Вагончики и навес-столовая были ярко освещены. Уютно тарахтела электростанция. Тишина, покой, отдых после тяжелого трудового дня.
Рабочие обедали за столами, сколоченными из толстых, обтесанных досок с врытыми в землю крестовинами.
Мои соседи по вагончику – бульдозерист Андрей, тот самый, что наткнулся на могилу, и шофер Юра, подвозивший меня в город, – помахали мне. Я подсел к их столику. С ними сидела чертежница Люда. Как я понял, у нее с Юрой любовь.
– Чего узнал? – спросил Юра.
Все равно придется докладывать Воронову. Я счел лишним рассказывать сейчас.
– Справки по ноль девять.
– Во дает! – восхитился моим ответом Андрей.
Из кармана куртки он вытащил пол-литра, разлил по стаканам. Люда мизинцем провела по самому донышку, показала, сколько ей налить. На ней был немыслимо короткий плащ с погончиками, этакий мини-плащ. Странно, что такая молодая девчонка работает на строительстве дороги и живет в вагончике. Может быть, из-за Юры?
Водку я не люблю. Но выпить пришлось. Как объяснил Андрей, мы выпиваем в честь моего переезда в вагончик. Сегодня они, старожилы, угощают меня, завтра я, новосел, угощу их – таков обычай.
Так объяснил Андрей.
За соседними столами тоже ужинали, шумели, галдели. Но Андрей, Юра и Люда держались особняком. Сидели с видом людей, которые обо всем уже переговорили, молча понимают друг друга, сознают свою значительность. В коллективе каждый создает себе положение как сумеет. Эти решили создать себе положение, держась независимо и значительно.
Мимо нас прошел инженер Виктор Борисович, пожилой интеллигентный человек с помятым лицом. Окинул наш стол внешне безразличным, а на самом деле зорким взглядом.
– Присаживайтесь, Виктор Борисович, – пригласил его Андрей, придвигая табуретку.
Виктор Борисович присел чуть в стороне, оперся на палку. Не то сидел с нами, не то сам по себе.
Андрей налил и ему.
Ужин кончался, рабочие расходились. Официантка Ирина с подносом в руках собирала со столов посуду.
– Ириночка, прелесть моя, – Виктор Борисович погладил ее руку, – какая ручка, какое чудо!.. Радость моя, попросите на кухне немного льда и томатный сок.
– Ладно, – недовольно проговорила Ирина и пошла дальше, собирая на поднос посуду. У нее довольно правильные, даже тонкие черты лица, испорченные, однако, выражением недовольства.
– Только в глуши попадаются такие иконописные лица. И имя византийское – Ирина, – сказал Виктор Борисович.
– Византия – Константинополь – Стамбул, – небрежно проронил Юра, показывая свою образованность.
– Ирина, жена византийского императора Льва Четвертого, красавица, умница, – Виктор Борисович бросил в стакан лед, добавил томатного сока, – управляла государством вместо своего сына Константина, которого свергла с престола и ослепила.
Ребята с интересом слушали этого пожилого, видно, образованного застольного краснобая.
– Какие женщины были! – заметил Юра.
– То есть! – многозначительно произнесла Люда.
Это выражение обозначало у нее высшую степень согласия.
– Сына ослепила! – возмутился Андрей. – Ее надо было посадить на кол, четвертовать, колесовать, расстрелять и повесить.
– Боже, какой кровожадный! – с деланным ужасом проговорила Люда.
Виктор Борисович продолжал:
– Не только не повесили, дорогой мой друг Андрей. А наоборот, была она высоко отмечена церковью за преследование иконоборцев, то есть тех, кто боролся с культом икон.
– И правильно преследовала, – заметила Люда, – сейчас иконы ценятся.
– Иконы – это другое, – возразил Андрей, – это древность, история. Поронск отстраивают – тоже древность, история.
Виктор Борисович вдруг опустил голову и печально проговорил:
– Неизвестно еще, где она, настоящая история. Возможно, в Поронске, а может быть, и еще где-то.
– В старину люди крупнее были, – объявил Юра, – кипели сильные страсти. Олег на лодках доходил до Цареграда.
– «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам… – запел Андрей. У него был сильный низкий голос, а главное, могучая грудная клетка: он, наверное, мог бы заменить целый хор. – Их села и нивы за буйный набег обрек он мечам и пожарам…»
Юра и Люда подхватили:
– «Так громче, музыка, играй победу, мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…»
И когда они прокричали это самое «бежит, бежит, бежит», в столовую вошел Воронов, окинул ее хмурым взглядом, подошел, сел за наш стол.
– Что, узнал?
Я положил перед ним фотографию и рассказал о Софье Павловне и о школе. О телеграмме, которую дал в Москву, естественно не сказал. О Наташе тоже.
Пока я рассказывал, фотография обошла всех и наконец задержалась у Виктора Борисовича: перед тем как рассмотреть ее, он долго дрожащими руками искал по карманам очки.
– Ясно, – сказал Воронов, – тетку нашли, а она ничего не знает. Фотография есть, а кто похоронен – неизвестно.
– Про то и разговор, – поддакнул я, намекая, что дело требует дальнейшего расследования: мне очень хотелось опять повидать Наташу.
Виктор Борисович наконец водрузил очки на нос. Рассматривая фотографию, сказал:
– Старшина – красавец. Как вы считаете, Люда?
– То есть!
С некоторым оттенком ревности Воронов заметил:
– Для нашей Люды один красавец – Юра. Он для нее Собинов плюс Шаляпин.
– Вас я тоже считаю красавцем, – парировала Люда.
– Спасибо! – поблагодарил Воронов.
Виктор Борисович показал на самого пожилого солдата:
– А этот на тебя похож, Сережа, как будто твой отец или дед.
– У меня все предки живы до четвертого колена, – соврал я, – наша семья славится долголетием. Железные нервы.
– Видали его! – сказал Воронов, обращаясь на этот раз ко всем за столом. – Какой долгожитель! Все! Завтра переносим могилу. Твоя миссия окончена, Мафусаил!
Железобетонным голосом я возразил:
– Во-первых, я должен вернуть фотографию. Во-вторых, надо зайти к одному человеку, по фамилии Михеев, и к женщине, по фамилии Агапова. При немцах у них прятались наши солдаты.
– Нет уж, – еще более железобетонным голосом ответил Воронов, – мы свое дело сделали. А остальным пусть занимаются школьники, военкомат – кому положено. Все. Точка.
– Но я обещал прийти. Меня будут ждать. Люди!
– Видали его! – снова обратился Воронов к сидящим за столом. – То вовсе не хотел идти, а теперь бежит – не остановишь. А кто за тебя будет работать?
– Вы сами говорили: на мою квалификацию замена найдется, – напомнил я.
– Все помнит! – заметил Воронов.
Рабочие кончили ужинать, разошлись. Столовая опустела. Официантка Ирина подметала пол.
Виктор Борисович положил на стол фотографию, пробормотал:
– «Великий Цезарь, обращенный в тлен, пошел, быть может, на обмазку стен…»
– Шекспир, «Гамлет»! – заметил я.
– Знает! – кивнул головой Воронов, хлебая борщ.
– Если солдат этот действительно разгромил немецкий штаб, тогда стоит поискать, – заметил Андрей.
– Прошлое обрастает легендами, люди создают мифы, – пробормотал Виктор Борисович.
– Герой не герой, – сказал Юра, – а разыскать его невозможно. В войну погибли миллионы… Только надо и о живых думать. А кому до нас дело? Сидим в поле.
– Переходи на такси. – Воронов отодвинул тарелку, встал. – Завтра переносим могилу. А ты, – он обращался ко мне, – как-нибудь вечерком на попутной машине отвези фотографию.
И вышел из столовой.
Официантка Ирина с веником в руках и византийским выражением на лице только этого и ждала:
– А ну подымите копыта!