– Ну вот и твой офигенно сильный самурай с киселем, – зло сказал Чед. – Попался.
– Это н-не он уб-бивал, – проныла я. Мы стояли около входа в подвал, в теплой ночи; я как в бреду наблюдала подъезжающие машины, особые машины. – Там н-ни одного… его… нету.
Чед помолчал. О некоторых вещах нельзя не спросить, но и знать не хочется. Я ощущала сильное физическое недомогание – наверное, впервые в жизни. Но витальная энергия, хоть и опосредованная, у меня была, и тонкие нити Силы Наставницы как-то держали, помогали все точно осознавать и фиксировать рассудком.
– Сколько их там?
– Женька… тринадцать.
– Ну конечно… – И мы обнялись плотнее.
Из подвала вылез слегка перепачканный Ларри, подошел, показал пакетик с черной половинкой символа Инь-Ян на дешевенькой цепочке, забитой землей. Я пискнула. Потом унес пакетик в сторону одной из машин.
– Никусь, – сказал Чед. – Давай домой?
– Давай…
Так же обнявшись, пользуясь попустительством Васи, глухой ночью мы вернулись ко мне. Квартира уже не казалась убежищем от любых неприятностей.
Матрас, на котором валялся Мерлин, будил нехорошие ассоциации.
Я налила и хлопнула полстакана красного.
– Ники, – виновато сказал Чед, – мне ехать надо.
– Ты ш-ш-што, оставишь меня одну?
– Да и тебе… часа через четыре вставать на работу.
Работа.
Дорогая редакция! Спецвыпуск! Да и просто очередной номер…
– Ты надолго уезжаешь? Куда?
– Да у меня только сегодня вечер и был. Я улажу свои дела и вернусь. Собирался уехать на неделю, но раз так, уложусь в день-два. И уже от тебя никуда, ни-ни.
– Давай тогда по последнему горшку с мясом… и… я тебя хоть проводить выйду…
– Ники, береги себя. Очень береги, – жестко сказал Чед. – Вы, мои девчонки, тут без мужиков, считай, остаетесь. Танька вышибла последнего хахаля, а ты… может, Васька что-то завтра придумает. Охрана свидетелей. Должен придумать.
– Придумает. – Я была заторможена, а в голове из-за активированного Наставницей яснознания проскакивали ужасные картинки. Лечь бы и выспаться!
Но как спать, если я знаю – в паре кварталов Васька не дремлет; под руководством мрачной тетки габаритов сто тридцать на сто тридцать, гения судмедэкспертизы, в особую машину грузят черные мешки?…
Чед смотрел виновато.
Я махнула рукой:
– Спущусь. Наломаешь мне сирени?
– Не вопрос. – Женька улыбнулся. Как я наизусть знала все его любимые блюда и напитки, все, чем мой друг детства обожал набивать свое плоское поджарое брюхо, так и он был в курсе: ландыши, сирень, белый шиповник, жасмин, розовый шиповник, жимолость…
Мы снова спустились с моей крыши мира. Я совсем не была готова к тому, чего обычно постоянно жаждала, – к одиночеству. То, что Женька уезжал, а я оставалась лицом к лицу со всем, что произошло, повергло меня в страшное уныние. Однако по примеру Скарлетт О'Хары я решила подумать об этом завтра.
Тем временем Чед залез в пышные кусты сирени, наломал охапку веток. Вылез, протянул добычу мне. На душе немного полегчало… я зарылась лицом в ароматные кисти, и мы двинули к мотоциклу Чеда – он на ходу надевал шлем и вдруг завис.
На его коне сидела девушка.
На мой мгновенно избавившийся от сонливости взгляд, это была сильфида, фея, сама любовь. У меня нет бедер, нет талии, почти нет груди, а плечи выступают острой буквой «Т». Везде торчат или кости, или тонкие жилки. А эта была словно вылита из капли молока с медом – все плавное, идеальное, талия наверняка меньше моей, а бедра шире; короткое простецкое светлое платьице, на ногах обычные балетки, и распущенная волна волос – темные завитки по пояс…
Черты лица соответствовали фигурке – Барби отдыхала у психоаналитиков, спасаясь от комплекса неполноценности.
Но, видимо, в девице было что-то еще. Что-то, помимо идеальных черт внешности, потому что…
Чед встал как вкопанный. А он только на внешность никогда не велся. Потом мой друг, не сводя с незнакомки глаз, потянулся к букету… и отщипнул от моей – моей! – сирени маленькую веточку.
Подошел к мотоциклу:
– Барышня, рад приветствовать на своей территории.
– Твой транспорт? – лениво, чуть растягивая словечки, спросила красавица. – Есть второй шлем?
Я стояла разве что рот не разинув.
Девушка тем временем, бросив на меня короткий нейтральный взгляд, пристроила сирень куда-то у выреза. Чед приосанился. Он бросал меня в неоднозначной ситуации. Он торопился. Но мужчины устроены как-то по-особому, я эти дефектные винтики в мозгу у особей противоположного пола уже неплохо изучила.
– Куда поедем? – Второй шлем лежал у него под сиденьем.
– Ты подбрось меня, – мурлыкнула незнакомка. – Я что-то поздно сегодня, машин нет совсем, голосуй не голосуй. А домой хочется… дома постелька, вина бутылочка…
Я кое-как собрала упавшую челюсть.
– Чед, ты по делам ехал… – Как там Танька говорит? Все мужики – козлы!
– А может, ей по дороге, – возразил мне Чед. Мое яснознание некстати высверкнуло краткий кадр, идею Чеда относительно того, где и как можно провести время с незнакомкой. По дороге.
У меня не было ни малейшего сомнения в том, что красотка – нимфоманка. Это я и Увидела, и поняла. Ей повезло с такими данными. Секс, секс, много секса – это, и только это плавало на верхушке ее сознания, откровенно и неприкрыто, а остальная часть личности была упрятана в глубокие недра, нырять куда я не рискнула. Вдруг там то же самое?
Много секса у девицы ассоциировалось с парнем, который ездит на мотоцикле или на джипе. Ну понятно.
Тем временем я опомнилась.
Чед регулярно заводил девушек, а уж сексом занимался, наверное, больше нас всех троих, включая женатого ныне Ваську. Могу ли я мешать развлечению друга? Не могу! Да и не стану, не мое дело. Хотя постелька и бутылочка вина были и у меня.
– Ну, я пошла, – сказала я. – Женька, я тебя, считай, проводила.
– Ники, – Чед чуток опомнился, – если что, сразу звони.
– Ага…
Я поднялась наверх. Поставила сирень, включила компьютер, потребовала двойной эспрессо у кофемашины и приступила к тексту спецвыпуска. Как ни странно, сосредоточенность на работе пришла быстро, помогла отвлечься от Чеда и прочих неприятностей…
И как только фразы гладко полились на экран монитора, требовательно задергалась ниточка Силы с другого континента.
Я глянула на часы – 4:26. По московскому времени начинались 27-е лунные сутки – сутки мудрости и медитации.
Я приняла позу медитации, сев на освобожденный Мерлином матрас. Наставница могла и просто позвонить по телефону, но она желала передать мне информацию вместе с Силой, причем немедленно, так как не могла больше поддерживать контакт на таком расстоянии и готовилась его прервать.
Сосредоточилась, открылась…
«Суккуб».
Суккуб? Суккуб, суккуб… Средневековье какое-то.
Не сразу поняв, о чем речь, я затем подпрыгнула и звезданула себя ладонью по глупой башке. Суккуб! Легенды оживали на глазах; корявые надписи в старых книгах делались кошмарной явью, а мой самый лучший на свете ясновельможный пан Чедерецкий уехал на своем мотоцикле в обществе суккуба.
В броске я снесла со стола телефон, одновременно нажимая на кнопки…
– Че-ед! Чед, Женька, Че-ед!
Молчание.
Абонент заблокирован или временно недоступен.
– Ла-арри-и!!!
– Ник, потом…
– Ларри, останови Женьку, он уехал с девицей…
– Ник, ты спятила? Тут у меня такое… сама же…
– Ларри, она демонесса! Он в опасности! Дай свисток гаишникам, пусть тормозят и сажают, а ее вытуривают или тоже сажают, но подальше и в клетку…
– Кто демонесса? Ники? Что за чушь несешь?
– Ларри! Послушай меня! Останови Чеда! Немедленно! Он отсюда уехал минут сорок назад…
– В какую сторону?
– Я не видела… не знаю…
– Ник, я постараюсь. Но ты имей в виду, может, Чеду демонесса сейчас самое то. Стресс снять.
– Ларри! Это серьезно!
– Ник, я понял. Я сам не в себе слегка. Давай, пока…
Я посмотрела на телефон…
И безнадежно разрыдалась, горько, во весь голос; бросилась на матрас и рыдала, не в силах остановиться. Все было очень, очень страшно. Всхлипывая, я постепенно теряла активацию, теряла силы и засыпала, засыпала…
Когда я проснулась, солнце уже било в мои окна с юго-востока. Заходило оно к вечеру, освещая другой угол квартиры, но присутствовало в моем жилище целый день.
Я лежала, вцепившись в обсморканную и обреванную майку Васьки, забытую тут после какого-то водопроводно-сантехнического подвига. В чем он тогда ушел, я не помнила, но майка прижилась. Я ее то стирала и даже гладила, чтобы торжественно отдать, то надевала как домашний халат, решив купить Ларионову новую; иногда одежка пригождалась Чеду – внатяг на плечах и свободно в брюхе. На Ваське, который в принципе был того же размера, только ниже сантиметров на десять, майка сидела наоборот: в плечах свободно, на брюхе туго.
Я лежала на ортопедическом матрасе. С ним была связана особая история. Когда-то, когда я только училась обращаться с Даром, у меня от психологических перегрузок заклинило спину. Танька тут же напустила на меня мануальщика и невропатолога, собственноручно осуществив новокаиновую блокаду… но мальчики перепугались, так как за годы Васильевского не слышали от меня ни единого чиха и даже травмы-ушибы-растяжения заживали очень быстро и как бы сами собой, а тут меня пришлось, как больную кошку на лоток, дня три в ванную и туалет носить на руках.
И вот вскоре начались первые поездки Чеда за границу. Он путешествовал тогда на разваливающемся ведре с гайками по имени Тролль, который был пятидверной «Нивой». Имя получилось так. Когда страшно гордый собой, в нищие и небогатые иномарками годы, Чед показал нам обновку, Танька буркнула: «Ты бы еще троллейбус купил».