Сегодня среда, а значит – день водки. Завтра четверг, последний рабочий день.
С утра я беру разъездную машину, обычную «Газель», и еду в Багдадский международный. Дорога в аэропорт – тоже одна из легенд, американцы ее называли «аллея РПГ», там постоянно обстреливали. Сейчас приняли пассивные меры безопасности: дорога на всем ее протяжении с обеих сторон прикрыта щитами выше человеческого роста, конкретно – три и семьдесят пять метра. Как в Европе – только в отличие от Европы это не шумоизолирующие щиты, а вполне конкретный железобетон, стандартные панели. К аэропорту едут в основном не «Шацманы», это для небогатых. «Мерседесы», «БМВ» – я тут со своей «Газелью» даже неловко себя чувствую, как нищий на званом балу. Все-таки сто тридцать миллиардов баррелей только разведанных запасов. У нас сто семьдесят. Хотя у нас большинство – трудноизвлекаемая нефть, а здесь до сих пор – легкая. «Басра лайт» на двадцать долларов дороже нашей «Сибериан круд» идет…
Аэропорт – сверкающая стеклянная громада, словно космический корабль, потерпевший катастрофу, тут и оставшийся. У коммерческого терминала – не протолкнуться от «мерсов», поэтому мне не сюда. По кромочке, по кромочке – к грузовому. Багдадский международный – пока универсальный, тут и пассажирские, и грузовые терминалы, и даже военный сектор есть, правда, небольшой. Но это пока – под новый аэропорт для грузов уже расчищают площадку и железную дорогу туда тянут. Как раз недалеко от нашего нового посольства. Мультимодальный логистический центр называется…
Пропетляв между выложенными елочкой бетонными надолбами, миновав стальные, не распахивающиеся, а открывающиеся вбок ворота, которые не вынести и тяжелым грузовиком, выбираюсь на поле. Наш грузовик – «Ил-476» – уже стоит под разгрузкой, контейнеры грузят в бронированные иракские машины. Водители – все в военной форме – сгрудились в сторонке, курят.
Паркуюсь впритык. Навстречу мне уже спешит Павел Валерьянович Бегунов, полковник ВВС. Машина военная, летает с Кубинки по тем маршрутам, про которые лучше вслух не говорить, и с теми грузами, о которых даже сам экипаж не знает. Сам Павел Валерьянович начинал еще в Афганистане.
– Салам алейкум.
– Ва алейкум ас салам…
– Все нормально?
Павел Валерьянович кивает. Я передаю сверток. Водка и все прочее, типа свежей московской прессы, черного хлеба, селедки, растыканы по кабине экипажа. Главное – не перебить.
– Новое чего есть?
– Да нет, все по-старому.
– Ну, помогай вам бог.
– И вам…
Выезжаю обратно. Теперь весь день забит. Надо развезти по точкам, часть полагается советническому аппарату. Совместная выпивка проходит как укрепление отношений. Остальное до поры сложим в основном здании. Ну, и вечером, конечно, в меру принятие.
Но не у меня. У меня свои расклады…
Закончив работать Дедом Морозом (это потому что подарки доставляю), заезжаю в Министерство нефти. В своем кабинетике быстро переодеваюсь в цивильное, то есть костюм, рубашку. На пояс вешаю «ЧеЗет» и три поча с магазинами, еще один пистолет – в кармане.
Как думаете, куда я? А вот и не угадали – на свидание.
Вот такие тут… свидания.
Нормальных машин на стоянке нет – все разобрали. Мне достается чудовище, чем-то похожее на самые первые «Хаммеры» – это китайский «Хаммер», здесь их немало. На потолке в держателе автомат – нормально. Выруливаю на улицу – надо выбраться на Яффа-стрит, улицу, ведущую через половину Багдада. Дальше – в Садр-сити…
Разгоняя клаксоном машины, пробираюсь вперед. Несмотря на то, что при Саддаме построили просто шикарные трассы через весь город, в Багдаде уже есть пробки. Перебираюсь на восточный берег Тигра, по мосту аль-Джумрия, пробираюсь к Канал-аль-Джайш, военному каналу. Это канал через весь Багдад, прокопанный при Саддаме, мосты через него, в отличие от мостов через Тигр, примитивны и уродливы. Для чего его прокопали – не знаю, версии слышал две. Первая – на случай штурма Багдада иранцами, во время Ирано-иракской войны. Это маловероятно – сил у иранцев тогда не было, хотя прокопать канал – излюбленный военный прием Саддама, так готовились к обороне Басры. Вторая – на том берегу – Садр-сити, местные еще называют его Таура, а раньше – Саддам-сити, город, построенный Саддамом для палестинских и прочих беженцев, которых он принимал в Багдаде, когда старался выглядеть лидером всей иракской нации. А этот канал – на случай мятежа. Тоже странная версия – против Саддама тогда мало кто думал бунтовать. Тем более те, кому он дал кров над головой…
Сам канал – шириной всего несколько метров. На ту сторону ведет мост, состоящий из стальной арматуры, бетонных плит и небольших, сваренных из труб поручней – чтобы машина в реку не упала. Перед въездом на мост – блокпост, перед ним стоит бронетранспортер…
Раньше в этих местах были баррикады, которые держала местная милиция, но когда наводили здесь порядок, объяснили: в мирном городе не может быть баррикад, и если они появятся – то будут снесены как не соответствующие новому облику Багдада. Баррикады снесли, хлам разобрали и вывезли. Но люди-то остались. Вон сидят у самой дороги, на корточках, зыркают.
Моя цель – Джамиля-Маркет, второй по величине и самый дешевый в округе. Он постепенно расширяется за счет сносимых домов, община строит рядом с ним мечеть. Тут же, рядом – небольшие забегаловки, едальни и более приличные места, где можно отведать потрясающе вкусную еду за смешные по моим меркам деньги. Странно, но парой километров на запад вам подадут долму, которая хуже по вкусу, но в десять раз дороже. Стиль, однако. Но моя женщина любит именно такие места – это ее среда обитания, ее народ, ее город. Я все-таки чужой здесь, а она – нет…
В том месте, где мы договорились встретиться, меня не знают. Но хозяин, едва только мне приходится произнести имя своей подруги, расцветает в улыбке и ведет меня к лучшему столику, отделенному от зала легкими занавесями. Спрашивает, что уважаемый господин будет пить. Водку из-под полы продают даже самые богобоязненные. Я говорю, что пить ничего не буду, заказываю куфте с травами и овощной куку. В едальне хорошо. Играет какая-то мелодичная музыка, вроде нашид, но не нашиды[8]. Я передвигаю кобуру с пистолетом так, чтобы в случае чего стрелять сидя. Если кто-то решит рискнуть, что ж, удачи ему.
Как-то так получилось, что я в жизни не умею расслабляться. Совсем. Наверное, потому и семьи нет. Хотя скоро все может измениться…
А вот и она. Вся такая решительная, и вся такая внезапная. Грива черных волос, синие джинсы, армейская куртка из грубой ткани, сумка на плече. Один я знаю – там есть потайное отделение, а в отделении этом хранится «Глок». Пистолет подарил я – на день рождения…
– Привет…
Под неодобрительные взгляды местных парубков она чмокает меня в щеку и садится, чуть подвинув меня. Так, чтобы не сидеть спиной или боком к окну. Этакая пай-девочка, чем-то похожая на королеву Иордании Ранию несколько лет назад. Трудно поверить, что на ней больше тридцати трупов…
– Заказал?
– Конечно. Ты все еще бережешь фигуру?
– М… можно и так сказать. Кстати, ты знаешь, что секс сжигает в два раза больше калорий, чем бег трусцой?
– Это ты в «Инспайр» вычитала?
– Нет, в «Космополитен».
Вот за что я ее люблю…
Мою подругу зовут Амани, она палестинка из богатой семьи, родилась в Иордании, и отнюдь не в лагере беженцев. Имя вполне ей подходит, в переводе означает «желанная». Отец отдал ее в британскую школу, надеясь, что дочь станет обычной женщиной с обычной семьей и обычной биографией. Но у Амани оказалось много больше общего с детьми беженцев из палестинских лагерей, нежели с детьми аристократов и британских дипломатов. Она бросила школу и пошла в террор.
Глядя на нее, трудно даже представить, что она террористка или была террористкой. Палестинки бывают очень красивые, в них течет кровь самых разных народов. Она на голову ниже меня, но с отличной фигурой и потрясающими зелеными глазами. Именно это сочетание – зеленые глаза и черные как смоль, пышные волосы, которые она закалывает в хвост, – меня и добило окончательно. Но с ее слов – ее ищет МОССАД, что маловероятно, впрочем, ищет и «Аль-Каида». А вот это более вероятно. Когда у Джамиля-Маркет в прошлом году взорвалась машина, начиненная тонной взрывчатки, – ее целью был не рынок, на котором тогда погибло восемьдесят с лишним человек, а неприметное здание рядом с ним. Там располагались разведывательные структуры «Хезболлы» и представительство ХАМАСа, у которых с «Аль-Каидой» и «Аль-Нусрой», Сирией и Ливаном особые счеты. Тогда-то и прибыла Амани.
Где-то в Ливане она и сломалась. Когда начались межобщинные столкновения шиитов и суннитов, вызванные событиями в Сирии, где шиитские и суннитские террористические группировки открыто воевали между собой, видимо, только тогда она поняла, насколько страшен может быть террор. И тогда из бунтующей против несправедливостей этого мира девчонки-экстремистки она начала превращаться в того, кем является сейчас. Сейчас она не вершит террор, а борется с террором, как бы дико это ни звучало. Она теперь оперативник спецотдела «Хезболлы», засекреченного и юридически не имеющего никакого отношения к Палестине и к Ирану. Задача ее и товарищей – ликвидация организации «Глобальный салафитский джихад» и его боевого крыла «Аль-Каиды» любыми, в том числе террористическими средствами и методами.
Нам приносят заказанное, и она буквально набрасывается на еду. Она все так делает – очертя голову. Ест, дружит, любит.
Наверное, за это я ее и люблю. Полная противоположность мне, опасная, как ядовитая змея. Это и есть ее псевдоним. Наас, змея.
– Вкусно, – говорит она с набитым ртом.
Я бросаю время от времени в рот мясной шарик и задумчиво смотрю на нее.
– Что так смотришь? Мне не по себе, – вдруг говорит она и перестает есть.
– Да так. Ничего.
Она вдруг кладет вилку.
– Знаешь… Ты помнишь полковника Салефа? Он погиб в прошлом году.
– Помню.
– Он сказал, что ты иногда смотришь, как колдун. Проникаешь взглядом в душу.
Да уж…
– Знаешь… – неожиданно даже для себя самого говорю я. – У меня контракт заканчивается. Вот думаю, продлять или нет.
Она вскидывает брови, искусно подведенные тушью.
– Почему бы и нет?
– Здесь могут убить. Запросто. И тебя тоже.
– Боишься? Не знала, что ты можешь бояться.
– Дело не в этом.
– А чем?
Она снова начинает поглощать куку.
– Если я уеду, поедешь со мной? В Россию.
– В Россию?
До нее вдруг доходит, она медленно кладет вилку. Ее глаза – свет из-за спины – как две черные дыры, втягивающие все живое.
– Это что… – говорит она. – Предложение?
– Да.
Она молчит. И я молчу, досадуя на себя за такую глупость. Нет, я все-таки полный, полнейший идиот. Зачем я ей нужен? Она же вольная птица. И ее все устраивает.
– Но я… мусульманка.
– Плевать.
Она молчит. Потом накрывает мою руку своей.
– Мне… Знаешь, это первый раз, когда мне делают предложение. Первый раз.
– Все бывает в первый раз. Итак?
Она смотрит на меня. Слезы скапливаются в уголках глаз подобно алмазам, чтобы упасть и растаять без следа.
– Ты же… Знаешь, кто я.
– А ты знаешь, кто я. Я веду войну уже двадцать лет. Как ты думаешь, сколько людей я убил? Когда-то это все надо прекратить. И тебе и мне. Знаешь… Я думаю, что Бог на самом деле един, и неважно, кто и как его называет. И я думаю, что мы не для этого родились. Пора закончить нашу войну. И дать этому миру хоть что-то хорошее.
– Я тебе благодарна, правда…
Я встаю:
– Не продолжай.
– Нет, подожди… – Она вцепляется мне в руку – до крови.
– Не надо.
– Нет, надо. Послушай. – Она смотрит прямо на меня. – Я… Это не мое решение, но я сейчас не могу.
– Все зависит от нас. Нет судьбы, кроме той, которую мы творим.
Она грустно улыбается:
– Есть. Ты руси, ты не знаешь, что это такое. Вы живете не так, как мы. У меня есть семья, есть родственники. Если они не смогут отомстить мне, они смогут отомстить им. У нас так делается.
– Кто отомстит? Что им нужно? Денег? Я дам. Если надо – я убью каждого из них.
– Не надо. Ты… действительно этого хочешь?
– Черт возьми, а ты этого еще не поняла?!
На нас уже смотрят.
– Я… Поняла. Но есть то, что я должна закончить. Как только я закончу… Если ты не передумаешь…
– Передумаю?!
– Если ты не передумаешь… Я тоже люблю тебя. Пусть ты не мусульманин, а руси…
Я отпихиваю от себя тарелку:
– Да какая разница… Мусульманин, русский… Надо прекращать все это, понимаешь? Кто-то должен все это прекратить. Иначе никто не останется в живых. Никто.
Утренний свет струйкой меда сочится в окно, с соседнего минарета мулла выпевает азан, зовя правоверных совершить намаз. Окно забрано мелкой, особо устойчивой сеткой – на нем рванет даже граната, выпущенная из РПГ. Я лениво вслушиваюсь в мелодичный перелив азана. Проложенная светом дорожка к окну – как путь к Аллаху…
Амани прихорашивается у зеркала, само зеркало треснуто. Услышав шорох, оборачивается…
– Проснулся?
– Ага. Кофе хочу.
– Хочешь – иди и приготовь.
Это тоже наша обычная пикировка. Приготовить кофе ее не заставишь, она видит в этом мужской шовинизм и угнетение женщин. И за это я ее тоже люблю.
Мы в самом центре Садр-сити…
Ползу на кухню, вымотанный до предела. Ставлю на газовую плиту сковородку, там уже насыпан чистый белый песок с озер – кофе нужно варить именно так, а не так, как варят в России, – на газу или в кофе-машине. Из окна кухни виден небольшой дворик, соседний дом разрисован граффити до второго этажа, разбираю только автомат и надпись – «Смерть предателям». Чуть в стороне – довольно точная копия портрета Имама Али, четвертого имама мусульманской уммы, убитого здесь, на земле Междуречья, в бою под Кербелой вместе со своими сторонниками. С тех пор идет непримиримый раскол между Шия Али, партией Али, и суннитами, то есть теми, кто выбрал нового имама и забыл про свершившуюся трагедию. Уже пролилось бог знает сколько крови – и только сатана знает, сколько еще прольется…
Кофе уже вскипает коричневой пеной, я успеваю его вытащить из прокаленного песка, прежде чем пена выплеснется наружу. Аккуратно разливаю из турки по чашкам… И то и другое из меди, старинное, куплено на рынке – тут такие вещи копейки стоят. Точнее – филсы, которых не сто, как наших копеек, в одном динаре, а тысяча. Когда кофе немного остывает, на кухню входит Амани, толкает меня бедром, берет кружку. На ней обтягивающие джинсы, а вот сверху она не надела совершенно ничего. Интересно, она хоть понимает, как это заводит? Наверное, понимает, все женщины это понимают.
– Ммм… Великолепно. Все русские так умеют варить кофе?
– Нет. Только я. У нас обычно чай пьют.
– Зеленый?
– Нет. Черный, причем очень крепкий и без сахара. Это называется чифир.
– Чифир… – Она несколько раз повторяет новое слово. – Чифир… Круто.
Ни она, ни я не говорим о вчерашнем. Я не знаю, что говорить, и она, наверное, не знает…
– Что-то новое? – спрашиваю как бы невзначай. – Мне показалось, что ты чем-то озабочена. Есть что-то серьезное?
Она знает, кто я такой и чем занимаюсь. Но иногда говорит мне кое-что – наверное, то, что санкционировано руководством. Возможно, руководством санкционировано и другое… Но я об этом и думать не хочу. Мне хочется думать, что когда-нибудь и у меня будет семья. Хоть какая-то…
– Вообще-то да… – неохотно отвечает она, прихлебывая кофе. – В Басре убрали троих наших товарищей, водителя и двоих оперативников. Очень опытные люди. Очень.
Я киваю. Такое случается. Здесь, в Ираке, работают очень и очень многие. Американцы, израильтяне, мы, иранцы… Даже представительство белорусского КГБ тут есть. У белорусов тоже есть интересы… В этих странах есть миллионы людей, для которых стакан молока – лакомство.
– Кто-то конкретный?
– Да. Мы думаем, Аль-Малик вернулся…
Я прихлебываю кофе и вдруг чуть не роняю кружку, осознавая то, что она сказала.
– Он же мертв.
Она качает головой:
– Мы считаем, что он жив и находится в Ираке. Еще две недели назад наши люди засекли его в аэропорту «Абу-Даби». Оттуда он перелетел в Кувейт, мы вели его от самой границы. В Басре он убил наших людей и сорвался с крючка.
Твою же мать… Аль-Малика я знаю. Так хорошо, что не хотел бы даже вспоминать.
– Когда он сорвался с крючка? Мне нужно точное время. Можешь сказать?
– Тринадцатого.
– Мая?!
Она недоуменно смотрит на меня:
– Да. Ты что-то знаешь?
Твою мать, вот ублюдок…
Это не он ублюдок – это я ублюдок. И тупой кретин – мог бы и до этого догадаться. В конце концов, я помотался по Средней Азии и знаю, как это делается.
Фокус, понимаете? Рука в белой перчатке делает отвлекающие пассы, рука в черной проводит сам трюк. Так получилось и тут. На Багдадском центральном вокзале.
Схема простая. В Средней Азии ее используют для проводки крупных партий наркотиков – действительно крупных. Начинаются массовые беспорядки, там это легко, во многих местах отношения так напряжены, что достаточно небольшого инцидента для того, чтобы произошла массовая бойня. Все события в Оше имеют эту подоплеку, там расположен отличный высокогорный аэродром, способный принимать самолеты из Афганистана. Так и тут. Аль-Малик сел в поезд на Багдад – видимо, что-то сорвалось, и другого выхода у него не было. Он знал, что на вокзале его скорее всего опознают, как ни маскируйся – вокзал хорошо прикрыт, там работает система автоматического распознания лиц, сразу поднимается тревога. Выскочить из поезда он вряд ли сумел бы – возможно, он даже знал о следящем за поездом БПЛА. Оставалось только одно: сознательно сдать курьера, дождаться, пока мы бросимся его ловить, и в поднявшейся панике выскочить из кольца, растворившись в многомиллионном Багдаде. Теперь его – ищи-свищи, пока он проявится…