Ловко маневрируя между отдыхающих, они добрались до Гвина. Лысый выглядел на сорок с хвостиком, не переставал мягко улыбаться и точно был выходцем с Востока: круглое лицо с мягкими чертами и характерным разрезом глаз. Его спутнику явно ещё не стукнуло тридцать, а повышенная чернявость и вытянутое лицо наводили на мысли о южном происхождении.
– Добрая встреча, Гвин, – сказал лысый с заметным восточным акцентом. – Можем мы присоединиться к тебе?
Кантернец пожал плечами и молча указал на свободные стулья.
Чародеи сели. Их движения были плавными, текучими, словно мужчины парили над полом на невидимых крыльях. Сколько бы дуокванцев Гвин не встретил, они все были такими – уравновешенными, спокойными, будто постигшими какую-то великую истину. Касательно великой истины кантернец был полон скепсиса, но в остальном против этой школы ничего не имел. Даже с учётом давней неприязни ко всему, что колдует. Просто он ни разу не видел и не слышал, чтобы дуокванцы участвовали в чём-то сомнительном, в отличие от своих западных коллег.
– Ты меня не вспомнил, – продолжил лысый. – Мы виделись давно, я ещё не был тогда просветлённым. Но тебя, увидев однажды, невозможно забыть, Скованный. Я Эррол.
– Точно, – кивнул Гвин. – Помню. Я тогда забрёл в Дуокван, лет… пятнадцать назад? Ты был учеником этого, как его…
– Магистра Магноса, – терпеливо подсказал Эррол. – Ты ничуть не изменился за эти годы.
– Это ты просто не со всех сторон ещё посмотрел. А ты кто? – кантернец повернулся к кучерявому. – Тебя я не видел.
Тот только перевёл взгляд на Эррола.
– Это Лим, – представил его старший дуокванец. – Мой ученик. Он плохо говорит на Локуэле.
Тут у стола снова возник несколько взмыленный парнишка-половой. Эррол заказал тёплого молока. Лим покосился на кувшин Гвина, но перехватил короткий взгляд учителя и отвернулся. Было видно, что невозмутимое лицо парня хранить уже научили, но изнутри он явно просветлился не до конца.
Во время вышеупомянутого визита в Дуокван Гвин многое узнал о тамошней школе чародеев. И прежде всего то, что почти всё, чем живут люди в Куивиене, дуокванцам чуждо. У них издревле были свои порядки, свои представления об устройстве мира, о человеке, о Даре, и так далее. Тем страннее, что в последние годы дуокванцев стали всё чаще замечать в Либрии и Прибрежье, где их отродясь не бывало. Чаще всего они помогали чистильщикам, причём денег за работу, как правило, не брали. Им не доверяли, но злиться на них было не за что – по сути дуокванцы трудились в подряде у Службы, поэтому невостребованную ими награду получали чистильщики. Сплошная польза, если не задумываться о мотивах гостей с Востока.
А мотивы их были весьма мутными. Однажды Гвин попытался расспросить о них встречного дуокванца, но из его объяснений ничего не понял. Может, дело было в жутком акценте, может в пресловутой культурной разнице, но по итогу у кантернца осталось впечатление, что ему налепили каши в уши.
– Чем вас заманила столица славной Либрии? – спросил он, отхлебнув из кружки. – Неужто трактирами?
– Скорее катакомбами, – учтиво улыбнулся Эррол. – Мы спускались в подземелья под заброшенной башней. Ради охоты на тамошних обитателей. Ты ведь тоже до сих пор на них охотишься, пожиратель пожирателей?
Гвин задумчиво выгнул бровь. Видимо, в их прошлую встречу он был не в меру откровенен, раз поведал о своём Голоде постороннему чародею. И Ари вот тоже как на духу всё выдал… Может, пора уже научиться закрывать варежку, пока не случилось беды?
– Ну, мне-то деваться некуда. А вам что за интерес лазать по пояс в дерьме?
Вопрос явно оказался не так прост, как казалось кантернцу. Эррол прикрыл глаза и какое-то время словно отсутствовал в трактире. Лим, напротив, вертел головой – видимо, никогда не был в таких местах. Он вообще не выглядел многое повидавшим: в школе его, бесспорно, натаскали, но странствовал парнишка точно недавно. Не чувствовалась в нём пыль бесконечных дорог, которая постепенно въедается в лицо и глаза, навсегда их меняя. Это его наставник словно был присыпан этой пылью с ног до головы, а Лим ещё не устал собирать впечатления. Ничего, пройдёт десяток лет…
Музыканты на сцене заиграли народную либрийскую песню, и посетители тотчас её подхватили. Вверх взметнулись руки с кружками, кто-то особо налакавшийся даже попытался залезть на стол, но его быстро спустили обратно. Люди отдыхали и пели так беззаботно, что Гвин даже позавидовал. У него сегодня почему-то не хватало на это запала, хотя обычно это он был тем, кого снимают со стола. Будто настроение вдруг куда-то пропало. Да что же такое? Его кто-то проклял или как? Наверняка это Ари сглазила!
Интересно, где она сейчас?
Эрролу принесли молоко, и он внезапно перестал притворяться истуканом. Гвин подумал, что таким бесхитростным образом дуокванец просто уклонился от ответа, но лысый чародей вдруг заговорил, едва перекрывая нестройный хор либрийцев:
– Для нашей школы главное во всём – гармония. Равновесие тьмы и света превыше самих тьмы и света. Видимость не важна, и суть не важна, важен лишь баланс. С его позиции нет плохой правды и плохой лжи, есть лишь правда и ложь, которые нарушают равновесие. Понимаешь?
– Допустим, – на самом деле Гвин мало что понял. – Как это связано с тем, что вы здесь?
– Я могу сказать это сейчас, но хочу, чтобы ты понял сказанное. Поэтому я подхожу к ответу на твой вопрос постепенно, – дуокванец с видимым удовольствием отпил молока. – Мы годами учимся чувствовать мир и не покидаем школу, пока не обретём Понимание гармонии. За Пониманием идёт Просветление – это умение распоряжаться Пониманием. Оно приходит значительно позже и дарует чародею самостоятельность – он больше не нуждается в постоянном присутствии наставника. Когда-нибудь Лим тоже достигнет Просветления и покинет меня, ступив на собственный путь. Цель же наша – обрести Внутреннюю Гармонию. Но её, увы, может достигнуть не каждый просветлённый, ибо это всегда сложнее, чем кажется. Внутренняя Гармония – это состояние, в котором чародей достигает идеальной точки равновесия между своим духом, своим телом и своим Даром. Можешь представить себе такую точку?
– Смутно, – нехотя признался Гвин.
– И всё же ты достиг многого. У нас в школе ты хорошо известен благодаря нашей прошлой встрече. Магистр Магнос разглядел тогда в тебе уникальный вид гармонии. Он сказал нам: сам того не понимая, Гвин нашёл баланс между несочетаемыми сущностями и живёт в мире со своей тёмной половиной. Человек и дикий зверь. Разум и безумие. Одно его существование служит доказательством того, что внутреннее равновесие способно облагородить кого угодно.
– Ну дела! – удивился Гвин и снова отхлебнул из кружки. Она уже готовилась показать дно. – Вот так живёшь, живёшь, и не знаешь, что ты, оказывается, доказательство.
– Я не шучу! – поспешил заверить Эррол. – Магистр Магнос давно достиг Внутренней Гармонии, и если он так сказал о тебе, то так и есть. Но мы уходим от темы. Следующее, что ты должен знать – наш мир далёк от идеального равновесия. Мы, просветлённые, странствуем именно потому, что пытаемся это исправить.
– Так это ваша великая миссия? – Гвин скептически вскинул брови. – Спасти мир?
– Не спасти, – ещё одна мягкая улыбка. – Уравновесить.
– А звучит как будто это и есть спасение.
Эррол кивнул, глядя в глаза Гвина с таким тёплым умилением, что тому на секунду стало стыдно за свои слова.
– Ты говоришь так, потому что у тебя нет Понимания. Спасение подразумевает угрозу гибели, но смерть – тоже часть баланса. Больше того, это его механизм. Голод, чума, война – это такие же противовесы, как сытость, довольство и счастье. Взять хоть дикую природу: она сама по себе стремится к гармонии, хоть и извилистыми путями. Подумай – в природе совершенно нормально, что сильный пожирает слабого, а хитрый – глупого. Когда менее приспособленный вид исчезает, уступая место более приспособленному, это тоже виток по направлению к равновесию. Так что мы точно не спасаем мир в привычном понимании слова. Мы не искореняем зло, но считаем, что его должно быть ровно столько же, сколько добра, иначе ничто не имеет смысла.
Осознав смысл сказанного, Гвин едва не поперхнулся элем.
– То есть если однажды на свете всё станет слишком хорошо, вы для противовеса развяжете войну?
– Мы не станем вмешиваться в дела людей, но суть ты ухватил верно, – нисколько не смутившись, ответил Эррол. – И пусть сейчас тебе это кажется диким, в конечном итоге ты согласишься с нашим подходом. Потому что у дисбаланса есть свои последствия, и они хуже, чем война, поверь. Чем масштабнее дисбаланс, тем сильнее он скажется. Если искоренить зло и оставить только добро, мир неизбежно рухнет. Как я уже говорил, равновесие крайностей превыше самих крайностей. Это так же верно, как то, что следом за днём должна наступать ночь. Не может быть всё время день…
– Ладно, я понял, – махнул рукой кантернец. – Всё это очевидно и вместе с тем слишком абстрактно, чтобы можно было примерить на реальность.
– А я сейчас скажу то, что поможет тебе связать всё воедино, – с готовностью продолжил Эррол. – Мы очень тонко чувствуем, пожиратель пожирателей. И ты, и я. Тебя я ощутил за две улицы отсюда, да и ты, наверное, так умеешь. Но твоё чутьё направлено на сущности, а моё – на взаимодействие сущностей. И я чувствую любой энергетический дисбаланс. Они бывают разные: возвраты, например, почти все ведут к дисгармонии, но они всё-таки для нашего мира естественны и худо-бедно уравновешиваются. Однако есть и такие вещи, которых вообще в Нирионе быть не должно. Ни в каком виде.
Кантернец посмотрел на Эррола внимательнее. До этого момента он поддерживал разговор скорее от скуки, но теперь заинтересовался по-настоящему. Что-то подсказывало ему: сейчас дуокванец скажет то, что Гвин уже слышал от одной крайне необычной особы. Точнее самой уникальной особы, которую Гвин когда-либо встречал.
– Уже много лет в Нирионе встречаются существа и явления, которые ему не принадлежат, – Эррол понизил голос, и теперь его было едва слышно из-за трактирного гомона. – Их появление необъяснимо и ничем не обосновано. По крайней мере, с точки зрения законов нашего мира. По всем правилам их просто не должно быть. Ты представляешь, какой это удар по равновесию в мире?
– Как удар по яйцам? – предположил Гвин.
Эррол в лице не изменился, а вот Лим уставился на кантернца обалдело. Видимо, слово «яйца» он знал.
– Шутки – это хорошо, – кивнул старший из чародеев. – Смеяться над проблемой – значит приуменьшать её значимость. Правда, решать её от этого не проще, а то бы я тоже посмеялся.
– И каковы, по-твоему, последствия у этих… явлений?
– Учитывая, что их с каждым годом всё больше, – Эррол неопределённо повёл плечами, – катастрофические.
– А конкретнее?
– Я не возьмусь предсказывать, Гвин, – Просвящённый покачал головой. – За последние двадцать лет мы стали посещать Куивиен в несколько раз чаще, потому что именно здесь диссонансов больше всего. Да, всё, что не принадлежит Нириону, мы называем диссонансами. А знаешь почему? Потому что диссонансы разрушают внутреннюю гармонию мира, заставляют его выворачиваться наизнанку. Они словно яд, от которого тело гниёт заживо и начинает отторгать собственные ткани. Ты скажешь: что-то незаметно. И на первый взгляд ты прав, жизнь продолжается, всё идёт своим чередом… Вот только на свете уже есть места, где Эфир отторгнут материей. Они как бы принадлежат миру, но уже не вполне, понимаешь?
– Да уж понимаю, – уронил Гвин.
– Ты как никто должен такое понимать, раз даже твоя голова не вполне тебе принадлежит. Только ты смог найти равновесие сам, а миру нужно помочь.
– Кажется, я понял, к чему идёт этот разговор, – Гвин опрокинул в себя остатки эля. – Не просто так вы решили ко мне подойти аж за две улицы. Говори, чего хочешь.
– Я просто надеялся тебя заинтересовать, – развёл руками дуокванец. – Просить о чём-то не в моих правилах. Я могу лишь предложить тебе присмотреться к происходящему в мире, чтобы ты мог сделать собственные выводы.
– И всё? – не поверил Гвин.
– Отсюда мы отправимся на юг, – Эррол отвёл взгляд. – У слияния Виеры и Тьяны магистр Магнос нащупал сильнейший диссонанс, который появился недавно. Здесь мы убили двух химер, которых чистильщики называют сильными… Боюсь, совладать с тем, что появилось на юге, будет в разы сложнее. Присоединяйся к нам, если хочешь. Может, и для себя что-то полезное найдёшь.
– Ну, не знаю, – поморщился Гвин. – У меня вроде как другие планы. Я тут на отдыхе, если честно. Вот отдохну – тогда и посмотрим.
Эррол покивал, допил молоко и встал. Лим тоже поднялся – будто только этого и ждал.
– Тогда не будем мешать, – сказал старший чародей, положив на стол потёртую монетку – плату за молоко. – Подумай над моими словами. Нам помощь лишняя не будет. Доброго отдыха.
С этими словами дуокванцы той же плавной походкой направились к выходу. Гвин в задумчивости отстучал по пустому кувшину рваный ритм.
Это уже точно не просто так. Слишком уж знакомо звучит рассказ дуокванца. Значит, они зачастили в Куивиен из-за наплыва новых явлений, которых «не должно быть»? Диссонансы – это ведь те же искажения, а «места, где Эфир отторгнут материей» – это в точности «полыньи», о которых говорила Ари. Её это не на шутку беспокоило. Это беспокоит дуокванцев. Наверняка и остальных чародеев тоже беспокоит. И чистильщиков тоже. Может, за компанию со всеми тоже начать беспокоиться?
Музыка в зале ненадолго стихла, и сразу стало слышно, как всё-таки много собралось народу. Гвин огляделся: свободных столов не осталось.
«Не-е-ет, – подумал он. – Сегодня и завтра я точно ни о чём беспокоиться не буду. У меня отдых, вашу квашу! Беспокойство подождёт».
Он заказал ещё кувшин эля, на этот раз попросив сорт покрепче. Вскоре снова грянула музыка, которая точно за ниточки сдёрнула половину посетителей с их мест и поволокла танцевать. Вечер был в самом разгаре: звучал смех и возбуждённые голоса, стукались кружки, проливая напитки на столешницы и пол. Кто-то уже тихо дремал в уголке, кто-то до сих пор не мог наесться, но большая часть людей сдержанно веселилась – сохраняя более-менее приличный вид и при этом от души.
Гвин выхлестал второй кувшин и вроде бы почувствовал себя лучше. Его потянуло на общение. Спустя несколько минут кантернец уже сидел за столом в компании столь же нетрезвых субъектов и вдохновенно травил байки. Ему поднесли очередной кувшинчик; очертания лиц собеседников уже сильно оплыли, и трудно было сказать, который алкоголь был в этом виноват: тот, что в собеседниках или тот, что в Гвине. Отчаянно захотелось петь. Кантернец попытался подбить на это собутыльников, но они уже слишком устали языками и голосами, поэтому были сочтены безнадёжными и тут же остались без заводилы. Он отправился на поиски более подходящей аудитории, которую вскоре нашёл среди пляшущих. Отдавив пару ног и получив за это по шее, Гвин расстроился и гордо покинул обидчиков, а спустя пару минут уже сидел возле стойки трактирщика в обнимку с глубоко немолодой подрумяненной женщиной. Он снова что-то пил, и это был уже не эль.
С этого момента память кантернца стала напоминать безобразно собранный витраж.
Вот он горланит вместе со всеми песню, в которой благополучно путает половину слов.
Потом будто бы моргнул – и он уже в другом конце зала, спаивает молодого дудочника.
Ещё миг – и он сидит, пригорюнившись, в углу, рядом с уснувшим на столе господином. Тяжкие думы о жизни терзают его голову. О чём конкретно – не сформулировать, но главным образом о том, что всё в последнее время не так.
Потом Гвин снова пляшет, но падает, причём падает долго и больно, а сверху валится опрокинутый стол.
Гвина под руки тащат к дверям. Он вяло упирается и кричит, что он вообще-то гость, и что он тут кучу денег оставил.
Его тащат вверх по лестнице, и расслабленные ноги при этом весело стучат по ступенькам носками сапог. Гвин уже не упирается. Он снова думает о жизни.
В итоге Гвин проснулся. В своей комнате, на сказочной перине, частично одетый и так же частично обутый. По-хамски громко пели птицы. В окно заливало раскалённый свет весеннее солнце. Спасая от него глаза, кантернец наощупь пересёк комнату, закрыл кем-то заботливо распахнутую форточку и задёрнул гардину. Во рту словно скунс протух, а головой поиграли в мяч огры. Но всё это не имело значения – Гвин знал, что к обеду от похмелья не останется и следа. На нём ведь всё заживает, как на бессмертной бездомной собаке.
Оглядев свой вчерашний наряд, за один вечер ставший потасканным, Гвин подумал, что как никогда его внутреннее состояние совпадает с внешним видом. Идти никуда не хотелось. Самое поганое – оставаться не хотелось тоже. Какая-то странная неприязнь возникла у кантернца к этой богато убранной комнате, трактиру, чародеям (больше обычного), химерам, диссонансам, искажениям, выпивке и всему белому свету. Если бы мог, Гвин с радостью бы сейчас пропал без вести. Хотя бы на какое-то время, чтобы самого себя не видеть, не слышать и не ощущать.
А пропа́сть, как всегда, было некуда. Какая досада.
Значит, придётся чем-то себя занять.
И может это сыграло похмелье, может – внезапно заявившаяся весна, но Гвин решил, что ещё одного дня «отдыха» он не вынесет. Поскрёб щетину, умылся и начал собирать вещи.
Тащиться с дуокванцами через две страны Гвин точно не решился бы, но разузнать, о чём таком интересном говорил Эррол, определённо стоило. Значит, надо заявиться туда раньше. А до места, где Тьяна впадает в Виеру, путь ой какой неблизкий…
Глава 6
Ко второй половине весны в южном Прибрежье уже жарило, как летом. Дневной бриз немного эту жару скрадывал, но стоя за ветром можно было с непривычки схлопотать солнечный удар. Памятуя об этом, Ари повязала на голове сменную рубаху, подвернула штанины и закатала рукава чуть не до самых плеч. Она бы и пояс с ножнами сняла, но слишком уж пристально таращились на неё прохожие.
Городишко под названием Пристара располагался в стороне от крупных дорог, поэтому путешественников здесь видели разве что тех, что приплывали по морю. Но и их было немного: в каких-то семи лигах к югу стоял город побольше и поуспешнее, с бо́льшим количеством пристаней, так что большинство кораблей швартовалось там. Пристаре оставались лишь мелкие торгаши да пираты, изредка – коробейники и заплутавшие бродяги. Разноглазая подтянутая девица с мечом, мягко говоря, сильно выделялась на таком фоне. Но преграждать ей дорогу никто не спешил: уж больно послушно клинок болтался из стороны в сторону при ходьбе. Да и если подумать, раз она так смело тут расхаживает полураздетая, может, это неспроста? А вдруг она только и ждёт, чтобы порубить первого попавшегося смельчака на винегрет? Нет уж, пусть лучше идёт куда идёт…
Ари не была здесь больше десяти лет. За это её жёг стыд – ведь тётушка Хелия давно в годах, могла и не дожить до этого дня. Отчасти поэтому пуэри входила в Пристару с замиранием сердца: переживала, что на пристани ей скажут, мол, да умерла старая пиратка давно, уж и позабыть все успели… Но нет – обошлось. Поэтому сейчас девушка чуть не бегом неслась за пределы городка, к одиноко стоящей хижине, вокруг которой густо росли магнолии. От нетерпения она даже забывала смотреть по сторонам.
Несмотря на свою бедность, Пристара была спокойным городком. Сытый, благодатный край; здесь не бывало зимы или засухи, еда росла прямо на деревьях круглый год, а ещё под самым боком плескалось тёплое море, которое не так уж часто бушевало штормами. Ари понимала, почему Хелия выбрала это место: в стороне от всяческих потрясений и интриг, под ласковым южным солнцем, на побережье – не найти места лучше, чтобы провести остаток жизни.
Домик выглядел точно так, как в прошлый раз, и от этого у Ари защемило в груди – она понимала, что на самом деле за одиннадцать лет многое изменилось. Старость не принимает отговорок и никого не щадит. И, кажется, именно Ари воспринимала этот факт острее всех: ей было плохо и немножко стыдно от мысли, что все, кого она узнала за свою жизнь, состарятся и умрут, а у самой пуэри к этому времени даже морщинки не появится.
Дверь стояла открытой, и дома явно никого не было. От порога в заросли магнолий убегала утоптанная тропка; недолго думая, Ари направилась по ней. С небольшого возвышения, на котором стояла хижина, пуэри спустилась на узкий песчаный откос, где по левую руку плескалось море, а по правую, на возвышении, росли пальмы. Песок хранил в себе цепочку отпечатков, которые ещё не успел сгладить ветер: их оставили пара ног и круглый след от трости. А ведь раньше трости не было…
Откос превратился в пологий пляж. Следы повернули за каменный выступ, за которым в отдалении Ари увидела свою любимую тётушку: та сидела в небольшой крытой беседке, притулившейся под несколькими кривыми пальмами, вглядываясь в горизонт. Пуэри сорвалась на бег.
Хелия точно заметила приближающуюся к ней фигуру, но до самого последнего не реагировала. Лишь подбежав вплотную, девушка поняла: тётушка просто не может разглядеть, кто к ней пожаловал. Поэтому Ари крикнула:
– Ну, здравствуй! – и кинулась обнимать старушку.
– Яринка! – расплылась в улыбке Хелия и как могла обняла девушку единственной рукой.
Как же она постарела… Никогда Ари не думала, что увидит родное лицо настолько одряхшим, непохожим на самое себя в молодости: щёки впали, избитая морщинами кожа обвисла и покрылась пятнами, некогда яркие глаза совсем выцвели, будто подёрнувшись дымкой. Правда, взгляд всё ещё сохранял ясность и даже твёрдость – хоть что-то осталось прежним в старой пиратке. Ужу понятно, что постарела Хелия не за десять лет, и изменения бросались в глаза только из-за долгого перерыва, но у Ари всё равно горько защипало в носу.
– Пришла всё-таки навестить старую подругу? – голос седой пиратки поскрипывал, а язык пришепётывал – зубов во рту явно поубавилось. – Я уж думала, не увижу тебя больше, даже письмо написала, чтоб после моей смерти передали…
– Да перестань, – продираясь через застрявший в горле ком, сказала Ари. – И прости. Я всё бегу, бегу и частенько забываю оглядываться. Просто когда не стареешь…
– Сама перестань, – оборвала её Хелия. – Как будто я не понимаю, что такое свобода. Моря и океаны! Да меня раньше вообще не удержать было! Кабы я тоже могла быть вечно молодой – шиш бы ты меня тут застала. Расскажи лучше, где ходила, что видала? Рыцаря нашла себе какого-нибудь?
– Тётушка!
– Никакая я тебе не тётушка! А ну отвечай, опять всех нормальных мужиков разогнала?
– Да дались тебе мои мужики!
– Конечно, дались! Я ведь помру, а кто тебя будет сватать потом? Так и проживёшь тыщу лет, ни разу за штурвал не подержавшись!
Ари было задохнулась от возмущения, но вовремя заметила лукавость во взгляде давней подруги, поэтому гневную отповедь задавила в зародыше. Скажи такую вопиющую ерунду кто-то другой, пуэри бы сразу нашлась с ответом, причём с таким, что хоть святых выноси. Однако Хелия знала её слишком хорошо. Она как никто умела застать Ари врасплох.
– Уговорила, – сказала пуэри невозмутимо. – Вот следующему, с кем судьба столкнёт, и отдамся. Подержусь разок-другой за штурвал.
Таким образом она рассчитывала пресечь дальнейшие спекуляции на тему своей интимной жизни, но не на ту напала.
– Наконец-то! – не моргнув глазом, всплеснула рукой пиратка. – Седьмой десяток девка скоро разменяет, а только сейчас решилась впустить корабль в бухту! Там уже, небось, всё водорослями заросло!
Ари поморщилась.
– После твоих пиратских сравнений помыться хочется, – призналась она. – Моя бухта содержится в чистоте и порядке. Можно мы уже о чём-нибудь другом поговорим? Пожалуйста.
Хелия посмотрела на неё снизу вверх, довольно усмехнулась и, вооружившись тростью, с кряхтением поднялась.
– Пошли в дом. Расскажешь старой карге, что там в мире происходит. А то в нашу глушь новости доходят как через феечью задницу…
Они неспешно побрели обратно к хижине, топча свои же недавние следы. Ари рассказывала о своих приключениях, но без обычного вдохновения: она украдкой посматривала на старушку, что ковыляла рядом, и всё ещё не могла смириться с тем, что видит. Согбенное временем дряхлое тельце, изношенная оболочка, в которой застряла родная и не такая уж постаревшая душа. Разве такой короткой жизни достаточно, чтобы насытиться ей?
Ари вдруг подумала, что с радостью бы отдала пятьдесят, сто лет своей жизни тётушке, но уже через мгновение устыдилась этой мысли. Ведь все эти годы она не особо задумывалась о том, чтобы навещать Хелию чаще. Так может подобными несбыточными фантазиями пуэри пыталась откупиться от неспокойной совести? Интересно, а если бы за последние тридцать лет они с Хелией виделись больше четырёх раз, вина бы терзала пуэри с той же силой?
Было бы здорово знать такие вещи наверняка. Но, увы, это невозможно – так же невозможно, как передать долголетие пуэри человеку. Это было бы не по правилам, нечестно…
– О чём задумалась, де́вица?
Голос Хелии вывел Ари из задумчивости. Они уже подошли к хижине, и пуэри поймала себя на мысли, что оборвала рассказ буквально на полуслове, а теперь уже не помнит, на каком именно. Пиратка смотрела на неё по-прежнему лукаво, будто знала, что творится в голове девушки и ждала только случая, чтобы поудачнее на этом сыграть.
– Давно не виделись, – вяло улыбнулась Ари. – Надо было мне раньше вернуться.
– Этот день бы всё равно настал, – после недолгой паузы проскрипела Хелия.
– Какой день? – не поняла Ари.
– День, когда ты увидишь вместо лихой пиратки дряхлую старуху, которая скоро отправится кормить крабов. Ничего бы не изменилось, подружка. Даже если бы ты вообще от меня не отходила.
С этими словами Хелия культёй открыла дверь и проковыляла в своё последнее жилище. Пуэри, скрипнув зубами, вошла следом.
Здесь царил полумрак и приятная прохлада – ставни были открыты, а рам в окна отродясь не вставлялось. В одном углу стояли стол и стул, в другом – старая кровать без ножки, подпёртая несколькими деревянными брусками. Подгнивший пол пахнул сыростью и плесенью, с вбитого в потолок крюка свисала закопчённая чуть не до черноты лампа. К стене была прилажена полка, на которой пылилась кое-какая посуда. У кровати, прислонённая к изголовью, стояла начищенная до блеска сабля – самый яркий и непобитый временем предмет в хижине. Вторая сабля почётно висела на стене, тоже начищенная, но немного потемневшая. У двери стоял ночной горшок.
И всё. С прошлого раза в домике Хелии почти ничего не изменилось. «Почти», потому что раньше у кровати было четыре ножки. Всё остальное, даже посуда, было то же самое, только на одиннадцать лет старше.
– Я тут мало бываю, – обронила пиратка, с кряхтением опускаясь на кровать. – Но в последнее время чаще. Прогуляюсь – лягу отдохну. Не те уже годы, чтоб целый день на ногах…
Ари сбросила котомку и села на стул. Хотелось сказать что-то, поддержать разговор, но уместные слова на ум не шли. Поэтому Хелия, помолчав и отдышавшись, заговорила первая:
– Ты нашла его?
Уточнять, кого именно, она не стала, да это и не требовалось. Таким серьёзным тоном она могла спрашивать только об одном человеке. Точнее, пуэри.
– Конечно, нет, – отмахнулась девушка. – Он исчез не для того, чтобы его искали. И если Рэн захотел спрятаться, то его никому не найти, ты же знаешь. Я перестала искать давным-давно, а теперь уже и надеяться перестала.
Пиратка поджала тонкие губы. Она единственная на целом свете знала, кем был для Ари её исчезнувший наставник. Она одна до конца понимала, почему спустя почти год ожидания молодая пуэри сорвалась и сбежала «путешествовать», бросив всех, кто ещё оставался с ней рядом. Больше ни один человек на свете, даже Литесса, родная бабка Ари, не имел представления о том, что творилось тогда с двадцатипятилетней девушкой-пуэри. Она рассказала только Хелии, а от остальных отгородилась холодным спокойствием. Так что пиратка очень хорошо знала Ари, но ещё лучше её знал тот, кто исчез, не попрощавшись.
– Я надеялась повидать его перед смертью, – уронила Хелия, глядя в окно. – Ещё разок. Повспоминать, через что мы прошли вместе, что повидали. Ты не представляешь, Яринка, что мы видели… Но, видимо, не судьба.
– Такой уж он оказался.
– Нет, не такой, – отрезала пиратка. – Я тебе сразу говорила – если он пропал, значит что-то случилось. Рэн ничего не делал просто так. Никогда.
– Ну так какая причина-то у него тогда? Назови мне хоть одну вменяемую причину, почему стоило вот так, молча, исчезнуть?
– Если бы знала, сказала бы, – покачала головой старушка. – И я его скорее всего уже не увижу. Но у тебя век долгий… Может и встретитесь ещё. Он ведь тоже, как ты, молодой – что для пуэри сто сорок лет? Даже не полжизни. Даже не четверть. Так что не серчай так, а то злость чуть не из ушей лезет. Время всё расставляет по своим местам. Уж в вашем-то с ним случае это вряд ли случится слишком поздно. У вас этого времени как зубов у акулы – в несколько рядов…
Теперь уже Ари поджала губы. Она слишком привыкла быть пуэри. Да, тяжело быть единственным представителем вида на свете, но если не думать об этом, то жить, в общем-то, не трудно. Долголетие, нечеловеческие сила, скорость и выносливость, какой-никакой Дар, ускоренная регенерация – всё это вполне уравновешивает гнетущее чувство одиночества, а то и пересиливает оное. Ведь для пуэри в мире людей не так уж много непреодолимых преград.
Вот только с предстоящей потерей близкого человека Ари ничего, совсем ничего не могла поделать. Все её особенности ничего не значили в битве с неумолимым временем. Поэтому Хелия проигрывала эту безнадёжную битву в одиночку, а её подруга могла только стоять в стороне и смотреть. Вот оно какое – истинное бессилие.
Старая пиратка заметила взгляд девушки и вдруг с самым серьёзным видом гаркнула:
– Я тебе сейчас между глаз заеду! – и для пущей убедительности потрясла в воздухе клюкой.
– За что?! – опешила пуэри.
– За то, что жалеешь. Думаешь, не заметно? Заруби себе на носу: меня жалеть не надо. Усекла?
Ари промолчала. Не дождавшись ответа, Хелия продолжила уже немного мягче:
– Жалей лучше умирающих с голоду. Утопающих всяких, убогих, жадных, злых – их жалей, а у меня причин для сожалений нет. Мне девятый десяток идёт. Знаешь, сколько пиратов доживало до такого возраста? Ноль. Я их всех пережила. И, если вдуматься, саму себя тоже пережила. Великий Свет пережила, впечатлений хватило на сотню лет вперёд. Я до шестидесяти лет почти под парусом ходила! Даже когда рука только одна осталась! Столько берегов повидала, столько кораблей пустила ко дну! А сокровищ-то, сокровищ, знаешь сколько накопила? Сожри меня левиафан! Да на это ещё сотню лет жить можно!
Под конец она уже почти кричала – сильным, чуть надтреснутым голосом, таким, как раньше – но вдруг замолчала, будто вспомнив о чём-то важном. Помолчала, усмехнулась – весело, даже как-то по-доброму. Глянула на Ари.
– Всё это неподалёку закопано. Я ни одной карты не нарисовала, пусть оно там хоть сгниёт, это богатство. Не нужно оно мне, и не нужно было никогда. Правду говорят – в последнем плавании на злато ничего не купишь. Только вот это можно с собой забрать, – Хелия постучала пальцем по виску. – А уж у меня тут хранится столько всего… Ух, сколько! И все мои дружки-приятели, которые давно уже передохли, и места, где побывала. А ещё – море. Столько моря, сколько смогла запомнить. Так что, подружка, у меня всё необходимое есть. Мой черёд подходит отправиться вслед за всеми, кто вперёд ушёл к небесной гавани. И уж раз даже я об этом не жалею, то тебе и подавно не стоит. Это в тебе юношеская глупость говорит… Она пройдёт, но только когда состаришься, хе-хе.
Ари улыбнулась и решила, что эта колкость не должна остаться без ответа.
– Мне самой уже почти пятьдесят девять, не забыла?
– А, чепуха. Черепахи вон по триста лет живут, но мудрости им хватает только голову в задницу вжимать.
– Это ты меня с черепахой сравниваешь? Из нас двоих сейчас ты больше на старую черепаху похожа, вообще-то!
– Уела, – согласилась Хелия, и вокруг её глаз собралась армия морщинок. – Другой разговор! А то нюни тут распустила, как жена дерьмового капитана. Давай, расскажи лучше ещё что-нибудь. Вечером у местных будет небольшая попойка с музыкой, а до того времени делать всё равно больше нечего…
И они проболтали до вечера. Перед закатом в дверях возник мальчишка лет десяти – принёс ужин «госпоже». Ари удивлённо повернулась к Хелии и та, жестом отпустив юнца, пояснила, что городская пристань построена и ремонтируется именно на её деньги, причём пошлину за судостой бывшая пиратка берёт крайне посильную. Это помогает торговле, вот местные и ухаживают как могут за старухой. Даже предлагали дом поближе к канцелярии, но она наотрез отказалась. Оттуда не было видно моря.
Поужинав, подруги пошли в город: туда, где уже виднелось на фоне темнеющего неба зарево большого костра. Его сложили на небольшой площади, а вокруг поставили столы и разбили несколько открытых шатров с развлечениями. Здесь собралась, кажется, вся Пристара – даже дети и старики не остались дома. Ари с Хелией посидели в сторонке, наблюдая за праздником; пиратка рассказала, что его устраивают здесь раз в неделю, и нет события более значимого, потому что больше ничего в Пристаре не происходит. Недавно портовая сука ощенилась, так эту новость несколько дней обсуждали. Ари в ответ усмехнулась: скучно тебе, небось? А Хелия ей шёпотом: я иногда прокрадываюсь к одному вредному деду и открываю его курятник, а потом наблюдаю, как вся улица за этими куря́ми носится – как думаешь, скучно мне?
Незадолго до полуночи они покинули площадь и неспешно побрели домой. Нир светил так ярко, будто вознамерился перещеголять солнце. Ари смотрела то на небо, то на покрытое тусклыми бликами шепчущее море, дышала полной грудью. В Пристаре было хорошо. Спокойно. Казалось, время в городке текло иначе, а то и вовсе огибало его стороной. Как будто когда ты приходишь сюда, весь мир останавливается и ждёт, пока ты переведёшь дух. Красивое сонное место, в котором ничего не происходит. Как глоток свежего воздуха после многих лет странствий.
Уложив Хелию в хижине и пожелав ей приятных снов, пуэри постелила себе прямо под открытым небом – жаль было терять такую ясную тёплую ночь. Она так и лежала, глядя в усыпанное звёздной крупой пространство, пока не заснула под равномерный шелест прибоя.
А утром ей пришлось быстро бежать под крышу, потому что наползли тучи и полил дождь. Уже рассвело, так что когда Ари вошла, старая пиратка сидела на постели.
– Это на весь день, – сказала она, глядя в окно. – Не повезло тебе.
– Почему это?
– Ты же уходить собиралась.
Ари бросила на стол подмокшую накидку, которой укрывалась, и села рядом с названной тётушкой. Она не говорила, что собирается уходить, хоть и в самом деле собиралась. Просто оттягивала этот разговор. Как выяснилось, без толку – Хелия видела подругу насквозь.
– Куда пойдёшь-то?
– В обитель некоего тана Лойко.
– Лойко? – пиратка даже повернулась. – Чего это тебе у него понадобилось?
– Одна редкая вещица. А что?
– Не знаешь, к кому идёшь, что ли?
– Не особо, – призналась Ари.
– Да не шибко приятный тип этот тан, – сказала старушка с лёгкой брезгливостью в голосе. – Нелюдимый, мрачный, самодур – страшное дело. Поговаривают, у него с головой не всё ладно. Причём не просто как, знаешь, бывает – в детстве головой вниз уронили, вот и вышел дурачок. По-плохому неладно, по-плохому. Сидит в родовом имении и носа наружу не кажет. Где-то недалеко от Излучины ведь? Ну вот, значит точно. Держит, говорят, несколько чародеев при себе и лабораторию. Точно какой-то пакостью занимается там. Так что смотри, на зуб ему не попадай…
– Если всё пройдёт хорошо, я с ним даже не встречусь.
Пиратка глянула на девушку с хитрым прищуром.
– Понятно, хе-хе. Визит будет тайный. А что за вещица-то такая нужная?
– Жёлтый виртулит.
– Руса-алкины сиськи! – изумилась Хелия. – А на кой буй он тебе?
Ари помолчала, глядя в окно. Там, снаружи, косой дождь дробно стучал по крыше – знатно зарядил, наверняка все дороги размоет.
– Долго рассказывать. Это связано с Бесформенным.
Теперь и Хелия не спешила ничего говорить – она одна поверила маленькой Ари, когда та рассказывала о страшном чёрном чудище, убившем маму. Остальные – Литесса, Лей, Рэн, даже Мацхи – решили, что ребёнок просто выдумал убийцу, чтобы хоть как-то объяснить себе смерть матери. Ведь больше всего было похоже, что Лина умерла от внезапного сердечного приступа…
Жаль, что поверить – самое большее, чем Хелия могла тогда помочь.
– Я ненадолго, только туда и обратно, – сказала пуэри. – Вернусь и всё расскажу. Вряд ли это займёт больше десяти дней.
– Ну, мне торопиться некуда, – вздохнула старушка. – Дождусь уж.
Они посидели какое-то время, глядя на ливень. Говорить не было настроения, да и все темы как будто разом кончились. Ари не хотелось уходить, и не только из-за дождя. Умом она понимала, что не обязательно оставаться с Хелией, пока та не умрёт. Возможно, пиратка и сама этого не хочет. Но ещё Ари понимала, что если не останется, это будет их последнее расставание. Не последняя встреча, а именно последнее расставание. Совместная история кончится, и дальше будет только история ставшей ещё более одинокой пуэри.
Но сидя на месте трудно узнать что-то о Бесформенном и искажениях.
Поэтому Ари встала и начала неспешно собираться в дорогу. Дождь как раз поутих – следовало воспользоваться моментом. Хелия тоже кряхтя поднялась, пожаловалась на боль в суставах и руке – той, которую уже двадцать с лишним лет назад отрезали. Сказала, теперь всегда так во время дождя. Ари спросила: может, к знахарю зайти, попросить чего-то от боли? Пиратка махнула рукой. Зачем, говорит, на меня лекарства переводить?
Коротко, но очень тепло обняв тётушку, пуэри накинула плащ и вышла под холодные капли. Через пару десятков шагов оглянулась – в дверях стояла скрюченная фигурка, опирающаяся на клюку. Ари через силу отвернулась.
Дурная это примета – слишком долго прощаться.
Хелия смотрела вслед удаляющемуся размытому пятну – взрослой пуэри, которую пиратка хоть убей не могла воспринимать иначе, как маленькую девочку. Душа старухи без преувеличения рвалась надвое: одна часть хотела окликнуть, вернуть, рассказать всё, что скрывала почти шестьдесят лет… но другая требовала держать данное слово и молчать в тряпочку.
– Бедная ты моя девочка, – пробормотала пиратка. – Бедная девочка… Что с тобой будет, когда ты всё узнаешь?
Дождь размывал всё вокруг, превращал предметы в цветные кляксы; Хелия вглядывалась в него, напрягала ослабевшие глаза до тех пор, пока не поняла: ушла девчонка. И тут же вернулась, волоча за собой тоску, старческая ненужность. Приевшийся пейзаж омертвел и ещё больше поблёк. Прохлада дождя превратилась в промозглую стынь, от которой привычно заломило кости.
Старая пиратка вздохнула, затворила дверь и вернулась в постель.
– Хорошо, что не мне тебе всё это открывать, – сказала она, старательно вспоминая лицо Ари. – Уж раз пообещала молчать, то слова не нарушу. Не хотела Лина, чтоб ты знала об отце всю правду – на то ей, наверно, виднее было. Прости меня, Яринка. Больно молчать, а поведать не смею. Не моя это тайна. Может, Рэн ещё объявится, он ведь собирался тебе рассказать…
Глава 7
На болото опустилась ночь. Как и подобает почти уже летней ночи, она была черна, как смоль, и Нир, наполовину скрытый облаками, особо ситуацию не менял. Скорее усугублял: тени, которые он рождал, скрадывали ландшафт, а временами и вовсе притворялись силуэтами невиданных уродин, от которых у любого нормального человека сердце бы ушло в пятки. Над водой тонкой плёнкой стелился студенистый туман. Из него торчали кочки, так похожие на мохнатые головы болотных духов. Из темноты то и дело доносились шорохи и всплески – слишком резкие, чтобы можно было списать на что-то неживое. И пахло тут, кстати, тоже не очень.
В общем, в мире нашёлся только один душевно нездоровый оригинал, который вместо того, чтобы как все лежать в обнимку с подушкой, решил прогуляться именно здесь и именно сейчас. Больше того, он оказался достаточно нездоровым, чтобы считать свои ночные блуждания прогулкой, и достаточно оригинальным, чтобы при этом насвистывать ярмарочную танцевальную мелодию. И о своей безнаказанности он тоже был прекрасно осведомлён. Чего ему бояться, нападения, что ли? Вот уж вряд ли. Любая болотная гадость чуяла, что за тип так нагло шлёпает по самому видному месту, и нападать на него дураков не находилось. Среди темноты он был тем, кого в ней следовало бояться.
Хотя если отбросить всю эту лирику, Гвин здесь был всё-таки по делу.
Он шёл по следу Странной Хреновины, которую иначе и окрестить не мог, ибо раньше никогда не сталкивался с таким «запахом». Хреновина оставляла за собой энергетический след настолько чёткий, что по нему прошёл бы не только любой чародей, но и слепой на внутренний глаз придворный пройдоха-астролог. Прав оказался Эррол – исключительная попалась тварюга, такую Гвин бы с удовольствием сожрал, даже будучи сытым, просто наслаждения ради.
Вот только кантернец шёл по следу уже три дня, а догнать загадочную Хреновину всё никак не удавалось. Она будто бы шла без остановок и почти по прямой, хотя обычно выродки стремились угнездиться где-то недалеко от места появления. То ли чуяла погоню, то ли сама за кем-то гналась, но факт есть факт – след свежее не становился. Да и пёс его вообще знает, как долго он не рассеивается? Может, Хреновина тут уже седмицу назад прошла.
И всё же идти приходилось аккуратно, пробуя почву перед собой длинной жердью, ведь Гвин хоть и не боялся никого и ничего, а плюхнуться в трясину для него было похуже смерти – по ощущениям это примерно как быть придавленным лавиной. Вот и брёл он, рутинно насвистывая, сквозь ночь, сырость и вонь, орудовал палкой да думал о своём.
«Вот же жуть дремучая, – это он о пейзаже. – Даже жаль, что не страшно. Колоритненько здесь. Прямо как в плохих сказках, которыми народ сам себя пугает. Того и гляди вомпер выпрыгнет из-под куста! А задницу эту, – это он уже о Хреновине, – похоже, вомперами не напугать. Ну и хорошо. Главное, чтоб она мне при встрече голову не откусила… прежде, чем я ей откушу, ха-ха! Если есть она, голова эта…»
Размышляя таким образом, Гвин даже не заметил, что под ногами перестало хлюпать. Очнулся только когда взошёл на невысокую гряду, поросшую миртом, и тут же остановился.
Болото осталось позади. Впереди, выглядывая из-за небольшой рощицы, виднелась чёрная громада какого-то строения, по всей видимости замка. След Хреновины уходил прямёхонько к нему.
Несколько обескураженный таким поворотом, Гвин продолжил путь. Спустя неполных полчаса он уже стоял под стенами в полном недоумении. В башнях несли вахту стражники. Во внутренних строениях, судя по отсветам, не спал кто-то ещё. Всё было тихо, как в обычном селении, и при этом след инородной твари вёл Гвина внутрь, в самое сердце обители.
Насторожившись и печёнкой чуя подвох, кантернец подошёл к стене вплотную. Надо было попасть внутрь. Попутчик приходил к нему на помощь либо в часы острой нужды, либо в минуты опасности, а без него взобраться вверх по кладке, даже такой неровной, была та ещё задача. Гвин умел усилием воли вызывать некоторую часть силы Твари, но это немного усиливало Голод, чего кантернцу ой как не хотелось – и так больше недели прошло с последней «трапезы». Однако выбор был невелик. Либо так, либо идти к воротам и стучаться: «Впустите, люди добрые, я сам не местный, заплутал, промок, продрог…» И опыт Гвину подсказывал, что во втором случае послали бы его люди добрые куда подальше.
Сначала голову заволокло туманом – кантернец попытался как можно сильнее разозлиться. Затем, когда подступила ярость, мысли очистились, и сквозь тусклые человеческие ощущения пробилось болезненное, как оголённый нерв, восприятие Бестии. След неведомого выродка для неё оказался таким ярким, что застил все остальные сущности. В глазах Гвина же ночная темнота, напротив, расступилась, выпустив из себя окружение. По телу пробежала горячая волна: это менялись мышцы. Затем, отзываясь болью, с годами ставшей почти приятной, защёлкали суставы, а кисти будто налились металлом, упрочняясь и выпуская когти. Даже не дождавшись окончания этого процесса, Гвин подпрыгнул на добрую сажень, ухватился за край стены и одним движением перемахнул через неё.
Замок оказался не крепостного типа, а скорее резидентного: за внешним кольцом стен не имелось внутреннего, но стояло внушительных размеров трёхэтажное здание, окружённое хозяйственными постройками. Не было сада, да и вообще растений кроме сорняков Гвин не заметил. Цвета своим ночным зрением он различал плохо, но даже так чувствовал, что всё в этом месте серое и неприятное.
«Видимо, полузаброшенное имение какого-нибудь богача, – подумал кантернец, спускаясь по внутренней стороне стены. – Купил, чтобы было, оставил немного охраны, домоправителя, а потом забыл. Неудивительно, что особо хитрая гадость сюда пробралась».
Стража то ли спала, то ли затаилась, но двор Гвин пересёк без малейших затруднений. Некоторое время покрутился у главного здания. В итоге влез в плохо закрытое окно кухни, едва не угодив ногой в стоящую на столе кастрюлю. И тут же понял, что ошибся.
Заброшенным замок точно не был. Во-первых, в углу, свернувшись калачиком, спал юный поварёнок, и судя по грязной подстилке главным на кухне точно был не он. Посуды на сушилке висело много, вся намытая-начищенная, как если бы ей пользовались каждый день. В тазах размораживались добытые из ледника продукты – человек на полсотни, самое меньшее.
Стараясь поддерживать себя в изменённом состоянии, Гвин прокрался мимо поварёнка и попал в коридор. Заглянув в первую же не запертую дверь, кантернец наткнулся на спальню, где по кроватям храпело и сопело не меньше дюжины солдат: их снаряжение висело у изголовий, а в воздухе витал отчётливый винный перегар. В другой комнате обнаружился стол с целой кипой бумаг и стратегическим запасом очиненных перьев. Тут даже писарь имелся!
Бросив строить догадки, Гвин дошёл до конца коридора, повернул за угол и оказался в другом крыле. Здесь слышался приглушённый голос. Равномерный, монотонный – кто-то не то молился, не то бормотал во сне скороговорки. Почти все двери оказались закрытыми, кроме одной, но в неё Гвин решил не соваться. Увидел свет через замочную скважину. Только остановился перед створкой – мощной, укреплённой металлическими полосами – чтобы прислушаться. И тут же ощутил: там, за дверью, притаилась магия. Тошнотворная, как шмат тухлого мяса.
У Гвина даже мороз по спине пробежал – во всех деталях вспомнилось коварство Тиссана, потом Стана, а потом и то, как рука Твари врывает из девичьей груди раздавленное сердце. Тотчас захотелось ворваться и уничтожить носителя гадкой магии, а заодно и всех, кто попадётся под руку, но огромным усилием воли кантернец сдержался. «Если начну убивать, – сказал он себе, – это будет значить, что я так и не смирился. А мне этот камень на душе больше не нужен. Так что топай мимо, Гвин, топай и не нервничай…»
И он потопал мимо, решив больше не отвлекаться от основной цели.
Коридор вскоре влился в большой зал, из которого наверх вела лестница. «Принюхавшись», Гвин понял, что ему вниз. Путь туда отыскался под лестницей: небольшая дверца, которая отчего-то стояла приоткрытой. За ней три десятка винтовых ступеней. Ещё одна дверь с тремя замками, из которых ни один не был заперт. И, наконец, внизу длинный коридор со множеством дверей, освещённый холодным ровным светом магических кристаллов, что висели на стенах на манер факелов.
Хозяева этого места Гвину уже сильно не нравились. Сначала мрачный вид самого замка, потом омерзительная магия за дверью. Теперь ещё обширное подземелье. Да и вообще, тут здоровенное болото в двух шагах! Ну какой богач в здравом уме станет жить рядом с болотом?
Дальше – хуже. За дверями обнаружились слабоосвещённые комнаты, очень похожие на хранилища, в которых содержались разные неприятные диковины. В одном, например, рядами стояли прозрачные баки в человеческий рост, заполненные мутной оранжевой жидкостью, похожей на абрикосовый сок. Кажется, в ней плавали мёртвые тела. В другой комнате на торчащих из стены крюках висели сушёные растения и что-то похожее на звериные внутренности. В третьей стояли чучела мутантов и химер. Четвёртая вся была заставлена большими коробками, зачем-то выкрашенными в алый цвет. В пятой обнаружилось множество столиков со стеклянными витринами. Между них стояли шкафы, манекены и… Ари.
От неожиданности Гвин разом потерял концентрацию и чуть не споткнулся о собственную ногу. Острые чувства Бестии быстро уползли куда-то в недра сознания, так что в комнате стало значительно темнее. Кантернец усердно моргнул. Вопреки его ожиданиям, пуэри никуда не исчезла. Судя по выражению лица, она находилась в не меньшем замешательстве.
Гвин смотрел на Ари. Ари смотрела на Гвина. Оба забыли, что нужно дышать.
Едва поняв, что девушка ему не мерещится, кантернец неожиданно ощутил, как всё вокруг меняется. Оказалось, что жизнь таит в себе намного больше, нежели Гвин привык считать. Это превышение ожиданий вызвало какую-то дикую, необъяснимую радость, которая огнём пробежала по венам, и жутковатое подземелье волшебным образом превратилось в интереснейшее из мест. Мир будто стал ещё более настоящим, чем был.
Первой в себя пришла пуэри. Она бесшумно преодолела всё разделяющее их расстояние и прокричала шёпотом прямо Гвину в лицо:
– Ты тут ещё откуда?!
– Хочешь удивлю? – в тон ей отозвался кантернец. – Чтобы ты спросила! У меня, вообще-то, симметричный вопрос!
– Ты знаком с таном Лойко?
– С кем?
– С хозяином… этого… паноптикума! Или хочешь сказать, что просто мимо проходил по его подземелью?!
– С тобой повидаться пришёл! А у тебя какое оправдание?!
– А у тебя?!
– А у тебя?!
Разговор зашёл в тупик. Никто не хотел откровенничать первым. Ари прожигала Гвина двухцветным взглядом и стискивала рукоять меча, который пока ещё покоился в ножнах. Одета она была не по-походному: недешёвая тёмная куртка с капюшоном, тёмные же штаны зауженного покроя и лёгкие сапожки до середины голени. На поясе блестела пара метательных ножей, и одного между ними явно не хватало. Кантернец повидал немало воров и знал, что профессиональные изыматели имущества так одеваются, только идя на дело. И раз воры профессиональные, то куда попало они не лазят и к каждому делу тщательно готовятся, чтобы не дай Явор шорохом ткани себя не выдать.
А Гвин сюда пришлёпал как был, в изгвазданных грязедавах. Даже неловко как-то.
Кантернец собирался произнести очередную колкость, но тут внутри него мерзким червём шевельнулся Голод. Пока ещё слабый и не очень-то уверенный, но уже такой, который не уйдёт, пока его не утолишь. И, глядя на Ари, Гвин с ужасом осознал, что она начинает выглядеть… аппетитно. Он осёкся, отвернулся и попытался как можно скорее вытеснить эту мысль из головы.
Где-то поблизости, источая немыслимо сильные эманации, притаилась Хреновина. Её «запах» был таким сильным, что почти отшибал демоническое обоняние.
– Ты чувствуешь? – спросил Гвин.
– Что чувствую? – враз изменившимся тоном отозвалась Ари, и стало понятно – она чувствует.
– Оно где-то совсем рядом, – прошептал кантернец и пошёл дальше по коридору.
Ослабленное чутьё позволило ему легче воспринимать материальный мир. Теперь он слышал и ощущал то, на что раньше из-за оглушения слишком ярким энергетическим следом не обращал внимания. Чуть слышное подвывание сквозняка. Резкий запах бальзамирующего средства и едва уловимый – тлена. А ещё стены коридора были выкрашены чёрной поблёскивающей краской. И что-то постукивало за одной из дверей. Тихо и как будто даже печально. Тук, тук, тук-тук…
За спиной Гвина бесшумно выросла девичья тень.
– Ты за этим сюда пришёл? – прошептала Ари.
– Да, – Гвин непрестанно «принюхивался», пытаясь уловить направление следа.
– Как думаешь, что это?
«Не знаю, – подумал кантернец, и по спине его пробежал неприятный холодок. – Не имею ни малейшего представления».
И в то же время он испытывал непреодолимое желание это выяснить. Ноги несли Гвина вперёд сами.
– Что-то живое, – поразмыслив, ответил он. – И нездешнее.
– Как только подошла к стенам, тоже это почуяла.
– Значит, это ты вскрыла все замки?
– Кто же ещё…
Тук, тук, тук. Тук. Тук-тук. Звук с каждым шагом становился громче, а след – ярче. Ближе к концу коридора светокристаллы на стенах поредели, поэтому видно было уже плохо, но там, в конце, точно темнел дверной проём. Больше дверей поблизости не осталось.
У Гвина почему-то захватывало дух. Словно призрачный ветер, гуляющий по подземелью, пронизывал кантернца до самых внутренностей. Ладони вспотели, сердце ускорило марш. Нетерпение перед «трапезой» смешивалось с опаской, поэтому каждый новый шаг был как рывок, после которого следовала остановка. Ари молчала – наверное, чувствовала что-то похожее. Её рука не отпускала рукоять меча.
Дверь, разумеется, оказалась закрытой. А ещё она была полностью железной, с мощным наружным засовом. Снизу в металлическом листе имелась небольшая дверца с собственным засовом, в самый раз чтобы протолкнуть в неё ведро или кадку. На уровне лица же красовалась сложная магическая фигура, аккуратно начерченная белой краской.
Тук, тук, тук-тук, доносилось из совершенно тёмной замочной скважины. Тук. Тук. Тук.
Гвин остановился перед дверью и с сомнением взглянул на Ари. Та тоже не выглядела особенно уверенной, но с вызовом прошептала:
– Что, испугался?
Гвин фыркнул и потянулся к засову, но тут стук вдруг прекратился.
А ещё через одну очень долгую секунду с той стороны двери донеслось:
– Входи, мальчик-без-кожи. И ты, раздвоённая девочка, тоже входи. Любопытные, славные детки…
Глаза у пуэри стали очень большие, но, судя по решительно сжатым губам, отступать она не собиралась. Поэтому Гвин, поборов внезапные сомнения, дёрнул засов. Затем Ари чётко и без суеты вскрыла замок – в два счёта, будто неделями специально тренировалась. Как только щёлкнул запор, дверь сама подалась наружу.
Внутри было совсем темно. Тусклые коридорные кристаллы роняли на пол конус света, в который не попал ни единый предмет. Чуть в стороне от него, на грани видимости, стояла деревянная клетка, упирающаяся верхней гранью в низкий потолок. И внутри неё, в густом как смола мраке, горел немигающий глаз. Большой, круглый, без зрачка, зато с тремя радужками, которые располагались треугольником и наползали друг друга, непрерывно меняя и смешивая цвета.
Едва увидев это, Гвин расхотел его есть. Не раздумал, а именно расхотел – Тварь почему-то отшатнулась от сидящего в клетке существа, как от заразы. В то же время «запах» от неё шёл просто сказочный: словно десяток самых вкусных химер слились воедино. Теряясь в противоречивых ощущениях, Гвин нерешительно шагнул внутрь. Ари последовала за ним.
– Вот вы, хорошие, – голос был женский, но дребезжащий, как у разозлённой сирены. – Какой это раз? Первый ли? Второй ли? Судьбы вяжутся-плетутся – всё равно пересекутся. И куда ты не беги, будут близко вороги… И придёте, и уйдёте, и потеряете, и найдёте – иль уже нашли? Того, кто молод-светел, умереть готов, а до смерти не доживёт. Нашли, конечно, но потом, потом… Нашли потом! Не сейчас. А сейчас – лишь Глад да Страх. Один другого догоняет…
Существо в клетке продолжало сбивчиво бормотать, а у Гвина будто ком застрял в горле. Он повернулся, не отводя взгляда от пёстрого Глаза, и спросил:
– Ты хоть что-нибудь понимаешь? Что это вообще?
Ари помолчала, прежде чем ответить.
– Не знаю. Но клетка очень непростая. Настолько непростая, что…
– Грифон! – гаркнуло существо, на этот раз грубым мужским голосом. – Грифон-альбинос! Каждый свой – чужой. Так, девочка? И помнится тебе, и колется. Как убивала, убивала, да не убила, а страхом память затопила. Чёрная… глухая… клякса?
Пуэри затаила дыхание – Гвин заметил, потому что смотрел то на неё, то на Глаз. Тот чуть покачивался, будто существо находилось в трансе.
– Говори, что ты такое, – в полный голос потребовала Ари, словно выдавливая из себя слова. – Говори!
– Смотри-ите, смотри-ите! – протянуло существо визгливым детским альтом. – Он придёт, и вы сгорите. Не будет вам хорошего конца. Девчонке жить-не пережить, мальчишке до смерти тужить. Ничего Ему не объяснишь – Он лучше знает! Отец отвергнутых детей. Живы иль не живы, а страдать придётся, ой придётся!
– Слушай, ты! – вдруг выкрикнул Гвин, чувствуя, как трясутся губы. – Ты у меня сейчас пострадаешь! Возьму и…
– Не возьмёшь, – уронило существо голосом Гвина, наведя на него мельтешение радужек. – Мёртвый ты. А во сне Его – живой. Когда миг настанет, умрёшь – и выживешь, спасёшь – и погубишь. Так какой это раз? Третий ли? Первый ли? Четвёртый? Последнего не хватит, как всегда. Демон нечистый – мальчик плечистый! Скоро, скоро будет тебе много еды. Ох и утолишь ты Голод! Ох и насладишься!
И по подземелью прокатился звучный смех, не перемежающийся вдохами. А ещё снова зазвучало: тук, тук-тук, тук. Это из клетки высунулось что-то тонкое и начало стучать по прутьям. Присмотревшись, кантернец с омерзением понял: это длинный костистый палец без ногтя, покрытый редкими волосками.
– Это нужно убить, – проговорил Гвин сквозь стиснутые зубы. – Не знаю, почему. Просто знаю, что надо.
– Да, – без тени сомнений кивнула пуэри. – Ты прав. Оно…
– Оно видит! – громыхнуло существо голосом оратора, стоящего перед многотысячной толпой, и глаз его взорвался тремя цветными всполохами. – Былое, что только будет, настоящее, что уже прошло! Раскол грядёт, тянется из прошлого в будущее и обратно, ширится, множится, вскипает! Всё лишнее провалится в него безвозвратно. Молодой-светлый провалится! Старуха-мать провалится! И девочка за ними канет! Больно, как же больно… А после того, как Он уйдёт, возврата уж не будет. Небывалые восстанут, расползутся во все края. Живое от неживого отделится, и падут снега на землю. И всё сломается, да перемелется, да ссыплется в общую чашу, а небеса порвутся на бесцветные лоскуты; но перед тем взойдёт, взойдёт чёрное солнце! Тогда закончится былое, а начнётся нынешнее, своё, ото всего отдельное, безупречное! Так что беги, мальчик, беги, девочка! Обгоняйте свои тени! Трудны быстрые мишени…
Существо перестало вдохновенно вещать и захихикало. От этого звука Гвина передёрнуло – будто ему в уши заливали концентрированную мерзость. Он шагнул было навстречу существу, но вдруг ощутил магию – до неприличия сильную и крайне агрессивную.
– Клетка его защищает, – бросила Ари. – Придётся сначала её сломать.
– И как это лучше сделать?
– Не знаю! Можно попробовать… вот так!
Она выхватила меч и с нечеловеческой силой рубанула по клетке.
Та не выдержала.
Клинок тоже.
Грохнул взрыв; Гвин почувствовал только, как упругая волна бьёт по всему телу и швыряет его в сторону, а потом на какое-то время впал в беспамятство.
Глава 8
Ари тоже отбросило, но она успела сгруппироваться и при ударе о стену отделалась болезненным ушибом. Свет совсем погас – это захлопнулась дверь. Слабые лучи проникали теперь только через замочную скважину и в небольшую щель рядом с полом. Их не хватало, чтобы видеть хоть что-то.
Плечо, на которое пришёлся удар, сразу стало саднить. Эта боль, как ни странно, пришлась кстати: Ари словно сбросила с себя наваждение, которое мешало ей думать о чём-то кроме убийства запертой в клетке химеры.
Кстати, что случилось с химерой? Светящегося Глаза что-то не видно…
– Гвин! – тихо позвала пуэри.
Тот не ответил.
Ари наощупь поползла вдоль стены – туда, куда защитное заклинание должно было откинуть полудемона. Рука шарила по пыльному полу и стене. Сначала она нашла обломок деревяшки, потом ещё один. Затем попался острый осколок, о который пуэри чуть не поранилась. Наконец, в самом углу её пальцы наткнулись на что-то мягкое. Спустя несколько секунд Ари поняла, что ощупывает обтянутый штанами мужской зад и поспешила переместить руки повыше, к голове. Пробежалась пальцами по лицу, коротким волосам – на затылке у Гвина наливалась здоровенная шишка. Стоило прикоснуться к ней, как юноша с тихим стоном зашевелился.
– Мне показалось, или ты меня облапала? – первым делом спросил он.
– И ведь заметил же, – буркнула Ари. – Ты как?
– Да чего мне будет… – Гвин сел. – Где эта хреновина?
– Не знаю.
– А почему темно так?
Пуэри помялась, прежде чем ответить.
– Заклинание оказалось с подвохом… При разрушении клетки сработала ловушка, которая нас разбросала и задействовала второй слой защиты. Я не уверена, но дверь сейчас вряд ли получится открыть с этой стороны. И ещё, кажется, сюда скоро сбежится весь замок.
Словно в подтверждение её словам за дверью послышалась отдалённые голоса и возня.
Гвин какое-то время помолчал, прислушиваясь к происходящему снаружи и переваривая информацию.
– То есть если поводить итог, – сказал он наконец, – мы заперты в подземелье, из которого только один выход, и прямо сейчас его перекрывает толпа вооружённых охранников, среди которых наверняка есть чародеи. Кроме того, с нами в комнате предположительно заперто воплощение жуткой жути, которое мы вместо того, чтобы убить, выпустили. Всё так, нигде не ошибся?
Повисла тишина, в которой приближающиеся голоса обитателей замка звучали всё отчётливее. Там кричали про вторжение, воров, без конца поминались чьи-то матери и некий Предвестник.
Гвин был прав по каждому пункту, и Ари очень хотелось отвесить ему за это подзатыльник. Отчасти благодаря пониманию, что именно её инициатива привела к настоящему положению.
– Может, химеру убило взрывом? – с надеждой сказала она.
– Нас же не убило, – возразил юноша.
Опять он прав. Так раздражает!
– Могла она успеть выскользнуть за дверь?
– Не знаю, я не успела заметить. Меня вообще-то тоже знатно приложило.
– Да уж, полный провал, подруга!
Паузу в разговоре заполнил отчётливый звук затрещины.
– Ай! Прямо по шишке! За что?!
– Болтаешь много! Помолчи и дай подумать.
В коридоре грохотали сапоги и слышались переговоры – тихие, чтобы пойманные в ловушку воры не расслышали. Судя по мельтешению в щели под дверью, охрана толклась рядом с ней: видимо, придумывали, как ловчее выскрести из ловушки незваных гостей. Это продолжалось с минуту, после чего высокий мужской голос прикрикнул на вояк и велел отойти.
Ари встала и, схватив Гвина за руку, потянула его за собой к двери.
– Что делать будем? – шёпотом спросил он, когда они заняли позиции слева и справа от створки.
– А сам как думаешь? Прорываться нужно.
– Не далековато ли прорываться? Не пойми меня неправильно, я не из страха интересуюсь, убить они меня всё равно вряд ли смогут. Просто не хотелось бы устраивать тут бойню.
– Учитывая то, что мы тут видели, жалко мне этих ребят не будет, – возразила Ари. – Хотя, знаешь, что? У меня идея. Нам нужно добраться до третьей комнаты справа.
Гвин задумчиво помолчал.
– Там, вроде, какая-то сушильня.
– Да, и значит там должно быть дышло. Попробуем выбраться через него.
– Неплохо, – хмыкнул юноша. – А если не пролезем?
– Тогда будем прорываться.
– План, я бы сказал, на грани, как и прошлый.
– Всё, заткнись, – отмахнулась Ари. – Лучше приготовься бежать напролом. Кажется, они сейчас откроют дверь…
Люди по ту сторону и в самом деле подозрительно притихли. Может, прислушивались, может, готовились к штурму. Пуэри понимала, что если вояки войдут, то пробиться через их строй будет сложнее, особенно без оружия – меч-то разлетелся на кусочки. Но и протиснуться мимо них в тесном коридоре – та ещё задачка. Вся надежда на эффект неожиданности и скорость: по расчётам Ари она успевала сбить с ног двух-трёх человек, а потом – как повезёт. А что если попробовать их перепрыгнуть? Потолок низковат, но как вариант… Всего до нужной двери около восьми саженей. Как же много, огр их сожри!
От досады пуэри закусила губу. И дёрнула её шальная лезть в эту тюрьму! Можно ведь было просто взять виртулит и по-тихому сделать ноги, но нет, потащилась за этим чудаком!
– Не боись, прорвёмся, – вдруг сказал Гвин.
Ари отнеслась к этому заявлению крайне скептически, но всё же ей стало чуть-чуть спокойнее. Даже подумалось: и в самом деле, почему бы не прорваться?
– Я и не боюсь, – буркнула она.
В ответ ей раздался мерзкий смешок.
Сзади.
Обернувшись на звук, пуэри наткнулась на горящий в темноте трёхцветный глаз. Но предпринять что-либо она уже не успела, потому что через мгновение запечатанная дверь распахнулась.
Дальше всё происходило слишком быстро, чтобы успевать думать.
Первым в проём кинулся Гвин. Против ожиданий пуэри их не встречала толпа вооружённых бойцов, зато поодаль стоял субтильный паренёк в балахоне. Он швырнул в Гвина заклинание, которое на лету развернулось ловчей сетью. Ари, уже бегущая следом за спутником, вытянула вперёд руку с зажатым в ней виртулитом, чтобы камень поглотил магию, но не успела. Сеть, не долетев до полудемона пару шагов, рассы́палась на связки и будто канула в никуда.
Паренёк в балахоне такого поворота явно не ожидал. Удивиться ему особо не дали – Гвин с разбегу врезался в тощего чародея плечом, отправив того протирать пол. Дальше по тоннелю на некотором расстоянии стояли уже вояки, ощетинившиеся кинжалами. В считанные мгновения восстановив потерянную при столкновении скорость, Гвин с рёвом врезался в группу закованных в броню мужиков.
Должно быть, он был страшен, потому что охранники его даже пырнуть толком не успели, прежде чем разлететься в стороны точно рюха от удара биты. Чтобы не споткнуться о них и не врезаться в замедлившегося Гвина, Ари пришлось пробежать по стене – и она оказалась перед ещё одним чародеем, на этот раз старым. Виртулит вспыхнул, поглощая очередное заклинание; старик-чародей охнул, получив в лицо локтем. Несколько шагов – и пуэри нырнула вправо, в нужную комнату.
По счастью внутри никого не оказалось. Как только Гвин вбежал внутрь, Ари захлопнула дверь и заклинила её подвернувшимся под руку черенком. Потом они быстро отыскали дышло – узкое, но даже Гвину хватило пролезть. Когда стража наконец сломала дверь, Ари как раз вытянула парня из лаза, как пробку из бутылки.
Когда они подбежали к стене, мимо со знакомым смешком пронеслась тень с иррациональным количеством конечностей: она так быстро взлетела наверх и исчезла в ночи, что рассмотреть её не было ни малейшей возможности.
– Взять их! – истошно вопили из окна на третьем этаже. – Поймать и на кол посадить! Сжечь, четвертовать, вырвать всё, что торчит! Моя коллекция!..
Переглянувшись, беглецы штурмом взяли стену: легконогая Ари взбежала по ней и смогла уцепиться за край, а затем помогла забраться Гвину. За это время как раз подоспели стражники. Прозвучало хлёсткое «стреляй!»; кантернец схватил девушку в охапку и под щелчки спущенных арбалетных тетив сиганул через зубцы. Воздух хищно свистнул совсем рядом с ухом пуэри.
Выбравшись из кустов, в которые свалилась, парочка нарушителей спокойствия задала такого стрекача, что чуть пятки не заискрили. Бежали через луг, к ближайшему лесу, потом петляли по нему добрый час, прошли по ручью, чтобы сбить со следа возможную погоню. За ними никого уже не было, но мало ли! Потом снова блуждали меж деревьев, пока Ари не нашла нужный ориентир.
Когда они вышли к её тайному лагерю на берегу маленького озера, уже почти рассвело. Отчасти благодаря этому Ари заметила, что её спутник слишком уж бледен и вид имеет крайне несчастный.
– Что с тобой? – спросила она.
Вместо ответа Гвин, морщась, повернулся к ней спиной. Под лопаткой у него торчало два обломанных древка.
Сначала пуэри перепугалась, но потом, увидев, как уверенно кантернец стоит на ногах, успокоилась и приказала ему немедленно снимать одежду, а сама пошла за повязками. Парень так вымотался, что не отпустил даже самую унылую шуточку по поводу раздевания.
Прежде Ари никогда не видела, чтобы с такими ранами выживали. Она вырвала из его спины два болта, вошедших на целую ладонь, и кровища хлестала при этом как в последний раз, а у Гвина даже взгляд не помутнел. Орал он громко, но остался в сознании и, пуще того, в конце помог с перевязкой. Промывать раны в таких обстоятельствах смысла не имело никакого.