Table-Talk 1882 года
После кофе и ликеров заговорили о таинственном. Хозяйка салона Лидия Николаевна Одинцова, нарочно не глядя в сторону нового гостя, самого модного мужчины сезона, сказала:
– Вся Москва говорит, будто бедного Соболева отравил Бисмарк. Неужели общество так никогда и не узнает подоплеки этой ужасной трагедии?
Гостя, которым Лидия Николаевна сегодня потчевала завсегдатаев, звали Эрастом Петровичем Фандориным. Он был умопомрачительно хорош собой, окутан ореолом загадочности и к тому же холост. Чтобы заполучить Эраста Петровича в салон, хозяйке пришлось осуществить сложнейшую, многоступенчатую интригу, на которые Лидия Николаевна была непревзойденной мастерицей.
Реплика адресовалась Архипу Гиацинтовичу Мустафину, давнему другу дома. Мустафин, человек тонкого ума, понял замысел Лидии Николаевны с полуслова и молвил, искоса взглянув на молодого коллежского асессора из-под красноватых голых век:
– А мне говорили, что нашего Белого Генерала будто бы погубила роковая страсть.
Сидевшие в гостиной затаили дыхание, потому что по слухам Эраст Петрович, с недавних пор состоявший чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе, имел самое непосредственное отношение к расследованию обстоятельств смерти великого полководца. Однако гостей ждало разочарование: красивый брюнет вежливо выслушал Архипа Гиацинтовича и сделал вид, что сказанное не имеет к нему ни малейшего отношения.
Возникла ситуация, которой опытная хозяйка допустить не может, – неловкая пауза. Однако Лидия Николаевна сразу же нашлась. Мило захлопав ресницами, она пришла Мустафину на помощь:
– Как это похоже на мистическое исчезновение бедной Полиньки Каракиной! Вы помните эту ужасную историю, друг мой?
– Как не помнить… – протянул Архип Гиацинтович, легким движением бровей поблагодарив за поддержку.
Некоторые закивали, как бы тоже припоминая, но большинство гостей про Полиньку Каракину явно ничего не знали, а Мустафин имел репутацию искуснейшего рассказчика, так что из его уст не грех было послушать даже и знакомую историю. Тут кстати и Молли Сапегина, очаровательная молодая женщина, чей муж – такое несчастье – год назад погиб в Туркестане, спросила с любопытством:
– Мистическое исчезновение? Как интересно!
Лидия Николаевна устроилась на стуле поудобнее, тем самым давая Мустафину понять, что передает кормило тейбл-тока в его умелые руки.
– Многие из нас, конечно, еще помнят старого князя Льва Львовича Каракина, – так начал Архип Гиацинтович свой рассказ. – Это был человек старого времени, герой венгерской кампании. Либеральных веяний предыдущего царствования не принял, подал в отставку и жил в своей подмосковной индийским набобом. Богат был неслыханно, теперь у аристократии таких состояний уж и не бывает.
Имел князь двух дочерей, Полиньку и Анюту. Обратите внимание: никаких Poline или Annie – генерал придерживался самых строгих патриотических взглядов. Девушки были двойняшками. Лицо, фигура, голос совершенно одинаковые. Но не спутаешь, потому что у Анюты на правой щеке, вот здесь, была родинка. Супруга Льва Львовича умерла родами, и князь больше не женился. Говорил, хлопотно, да и нужды нет – разве мало дворовых девок. В девках у него и в самом деле недостатка не было, даже и после эмансипации. Я же говорю – Лев Львович жил истинным набобом.
– Как вам не стыдно, Арчи. Неужто нельзя без непристойностей? – с укоризненной улыбкой произнесла Лидия Николаевна, хотя отлично знала, что для хорошего рассказа совсем невредно, как говорят англичане, «подбавить немного соли».
Мустафин покаянно прижал руку к груди и продолжил свое повествование:
– Полинька и Анюта были отнюдь не дурнушки, но и не сказать чтобы особенные раскрасавицы. Однако, как известно, миллионное приданое – самое лучшее из косметических средств, поэтому в тот единственный сезон, когда княжны выезжали в свет, они произвели среди московских женихов подобие эпидемической лихорадки. Потом старый князь за что-то осерчал на нашего почтенного генерал-губернатора, уехал в свою Сосновку и более оттуда уже не выезжал.
Лев Львович был мужчина тучный, одышливый, на лицо багровый – что называется, апоплексического склада, и можно было надеяться, что заточение княжон продлится недолго. Однако шли годы, князь Каракин все больше толстел и все громче пыхтел, а никакого намерения умирать не выказывал. Женихи подождали-подождали, да и забыли про бедных затворниц.
Сосновка же, хоть и звалась подмосковной, располагалась в глухих лесах Зарайского уезда, откуда не то что до железной дороги, но и до ближайшего тракта было не менее двадцати верст. Одно слово – глушь. Впрочем, место было райское и отлично благоустроенное. У меня там неподалеку деревенька, так я к князю частенько наведывался по-соседски. Больно уж хороша была в Сосновке тетеревиная охота. А в ту весну дичь прямо сама на мушку лезла – такого тока я отродясь не видывал. Ну и загостился, так что вся история разворачивалась прямо на моих глазах.
Старый князь давно затеял строить в парке бельведер в венском стиле. Поначалу пригласил из Москвы знаменитого архитектора, который сделал проект и даже к строительству приступил, да не довел до конца – не стерпел князева самодурства, съехал. Для завершения работ выписали архитектора поплоше, некоего французика по фамилии Ренар. Был он молод и неплох собой. Правда, заметно прихрамывал, но после лорда Байрона у наших барышень это за изъян не считается.
Дальше что ж – можете вообразить сами. Девицы безотлучно сидят в деревне десятый год. Обеим по двадцать восемь, общества решительно никакого, разве что старый дундук вроде меня заедет поохотиться. А тут красивый молодой человек, бойкого ума, парижский уроженец.
Надобно вам сказать, что при всем внешнем сходстве княжны обладали совершенно различным темпераментом и складом души. Анюта была вроде пушкинской Татьяны: вяла, меланхолична, немного резонерша и, прямо сказать, скучновата. Зато Полинька – резвунья, проказница, «как жизнь поэта простодушна, как поцелуй любви мила». Да и стародевическое в ней проступало меньше, чем в сестре.
Ренар немного обжился, присмотрелся и, разумеется, нацелился на Полиньку. Я наблюдал все это со стороны и изрядно веселился, не подозревая, каким невероятным образом закончится эта пастораль. Влюбленная Полинька, ошалевший от запаха миллионов французик, сгорающая от зависти Анюта, которой, поневоле пришлось взять на себя роль блюстительницы целомудрия. Признаюсь откровенно, меня эта комедия занимала не меньше, чем тетеревиный ток. Благородный отец же пребывал в неведении, потому что был спесив и не мог вообразить, что княжна Каракина может увлечься каким-то архитекторишкой.
Натурально, закончилось скандалом. Однажды вечером Анюта ненароком (а может быть, и нароком) заглянула в садовый домик, обнаружила там сестру и Ренара in flagranti delicto и немедленно наябедничала папеньке. Грозный Лев Львович, чудом избежав апоплексии, хотел сей же час выгнать преступника вон. Французик едва умолил оставить его в усадьбе до утра – леса вокруг Сосновки такие, что одинокого человека по ночному времени вполне могут и волки съесть. Если б не вмешался я, выставили бы блудодея за ворота в одном сюртучишке.
Рыдающую Полиньку отправили в спальню, под присмотр благоразумной сестры, архитектор отправился к себе во флигель укладывать чемоданы, прислуга попряталась, и весь напор Князева гнева пришлось выдерживать вашему покорному слуге. Лев Львович бушевал чуть не до рассвета и совсем меня замучил, так что спал я в ту ночь немного. А утром видел из окна, как французика увозили на станцию в простой телеге. Он, бедняжка, все на окна оглядывался. Да только, похоже, никто не помахал ему на прощанье – больно уж унылый был у француза вид.
Дальше начались чудеса.
К завтраку княжны не вышли. Дверь спальни заперта, на стук никакого отклика. Князь снова закипятился, стал подавать признаки неотвратимой апоплексии, велел ломать дверь к чертовой бабушке.
Взломали. Входят. Господи Иисусе! Анюта лежит в постели, вроде как в глубоком сне, Полиньки же нет вовсе, исчезла. В доме нет, в парке нет – как сквозь землю провалилась.
Сколько ни будили Анюту – все впустую. Домашний доктор, постоянно живший в усадьбе, незадолго перед тем умер, а нового еще не наняли. Пришлось посылать в волостную больницу. Приехал земский врач, из длинноволосых. Пощупал, помял, говорит: это у нее сильнейшее нервное расстройство, полежит – очнется.
Вернулся возчик, что француза отвозил. Человек верный, всю жизнь при усадьбе. Божится, что довез Ренара до самой станции и на поезд усадил. Барышни с ним не было. Да и как бы ей за ворота прокрасться? Парк в Сосновке был окружен высокой каменной стеной, у ворот караульные.
Анюта назавтра очнулась, да что толку? Потеряла дар речи. Только плачет, дрожит вся, зубами лязгает. Через неделю понемногу заговорила, но про ту ночь ничего не помнит. Если приступали с расспросами – у ней сразу судороги. Доктор строго-настрого воспретил. Говорит, для жизни опасно.
Так и пропала Полинька. Князь совсем с ума сошел. Писал и губернатору, и самому государю, поднял на ноги полицию. За Ренаром в Москве слежку установили, только все впустую. Помаялся французик, поискал заказчиков – не тут-то было. Никто не хочет с Каракиным ссориться. Так и уехал бедолага в свой Париж. А Лев Львович все ярится. Вбил себе в голову, что убил злодей его ненаглядную Полиньку и в землю закопал. Перерыли весь парк, пруд вычерпали, бесценных карпов погубили. Ничего. А месяц спустя, наконец, явилась и апоплексия. Сидел князь за обедом, вдруг как захрипит – и лбом в суповую тарелку. Оно и немудрено, от таких-то переживаний.
Анюта после той роковой ночи не то чтобы умом тронулась, но сильно переменилась в характере. И раньше-то веселостью не отличалась, а тут и вовсе рта не раскроет. Только вздрагивает от малейшего шума. Я, грешным делом, небольшой любитель трагедий. Сбежал из Сосновки, еще когда князь жив был. После приезжаю на похороны – батюшки-светы, усадьбу не узнать. Жутко там сделалось, будто черный ворон крылом накрыл. Посмотрел, помню, и думаю: быть сему месту пусту. Так и вышло.
Не захотела Анюта, единственная наследница, там жить, уехала. Да не куда-нибудь в столицу или в Европу, а на самый край света. Управляющий высылает ей деньги в Бразилию, в город Рио-де-Жанейро. Я по глобусу полюбопытствовал – Рио этот аккурат напротив от Сосновки, дальше уж не заберешься. Вот как княжне отчизна опротивела. Подумать только – Бразилия! Поди, ни одного русского лица, – со вздохом закончил Архип Гиацинтович свой необычный рассказ.
– Отчего же. У меня в Бразилии есть знакомый, мой бывший с-сослуживец по японскому посольству – Карл Иванович Вебер, – задумчиво пробормотал Эраст Петрович Фандорин, выслушавший занятную историю с интересом.
Манера говорить у чиновника особых поручений была мягкая, приятная, и легкое заикание ее ничуть не портило.
– Вебер теперь посланником при б-бразильском императоре доне Педро. Не такой уж это край света.
– В самом деле? – живо обернулся к говорившему Архип Гиацинтович. – Так, может быть, разгадка еще возможна? Ах, любезнейший Эраст Петрович, говорят, что вы – блестящий аналитический ум, что любые тайны вы расщелкиваете, как грецкие орехи. Вот вам задача, не имеющая логического решения. С одной стороны, Полинька Каракина из усадьбы исчезла – это факт; с другой стороны, покинуть усадьбу она никак не могла – и это тоже факт.
– Да-да, – подхватили несколько дам сразу. – Господин Фандорин, Эраст Петрович, ужасно хочется узнать, что же там на самом деле произошло.
– Готова биться об заклад, что Эраст Петрович легко разгадает этот парадокс, – уверенно заявила Одинцова.
– Заклад? – быстро переспросил Мустафин. – Что поставите?
Следует пояснить, что оба – и Лидия Николаевна, и Архип Гиацинтович – были заядлыми спорщиками и в своей страсти к заключению пари иной раз доходили до безрассудства. Наиболее проницательные из гостей переглянулись, заподозрив, что вся интермедия с якобы случайно вспомнившейся загадочной историей была разыграна по предварительной договоренности и молодой чиновник стал жертвой ловко составленного заговора.
– Мне очень нравится ваш маленький Буше, – с легким поклоном сказал Архип Гиацинтович.
– А мне ваш большой Караваджо, – в тон ему ответила хозяйка.
Мустафин только покачал головой, как бы восхищаясь непомерным аппетитом Одинцовой, но спорить не стал – очевидно, не сомневался в своей победе. А может быть, ставки уже были согласованы меж ними заранее.
Эраст Петрович, несколько опешив от этакой стремительности, развел руками:
– Но я не был на месте п-происшествия, не видел участников. Насколько я понимаю, полиция, даже располагая всем необходимым, ничего не смогла сделать. Где уж мне теперь? Ведь и времени, вероятно, прошло немало.
– В октябре шесть лет, – был ответ.
– Ну вот в-видите…
– Эраст Петрович, милый, славный, – взмолилась хозяйка, накрыв руку коллежского асессора своей. – Не погубите. Ведь я с этим вымогателем уже сговорилась! Он просто заберет моего Буше, и дело с концом! В этом господине нет ни капли рыцарственности.
– Мой предок был мурза, – весело подтвердил Архип Гиацинтович. – А у нас в Орде с женщинами разговор короткий.
Зато для Фандорина рыцарство, кажется, было не пустым звуком. Молодой человек потер пальцем переносицу и пробормотал:
– Разве что вот… А скажите, г-господин Мустафин, не приметили ли вы, каков был багаж у француза? Вы ведь, видели, как он уезжал. Уж верно, там не обошлось без какого-нибудь большого сундука?
Архип Гиацинтович сделал вид, что аплодирует.
– Браво. Спрятал девицу в сундук да вывез? А добродетельную сестру Полинька опоила какой-нибудь дрянью, отчего Анюта и впала в нервное расстройство? Остроумно. Только – увы. Никакого сундука не было. Французик был гол как сокол. Мне вспоминаются какие-то чемоданчики, узелочки, пара шляпных коробок. Нет, сударь, ваша версия не годится.
Подумав немного, Фандорин спросил:
– Вы совершенно уверены, что княжна не могла сговориться с караульными или просто подкупить их?
– Абсолютно. Это первое, что проверила полиция.
Странно, но при этих словах коллежский асессор вдруг сделался мрачен и со вздохом проговорил:
– Тогда ваша история куда сквернее, чем я думал.
И, после непродолжительной паузы, спросил:
– Скажите, не было ли в княжеском доме водопровода?
– Водопровод? В деревне? – удивилась Молли Сапегина и неуверенно хихикнула, решив, что красивый чиновник пошутил.
Однако Архип Гиацинтович вставил в глаз золотой монокль и посмотрел на Фандорина очень внимательно, будто только теперь его по-настоящему заметил.
– Как вы догадались? Представьте, водопровод в усадьбе был. За год до описываемых событий князь распорядился поставить водокачку и котельную. И у самого Льва Львовича, и у княжон, и в гостевых покоях имелись самые настоящие ванные. Но какое это имеет отношение к делу?
– Думаю, что ваш п-парадокс разгадан. – Фандорин покачал головой. – Только разгадка больно уж неприятная.
– Но как?! Каким образом? Что же произошло? – раздалось со всех сторон.
– Сейчас расскажу. Только сначала, Лидия Николаевна, я бы желал дать вашему лакею одно поручение.
И коллежский асессор, совершенно заинтриговав присутствующих, написал какую-то записку, вручил лакею и тихо проговорил ему что-то на ухо. Каминные часы пробили полночь, но расходиться никто и не думал. Все, затаив дыхание, ждали, а Эраст Петрович не спешил начинать демонстрацию своего аналитического дара. Лидия Николаевна, гордая своим безошибочным чутьем, которое и на сей раз не подвело ее в выборе главного гостя, смотрела на молодого человека с почти материнским умилением – чиновник особых поручений имел все шансы стать истинной звездой ее салона. То-то обзавидуются Кэти Полоцкая и Лили Епанчина.
– История, которую вы нам поведали, не столько т-таинственна, сколько отвратительна, – с гримасой проговорил коллежский асессор. – Одно из чудовищнейших преступлений страсти, о которых мне доводилось слышать. Это не исчезновение, а убийство, причем самого худшего, каинова сорта.
– Вы хотите сказать, что веселую сестру убила грустная? – уточнил Сергей Ильич фон Таубе, председатель акцизной палаты.
– Нет, я хочу сказать нечто совершенно п-противоположное: веселая Полинька убила грустную Анюту. И это еще не самое кошмарное.
– Но позвольте! Как такое возможно? – удивился Сергей Ильич, а Лидия Николаевна сочла нужным заметить:
– И что может быть кошмарнее, чем убийство собственной сестры?
Фандорин встал, прошелся по гостиной.
– Я попробую восстановить последовательность событий, как они мне представляются. Итак, две скучающие б-барышни. Утекающая меж пальцев, да, собственно, уже почти и утекшая жизнь – я имею в виду женскую жизнь. Праздность. Перебродившие силы души. Неоправдавшиеся надежды. Мучительные отношения с самодуром-отцом. Наконец, физиологическая фрустрация – ведь это молодые, здоровые женщины. Ах, прошу прощения…
Поняв, что сказал неприличность, коллежский асессор смутился, но Лидия Николаевна обошлась без реприманда – очень уж он был мил с румянцем, вдруг проступившим на белых щеках.
– Даже не берусь представить, сколько всего намешано в душе д-девушки, оказавшейся в подобном положении, – помолчав, продолжил Фандорин. – А тут еще особенность: рядом все время твое живое зеркало, двойняшка-сестра. Вероятно, здесь не могло обойтись без причудливого смешения любви и ненависти. И вот появляется красивый, молодой мужчина. Он проявляет к барышням явный интерес – очевидно, небескорыстный, но какая же из девушек об этом думает? Меж сестрами неизбежно возникает соперничество, но выбор сделан б-быстро. До сего момента у Анюты и Полиньки все было одинаково, все поровну, теперь же они оказываются в совершенно разных мирах. Одна счастлива, воскрешена к жизни и – во всяком случае, по видимости – любима. Другая чувствует себя отринутой, одинокой и оттого вдвойне несчастной. Счастливая любовь эгоистична. Для Полиньки наверняка не существовало ничего кроме страсти, накопившейся за долгие годы затворничества. Это была настоящая, полная жизнь, о которой она так долго мечтала и на которую уже перестала надеяться. И вдруг все это оборвалось в один миг – причем именно т-тогда, когда любовь достигла наивысшей своей вершины.
Дамы слушали прочувствованную речь писаного красавца как завороженные, а Молли Сапегина прижала тонкие пальцы к вырезу платья, да так и застыла.
– Ужаснее всего то, что виновницей т-трагедии оказалась родная сестра. Которую, согласимся, тоже можно понять: вынести такое счастье рядом c собственным несчастьем – на это требуется особый склад души, которым Анюта явно не обладала. Итак, Полинька, которая только что пребывала в райских кущах, была низвергнута. Нет на свете зверя опаснее женщины, у которой отняли любовь! – увлекшись, воскликнул Эраст Петрович и снова стушевался, ибо эта сентенция могла оскорбить прекрасную половину присутствующих.
Однако протестов не последовало – все жадно ожидали продолжения, и Фандорин заговорил в убыстренном темпе:
– Тут-то, под воздействием отчаяния, у Полиньки и возникает безумный план – страшный, чудовищный, но свидетельствующий об огромной силе чувства. Впрочем, не знаю. Возможно, идея принадлежала Ренару. Хотя осуществить ее пришлось именно девушке… Ночью, когда вы, Архип Гиацинтович, клевали носом, слушая излияния хозяина, в спальне княжон происходило адское действо. Полинька умертвила сестру. Не знаю, каким образом – задушила ли, отравила ли, но во всяком случае обошлась без кровопролития, иначе в спальне остались бы следы.
– Следствие допускало возможность убийства, – пожал плечами Мустафин, слушавший Эраста Петровича с нескрываемым скепсисом. – Но возник резонный вопрос: куда делся труп?
Чиновник особых поручений без малейших колебаний ответил:
– В том-то и к-кошмар. Убив сестру, Полинька перетащила тело в ванную, там разрезала его на куски и спустила кровь в трубу. Француз произвести расчленение не мог – вряд ли он сумел бы незаметным образом отлучиться из своего флигеля на столь долгое время.
Переждав истинную бурю возмущенных возгласов, среди которых чаще всего звучало слово «Невозможно!», Фандорин печально молвил:
– К сожалению, невозможно ничто иное. Другого решения у поставленной з-задачи нет. Лучше даже не пытаться вообразить, что происходило в ту ночь в ванной, Полинька не могла обладать никакими анатомическими познаниями и вряд ли располагала каким-нибудь более серьезным инструментом, чем похищенный украдкой кухонный нож.
– Но не могла же она спустить в трубу куски тела и кости, произошел бы засор! – с несвойственной ему горячностью воскликнул Мустафин.
– Не могла. Расчлененная п-плоть покинула усадьбу, разложенная по чемоданам и шляпным коробкам француза. Скажите, высоко ли от земли были расположены окна спальни?
Архип Гиацинтович прищурился, вспоминая:
– Не очень. Пожалуй, в человеческий рост. И выходили окна в сад, на лужайку.
– Значит, передача останков происходила именно ч-через окно. Судя по тому, что на подоконнике не осталось следов, Ренар снаружи передавал в комнату какую-то емкость, Анюта уносила ее в ванную, клала внутрь очередной кусок тела и передавала соучастнику. Когда же зловещая т-транспортировка была закончена, Полиньке осталось только ополоснуть ванну и смыть кровь с себя…
Лидии Николаевне очень хотелось выиграть пари, но во имя справедливости она не могла смолчать:
– Эраст Петрович, все это очень складно – за исключением одного обстоятельства. Если Полинька совершила такую монструозную операцию, она непременно запачкала бы одежду, а кровь не так-то просто отстирать, в особенности если ты не прачка.
Это практическое замечание не столько озадачило, сколько сконфузило Фандорина. Кашлянув и потупив глаза, он тихо сказал:
– Я п-полагаю, что, прежде чем приступить к разделке т-трупа, княжна сняла с себя одежду. Всю…
Некоторые из дам ойкнули, а Молли Сапегина, бледнея, пролепетала:
– О mon Dieu…
Эраст Петрович, кажется, испугался, не приключится ли с кем обморока, и поспешно продолжил, перейдя на тон сухой научности:
– Вполне вероятно, что затяжное беспамятство мнимой Анюты было не симуляцией, а естественной реакцией психики на страшное п-потрясение.
Здесь все заговорили разом.
– Но ведь исчезла вовсе не Анюта, а Полинька! – вспомнил Сергей Ильич.
– Ах, да это просто Полинька нарисовала на щеке родинку, – нетерпеливо объяснила более сообразительная Лидия Николаевна, – вот все и приняли ее за Анюту!
Отставной лейб-медик Ступицын с этим суждением не согласился:
– Не может быть! Близкие люди умеют отлично различать двойняшек. Манера поведения, оттенки голоса, наконец, выражение глаз!
– Зачем вообще понадобилась подмена? – перебил лейб-медика генерал Липранди. – Зачем Полиньке понадобилось изображать, будто она Анюта?
Эраст Петрович дождался, пока поток вопросов и возражений иссякнет, и ответил всем по очереди:
– Если б исчезла Анюта, ваше превосходительство, то на Полиньку неминуемо пало бы подозрение, что она расправилась с сестрой из мести, и тогда следы убийства искали бы более т-тщательно. Это раз. Исчезновение влюбленной девушки одновременно с французом выводило на первый план версию, что это именно побег, а не преступление. Это два. Ну и, наконец, под видом Анюты она могла бы когда-нибудь в будущем выйти замуж за Ренара, не выдав себя задним числом. Очевидно, именно это и произошло в далеком Рио-де-Жанейро. Я уверен, что Полинька забралась так далеко от родины, чтобы спокойно соединиться с предметом своего обожания. – Коллежский асессор обернулся к лейб-медику. – Ваш аргумент относительно того, что близкие умеют различать двойняшек, вполне резонен. Однако обратите внимание на то, что домашний д-доктор Каракиных, которого обмануть уж во всяком случае было бы невозможно, незадолго перед тем умер. Кстати г-говоря, мнимая Анюта после роковой ночи изменилась самым решительным образом – словно стала д-другим человеком. Учитывая особенные обстоятельства, все сочли это естественным. На самом же деле преображение свершилось с Полинькой, но стоит ли удивляться тому, что в ней не осталось прежней живости и веселости?
– А смерть старого князя? – спросил Сергей Ильич. – Уж очень удобно вышло для преступницы.
– Весьма подозрительная смерть, – согласился Фандорин. – Вполне вероятно, что не обошлось без яду. Вскрытия, разумеется, не производили – отнесли внезапную кончину за счет отцовского горя и склонности к апоплексии, а между тем очень возможно, что после этакой ночи пустяк вроде отравления родного отца Полиньку бы уже не смутил. Впрочем, произвести эксгумацию не поздно и сейчас. Яд долго сохраняется в костных тканях.
– Держу пари, что князь был отравлен, – быстро произнесла Лидия Николаевна, обернувшись к Архипу Гиацинтовичу. Тот сделал вид, что не слышит.
– Изобретательная версия. И остроумная, – медленно проговорил Мустафин. – Однако нужно иметь слишком живое воображение, чтобы представить княжну Каракину в наряде Евы, разделывающую хлебным ножиком труп собственной сестры.
Снова все заговорили одновременно, с одинаковой горячностью отстаивая обе точки зрения, причем дамы в основном склонялись к версии Фандорина, а мужчины ее опровергали, почитая невероятной. Сам виновник спора в дискуссии участия не принимал, хотя слушал доводы сторон с большим интересом.
– Ах, да что же вы молчите! – воззвала к нему Лидия Николаевна. – Ведь он (показала она на Мустафина) спорит против очевидного, только чтоб заклад не отдавать! Скажите же ему. Приведите еще какое-нибудь основание, которое заставит его замолчать!
– Я жду, когда вернется ваш Матвей, – кротко ответил на это Эраст Петрович.
– А куда вы его послали?
– В генерал-губернаторскую канцелярию, на телеграфный пункт, он работает к-круглосуточно.
– Но ведь это на Тверской, в пяти минутах ходьбы, а миновало уже больше часа, – удивился кто-то.
– Матвею велено дождаться ответа, – пояснил чиновник особых поручений и вновь замолчал, а всеобщим вниманием завладел Архип Гиацинтович, который произнес обширную речь, доказывавшую совершенную невозможность версии Фандорина с точки зрения женской психологии.
В самом эффектном месте, когда Мустафин убедительно говорил об исконных свойствах женской натуры, которая стыдится наготы и не выносит вида крови, дверь тихо отворилась, и вошел долгожданный Матвей. Бесшумно ступая, приблизился к коллежскому асессору и с поклоном протянул листок.
Эраст Петрович развернул, прочел, кивнул. Хозяйка, внимательно наблюдавшая за лицом молодого человека, не утерпела и вместе со стулом придвинулась к нему поближе.
– Ну, что там? – шепнула она.
– Я был прав, – тоже шепотом ответил Фандорин. В тот же миг Одинцова торжествующе перебила оратора:
– Хватит нести вздор, Архип Гиацинтович! Что вы можете понимать в женской натуре, вы и женаты-то никогда не были! У Эраста Петровича есть решительное доказательство!
Она взяла из рук коллежского асессора телеграфный бланк и пустила его по кругу.
Гости с недоумением прочли депешу, состоявшую всего из трех слов: «Да. Да. Нет».
«И это все? Что это? Откуда?» – таков был общий тон вопросов.
– Телеграмма прислана из русской миссии в Б-бразилии, – стал объяснять Фандорин. – Видите дипломатический гриф? У нас в Москве ночь, а в Рио-де-Жанейро как раз присутствие. На это я и рассчитывал, когда велел Матвею дожидаться ответа. Что же до депеши, то узнаю лаконичный стиль Карла Ивановича. Мое послание звучало так. Матвей, верните-ка листок, который я вам давал. – Эраст Петрович взял у лакея бумажку и прочел. – «Карлуша, срочно сообщи следующее. Замужем ли проживающая в Бразилии российская подданная урожденная княжна Анна Каракина? Если да, то хром ли ее муж? И еще: есть ли у княжны на правой щеке родинка? Все это необходимо мне для пари. Фандорин». Из ответа посланника явствует, что к-княжна вышла замуж за хромого и никакой родинки на щеке у нее нет. Зачем ей теперь родинка? В далекой Бразилии нет нужды прибегать к подобным ухищрениям. Как видите, дамы и господа, Полинька жива и благополучно вышла замуж за своего Ренара. У страшной сказки вполне идиллический конец. Кстати, отсутствие родинки лишний раз подтверждает, что Ренар был соучастником убийства и отлично знает, что женат именно на Полиньке, а не на Анюте.
– Так я велю послать за Караваджо, – с победительной улыбкой молвила Одинцова Архипу Гиацинтовичу.