Кровать стояла у окна, но спать пришлось головой к дверям, потому что Костя постригся наголо, а рама не закрывалась с 1 мая до 7 ноября: накануне Международного праздника трудящихся Федя собственноручно обрывал шпингалеты.
– Все, слабаки, лафа кончилась. Закаляйтесь!
В комнате их жило трое: Костя, Федор и Сенечка Филин. Месяц назад Сенечка влюбился, описал это в стихах и отволок их в заводскую многотиражку. Стихи взяли, а Сенечке вдруг разонравилась собственная фамилия.
– Понимаешь, не тот звук. Вот Лермонтов – это звук. Или Некрасов. Или, скажем, через тире. Лебедев-Кумач. Просто и революционно.
– Вот и ты давай революционно, через тире, – говорил Федя, приседая с двухпудовыми гирями на плечах.
– Думал, – расстроенно вздыхал Семен. – Филин-Пурпурный? Филин-Аврорин? Филин-Красный?
– Краснов, – предложил Костя. – Коротко и ясно.
– Смеетесь всё…
Неделю Сеня ходил сам не свой: кокал в столовке стаканы, выпустил кислород из баллона при сварке и прожег выходные штаны. А ночью вдруг заорал:
– Нашел!.. Ребята, нашел!..
Костя не очень переполошился, но Федор был из беспризорников, и синяк Семену достался. Зато стихи вышли в свет с гордой подписью: «Филин-Киноварь». Правда, радость оказалась недолговечной, потому что девчата вмиг переиначили революционный довесок в обидного «киновраля», но Сеня все же не очень огорчался.
Честно говоря, до этих стихов Сеня Филин имел другую программу: он собирался учиться на массовика-затейника и деятельно организовывал вечера с фокусами, беседы с играми и балы с научными загадками. Но, став Филиным-Киноварем, с удивительной быстротой сменил природную живость на поэтическую задумчивость и начал пропадать по ночам.
А Федор был человек самостоятельный: работал в кузнице, выжимал гири и носил тельняшку, хотя ни разу в жизни не видел моря. А главное, у него была цель: он хотел стать чемпионом. Сначала чемпионом завода, потом – района, потом – Москвы, а уж потом… Вот что будет потом, Федя представлял себе весьма туманно, но все равно никому не могло прийти в голову называть его Киновралем. Ломовиком, правда, звали, но Ломовик – это ж все-таки прозвище…
Вот какие парни жили вместе с Костей. А сам Костя существовал без всякого плана, и кто он, этот Костя, так никто на заводе и не знал. Ну парень. Ну монтерит. Ну, током однажды треснуло, еле откачали. Ну что еще? Еще взносы платит аккуратно.
И даже когда Костя вдруг подстригся под нулевку, на это не обратили внимания. Только Федор спросил:
– Для гигиены?
– Я в армию иду, – сказал Костя. – В понедельник с вещами приказано.
Конечно, подстричься можно было и позже, но Костя хитрил. Он хотел поразить своим боевым видом некие серые глаза, но глаза не поражались, и Костина голова понапрасну мерзла по утрам.
Из-за этого он и проснулся в тот день ни свет ни заря. Повздыхал, повертелся, хотел было запихать голову под подушку, но тут в комнату вошел Сеня Филин-Киноварь и сообщил:
– Заря над миром мировая, о чем не думал никогда я!..
– Который час? – с тоской спросил Костя.
– Четыре. – Сеня явно был в ударе. – Рассвет пылает над Кремлем…
Тут он споткнулся о забытую Федором гирю и долго скакал на одной ноге. Потом угомонился и сел на кровать к Косте.
– А я знаю, почему ты не спишь.
– Голова босиком, вот и не сплю.
– Врешь! – Сеня засмеялся. – О Капочке думаешь, да?
– Какой Капочке, какой?.. Пошел ты!..
– Спать! – хмуро сказал вдруг Федор. – А то как дам гирей по башке…
В комнате сразу стало тихо. Костя попытался было нырнуть под одеяло, но Сеня не позволил. Зашипел в ухо:
– Массовка сегодня. Не забыл?
– Никуда я не поеду.
– Поедешь! Поедешь, потому что тебя Капа ждать будет.
– Ну зачем, зачем врать-то?
– Будет! – Сеня тихо засмеялся. – Мне Катюша моя сказала. Сидит твоя Капочка у окошечка и звезды считает.
– Врешь ты все, Киновраль несчастный!..
Сенечка хохотал, возился, пока Федор не встал и не перебросил его на соседнюю кровать. Там Сеня завернулся в одеяло и сразу уснул, потому что до выезда на массовку время еще было. И Федор заснул, погрозив на прощание могучим кулаком, а вот Костин сон куда-то пропал.
После того как Костя побывал под высоким напряжением, в нем пробудился интерес к физике, который и привел его в заводскую библиотеку. За столом в библиотеке худенькая девушка застенчиво подняла на Костю большие спокойные глаза.
– «Кавказский пленник» есть? – посторонним голосом спросил Костя.
– У нас техническая библиотека. А вам нужно…
Костя уже знал, что ему нужно: глядеть в эти глаза и слушать этот голос. Но в нем не было ни Сенечкиной бестолковой настойчивости, ни Фединой тяжеловесной самоуверенности, и поэтому Костя молчал, когда встречался с Капой. А встречался он с нею часто, потому что Сеня вскорости влюбился в Капочкину подружку, и на первых порах они всюду ходили вчетвером. Но на этих встречах Капочка болтала со всеми, кроме Кости, и выходили одни страдания. И Костя однажды осмелел и пригласил Капочку в клуб. Там они стояли в углу: Капа говорила всем, что очень устала, а Костя ждал медленного танца, потому что от волнения никак не мог уловить ритм. Наконец заиграли что-то унылое, Костя, не дыша, взял Капочку за руки и тут же наступил на блестящие туфельки. В первый раз Капочка только испуганно улыбнулась, а в четвертый вдруг вырвалась и убежала. А Костя остался один посреди зала, и танцующие толкали его со всех сторон.
И вот сегодня, в воскресенье, в шесть утра Капочка ждала его. Правда, Сеню недаром прозвали Киновралем, но в таком серьезном вопросе он просто не имел права обманывать. А с другой стороны, Костя никак не мог понять, почему она тогда убежала, и поэтому вздыхал и ворочался, пока в половине шестого не прозвенел будильник…
Завком расстарался и добыл два грузовика и большой автобус. В автобус посадили девчат, ребята набились в открытые машины, и колонна тронулась в путь. Ехали по еще спящей воскресной Москве, во все горло орали песни, и редкие милиционеры сердито грозили вслед. И Костя орал до хрипоты, потому что в сумятице у заводской проходной успел заметить, как оглядывалась Капочка, усаживаясь в автобус.
– Главное – инициатива, – поучал Федор в перерыве между песнями. – Сперва про звезды наворачивай, про мироздание. Большую Медведицу знаешь?
– Так ведь день, – сказал Костя. – Какая тебе Медведица?
– Ну, насчет стран света. Знаешь, с какой стороны муравейник строить полагается?
– Да что ж она, муравьиха, что ли? – рассердился вдруг Семен. – Спрячь ты свою эрудицию, пожалуйста! Девушке что нужно? Чувства ей нужны. Чувства, Костя, понял? Ты вздыхай больше. Вздыхай, цветы нюхай. А если спросит, почему грустный, отвечай: «Так…»
– А я про что говорю? – обиделся Федор. – И я про то же. Про чувства. Рассеянным стань.
– Как это? – удивился Костя.
– Ну, бормочи невпопад. А еще лучше потеряй что-нибудь. Расческу, например.
– Стихи, – мечтательно сказал Сенечка. – Основное – стихи. Выучил?
– Выучил, – вздохнул Костя. – «Одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка, ускакала от меня».
– Да, – сказали ребята.
Они очень грустно спели веселую песню, а потом Костя сказал:
– Я чего боюсь? Я боюсь, что не нужна ей такая голова.
Федор внимательно осмотрел круглую Костину голову, пощупал, похмурился:
– Уши торчат. Будто ты слон.
Тут они вдруг заулыбались и весело спели очень грустную песню.
Грузовики легко обогнали тяжелый автобус, и, когда девушки въехали на поляну, там уже вовсю развернулась массовка: играла музыка, летал мяч, и Федор демонстрировал поклонникам искусство выжимания тяжестей, подбрасывая захваченные из дома гири. Поэтому девичий автобус встречали двое: галантный Сеня, чудом не угодивший под колесо, и Костя во втором эшелоне. Разглядев из-за куста Капочку, Костя заорал что-то и ринулся в центр поляны, где любители перепасовывали мяч. Там он быстро сколотил две команды и стал играть с таким рвением, что пришел в себя, только наткнувшись на Катю.
– У папы было три сына: старший, средний и футболист. – Катенька была особой энергичной. – Так вот, я интересуюсь, ты до конца футболист или еще есть надежда?
– А что? – спросил Костя и покраснел от такого глупого вопроса.
Катя презрительно повела плечами и пошла. Костя откинул мяч, крикнул, что выбывает, и двинулся следом. Они свернули в кусты и остановились возле Капочки и Сени Киноваря.
– Центрфорвард в масштабе один к одному, – сказала Катя. – За мной, Филин: нам еще завтрак организовать нужно.
Косте очень хотелось крикнуть: «Не уходите!» – но Сеня с такой готовностью поспешил за Катей, а Капа так равнодушно смотрела в сторону, что Костя промолчал. И молчал долго.
– В июне будут грозы, – говорила Капа на ходу. – Вообще, самый грозовой месяц – июль, но в этом году все будет раньше, я читала в «Огоньке».
Они трижды обогнули поляну. Шли аккуратно, по периметру, не вылезая на открытые места, но и не забиваясь в кусты. Капочка толковала про осадки, розу ветров и влияние Гольфстрима на климат Подмосковья, а Костя слушал, как гулко стучит его сердце, и боялся, что Капочка услышит этот стук. Но она говорила и говорила, и Костя не догадывался, что она тоже боится. Он вдруг оглох, и ослеп, и слышал только, как журчит ее голос, и видел только, как бьется трава о ее колени. А вокруг играла музыка, орали ребята, в кустах целовались парочки, но это все было сейчас нереальным, призрачным и ненужным.
– Голова у вас не закружилась? – сердито спросила Катя, встретив их на пятом круге. – Иногда полезно ходить по прямой.
– По прямой? – переспросил Костя и опять покраснел от собственной глупости.
– Вот именно! – отрезала Катя. – Топайте в лес и без букета не возвращайтесь. Это тебя касается, подружка.
Капочка молча покивала. А Сеня перехватил Костю и сунул ему свои часы:
– Отправление ровно в шесть вечера…
– Зачем? – перепугался Костя. – Зачем мне часы?
– Чтобы не заблудиться, – вредно сказала Катя. – Умеешь определять, где юг, а где север?
– Я умею, – не глядя, сказала Капа.
И первой пошла прямо сквозь кусты…
В лесу было сыро. Солнце путалось в листве, холодный воздух еще цепко держался под елями, и оголтелые июньские комары кусали Костину голову. Он стеснялся чесаться и терпел. Капочка сорвала ветку и хлестала ею по голым ногам. Это был действенный способ, но бить хворостиной по собственной голове было унизительно. Костя изредка как бы в задумчивости проводил ладонью ото лба к затылку: башка зудела неимоверно.
– Зачем же ты постригся? – с материнской ноткой спросила вдруг Капочка. – Вот теперь напрасно мучаешься. Ведь мучаешься, правда?
Она повернулась, и Костя близко увидел ее спокойные глаза: серые, с рыжими блестками. Он никогда еще не видел их в такой пугающей близости, судорожно глотнул и сознался:
– Кусаются.
– А почему ты кепку не надел?
– Из моей кепки Федор Ломовик настольную лампу сделал.
– О господи, – совсем уж по-взрослому вздохнула Капа. – Ты пока похлопай себя, а я колпак сделаю: у меня вчерашняя «Комсомолка» есть.
Пока Костя хлопал, она быстро сложила из газеты большой кораблик. Костя нагнулся, чтобы она надела этот кораблик на его многострадальную голову, но Капочка сначала ласково погладила ее, чтобы побыстрее заживали комариные укусы.
– Плюшевый… – Она вздохнула. – Две макушки, значит у тебя будут две жены.
– Нет! – закричал Костя. – Ни за что!..
– Примета, – важно сказала она. – И зачем ты только подстригся?
– Я в армию иду, – тихо сказал он. – В понедельник к двум в военкомат.
– У нас же бронированный завод.
– Я добровольно.
– Молодец. – Капочка еще раз погладила его и надела колпак. И вздохнула. – Это ты правильно решил.
И, опять не оглядываясь, пошла вперед, похлопывая прутиком по ногам. Он глядел на эти белые ноги, видел, как легко топчут они цветы, и умилялся. Сам он сорвал три хилых стебелька, тискал их в кулаке и лихорадочно соображал, о чем бы завести разговор. Но в голове было гулко, как в колодце.
– В летчики попросишься? – спросила она.
– Нет. – Он догнал ее, шагал рядом. – Меня в связь берут: я ведь монтер.
– Смотри, опять током треснет.
– Не треснет: там напряжение слабое.
– Три года! – сказала она. – Все-таки это ужас как долго. У тебя мама есть?
– Есть. Они с отцом под Москвой живут, в Софрино.
– А у меня только тетка. – Капочка вдруг поджала губы и липким голосом сказала: – «Ну, куда, куда ты за платье хватаешься? Приличная девушка сначала одевает ноги…» – Она засмеялась. – А что мне ноги-то одевать? Сунула в тапочки – вот и готово.
– Здорово ты тетку вообразила! – восхищенно сказал Костя. – Она мизинцы оттопыривает, да?
– Все она оттопыривает, – вздохнула Капа. – Вообще-то, она, конечно, заботится обо мне. Только… только она ужас какая жадная. И все велит считать и записывать. Купила спичек и – записывает. А уж про вещи и говорить нечего. Я знаешь как тогда наревелась?
– Когда? – со страхом спросил Костя.
– После танца. Я ведь ее туфли надела. У меня нет на каблучке, вот я и надела. А ты их оттоптал, Собакевич.
– Капочка…
Они остановились. Капа как-то боком, как птица, глянула на него, спросила вдруг:
– Какая же я девушка: приличная или не очень?
– Капочка, ты… – Костя задохнулся от восторга и волнения. – Ты…