебумажная Фабрика бывшего Товарищества М. Г. Кувшинова». Знал бы Михаил Гаврилович, какую печать станут ставить на его фамилию…
Производство в довоенном объеме восстановили уже к двадцать четвертому году. В тридцать шестом открыли тетрадный цех и стали выпускать восемнадцать тысяч тетрадей за смену в восемь часов семью рабочими или шесть миллионов школьных тетрадей в год. Тех самых, на которых в моем детстве на задней странице обложки печатали пионерскую клятву, гимн пионеров и таблицу умножения. Власти доверили каменским бумажникам самое дорогое – делать бумагу для собрания сочинений Ленина. Бумагу они сделали отличную. Такую, которая смогла вытерпеть даже то, что написал вождь мирового пролетариата.
В тридцать втором году отделение спортивного общества «Писчебумажник», организованное в двадцать пятом, в связи с обострением классовой борьбы решительно переименовали в «Бумажник». В тридцать пятом по просьбе рабочих фабрике присвоили имя Кирова. Еще и поставили ему памятник возле заводоуправления. А куда, спрашивается, было деваться… Зато через три года по просьбе тех же рабочих Каменное переименовали в Кувшиново.
В сороковом году по приказу Наркомата бумажной промышленности открыли техникум, чтобы готовить кадры для всей страны, а через год началась война и линия фронта придвинулась к границам района. Поначалу оборудование и специалистов эвакуировали на восток, но уже в декабре сорок второго, после разгрома немцев под Москвой, стали фабрику восстанавливать. На кувшиновской бумаге печатали газету Калининского фронта «Вперед на врага». В сорок четвертом достигли довоенного уровня производства. И это при том, что каждый второй из трех тысяч ушедших на фронт рабочих и специалистов фабрики не вернулся.
После войны освоили новую конвертную машину и стали выпускать по два миллиона конвертов в месяц. Между прочим, при царе складывали эти конверты вручную, пока руки не отвалятся, и все равно больше двухсот тысяч в месяц никак не получалось. В сорок седьмом установили новый сучколовитель Джонсона, против которого старый сучколовитель Хауга просто плюнуть и растереть. Потери волокна снизились с десяти до трех процентов. А новейшие флотационные ловушки волокна Свен-Педерсена, установленные в том же году? Промои волокна снизились почти в три раза… или увеличились… Короче говоря, стало очень хорошо, потому что достигли экономии волокна на сумму миллион рублей в год. И это при том, что до семнадцатого года таких ловушек вообще не существовало. Социалистическое соревнование разгорелось с такой силой, что фабрика трижды завоевывала переходящее Красное знамя Наркомата лесной промышленности, причем во второй раз с вытканными на знамени серебряными еловыми ветвями, а в третий – с серебряными ветвями и золотыми шишками. В семидесятом году за достигнутые производственные успехи фабрике, которая к тому времени стала называться целлюлозно-бумажным комбинатом, вручили на вечное хранение красное знамя райкома партии и исполкома райсовета, а через пятнадцать лет эта вечность кончилась и знамена перестали быть красными.
Читатель ждет уж рифмы «все пропало, разруха, разворовали, уехали в Москву на заработки охранниками»… Не дождется. Не разрушили, не разворовали и не уехали в Москву. Старое советское оборудование заменили новым – финским и итальянским, собрали новую бумагоделательную машину, стали выпускать переплетный и гофрированный картон отличного качества, и даже местная футбольная команда «Бумажник» разгромила, правда на своем поле и с перевесом всего в один мяч, команду из Вышнего Волочка.
В двенадцатом году на главной площади Кувшинова, напротив Народного дома, который построила Юлия Михайловна Кувшинова, поставили ей бронзовый памятник. На этой, почти сахарной ноте надо бы и закончить рассказ о Кувшинове5. Я бы и закончил, кабы не прошелся по коридорам Народного дома и не побывал в музее. Плохо Народному дому. Последний ремонт в нем делали, кажется, еще при Кувшиновой. В коридорах пахнет сыростью, плесенью и неисправной канализацией. Татьяна Васильевна Кузьмина, хранительница музея, рассказала мне, что крыша у дома течет. Могла бы и не рассказывать – это видно невооруженным глазом в каждой комнате и каждом зале дома. Однажды, ближе к ночи, проезжал мимо Кувшинова самый главный из справедливых россиян – Сергей Миронов. Пожелал он осмотреть музей. Вызвали из дому по боевой тревоге Татьяну Васильевну, и битый час рассказывала она Миронову об истории Каменской бумажной фабрики. В конце рассказа не удержалась и попросила высокое начальство помочь с ремонтом крыши. Начальство пообещало непременно помочь, кого надо приструнить и денег на ремонт выдать. Засим оно напустило сладких розовых слюней в книгу отзывов музея, витиевато расписалось и укатило то ли на Селигер к молодым нашистам, то ли в Москву, греть в Думе начинающее остывать кресло.
В музее есть еще один памятник Кувшиновой. Его к двухсотлетию фабрики изготовили рабочие. Его на площади не поставишь, поскольку сделан он из гофрированной бумаги и гофрированного картона. Надо сказать, очень искусно сделан. Точно из такого же картона изготовлены любимое кресло Кувшиновой и столик с гнутыми ножками, на котором стоит бумажная ваза с бумажными лилиями, старая фотография кувшиновской фабрики в резной картонной рамке и маленькая, в четверть метра ростом, бумажная фигурка женщины с пышной прической, в платье с буфами и бантиком, с веером в руках и крошечным, исписанным микроскопическими буквами письмом в руках. У ног картонной Юлии Михайловны стоят женские кожаные ботинки. Те самые, которые она носила. От времени, от сырости в музее голова Кувшиновой немного наклонилась к правому плечу, и от этого вид у скульптуры несколько задумчивый и печальный6.
Владимирова Л. А. История Каменской бумажно-картонной фабрики // Из истории тверского предпринимательства. Тверь, 2008. С. 54–57.
Село Каменное на старых открытках. Каталог. Издание юбилейное, к 2010-летию Каменской бумажно-картонной фабрики. / Составитель А. Н. Семенов. Тверь, 2009. 40 с.