Свет фар. Меня будит свет автомобильных фар. Очень странный, зеленоватый. У нас такие редко увидишь – все ездят с белыми. Замечаю их в окне, в самом начале подъездной дорожки. Должно быть, плотный ужин и вечерняя жара меня разморили, и я задремал. Пытаюсь сморгнуть сонливость и понять, что происходит.
Все это очень неожиданно и необъяснимо. Я не слышу мотора: машина слишком далеко. Попросту открываю глаза – и вижу зеленый свет. Словно он появился из ниоткуда, чтобы вырвать меня из объятий Морфея, слепящий луч света меж двух мертвых деревьев в начале подъездной дорожки. Обычные фары так ярко не светят. Не знаю точно, сколько сейчас, но за окном темно. Уже поздно. Слишком поздно для гостей. Впрочем, к нам почти никто не приезжает.
Гостей у нас не бывает. И никогда не было. Так уж тут сложилось.
Я встаю и потягиваюсь, чтобы размять поясницу. Поднимаю с пола открытую бутылку пива и иду поближе к окну. Пуговицы на рубашке расстегнуты, как и всегда в это время. В такую жару даже дышится с трудом. Все надо делать через сверхусилие. Я все жду, может, машина остановится, развернется и оставит нас в покое, как и следовало бы.
Но тщетно. Машина стоит на месте и продолжает слепить меня. Водитель долго мнется – то ли в сомнениях, то ли в нерешительности, – но в итоге машина двигается к дому.
Ты ждешь кого-то? Кричу я Грете.
– Нет, – кричит она мне в ответ со второго этажа.
Естественно. Можно было и не спрашивать. В такое время у нас никого не бывает. Никогда. Делаю глоток пива. Теплое. Смотрю, как машина подъезжает к дому и паркуется рядом с моим пикапом.
Тогда спустись-ка сюда, говорю я. У нас гости.
Я слышу, как Грета спускается по лестнице в комнату и оборачиваюсь. Судя по всему, она только из душа. На ней обрезанные шорты и черная майка. Волосы еще влажные. Выглядит она прекрасно, действительно прекрасно. Думаю, сейчас она больше всего похожа на настоящую себя. Сейчас она идеальна.
Привет, говорю я.
– Привет.
После этого между нами повисает тишина, а потом она добавляет:
– Не знала, что ты уже тут. В доме. Думала, еще работаешь в сарае.
Она касается волос и начинает по-особому с ними играть: сначала медленно накручивает прядь на указательный палец, а потом выпрямляет. Навязчивая привычка. Она всегда так делает, когда задумывается. Или взволнована.
К нам приехали, сообщаю я.
Она не двигается с места, просто смотрит на меня. Кажется, даже не моргает. Поза зажатая, закрытая.
В чем дело? Интересуюсь я. С тобой все хорошо?
– Да, – отвечает она. – Пустяки. Удивлена, что у нас гости.
Она неуверенно подходит ближе. Останавливается на расстоянии вытянутой руки – даже дальше, но я улавливаю аромат крема для рук. Кокос и что-то еще. Кажется, мята. Уникальный аромат. Для меня этот аромат и есть Грета.
– Ты знаешь кого-нибудь с такой черной машиной?
Нет. Похожа на служебную, как от правительства, не находишь?
– Может быть.
Окна затонированы. Салона не видно.
– Должно быть, ему что-то нужно. Кто бы там ни был. Приехал-то прямо к дому.
Наконец дверца машины открывается, но из нее никто не выходит. Точнее, не сразу. Мы ждем. По ощущениям, мы стоим и ждем, кто же выйдет из машины, минут пять, но, возможно, проходит секунд двадцать.
А потом я вижу ногу. Из машины кто-то выходит. Это мужчина. У него длинные светлые волосы. Черный костюм. Под ним – рубашка, верхние пуговицы расстегнуты, галстука нет. С собой черный дипломат.
Он захлопывает дверцу машины, поправляет пиджак и направляется к крыльцу. Я слышу, как он ступает по деревянным доскам. Ему не нужно стучать: он видит, как мы наблюдаем за ним через окно. И мы знаем, что он подошел к двери, но все равно смотрим и ждем. В конце концов раздается стук.
Открой, говорю я Грете, пока застегиваю пуговицы на рубашке.
Грета молча разворачивается, выходит из гостиной и идет ко входной двери. Она мешкает, оглядывается на меня, затем отворачивается, делает глубокий вдох и открывает дверь.
– Добрый вечер, – говорит она.
– Добрый. Извините, что беспокою вас в столь позднее время, – отвечает мужчина. – Надеюсь, вы не против. Генриетта, верно?
Она кивает и смотрит на пол перед собой.
– Меня зовут Терренс. Я бы хотел с вами поговорить. Но не на улице, если возможно. Ваш муж дома?
С того момента, как она открыла дверь, с лица мужчины не сходит неестественно широкая улыбка.
В чем дело? Спрашиваю я, выходя из гостиной.
Я прямо за спиной Греты. Кладу руку ей на плечо. Она вздрагивает. Мужчина переводит взгляд на меня. Я выше его, крупнее. Старше на пару лет. Мы смотрим друг на друга. Он держит взгляд на несколько мгновений дольше, чем, как мне кажется, принято. Затем щурит глаза, будто увиденное его очень радует.
– Джуниор, верно?
Простите, мы знакомы?
– Прекрасно выглядите.
Что вы сказали?
– Какой волнительный момент.
Он смотрит на Грету. Грета на него не смотрит.
– Всю дорогу у меня будто бабочки в животе порхали, а вы далеко от города. Как же я рад с вами встретиться. Я приехал, чтобы поговорить с вами обоими. Вот и все, – продолжает Терренс. – Только поговорить. Думаю, вам стоит меня выслушать.
В чем дело? Снова спрашиваю я.
Очень странно, что этот мужчина заявился к нам. Я кожей чувствую тревогу Греты. А мне не по себе от того, что не по себе ей. Перешел бы он уже к делу.
– Я здесь от лица компании OuterMore. Вы слышали о нас?
OuterMore, повторяю я. Это не та организация, что занимается…
– Вы не против, если я войду?
Я распахиваю дверь шире. Вместе с Гретой мы отходим в сторону. Даже если этот Терренс имеет нехорошие намерения, мне с одного взгляда понятно, что он не представляет угрозы. Для меня уж точно. Внушительным его не назовешь. По фигуре видно – работник офисный, телосложение хрупкое. Типичный белый воротничок. Не то что я, привыкший к физическому труду. Он проходит в коридор и осматривается.
– Прекрасный дом, – говорит он. – Просторный. Без изысков, но очаровательный. Чудесный.
– Давайте присядем. Проходите, – говорит Грета и ведет нас в гостиную.
– Спасибо, – отвечает он.
Грета включает лампу и садится в кресло-качалку. Я опускаюсь в свое кресло с откидывающейся спинкой. Терренс садится в центр дивана напротив и кладет дипломат на журнальный столик. Когда он садится, штанины ползут вверх. На нем белые носки.
Остался ли кто в машине? Спрашиваю я.
– Нет, я приехал один. Такие визиты – моя работа. Дорога сюда заняла чуть больше времени, чем я ожидал. Вы далеко забрались. Потому я так и припозднился. Еще раз приношу свои извинения. Но я очень рад, что наконец-таки с вами встретился.
– Да, уже поздно, – говорит Грета. – Вам повезло, что мы еще не легли.
Он ведет себя спокойно и непринужденно, будто сидел на нашем диване уже не одну сотню раз. Его чрезмерное спокойствие мне не передается, даже наоборот, нервирует. Я пытаюсь поймать взгляд Греты, но она смотрит прямо перед собой и не поворачивает головы. Я возвращаюсь к насущному.
В чем дело? Спрашиваю я.
– Итак, не хочу забегать вперед. Как я уже говорил, я представитель OuterMore. Наша компания была основана более шести десятилетий назад. Свой путь мы начинали с производства беспилотных автомобилей. Наши автомобили с автоматизированной системой управления были самыми экономичными и безопасными в мире. С годами сфера деятельности компании менялась: мы отошли от автомобильной промышленности и теперь занимаемся изучением и разработкой космических технологий. Мы работаем над переселением.
Переселение, повторяю я. В космос, получается? Вас прислало правительство? Машина-то у вас правительственная.
– И да, и нет. Если вы следите за новостями, то знаете, что OuterMore – совместный проект. Партнерство. У нас есть отдельное подразделение в правительстве, отсюда и машина, и связи в частном секторе. Я могу показать вам краткое вводное видео о нашей компании.
Из черного дипломата он достает экран. Он держит его двумя руками и поворачивает к нам. Я бросаю взгляд на Грету. Она кивает, словно говорит, что смотреть надо. Видео начинается. Все в нем чрезмерно восторженно и наигранно, как в любой правительственной рекламе. Я снова смотрю на Грету. Похоже, заскучала. Накручивает прядь волос на указательный палец.
Изображения на экране слишком быстро сменяют друг друга, так что невозможно уловить детали или какой-то смысл. Вот люди улыбаются, вот они чем-то вместе занимаются, вместе смеются, вместе едят. Все счастливы. Мелькает несколько кадров неба, запуска ракеты и металлических казарменных кроватей.
Когда видео заканчивается, Терренс убирает экран в дипломат.
– Итак. Как вы поняли, мы уже давно работаем над этим проектом. Дольше, чем многие думают. Сделать предстоит еще многое, но процесс уже в разгаре. Технологии довольно впечатляющие и продвинутые. А еще мы только что получили очередную значительную субсидию. Работа идет полным ходом. Знаю, кое-что недавно мелькало в СМИ, но я хочу сказать, что все намного масштабней. Этот проект – результат многолетнего труда.
Я пытаюсь понять ход его мыслей, но у меня не получается.
Хочу уточнить. Вы сказали: «Работа идет полным ходом» – что конкретно это значит? Мы не следим за новостями, правда? Я говорю это и смотрю на Грету.
– Да, – подтверждает она. – Не следим.
Я жду, что она продолжит – задаст вопрос или скажет что-нибудь, – но она замолкает.
– Я имел в виду первый этап, – говорит он. – Освоение.
Что?
– Освоение. Первый этап временного переселения.
Переселения. Переселения с Земли, получается? В космос?
– Именно.
Я говорю, что думал, это так, выдумки. Фантастика. Вот зачем вы здесь, значит.
– Все очень даже реально. И да, именно поэтому я здесь.
Грета вздыхает, но по звуку это больше похоже на стон. Не понимаю, то ли она недовольна, то ли растеряна.
– Извините, – говорит мужчина, – но не могли бы вы принести мне стакан воды? Очень хочется пить с дороги.
Грета встает, поворачивается в мою сторону, но не смотрит в глаза.
– Тебе что-нибудь принести?
Я качаю головой. Я еще не допил пиво, которое начал до того, как подъехала машина; до того, как вечер принял неожиданный оборот. Я беру бутылку со столика и делаю глоток. Теплое.
– Вот такие дела. У вас славный дом. Должно быть, старый, – начинает он, как только Грета скрывается на кухне.
Старый, отвечаю я. Где-то пара сотен лет ему.
– Невероятно! Мне это очень нравится. А вам по душе тут жить? Нравится, Джуниор? Вам комфортно здесь? Вдали ото всех, вдвоем?
Я пытаюсь понять, на что он намекает.
Другой жизни мы с Гретой не знаем, отвечаю я. Мы… Мы здесь счастливы.
Он клонит голову и снова улыбается.
– Да, ну и местечко. С большой историей. Эти стены, должно быть, многое повидали. Приятно, наверное, когда так просторно и тихо. Делай что хочешь. Никто ничего не услышит и не увидит. Никто не побеспокоит. А поблизости есть еще фермы?
Сейчас уже нет, говорю я. Раньше – да. А теперь одни поля с посевами. Одна канола.
– Да, видел, когда проезжал. Не знал, что канола такая высокая.
Она и не была, говорю я, когда землей владели фермеры. Сейчас-то большая часть принадлежит крупным компаниям или правительству. Компании выращивают новый сорт. Гибридный, потому и выше, и более желтый по сравнению с тем, что рос в былые времена. Воды почти не требует. Долгую засуху переживет. Да и растет быстрее. Я считаю, неестественно это, но что есть, то есть.
Он наклоняется ко мне.
– Очень занимательно. А вам никогда не бывает… страшно? Все-таки вокруг никого.
Грета возвращается со стаканом воды и подает его Терренсу. Она придвигает свое кресло поближе ко мне и садится.
Из нашего колодца, говорю я. Такой воды в городе не найдешь.
Он благодарит ее и подносит стакан ко рту, выпивает три четверти долгим, громким залпом. Из уголка губ вырывается маленькая капля и бежит по подбородку. С удовлетворенным вздохом он ставит стакан на столик.
– Очень вкусно. Итак, как я уже сказал, подготовка идет полным ходом. Я представитель отдела по связям с общественностью. Меня назначили на ваше дело. Нам с вами предстоит тесное сотрудничество.
С нами? Спрашиваю я. На нас есть дело? Почему на нас есть дело?
– Его не было. До недавнего времени.
В горле у меня пересохло. Я пытаюсь сглотнуть слюну, но это не помогает.
Мы не подавали никаких заявок и не соглашались на заведение дела, говорю я, потягивая пиво.
Он снова расплывается в зубастой улыбке. Кажется, его зубы – на самом деле импланты, как и у всех городских.
– Вы правы. Но мы провели первую лотерею, Джуниор.
Что-что провели?
– Нашу первую лотерею.
– Так вот как вы это называете, – говорит Грета и качает головой.
Лотерея? О чем это вы?
– Я не знаю, что известно широкой общественности, в том числе и вам, что вам удалось вызнать из новостей. Думаю, в таком месте немногое. Потому скажу так: вас выбрали. Вот почему я здесь.
Рот Терренса закрыт, но я вижу, как он проводит языком по верхнему ряду зубов.
Бросаю взгляд на Грету. Она опять смотрит прямо перед собой. Почему она не смотрит на меня? Что-то ее тревожит. Обычно она меня не избегает. Не нравится это мне.
– Давай выслушаем его, Джуниор, – говорит Грета странным тоном. – И попытаемся понять, о чем он.
Терренс переводит взгляд на нее, а потом обратно на меня. Замечает ли он ее раздражение? А мог бы? Он ведь не знает нас; не знает, как мы ведем себя, когда мы одни.
– Простите за бесцеремонность, – говорит он и поднимается с дивана, чтобы снять пиджак. – Мне все еще слишком жарко, даже после воды. Дома везде кондиционеры. Надеюсь, вы не против, что я тут устраиваюсь. Генриетта, вы точно не хотите воды?
– Все в порядке.
Генриетта. Он называет ее полным именем. Он сильно потеет. Пятна на рубашке похожи на карту островов. Он складывает пиджак и кладет его рядом с собой. Вот и подходящий момент. Шанс задать интересующие меня вопросы. Он ясно дает это понять своими телодвижениями.
Так вы говорите, меня выбрали, начинаю я.
– Верно, – отвечает он. – Выбрали.
Для чего?
– Для участия в программе. В Освоении. Естественно, все пока на стадии подготовки. Только начало. Я хочу подчеркнуть, что вы в предварительном списке претендентов, так что не стоит сейчас сильно радоваться. Но я понимаю. Сложно не радоваться, когда такое слышишь. Я, например, очень рад за вас. Вот за что я больше всего люблю свою работу, так это за то, что могу приносить людям радостные вести. Но пока не даю никаких гарантий. Я хочу, чтобы вы это понимали. И пообещать ничего не могу, но это не так важно сейчас. Момент ведь поистине знаменательный.
Он смотрит на Грету. Она сидит с пустым выражением лица.
– Вы не поверите, сколько добровольцев набралось за последние несколько лет. Тысячи людей хотят попасть в программу. И многие готовы отдать все, лишь бы услышать те же замечательные новости, что и вы сейчас. Итак…
Я не совсем понимаю, прерываю я его тираду.
– Вы серьезно? – Он смеется, качает головой, а потом успокаивается. – Джуниор, у вас получилось! Получилось попасть в предварительный список для участия в Освоении. Если все хорошо сложится, если вы пройдете отбор, то сможете посетить нашу установку. Может, вы даже будете одним из первых. Войдете в первую волну переселенцев, поживете там.
Терренс указывает на потолок, но имеет в виду то, что находится выше крыши, выше неба. Он вытирает ладонью лоб, ожидая, пока сказанное дойдет до нас, и продолжает:
– Такой шанс выпадает раз в жизни. Это только начало. Мы провели первую лотерею, потому что такая… удачная вербовка… требует времени.
Я делаю глоток пива. Кажется, мне нужна вторая банка.
Удачная вербовка, говорите?
– Знаю, известия поразительные, – продолжает Терренс. – И сложно такое сразу переварить. Но помните: все меняется. Я всегда это говорю. И верю, что это правда. Перемены – единственная константа жизни. Человечество развивается. Это неизбежно. Мы эволюционируем. Движемся вперед. Осваиваем новое. То, что кажется маловероятным и невозможным, быстро становится нормой, а затем быстро устаревает. Мы переходим к следующему этапу, выходим на новую ступень развития, к следующему рубежу. Там, наверху, не другой мир на самом деле. Да, он далек от нас. И был вне досягаемости на протяжении почти всего нашего существования. Но теперь он становится все ближе и ближе. Мы приближаем его. Понимаете?
В его глазах отражается самоуверенность и воодушевление. А что он видит в моих? Я совсем не воодушевлен. Хотя должен быть. И все же. Я смотрю на Грету. Она чувствует мой взгляд, поворачивается и слабо улыбается. Наконец-то. Улыбка. Знак, что она со мной. Теперь мы на одной волне. Она вернулась.
Безумие какое-то, говорю я и касаюсь руки Греты. Космос – это как раз-таки другой мир. А здесь у нас есть свой. Своя жизнь. Здесь. Наша.
Я чувствую, что должен защитить свою жизнь – ту, которую знаю и понимаю.
Вы заявляетесь в мой дом ни с того ни с сего, говорю я, и заявляете, что мне, скорее всего, придется уехать. Не считаясь при этом с моим мнением. Вы думаете, что после стольких лет, проведенных здесь с Гретой, я уеду? Я такого не просил. Это ненормально.
Терренс снова улыбается и медленно, осторожно наклоняется вперед.
– Послушайте, я предупреждаю вас. – Но тут он замолкает и начинает ерзать. – Нет, простите. Не то слово. «Предупреждение» звучит очень негативно. А я совсем не это хотел донести. Все, наоборот, хорошо. Как мечта, ставшая явью. Признаю, добровольно вы не вызывались. Ну, почти. Если верить нашему алгоритму, вы уже говорили о космосе.
Услышав это, Грета оживляется:
– Так вы нас прослушивали? И как давно?
В ее голосе я слышу незнакомые нотки. И чувствую… Не знаю, что я чувствую. Просто знаю, что мне они не нравятся.
Терренс вытягивает ладонь, словно извиняясь.
– Постойте, – говорит он. – Я не совсем ясно выразился. И плохо все объяснил. Мы не прослушиваем и не наблюдаем за вами. Вы же знаете, что микрофоны в ваших экранах всегда включены. Мы собираем данные. И используем определенную программу, которая классифицирует их. Она-то и отмечает интересующие нас слова.
– А теперь вы будете слушать еще внимательнее, – говорит Грета. – Да?
– Да, будем.
Выражение у Греты холодное, спокойное, пустое.
Интересующие вас слова? Можно поподробнее? Спрашиваю я. После каких же слов меня зарегистрировали на лотерею, о проведении которой я, кстати, даже не подозревал?
Надеюсь, что Грета тоже хочет получить ответ на этот вопрос.
– В нашем случае представляли интерес любые разговоры о путешествиях, космосе, планетах или Луне. Мы бы их точно не пропустили. Это нужная информация. – Он останавливается, как будто решает, что стоит рассказывать. – Наша лотерейная система сложна, и принцип ее работы так просто не объяснишь. Просто доверьтесь нам. Тут все дело в доверии.
Грета сцепила руки. Она сидит тихо, без движения. Почему она ничего не говорит? Почему не задает вопросы? Почему оставляет все на меня?
Вы можете рассказать что-то еще? Говорю я. Что-нибудь о вашей установке?
– Много лет назад, когда все только начиналось, было так много вариантов, где человечество могло бы обосноваться. По крайней мере, мы так считали. Луна. Марс. OuterMore даже рассматривала возможность колонизации только что открытой в то время планеты, которая вращалась вокруг звезды в соседней системе. В конце концов мы решили построить собственную планету, если можно так сказать. Собственную космическую станцию.
Все то, о чем он говорит, – все эти соседние системы – сложно понять такому человеку, как я. Но я должен попытаться.
Зачем? Спрашиваю я. Зачем вообще строить станцию, если Земля прекрасно подходит для жизни? И зачем строить целую космическую станцию, если уже есть подходящие планеты?
Терренс почесывает голову.
– Причин много. Если бы вы, например, решили отправиться на одну из этих планет, то вам потребовалось бы приблизительно семьдесят восемь лет, чтобы слетать туда и обратно. Даже если бы вы летели со скоростью света, что, собственно, невозможно. Вот и первая проблема. Мы решили зайти с другой стороны. Мы хотели, чтобы первая фаза – тестирование нашей установки – была испытательным периодом, исследованием. Люди бы уезжали туда ненадолго, и мы бы наблюдали, проводили тесты, полные анализы, а потом возвращали их домой. Создание нашей собственной планеты – лучший вариант. В то время космические станции уже существовали. Причем долгое время. Первую мы запустили несколько лет назад. С тех пор над ней и работаем. Наша установка быстро расширялась. Сейчас она превратилась в огромную космическую станцию. В этот самый момент она движется по орбите Земли. Да, она еще не закончена, но главное, что запущена.
Мы, люди, не можем сдержать себя, думаю я, не можем перестать расширяться, распространяться, завоевывать.
И правительство обо всем этом знает?
– Мы и есть правительство, – отвечает он. – У нас в правительстве связи. Это наше исследование.
Я никогда не летал на самолете, говорю я. Да и Грета тоже. Ей точно не понравится. Она никогда не путешествовала. Так что одна мысль о полете в космос приведет ее в ужас.
– Ах да, – говорит Терренс. – Мне следовало сразу все прояснить. Виноват. Речь о вас, Джуниор. Только о вас.
И тут до меня доходит. Я понимаю, на что он намекает.
Так мы не вместе в списке? Не вместе участвуем в лотерее?
– Нет. Боюсь, что нет. Только вы, Джуниор.
От Греты никакой реакции. Она молчит. Не издает ни звука – даже вздоха. Просто сидит. Не знаю, как это понимать. Я чувствую, будто у меня нет выбора. А она никак не помогает.
И что дальше? Спрашиваю я.
– Ничего, собственно. Ничего срочного или важного. Список участников долгий, как и весь процесс. Представьте, что участвуете в долгом марафоне. Согласно политике нашей компании, мы по возможности стараемся сообщать новости лично. Лучше всего начинать наши отношения именно так. Если вы не попадете в финальный список, то больше мы с вами не увидимся. Но может быть и так, что эта встреча будет не последней.
И сколько же кандидатов в предварительном списке?
– К сожалению, все, что я могу сказать, – вы в нем. Надеюсь, вы понимаете, Джуниор. Конфиденциальная информация. Но одно точно: решаться все будет еще несколько лет.
Несколько лет. Когда я слышу эти слова, мне становится легче. Возможность такая призрачная, далекая, как и сама орбитальная космическая станция. Может, Грета поняла это с самого начала. Может, поэтому она такая молчаливая и спокойная.
На этом наш разговор вроде как заканчивается. Точнее, Терренс продолжает говорить, разглагольствует еще где-то час о целях OuterMore, но ничего из этого ко мне не относится. Когда я встреваю с вопросом или комментарием, он, как заезженная пластинка, отвечает: «Согласно политике компании…» Многие фразы звучат заученно. Мне интересно, как долго он этим занимается. Вряд ли давно. Слишком нарочит, не отходит от директив. Но по нему видно, что он очень взволнован происходящим. Это уж точно. В какой-то момент он упоминает о «Геле Жизни» – своего рода мази местного применения, которая помогает организму акклиматизироваться в безатмосферном пространстве. Гель, думаю я. Гель, который помогает привыкнуть к чему-то. Это так странно, так необычно, что даже представить сложно.
Когда Терренс отходит в уборную, мы с Гретой наконец остаемся одни. Сначала мы ничего не говорим. Сидим и растерянно молчим. Потом Грета в кои-то веки смотрит на меня. Я смотрю ей прямо в глаза. Теперь, когда она видит меня, обращает на меня внимание, я мгновенно чувствую себя лучше.
– О чем думаешь? – спрашивает она.
Не знаю. Стараюсь все осмыслить, говорю я и качаю головой. Понимаю, что должен быть счастлив и взволнован, раз выпала такая возможность, и что многие готовы заплатить за такой шанс, но…
– Ты расстроен? Испуган? Ошеломлен?
Нет, говорю я, нет и нет. Я в порядке.
– Хорошо, – отвечает она. – Сложно такое сразу переварить. «Гель Жизни», мать его.
Да, «Гель Жизни», мать его, повторяю я.
Терренс возвращается, и разговор с Гретой обрывается. Он продолжает с того, на чем остановился, почти без пауз. И по-прежнему не отвечает ни на один мой вопрос. Уходит от них, дает абстрактные тезисы. Раскрывает сложные алгоритмы формирования предварительного списка. Показывает больше видео о новых ракетах с прозрачными выхлопами и видео, в котором нам пытаются объяснить нечто, называемое «векторизацией тяги».
Грета все это время сидит рядом и слушает. Затем, примерно через полчаса, она уходит. Терренс еще какое-то время болтает, а потом настает момент, когда ему, кажется, больше нечего сказать. У меня еще куча вопросов и опасений, которые я хочу с ним обсудить, но этот визит застал меня врасплох и так ошарашил, что я не могу вспомнить, что хочу спросить. Я устал, и любопытство стихло. Я провожаю его до машины. Мы пожимаем друг другу руки. Я гляжу на него, чувствую его руку в своей и впервые за вечер испытываю странное ощущение, что где-то я его уже видел.
Он ставит дипломат в машину, но не закрывает дверь, а оборачивается и обнимает меня, что довольно неожиданно. Отпустив меня, делает шаг назад и хватает меня за плечо.
– Поздравляю, – говорит он. – Я так рад видеть вас.
Мы знакомы? Спрашиваю я.
Эти зубы. И эта улыбка.
– Все только начинается. Первая встреча. Но чувствую: скоро мы увидимся снова, – говорит он и садится в машину. – Удачи вам.
Дверь со стуком захлопывается. Я смотрю, как машина выезжает на дорогу. На улице кромешная тьма. Я слышу сверчков и живность в каноле. Оглядываюсь вокруг. Вот мой мир. Другого я не знаю. И никогда не знал. Всегда думал, что никакой другой и не узнаю.
Я устремляю взгляд на небо, усеянное звездами. Оно никогда не менялось. Всю жизнь я смотрю на одно и то же ночное небо. Другого неба я никогда не видел. Звезды. Спутники. Луна. Я знаю, что луна далеко. Но сегодня она выглядит по-другому. Если так подумать, раз я вижу все это – звезды, луну, – раз я вижу их собственными глазами, так ли далеко они находятся на самом деле?
Когда я возвращаюсь, в доме стоит тишина. Грета, должно быть, легла спать. Странно. Не захотела поговорить и просто поднялась в спальню? Она очень устала, наверное, в этом дело. Незнакомец ни с того ни с сего принес нам странные новости. Если она устала, я ее очень понимаю.
Выключив лампу в гостиной, я несу пустой стакан и пивные бутылки на кухню и ставлю их возле раковины. Открываю холодильник, заглядываю внутрь, но ничего не беру. Из холодильника идет приятный холодный воздух.
Я поднимаюсь по лестнице в темноте, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы рассмотреть фотографии на стене. Не помню, когда в последний раз так делал – останавливался, чтобы посмотреть на фотографии. Мне приходится наклоняться к ним вплотную, так как света нет. Всего их три, они в рамках и развешаны в ряд. На одной мы с Гретой вместе, а на двух других по отдельности.
Наша совместная фотография – селфи крупным планом. Трудно сказать, где она снята. Рот у Греты открыт, она смеется. Счастливая. Скорее всего, именно поэтому и повесила это фото. На другой, там, где я один, я еще молодой. Едва узнаю себя. Не Грета ли сделала этот снимок?
Поднявшись, иду прямо в нашу комнату. Дверь прикрыта. Очень странно стучать в дверь своей спальни, поэтому я медленно открываю ее. Грета лежит на спине в нашей постели.
И что, ты собираешься просто взять и заснуть после всего услышанного? Спрашиваю я. И поговорить не хочешь? Просто безумие.
Она поднимает руки и закрывает ими глаза.
– Прости. Сейчас я хочу спать. Поговорим утром.
Ты в порядке? Спрашиваю я, заходя в комнату.
Я вижу, что она не разделась. Все еще в одежде.
Она поднимает голову.
– Если честно, то я не очень хорошо себя чувствую. Не знаю, вроде ничего серьезного, но, может, ты поспишь в комнате для гостей сегодня?
Ты серьезно? Не помню, чтобы я спал в комнате для гостей. Никогда там не спал.
– Я знаю, странная просьба, прости. Просто, если вдруг это вирус, я не хочу, чтобы ты его подхватил.
Не боюсь я ничего подхватить. А кровать там застелена?
– Да, я застелила ее утром. Обещаю, это только на одну ночь. Завтра мне станет лучше. Я уверена.
Тебе стало плохо еще утром? Но ты ничего не говорила.
– Нет. Наверное, мне просто внезапно захотелось застелить кровать.
Ты ведь понимаешь, что нам надо поговорить? Я думал, мы сядем, обсудим все, что произошло, что сказал Терренс, будущее, самого Терренса… Кстати, как он тебе?
– Джуниор, я правда очень устала. Так что, если ты не против, я посплю.
Она отворачивается.
Да, хорошо, конечно, отвечаю я. Поговорим утром.
Я ухожу.
Но когда подхожу к двери, она зовет:
– Джуниор?
Да?
– Можешь, пожалуйста, закрыть за собой дверь?
Конечно, говорю я.
Я не комментирую, что в комнате станет жарче, если закрыть дверь. Ее это только разозлит. Но когда я уже почти закрываю дверь, мне в голову приходит тревожная мысль. Я заглядываю в щелку.
А, и еще. Как ты узнала?
Она поворачивается ко мне лицом.
– Узнала что?
Когда машина остановилась, и Терренс еще не вышел, ты сказала: «Должно быть, ему что-то нужно». Как ты узнала, что в машине мужчина?
– Я так сказала?
Ага.
– Ты уверен?
Да.
Она громко вздыхает.
– Не знаю, Джуниор. Я это без задней мысли. Просто сказала, не раздумывая. Спокойной ночи.
Спокойной ночи, говорю я, закрывая дверь.
Когда я добираюсь до комнаты для гостей и смотрю на небольшую односпальную кровать, застеленную чистыми белыми простынями, с другого конца коридора доносится щелчок замка двери нашей спальни.
Когда получаешь какую-либо важную, неожиданную, повергающую в шок новость, которая может изменить всю жизнь, – примерно как та, которую нам принес Терренс, – то все странным образом меняется; особенно ход и порядок мыслей.
Вот что я узнаю о себе.
Что́ во время визита Терренса, что́ неделю-две после, Грета была на взводе, замкнулась в себе. Ни с того ни с сего ей вдруг захотелось побыть одной. Мы вместе ели, но мало разговаривали. Она избегала контакта со мной. Почти всю неделю после его визита она хотела, чтобы я спал в другой комнате, и так я и делал. Наконец она сказала, что я могу вернуться в нашу постель. Но от нее исходило напряжение. Она лежала рядом, и я чувствовал ее беспокойство. Оно было почти осязаемым. Кажется, она едва ли спала. Утром признавалась, что почти не смыкала глаз. Так продолжалось долгое время.
Но постепенно настоящая Грета – привычная Грета, та, которую я знаю, – возвращалась. Так устроено время. Оно восстанавливает равновесие. Тревога превращается в спокойствие. А шок, каким бы острым он ни был, проходит.
Грета пришла в себя и перестала меня отталкивать. Жизнь, которую мы вели до получения известия о лотерее, продолжилась. Пролетали недели, месяцы. Мы вошли в привычный ритм. Работа, еда, сон. Жизнь всегда возвращается на круги своя. Вот чего мы, люди, желаем – уверенности в будущем, стабильности, комфорта.
Но радикальные изменения произошли – в моем внутреннем цикле, моем внутреннем мире; и пока никто этого не видит, даже Грета. В общем и целом визит Терренса длился менее трех часов; с одной стороны, вторжение в жизнь не слишком продолжительное, но все же разрушительное и значимое.
Дни складываются в недели, а те – в месяцы. Так проходит год. И еще один. Жизнь идет своим чередом.
Но я думаю о его визите каждый день.
С Гретой мы редко говорим об этом. Когда я завожу об этом разговор, она обычно меняет тему. Я узнал, что попал в предварительный список, и начал думать о будущем: что меня ждет, что может произойти, а что не может; что будет, выбери я один из двух вариантов; стоит мне лететь или не стоит; какие плюсы и минусы в каждом случае. Еще я стал думать о прошлом. О своем прошлом, о том, что было раньше, о том, как я стал тем, кто я есть сейчас. О всем значимом. О ценных моментах, которые успел забыть. Воспоминания о каких-то конкретных эпизодах накатывают волной. Вспоминаются первые несколько лет, что мы с Гретой прожили в нашем доме, и как тогда была устроена наша жизнь.
С Гретой я, понятно дело, ничем не делюсь. Такое соглашение я заключил сам с собой. Попытаюсь разобраться во всем сам, если получится. Чтобы защитить ее. Чтобы она могла обо всем забыть. Просто буду собой, как ни в чем не бывало, как будто ничего не изменилось. Даже если это не так. Таков мой долг перед ней. Не хочу расстраивать ее или беспокоить. А именно это и сделал Терренс. Короткий визит выбил ее из колеи. Я стараюсь делать вид, что у нас все как и раньше, что все нормально. И веду себя так, будто все хорошо.
Утром мы встаем. Я иду в сарай. Кормлю куриц. Гуляю по участку. Принимаю душ. Мы завтракаем. Идем каждый на свою работу. Возвращаемся к ужину. Иногда по вечерам Грета играет на фортепиано. Я выпиваю банку пива. Может, две. Мы рассказываем друг другу, как прошел день, какие забавные или необычные случаи произошли. А назавтра все повторяется.
С нами всего-то случился короткий, безобидный визит незнакомца. Почему такая мелочь должна иметь большое влияние и силу? Не должна и не будет – вот так я и решил. Независимо от того, что произойдет в будущем, наши отношения не должны измениться. Надо сосредоточиться на настоящем. Мы вместе; вместе были и будем всегда. И мой долг – быть собой, быть тем, кем я всегда был. Ради Греты.
Ничто в нашем заведенном порядке не поменялось и не перестроилось. Но все же я чувствую, как меняюсь, хоть и против воли. Я чувствую в себе изменения.
В первый раз я увидел Грету издалека. Воспоминание об этом моменте – самое четкое, самое сильное, и именно его я воспроизвожу в памяти чаще всего. Я много думал о нем после визита Терренса, снова и снова прокручивал в голове.
Когда я ее увидел, вокруг никого не было. Только она и я. Она казалась такой маленькой. Это первое, что я отметил. Я бросил свое занятие и принялся наблюдать за ней. Выбросил все остальные мысли из головы. Хотел начать с чистого листа.
Стояло лето, ярко светило солнце, так что я отошел в тень. Мне хотелось пить, но воды с собой не было. На тот момент я уже долго работал, где-то несколько часов, и мне предстояло еще много дел. Мы оба были тогда молоды, почти дети, особенно она. До вечера оставалось всего ничего, и воздух был влажный. Такой, что хотелось никуда не спешить и ни о чем не думать. На ней была белая футболка с обрезанным рукавом. Волосы собраны в свободный пучок, и пряди обрамляли ее лицо. Я сидел на корточках в грязи под деревом, упершись локтями в бедра.
Я не узнал ее, чему очень удивился. В хорошем смысле. Кто она? Я хотел узнать; мне нужно было знать. И дело не только в том, что она была незнакомкой. Может, это и сыграло роль, но я не поэтому сидел в грязи под тем деревом, разглядывая ее. Именно ее я всегда ждал. Да, это была она.
Я закурил сигарету. Откинул волосы со лба. Влажные, потные волосы. Втянул дым. Помню, как лег тогда на спину. И лежал, глядя на тень листьев, ветви и небо над ними. Лежал и курил. Все вокруг пребывало в движении, но я ни на что не обращал внимания. Она была за гранью всего. И в то же время его частью. Я не помахал ей рукой.
В тот день мы даже не заговорили. Ни словом не обменялись. Между нами не было никакого контакта, но я почувствовал связь. Я находился по другую сторону дороги. Один. Думал, что один. Пока не увидел ее. Она понятия не имела, какое впечатление произвела на меня. Она ничего не замечала. Вот какую власть она обрела надо мной уже тогда.
Увидев ее, я задался вопросом, что я делаю, чего хочу, чего желаю, что могу. Не только конкретно в тот момент. Задумался, какие действия привели меня в то место, почему я оказался там – на солнце, с грязными, саднящими руками. Всю свою жизнь я не мог запомнить ни одного имени. Никому не удавалось сильно меня впечатлить. Но в тот момент я подумал, что теперь все может измениться. Я бы запомнил ее имя, если бы узнал. Вот что она делала, еще до того, как мы познакомились, – она меняла все. Она нагнулась, погруженная в свои мысли, и беззаботно мыла руки в луже на обочине, ничего не замечая. Я знал: она – та самая. Я создан для нее. Я увидел ее, и именно тогда началась моя жизнь.
Видимо, чему-то суждено быть, суждено случиться. Есть вещи, которые мы объяснить не в силах. Некоторые называют это судьбой. Может, так и есть. Может, нам и не нужно знать большего. Может быть, орбита, по которой движутся наши жизни, предопределена. Такая версия меня устраивает, несмотря на то, что я не очень-то верю в такое. Можно придерживаться определенных убеждений, но не верить в них.
Потом я стал думать, как еще могла бы разыграться та ситуация, как все могло бы пойти по-другому. Увидел бы я ее в другом месте, в другое время? В другой день? Неизбежна ли наша встреча? Как там говорят, все предначертано? Или это был единственный шанс? Пан или пропал? Судьба или случайность? Была ли та встреча тем самым единственным шансом? Шансом увидеть ее, заметить и запечатлеть в памяти?
Ведь я всерьез подумывал пойти другим путем. Даже не могу вспомнить, почему оказался именно на той дороге. Я не должен был там быть. Но так сложилась наша судьба. Мы нашли друг друга. Между нами завязались отношения, и мы работали над ними. В нашей жизни все предсказуемо, стабильно, определенно, нормально, рутинно, естественно. День идет за днем. Снова и снова. Такой ритм приносит покой.
Я не самый внимательный человек. Что вижу, то и вижу, а остальное не важно. Какой в этом смысл? Зачем обращать внимание на все, что происходит вокруг, захламляя мозг ненужными деталями и избыточной информацией? Что произойдет, то произойдет. Осознанность тут роли не играет.
Интересно, как бы Грета описала нашу первую встречу? Вспомнила бы ее? Не знаю. И не уверен, что хочу знать. Но мне интересно. Наши дни сливаются друг с другом, и о них не остается четких воспоминаний. Может быть, когда-нибудь у меня хватит смелости спросить ее.
Она все еще хранит ту белую футболку с обрезанным рукавом, в которой я впервые ее увидел. Я никогда не говорил ей, как много та футболка для меня значит. Она редко ее носит. И я всегда замечаю, когда она ее надевает. Я рад, что она почти ее не носит и хранит в ящике. Чем чаще она ее надевает, тем больше ее приходится стирать, а чем больше стирок, тем больше она затрепывается. Ткань и так уже потерлась и износилась. Глупо, знаю, но я не хочу, чтобы футболка полностью износилась. Хочу, чтобы она сохранилась.
В этот раз все случается ранним вечером, но ошибки быть не может. Я сразу все понимаю. Тот же яркий и четкий свет зеленоватых фар в нарастающих сумерках. Я его узнаю. Помню. Нет никакой паузы в начале подъездной дорожки. Черная машина поворачивает и, не останавливаясь, подъезжает к дому. Я вижу, как он выходит из машины и отряхивает штаны.
Прошло больше двух лет с первого визита Терренса; два года и несколько месяцев, и вот опять. Он вернулся на нашу тихую ферму. Как и сказал, что, возможно, вернется.
Издалека кажется, что он не изменился. Все еще тощий. Хрупкий. Волосы длинные, светлые. Костюм без галстука, белые носки. Черный дипломат.
Раздается стук в дверь. Тук-тук-тук.
Не знаю, слышала ли Грета. Я иду открывать дверь.
– Здравствуй, Джуниор, – говорит он с улыбкой. – Я так рад тебя видеть.
Здравствуйте, говорю я.
Руки мы не жмем. Он кладет ладонь мне на плечо и то ли похлопывает, то ли сжимает его.
Я пропускаю его вперед. Теперь видно, что он постарел. Не сильно. Годы отражаются в мелочах. Лицо исхудало, огрубело. Взгляд потяжелел. Терренс чем-то похож на грызуна. Не только лицом, но и телом, манерами.
– Хорошо выглядишь, – говорит он. – Давненько не виделись. Как дела?
Я в порядке, отвечаю я. Не знаю, слышала ли Грета, что вы пришли. Она наверху.
– Так она дома?
Дома, подтверждаю я.
– Не стоит ее звать. Как раз с тобой поболтаем.
Мы неловко стоим у двери.
– Чем занимался?
Работал. Держал хозяйство. Жил. У нас все хорошо.
– Рад слышать. Как, хорошо себя чувствуешь?
Да, я в порядке. Не жалуюсь.
– Хорошо, – говорит он. – Очень хорошо. Обнадеживает. А как поживает наша крошка Генриетта?
От его небрежного «наша» и «крошка» по отношению к Грете меня коробит. Как будто он ее знает. Он ее не знает. Не знает нас. Мы ему не друзья.
С ней все в порядке, говорю я, нацепив непроницаемое выражение.
Не рассказываю ему, как ее взволновал прошлый визит. Как она замкнулась и чуралась меня неделями. Как долго она приходила в норму. Конечно, это было очень давно, но я не хочу, чтобы в этот раз все повторилось. Не говорю ему, что он разжег во мне огонь враждебности – из-за того, как повлиял на Грету.
Я снова изучаю его лицо. Его маленькие глаза. Тонкие губы. Он слишком рад нашей встрече, слишком доволен и уверен. Мне это не нравится. В нем есть что-то неискреннее, какой-то ореол тайны.
– Да, много времени прошло. Думал обо мне? – спрашивает он, а потом смеется. – Извини. Я хотел сказать, что прошлый визит был очень важным, да и новости серьезные. Иногда даже хорошие новости могут сильно нагрузить. Сбить с толку. Надеюсь, у вас все стабильно.
Нет, думаю я, ни разу не стабильно, в последнее-то время.
Но говорю: у нас есть работа, обязанности. Жить надо. Мы не можем просто сидеть и беспокоиться о будущем, которое может никогда не наступить.
– Понимаю. Это хорошо. Правильный подход. То есть в последнее время у вас все нормально? Никаких тревог? Ничего необычного? Никаких ссор или проблем?
Грета! Кричу я через плечо.
Я думаю, ей стоит это послушать.
Грета! Повторяю я громче.
Она не отзывается. Может, она уже знает. Может, не хочет спускаться и видеть этого человека. Может, она там, наверху, слушает нас и с ужасом ждет, когда ей все-таки придется встретиться с ним лицом к лицу. Я слышу ее легкие шаги над головой.
– Что? – отвечает она с верхней ступеньки.
Иди сюда, говорю я.
Она медленно спускается по лестнице. Как только она доходит до последней ступени и видит Терренса, он приветственно кивает.
– Рад снова видеть тебя, Генриетта.
– Здравствуй, Терренс, – отвечает она.
Ее голос звучит устало.
– Я только что спрашивал Джуниора, как вы поживаете. Похоже, у вас все… хорошо.
Она подходит ко мне, обвивает меня руками. Она редко так делает, редко инициирует физический контакт. Я так удивлен, что чуть не вздрагиваю.
– Да, у нас все хорошо.
– Присядем? – предлагает он. – У меня для вас новости.
В этот раз он уже знает, куда идти. Явно помнит. За Терренсом мы проходим в гостиную. Рассаживаемся так же, как и в первый его визит: Терренс на диване, а мы с Гретой рядом, в креслах напротив. Прошли годы, но разве что-то изменилось в нашем доме? Почти ничего. Все по-прежнему.
– Какое облегчение, – говорит он. – Я рад, так сильно рад, что вы оба…
Новости, прерываю его я. Что там за новости? Вы ведь приехали что-то нам сообщить.
Грета спокойна. Она не реагирует на мои слова. Даже не поднимает головы.
Терренс улыбается.
– Конечно. – Он делает паузу, выпрямляется. – Джуниор попал в финальный список.
Он ждет, пока до нас дойдет смысл слов. Старается выглядеть непринужденно, но я уверен, все эти драматичные паузы – часть протокола, инструкций. Он выжидающе смотрит на меня. Затем на Грету, но уже другим взглядом, который у меня не получается истолковать.
– Я в восторге, – говорит он. – Невероятно взволнован. Теперь вы на шаг ближе к полету в космос!
Мы с Гретой переглядываемся. Она поднимает руки и проводит по волосам. Она выглядит не испуганной, а выжатой.
– Значит, теперь он точно полетит? – спрашивает она.
– Нет, не обязательно, – говорит Терренс. – Но он в финальном списке, так что шансов гораздо больше.
Грета кладет свою руку на мою. Что, опять же, необычно. Наверное, ей нужна поддержка.
– Что по срокам? – спрашивает она.
– Не будем забегать вперед, – отвечает Терренс. – Не могу гарантировать ничего определенного, но то, что раньше казалось неисполнимой мечтой, теперь уже почти реально.
Интересно, о чьей мечте идет речь.
Но ведь для нас ничего не меняется, разве нет? Спрашиваю я. Мы, как и раньше, в подвешенном состоянии.
– Да. Знаю, это неприятно. Понимаю. Будущее еще не ясно, но думаю, что попадание в финальный список меняет дело, – говорит он. – Мы движемся в правильном направлении. Мне жаль тех, кто не смог пройти. С этого момента мы втроем сосредоточимся на фактах. На том, что реально, а не на гипотетических возможностях. Это серьезное достижение. Нам нужно многое обсудить. В этот раз я задержусь подольше, чем в прошлый. Вопросы, естественно, приветствуются. У вас будет время их задать.
Я опускаю голову. Потираю веки. Чувствую, как Грета сжимает мое бедро.
– Да вы что? Радоваться надо! – восклицает Терренс. – У нас есть распоряжение, план для работы с теми, кто попал в финальный список. Уверяю вас, мы не выдумываем все на ходу.
Как можно не думать о гипотетических возможностях? Зачем тогда нам вообще что-то говорить? Спрашиваю я. Если вероятность того, что все получится, такая низкая? В чем смысл, если мы ничего не знаем наверняка?
Он поднимает руки, словно защищается, и кивает.
– Я все понимаю. Правда понимаю. Я знаю, что все это время с моего последнего визита, вы, должно быть, чувствовали себя… странно.
Последнее слово он адресует Грете.
– Но у меня к вам вопрос, – продолжает он. – И я хочу, чтобы вы оба хорошо подумали, прежде чем ответите. Вы хотите жить нормальной, непримечательной, обычной жизнью? Неужели вам не хочется большего?
Грета выпрямляется, прислушиваясь к его словам.
– Хотите быть как все? Или хотите стать частью чего-то особенного и уникального? Именно это мы вам и предлагаем. Шанс стать лучшей версией себя.
Фокус разговора явно сместился на Грету. Я как будто вдруг исчез из комнаты.
– На словах-то все хорошо, Терренс, – говорит Грета. – «Лучшей версией себя».
Мы ни о чем таком не просили, говорю я.
– Да, вы правы, не просили. Вам представилась редкая возможность, хоть и пока только потенциальная. Но почему вы считаете неизвестность бременем? Взгляните с другой стороны. Для вас это шанс пробудиться. И я сейчас говорю не только о путешествии в космос. Уже сейчас у вас есть шанс вырваться из своей ежедневной, еженедельной, ежемесячной, ежегодной рутины, независимо от того, что случится дальше. Это… – Он смотрит на Грету. Почему, почему он так зациклился на ней? – Своего рода пробуждение. Для вас обоих. Большая часть людей живет на автомате день за днем, как в тумане, переходя от одного дела к другому и ничего не чувствуя. Они постоянно заняты, но в то же время ничем не увлечены, ничто их не вдохновляет и не меняет. Большинство людей никогда не задумываются, каковы же пределы их возможностей, им и в голову это не приходит. Вот над чем мы работаем в OuterMore. Можно сказать, это наша философия. Основа наших принципов – идея о том, что истинное, праведное существование всегда достижимо. Для каждого.
Существование достижимо? Спрашиваю я.
– Именно так, Джуниор. Мы формируем свое существование решениями, восприятием и поведением. Такова философия OuterMore. Привычная, спокойная обыденность – худшая тюрьма. Решетки-то не видно. Живя такой жизнью, многому не научишься. А мы хотим, чтобы люди познавали не только новые миры, но и самих себя. Современный человек должен менять статус-кво. Освоение – лишь малая часть всего. Вы понимаете, о чем я? Я предлагаю вам Просветление.
– Вас заставляют это все говорить? – спрашивает Грета. – Можешь не утруждаться.
Я понимаю, что она это серьезно. Грета не из тех, кто дает отпор. Происходящее ей совсем не по нраву.
– Никто меня не заставляет. Знайте, что я обдумывал все гораздо дольше, чем вы. Вы мне нравитесь. Оба. Правда. Я не хочу, чтобы вы чувствовали, будто не контролируете ситуацию. Мне кажется, вам нужно взглянуть на все под другим углом. И я пытаюсь вам в этом помочь. Это моя работа. Я занимаюсь этим дольше, чем вы думаете. Даже не просто работа, а одержимость, миссия, в которую я верю всем сердцем.
Но на вашу жизнь она никак не влияет, ведь так? Спрашиваю я. Не так, как на нашу. Это мы под колпаком.
Грета удивленно поворачивается ко мне и что-то ищет в моих глазах.
– Да, правда, на мою жизнь это, конечно, такого влияния не имеет. Но этот проект… Он – огромная часть моей жизни, как и вашей. Он определит мою карьеру. И да, вы под колпаком. Но и я тоже! Мы вместе через все это пройдем.
– И что дальше? – спрашивает Грета. – Мы сегодня что-нибудь еще узнаем? Ты нам что-нибудь еще расскажешь?
Нервозность, которая исходила от Греты во время первого визита Терренса и которая ощущалась в доме в течение нескольких недель после его отъезда, исчезла. Судя по ее позе – сгорбленные плечи и скрещенные лодыжки, – на этот раз она, судя по всему, смирилась.
– Мне о многом нужно будет поговорить с каждым из вас. Будет несколько этапов, которые нам надо пройти.
Этапы? Какие такие этапы? Спрашиваю я.
– Давайте назовем их «интервью», – говорит Терренс. – Они помогут нам – и вам лично – подготовиться ко всем возможным последствиям.
– Когда? – резко требует Грета.
– Мы начнем завтра, – отвечает Терренс. – Не хочу вас перегружать. На сегодня хороших новостей достаточно. И вас не затруднит принести мне стакан воды перед отъездом, если можно?
Мы с Гретой переглядываемся. Она встает и выходит из комнаты.
Как только она уходит, Терренс достает экран из дипломата. Начинает делать заметки или писать кому-то сообщение. Затем он поднимает экран, направляет его на разные части комнаты.
Он фотографирует. Я уверен, он фотографирует.
– Не обращай внимания, – замечает он. – Просто собираю кое-какую информацию. Не беспокойся. Такова процедура. Можешь посмотреть на меня на секунду?
Я смотрю ему прямо в лицо. Он направляет экран на меня.
Щелк.
Я даже не успеваю возразить.
– Спасибо. А теперь, пока она не вернулась, я хочу с тобой поговорить. Понимаешь, да? Как мужчина с мужчиной. Что Грета тебе рассказала, Джуниор? Только давай честно. Будет лучше, если ты скажешь правду.
Что он имеет в виду? Я не понимаю, на что он намекает. У нас с Гретой нет секретов друг от друга.
Что она мне рассказала? А что она должна была мне рассказать? Спрашиваю я. О чем вы?
Прежде, чем я успеваю что-то еще добавить, Грета возвращается со стаканом и ставит его перед Терренсом.
– Ах да, отлично. Спасибо, Генриетта. С прошлого раза помню, какая из вашего колодца вкусная и холодная вода.
Он выпивает стакан за раз.
– Мне вот что интересно, – говорит он и поворачивается ко мне. – Мне интересно, Джуниор, вспоминаешь ли ты свою жизнь до.
До чего? Спрашиваю я.
– До того, как встретил Грету.
До того, как встретил Грету. До Греты.
Трудно вспомнить, что было до нее. Да я и не хочу.
То, что было до, не имеет значения.
Важно то, что у меня есть сейчас. Грета – вот, что важно. Она – моя жизнь, мое все. Юность моя была непримечательной, заурядной. Мы все играем какие-то социальные роли, и у меня была своя: посредственная, невыдающаяся, малозначительная. Человеческий аналог ноля.
Я всегда это понимал, но только недавно осознал, что всякий раз, когда размышляю о прошлом, то чувствую, как сильно хочу все забыть. Не хочу к нему возвращаться. Не могу. И думать не могу о тех годах. Только идти вперед. Я равнодушно переносил дни одиночества. Грета все изменила. Благодаря ей моя жизнь обрела цель. Я нашел причину для существования.
Так что я отказываюсь оглядываться назад. Мне и не нужно. Я не собираюсь вспоминать то время только потому, что Терренсу интересно. Я не его питомец, не его игрушка. В тех годах нет ничего, что вызывало бы у меня желание погрузиться в воспоминания и держаться за них. Нам и так достается не слишком-то много места для воспоминаний, так что нет причин тратить его на то, что происходило давным-давно. Тогда я и собою-то не был. Я был кем-то другим – меньше, ничтожней того человека, которым являюсь ныне.
Нельзя утолить отчаяние. Отчаяние не любит одиночества. Отчаяние всегда ищет компанию. Но я отчаяния не чувствую. Не сейчас. Я двигаюсь вперед.
На самом деле, с того времени, до Греты, у меня нет ни одного яркого воспоминания. Все они сливаются в размытый туман.
Наверное, человек вроде меня легко забывает.
Нас будит громкий стук в дверь. Бум-бум-бум-бум-бум. Я просыпаюсь первым. Сажусь в кровати. Сначала не понимаю, что происходит.
Стук становится легче, нежнее. Вчера мы попрощались с Терренсом в гостиной. Даже не проводили его до двери. Я смотрю на Грету. Она растянулась на животе. Под тонкой простыней мы оба обнажены. Она вздыхает и открывает глаза.
– Который час? – спрашивает она, не поднимая щеки с матраса.
Я всегда считал, что в определенные моменты красота Греты просто сияет, – например, когда она после душа сидит за столом, насытившись ужином, или же с утра, когда я вижу ее с растрепанными волосами и припухшими глазами. Я снова это отмечаю, наблюдая, как она отходит ото сна.
– Еще темно, – говорит она. – Твою мать. Он даже кофе не дал нам выпить.
В дверь снова легонько стучат. Уже не так агрессивно, не так настойчиво. Теперь стук едва слышно.
Да, должно быть, это он, соглашаюсь я. Он разве говорил, что приедет рано?
– Не помню. Но как видишь.
Она перекатывается на спину, подносит руки к лицу, трет припухшие глаза.
Я открою, говорю я.
Встаю, надеваю нижнее белье, шорты. Подхожу к входной двери, и снова раздается стук.
– Я вас разбудил? – спрашивает он.
Да. Который час?
– Половина шестого. Нам сегодня многое предстоит. Я предупреждал.
Не помню никакого предупреждения. Он не упоминал конкретного времени. Хотя это уже и не важно. Он приехал, мы встали.
Входите, говорю я.
На этот раз я веду его на кухню. Предлагаю сесть и включаю лампу над столом. Этот человек многое знает о нас, о нашей жизни, но до сих пор бывал только на крыльце, в ванной и гостиной.
Грета спустится через минуту, говорю я. Кофе?
– Можно только воды.
Грета входит на кухню, когда я наполняю стакан в раковине. На ней привычные шорты и черная майка. Она проходит за моей спиной к кофеварке. Кладет туда ложкой молотый кофе. Несколько раз кашляет, чтобы прочистить горло.
– Доброе утро, – говорит Терренс.
– Доброе, – отвечает она.
Я говорю, что скоро вернусь, и иду в ванную умыться и почистить зубы. Прохожу по коридору несколько шагов, останавливаюсь и прислушиваюсь, надеясь услышать, о чем они разговаривают. Но, как ни странно, они ничего не говорят друг другу. Ни слова.
Когда я возвращаюсь на кухню, кофе капает в кофейник. Грета сидит за столом с пустым выражением лица, перед ней стоит кружка. Она мотает прядь волос на указательный палец.
– Знаешь, Джуниор, – говорит Терренс, – мы с Генриеттой начали интервью. Не против, если мы его продолжим? Вдвоем. А потом я тебя позову.
Но они не разговаривали. Я бы услышал.
Мне оставить вас наедине? Утоняю я.
– Да, так будет лучше.
Грета кивает.
Хорошо, соглашаюсь я. Только налью себе кофе и пойду.
Мы молча ждем, пока приготовится кофе. Машина начинает шипеть, и кофейник становится полным, но я не собираюсь уходить. Мне интересно, почему он хочет проводить интервью по отдельности.
– Нам всего-то нужно минут пятнадцать, – говорит Терренс.
Я наливаю кофе себе и Грете и возвращаю кофейник на место.
Я буду в сарае, говорю я.
Я много размышляю о дне нашей свадьбы. Наверное, все супруги так делают. Мы с Гретой обручились через три недели и один день после первого разговора, который случился всего через пару месяцев после того, как я увидел ее в первый раз. Мы поженились осенью, церемония была выездная. Ее я тоже часто вспоминаю. День стоял теплый, непривычно теплый для осени. Я снял пиджак. Закатал рукава выше локтей. На Грете было ее любимое платье. Из мягкого хлопка и с красными вертикальными полосками, из-за которых она походила на мятный леденец.
Сама церемония заняла не более десяти минут. Десять минут – и Грета начала жизнь с чистого листа. И я тоже. Мы сделали это вместе. Она сказала, что наконец-то сможет навсегда оставить прошлое позади. А я к тому моменту уже так и сделал. Мне было проще.
Мы стояли, держась за руки. Я не хотел ее отпускать. Нам сказали поцеловать друг друга, мы поцеловались, – и вот мы официально женаты. Стали мужем и женой, которые всегда будут вместе. Пока смерть не разлучит нас. Впервые в жизни будущее стало желанным, и я почувствовал волнение – и в то же время спокойствие. Ведь я обрел что-то настоящее, определенное, и именно этого я и желал.
За новое начало, сказал я Грете. За новую жизнь.
Грета снова поцеловала меня, и я помню, что ее глаза наполнились слезами. Слезами счастья и любви.
Я вышел из дома, чтобы не мешать интервью. О чем оно будет – не уверен. Обычно мне нравится проводить время в одиночестве в нашем старом сарае. Нет, правда. Не хочу, чтобы Грета думала, будто я ее бросаю, но мне нравится здесь уединяться, выделять время для себя. А сегодня мне кажется, будто меня сюда прогнали.
Сарай я делю только с курами, они совсем не назойливые. Им легко угодить. Что пять минут, что десять, или тридцать, или даже пара часов – в сарае время летит незаметно. Я кидаю курицам объедки с кухни, даю воду, немного зерна – и все, они всегда рады меня видеть. Ну, если не рады, то, по крайней мере, равнодушны. Я даже больше не обращаю внимания на запах. Привык. Здесь я могу побыть собой и, что самое важное, предаваться раздумьям.
Я наполняю кормушку. Смотрю, как куры копаются в земле.
Они любят разбредаться и исследовать сарай. Некоторые сразу набрасываются на зерно. Другие не обращают на него внимания и продолжают беспорядочно ковырять землю когтями, то и дело наклоняя головы, чтобы взглянуть на меня. Временами они выкапывают маленькую букашку и быстро ее съедают.
Я ставлю мешок с зерном к стене и подхожу к единственному окну. Он крошечное и покрыто грязью и пылью. От левого верхнего угла идет трещина. Я плюю на стекло и вытираю его, но лучше видно не становится. Отсюда я могу следить за домом. Из сарая мне видно кухню. Вижу, что Терренс сидит за столом. А где Грета? Может, они уже закончили и она ушла? Не вижу, чтобы его губы двигались. Рядом с моей ногой проходит курица. Я смотрю вниз, легонько топаю. Она отходит к остальным.
Когда поднимаю взгляд обратно к дому, то вижу ее. Вон она. Стоит, все еще на кухне. Просто до этого была вне поля зрения. Ходит туда-сюда. Что-то ревностно говорит, размахивая и жестикулируя руками. Обычно она не такая оживленная. А Терренс просто сидит. Вероятно, что-то записывает на своем экране, точно не могу сказать. Кажется, они ругаются. Я знаю Грету. Знаю ее жесты, язык тела. Со стороны она кажется настроенной очень враждебно.
Я удивлен. Каждый раз, когда Терренс приезжал, Грета с ним только парой слов обменивалась. Меня поражает, что она так свободно разговаривает с ним. С незнакомцем. И что же такое она ему говорит? Неужели держала все в себе, пока ей не удалось остаться с ним наедине? Что ее так разозлило? Она тычет в него пальцем – в Терренса, человека, которого видит всего третий раз в жизни. Человека, которого она едва знает. Он жестом предлагает ей присесть. Но она отказывается. Продолжает стоять и что-то ему выговаривать. Не унимается.
И я наблюдаю за ними до тех пор, пока Грета не уходит из кухни. Что бы ее ни расстроило, что бы они ни обсуждали, разговор получился напряженный. И разрешить конфликт им не удалось.
Я возвращаюсь в дом. Терренс так и сидит за кухонным столом. Он один, Греты нигде не видно.
– Ты как раз вовремя, Джуниор, – говорит Терренс. – Мы с Гретой буквально только что закончили.
Все в порядке? Спрашиваю я, хотя знаю, что нет. Я же все видел. Ничего не в порядке.
– Да, конечно. Почему ты спрашиваешь?
Я не признаюсь, что наблюдал за ними через крошечное окно сарая, что видел кухню, что все понял по Грете, ведь моя обязанность – знать ее, как облупленную, считывать ее сигналы.
О чем вы говорили?
Он не поднимает взгляда, а продолжает щелкать по экрану:
– Да так, обо всем в целом, ничего особенного.
Правда? Спрашиваю я. Вы знаете Грету?
– Конечно знаю. Как и тебя, Джуниор, – говорит он, опускает экран и смотрит на меня.
Нет, он меня не знает. Совсем.
– Так, а теперь подойди сюда на секунду, – просит он и встает. – Вот, садись, да. Сюда, отлично, спасибо. У тебя когда-нибудь снимали мерки для костюма на заказ? Представь, что как раз это сейчас и происходит, хорошо? Расслабься. Ты что-то напряжен.
Ничего я не напряжен, говорю я. Просто не привык к такому. Что вы делаете?
Терренс подносит ко мне свой экран.
– Снимаю мерки.
Мерки? Зачем? Я думал, это просто интервью. Чтобы узнать меня получше.
– Именно так. А вообще, мы можем делать два дела одновременно. Я могу снимать мерки и в то же время что-то узнавать о тебе. Собирать данные. Так как ты теперь в финальном списке, нам нужна кое-какая информация.
С Греты вы тоже снимали мерки?
– Нет-нет, нужны только твои. А с Гретой мы поболтали, – как бы между делом отвечает он. – Она замечательная. Ты счастливчик. Вот, держи руку вот так.
Поза странная, даже неудобная, но нет смысла возражать. Нужно набраться терпения. Подумать и дождаться подходящего момента.
– Как дела на работе?
Неплохо, говорю я. Работа есть работа. Там ничего особо не меняется.
– У меня такое чувство, что экономика тут у вас немного упадке. Это не в обиду, просто факт. Я знаю, что за последние несколько десятилетий город сильно вырос как раз за счет сельских районов и небольших поселений. Многие в городе забывают, что за его пределами все еще живут люди.
Да, за годы много кто уехал. Мало кто решил остаться. Жизнь здесь тяжелая. Работы мало. Да и уединенность напрягает. Но не всех.
– И, несмотря на это, вы с Гретой решили остаться. Ты так решил?
Никто нас не заставлял, если вы на это намекаете, говорю я. Другой жизни мы не знаем. У нас здесь есть все, что нужно. Грета счастлива тем, что имеет. В другом месте ей жить не понравится.
– Значит, вам повезло.
Я киваю.
– То есть ты все-таки чувствуешь, что это сознательный выбор, верно? Ты решил остаться здесь с Гретой, так?
Я не совсем понимаю, к чему он клонит. Что это вообще за вопрос такой?
Но я снова киваю.
– Это важно. Это связано с тем, над чем мы работаем в OuterMore. Думаю, люди этого не понимают. Они думают, что нам нужны только деньги и прибыль. Но нас интересуют люди, общество, прогресс и свобода воли. И то, как люди могут адаптироваться и выстраивать отношения здоровым образом. Вот в чем наша страсть.
Но компании и правда одержимы деньгами, говорю я. Как иначе?
– Нет, не обязательно. Все дело в развитии. В способности адаптироваться и определять новые пределы человеческих возможностей. Надо помнить, что возможно и обратное. Человеческий потенциал может уменьшаться, регрессировать.
Звучит красиво, но что-то я в это все не верю. Взять хотя бы мою работу. Любое действие направлено на получение прибыли, говорю я.
– Да, с этим не поспоришь. А теперь откинь немного голову. Вот так.
Он заходит мне за спину.
Что вы делаете? Это тоже часть интервью?
– Неофициальная, но да. Пока мы разговариваем, компьютер собирает данные – сколько ты выдыхаешь углекислого газа, к примеру. Как часто ты стрижешься?
Стригусь? Пару раз в год.
– Где?
В смысле «где»? Кто меня стрижет? Я сам. Или прошу Грету. Где она, кстати? Чем занимается? Она чем-то расстроена?
Я чувствую, как он прикладывает экран к основанию моей шеи, прямо под линией волос. Экран теплый, даже немного горячий.
– Извини, – говорит Терренс. – Потерпи немного.
Со сколькими вы так?
– Что, прости? Что ты имеешь в виду?
Со сколькими вы вот так работали? К кому еще приходили в дом и собирали данные?
– К сожалению, я не имею права разглашать эту информацию. Это запрещено. И не без причины. Про тебя рассказывать кому-либо я тоже не имею права. Конфиденциальность, сам понимаешь. Вы с Гретой жили где-нибудь еще?
Ненавижу этот вопрос. Он меня раздражает.
Ни в каком другом доме мы не жили, только здесь, отвечаю я.
– Тебе не кажется, что здесь иногда все слишком спокойно? А Грете?
Нет, говорю я. Я же сказал, нам нравится тишина и уединение.
– Значит, на одиночество не жалуетесь?
Я обдумываю ответ.
Нет, говорю я. Я из тех, кому одиночество по душе.
Я слышу, как он щелкает пальцами по экрану.
– Хорошо. Но если тебя выберут, то все будет по-другому. Тебе предстоит жить с людьми. В тесном контакте, – по крайней мере, первое время. Для тебя это может быть трудно. Но зато во всех жилых помещениях будет климат-контроль.
Ну, выбора-то у меня нет, правда? Как и сейчас. Вы снимаете эти свои мерки, а я сижу и ничего не могу с этим поделать. Так что ничего не попишешь.
Экран медленно двигается от шеи к затылку. Я чувствую и слышу, как он обрабатывает данные. Терренс обходит меня по кругу. Делает все осторожно, основательно.
– Можешь поднять ступни?
Ступни?
– Да, на одну секунду.
Вот так? Я поднимаю ступни. Другого выбора у меня нет, а? Спрашиваю я.
– Знаешь, если можно, выпрями, пожалуйста, ноги. Так лучше считывается. Вот, давай сюда.
Он пододвигает стул, и я кладу на него ноги.
Кажется, это лишнее, говорю я. Я не понимаю.
– Прекрасно.
Зачем это вам?
– Чтобы узнать размер ноги.
И к чему вам мой размер?
– Я следую протоколу. Мы собираем всю нужную информацию. Такова процедура.
А вам бы понравилось, посади вас на мое место? Интересуюсь я.
Он останавливается, смотрит на меня.
– Я все понимаю, Джуниор. Правда. Такое сложно сразу переварить. Конечно, процесс не идеален, но все могло быть и хуже.
Легко вам говорить.
– Нет, я серьезно. Мы могли бы приехать, связать тебя, бросить в фургон и увезти прочь.
Я молчу, потому что не знаю, что ответить.
Он отступает на шаг и расплывается в улыбке.
– Но мы, конечно, никогда так не поступим. Это я так, для сравнения.
А что тут сравнивать, говорю я и чувствую, как внутри нарастает тревога. Альтернативы все равно нет. Сейчас уж точно. Я могу опустить ноги?
– Да, я закончил. Спасибо. Я бы хотел продолжить интервью, если не возражаешь.
Очень даже возражаю. Я бы лучше побыл один или сходил посмотрел, как там Грета.
Но говорю: я налью себе еще кофе.
– Хорошо, прекрасно. Делай все, как обычно.
Я наполняю кружку и снова сажусь за стол. Терренс садится напротив. Он кладет экран между нами, упирается локтями в стол, сводит руки вместе и трет ладони.
– Итак… Ваш дом. Расскажи про него. В каком он был состоянии, когда вы сюда переехали?