Впервые в жизни Маша отчетливо почувствовала, как тишина меняет оттенок. Из зловещей она стала напряженно-выжидательной, хотя никто по-прежнему не издал ни звука. Только Мотя тихонько ойкнула, уронив с вилки ломтик огурца.
Взрослая Светка была и похожа, и непохожа на того прелестного безжалостного подростка, который запомнился Маше. Она внезапно поняла, что подсознательно боялась увидеть Рогозину в инвалидном кресле. Живая здоровая Светка и желание собрать бывших одноклассниц не монтировались друг с другом.
Однако Рогозина стояла перед ними именно что живая и здоровая и приветственно улыбалась.
В ней что-то изменилось, и довольно существенно. Маша не смогла сходу уловить, что именно. Одно сохранилось точно: Света Рогозина по-прежнему выглядела изумительной красавицей.
Красота Саши Стриж была деликатного, сдержанного свойства. Красота Рогозиной ошеломляла и сбивала с ног.
Сияние золотых волос, русалочья зелень глаз. Голливудской кинозвездой на красной дорожке Светка смотрелась бы уместнее, чем в скромной зале подмосковного отеля. Сходство с актрисой, готовой позировать и раздавать автографы, усугублялось тем, что для встречи Рогозина выбрала длинное облегающее платье цвета спелой вишни.
«Сережа прав: она прима, жаждет аплодисментов и готова за это платить. Мы для нее не больше, чем массовка».
Выдержав точно рассчитанную паузу, Светка тряхнула волосами, рассмеялась и быстро пошла навстречу замершим в ожидании женщинам, раскинув руки.
– Девочки! Боже мой, сколько лет!
И тотчас все будто очнулись от сна. Кувалда с Совой кинулись к Рогозиной, энергичная Лось метнулась к столу – освобождать место и подливать вино. Вернувшийся официант не сразу сумел отнять у нее бутылку и убедить предоставить ему право обслуживать гостей. Мотя Губанова поднялась и топталась возле стула в нерешительности, явно не понимая, что ей делать: выразить ли теплые чувства, как Савушкина с Коваль, или вспомнить, как к ней относились в школе, и воздержаться от проявления пылких эмоций.
Но Рогозина сама разрешила все сомнения.
– Матильда! Белла! Саша!
Она по очереди обняла всех. Будь Машина воля, она постаралась бы избежать этих объятий. Не то чтобы ей чудилось что-то фальшивое в происходящем – нет, Светка казалась искренне обрадованной тем, что все они встретились. Однако сама Маша не испытывала совершенно ничего. Внутренности были заполнены какой-то ватной пустотой, которой она сама от себя не ожидала. Пускай бы ей было неприятно, брезгливо, страшно… Любые живые эмоции лучше, чем это диковатое непонимание: что я вообще должна чувствовать? Что я, Маша Елина, должна ощущать при встрече с человеком, которого так долго ненавидела?
В душе ничего не отозвалось. Только где-то в глубине сознания замерцала тревожная лампочка: теперь Маша была почти уверена, что это не Рогозина наблюдала за ней из окна. Рост, фигура… нет, не она. Но кто же?
– Елина!
Светка все-таки прижала ее к груди. Затем отстранилась, держа Машу за плечи, заглянула в глаза.
– Ты как модель с портретов старых мастеров. У тебя волосы – венецианское золото, ты знаешь?
Маша не знала, как реагировать на явно преувеличенный комплимент. Волосы как волосы, светло-рыжие. Никакого венецианского золота и в помине нет. Но Светка, к счастью, не требовала ответа. Она похвалила прическу Саши Стриж, рассыпалась в восторгах по поводу цвета лица Тети-Моти, отметила стиль Беллы Шверник.
Она не смущалась, не делала пауз. И чем дольше Маша наблюдала за ней, тем больше убеждалась, что Светка действует согласно какому-то своему плану. Первый пункт этого плана – расположить к себе присутствующих. Что и было выполнено со свойственной Рогозиной прямотой и стремительностью.
Что у нас дальше в сценарии?
– Девочки мои хорошие! – Рогозина прижала руки к груди с трогательной искренностью. – Давайте пообедаем, а? Я ужасно есть хочу. Держу диету, но периодически все равно срываюсь. А потом будем болтать и перемывать друг другу косточки!
Все рассмеялись. Зазвенели тарелки, официант заскользил между стульев, подливая вино и воду.
Маша принялась жевать салатный лист без малейшего аппетита. Разговор, поначалу скованный, понемногу оживлялся. Светка грамотно дирижировала беседой: где надо, подключалась с занимательными историями или же расспрашивала кого-нибудь, скромно уступая место на трибуне выступающему. Так Маша выслушала потрясающую историю Анжелы Лосиной о гибели ее бесстрашных собак, защитивших хозяйку крошечными тельцами от пули мстительного возлюбленного.
Всем сидящим за столом было ясно, что Лосина врет хлеще сивого мерина. Анжела всю жизнь оценивала совокупный интеллект окружающих как одну десятую от своего, а потому не затрудняла себя правдоподобными выдумками. «И так сожрете!» – говорило выражение ее лица. Без сомнения, Светка Рогозина отлично все понимала.
Но она так участливо склонялась к Лосю, с таким серьезным видом внимала ее ахинее, что Анжела размякла и пообещала Светке лучшего щенка из помета, забыв, что все потенциальные собачьи матери погибли геройской смертью.
Потом настала очередь Белки Шверник.
– Я надеюсь, у тебя ничего не случилось? – сердечно сказала Рогозина.
– Как ты могла заметить, я ношу траур! – отозвалась Белла. – Траур по ушедшей любви.
– Господи! Кто-то умер?
– Смерть может забрать человека, но любовь остается с нами! – патетично воскликнула Шверник-Чарушинская. – Никто не погиб, но стоило ли судьбе беречь нас, если душа не наполнена светом!
«А, так домработница-то жива! – обрадовалась Маша. – Просто Шверник в своем репертуаре с поправкой на кризис среднего возраста».
Тем временем Рогозина уже втянула в разговор стесняющуюся Мотю и расспрашивала ее о детях.
«Да что здесь, черт возьми, происходит? – озадачилась Маша. – Что за имитация светской беседы? В жизни не поверю, чтобы Светку интересовали губановские отпрыски».
– И что все-таки у нее с лицом? – пробормотала она вслух, забывшись.
К счастью, ее услышала только Саша Стриж.
– Межбровная разглажена ботоксом, но это ерунда, – вполголоса сказала она. – Нос переделан, причем очень грамотно. Колумеллу меняли. Чистая работа! В носогубках филеры, в скулах, похоже, тоже. Круговую по возрасту рано, но не исключала бы. Блефаро? Не уверена. А вот кантопластика латеральная была, это точно.
Маша изумленно воззрилась на нее. Саша тихо рассмеялась.
– Маш, над Светкой качественно работали пластические хирурги. Хорошие. Ринопластика, круговая подтяжка, филеры в скулах и носогубных складках – это только то, что я вижу. Про мелочи даже не упоминаю.
– А кантопластика – это что?
– Коррекция уголков глаза. Латеральная – значит, внешний угол. Видимо, он у нее начал опускаться с возрастом, лицо стало выглядеть уставшим. После тридцати такое со многими случается.
«Так вот почему Рогозина показалась мне изменившейся!»
– Саша, откуда ты все это знаешь? – тихо спросила Маша. Она вызвала в памяти фотографию их класса и, мысленно разглядывая ее, убеждалась, что Стриж права.
– Я работаю в клинике пластической хирургии. Обработанные лица сразу вижу.
– Жалко, – не задумываясь, сказала Маша.
– Что?
– Что у Рогозиной обработанное.
– Почему? – удивилась Саша.
– Потому что до этого было чудо. Удивительное явление: прекрасная девушка. А что стало? Умелые руки хирургов – и все.
– По-моему, как раз наоборот, – возразила Саша. – Что поразительного в природной красоте? А здесь она ювелирно доведена до совершенства. И сделал это отличный врач. Я испытываю гордость и восторг, когда думаю об этом. Мой коллега – он хирург… Знаешь, какие у него руки! Женщины к нему приходят страшные, с перевернутыми верблюжьими горбами под глазами. А уходят счастливые и смеющиеся. Я думаю, лет через пятьдесят мы сможем сами выбирать себе внешность.
– А пока мы видим перекошенные лица и выпученные губы, – вслух подумала Маша, вспомнив нескольких отечественных телезвезд.
– Это результат плохой работы, – серьезно сказала Саша. – Грамотное вмешательство не должно быть заметно. Если бы я не объяснила тебе насчет Светки, ты бы ни о чем не догадалась.
Маша искоса взглянула на Стрижа и поспешно отвела взгляд. «А ты сама – тоже результат хорошей работы?»
– Панически боюсь наркоза, – сказала Саша, прочитав ее невысказанный вопрос. – Так что мой путь, к сожалению, естественное старение.
Маша начала краснеть.
– Я не хотела…
– Брось! – Саша махнула рукой. – Я все равно профдеформированная, как и все у нас. Бывает, замечу красивую женщину в ЦУМе, а в голове сразу щелкает: «Ага, сумочка от Баленсиаги, туфли от Прады, нос от Кутузовцева. Зря она к нему за носом пошла, лучше бы к Патунишвили. А сумочка ничего такая».
Маша рассмеялась.
Вокруг разговаривали, шутили, обменивались новостями. Лосина оказалась в курсе всех событий: у кого родились дети, кого выгнали с работы, кто женился, развелся и снова женился. Мотя, обрадованная доброжелательным вниманием Светки, расцвела и почти перестала стесняться. Ирка Коваль принялась налегать на вино и моментально захмелела.
– Я читала «Душу мира», и меня насквозь пронизывал космос! – невпопад завывала Белка.
– Да погоди ты со своей душой, Шверник, – оборвала ее Кувалда. – Дай человеку о себе рассказать. Свет, ты чего в Россию-то вернулась?
Рогозина собиралась ответить, но Белла возмущенно вскочила:
– Моя фамилия – Чарушинская! Я уже всех известила!
– Подумаешь! Я ж тоже давно Васильева. И Любка фамилию поменяла, как замуж вышла. Да и остальные, поди, тоже. Но мы не заставляем корячить мозги и запоминать, кого как теперь именуют. Только ты выпендриваешься!
– Вы все – как хотите. Но я требую, чтоб меня называли Чарушинской!
– И где же господин Чарушинский? – прищурилась Ирка.
Маше показалось, что Белле этот вопрос пришелся не по душе. Но Светка снова вмешалась:
– Девочки, девочки! – Она сделала знак официанту, и тот мигом подлил всем вина. – Давайте выпьем за встречу! Мы очень изменились, и это прекрасно!
Белла недовольно села на место. На Кувалду она бросила уничижительный взгляд, который должен был морально размазать Ирку, как масло по бутерброду. Но Коваль в эту самую секунду опустошала тарелку, и заряд благородного презрения пропал зря.
За вином последовали две перемены блюд, затем кофе, десерты… Маленькой стычке Циркуля и Кувалды не дали вырасти в полноценную свару, хотя кое-кто явно сожалел об этом. И общий разговор вернулся в мирное русло.
Теперь Рогозина сосредоточила общее внимание на себе. Критиковала манеры французов, смешно изображала в лицах, как ведут себя итальянские мужья по отношению к женам и мамам, развлекала сценками из быта африканских племен. Солировала, но солировала умело. Царила, но не подчеркивая разницы между собой и остальными. Даже Мотя Губанова, для которой все рогозинские истории были из жизни инопланетян, включилась в общий разговор.
Первоначальная неловкость окончательно рассеялась.
«Как пишут в книжках, за обедом царила непринужденная атмосфера», – подумала Маша.
Саша Стриж наклонилась к ней.
– Дурацкое какое-то ощущение у меня.
– Ты о чем?
– Такое чувство, будто мы имеем дело не с Рогозиной, а с ее реинкарнацией. Которая даже не помнит, что она там натворила в прошлой жизни! Согласись, глупо предъявлять счеты новому перерождению.
Саша попала в яблочко. Маша смутно ощущала что-то похожее, но не могла выразить так точно. В ее душе зародилось сожаление, что она не принимала всерьез эту девочку в школе. Тихая, незаметная, вечно себе на уме. Из достоинств разве что умение шевелить ушами. А стоило бы к ней приглядеться! Глядишь, в компании подруги было бы не так тошно отсиживать годы до последнего звонка.
«Глупо предъявлять счеты». Вот именно! Маша хотела посмотреть в лицо детским страхам, а ее обманули: вместо жестокосердной девчонки подсунули милую состоятельную даму. У Маши никак не получалось связать ее с той, прежней Рогозиной. За годы, прожитые за границей, Светка приобрела слабый акцент, и это еще больше усиливало иллюзию «перерождения». «И где та, кого я боялась? Это даже смешно, впору кричать: верните мне прежнюю Рогозину».
– Саш, а Саш?
– М-м?
– Можешь честно сказать, почему ты приехала в «Тихую заводь»?
– В каком смысле?
Показалось Маше, или Стриж в самом деле напряглась?
– Вот смотри: нас здесь восемь – не считая Светки, которая все это затеяла. Все взяли отпуска или отпросились у своих семейств. Пристроили котов, распихали попугайчиков по знакомым… Понимаешь, к чему я веду?
– Пока не очень. – Голос Саши зазвучал на удивление сухо.
– Каждая из нас приложила известные усилия, чтобы попасть в «Тихую заводь». Спрашивается – отчего? У нас никогда не было тесной дружбы в классе. Мы здесь явно не ради друг друга.
Она сделала паузу, давая Саше возможность ответить. Стриж молчала.
– Лосина здесь потому, что халява, – начала перечислять Маша. – Кувалда с Совой – потому что бывшие Светкины приятельницы. Мотя наверняка воспользовалась случаем, чтобы отдохнуть от семейства. Она многодетная мать, ты знаешь?
Саша молча кивнула. Маша взглянула на ее лицо и пожалела, что затеяла этот разговор. Но останавливаться было поздно.
– Что здесь делают Белка и Липецкая, не знаю. А ты, Саша? С Рогозиной ты почти не общалась, ни с кем из нас не дружила…
– Извини, меня, кажется, Аномалия зовет, – перебила ее Стриж.
Липецкая и впрямь делала какие-то знаки, но не ей, а официанту. Саша стремительно поднялась и перешла на другую сторону стола.
«Ай да я, – с горечью сказала себе Маша. – Ай да молодец. Обидела человека. Полезла к нему со своим никчемным любопытством».
Она расстроилась. И извиняться глупо, и делать вид, что все нормально, после того как Стриж сбежала, тоже не слишком умно.
Саша уже сидела рядом с Анной, очень тонкая и прямая, как стрела, и старалась улыбаться. Но нежно-розовый румянец сменился отчетливой бледностью.
И тут Маша насторожилась. Голос совести по-прежнему твердил, что она была бестактна, но теперь Маша прислушивалась не к нему, а к своей интуиции.
В конце концов, она не спросила ничего криминального. Стриж всегда могла отшутиться, соврать или перевести разговор на другую тему. Однако Машин внезапный вопрос так подействовал на нее, что она не выбрала ни один из этих способов и попросту сбежала.
Вот она сидит напротив: бледная, враз подурневшая, автоматически кивающая в такт речам Анны. Маша готова была поклясться, что Стриж не слышит ни слова из того, что ей говорят. Остановившийся взгляд замер на сверкающем браслете, обхватывающем по-детски тонкое запястье Любки Савушкиной.