Нефрит. Огонь. Золото - читать онлайн

Глава 1

АН

Одна серебряная монета.

Разница между жизнью и смертью.

Между тем, выживет ли моя бабушка, или я останусь одна-одинешенька в целом мире.

Сердце громко колотится у меня в груди, а во рту становится сухо, как в пустыне, когда лекарь бросает взгляд на столбик монет. Они медные, не серебряные. Ему даже пересчитывать их незачем. Мы оба понимаем, что этот столбик слишком мал, да к тому же не того цвета, поскольку монеты не из драгоценного металла.

Забавно, какой убийственной силой может обладать нечто, добытое из земли. Перекованное в мечи, используемое на войне. И становящееся причиной, по которой некоторые люди ходят с пустыми животами.

Презрительно фыркнув, лекарь поворачивается обратно к деревянным ящичкам, тянущимся вдоль всей стены в аптекарской лавке. Выдвинув один, достает несколько нитей кордицепса и изящные щипчики, которыми осторожно кладет коричневый, похожий на червя, гриб на круглое металлическое блюдце, подвешенное к тонкой деревянной палочке. Прищурив свои глазки-бусинки, он внимательно изучает вырезанные на ней цифры и перемещает противовес, чтобы отмерить нужное количество. При этом он ни разу даже не взглянул на меня.

Как будто меня не существует.

– Прошу вас, – молю я, стараясь притушить разгорающееся в груди пламя, – остальное я уплачу через неделю. Речь ведь идет всего об одной серебряной монете. У моей бабушки несколько дней не спадает жар. Дайте мне лекарство.

Он притворяется, что не слышит. Отложив весы, подходит к большому стеклянному сосуду, заполненному скрюченными корнями, которые плавают в бурой жидкости.

Чтобы сдержать рвущийся наружу поток проклятий, я с силой вдавливаю ногти в ладони, оставляя на них следы в виде полумесяца. Возможно, этого человека разжалобит вид моих слез.

– Пожалуйста, – продолжаю дрожащим голосом и часто дышу, – ведь моя бабушка помогла появиться на свет вашему сыну. Роды были трудные, но ей удалось спасти вашу жену…

– И бабушке Цзя щедро заплатили за услуги! Жаль, что она все еще больна, но мне нужно кормить собственную семью. Думаешь, тебе одной трудно живется? Иди-ка покричи об этом на улице, никто и головы не повернет. В пустыне нет места сентиментальности.

– Но…

– Я и так был слишком добр к тебе, Ан. Не забывай, ты должна мне за полученное на прошлой неделе лекарство. Почему бы тебе не обратиться к хозяину таверны? Только этот мерзавец и зарабатывает в треклятом городе.

– Я просила, но этого недостаточно, – лгу, ощущая, как от нехорошего предчувствия завязывается в узел желудок.

Две недели назад я лишилась работы в единственном месте, куда меня приняли. Хозяин таверны – ярый поборник пунктуальности, а я в этом месяце несколько раз опаздывала, потому что, ухаживая всю ночь за амой, пропускала подводу из нашей деревеньки в Шамо. А бегом такое расстояние покрыть невозможно. По такой-то удушающей жаре! Я пыталась, честно, но иногда одних попыток бывает недостаточно.

Лекарь окидывает меня странным взглядом.

– Лет-то тебе сколько? Шестнадцать?

Я киваю, машинально дергая себя за косы, которые спускаются до самой талии. Девушки моего возраста обычно собирают волосы в высокий узел, удерживаемый фазан – церемониальной шпилькой, символизирующей достижение ими брачного возраста. Ама тоже хотела добыть для меня такую, считая, что это важный обряд инициации. Я же, напротив, не видела в этом никакого смысла. О замужестве я не помышляла, а деньги лучше было бы потратить на еду или починку вечно протекающей крыши хижины.

Пряча глаза, лекарь бормочет:

– Я слыхал, что в заведении мадам Лю требуются новые девушки. В конце этой недели, наконец-то, будет большой базар, и она рассчитывает на значительный приток клиентов. Девчонка вроде тебя уж точно преуспеет, даже с этим шрамом на щеке.

Боль в моем желудке усиливается.

– Предлагаете мне пойти в бордель?

– В том, чем занимаются его обитательницы, нет ничего постыдного. Это достойная работа, – быстро произносит он и вскидывает руку в воздух, чтобы разрядить напряжение. – Вторая двоюродная сестра моей жены там убирается. Она могла бы свести тебя с мадам Лю.

– Я подумаю, – лепечу я.

По лицу лекаря тенью скользит сочувствие, и он быстро отворачивается к своим травам, ссутулив узкие плечи. Я сгребаю с прилавка жалкую горсть монет и, спотыкаясь, выхожу из лавки. Ощущаю, как к горлу подступает тошнота. Понимаю, что он прав. Тонкая серебристая ниточка застарелого шрама на левой щеке почти незаметна, разве что в резком свете, к тому же моим преимуществом станет молодость.

Достойная работа.

Для отчаявшихся вроде меня.

Вот только не знаю, какова степень моего отчаяния. Гоню от себя эти мысли, не до того мне сейчас. Не могу же я вернуться домой с пустыми руками.

Вспоминаю ужасный сухой кашель амы, сотрясающий все ее тело. Она не знает, что у меня больше нет работы, потому что я притворяюсь: встаю на рассвете, как обычно, и еду в город, а по возвращении рассказываю за ужином небылицы о том, как прошел день в таверне. Деньги идут на убыль, и пища наша с каждым днем становится все более скудной.

Настало время это исправить.

Низко нахлобучиваю старую соломенную шляпу и закрываю подбородок и нос льняным шарфом. Хотя большую часть времени в Шамо я проводила на кухне таверны, и вряд ли найдется много людей, способных узнать меня в лицо, все же лучше поостеречься.

Неделю назад на городской площади огласили указ о том, чтобы следующие сорок девять дней в знак скорби по почившему императору все носили только белое. Новая одежда стоит денег, а белую к тому же слишком трудно содержать в чистоте. Поэтому большинство выбирает более дешевый, но добротный светлый лен, которым торгуют пустынные кочевники. Это, конечно, не самая лучшая замена, и вообще идет вразрез с традицией, но имперские войска не обращают внимания на состоящее из горстки деревень поселение в отдаленном уголке Империи Ши.

Городишко, прежде являвшийся частью другой страны и, что еще важнее, не пополняющий имперскую казну, не представляет для них интереса.

Я с легкостью смешиваюсь с толпой одетых в бежевое людей, среди которых изредка мелькают кремово-белые всполохи, и легко скольжу мимо торгующих едой тележек. Проворными пальцами хватаю несколько ёутяо [3] и парочку маньтоу [4]. К тому времени, как я доберусь домой, хворост превратится в размокшую кашу, а воздушные сейчас пампушки станут твердыми, как камень. Все же это лучше, чем ничего. Привычным жестом, отточенным за годы жизни впроголодь, прячу еду в складках одежды.

На тележке передо мной продается чуан’р – жареное мясо, которое стало бы настоящим лакомством для амы, но я опасаюсь, что острые шпажки порвут мой и без того ветхий наряд. Я нерешительно топчусь на месте, и тут интуиция подсказывает мне повернуть голову.

Вижу шагающего ко мне хмурого грузного мужчину. Неужели он заметил, как я крала еду? Ощущая, как участился пульс, я перехожу к соседнему прилавку и с притворным вниманием изучаю разложенные на нем груботканые хлопковые платки. Тусклые и расшитые незамысловатой вышивкой, они представляют собой жалкую имитацию шелковых платочков, которые носят при себе знатные дамы в крупных городах на востоке Империи.

Я расслабляю плечи, когда мужчина проходит мимо, не сказав мне ни слова. На всякий случай провожаю глазами его удаляющуюся спину. Он явно неместный. У мужчин Империи Ши традиционно длинные волосы, а этот незнакомец выбрит почти наголо. Кожа у него задубевшая и красная – значит, либо он родом с юга, либо много времени проводит на солнце. Вопреки официальному указу, на нем ханьфу [5] темно-серого цвета без вышивки или орнамента на тунике и штанах. Это обычное одеяние представителей низшего сословия. Возможно, он торговец из южного государства Нанда.

«Или солдат в увольнительной», – мысленно отмечаю я. И тогда лучше держаться от него подальше. Кроме того, мне нужно доставить аме еду.

– Я видел, что ты сделала.

Я резко разворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Ли Го, который, дерзко ухмыляясь, пялится на выпуклости у меня на талии.

– А сам-то чего здесь болтаешься? Разве ты не должен быть на работе? – огрызаюсь я, глядя на стоящего передо мной долговязого паренька. Заслышав его беззаботный смех, можно подумать, что у него не жизнь, а сплошной праздник, но на самом деле он такой же тощий, как и все здесь, потому что слишком часто ложится спать на пустой желудок.

– Моя сегодняшняя смена закончилась, и я как раз шел домой, когда заметил тебя.

– Как там все? – спрашиваю я, шагая рядом с ним. Я продержалась в таверне год, а Ли Го целых два – с тех пор, как перебрался из нашей деревеньки в Шамо. И пусть остальные работники обращались со мной вежливо, но Ли Го – мой единственный настоящий друг.

– Ингма уверяет, что скучает по тебе. Ну, ты меня знаешь, я молчать не стал и прямо заявил Олд Пэнгу, что у тебя болеет бабушка, – улыбка Ли Го тает, – но он ничего не пожелал слушать.

Иного я и не ожидала. Хозяин таверны – единственный, кто преуспел в нашем захолустном городишке, и все благодаря постоянной погоне за прибылью, а на работников ему плевать.

Ли Го сует мне что-то в ладонь. Монетки. Я отрицательно качаю головой и возвращаю ему медяшки. Он уже открывает рот, но я награждаю друга красноречивым взглядом, и он благоразумно решает не спорить. Мы давно дружим и понимаем друг друга без слов. Денег его я не возьму, ведь они с отцом нуждаются в них ничуть не меньше меня самой.

Ли Го со вздохом прячет монеты обратно в карман штанов и взамен протягивает мне красное яблоко, которое я немедленно хватаю. Обожаю яблоки, но в пустыне раздобыть их, как и другие свежие фрукты, нелегко. По подбородку у меня течет сок, когда я вгрызаюсь зубами в мякоть, ощущая сладкий сок на языке. Яблоко обошлось бы другу в целое состояние, но я не сомневаюсь, что он мимоходом стянул его у какого-нибудь торговца.

Правда в том, что, обитая в хлипкой хибарке, годящейся лишь на то, чтобы преклонить голову на ночь, быстро учишься разным способам устроиться в жизни. Кажется, я бы отдала все, чтобы сбежать от бесконечной жары Шамо и плоского тусклого пейзажа без единого зеленого проблеска! О моем сокровенном желании известно одному Ли Го. Я не рассказывала о нем даже аме. После всего, что она для меня сделала, я просто не способна на такую неблагодарность.

Мы направляемся к общественным колодцам, расположенным на городской окраине. Улицы пустеют, и меня посещают столь же гнетущие думы, как и выцветшие витрины вокруг. Мысленно возвращаюсь в те дни, когда мы были детьми и жили в нашей деревеньке. Поддерживали друг друга, смеялись до упаду, окутанные коконом наивности и свято верящие в то, что нам нечего терять.

Мы ошибались. Нам очень даже было что терять.

Два года назад наш уютный кокон разрушила суровая реальность, когда с войны одну за другой доставили погребальные урны с прахом братьев Ли Го. Империя даже не позаботилась вернуть их тела. Мать Ли Го умерла от горя, так и не узнав, действительно ли в блестящих керамических сосудах пепел ее детей или он принадлежит их павшим товарищам, и гадая, когда ее последний оставшийся в живых сын будет принесен в жертву чужим ненасытным амбициям.

А лишившемуся семьи Ли Го пришлось изыскивать возможности выживания для себя и своего отца.

– Как, по-твоему, война с Хонгуоди на самом деле закончилась? – спрашиваю я.

Расположение у западного городка Шамо очень удачное: на безопасной дороге между бесплодной пустыней и ядовитыми соляными озерами. Хоть мы и находимся в сотнях миль от столицы, но узнаем все новости от проходящих путников. В последнее время только и разговоров, что о новом мирном договоре между двумя странами.

– Похоже на то, – отвечает Ли Го. – И торговые пути снова открыты.

– Это пока. – Перемирие долго не продлится. Кажется, мы постоянно воюем то с одним государством, то с другим. – А что тебе известно о новом наследном принце? Он такой же кровожадный, каким был его отец?

– Я слышал, что он очень молод, едва шестнадцать стукнуло.

Я закатываю глаза.

– Подумать только, наши судьбы будет вершить какой-то избалованный паршивец, сидящий на троне Дракона.

– Наверное, пока он не достигнет совершеннолетия, править за него будет вдовствующая императрица. Хотя такой расклад меня тоже не радует. Нам нужен император, который крепкой рукой возьмет бразды правления, а не какая-то неженка или простофиля… ай!

Ли Го потирает место на руке, куда я его ущипнула.

– С чего ты решил, что вдовствующая императрица – простофиля? И вообще, может, Империи как раз и не хватает женского влияния. Она бы царствовала размеренно и вдумчиво, без всех этих военных глупостей, – парирую я.

– Может, – соглашается Ли Го, и у него на лице появляется мечтательное выражение. – Помнишь, как мы хотели отправиться на поиски приключений? Посмотреть мир за пределами нашего городка?

Я пожимаю плечами, будто мне все равно, но на деле не могу выбросить из головы картины, которые видела в таверне и выставленными на продажу на улице. На них яркими красками были изображены большие города, высоченные горы со скрытыми в тумане вершинами, уходящие в небо заснеженные пики, долины, пересеченные узкими лентами радужных рек. Эти виды словно нашептывали об увлекательных путешествиях, диковинных созданиях, землях, которые нужно исследовать, и блюдах, которые надо отведать.

Я вспоминаю, как, еще работая в таверне, прислушивалась всякий раз, когда до меня долетали обрывки разговоров о мире, лежащем за пределами нашего скучного городка. От мыслей «что, если» сердце всякий раз сладко замирало в груди.

– Теперь, когда война закончилась, мы можем уйти, – говорит Ли Го. – Я знаю, что тебе этого хочется.

– Только если война не начнется снова. Да и вообще, куда нам податься? Я же ничего не умею, – ворчливо отзываюсь я. – Даже работу сохранить не в состоянии.

Одной рукой обняв меня за плечи, другой он указывает за горизонт.

– Мы можем отправиться куда угодно: на запад или юг, попытать счастья в восточных городах или даже в столице. Отец научил меня плотничать. Я мог бы найти себе дело по душе, а ты занялась бы торговлей. Будет весело, вот увидишь. То самое приключение, о котором мы так долго мечтали.

Беспокойство у меня в груди сменяется томлением. И все же я не могу бросить женщину, которая спасла мне жизнь.

Это долг крови, который нужно вернуть.

– Я не оставлю аму, – чуть слышно произношу я.

– Давай подождем, пока бабушке Цзя не станет получше. – Глаза друга сияют яростной надеждой, как тогда, в детстве. Мне совершенно не хочется тушить этот свет. Однако я напоминаю себе, что чем скорее парень примет правду, тем легче ему будет жить на свете.

– Я больше не хочу никуда идти. А ты давай попытай счастья. Не затягивай, потому что если начнешь раздумывать, так всю жизнь и просидишь на одном месте. – Я смотрю Ли Го прямо в глаза, надеясь, что он не раскусит мою ложь, как с легкостью делал раньше. Убеждаю себя, что это мне самой следует смириться с правдой и не усложнять себе жизнь.

– Но…

– Не сейчас, Гого. – Я давненько не называла друга уменьшительным именем, и теперь, заслышав его, он усмехается.

– Однажды мне все же удастся тебя убедить, – замечает он, легонько пожимая мне руку.

Я улыбаюсь в ответ. Его надежда заразительна, хоть и наивна.

Мы останавливаемся у общественного колодца, и я отвязываю от пояса флягу. На сердце у меня тяжело. Бросаю ведро вниз и, кажется, целую вечность жду, когда оно нырнет в воду. Как скоро иссякнут грунтовые воды? Сколько пройдет времени, прежде чем Шамо превратится в город-призрак? И что тогда станет с моей деревенькой? Я тяну ведро обратно, обдирая кожу ладоней о потрепанную веревку. Возможно, единственный способ выжить – отрастить толстую кожу.

Кто-то хватает меня за ногу.

Вскрикнув, я отскакиваю назад, расплескав драгоценную жидкость.

На меня снизу вверх смотрит валяющаяся на земле женщина, чье тело едва прикрыто лохмотьями, а короткие темные волосы сплошь сбились в колтуны. Наконец она убирает кривые дрожащие пальцы с моей лодыжки. У нее нет одной ноги, и она распространяет вокруг себя тлетворный запах гниющей плоти. Должно быть, она пряталась за колодцем. Я пытаюсь отвести взгляд, но он сам собой устремляется к отметке у нее на лбу.

Хотя ее лицо покрыто грязью, на коже отчетливо виден характерный алый иероглиф на языке Ши.

Предательница.

Я натыкаюсь на Ли Го.

– Нам нужно идти.

Женщина издает ужасающий звук – бессвязное гортанное бульканье, – и я понимаю, что она немая. У нее вырезали язык, как и у всех ей подобных.

Друг не только не уходит, но и опускается рядом с женщиной на корточки.

– Что ты делаешь? – шепчу я, воровато оглядываясь по сторонам. Вокруг никого и ничего, кроме закрытых ставнями витрин. Однако страх перед священниками Дийе так велик, что при одной мысли о них сердце начинает биться быстрее.

А вот Ли Го не боится.

– Отдай ей свою еду, – велит он.

– Нет! Что на тебя нашло? Мы все равно не сможем ей помочь. А если кто-нибудь увидит? – Я морщусь при мысли о собственной бессердечности.

«Уж лучше проявить осторожность, даже если при этом приходится быть бесчувственным», – напоминаю себе известную пословицу жителей Шамо.

Ли Го бросает на меня презрительный взгляд.

– Не трусь. Она голодна и умрет, если мы ей не поможем.

«Она все равно обречена», – хочется возразить мне.

– Что, если нас поймают священники? – малодушно произношу я, а женщина снова издает пугающий звук и смотрит на ведро. Ее пустые глаза озаряются мольбой.

– Раз сама не хочешь помочь, уйди с дороги.

Отстранив меня, друг снова опускает ведро в колодец. Вытянув его обратно, складывает ладони лодочкой и зачерпывает воду. Женщина пьет жадно и шумно, едва не захлебываясь от облегчения. Теперь я понимаю, что она очень юна, немногим старше меня самой.

«Предательница», – обличает красная метка у нее на лбу, и мне становится интересно, кого эта девушка пыталась защитить? Мать? Брата? Или, возможно, друга? Как бы то ни было, преступление она совершила пугающе простое: укрывала тяньсай – человека, наделенного проклятым магическим даром. В поисках таких людей священники разъезжают по городам и деревням, а если находят, насаживают их на кол и прилюдно сжигают на костре, принуждая членов семьи смотреть.

Судьба того, кто помогает тяньсай, тоже незавидна.

Им отрезают языки и сбривают волосы, что и случилось с этой девушкой. А еще клеймят, и эту отметку никак не скрыть. Они становятся отверженными, ведь никто не отважится прийти им на выручку, зная, какая за это постигнет страшная кара.

Вероятно, девушку ранили, и она потеряла ногу из-за того, что не нашлось ни единого человека, достаточно храброго или доброго, чтобы оказать ей помощь. Ли Го снова и снова черпает ладонями воду и подносит к ее губам. Девушка благодарно пьет.

«Думаешь, тебе одной трудно живется? Иди-ка покричи об этом на улице, никто и головы не повернет».

Спрятанные в складках моего одеяния маньтоу еще теплые и свежие. Дрожащими пальцами я отрываю кусочек и вкладываю девушке в руку. Похоже, она улыбается мне, но наверняка сказать не могу, настолько сильно изуродованы ее губы.

А вот то, что она плачет, сомнений не вызывает.

Ли Го смотрит на меня с негодованием во взгляде.

– Знаешь, почему священники отрезают им языки, вместо того, чтобы убить? – Ответа на этот вопрос у меня нет. – Они поступают так, чтобы лишить надежды и посеять отчаяние. Понимают ведь, что люди станут избегать так называемых предателей, стремясь уберечь собственную шкуру. – Он сжимает кулаки. – И в этом они правы.

Я часто моргаю, чтобы прогнать образ, который не могу забыть даже спустя десять лет. Он и по сей день пугает меня и служит предупреждением, чтобы вела себя осторожно. Не следовало мне помогать этой девушке, так недолго и самой в беду угодить.

– Она оказывала содействие тяньсай, – возражаю я. – Хоть и знала, что в Империи магия запрещена не просто так. Священники говорят, именно магия тяньсай создала эту пустыню и явилась причиной засухи в одной из юго-восточных деревень, где перестал расти рис, и…

– Хочешь сказать, что она заслуживает такого наказания? – холодно прерывает мои рассуждения Ли Го.

– Нет! Я лишь говорю, что хватит уже над ней хлопотать. Священники…

Друг рассерженно поднимает руку, не давая мне закончить.

– Мы уже говорили с тобой об этом, и сейчас нет смысла продолжать. Если хочешь – уходи. Я один найду способ что-нибудь для нее сделать.

Я замечаю, что девушка не сводит с Ли Го полного надежды взгляда. Считает его своим спасителем. Мне же известно истинное положение дел. Как жаль, что я не могу рассказать другу правду о себе. Однако, оставаясь в неведении, он будет в большей безопасности. Я разворачиваюсь и усилием воли заставляю себя шагать прочь. Попеременно переставляю ноги и стараюсь не вспоминать о той ночи десять лет назад, когда я, одинокая и напуганная, бродила по пыльным улицам Шамо.

Снова пытаюсь выбросить из головы образ одинокого ребенка в лохмотьях, каким я тогда являлась. С зажатым в одном кулачке нефритовым перстнем и снежинкой – в другом.

Снежинкой, которая не таяла даже на летнем зное.

Час спустя я подхожу к своей деревне и чувствую привычный укол в груди при виде ее плачевного состояния: иссушенные солнцем домишки из глины или грубо отесанных камней, каждый обнесен невысоким забором, обозначающим границы собственности. Селение находится к востоку от постепенно уменьшающегося в размерах оазиса, и земля здесь настолько сухая, что при каждом шаге в воздух взлетают облачка пыли.

Я почти не помню своего первого появления здесь, но одно знаю наверняка: тогда деревушка не была такой заброшенной, как сейчас. Наоборот, она процветала, в ней бурлила жизнь. Пейзаж был зелен, на пашне росли посевы. Мне нравилось слушать журчание воды в построенной еще в незапамятные времена системе оросительных каналов и кожей ощущать благословенную прохладу, омывая тело в конце дня.

Годы шли, пустыня подбиралась все ближе и ближе. Некогда плодородные земли превратились в пыль, и ничего нельзя было изменить. Теперь хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать оставшихся в округе соседей. Большинство уехали в поисках лучшей жизни.

Я и сама бы так поступила, если бы могла.

Пробираюсь через брешь в старом каменном заборе, знаменующем границы самого маленького и отдаленного хозяйства, на ходу приглаживая руками растрепавшиеся волосы и поправляя одежду. Пристраивая деревянные доски на место пролома, чтобы замаскировать его, натягиваю на лицо фальшивую улыбку.

Большую часть имущества мы уже распродали, и теперь у нас остался лишь стол, две ветхие кровати да несколько расшатанных стульев. Скудно, да, но это единственный дом, который у меня когда-либо был. И здесь меня ждет знакомое приветливое лицо амы. Она лежит в постели, обложенная протертыми до дыр одеялами.

– Раненько ты сегодня вернулась, – замечает она, осторожно приподнимая голову.

Я выкладываю остатки украденной еды на стол и подхожу к бабушке.

– Олд Пэнг любезно отпустил меня пораньше. Он знает, что тебе нездоровится, ама.

Мне ненавистно лгать ей, но если ама узнает правду, будет еще хуже. Кудрявые седые волосы падают на лицо, когда она пытается принять сидячее положение, а я взбиваю подушки, чтобы ей было на что опереться. Жар, исходящий от ее тела, отчетливо чувствуется даже в зное пустыни.

– Как ты себя чувствуешь, ама?

– Лучше, – криво усмехнувшись, отвечает она и убирает пряди волос с моего лба. – Я больше о тебе переживаю: рано встаешь, тяжело работаешь.

– Я в порядке. Мне не требуется много спать, – уверяю я бабушку, выдавливая из себя улыбку. – Сейчас соберу на стол.

Промываю последнюю оставшуюся у нас горстку риса и варю на огне жидкую кашицу, доливая гораздо больше воды, чем требуется, чтобы блюда хватило на подольше. Пока мы едим, я рассказываю истории якобы с работы. Так поднаторела во лжи, что почти сама себе верю.

Потом мы ложимся спать. Выжидаю около часа, на цыпочках возвращаюсь на кухню и, стараясь не шуметь, поднимаю половицу и достаю спрятанный под ней кожаный мешочек.

– Ан?

Я замираю на месте.

– Думала, ты уже спишь, ама.

– Что это ты делаешь? – спрашивает она, приближаясь шаркающей походкой.

Слишком поздно что-либо скрывать. Я разжимаю кулак и показываю ей сверкающий в свете лампы нефритовый перстень. Провожу большим пальцем по серебряной гравировке с фэнхуаном – мифическим фениксом, который, по поверьям, обитает высоко в горах Удин на севере. Металл потускнел, оперение птицы потемнело. Под ее лапками имеется едва заметный перламутровый узор, частично выщербленный, и все же этот перстень – самое красивое из всех моих немудреных пожитков.

Ама садится на пол и укрывает мне плечи одеялом.

– Раздумываешь, не продать ли его? – Я киваю. – Не делай этого, – твердо возражает она. – Это фамильная вещь, единственное, что осталось тебе от родителей.

– Я совсем их не помню, – возражаю я. Возможно, они меня бросили. Или давно мертвы. Память сохранила лишь смутное очертание чьего-то лица и звук голоса. Мои отец и мать.

– Дорогое дитя.

Ама устремляет на меня мутный взгляд своих серых глаз. Ее добрая теплая улыбка как путеводный маяк, направляющий через мрачные океанские глубины. Бабушка заключает меня в объятия, и я сразу же чувствую себя защищенной, несмотря на то, что из-за болезни она сильно исхудала и ослабла.

– Зачем ты спасла меня? Почему не отдала в руки священников Дийе? – вопрошаю, нежась в коконе ее рук. – Почему не испугалась, узнав, что я наделена магией?

– Потому что любая жизнь представляет ценность…

– …И каждый ребенок заслуживает своего счастливого шанса, – заканчиваю я.

Ама гладит меня по волосам.

– Ты была всего лишь маленькой девочкой, а не демоном и не монстром, что бы там ни говорили священники.

– Но иногда я что-то ощущаю внутри, хотя и не жажду никакой магии. Она меня пугает. Она… – Я умолкаю, пожимая плечами. Все эти годы из страха угодить в лапы священников или навлечь беду на аму за то, что укрывает меня, я старалась сдерживать свою магию. Когда была младше, это давалось мне куда проще. Всего-то и нужно было не думать о магии. Забыть, что она вообще существует. Но постепенно внутри меня, уж не знаю, почему, появились другие ощущения.

Совсем недавно, когда еще работала в таверне, я случайно заморозила чай в чашке, потому что Олд Пэнг орал на меня, и я едва соображала от злости. Хвала небесам, он ничего не заметил.

– О магии мне ничего не известно, зато я отлично знаю внучку, которую вырастила. Ты никому не причинишь вреда. – Ама намеренно выпрямляет спину. На ее лице появляется выражение, свидетельствующее о прошлом болезненном опыте. – Я живу на свете так давно, что застала времена, когда мир был зелен. Зеленее, чем запомнился тебе. Повсюду бурлила жизнь, не то что сейчас: куда ни посмотри, увидишь лишь бесконечную пустоту. Отчего же пустыня продолжает расползаться, когда эти мнимые святоши истребляют всех, кого называют тяньсай?

Обвинить священников Дийе в том, что они мнимые, равносильно призванию беды на свою голову, но аме нет до этого дела. Она продолжает говорить, задорно сверкая глазами, будто долго собиралась и теперь, наконец, время пришло.

– В стародавние времена все было по-другому. Мы не говорим об императоре, который был до Гао Луна, потому что это запрещено. Однако он не верил в то, что тяньсай – демоны или монстры. Хорошим он был человеком, благослови небеса его душу.

Я тоже слышала о мирном правлении Рен Луна, но собственных воспоминаний у меня почти не сохранилось. Мне было всего шесть лет, когда он умер – незадолго до того, как ама взяла меня к себе.

Она пытается продолжить рассказ, но заходится в сильном приступе кашля. Ей определенно требуется лекарство. В голове молнией проносится предложение лекаря, от которого мне снова делается дурно.

Я подношу бабушке чашку воды.

– Тебе нужно отдохнуть, ама. Завтра поговорим.

Она засыпает, а я остаюсь сидеть в темноте, вспоминая, каким я тогда была маленьким грязным оборвышем, слоняющимся по улицам Шамо. Ноги у меня болели, и я крепко сжимала в кулачке перстень. Все вокруг делали вид, что не замечают меня, и спешили прочь. Наконец я попалась на глаза возвращающейся в свою деревню повитухе. Снежинка у меня в руке служила неопровержимым свидетельством того, что я наделена магией. Любой другой на месте амы просто ушел бы или отвел меня прямиком к священникам Дийе, рассчитывая получить вознаграждение.

Но не она.

Помню собравшиеся вокруг ее глаз морщинки, когда она наклонилась ко мне и спросила, как меня зовут.

«Ан», – ответила я.

«Какое красивое имя», – произнесла она.

Сердце у амы большое, а вот кошелек тощий. Ее собственных детей и внуков унесла чума, свирепствовавшая несколько лет назад во многих странах, поэтому она взяла меня к себе и воспитала, как родную внучку. Бабушка – это вся моя семья. Продав перстень, я сохраню ей жизнь.

Но одновременно потеряю единственную ниточку, связывающую меня с настоящими родителями.

На глаза мне наворачиваются слезы, и я яростно моргаю, чтобы не дать им пролиться. Ли Го известно о моем стремлении покинуть Шамо, но ему никогда не понять, сколь многим я обязана аме. Я не могу бросить ее и не стану смотреть, как она страдает. Еще раз погладив пальцем перстень, я убираю его в мешочек и прячу под подушку, стараясь подавить бушующие в груди эмоции.

В пустыне нет места сентиментальности. Смотри-ка, вот ты и научилась не плакать.

Глава 2

АЛТАН

– Беги, Алтан!

Мамино лицо искажается от напряжения, один глаз, на который пришелся удар предателя, заплыл и не открывается. Из носа капает кровь.

На ее лице написаны паника и ужас. Но я не могу сдвинуться с места.

Мужчина хватает ее за волосы и, оттянув голову назад, медленно проводит по щеке ножом. Она кричит, пока по ее коже стекают красные капли.

Мерзавец смотрит на меня. Хочет, чтобы я все видел. Его губы кривятся в усмешке, а в глазах вспыхивает дикий огонь.

Его лицо. Что-то с ним не так.

Оно тает.

Это лицо демона.

Я понимаю, что вскоре демон в человеческом обличье придет за мной. И за моей сестрой. Пытаюсь бежать, но ноги словно налиты свинцом.

Человек-демон с такой силой бьет маму коленом в живот, что она падает на землю, и он тут же принимается пинать ее, дрожащую, ногами. Мама пытается уползти, но ее со всех сторон обступают солдаты в сапогах с металлическими носами и с гоготом присоединяются к истязанию.

Один, два, три. В моем сознании навеки запечатлевается каждый удар.

Человек-демон не солдат. Укутанный в плащ черного дыма и красной ярости, он отеческим жестом вытягивает руку, якобы чтобы приласкать. Только вот это не мой родитель. Его жестокая улыбка становится шире, и он разжимает кулак.

На ладони вспыхивает пламя и, извиваясь, танцует, будто змея под гипнотическую мелодию, а потом разевает пасть и исторгает сноп огня и дыма.

И снова я пытаюсь убежать, но страх обвивает ноги своими щупальцами, приковывает к земле. Я прихожу в себя, лишь когда сестра издает нечеловеческий вопль.

Что-то тянется, вибрируя, из моей груди.

Поднимается ветер, такой мощный, что сбивает солдат с ног. Направляемая неведомой силой, налетает песчаная буря и ослепляет врага.

Даже в хаосе дымки и песчаной завесы я отчетливо вижу открытый мамин глаз и слышу в голове ее голос: «Беги, Алтан».

Я хватаю сестру за руку и тащу за собой, устремляясь в гущу кружащегося вихря и совсем не разбирая дороги. Ладошка у малышки скользкая, но я держу.

Как же много песка! Он царапает лицо. Забивается в нос, туманит взгляд.

Не могу дышать.

Рывок.

Сестра тянет меня назад.

«Нет, продолжай бежать!» – хочу крикнуть ей, но мой рот полон песка, и не получается вымолвить ни слова.

Еще один детский пальчик выскальзывает из моей хватки. Нельзя ее отпускать!

Нельзя.

Очередной рывок.

Наши руки разъединяются, и она исчезает.

Я резко просыпаюсь, дрожащее тело покрыто потом. Немой крик замирает у меня в горле.

На мгновение я забываю, где нахожусь. И кто я такой.

Но в следующий миг возвращаюсь в реальность.

Мне больше не восемь, и я не убегаю от солдат, ведомых человеком с тающим лицом и глазами ворона. Я не тащу за собой сестренку, которая кричит и упирается, желая вернуться к матери. И песок больше не туманит взгляд. Не пытается уничтожить нас.

Засы´пать по самую макушку.

Мне не нужно раскапывать его, снова и снова выкрикивая имя сестры, до тех пор, пока не вырву себе все ногти, а пальцы не начнут кровоточить.

Затем накрывает осознание, что у меня больше нет сестры.

В таверне не раздается ни единого звука, а затаившиеся по углам тени играют странные шутки с моим разумом. Я пытаюсь понять, где нахожусь. Ночь безмолвна. Такого рода тишина мне слишком хорошо известна. Обхватив голову руками, я вслушиваюсь в собственное прерывистое дыхание, медленно считаю про себя и пытаюсь забыть, что застрял в городе, который живьем поедает пустыня.

Песок.

Малюсенькие невесомые песчинки, заставляющие снова ощущать себя восьмилетним парнишкой. Со времени побега минуло целых десять лет, но собственные страхи до сих пор преследуют меня среди зыбучих песков.

Я заглушаю крики матери, забываю то мгновение, когда ручка сестры выскользнула из моей. Давным-давно я пообещал себе, что больше не стану лить по ним слезы. Теперь, вернувшись в земли, где зародились мои ночные кошмары, я изо всех сил стараюсь сдержать это обещание.

Чтобы утешиться, я касаюсь висящего на обнаженной груди амулета. Ищу в себе силы сделать то, что должен. Нефрит на ощупь холоден даже в одуряющей жаре пустыни.

Наконец я встаю с кровати и, открыв окна, всматриваюсь в ночь. Высоко в небе сияет луна, призрачный свет которой заселяет землю причудливыми тенями.

– Сарангерель.

Я давно не произносил имя сестры. Сейчас ей исполнилось бы восемнадцать, как и мне. Имея кожу и волосы насыщенного золотисто-коричневого оттенка, как у северного народа матушки, мы, даже будучи детьми, разительно отличались от бледнолицых, черноволосых жителей Империи Ши. Из-за внешности некоторые считали нас недостойными королевскими отпрысками, несмотря на то, что наш отец был императором.

– Сарангерель, – снова повторяю я надтреснутым голосом, – мне очень, очень жаль.

«Я прощаю тебя», – слышится мне в голосе ветра.

С моих губ срывается громкий веселый смех. Хоть пески и населены призраками, ответили мне вовсе не они, а собственное воображение, отягощенное чувством вины и жаждущее избавления.

– Ослабляешь защиту, а?

Я быстро разворачиваюсь и выбрасываю вперед руку. Вижу сверкающий в темноте металл, который сам по себе парит в воздухе.

– Расслабься, это всего лишь я.

Из темного угла выплывает фигура, держащая в руке мой кинжал.

– Ад тебя разбери! Что ты здесь делаешь? – Я выдыхаю и сжимаю руку. На кончиках пальцев медленно разгорается пламя, от которого я зажигаю светильник.

Комната озаряется светом, и в нем отчетливо проступает лицо в форме сердца. Тряхнув волосами, Тан Вэй с такой силой втыкает клинок в деревянную столешницу, что чашки протестующе звякают. Она усмехается, ставит ногу на сиденье стула и, упершись локтями в колено, принимается как ни в чем не бывало поигрывать собственным кинжалом с кривым лезвием.

– Ты проиграл. Снова.

Я испускаю громкий стон. Теперь какое-то время Тан Вэй будет упиваться победой. Мы с детства играем в игру под названием «Застань другого врасплох». Сначала потому, что наши заботливые наставники частенько натравливали нас друг на друга, чтобы отшлифовать навыки кулачного боя. Со временем это превратилось во что-то вроде соревнования, по большей части дружеского. Хотя она была близка к тому, чтобы, пощекотав кинжалом мне шею, пустить кровь.

– И давно ты за мной наблюдаешь?

– Достаточно давно. – Выражение ее лица делается серьезным. – Очередной кошмар?

Я одеваюсь и пристраиваю на глазу повязку. Тан Вэй не морщится при виде моих шрамов, они давно стали для нее привычными. Как и эта узкая полоска ткани сделалась частью меня.

Чай уже остыл, но я все равно наливаю себе чашку и под пристальным взглядом Тан Вэй залпом ее осушаю. Не хочу, чтобы девушка разболтала Шифу о моей слабости.

А ведь он предупреждал меня, говорил, чтобы держался подальше от пустыни. Советовал искать собственный путь.

«Это твой выбор. Только знай, что у любого выбора есть последствия. Не забывай прежде оценить результаты собственных поступков», – отчетливо, как колокольчик в ночной тиши, звучит у меня в голове голос мастера Сунь Ти Му. Мне очень хочется доказать, что он ошибался, что я сделал правильный выбор.

– Так зачем ты здесь? – снова спрашиваю у Тан Вэй.

– Нянькой решила поработать, – она изгибает бровь, – при тебе.

– И чье это распоряжение? Моего наставника или твоего?

Изогнутый кинжал исчезает у нее в рукаве, а сама она садится на деревянный стул и разглаживает складки юбки.

– Вообще-то обоих. Мастер Сунь и старейшина Хун Фэн, похоже, считают твой выбор опрометчивым. Никто не знает наверняка, жив ли феникс. Слухи о его крике мог распустить суеверный крестьянин или ушлый трактирщик, желающий привлечь клиентуру в свою захудалую горную деревеньку.

– Это Шифу прислал тебя ко мне, чтобы разубедить? У тебя ничего не выйдет, сама понимаешь.

Уголки губ Тан Вэй подрагивают.

– Всем известно, что ты упрям, точно буйвол. Меня отправили охранять тебя.

Я презрительно усмехаюсь.

– Ты же не наделена магией. Я и сам прекрасно могу себя защитить.

– Тем не менее я целых пять минут наблюдала, как тебя терзают ночные кошмары. – Она усмехается. – А тебе известно, что твой угрюмый вид исчезает, когда ты спишь? Без него ты выглядишь более привлекательным. Постарайся как можно дольше не хмуриться, и, возможно, какая-нибудь девушка влюбится в тебя, Золотой Мальчик.

– Помнится, мы договаривались, что ты прекратишь меня так называть. – Она много лет так ко мне обращалась, преимущественно из-за цвета волос, но это прозвище слишком похоже на данное мне при рождении имя, поэтому произносить его вслух небезопасно. Особенно с учетом того, что я планирую совершить.

– Привычка, что поделать. Договорились, Алтан. Просто к сведению: твое настоящее имя нравится мне гораздо больше.

– Только вот твое мнение для меня ничего не значит.

– Лжец.

Я не отрицаю очевидного. Мы с Тан Вэй дружим с восьми лет. Я познакомился с ней вскоре после того, как Шифу нашел меня в пустыне. Хотя она присягнула на верность секте Лотоса, а я – усыновившему меня клану Сунь, мы вместе росли в Южных Колониях.

Мой Шифу – совершенствующийся и тяньсай, а наставница Тан Вэй, старейшина Хун Фэн, тоже совершенствующаяся, а еще возглавляет тайное общество наемных убийц, состоящее исключительно из женщин. И пусть сама старейшина не тяньсай, она давняя приятельница Шифу и поддерживает наше дело.

Тан Вэй всегда могла положиться на сестер из секты, с которыми делила радости и горести. Я же по большей части в имении Сунь находился один. Ей нравится считать себя моей близкой подругой, и думаю, в этом девушка недалека от истины. Но ей я в этом никогда не признаюсь.

– Скорее всего, ты не захочешь услышать, что я думаю о твоих глупых устремлениях… – начинает она.

– Сама же только что назвала их глупыми…

– Мне кажется, ты очень смелый. – Я так сильно удивлен, что даже не нахожусь с ответом. – Неразумный, – тем временем продолжает Тан Вэй, – но отважный. Легенда гласит, что в мире есть всего два Духовных Зверя: один в море и один в небесах. Встреча с любым из них способна свести человека с ума. Я пошла бы с тобой в горы Удин, даже не получив приказа сопровождать тебя. – Посмотрев на меня, она закатывает глаза. – Сотри с лица это сентиментальное выражение. Я сопровождаю тебя лишь затем, чтобы, если ты и вправду повредишься рассудком, сказать, что предупреждала тебя.

Посмеиваясь, я наливаю ей остывшего чая.

– Ты прибыла сегодня ночью? Пару месяцев назад Шифу упоминал, что ты отправилась в столицу. Увиделась там с Линьси?

При упоминании имени возлюбленной Тан Вэй улыбается еще шире, и в ее в глазах загораются искорки.

– Да, виделась. А здесь я уже около часа.

Линьси не принадлежит к секте Лотоса, и она не тяньсай, но все же одна из нас. Магия – это не знак отличия, она не передается по наследству, не подчиняется классовому признаку и с равной долей вероятности может проявиться и у аристократа, и у крестьянина.

Много лет назад отец Линьси, занимавший в то время высокий пост в столице Ши, был вынужден разоблачить свою жену-тяньсай и присягнуть на верность императору Гао Луну, чтобы спасти дочь от лап священников, хотя у нее никаких магических способностей не было и в помине. Вслед за тем его отлучили от императорского двора и отправили в колонии. Ему еще повезло, что язык не отрезали и не послали рабом на галеры. Я отлично понимаю мотивы Линьси.

Ее жажду мести.

– Как ей живется во дворце? Есть ли новости для нас? – интересуюсь я.

– Судя по всему, придворная служба оказалась менее захватывающей, чем она ожидала. Наложницы хорошо к ней относятся, хотя она всего лишь фрейлина. Но теперь, когда Гао Лун умер, думаю, они начнут плести интриги, чтобы сохранить свое место. Ни одной из наложниц пока не удалось произвести на свет наследника трона, поэтому велика вероятность, что вдовствующая императрица всех прогонит.

– Мне дела нет до наложниц. Это Чжэньси убила Гао Луна? – спрашиваю я, не трудясь озвучивать почетные титулы, поскольку ни мой дядя, ни тетя их не заслуживают, как и своего статуса.

– Линьси не уверена. Придворным лекарям так и не удалось выяснить, что явилось причиной недуга Гао Луна. Официально было объявлено, что он умер от инфекции. Но, – Тан Вэй выдерживает драматическую паузу, – Чжэньси уверяет, что ухаживала за ним в недели, предшествовавшие его смерти. Кое-кто из слуг клянется и божится, что она просиживала у постели императора с рассвета до заката и лично проверяла, чем его кормят. А ему становилось все хуже.

– Даже если она и отравила негодяя, мне его ничуть не жаль. – Мысль, что Гао Лун умер той же смертью, какую уготовил для отца, опьяняет.

– Я слышала, что принц очень интересуется искусством исцеления. Он обучается у королевских лекарей и даже, если верить слухам, собственноручно создает лекарственные снадобья.

– Намекаешь, что убийцей мог быть он? – я удивляюсь, неожиданно ощутив острый укол боли в желудке. Несмотря на события прошлого, мне трудно поверить, что Тай Шунь взял на себя грех отравить собственного отца.

– Я лишь посоветовала Линьси внимательнее присматривать за ним. Возможно, ей удастся найти способ подобраться к нему поближе. – Перспектива того, что ее возлюбленная окажется замешанной в опасные шпионские игры, отнюдь не приводит Тан Вэй в восторг. Однако она хочет поквитаться со священниками Дийе, а единственный способ побороть их – сместить мнимых правителей империи.

– А что нам известно о том, кого величают Тенью императора? О Чжао Яне?

– Для начала вспомним общеизвестные факты: прославленный герой войны, приобретший власть в последние годы, при Гао Луне был главным стратегом. Семьи нет, во всяком случае, никто о ней не слышал. В общем, ничего, что можно было бы использовать в качестве рычага воздействия. – Она прищуривается. – И все же не переживай: Линьси добудет нам нужные сведения.

– Хорошо. Шифу полагает, что перемирие с Хонгуоди может быть отвлекающим маневром.

– Этому перемирию меньше двух недель. Люди не обрадуются, случись очередное столкновение. Неужели Чжэньси не хочет сохранить мир?

Сознание прорезает острое, как бритва, воспоминание, и перед моим мысленным взором предстает лицо тети.

– Священники в ее распоряжении. Зачем утруждаться, завоевывая народную любовь, когда можно править, наводя на всех ужас?

– Что ж, отлично. Итак, у нас новая правительница, которая, весьма вероятно, ради трона прикончила собственного мужа. Судя по всему, она еще хуже, чем он. Кроме того, нам следует опасаться Тени императора, который может помочь ей развязать новую войну. – Тан Вэй пощипывает себя за переносицу. – О боги! Я слышала, что новый главный священник еще более жестокий, чем его предшественник. Потому и облавы на тяньсай участились. Они вознамерились всех вас уничтожить.

– Гао Лун как будто старался взять реванш за мирное царствование моего отца. Неудивительно, что Чжэньси продолжает традицию, – с горечью замечаю я.

Священники Дийе верны трону Дракона и связаны торжественной клятвой служить ему. Они десятилетиями истребляли тяньсай, пока мой отец не положил конец их зверствам. Только вот этим благонамеренным действием он нажил себе массу врагов.

Тан Вэй вздыхает.

– Дворец заявляет, что именно по вине проклятых в этом году нет дождей. Но мы-то с тобой знаем правду. Это из-за распространения темной магии, так ведь?

Я мрачно киваю. Путешествуя, я не раз находил следы злодеяний своего прадедушки: целые леса деревьев с искривленными стволами необычного белого цвета. Холодные и неподвижные, они походили на бесформенные кладбищенские статуи, присыпанные жухлыми листьями. Заброшенные плуги ржавели посреди полей, некогда плодородных, а теперь иссохших до желтизны, посреди полей, на которых уже никогда ничего не вырастет.

Вокруг царят запустение и смерть.

Легко обвинить во всем тяньсай, потому что только магии по силам причинить такой урон земле. Священники и дворец отлично постарались, стерев из памяти подлинную историю Империи. Свитки можно сжечь, слова уничтожить, а писцов убедить создать новые книги – новое прошлое, которое будет полностью отвечать целям тех, кто стоит у власти.

Историю пишут не жертвы, а победители.

Я с силой сжимаю руки в кулаки. Мой собственный прадед, Юнь Лун, лично нанес урон и своей земле, и завоеванным. Причинил страдания людям. Семьям. Детям. Все это натворил мой кровный родственник. По примеру отца, я должен найти способ искупить грехи своих предков.

– Ты выяснила имя главного священника? – интересуюсь я.

– Пока нет. Он чрезвычайно осторожен и не хвастает прилюдно властью, как делал его предшественник.

– Умен, значит. Ему и в самом деле безопаснее работать, оставаясь в тени, – соглашаюсь я без капли восхищения. Предыдущий главный священник был убит, а виновного так и не нашли. Возможно, то был очередной захват власти.

Тан Вэй нюхает чай и, скривившись, отодвигает чашку.

– Раз уж мы начали делиться новостями, скажи-ка, слышно ли что о Похитителе Жизни?

Я угрюмо качаю головой.

– Шифу задействовал все имеющиеся в его распоряжении средства, но мы ни на шаг не приблизились к разгадке личности этого человека.

В моей груди волной поднимается раздражение. Похитителю Жизни отводится ключевая роль в нашем плане свержения Дийе и восстановления на троне Дракона истинного наследника. Некоторые считают, что Похититель – просто легенда, но даже в сказаниях содержится доля правды. Так, последним Похитителем Жизни был мой прадед, тот самый, который навлек проклятие на землю.

А новый должен остановить наступление пустыни. Такое по силам одному ему.

– Шифу полагает, что когда найдет Похитителя Жизни, сумеет убедить его встать на нашу сторону.

Тан Вэй склоняет голову набок.

– А ты так не считаешь?

У меня в душе шевелится червячок сомнений. Последний Похититель Жизни выбрал конфликт, и это стало роковой ошибкой. Он, конечно, победил, но его решение повлекло за собой войны длиной в целый век, истребившие многие народы и нанесшие урон земле.

– Мне известна наша история.

– И что будешь делать, когда ты или мастер Сунь найдете Похитителя Жизни?

– То, чего ожидает от меня Шифу. Буду сотрудничать с ним, дабы найти меч света.

– Не будет ли это сродни тому, как если бы тигру дали крылья? – задумчиво произносит Тан Вэй. – Похититель Жизни и без того могущественный. Получив меч, он может натворить невообразимых бед.

– Выбора все равно нет, – отрезаю я, и она умолкает. Мне требуется помощь Похитителя Жизни, чтобы отыскать Белый Нефритовый меч [6], древний артефакт тяньсай, который, как говорят, способен побороть темные силы. Только он может прогнать черную магию с наших земель, и лишь Похититель Жизни умеет с ним обращаться.

– Поэтому ты отправился на поиски феникса? Говорят, что Духовный Зверь способен исполнить самое заветное желание. Ты намерен узнать личность или местонахождение Похитителя Жизни?

– Нет, хочу стать неуязвимым для его магии. Когда найду его, неплохо бы обладать преимуществом на случай, если что-то пойдет не так.

Тан Вэй медленно кивает, не сводя глаз с моего лица.

Интересно, она мне поверила или догадалась, что я лгу?

Неуязвимость требуется мне по другой причине. Я намерен убить Похитителя Жизни.

После ухода Тан Вэй снова заснуть мне так и не удается. Я открываю окно, морщась от глухого скрипа заржавевшей задвижки. Узкий подоконник выглядит достаточно прочным. Я высовываюсь наружу, хватаюсь за карниз и легко подтягиваюсь, упираясь ногами в выщербленную терракотовую черепицу, устилающую крышу таверны.

Ребенком я частенько забирался на кровлю императорского дворца и украдкой наблюдал оттуда за слугами и чиновниками, спешащими по своим делам. Такой рискованный подъем я совершал ради возможности побыть в одиночестве, и оно того стоило.

Вспоминая об этом сейчас, понимаю, что всякий раз мне удавалось проделать этот трюк исключительно благодаря собственному упрямству и наивному отсутствию страха. Дети не боятся падать, это жизнь впоследствии убеждает их в обратном.

Я склоняюсь к крыше таверны, пытаясь унять вихрь противоречивых мыслей в голове. По ночам меня часто терзает острое, как бритва, чувство вины. Я думаю о том, какое количество жизней загубили мои предки и дядя, сколько семей разрушили, какой урон нанесли земле…

Со вздохом я устремляю взгляд в небо цвета индиго.

Сын Небес.

Так мы называем императора. Именно по этой причине войска без колебаний следуют за ним на битву, повинуются его прихотям и желаниям. Для большинства моих соотечественников слово императора – непреложная истина, и священники Дийе изо всех сил поддерживают этот миф.

Мой отец долгие годы восседал на троне Дракона, а потом это место занял его брат, Гао Лун. В то время Империя Ши пребывала в мире с соседями. Тяньсай жили без страха, а Дийе не имели никакой власти. Отец никогда не считал себя воплощением бога на земле, что бы там ни провозглашали древние традиции.

Из-за этого убеждения он заимел куда больше врагов, чем сторонников.

Всем сообщили, что наемный убийца из Хонгуоди прикончил его во сне. Гордость Ши взывала к возмездию. Так называемого виновника казнили, а войска Ши направились в рубиново-красные земли Хонгуоди.

Кругом сплошная ложь.

Не было никакого наемного убийцы из Хонгуоди, а лишь какой-то несчастный, на кого возложили вину. Смерть императора послужила удобным предлогом вторгнуться в богатые железной рудой западные города.

Отец пал жертвой собственного брата. Брата, которого любил и лелеял, которого считал равным себе. Брата, который под предлогом сохранения безопасности народа в непростые времена тут же занял трон.

Еще одна ложь.

На самом деле он просто узурпировал престол.

Единственный способ льву возглавить прайд – избавиться от детенышей своего соперника. Вот и преданных отцу людей либо казнили, либо отправили в изгнание, а за нами дядя отправил убийц.

Официальная версия нашего с сестрой исчезновения звучала так: обезумевшая от горя мать убила сначала собственных детей, а потом наложила руки на себя. И где-то среди королевских могил зарыт мой пустой детский гробик.

Для мира я мертв. Пусть так продолжается и впредь.

Последние лучи лунного света ласкают мое лицо, и вскоре из-за горизонта показывается солнце. Я потягиваюсь, собираясь лезть обратно, но тут внимание привлекает какое-то движение внизу.

В город входит группка людей в ржаво-оранжевых балахонах, зловеще сверкающих в лучах рассвета, и целенаправленно движется по пустой главной улице.

Дийе здесь.

Глава 3

АН

Наконец-то в этом убогом местечке забурлила жизнь. В отличие от рынка, где местное население продает с тележек готовую еду, овощи и всякую всячину, на ярмарку съезжаются купцы и торговцы со всей Империи и даже из других государств, чтобы обменяться новостями и товарами. Прежде Шамо считался важной частью маршрута, но война и пустыня все изменили. Уже несколько лет городок не знал такого оживления и восторга.

Несмотря на ранний час, ярмарка деловито бурлит. На прилавках торговцев тканей всеми цветами радуги переливаются шелка. Разные диалекты и акценты сливаются в общий мелодичный гул, в воздухе витают ароматы специй и еды. Купцы толкают друг друга, расхваливая свой товар, вокруг снуют местные жители и приезжие, предлагая обмен. Я сжимаю пальцами нефритовый перстень в кармане и брожу по главной площади, выжидая подходящую возможность, чтобы продать его.

Замечаю продавца с ящиками сочных фруктов, собранных, вероятно, на севере или на юге, за самим проливом Нанда, где почва пока не утратила плодородности. Золотистые абрикосы, бледно-желтые помело, а также не виданные мной прежде крупные шипастые плоды и мелкие лиловые. Заинтригованная, я беру один и подношу к глазам. Он размером с маленький апельсин, с твердой кожицей, покрытой красноватыми пятнами. Тщедушный торговец занят другим покупателем и не заметит, если я спрячу фрукт в карман.

– Я все видел, – провозглашает резкий голос у меня за спиной, когда я так и делаю.

Поспешно разворачиваюсь, ожидая, что это снова Ли Го, но передо мной не он, а парень года на два старше.

Он взирает на меня левым глазом, карим с золотистым ободком. Правый же скрыт черной повязкой, а по щеке под ним расползается паутина безобразных шрамов. Однако это ничуть не умаляет суровой красоты его лица. На нем ханьфу цвета олова с серебристыми завитками на перекрестном лацкане воротника, а верхний халат черный, как смола, с бордовой оторочкой по краю. Полнейшее нарушение имперского указа о днях скорби. Либо этот парень иноземец, либо ему на все плевать. Рукава у него скрыты кожаными нарукавниками, расшитыми металлическими бусинками и нитями цвета крови. Аристократы щеголяют своим богатством, драпируясь в шелка с длинными рукавами, а у простых купцов или крестьян вроде меня рукава куда более скоромной длины, да и одеяния из конопляных или хлопковых тканей.

Только борцы да совершенствующиеся предпочитают такие узкие рукава, как у этого юноши.

Я не удивляюсь, заметив у него за спиной перекрещенные сабли и притороченный к поясу колчан со стрелами. Лук висит на плече, как продолжение тела хозяина. Ума не приложу, зачем понадобилось так вооружаться. Какова бы ни была причина, лучше мне держаться от этого незнакомца подальше. Поджарый, он похож на подобравшегося перед прыжком тигра, и я даже на оживленной улице чувствую себя загнанной в угол жертвой.

«Не глупи. Вооруженный или нет, он всего лишь мальчишка». Я по-прежнему стою у прилавка, поэтому вполне могу положить плод назад и уйти как ни в чем не бывало. Только вот вопреки всему дерзко смотрю на парня.

– И что же ты видел? – Хвала богам, голос у меня не дрожит.

Не сводя с меня глаз, незнакомец отступает, и я замечаю пролегшую у него между бровями складку.

– Ну, говори уже, что видел-то? – напираю я.

Пропустив мой вопрос мимо ушей, он берет другой фрукт и, откашлявшись, советует:

– Попробуй лучше этот. Обрати внимание на цвет – насыщенно-фиолетовый – значит, мангустин созрел. – На языке Ши парень говорит со странным акцентом, звучащим как нечто среднее между приятной мелодикой жителей восточных городов и более округлыми гласными северян. – Вот, пощупай.

Он вкладывает плод мне в руку, легонько коснувшись кончиками пальцев моей ладони. Я вздрагиваю, а он усмехается и резко поворачивается к торговцу.

Я украдкой изучаю его профиль, отмечаю точеную линию подбородка. Должно быть, он красивый. Но ничего необычного. Такого, от чего сердце замирает в груди.

– Покупать будешь? – обращается ко мне продавец.

Я неловко улыбаюсь.

– У меня нет денег…

– Тогда держи свои грязные лапы подальше от моих товаров, – рявкает он.

Торговец уже тянется ко мне, чтобы отнять мангустин, но парень перехватывает его руку, переворачивает ладонью вверх и кладет на нее несколько монет. Тот немедленно успокаивается и даже несколько раз кланяется, предлагая приобрести еще фруктов. Однако незнакомец подхватывает свою котомку и шагает прочь.

Горло у меня горит от досады. С чего это он проявил такую щедрость? Не хочу ничем быть ему обязанной!

– Эй! – кричу я и бегу следом за ним. – Это твое.

Я пытаюсь отдать парню мангустин, но тот лишь отмахивается.

– Возьми себе.

– Заплатил-то за него ты.

– Считай, что это тебе подарок.

– Но мы ведь даже не знакомы.

Он пожимает плечами.

– Нет закона, запрещающего делать подарки незнакомцам.

Я собираюсь возразить, но соображаю, что аме будет приятно попробовать экзотический плод, поэтому умолкаю и иду дальше. Не знаю, это я преследую парня или он меня, но вдруг оказывается, что мы шагаем в ногу.

Теперь, перестав хмуриться, он выглядит менее опасным. Высокий и широкоплечий, парень явно питается куда лучше любого жителя Шамо или моей деревеньки. Думаю, он выходец из Менгу, обычно у них кожа теплого золотисто-коричневого цвета, да и волосы он носит на манер северян: затылок и виски коротко выбриты, а на макушке хвостик, перевязанный красной ленточкой. Интересно, как он лишился глаза? Спрашивать о подобном незнакомого человека невежливо, поэтому я воздерживаюсь.

Он замечает мое пристальное внимание.

– Что привело тебя в Шамо? – ляпаю я первое, что приходит в голову, теребя косу.

– Просто шел мимо. Я здесь впервые. А тебя?

– Ярмарка.

Я поступлю мудро, завершив на этом разговор и отправившись на поиски покупателя для своего перстня. Однако, похоже, здравомыслие напрочь утрачено. Парень отводит взгляд, а я снова пялюсь на него. В свете лучей утреннего солнца его волосы кажутся золотыми, как и кожа. Он двигается, поэтому угол освещения меняется, и его шевелюра снова приобретает привычный рыжевато-каштановый оттенок.

Сообразив, что снова глазею на него как дурочка, я отчаянно краснею. Ладонь покалывает в том месте, где незнакомец до нее дотронулся. Я вытираю ее о юбку и жестом указываю на стоящие повсюду шатры, мучительно придумывая, что бы сказать.

– Что ты обо всем этом думаешь?

– Занятно.

Я едва не фыркаю.

– Занятно? А в твоем родном городе бывают ярмарки? Вообще, откуда ты?

– Отовсюду и ниоткуда.

– Как загадочно ты выражаешься.

– Это я нарочно, – с кривоватой усмешкой признается он.

Я улыбаюсь в ответ, и долгое мгновение мы смотрим друг другу в глаза. «Перестань таращиться и сосредоточься», – увещевает меня голос разума. Мне следует поторопиться, чтобы успеть обойти еще несколько рядов шатров, если хочу продать перстень сегодня. Ночью аме снова было плохо, ей срочно требуется лекарство.

– Думаю, мне пора идти, – неуверенно произношу я.

Мы оба останавливаемся, но не делаем попытки пойти каждый своей дорогой. Я так сильно сжимаю мангустин в руке, что начинаю опасаться, как бы не раздавить его. Парень поправляет на плече котомку с фруктами, бросает на меня взгляд, потом опускает глаза и кивает каким-то своим мыслям.

– Что ж, хорошо. Мне тоже нужно… идти.

– Желаю хорошо провести время на ярмарке, – небрежно бросаю я, ощущая стекающую по пальцам влагу, и поспешно прячу руку за спину, чтобы он не увидел, что я погубила его подарок.

– Постараюсь.

Только вот незнакомец по-прежнему не двигается с места. Судя по виду, он хочет еще что-то сказать. Мои ноги будто прирастают к земле, а сердце колотится, как после быстрого бега.

– Не хочешь ли узнать свою судьбу, золотко? – выводит меня из транса вкрадчивый голос, и я испытываю облегчение.

Старая женщина манит меня из шатра, в котором виднеется небольшой алтарь, стоящий на красном деревянном возвышении. Ее седые волосы выглядят мягкими, как облачко, а в заколках поблескивают драгоценные камни. Мне становится интересно, подлинные ли они. На алтаре в окружении свежих персиков стоит фигурка, в которой я не сразу узнаю богиню Сивангму, повелительницу Западного Поднебесного Королевства.

– Нет, спасибо, апо, – вежливо отказываюсь я.

Должно быть, она предсказывает будущее по лицу. Некоторые читают по ладони, другие используют магический шар. Я не верю их словам и продаваемым ложным надеждам, вообще не понимаю, на что живут эти люди. Похоже, в мире полно простаков, согласных платить за их услуги.

– Ты что-то ищешь, – наводит туман старушка. Что ж, верно, угадала. Это беспроигрышный вариант – сказать такое незнакомцу, чтобы показаться сведущей. Я невольно усмехаюсь, а старушка качает головой. – Не ты, сяомэй. Я говорила о нем.

Парень напрягается, выражение его лица делается непроницаемым.

– Ты неверующая, – сообщает мне прорицательница. – Это нормально. Не всякий наделен даром видеть. И не всякий понимает.

Звучит как оскорбление, но все же я решаю подыграть.

– Прошу вас, апо, удовлетворите мое любопытство, скажите, что вы видите?

– Как пожелаешь. – Она пристально всматривается в мое лицо, и морщины у нее на лбу становятся глубже. – Вижу нефрит, вижу огонь… и золото. Все они тесно связаны. Нефрит не плавится в огне, а золото… золото тянется за тобой, и красная нить судьбы удерживает тебя в целости.

Я громко хохочу.

– За мной тянется золото? Да я всю жизнь прозябаю в бедности, и в ближайшее время ситуация едва ли изменится.

Старушка поджимает губы и отворачивается от меня.

– Вот ты где! Я повсюду тебя ищу. Ох, и долго же ты фрукты покупаешь! – раздается еще один голос у меня за спиной.

В шатер входит хорошо сложенная девушка с лицом в форме сердца, и я отступаю назад, напуганная толстыми железными цепями, опоясывающими ее талию. Волосы у нее на затылке собраны в высокий пучок, закрепленный двумя деревянными палочками с острыми металлическими наконечниками, а спереди распущены и свободно свисают до плеч. Рукава ее фиолетового ханьфу тоже узкие. Должно быть, и она принадлежит к воинам.

Девушка украдкой рассматривает меня из-под густых ресниц.

– А это кто?

– Никто. Идем, – холодно велит парень, не глядя на меня.

Никто.

Это замечание не должно было ранить меня, но все же ранило.

Девушка улыбается и берет незнакомца под руку. Я стою и наблюдаю, как они уходят, лавируя в толпе, и мне никак не удается забыть его жалящие слова.

Предсказательница сочувственно вздыхает.

– Какое имя тебе дали при рождении, сяомэй?

Я наконец отрываю взгляд от удаляющейся парочки.

– Я приемыш и не знаю имени своей семьи. Мою бабушку зовут Цзя, а меня – Ан.

– Каково начертание Ан в древних манускриптах?

– Не думаю, что у него имелось соответствие в мертвом языке.

Старуха подается вперед и, схватив меня за руку, внимательно всматривается в ладонь.

– Интересно. Видишь ли, золотко, в древнем манускрипте есть слово, похожее на твое имя. В зависимости от начертания оно может означать мир… или тьму.

Несмотря на удушающую жару, по позвоночнику вдруг пробегает холодок. Я резко высвобождаю ладонь из ее рук и поспешно шагаю к другому ряду шатров, спиной ощущая нацеленный на меня взгляд.

После непродолжительных поисков замечаю поспешно нацарапанные на деревянной табличке символы, гласящие:

«Продаем и покупаем антиквариат и безделушки».

В этом шатре царит беспорядок, а купец ведет яростный торг с двумя дородными дядьками, которые пытаются добиться лучшей для себя цены и, похоже, скоро получат желаемое.

Хорошая мишень.

Подойдя ближе к одному из длинных столов, на которых выставлены товары, я принимаюсь рассматривать их. Меня искушает абак [7] с костяшками из красного дерева и идущим по краям узором в виде тонких золотых листочков. Как и бронзовые ритуальные сосуды разного размера, и хрупкие фарфоровые чашки, расписанные кобальтово-синими цветами. Без сомнения, все эти вещицы награблены в домах знати в военное время.

С какой легкостью я могла бы стянуть что-нибудь! Но нельзя! Я пришла сюда, чтобы продать свой нефритовый перстень, а не красть побрякушки.

Однако я не спешу доставать кожаный мешочек из кармана, тереблю его пальцами. Не хочется расставаться с единственным доказательством того, что мои родители вообще существовали на свете. Что некогда я была чьей-то дочерью. Я делаю глубокий вдох, и боль в груди отступает. То было прежде. Важно лишь настоящее. Нужно выбросить из головы мысли о прошлом. Аме требуется лекарство, и единственный способ добыть денег для его покупки – продать перстень.

Поворачиваясь к купцу, я замечаю вспышку красного.

На самом краю другого стола лежит цзянь [8], поистине прекрасное оружие с длинным узким лезвием и тонким острием. Мягкое серебристо-серое сияние металла говорит о том, что меч выкован из иноземного металла, какого не сыскать в нашем бедном засушливом регионе. Мое внимание привлек кроваво-красный рубин, украшающий изящную рукоятку. Вероятно, за него, обладающего таким насыщенным цветом, дадут хорошую цену. А ведь его несложно продать. Пожевывая внутреннюю сторону щеки, я сосредоточенно размышляю.

Продать перстень или украсть меч?

Купец лихорадочно копается в большом деревянном ящике и, звякая металлом, достает еще какой-то интересующий дородных покупателей предмет. Должно быть, что-то важное, судя по тому, с какой поспешностью дядьки поворачиваются ко мне спиной, чтобы изучить новое сокровище.

Я опускаю кожаный мешочек обратно в карман, беру меч и шагаю к выходу из шатра, готовясь спрятать добычу под одеждой. Пульс у меня учащается. Когда я уже решаю, что удалось безнаказанно улизнуть, сзади раздается крик:

– Где мой меч?

И это точно не купец.

«Проклятие! Неужели я обокрала этих дородных дядек»?

– Где он? – завывает зычный голос.

Я заставляю себя шагать, не сбавляя темпа. Бежать уже поздно, иначе станет слишком очевидно.

– Он лежал вот здесь! – подобострастно лопочет купец.

– Эй ты, девчонка с косами, а ну-ка, повернись!

Замерев на месте, я лихорадочно обвожу глазами толпу.

Увы, но единственная, кто подходит под это описание, – это я сама.

Кровь в жилах ускоряет бег, когда я ныряю за прилавки. Лавируя между шатрами и расталкивая людей, я несусь через площадь. Вслед мне летят крики и проклятия. Наконец я заворачиваю за угол…и о боги! Путь мне преграждает неспешно бредущий караван верблюдов. Погонщик тянет за веревку, которой животные связаны друг с другом, но упрямцы не желают поторопиться, поэтому я мчусь в другом направлении.

Улицы становятся все более безлюдными, а у меня от быстрого бега начинает колоть в боку. Я оборачиваюсь с надеждой, что оторвалась от преследователей, но на некотором расстоянии от себя замечаю две мужские фигуры. Не разбирая дороги, ныряю в какой-то переулок. Споткнувшись о деревянные бочки, падаю на землю. Выставляю перед собой руки, обдирая их о грубые камни. Поднимаю голову и не могу сдержать ругательство.

Я в тупике.

Путь к свободе преграждает десятифутовая стена. Подползаю к ней и пытаюсь ногой нащупать выемки, но она оказывается на редкость ровной. Даже если удастся вскарабкаться на нее, можно сломать ногу, спускаясь с противоположной стороны. Видят боги, мне нельзя этого допустить, но иного выбора нет.

Не успеваю я даже попытаться, как сзади раздаются шаги. Мой желудок камнем устремляется вниз. Преследователи догнали меня и теперь преграждают единственный выход из переулка.

Эх, все же следовало продать треклятый перстень. Поддалась сентиментальности, и теперь приходится расплачиваться.

Тот из дядек, кто повыше, вытаскивает из-за пояса широкий меч. Этот мужчина мускулист и похож на воина. Его спутник грузный, с поросячьими глазками, уродливым шрамом на лбу и пикой в руке. Волосы у обоих коротко побриты, как у выходцев с юга, да и одежды не белые, как того требует объявленный в Империи траур. Торговцы, что ли? Высокий искусно вращает мечом, едва касаясь рукоятки пальцами. Уж не воины ли они? Я перевожу взгляд на его товарища, и у меня падает сердце. На его пике нет кисточек. Он не состоит в регулярных войсках.

Наемники.

Которые любят деньги. И не любят, когда их обворовывают.

– Это всего лишь крестьянка, Бану, – со смехом замечает коренастый дядька. На Ши он говорит с сильным акцентом, а потом и вовсе добавляет несколько слов на своем родном языке, от которых Бану издевательски посмеивается.

Бежать мне некуда, одолеть таких противников тоже не получится. Они крупнее меня, сильнее, к тому же искусно обращаются с оружием. А я кто? Уличная крыска, выживающая исключительно благодаря своей смекалке.

– Прошу вас, добрый господин, пожалуйста, простите меня, – чуть не завываю я высоким писклявым голоском. – Вы правы, я крестьянка, глупая девчонка, удумавшая украсть у бравого воина вроде вас. – Громко хлюпаю носом, гадая, не переигрываю ли. – Смилуйтесь, заберите ваш меч и сохраните мне жизнь.

Коренастый фыркает и, хлопнув мясистой рукой спутника по спине, обменивается с ним заговорщическим взглядом. Бану беззастенчиво осматривает меня с головы до ног и усмехается в ответ.

– Видишь ли, одного меча нам теперь уже мало.

Меня захлестывает волна отвращения, но я сдерживаю негодующий возглас. Этот меч не стоит ни моей жизни, ни иных мерзостей, которые они замышляют со мной сотворить. Выход один: спасаться бегством. Я быстроногая, да и извилистые улочки, на которых выросла, будут мне союзниками.

На сей раз никаких тупиков.

– Прошу вас, доблестные воины, пощадите! Моя бабушка больна, мне нужно домой. Заберите меч и отпустите меня с миром, – всхлипываю, сама удивляясь тому, как правдоподобно получилось. Перед глазами встает недужное лицо амы, но я гоню этот образ прочь. Найду другой способ добыть ей лекарство.

– Ну уж нет, – с издевкой отзывается Бану.

Они медленно приближаются, и тут я чувствую в теле какое-то шевеление. В ушах появляется странный гул, перед глазами мелькают яркие огоньки. По венам пульсирует энергия, сердце с силой бьется о грудную клетку.

Боги, нет!

Ради нашего с амой благополучия я скрывала свою магию, и она долго дремала во мне, но теперь пробудилась к жизни. И в эту минуту поднимается внутри меня, жаждет вырваться на свободу.

Лезвие меча затягивает тонким слоем льда.

Коренастый ругается на своем языке.

– Магия! Она наделена магией!

– Священник пообещал по золотому таелю за каждую пойманную живой девчонку тяньсай, – рычит в ответ Бану, хватая меня за грудки и отбрасывая назад.

Я ударяюсь спиной о каменную стену с такой силой, что из легких выбивает весь воздух. Гул в ушах разрастается, будто тысячи цикад завели свою песнь после пролившегося на пустыню дождя.

Кажется, мир вокруг разжижается. От шока я не могу дышать.

Осознание происходящего затапливает разум подобно цунами, оставляя после себя разруху и опустошение. Чувства же обострены до предела.

Я вижу мир другими глазами. Окружающая обстановка выглядит острее и отчетливее. Небо чистейшего голубого оттенка, такого прекрасного, что больно смотреть. Солнце сияет с нереальной яркостью, заливая все вокруг потусторонним светом. Я даже слышу шорох гальки под ногами. В нос ударяет едкий запах пота, смешанный с каким-то другим, которого я не могу распознать. По венам пульсирует энергия, тело наполняет восторг. Я и не подозревала, что способна испытывать такое упоительное ощущение контроля над ситуацией.

Не знала, что хочу быть хозяйкой положения.

Гортанные хрипящие звуки пробиваются сквозь пелену восторга, и мозг не понимает, что показывают ему глаза.

Мои обидчики светятся.

От них исходит странное зеленоватое свечение, клубящееся подобно туману. Содрогаясь в конвульсиях, они держатся руками за шеи. Лица приобретают фиолетовый оттенок, а выпученные глаза наливаются кровью. Кожа слезает, обнажая плоть. Бану громко сдавленно вскрикивает и весь как-то сморщивается, ссыхается. Наконец, оба тела с глухим стуком падают к моим ногам.

Бездыханные.

Я ахаю и зажимаю рот рукой. Окружающий мир принимает привычные формы и очертания. От меня исходит тепло, преследуемое необъяснимым ледяным холодом, который тушит огонь в теле. Ощущаю себя опустошенной. Полой. Будто что-то проникло в меня и похитило самую суть того, кем я являюсь.

Руки дрожат. Мне холодно, очень холодно. Что сейчас произошло? Не похоже на мою магию. И на меня саму тоже. Это было нечто иное. Незнакомое. Напоминающее когтистую лапу, затягивающую меня в мрачные глубины океана, куда никогда не проникнет солнечный свет.

Воины.

Они превратились в трупы, которые выглядят так, будто… неужели это я с ними такое сотворила? Но как? Я никогда никого не убивала.

«Всегда бывает первый раз», – звучит у меня в голове незнакомый голос, бархатистый и мрачный, словно безлунная ночь.

Неожиданно моя грудь взрывается болью. Я сгибаюсь пополам, и меня выворачивает наизнанку. Ноги подгибаются, поэтому оседаю на землю, обдирая и без того саднящую кожу.

– Это не я, – шепчу я в пустой переулок. – Я на такое не способна.

Возможно, если повторять эти слова снова и снова, будто молитву, боги прислушаются и вернут все, как было.

Дрожь усиливается. Меч в моей трясущейся руке – это тяжкое бремя, отягощенное жестокостью, которой он стал свидетелем. Я отбрасываю его и, испугавшись звона металла о камень, со всех ног бегу прочь.

Глава 4

АЛТАН

– Что ты сказала?

– Попросила передать грушу. Тебя что-то беспокоит? – усмехается Тан Вэй, забирая у меня котомку с фруктами. – Или, точнее, кто-то? Она хорошенькая, правда?

– Кто? – Я стараюсь сохранить непроницаемое выражение лица, хотя перед мысленным взором все еще стоит образ той девушки. Высокая, но очень худенькая. Ее явно не мешало бы как следует подкормить. Тонкие черты лица и бледность кожи особенно выделяются, контрастируя с чернотой волос. Честно говоря, выглядела она как привидение. Нет, красивой она мне не показалась.

– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю, но ладно, оставим это. – Тан Вэй откусывает грушу и переводит разговор на свою любимую тему – Линьси.

Я пропускаю ее болтовню мимо ушей, время от времени согласно кивая. Надеюсь, к месту. Видно, что подруга очень увлечена этой девушкой. Даже не верится, что раньше она заигрывала с первой встречной. И только познакомившись с Линьси, влюбилась и подарила ей свое безраздельное внимание.

Полчаса спустя мы приходим в таверну, а Тан Вэй все еще не умолкла. Я хватаюсь руками за голову. Неужели все влюбленные ведут себя подобным образом? Бесконечно говорят о своих возлюбленных, которых мечтают снова увидеть? Переосмысливают каждое сказанное ими слово? Идут на жертвы, которые другие люди сочли бы глупыми?

Однажды после побега из дворца мы с сестрой спросили матушку, скучает ли она по дому и семье.

– Я скучаю по ним каждый день, но дом там, где твое сердце, – с мягкой улыбкой ответила она.

Ради нашего отца мама отказалась от всего: родни, друзей, собственной жизни. Даже став императрицей, она оставалась чужачкой в новой для себя стране. В коридорах дворца перешептывались всякий раз, как она делала что-то, характерное или нехарактерное для Ши, бросали на нее лукавые взгляды.

Матушка пыталась оградить нас с сестрой от всего этого, но мы все равно знали. Королевские отпрыски или нет, мы не являлись чистокровными представителями народа Ши, а значит, становились отличной мишенью для пересудов.

Я пытаюсь сосредоточиться на словах Тан Вэй, но в таверне так шумно, что мои мысли продолжают бродить, снова и снова возвращаясь к девушке, укравшей мангустин. Ее взгляд пронзил меня, словно отразившийся в зеркале солнечный луч, а когда она повернулась в мою сторону, я почувствовал, будто привычный мир разом утратил ориентиры. Должно быть, все дело в жаре пустыни.

«Ты что-то ищешь», – сказала тогда старуха.

Но ведь предсказательницы часто произносят подобное, чтобы разжечь интерес. Вероятно. И все же было в ее взгляде, устремленном на меня, нечто тревожащее, словно ей известно обо мне что-то, чего я и сам не знаю.

Тут нам приносят чай, и я отвлекаюсь от размышлений. Это улун с насыщенным древесным ароматом, в котором мне тоже чудится нечто особенное. «У того, кто слишком долго спит, улун становится горьким», – заметил бы сейчас Шифу.

– Как поживал мастер Сунь, когда ты в последний раз его встречал? – интересуется Тан Вэй, решив наконец сменить тему.

– Его безрассудная тяга к приключениям никуда не делась. И болтает слишком много, – отвечаю я, отпивая чай. – Как, впрочем, и ты.

– Мне приходится поддерживать беседу за двоих, потому что ты не хочешь в ней участвовать, – парирует подруга. – Помнишь, когда мы были детьми, он водил нас в чайные дома и бесконечно рассказывал о философии и чайных листьях? Мы, наверное, выпили целое озеро чая, не меньше.

– Лучший чайный дом – это «Зеленая игла» в Бэйшоу, в том не может быть сомнений, – хором восклицаем мы.

– Представь себе, он до сих пор мне это повторяет!

Тан Вэй смеется и утыкается взглядом в свою пиалу.

– Давай-ка проверим, насколько хорошо это место.

– Ну, чайник не из пурпурной исинской глины, – замечаю я, рассматривая предмет утвари. Отпиваю из пиалы и морщусь. – И на вкус как разведенный водой травяной настой. Я бы эти помои даже корове не налил, чтобы не навредить бедному животному.

Тан Вэй хохочет, прихлопывая ладонью по столу.

– Тебе никогда не говорили, что временами твои напыщенные речи удивительно напоминают мастера Сунь?

– Я не…

Окончание фразы тонет в гуле голосов и криков.

В таверну вбегает какой-то человек и со всего маху врезается в подавальщика.

– В переулке! В переулке!

Я собираюсь уже вскочить на ноги, но Тан Вэй делает предупреждающий знак, похлопав себя по руке у сгиба локтя. Вслед за нарушителем спокойствия входят еще двое. Священники. У всех на этом месте татуировка: волнистая вертикальная линия вроде змеи с двумя точками, расположенными с разных сторон в изгибах. Их символ.

Вновь прибывшие, мужчина средних лет и молодая женщина, подходят к хозяину таверны и тому взбудораженному человеку, что кричал о переулке. Они одеты в балахоны ржаво-оранжевого цвета, а волосы собраны в высокий пучок, закрепленный шпилькой из слоновой кости с тем же самым символом Дийе, что и у них на руках.

Мужчина подвывает от ужаса, а остальные присутствующие хранят молчание. Священников боятся все, не только тяньсай. Все слышали или даже являлись свидетелями их жестоких методов выявления тех, кто обладает магией.

Тан Вэй едва заметно подрагивает, но не от страха. Ее младшую сестренку сожгли на костре, а ее вынудили смотреть. Она изо всех сил сжимает пальцами одной руки край стола, так что костяшки белеют, а другой рукой тянется к цепи у себя на талии. Я, однако, уверен, что подруга не наделает глупостей. У нас неплохие шансы одолеть священников, но вокруг слишком много свидетелей и велика вероятность кого-нибудь случайно зацепить. Хотя убийство противника и принесет мимолетную радость, нужно мыслить в долгосрочной перспективе.

Дождемся, когда они уйдут, забрав с собой этого обезображенного шрамами человека. Вот только не уверен, куда его поведут: изучать место происшествия, так его поразившее, или сразу в темницу. В любом случае мне уже жаль этого беднягу.

Мы с Тан Вэй обмениваемся мрачными взглядами.

– Пора выбираться отсюда, – бормочет она.

Оставив недопитый чай, мы поднимаемся в комнату, чтобы собрать вещи, и вскоре уже шагаем по дороге, направляясь к горам Удин. Лучше держаться подальше от города, заполоненного священниками.

Глава 5

АН

Наконец мне удается заставить ноги кое-как двигаться, буквально по шажку зараз. Я стараюсь держаться узких боковых улочек, но те тоже наводнены гостями ярмарки. Не припомню, когда в последний раз Шамо был настолько запружен людьми. Я проталкиваюсь в плотной массе, не поднимая глаз. На моем лице застывшая маска спокойствия, хотя внутри бушует ураган.

Нужно срочно возвращаться в свою деревню. К аме.

«Что, если они последуют за тобой?»

Я сдерживаю рвущийся наружу всхлип. Нет, домой нельзя. За мной и правда могут прийти констебли из Шамо, и ама окажется замешанной в эту заварушку. Или, еще хуже, явятся священники.

Лучше уйти из этих мест.

«Навсегда?»

Да, если так надо, чтобы обезопасить аму. Нефритовый перстень все еще при мне, и, продав его, я смогу выбраться из порабощенных пустыней городов. Можно податься на север или восток, переплыв Изумрудное море, оказаться в Синьчжу, в общем, убраться как можно дальше отсюда. Найти работу, переезжать из города в город, меняя имена и всякий раз придумывая новую байку о том, откуда я родом. «Ты вполне можешь это сделать, – говорю я себе. – Более того, ты должна, чтобы обеспечить безопасность амы».

Неожиданно меня пронзает ужасная мысль. Вдруг священники узнают, что она меня покрывала? Что вырастила меня, как собственную внучку? Значит, мне нужно сделать больше. Например, оставить след, который уведет преследователей от нее. Между нами не должно остаться никакой связи. В голове начинает складываться некий план.

Прежде всего нужно связаться с тем, кому я доверяю.

Когда я прихожу, в темном закутке между кухней таверны и кладовой никого нет. Заслышав чьи-то шаги, я едва не подпрыгиваю на месте и испытываю огромное облегчение при виде Мали. Она на несколько лет старше меня и всегда дружелюбна со мной, хотя нас нельзя назвать близкими подружками.

– Позови, пожалуйста, Ли Го, – прошу я, выдавливая улыбку. Ладони у меня потные, по телу бьет дрожь, но Мали этого, похоже, не замечает.

Пожав плечами, она исчезает в кухне.

Минуту спустя появляется Ли Го. Одного взгляда на меня ему достаточно, чтобы понять: что-то стряслось. Я маню его рукой, и он следует за мной в укромный переулок.

– Я в порядке, – опережая вопрос, произношу я самую грандиозную ложь в жизни. – Но мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу. Пожалуйста.

– Чем я могу помочь? – без задней мысли отзывается он. – Что-то с бабушкой Цзя? Мне сегодня заплатят, и отец в последнее время обзавелся новыми клиентами, так что я могу…

– Просто присмотри за ней, – быстро говорю я, настороженно оглядываясь. Вокруг никого нет, и мы отошли далеко от кухни, так что можно не опасаться быть подслушанными. Склоняюсь к самому его уху и, понизив голос, сообщаю: – Мне нужно на некоторое время уехать. Не знаю, когда вернусь, но кто-то должен позаботился об аме. Ты сможешь?

Ли Го засыпает меня вопросами, но я вскидываю руку, прерывая их поток.

– Прости, но объяснить ничего не могу. Я просто должна исчезнуть. Сейчас же. Умоляю, сделай, о чем я прошу. Ради меня.

В конце концов друг согласно кивает.

– Я присмотрю за бабушкой Цзя, не беспокойся. У тебя самой-то деньги есть?

Я показываю ему свой перстень, и он округляет глаза.

– Хотела продать сегодня на ярмарке, но там кое-что произошло, и теперь мне нельзя возвращаться. Я… – голос у меня срывается, – я пойду в другой город и продам перстень там.

– Есть лишний часик?

– Возможно…

Он сжимает мне руку.

– Я знаю человека, который может дать за эту штуку хорошую цену. Давай я схожу, поговорю с ним.

– Но…

– А пока спрячь перстень в надежное место. Встретимся у храма. Если через час я не явлюсь, уходи.

Один час. По прошествии этого времени у меня может появиться достаточно денег, чтобы уехать, и одной проблемой станет меньше. Я даже могу передать половину суммы бабушке через Ли Го. Не знаю, сколь долго получится сохранять видимость спокойствия. Однако друг собирается помочь, а ему я точно могу доверять.

Я соглашаюсь, и мы расходимся.

В большом молитвенном зале стоит неумолкаемый гул: люди поверяют небесам свои надежды и чаяния. Прихожане по очереди преклоняют колени у алтаря, вперив умоляющий взгляд в стоящую на нем статую.

– О, Богиня, молю: мой сын не вернулся с войны. Защити его и приведи домой в целости…

– Прошу, Богиня, ниспошли нам дождь…

– Позаботься о моей жене, даруй ей здоровья, сохрани моего нерожденного ребенка…

Низко склонив голову, я забиваюсь в дальний уголок, будто явилась скорбеть или просить о чем-то. Воздух напоен густым приторным запахом сандалового дерева. На алтаре возвышается сидящая в позе лотоса облаченная в белое внушительная статуя богини Гуаньинь [9] с плошкой воды в одной руке и листком ивы в другой. Я буквально ощущаю на себе ее благосклонный взгляд.

Он давит на меня железным весом.

Сжимаю руки в кулаки, чтобы унять дрожь, но она распространяется на все тело. Дыхание становится прерывистым, сердце бешено колотится в груди.

Я убийца.

Я убийца.

Я убийца.

Следует ли мне молить о прощении? Проклята ли я магией, которую не в состоянии контролировать? Я долгое время знала о своей способности, но даже представления не имела, что она такова… какой бы она ни была. Я игнорировала свою магию, делала вид, что ее не существует. Потому что она пугает меня.

Она пугает меня.

Прикрываю веки и пытаюсь отогнать образы иссохших тел, от которых исходит слабое зеленоватое свечение, и ужасные сдавленные звуки, которые мои жертвы издавали, замертво падая на землю. Открыв глаза, я замечаю женщину с изможденным лицом, пристально наблюдающую за мной с противоположной стороны молитвенного зала. Я отвожу взгляд.

Когда же, наконец, набираюсь мужества снова посмотреть в ту сторону, оказывается, что она по-прежнему пялится. Потом толкает локтем сидящую рядом с ней старушку. Теперь на меня устремлены уже две пары глаз. Мне становится не по себе. Час еще не прошел, но я не могу здесь больше оставаться. Особенно под пристальными взглядами подозрительных женщин.

Стараясь не суетиться, я выхожу на улицу. Тут же начинает казаться, что все смотрят на меня. «Веди себя спокойно, – велю себе, – не привлекай внимания». Решаю побродить по округе и вернуться в храм. Возможно, к тому времени женщины уже уйдут, а Ли Го, наоборот, появится.

Оказавшись на главной улице, я дивлюсь тому, как ведут себя люди. Женщина с корзиной постиранного белья при виде меня шарахается в сторону. Мужчина бросает на меня опасливый взгляд и поспешно прячется в магазинчике, с грохотом закрывая дверь. Ему вторит перестук захлопывающихся ставней.

В воздухе плотной пеленой висит страх, от которого меркнет свет дня, будто на солнце накинули покрывало. Волоски у меня на руках встают дыбом. Мимо пробегает мать с орущим ребенком на руках. Бросив на меня затравленный взгляд, она бросает одно-единственное предупреждение:

– Священники.

– Не знаю я, о ком вы говорите! – доносится до меня крик.

Это Мали. Что она здесь делает? Почему не в таверне? Невзирая на звучащее в ее голосе отчаяние, мне следует спасаться бегством. Вообще забыть о том, что мы знакомы.

Мали начинает орать.

Поспешив на звук, я замечаю поднимающийся в воздух дым и ощущаю запах гари. У меня пересыхает во рту. Что же натворили священники? Ярмарочные шатры горят, одни уже обуглились, другие охвачены пламенем, товары разбросаны по земле. Мужчина и женщина в ржаво-оранжевых балахонах окружили скрючившуюся от боли фигурку.

– Неужели никто не может сообщить нам о тяньсай, что ходит среди вас? – вопрошает приземистый священник Дийе средних лет с длинной бородой. – Сегодня этот демон в человечьем обличье убил двух человек.

Сильно поредевшая толпа безмолвствует. Никто не рискует выйти вперед. Женщина-священник бьет Мали наотмашь, и на каменную мостовую капает ее кровь. Сама Мали, подвывая, падает как подкошенная. Священник что есть силы пинает ее.

Во мне закипает гнев, но я остаюсь на месте.

Женщина-священник ходит вокруг Мали.

– Добрые горожане! Неужели, защищая того, кто проклят, вы вынесете приговор этой невинной девушке? Еще раз спрашиваю: кто-нибудь видел тяньсай?

– У нее обличье девчонки лет шестнадцати, – подхватывает бородатый священник. – Нам сказали, что она заплетает волосы в косы, а на щеке у нее шрам.

Толпа продолжает хранить молчание.

На кончиках пальцев священника ярко вспыхивает смертоносное пламя.

– Еще не поздно признаться, – произносит он, поднося огонь прямо к лицу Мали. Та в ужасе отшатывается. – Ну же, девушка, скажи нам!

«Воспользуйся магией, – шепчет у меня в голове голос, похожий на легкое дуновение ветерка в ночной тиши. – Давай же. Ты знаешь, что хочешь этого».

Я сглатываю, стараясь не обращать на него внимания.

– Я же уже сказала, что ничего не знаю. Не знаю, куда она пошла, – выдавливает из себя задыхающаяся Мали.

Священник смотрит на нее сверху вниз.

– Ты не оставляешь мне выбора. Какая жалость.

В его голосе нет милосердия, только злорадство. Когда пламя касается ее руки, Мали вскрикивает.

«Выдай себя, Ан. Не будь трусихой».

Я не двигаюсь с места.

«Уж лучше проявить осторожность, даже если при этом приходится быть бесчувственной».

Эти слова кажутся мне фальшивыми. Слишком резкими. Ошибочными. Я не могу допустить, чтобы Мали постигла та же ужасная участь, что и изувеченную девушку у колодца. Так ведь?

Кто-то проталкивается через толпу на другой стороне площади. Ли Го. Выражение его лица…

– Отпустите ее, она ничего не знает! – ору я что есть мочи, бросаясь вперед. – Вам нужна я. Я убила тех мужчин.

Толпа ахает и расступается, давая мне дорогу, и я оказываюсь прямо перед священниками.

– Ты? – презрительно усмехается женщина, окидывая меня взглядом с головы до ног. – Значит, это ты тяньсай, учинившая погром в переулке?

Не доверяя своему голосу, я молча киваю.

Она сверкает глазами.

– Докажи.

Сглотнув, я смотрю на свои руки. Сейчас они бледны и трепещут, словно сухие листья на ветру. Не знаю, что делать. Чего эта женщина от меня ждет? Чтобы я напала на нее? Неужели правда считает, что у нее есть шанс, учитывая, что я сотворила с теми воинами?

Бородатый священник пристально всматривается в мое лицо. Его злые глаза замечают шрам у меня на щеке, и по лицу расползается выражение коварного удовлетворения.

– Это лишнее. Она же сама призналась. Мы ее заберем.

Мне связывают руки за спиной. Грубые веревки врезаются в кожу. Ну вот и все. Мне пришел конец. Нет времени ни на слезливые прощания, ни на поспешную последнюю молитву. Слышу приглушенное перешептывание горожан. Некоторым я знакома как девчонка-сирота из соседней деревеньки. Та, которая прежде работала в таверне. «Придут ли они, чтобы посмотреть, как меня будут жечь на костре?»

Священники волокут меня через площадь, но я успеваю перехватить взгляд Ли Го. Он пребывает в ужасе. Делает шаг вперед, но я отрицательно качаю головой. Хвала богам, он слушается и остается на месте.

Мне на голову накидывают мешок, и в ноздри ударяет запах благовоний и застарелой крови.

Надеюсь, теперь Ли Го поймет, что я от него скрывала.

И останется верным своему слову позаботиться о моей бабушке.