Когда я была счастлива? Была ли счастлива вообще?
Счастье сейчас, когда мне уже почти тридцать девять, это совсем не то счастье, что было в мои десять лет. Разные категории.
Или я сейчас не так счастлива, как была счастлива в десять лет? Вполне возможно. Жизнь любого человека нужно расценивать как драму – и это не просто красивая фраза. Чем дольше живешь, тем больше это понимаешь.
Услужливая память не хранит все неприятности, все беды – как полоска песка в прибое не хранит следов. Все смывает время.
Моя бабушка жила на хуторе, в трех или даже четырех километрах от нашего села. И, случалось, я ходила к ней пешком, даже зимой – одна ходила. Но чаще бабушка приходила к нам и забирала меня к себе. Сейчас, наверное, такое и представить себе невозможно – десятилетняя девочка идет одна через лес. Впрочем, маньяки и всякие извращенцы были и в те времена. Но, наверное, не в наших краях. Мы все там были какие-то непуганые.
Сосны в лесу росли высокие, до небес. Дорога – почти сплошной песок. Но я не помню, чтобы даже при сильном ветре поднималась пыль. Наверное, сейчас пыль на той дороге поднимается. Сейчас там все наверняка не так. Я целую вечность там не была.
Когда бабушка вела меня назад, в село, мы всегда садились передохнуть на невысокой горочке. Точнее, это бабушка присаживалась передохнуть, а я с ней за компанию. Я иногда вспоминаю ту горочку. Хотя, скорее всего, я вспоминаю свои прежние воспоминания. Кажется, это не со мной и не в этой жизни было.
Птицы орут. Протяни руку – земляника в траве. И высокое небо – настолько высокое, что мне становилось немного страшно, когда я долго смотрела в него. Я боялась упасть в него.
Моя бабушка умерла, когда мне было семнадцать лет. К тому времени я уже уехала в большой город. Там у меня началась совсем другая жизнь. Там у меня многое случилось впервые. Там у меня случился первый мужчина. Мужчина? Мальчишка, немногим старше моего Вадьки.
Так что я вроде бы не так уж и убивалась за бабушкой. Ей уже под восемьдесят было. Время пришло умирать.
Потом вдруг в какое-то время у меня наступило понимание, что же я с уходом бабушки потеряла. Неудачи, неурядицы, обиды – словно лавина на меня обрушилась. И я стала говорить: «Бабушка, забери меня отсюда, потому что ни черта путного у меня в этой жизни не получается».
Но и это прошло.
– Добрый день, я старший лейтенант юстиции Аверина.
Мое служебное удостоверение по-разному действует на мужчин и женщин. Мужчины в большинстве своем – на подсознательном уровне – пытаются понравиться. Даже те, кому общение со мной сулит неприятности. Мужчины чаще всего пытаются договориться, если даже и не «подбивают клинья» откровенно.
А женщины относятся ко мне с хорошо или плохо скрытой неприязнью. Очевидно, потому, что видят во мне соперницу – опять же подсознательно. Про доверительные отношения с женщинами зачастую говорить не приходится. Я по специальности юрист-психолог, так что знала о таких «гендерных отличиях» еще до первой своей учебной практики.
Я худо-бедно научилась располагать к себе женщин. Случаются удачи – такие, как вот эта Митрофанова.
Не дурнушка, но и красавицей ее назвать нельзя. Не «серая мышка», дама с характером. Осторожная, лишнего слова не скажет.
Но я-то знаю, как разговорить собеседника. Беседа идет ни шатко, ни валко. Вопросы, как и ответы, ни о чем. Но я уже несколько минут копирую жесты и позу Митрофановой, даже дышу с ней в такт. В моих глазах она видит поощрение и восхищение ее ответами на самые простые вопросы. И я достигаю результата – вижу, что она полностью доверяет мне.
– Знаете, о мертвых либо хорошее, либо вообще ничего, но… – Митрофанова замолкает на секунду.
– Но если надо для дела, – подсказываю я, копируя ее позу и интонацию.
– Да-да, – радостно соглашается Митрофанова.
– Тем более, что… – я показываю на диктофон, лежащий на столе. Я его демонстративно выключила в начале нашей беседы. Про смартфон в моей сумочке Митрофановой знать не обязательно.
– Ермаков был бабником, – понизив голос, говорит Митрофанова. – Кобелем даже. Бывают такие мужики.
Я поощрительно киваю – о да! Козлы они, козлы, а не кобели!
– Но Ермаков был брутальным, грубым бабником. Методы его были…
– … за пределами приличий, – подсказываю я.
– Вот именно. Использовать служебное положение для того, чтобы овладеть женщиной – какие уж тут приличия?
«Тойота» Ермакова нашлась неожиданно скоро.
И нашел ее не участковый, которому пару часов назад поступили данные на разыскиваемый объект, а бдительный пенсионер, заметивший «посторонний» автомобиль и незамедлительно сообщивший об этом участковому.
Участковый, сказав «ладно, Петрович, спасибо, разберусь», тут же сообщил дежурному по горотделу.
Так что Рындин получил сообщение, что называется, с пылу, с жару. И сразу отправил по адресу эксперта-криминалиста.
– Там уже наверняка все затоптали и залапали. Так что ты постарайся там найти то, чего нет, но было.
– Ну да, – проворчал эксперт. – Ценное указание начальства: «Смотри, чтоб все хорошо было».
– Поговори у меня еще…
Рындин сидел за рабочим столом и читал распечатки материалов, добытых старшим лейтенантом Кряжевым. Остается только удивляться не тому, что так много информации о каждом человеке хранится на электронных носителях, но тому, как легко ее можно получить. Впрочем, Кряжев любую информацию получает легко. У него и ответ такой на любой запрос – «легко».
Так, досье покойника. Сорок два года. Ровесник. Кризис среднего возраста, как и у тебя, Рындин? Этот кризис каждый переживает по-своему.
Срочную службу Ермаков не дослужил – подал рапорт и поступил в высшее военное училище Тыла. О как! «Тыла» с большой буквы.
В «горячих точках» не отметился. Угу. Такие, как Ермаков, в «горячие точки» не рвутся, хотя там можно воровать на порядок больше. Ушел из армии в звании майора семь лет назад. Рановато. Надо копнуть поглубже – Ермаков мог и провороваться, снабженец все-таки. А это как-то может быть связано с его убийством? Вряд ли. Кто взыщет по долгам через семь лет?
За семь лет, если по доходам считать, отставной майор Ермаков дорос до звания генерал-майора. Как минимум. Дом – двести пятьдесят квадратных метров. Автомобиль два года назад сменил.
Чего бы тебе, Рындин, в тридцать пять не уволиться и не податься в предприниматели, подобно Ермакову? Глядишь, и удержал бы свою благоверную. Черта с два – уровня Ермакова ты все равно не достиг бы.
Смартфон разразился рингтоном Where Do I Begin.
Рындин взглянул на дисплей.
«Бывшая». Ольга.
– Помяни черта, и он появится. Да, Ольга, слушаю.
– Нам нужно встретиться! – голос «бывшей» раздражал Рындина уже давно. Как давно? Последние три года точно. А в предыдущие семнадцать лет? Наверное, нет. Или скорее нет, чем да. А вот в последние три или четыре года раздражал, что называется, по нарастающей.
– Кому это нам? Тебе, мне и твоему жирдяю?
Жирдяй – это Верютин, генеральный директор «Сигмы». Нынешний муж Ольги.
Тесен мир – грохнули подчиненного Верютина. А если бы убили Верютина, как на это отреагировала бы Ольга? Не очень бы убивалась, в этом сомневаться не приходится.
Как давно, ты, Рындин, стал задаваться вопросом: «А не по расчету ли сколько-то лет назад она вышла за меня, генеральского сына, замуж?» Давно. Уже, пожалуй, и не упомнить.
– Евгений, не паясничай! – до чего же у нее визгливый голос. – Нам с тобой надо встретиться!
– Хм… Знаешь, мне очень не хочется встречаться с тобой вообще, а уж сейчас, когда я занят до упора, тем более.
– Нам надо поговорить!
– Да ты что? «Нам надо»! Мне от тебя ни фига не надо. Если хочешь, говори по телефону. Итак, что тебе от меня еще надо?
Рындин постарался, чтобы голос его звучал совсем уж занудно.
Может быть, удастся сократить время разговора до минимума. Или вообще избежать разговора. Нет, надо было сразу послать ее на три буквы.
Но бывшая благоверная – точнее, неблаговерная – не из тех, кто пасует перед какими-либо преградами. Женщина-таран. Женщина-стихийное бедствие.
– Ты говорил вчера с Юлей по скайпу?
– Говорил. Или я не могу говорить с моей дочерью?
– Она сказала, что приезжает через два дня.
– Чего бы ей не приехать?
– Она сказала, что останется здесь.
Рындин с тоской посмотрел на стену кабинета.
– Юля взрослая девочка, – «как же я ее выносил столько лет?»
– Девятнадцать лет – это, по-твоему, взрослая?
– Когда мы поженились, мне было двадцать два года, а тебе двадцать три.
– И мы оба уже закончили учебу!
– Она может закончить учебу здесь.
– Здесь?! Так это ты ее подговорил?
– С какого это перепуга я стану ее подговаривать?
– Ты не хочешь, чтобы она стала успешной…
Рындин резко нажал на смартфон.
Стук в дверь, как ни странно, не вызвал новую волну раздражения у Рындина. Совсем даже наоборот.
– Да, Ксюша, заходи. Что ты там скребешься?
– Товарищ подполковник…
– Ксюша… Я же просил!
– Извините, Евгений Павлович. Я с «Сигмы» только что…
«Он был титулярный советник, она – генеральская дочь».
Ксения Васильевна Аверина, генеральская дочь, двадцать шесть лет, не замужем.
«Он робко в любви объяснился, она прогнала его прочь».
Наверняка же объяснялись в любви такой красавице, и были некоторые рангом повыше титулярного советника. Почему прогнала? А может быть, и не прогоняла. Может быть, робели парни – не по нам такая краса-девица да еще дочь такого папы. Впрочем, про отца могли и не знать. Приозерск хоть и не большой город, но и не деревня.
– Да ты проходи, Ксюша, садись.
Ободряюще приглашение прозвучало – не робей, мол.
Аверина села – не на краешек стула, конечно. Да и смущения никакого у нее не наблюдалось. И на Рындина посмотрела с каким-то непонятным даже вызовом. Или ему так показалось?