Около минуты в комнате царила тишина, нарушаемая лишь сдавленными рыданиями Ники. Чуть погодя девушка зашевелилась и села, прислонившись к стене, совершенно не замечая противного холодка по голой спине, открытой собранной комом у горла футболкой. Несколько раз всхлипнув, Ника растерла по лицу слезы и хлынувшие из носа сопли. От неприятного ощущения девушка дернулась, сморщилась и, подобравшись, вытерла футболкой лицо.
Расхристанные по мокрой коже волосы скользнули неприятными ощущениями, некоторые лезли в рот. Нике пришлось несколько раз провести по щекам ногтями, убирая прилипшие пряди. После этого простого действия она немного пришла в себя, наконец-то одернула футболку и поправила сбившийся в сторону бюстгальтер, наискось пережавший небольшую девичью грудь.
Понемногу к Нике возвращалось спрятавшееся было раздражение. Вернее, уже не раздражение – оно трансформировалось в озлобленность. Покрасневшими глазами девушка смотрела в пол перед собой, все продолжая шмыгать носом. Внутри все кипело. Раздражение и злость на весь мир нашли цель – они все больше проецировались на мать, обретя конкретные формы. Ника сама себе не могла бы в этом признаться, но внутри у нее сидело ощущение невозможности опровергнуть слова матери, осознание ее правоты – и это не просто злило, бесило. Кроме того, неожиданная сила всегда спокойной и корректной в словах и поступках матери вовсе выводила девушку из себя. Она хотела сейчас ее ударить, расцарапать, вцепиться ногтями в лицо, но понимала, что мать сильнее. От вернувшейся злости в горле собрался комок, настолько ощутимый, что даже дыхание перехватило.
Анна тоже смотрела перед собой, не глядя на дочь и не подозревая, о чем та думает. Мысли у самой Анны были совершенно другие. Только сейчас она со всей глубиной осознала, как потаканием капризам дочери навредила ее воспитанию. Необыкновенно красивое лицо Анны подергивалось в попытке удержать наползающую гримасу – от горечи и обиды хотелось плакать. Но понемногу Анна смогла взять себя в руки и сейчас прокручивала в уме варианты развития беседы – как часто делала перед важными переговорами. А в том, что сейчас должен состояться один из самых важных разговоров в ее жизни, сомнений не было.
«Ника, прости, я совершила много ошибок. То, что сейчас произошло, – это по большей части моя вина, хотя есть и доля твоей. Давай сейчас пойдем на кухню, попьем чаю и попробуем поговорить. Просто поговорить, начать все с чистого листа. Мы не чужие друг другу люди, более того, ты самый-самый дорогой мне человек и… что?»
– Что? – повторила она, услышав тихий голос своей дочери.
– Я в полицию пожалуюсь, – негромко, но четко повторила дочь, по-прежнему сидя возле стены и держа на коленях сжатые кулачки.
Анна закрыла глаза. Вдохнула, выдохнула, открыла глаза.
– И насчет чего же ты будешь жаловаться? – ледяным тоном поинтересовалась она у дочери.
– Что ты меня избила, – буркнула Ника, не поднимая глаз.
– Замечательно, – кивнув, покачала головой мать, спросив чуть погодя прежним ровным ледяным голосом: – А смысл этой жалобы будет в чем?
Ника молчала, поджав губы. Звенящая тишина повисла в комнате. Только отвратно клубилась пыль в ярких солнечных лучах, прорезающих комнату поперек.
– Я в этом не очень разбираюсь, – пожала плечами Анна. Голос ее сейчас был ровен и спокоен. – Но уголовки точно не будет, на тебе ни царапины, – продолжила она, – даже на административку не тянет, хотя, может, я и заплачу какой-нибудь штраф. Но не тебе, а государству. Тебя же направят к инспектору по делам несовершеннолетних, а он побеседует с тобой и, если сочтет нужным, передаст дело в отдел опеки. Сюда придут с проверкой, меня, думаю, вызовут на беседу, нашу семью поставят на учет. Куча головной боли и нервов. И максимум из всего этого – меня могут лишить родительских прав. Что? – снова Ника что-то сказала, но она не услышала что.
– И замечательно.
– Повтори, пожалуйста, что ты сказала, – попросила Анна после долгой паузы.
– Замечательно, – Ника резко повернулась, и мать столкнулась с прищуренным взглядом красных, заплаканных глаз.
– Хорошо, – кивнула Анна. Поднявшись со стула, она быстро прошла всю комнату и встала у двери, толкнув ее так резко, что та звучно ударилась о стену.
– Одевайся.
Ника не отреагировала – она вновь вернулась взглядом в пространство перед собой.
– Я тебе сказала, одевайся, – чуть повысив голос, произнесла мать.
– Зачем? – Ника не смогла сдержаться, и ее голос заметно дал петуха.
– Одевайся и проваливай отсюда. Можешь идти сразу в полицию.
– Никуда я не пойду. Это моя квартира.
Анна глубоко вздохнула.
– Одевайся, или я выкину тебя вон прямо сейчас.
Было в голосе матери нечто, от чего Ника ей поверила. Девушка фыркнула, поднялась, сбросила футболку, рванув так, что ткань треснула. Избавившись от спортивных штанов, она подошла к шкафу. Резко дернутая полка хрустнула, выходя из пазов, и упала на пол, рассыпав одежду. Подобрав одну из футболок, Ника натянула ее, сняла с вешалки голубые джинсы, подняла валяющуюся на полу толстовку, которой совсем недавно мать ее хлестала, цепко схватила смартфон с полки и быстро прошла, почти пробежала мимо матери.
В прихожей она молча присела, обуваясь, а поднявшись, щелкнула открываемым замком. Дверь за собой она закрыть не потрудилась.
Некоторое время Анна пустым взглядом смотрела в светло-голубую стену коридора предквартирной прихожей. Потом медленно-медленно подошла, прикрыла дверь, мягко осела на пол и заплакала.
Она вообще редко плакала – старалась не показывать свою уязвимость. А если и плакала, то делала это всегда тихо – в уголке туалета или дома, спрятав лицо в подушку. Но сейчас она рыдала навзрыд, сидя на коврике в прихожей, не замечая мешающихся ей под подогнутыми ногами сапог.
Одному из самых важных разговоров в ее жизни сегодня состояться не удалось.